На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Глава VIII Проскуровско-Черновицкая операция

Война сама по себе постыдна, но для нас, советских солдат, она была, как говорится, праведной и справедливой. Мы кипели гневом, когда освобождали от фашистской нечисти разрушенные города и села, своими глазами видели униженных и обездоленных людей не только нашей страны, но и других стран, куда вступали наши армии. Чтобы судить о фашизме, надо видеть его звериное лицо. После войны мне не раз приходилось слышать из уст некоторых молодых людей такие слова: «Вот победила бы Германия, давно бы мы пили баварское пиво». От таких слов мне, участнику Великой Отечественной войны, становилось не по себе. Тут уж постыдна не только война, но и послевоенная мораль.

За три года войны, оставшихся у нас за плечами, мы многое видели, но многое еще предстояло увидеть, пройдя по землям Западной Украины, Польши и Германии.

В конце февраля 1944 года 1-я танковая армия была выведена в резерв фронта. Она разместилась в лесах недалеко от поселка Погребищенский. Снежная зима закончилась, и солнышко уже грело по-весеннему. На полях и в лесу снега еще было много, но мы с радостью перебирались на новое местожительство. За время войны мы уже привыкли к лесной жизни, быстро построили землянки и наладили армейский быт. Немецкая авиация нас практически не беспокоила. Уже через несколько дней в нашем стане кипела бурная жизнь: мы ремонтировали технику, которая изрядно пообносилась за время прошедших боев, пополнялись горючим, боеприпасами и продовольствием.

К нам в дивизион прибыло несколько молодых солдат, которые должны были заменить убывших по ранению или погибших товарищей. За короткий срок им предстояло пройти курс молодого бойца и овладеть навыками артиллериста. Времени для их обучения отпускалось не так много, но практика показывала, что при регулярных тренировках новички становились неплохими батарейцами.

Новым пополнением занимался мой помощник Александр Семенов, иногда к процессу обучения новобранцев подключался и я, используя свой фронтовой опыт, а также опыт старших командиров. Вспоминал, как в свое время бойцов учил Катуков: «Война — дело затяжное, значит, надо беречь людей и технику. Вам первым среди танкистов присвоено звание гвардейцев. Быть гвардейцем-танкистом — нелегкое дело, так вы и виду не подавайте, что вам трудно.

Немецкий генерал Гудериан под Орлом был сильнее нас во много раз, а выиграли сражение мы. Танки требуют инициативы и самостоятельности. Допустим, вы получили боевой приказ. Танки вышли на исходные позиции. Ни я, и никто из моих помощников на поле боя не сможем вам помочь. Значит, вы должны действовать на свой страх и риск. Но не горячитесь, не лезьте на рожон. Умейте выжидать часами в засаде, примите правильное решение и коль скоро приняли его — не отступайте от него, даже если это будет стоить вам жизни. Немцы любят пугать количеством. Нескончаемой вереницей они пускают на нас свои танки. Опытный танкист вам скажет: «Не так страшен черт, как его малюют». Спрячьтесь за бугорок, потом выскочите, выстрелите разок — и назад, а потом выскочите с другой стороны, трахните разок — и назад. То справа, то слева, то снова справа, глядишь, три-четыре танка уже подбиты. Вот так и деритесь. Смекалка на войне помогает вдвойне. Каждый из вас должен следить за товарищем, прикрывать его, потом он поможет тебе».[32]

В штабах уже разрабатывалась Проскуровско-Черновицкая операция. К этому времени немцы были отброшены далеко от Днепра, был освобожден ряд крупных городов Западной Украины, созданы предпосылки для полного освобождения Правобережной Украины.

Как бы то ни было, но 1-я танковая армия вводилась в бой, чтобы принять участие в Проскуровско-Черновицкой операции, хотя полностью она не была укомплектована личным составом и техникой. Например, наш корпус был укомплектован только на 80 % личным составом, а танками, орудиями и минометами — и того меньше — всего на 50 %. Видимо, поэтому командование предполагало использовать 1-ю танковую армию при наступлении во втором эшелоне.

В нашем дивизионе с машинами и пушками было все в порядке, а вот личного состава не хватало. В боевых расчетах оставалось по 4–5 человек вместо 6–7. Я по-прежнему сам водил штабной вездеход, хотя к началу наступления из бригады обещали прислать шофера.

В первой половине марта дивизион вместе с другими частями совершил 250-километровый марш в район Шепетовки. Войска передвигались скрытно, преимущественно ночью. Немецкая разведка знала: там, где появляются танки, начинается наступление.

Передвижение ночью — трудное и опасное дело. Машины идут в абсолютной темноте, на ощупь, фары категорически запрещалось зажигать даже в труднопроходимых местах. При бездорожье наезды друг на друга неизбежны. Чтобы подобное не случалось, командир машины должен стоять на подножке, а то и просто сидеть на капоте и до боли в глазах просматривать местность. Дьявольская работа. Бывали случаи, когда шоферы от усталости засыпали за рулем. Если я видел, что шофер начинал «клевать» носом, сам садился за руль, а его укладывал спать хотя бы часа на два.

В таких условиях мы добрались до Шепетовки. И, слава Богу, особых происшествий не произошло.

В ходе боевых действий на Украине сложилась благоприятная оперативно-стратегическая обстановка, и командование не преминуло ею воспользоваться, чтобы окружить и уничтожить 1-ю танковую армию противника и выйти к Карпатам.

Особые надежды в этой операции возлагались на Катукова и его армию, которая должна была разрубить вражескую группировку пополам и тем самым создать условия для ее разгрома общевойсковыми армиями. Ждать, пока подсохнут дороги, не было времени, и 15 марта 1944 года все соединения Катукова вышли из-под Шепетовки в выжидательный район. Наступившая распутица и бездорожье сильно затрудняли продвижение войск.

Войскам предстояло пройти 100 километров по непролазной грязи. Свои машины с пушками на прицепе нам нередко приходилось вытаскивать танками, потому что ни один тягач по таким дорогам не мог идти самостоятельно. Боеприпасы перевозили на лошадях, доставалось и мотопехоте, которая вынуждена была двигаться по обочинам дорог, утопая по колено в грязи. Еще у Казатина было захвачено большое количество лошадей. На них и посадили пехоту. Теперь она в шутку у нас называлась «мотокавалерией».

17 марта главные силы армии подошли к Тернополю, уложившись в сроки, определенные приказом. 19-я мехбригада заняла исходный рубеж в 2–3 километрах от переднего края.

Утром 21 марта началась короткая, но мощная артиллерийская и авиационная подготовка. Приятно было видеть, как волна за волной шли тяжелые бомбардировщики в сопровождении юрких и подвижных истребителей. Такой картины после Курска мы не видели. У всех была уверенность в том, что удастся пробить брешь в обороне противника и выйти на оперативный простор.

В 8 часов огневой вал перенесся в глубину вражеской обороны. На исходную позицию вышли танки. В воздух взвилась зеленая ракета. Это сигнал к атаке. Взревели мощные моторы, и машины ринулись в прорыв.

Мне много раз приходилось видеть начальный этап танковой атаки. Зрелище неописуемое. На линии стоят этакие стальные монстры — КВ и «тридцатьчетверки», задрав к небу хоботы-пушки, готовые «выплюнуть» осколочный, зажигательный или подкалиберный снаряд. Местность вокруг оглушается ревом моторов, и воздух мгновенно пропитывается отработанными газами солярки.

Следом за танками идем мы, артиллеристы. У нас своя задача — поддержать атаку танков, с закрытых позиций уничтожить узлы сопротивления противника — ДОТы, ДЗОТы, пулеметные гнезда, нанести удар по скоплению вражеской техники и пехоты.

С первых же минут было видно, что наступление развивается успешно. Как только была прорвана оборона противника на 2–4 километра, в бой вступили мотострелковые подразделения. Они рассыпались веером, устремляясь на оперативный простор. Начался глубокий рейд по тылам врага.

Отступая, немцы жгли села, уничтожая все, что можно уничтожить, — жилые дома и хозяйственные постройки, расстреливали людей и скот. В воздухе носились тучи пепла, а сладковатый трупный запах вызывал тошноту.

Враг не ожидал такого стремительного натиска советских войск, действовавших смело, дерзко, лишая противника любой возможности организовать хоть какую-то оборону. Наши передовые группы, по 3–5 танков, появлялись в самых неожиданных местах, сея среди немцев панику, наводя страх на местные полицейские управы. За передовыми отрядами шли вторые эшелоны танков, сокрушая оставшиеся в тылу гарнизоны противника.

Учтен был и опыт прежних боев. Он играл теперь немаловажную роль в развитии наступления. Штабы работали более действенно и оперативно. Особую роль выполняли передовые отряды танковых и механизированных корпусов, своего рода бронеартиллерийские кулаки, в задачу которых входило: определение местонахождения противника и его численности, размещение опорных пунктов, прокладка маршрутов движения следующих за передовым отрядом основных сил бригады, корпуса, захват и удержание ключевых пунктов до подхода главных сил армии.

Момент внезапного удара по противнику и тактика использования передовых отрядов приносили нам на первых порах ощутимые результаты. В процессе боевых действий брешь в обороне противника была расширена с 10 до 60 километров, фронт немецкой танковой армии был разорван надвое. Там, где стрелковым частям не удалось прорвать оборону противника на тактическую глубину, ее прорывали своими силами танкисты.

Передовые отряды не ввязывались в крупные бои, а лишь уничтожали небольшие группы немцев, обходя опорные пункты и города. Их цель — как можно быстрее достичь указанный рубеж и закрепиться на нем до подхода общевойсковых соединений.

Немцы вскоре опомнились, хотя и не очень-то понимали, откуда следует ожидать очередного удара. Стремясь сохранить основные силы в Подолии и Галиции, германское командование в спешном порядке стало перебрасывать сюда новые резервы, которые немедленно вступали в бой с прорвавшимися советскими танками.

Тут бы остановиться, поменять тактику ведения боевых действий, но ни командование фронта, ни командование армии на это не решилось: вперед и только вперед. Танки отрывались от пехоты и артиллерии, оставаясь без поддержки, становясь легкой добычей боеспособных немецких частей. Очень часто передовые отряды действовали далеко от баз снабжения, оставаясь без боеприпасов и горючего. Тому, кто шел впереди, — первый снаряд и первая бомба. У танкистов существовал неписаный закон: впереди полка шли батальоны, сменяя друг друга, такая же смена происходила в батальонах, ротах и взводах. Экипажи, которые должны идти впереди, на всякий случай прощались с товарищами: шансов попасть на тот свет у них было больше, чем у идущих сзади.

Мы шли землями Подолии. Погода по-прежнему была отвратительная: шел дождь, потом вдруг начал валить снег. О дорогах лучше и не вспоминать. Если танки с трудом преодолевали ямы и колдобины, заполненные водой, то артиллеристам со своим колесным транспортом и пушками приходилось чрезвычайно тяжело. Солдаты и офицеры, насквозь промокшие, с заткнутыми за ремень полами шинелей, облепляли застрявшие в грязи машины и буквально на руках выносили их на дорогу. Скорость движения не превышала порой 5–7 километров в час.

И все же мы пробивались вперед, теша себя тем, что и немцам было не легче. Вдоль дорог все чаще попадалась разбитая немецкая техника: машины, пушки, повозки, походные кухни. Все это теперь было не нужно никому — ни немцам, ни нам. По всему видно было, что здесь хорошо поработала наша штурмовая авиация, и от этого на душе становилось приятно и радостно. Гоним вас, нечисть поганую. Хорошо гоним!

Погода, вне всякого сомнения, не позволяла развивать более высокие темпы наступления, тем не менее 8-й мехкорпус уверенно двигался вперед. Освобождены Гримайлов, Теребовля, Хоростков, Копычинцы, 23 марта занят районный центр Чертков. Здесь была тыловая база снабжения немцев. Еще усилие, и перед нами открывался путь к Днестру. Катуков торопил войска, чтобы захватить на реке переправы, а затем — и плацдарм на западном берегу.

24 марта передовые части армии вышли к Днестру. Река эта широкая, до 200 метров, бурная и полноводная, от растаявшего снега она кое-где вышла из берегов. Над ней постоянно стоял туман. Когда пробивались солнечные лучи, над ней, насколько мог охватить глаз, виднелись горы, покрытые белыми шапками — не то снег, не то меловые отложения. Это Карпаты — цель нашего наступления.

Из-за распутицы отстали понтонные части, а время не ждет. Командование приняло решение форсировать реку, только что освободившуюся ото льда, на подручных средствах. Что это значит? Подручными средствами могло быть все, что держится на воде, — лодки, баркасы, самодельные плоты, катера, железные бочки. Переправа намечалась в двух местах — Залещиках и Устечко.

Пехота начала переправляться, даже несмотря на бомбардировки и артиллерийские обстрелы, но танк в лодку не поставишь. Дело пошло значительно быстрее после того, как разведчик Владимир Подгорбунский угнал у немцев понтоны и на танках притащил их к переправе. Пехота на противоположном берегу заняла плацдарм, а к этому времени подошли и армейские понтонные части. По понтонному мосту двинулись танковые и артиллерийские подразделения, которые с ходу вступали в бой.

Пока главные силы армии расширяли плацдарм, наша бригада прикрывала правый фланг и тыл корпуса. 24 марта разведгруппа Подгорбунского внезапным ударом разгромила вражеский гарнизон и захватила небольшой городок Бучач. Удержать его в своих руках разведчики не могли и сразу же запросили помощи. Комбриг Липатенков направил туда наш дивизион, который находился в районе Черткова.

В мою походную машину торопливо сел капитан Власенко и сказал:

— Нам приказано передислоцироваться, причем как можно быстрее, в городок Бучач. Так что, Петя, строй колонну, будем двигаться, а то неровен час, нагрянет Дремов и устроит нам с тобой выволочку, если замешкаемся.

Честно сказать, комкора мы боялись, как огня, поэтому любой его приказ старались выполнить как можно быстрее.

Когда колонна подходила к Бучачу, из городка на фронт двигался 67-й танковый полк нашей бригады. Мы остановились, уступая дорогу танкистам, невольно залюбовались походной картиной: величественно и уверенно, покачиваясь на неровностях дороги, «плыли» сухопутные броненосцы. Командиры машин и башнеры в шлемах и комбинезонах, высунувшись по пояс из люков, чем-то напоминали сказочных героев, отправлявшихся совершать подвиги. В сущности, они и были таковыми, так как подвиги совершали ежедневно и ежечасно. Неизвестно, кто из этих бравых ребят вернется домой живым. Пофыркивая двигателями и гремя траками гусениц, грозные машины уходили в туманную даль.

Мы же быстро заняли городок, в котором недавно стояли тыловые части гитлеровцев. Здесь размещались различные склады, ремонтные мастерские, пекарни. Атака наших разведчиков была столь стремительной и неожиданной (они, что называется, свалились немцам, как снег на голову), что обороняться уже было бесполезно.

На улице показалась колонна пленных. Их было человек сто. Колонну вели всего четверо солдат с автоматами и винтовками. Местные жители, в основном молодые женщины, которых мы называли паненками, с жалостью смотрели на немцев. Они шли рядом и переговаривались со своими знакомыми. Меня это насторожило.

— Смотри-ка, Василий Прокофьевич, — заметил я Власенко, — эти дамы, наверно, давно якшаются с фрицами. Чего доброго еще устроят какую-нибудь провокацию…

Не успел я закончить фразу, как один из немцев выскочил из колонны и бросился бежать через огороды к лесу. Крики конвоиров не остановили его, он продолжал бежать. Один из солдат, присев на колено, щелкнул затвором и спустил курок. Осечка. Тут мои батарейцы, видя, что немец может удрать в лес, как с ума посходили, бросились за беглецом, открыли огонь из автоматов и карабинов. Пленный упал. К нему подбежали солдаты и начали несчастного пинать ногами и бить прикладами. Я подбежал к толпе и что было мочи закричал: «Назад! Это же садизм!» Солдаты остановились. Толпа как бы очнулась от наваждения, медленно приходя в себя, затем, отводя глаза, солдаты стали потихоньку расходиться. Вот что может сделать ненависть к врагу! За считанные минуты мои солдаты превратили немца в кровавое месиво. Он уже не жилец на этом свете, и, чтобы прекратить его мучения, я несколько раз выстрелил в это большое и грузное тело. Немец затих.

Эта неприятная картина не давала мне покоя, хотя я и понимал: это тоже война. Лежа на топчане своей походной машины, я пытался осмыслить суть довольно неприятного инцидента, который даже не смог предотвратить. Неожиданно до моих ушей в приоткрытую дверь стала доноситься музыка. Кто-то играл на фортепьяно. Наваждение какое-то!

Меня невольно потянуло к музыке. Но откуда она? Наши штабные машины стояли недалеко от большого красивого дома. Я понял: именно в нем кто-то стал музицировать в довольно неподходящее время. Ведь после боя прошло всего несколько часов. Все это было необычным и удивительным.

Войдя в дом, я увидел своих солдат, слушавших игру прекрасной польки. Что играла эта красавица, вряд ли кто понимал, но душой и умом мы чувствовали всю прелесть музыкального произведения. Увидев офицера, пани привстала, приятно улыбнувшись, раскланялась. Появились еще две польки постарше, о чем-то переговорили между собой и предложили мне сесть. Одна из них на украинском языке объяснила, что таким импровизированным концертом они решили приветствовать доблестных русских солдат.

Концертное представление продолжалось, и солдаты, увидев, что полячки все внимание сосредоточили на моей особе, нехотя покинули дом, а я стал гостем этой польской семьи. Мне предложили чай, за столом мы говорили о войне, о трудностях военной жизни. Я понял, что мои хозяйки уже знали об инциденте с немецким солдатом и поэтому стали спрашивать, что будет с остальными пленными. Обрадовать этих пани я ничем не мог, объяснил только, что их отправят в тыл и их судьбу будут решать соответствующие советские органы. Интерес полячек к пленным был связан не с гуманными соображениями, а скорее с личными. Их мужья на войне, а милые дамы тем временем крутили любовь с немецкими оккупантами.

Простояли мы в Бучаче недолго, всего несколько дней, и снова оказались в гуще военных событий, принимая участие в расширении плацдарма в районе Устечко. Пушки свои перетаскивали уже по наведенным саперами мостам, за нами шли тыловые части — снабженцы, ремонтники, медсанбаты.

Наша бригада сосредоточилась в районе местечка Городенка, а артиллерийский дивизион получил возможность остановиться на короткий отдых в селе Герасимово, куда снабженцы должны были подвезти горючее и боеприпасы. Основные силы корпуса нацеливались для удара по Коломыи и Станиславу.

Неожиданно в дивизион пожаловал начальник артиллерии бригады майор Зотов, личность довольно одиозная, бездарь и хам, которого все офицеры за глаза называли «ефрейтор Зотов». Как уживался с ним полковник Липатенков, грамотный и интеллигентный командир, просто уму непостижимо. Он появился в штабе в тот момент, когда я чистил немецкий пистолет «вальтер», подаренный мне ординарцем Василием. Где и когда он его раздобыл, в такие тонкости я не вдавался, скорее всего в каком-то бою. «Вальтер» Зотову так понравился, что он потребовал отдать ему пистолет. Причем сделал это таким грубым тоном, что меня просто взорвало. Сдерживая гнев (начальство все же передо мной), я попытался объяснить майору, что пистолет мне подарили, а подарки не передаривают. После небольшой перебранки Зотов, зло сверкнув глазами, дал понять, что этот случай он мне еще припомнит. Хлопнув дверцей машины, «ефрейтор» удалился не солоно хлебавши, но командиру дивизиона об этом инциденте ничего не сказал.

Я еще раз убедился, что бездарей и хапуг в нашей армии хоть пруд пруди. Они занимают определенные должности, иногда очень высокие, и… воруют. Одни — открыто, нагло, другие — втихую. Страшно еще и то, что они имеют высоких покровителей.

«Неуважение» к начальству Зотов мне, конечно, припомнил. И даже очень скоро. За Житомирско-Бердичевскую операцию Власенко представил меня к ордену Отечественной войны. Наградные документы проходили через начальника артиллерии Зотова.

Как-то звонит заместитель начальника штаба бригады капитан Самойлов и спрашивает:

— Чем ты, Демидов, досадил «ефрейтору Зотову»?

— А в чем дело?

И Самойлов рассказал:

— Понимаешь, сегодня зашел ко мне в штаб наш шеф и потребовал списки награжденных на ваш дивизион. Нашел в папке твой наградной лист и, ничего не объяснив, тут же его разорвал.

Я нисколько не удивился поступку самодура Зотова и поведал заместителю начальника штаба о дурацком инциденте с пистолетом.

Горяч и самолюбив был я в молодости, за что и страдал не один раз. Борцом за правду себя не считал, но перед собой и Богом был чист.

К концу марта 1944 года все части армии переправились на западный берег Днестра и закрепились на плацдарме, ширина которого составляла 70 километров, глубина — 20. С этого плацдарма и развивалось дальнейшее наступление.

Занятие городов Коломыи и Черновцов стало важным этапом на пути к государственной границе. В боях за Коломыю отличился молодой командир танкового батальона капитан Бочковский, которого мы частенько поддерживали своим огнем. Дважды комбату пришлось штурмовать город. Только со второй атаки немцев удалось выбить из Коломыи, и они отошли к Делятину и Яремче. В приказе Верховного Главнокомандующего по случаю взятия Коломыи, наряду с именами генерала Дремова и полковника Горелова, названо было и имя капитана Бочковского. Случай уникальный для командира батальона. Обычно в сталинских приказах фигурировали имена лишь командиров бригад, дивизий, армий.

Еще сложнее складывалась обстановка под Станиславом. Стремясь задержать продвижение 1-й танковой армии к Карпатам, немцы сосредоточили здесь крупные силы своих войск. Чтобы взять город, 8-му мехкорпусу пришлось изрядно попотеть — его брали с трех сторон. 19-я бригада наступала с востока.

Механизированные бригады начали движение из местечка Городенка. Поначалу наступление развивалось успешно, немцы оставили Тлумач и Тысменницу, дальше все пошло не так, как планировалось: 1-я танковая бригада встретила упорное сопротивление венгерского армейского корпуса.

У Станислава, только с южной стороны, пришлось и нашему дивизиону столкнуться с венграми. Танки ушли вперед, а мы задержались в каком-то селе, угодив под артобстрел. Когда колонна повернула к центру деревни, венгерское орудие открыло огонь. Нам повезло: все снаряды прошли мимо. Зато наши батарейцы, развернувшись, с первого же выстрела накрыли венгерский расчет. Венгерские артиллеристы открыли огонь, видимо, со страху. При виде того, что вермахту приходит конец, в венгерской армии началось брожение, солдаты не желали больше воевать против Советского Союза. Вполне понятно, что немцы перестали им доверять, и многие венгерские части несли в основном караульную службу. Но когда Красная армия подошла к Днестру, венгров бросили на передовую.

После залпа моих батарейцев от венгерского расчета в живых осталось трое — два солдата и командир огневого взвода, офицер, которого обнаружили в яме метров за пятнадцать от разбитого орудия. Держа пистолет наизготовку, я приказал офицеру встать. Он медленно встал и поднял руки. Передо мной стоял молодой парень, вроде меня, с испуганным лицом, без пилотки, с растрепанными волосами. Руки мелко дрожали, его бил озноб. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Венгр не выдержал моего взгляда и отвернулся. Что думал он в эту минуту? Наверно, гадал: убью я его или нет? Что стоит этому длинному офицеру нажать на курок пистолета, и все кончится?

Моя улыбающаяся физиономия успокоила его. Я вытащил у офицера из кобуры пистолет и положил себе в карман. Пленному приказал опустить руки.

В разных концах села солдаты собрали около 80-и пленных. В эту же группу определили и офицера-артиллериста. Выделять своих солдат для сопровождения пленных в тыл я не стал: каждый человек в дивизионе был на счету. Написал записку тыловым службам, чтобы приняли пленных венгров в таком-то количестве. Записку вручил назначенному мною из этой группы «старшему» и скомандовал: «Шагом марш!»

В 1944 году пленных уже было столько, что их некуда было девать. Передовым частям с ними возиться не хотелось, вот и отправляли их с такими записками в наш тыл, и они благополучно доходили до сборных пунктов.

В боях под Станиславом 19-я мехбригада с запозданием начала атаку. Наш дивизион шел следом за 67-м танковым полком. Танки начали перестраиваться в боевой порядок и пошли по целине. Несколько машин сразу же подорвалось на минах. Наши машины, разумеется, по целине идти не могли. Можно застрять в грязи или подорваться на минах. Мы с Власенко стояли на дороге и обдумывали — что делать дальше? Разумнее всего — подождать саперов, а время поджимает. Вдруг подкатывает на «виллисе» командир корпуса Дремов. Останавливается, подходит к нам. В руках палка. С ходу набрасывается на Власенко: «Почему не в Станиславе?» Я не стал ждать своей очереди, чтобы получить взбучку, быстренько юркнул в кабину вездехода, водителем которого был по совместительству (у меня до сих пор не было шофера). Включив мотор, сделал вид, что мы едва ли не на всех парах мчимся в бой, тем самым стараясь не дать возможности раздраженному комкору пустить в ход свою палку.

Власенко потом говорил, что впервые видел в такой ярости Дремова, совершенно потерявшего над собой контроль.

Садясь в машину, он еще раз гаркнул: «Немедленно быть в городе, иначе шкуру спущу!»

К счастью, подошли саперы и разминировали дорогу, но двигаться вперед нам по ней не пришлось. Фашисты сумели быстро подтянуть большое количество танков и авиацию, сходу атаковали Станислав и выбили наши войска из города, в том числе и 67-й танковый полк, механизированные и стрелковые части. Вскоре на дороге перемешались все рода войск, поспешно отступающие в тыл. Нам тоже ничего не оставалось делать, как влиться в общий поток.

Тут как назло появилась вражеская авиация. Всякий раз, когда «мессершмитты» пролетали над колонной, мы, бросив машины, ныряли под насыпь железной дороги, которая шла параллельно шоссе. Изрядно выкупавшись в талой воде, промокнув до нитки, продолжали движение — кто на машинах, а кто и «пехом», пытаясь согреться после холодной купели.

За артиллерийским дивизионом отступал минбат капитана Атлякова, на большой скорости промчался 405-й отдельный дивизион PC «катюш» майора Юрия Гиленкова. Мой друг, высунувшись из машины, что-то прокричал и помахал рукой, и зачехленные брезентом установки мгновенно скрылись с глаз. Вот тут я почувствовал преимущество хорошей техники — РСы стояли на мощных «студебеккерах», для которых любые дороги были нипочем.

Откуда ни возьмись появился командир 67-го танкового полка подполковник Барштейн, пытавшийся остановить отступающих и положить всех в цепь. Странно было видеть, как он палил из пистолета, даже ранил старшину из батальона Атлякова, но драп все равно продолжался. Так мы отмахали, наверно, километров десять. Фашистских «тигров» и «пантер» больше не было видно, не показывалась и авиация. Вот тут решено было немного перевести дух. С утра батарейцы ничего не ели, а когда появилась кухня, все дружно взялись за котелки.

Принесли и нам с Власенко горячую пищу. Василий Прокофьевич поставил на стол бутылку водки, налил целый стакан и приказал: «Пей!» Я стал возражать, но он настоятельно потребовал: «Мне нужен здоровый начальник штаба. Водка пойдет на пользу!»

Мы поели, я переоделся в сухое обмундирование и тут же заснул. Проснувшись через несколько часов, готов был хоть наступать, хоть отступать, даже кашля не было. Водка, наверно, мне здорово помогла.

Этот «героический драп» от Станислава запомнился нам надолго. Уже после войны, вспоминая то время, когда мы «брали» Станислав, генерал Гиленков, шутя, говорил: «Видел я тебя, Петя, мельком, обгоняя твой дивизион, но уж не обессудь, был ты тогда похож на мокрую курицу».

Отступление — это стихия, которую не сразу удается переломить. И все же мы тогда остановились и, опомнившись, быстро заняли оборону километрах в десяти восточнее Станислава, а когда подвезли горючее и боеприпасы, готовы были сражаться хоть с самим чертом.

Фронтовая обстановка сложилась так, что Станислав брать нам не пришлось. Его освободили позже в ходе Львовско-Сандомирской наступательной операции части и соединения общевойсковой армии.

Если же говорить о боевых действиях 19-й механизированной бригады, то до подхода к Днестру свежих сил она узенькой цепочкой держала оборону вдоль реки на значительном расстоянии. Нашему 461-му артдивизиону Липатенков отвел участок километров десять и приказал стоять насмерть, но не пропустить врага. Я до сих пор с содроганием вспоминаю эту «оборону». Пусти немцы с десяток «тигров» или «пантер» в этом направлении, от нашего дивизиона ничего бы не осталось, кроме груды металла. Хорошо, что мне посочувствовал майор Гиленков, оставивший на свой страх и риск две установки РС, предупредив строго-настрого, чтобы я использовал снаряды только в крайнем случае, когда уж совсем станет невмоготу. Этот «резерв» находился в дивизионе семь суток. К счастью, немцы не полезли на нашем участке, а вскоре подошли общевойсковые части и нас отвели в тыл.

Тыл по понятиям того времени означал отвод войск от линии фронта на 10–15 километров. Военный совет фронта по-прежнему рассматривал 1-ю танковую армию как важную ударную силу и не спешил отводить ее на переформирование.

Когда я писал эти «Записки», то пришлось просмотреть в архиве ежедневные донесения Катукова в штаб фронта. Меня интересовало одно важное обстоятельство — как оценивало командование армии свою боеспособность? Уж очень она была хлипкой, если судить по нашей бригаде или артдивизиону. Оказывается, она еще держалась и могла отбивать атаки противника, который тоже выдыхался и стремился уйти к Висле, поближе к своим границам. Вот одно из таких донесений от 26 апреля 1944 года: «Противник с 8.00 силами до пехотной дивизии при поддержке 70–80 танков наступал в южном и юго-восточном направлении, пытаясь прорвать оборону наших войск и развить успех в общем направлении на Обертын. Все атаки противника успеха не имели. На отдельных участках фронта ценою больших потерь ему удалось вклиниться в нашу оборону. Особенно отмечается активность действий минометов. Авиация противника в течение дня в полосе армии не появлялась».![33]

С подходом стрелковых частей наш дивизион был размещен рядом с польским селом Петров, недалеко от Днестра. В боях мы не участвовали, но были в постоянной боевой готовности. По мере возможности общались с местным населением. Заместитель дивизиона по политчасти Саша Федоров одним из первых установил «дипломатические» отношения с местным ксендзом. Когда он успел это сделать, я не знал. Но как-то пригласил меня пообщаться со служителем католической церкви, по его словам, человеком довольно интересным, с которым он уже играл в шахматы и вел разговоры на мирские темы.

Судя по дому, в котором жил ксендз, и примыкавшими к нему постройками — конюшней, сараями с разной живностью, — приходу него был богатый. Едва мы постучали в дверь, как на пороге появилась молодая служанка, которая провела нас в большой зал со старинной мебелью и коврами. Из соседней комнаты вышел сам ксендз, типичный польский пан лет тридцати, с приятной улыбкой на устах и умными живыми глазами.

В столовой нам предложили вино и разнообразные закуски. Ксендз хорошо говорил по-русски, в процессе разговора выяснилось, что в международных вопросах он тоже неплохо разбирается, но ненавидит «швабов», немцев. О Гитлере говорил, как о главном виновнике несчастий народов многих стран, в том числе и польского. Из столовой мы снова перешли в зал, где Федоров стал играть с хозяином в шахматы, я же уселся в кожаное кресло и следил за их игрой. Ксендз после выпитого вина был словоохотлив, много рассказывал об учебе в духовной семинарии, затем о том, что дал обет безбрачия, чтобы посвятить всего себя божьим делам и не отвлекаться на мирские и семейные заботы. Я слушал эти признания и сам себе улыбался: «При такой симпатичной служанке, судя по всему, безбрачием тут и не пахнет».

Эта встреча с ксендзом запомнилась еще и потому, что через несколько дней село Петров немецкая авиация подвергла жестокой бомбардировке, хотя в нем не было ни одного советского солдата. Что стало с нашим ксендзом и его милой служанкой, мы не знали. Встретиться с ними больше не довелось: дивизион переместился на другое место. Очень хотелось, чтобы эти люди остались целыми и невредимыми.

На фронте еще продолжались ожесточенные бои, но обстановка к концу апреля 1944 года уже стала складываться в нашу пользу. К линии фронта подошли стрелковые и артиллерийские соединения и начали строить прочную оборону, авиация перебазировалась на ближние аэродромы, заметно улучшилось наше снабжение горючим, боеприпасами и продовольствием, в части стало прибывать новое пополнение.

25 апреля 1944 года — памятный день в истории 1-й танковой армии. Приказом наркома обороны СССР она была преобразована в гвардейскую. 2-я, 3-я и 4-я танковые армии уже были гвардейскими, но Сталин, видимо, первый номер держал для Катукова. Гвардейским частям и соединениям полагался полуторный денежный оклад. Правда, деньги на фронте все равно ничего не значили: где и что на них покупать? Как правило, мы их по аттестату пересылали родственникам. По этому поводу среди офицерского состава ходила такая шутка: гвардейцы получают полуторный оклад и возможность дважды умереть. Шутка родилась не случайно, потому что гвардейские части, особенно танковые, направлялись на самые опасные участки фронта.

Высокие армейские начальники — Катуков, Попель, Фролов и другие — приезжали в части и соединения, поздравляли нас со званием гвардейцев и выходом к Карпатам. Газета «Правда» тоже отметила успехи 1-й танковой армии:

«Переход через Прут и взятие Черновиц открыли перед наступающими новые широкие возможности. Прославленные пехотные полки, танковые части генералов Гетмана и Дремова, артиллерийские всесокрушающие колесницы гигантским прыжком очутились в предгорьях Карпат. Перед нами в синеватой, влекущей дымке лежали высокие, поросшие буком и темно-зеленой пихтой Карпаты. Там, в горных высотах, похожих на пирамиды, — бесчисленное множество долин и ущелий, по стремнинам которых, клокоча пеной, текут рожденные в теснинах Черемош, Серет и многие другие реки. На Карпаты вели узорчатые, прихотливо извивающиеся дороги и тропы. Через перевалы, зубчатые хребты, ущелья и лесные дебри они подходили к нашей юго-западной государственной границе, к горным постам и заставам, обозначавшим край родной земли. По этим горным дорогам, по еле заметным тропам и двинулись наступающие части Красной армии, повинуясь приказу Родины».[34]

Оказывается, что не только наша печать писала в эти дни об успехах 1-го Украинского фронта, но и различные агентства, например «Ассошиэйтед Пресс». А газета «Нью-Йорк Таймс» отмечала:

Приятно было читать такие отзывы о нашей армии и 1-м Украинском фронте, на котором мы воевали уже больше года. Теперь для нас, гвардейцев, наступили благоприятные дни — краткосрочный отдых. Все мы радовались жизни и весне. Природа проснулась окончательно, зазеленели луга, лесные поляны покрылись цветами, войдешь в лес — выходить не хочется.

Девять месяцев наша армия сражалась на украинской земле, мы освободили десятки городов и сотни сел. Население к нам относилось по-разному, но в большинстве случаев доброжелательно. Там, где война прошла стороной, села стояли нарядные, утопая в густых зеленых садах. Характерная особенность сельских домов — все они аккуратно выбеленные, двери и наличники окон обязательно расписывались красной или голубой краской, у ворот — стеклянные фонари. В горницах чисто. На полу — домотканые коврики ярких, сочных тонов. Преобладают все те же красные и голубые тона, только с различными оттенками. В каждой хате — причудливо разрисованный сундук, на котором аккуратной стопкой лежат домотканые коврики. Кровать тоже имеет свои особенности: к потолку тянутся мал-мала меньше пуховые подушки.

В сельских домах России 40-х годов в результате антирелигиозной политики советской власти иконы практически исчезли, лишь богомольные старушки придерживались прежних порядков, а здесь, в Западной Украине, икона с ликом Христа была в каждом доме. На стенах в застекленных рамках веером размещались фотографии хозяина и всех его родственников.

Если же обратить внимание на одежду украинца, она тоже отличалась от одежды россиянина. Мужчины, даже старики, носят расшитые сорочки-вышиванки, о женщинах или молодых девушках говорить не приходится, у них вся одежда расшита различными узорами — юбки, кофты и даже передники, на шее — монисто, по-украински — намысто. Одно всегда удручало — спросишь у хозяйки, где муж, отвечает, что ушел в соседнее село, а на самом деле — обретается в какой-нибудь националистической банде.

На отдых армия была переброшена северо-западнее города Дубно и разместилась в лесной местности вокруг сел Повча, Вовковый, Демидовка, Птичье, Верба, Остров, Рогозное. Наш артиллерийский дивизион стоял недалеко от села Баратин.

Здесь, в прикарпатских лесах, армия должна была пополниться техникой и людьми. Молодому пополнению предстояло пройти обучение, чтобы к установленному сроку быть готовым к боям. Армия готовилась к ведению боевых действий на территории Польши.

Артиллеристы начали обживать небольшой лес у Баратина, строили землянки, маскировали пушки и тягачи. Штаб я предложил Власенко разместить прямо в селе, а для себя подыскать подходящее жилье у селян. Командир по-прежнему предпочитал жить в своем фургоне, а я со своими помощниками Александрами — Семеновым и Федоровым — облюбовал добротный деревянный дом и направил туда ординарца Полеводина, чтобы договориться с хозяевами — могут ли они принять на постой трех советских офицеров.

Ординарец все уладил. Нас встретила молодая женщина лет двадцати пяти. Оказалось, что она русская, жена командира-пограничника. Муж погиб на погранзаставе еще в 1941 году, она с трудом добралась до Баратина и остановилась у своих знакомых. Во время оккупации выдавала себя за родственницу хозяев дома. Так и прожила три страшных года, не зная ничего о своих родственниках, проживающих в России. Появление Красной армии в селе было для нее полной неожиданностью. Она сразу ожила, у нее затеплилась надежда разыскать родных и близких, а в будущем, возможно, выехать в Россию. Теперь ее гостеприимство выплеснулось на нас. Она поставила на стол все, что можно было найти в кладовках и подвалах. Неподдельная радость светилась в ее глазах. Звали ее Анна, Анюта.

Пока мы стояли в Баратине, не знали никаких забот в бытовом плане. Внимание нашей благодетельницы так понравилось моему ординарцу Василию, что он изъявил желание пожить здесь до конца войны. А за ужином как-то намекнул:

— Хозяйка наша — довольно премилая дама!

Что имел в виду ординарец? Мы тогда с Сашей Семеновым не придали значения его словам, хотя и нам эта женщина тоже приглянулась.

Нам хотелось пожить в этом селе тихо, мирно, забыть о боевых действиях. Не получилось: постоянно беспокоили бандеровцы. Они угоняли машины, убивали наших солдат и офицеров, забирали их документы и уходили в схроны на Львовщине и Ровенщине. Нередко поступал приказ комбрига Липатенкова — выделить взвод или два солдат для прочесывания близлежащих лесов или хуторов. В ходе таких действий удавалось вылавливать бандеровцев, маскировавшихся под стариков и даже старух и проводивших разведку.

Неожиданно дивизион передислоцировался в село Хотын. Чем это было вызвано, до сих пор не знаю, возможно, вылазками бандеровцев. Мы быстро снялись со своих мест, повинуясь приказу. Жалко было расставаться с полюбившейся мне Анютой.

Сколько в Хотыне мы простоим, никто не знал, но мне вдруг захотелось увидеть свою хозяйку: я наскоро тогда простился с ней, сказав лишь несколько теплых слов. Стал продумывать, как и на чем съездить в Баратин? Машина исключалась. Велосипед! От Хотына до Баратина не больше пяти километров. Это расстояние можно покрыть за двадцать минут. За время моего отсутствия вряд ли что может произойти в дивизионе. Риск все же есть, размышлял я, но на фронте рискуешь постоянно. Можно рискнуть и еще разок!

Вызвал ординарца Василия, который уже не раз выручал меня из разных переделок, ввел его в курс дела, предупредил, чтобы никому — ни слова. Если же прозвучит тревога, пусть садится в машину и гонит в Баратин. Ординарец все понял.

Как только стало темнеть, проверил пистолет, взял пару гранат-лимонок для подстраховки, сел на трофейный велосипед и нажал на педали. Вскоре я уже стучался в окно Анюты. Она подумала, что нагрянули бандеровцы, но, открыв занавеску и увидев мою улыбающуюся физиономию, несказанно обрадовалась.

Всевышний вознаградил меня за этот сумасшедший поступок. Ночь пролетела как один час. Такое может быть только в двадцать лет. Очнулся от одурманивающей любви только под утро, когда стало светать. Что-то подсказывало мне — надо ехать. Расставание с моей возлюбленной было трогательным: оба понимали, что вряд ли увидимся когда-нибудь еще раз. Я расцеловал ее, прижал к своей груди, сел на велосипед и что есть мочи начал крутить педали.

Катил я в Хотын, не чуя под собою ног, словно знал, что в дивизионе обязательно должно что-то случиться. В таких ситуациях уже бывал не раз. И точно — новая передислокация. Въезжаю в село и вижу, как бегают солдаты, водители прогревают моторы машин, раздаются команды офицеров. Испуганный ординарец обрадовался моему появлению, он уже собирался ехать за мной, как было заранее условлено. В общем, все кончилось благополучно. Власенко не заметил моего отсутствия, и я быстро включился в боевую жизнь дивизиона. Но дал себе зарок в такие авантюры больше никогда не пускаться.

Об этой моей проделке знали только ординарец и Саша Семенов, которому я проболтался при переезде на новое место базирования. Боевой зам на мои донжуанские похождения отреагировал по-дружески, но строго:

— Залетишь ты, Петр Михайлович, когда-нибудь, как пить дать залетишь. Накажут, и поделом!

Упрек справедливый, и я воспринял его без возражений, даже пообещал, что теперь — ни ногой из дивизиона без разрешения Власенко.

Семенов только улыбнулся. Когда машина вышла на ровную дорогу, он, повернувшись ко мне, продекламировал несколько забавных строк:

Намек я понял и тут же спросил:

— Это еще откуда?

— Фронтовые газеты надо читать, а не бегать по бабам.

— Резонно, — согласился я. — И все-таки, кто это написал про Анюту?

— Лев Кассиль.

Мы тогда долго смеялись — и над стихами, и над моими ночными приключениями. И все-таки я был рад, что не обошла меня фронтовая любовь. Есть что вспомнить!..

Мы ехали по Приднестровью. Семенов из кабины любовался местным пейзажем, я больше не докучал ему своими разговорами. Меня почему-то потянуло на исторический экскурс в эти земли. Что я знал о них? Практически ничего. Правда, вспомнил, что еще в Первую мировую войну русский генерал Брусилов, командующий Юго-Западным фронтом, осуществил здесь свой знаменитый прорыв. В мае 1916 года его войска перешли Днестр, основательно потрепали австро-германские войска и заняли Львов. Тогда русские били войска кайзера, спустя двадцать восемь лет мы бьем войска Гитлера. История повторяется.

На этот раз мы разместились в большом лесу вдали от поселений. Довольно быстро возвели просторные землянки для личного состава, разместили и замаскировали технику, а как только прибыло новое пополнение, занялись его обучением. Политотделы позаботились о нашем отдыхе. По вечерам солдаты смотрели кинофильмы или концерты армейской художественной самодеятельности.

Для полноты нашего общего и исторического образования командование устроило выставку оружия и вооружения Красной армии, начиная от пистолета и винтовки и заканчивая «тридцатьчетверками» с 8,5-миллиметровыми пушками, тяжелыми танками ИС-2 и самоходными установками с 152-миллиметровыми пушками. Особняком стояли реактивные установки БМ-»катюши». На выставку приглашались офицеры, вплоть до командиров батальонов и их заместителей, а также летчики воздушной армии, стоявшие по соседству и находившиеся в резерве Ставки. Экскурсанты подходили к экспонатам, у каждого из которых стоял офицер-экскурсовод, который давал соответствующие пояснения по своему виду оружия и отвечал на вопросы. Все проходило чин-чинарем, как в хорошем музее в мирные дни.

Затем состоялись практические стрельбы на лесном полигоне прямой наводкой из минометов, орудий, танков и реактивных установок. Стрельбе Катуков придавал особое значение, особенно хотелось блеснуть эффективностью огня реактивными снарядами. Я даже нашел инструкцию, составленную Михаилом Ефимовичем по использованию РС в бою. В ней говорилось: «Дивизионы РС в наступлении следует придавать головным бригадам и использовать как мощное средство борьбы с опорными пунктами обороны противника и его узлами сопротивления. Кроме того, подразделения РС могут вести успешную борьбу с подходящими резервами, скоплениями и отходящими колоннами противника. Следует лишь рационально их использовать, не давать огонь по малозначительным целям, с которыми может справиться ствольная артиллерия, экономить их залпы. Значительную долю средств РС необходимо иметь в резерве командарма и командиров корпусов, как мощное средство усиления частей того или иного направления, где этого потребует обстановка».[36]

Когда стреляли артиллерия, минометы и танки, все шло хорошо — мишени разлетались на куски и красиво загорались. Летчики восторженно хлопали в ладоши: одно дело видеть поле боя с воздуха, дело совершенно другое — на земле.

На завершающем этапе стреляли гвардейские минометы — «катюши». Я сразу же пристроился к группе, в составе которой находился майор Гиленков, надеясь по ходу стрельбы получить у него определенные консультации. Установка РС принадлежала 79-му гвардейскому минометному полку, которым командовал полковник И. И. Бондаренко. Поступила команда о готовности установки к стрельбе. Катуков попросил всех офицеров отойти подальше на безопасное расстояние. Стрельбу почему-то решено было произвести прямой наводкой. Услышав это, Гиленков прошептал мне на ухо: «Что-то сейчас будет!» Я ничего не понял, но последовал за ним, удаляясь от огневой позиции. Дело в том, что у БМ — огромный разброс снарядов, особенно на малой дальности стрельбы. При ведении огня прямой наводкой снаряды практически начинают рваться со 100–200 метров от установки. В данном случае эллипс рассеивания снарядов идет параллельно плоскости стрельбы. Лучшая кучность получается на дистанции 5–6 километров (эллипс рассеивания приближается к кругу), а на дистанции 7–8 километров снаряды ложатся эллипсом, вытянутым вдоль фронта (перпендикулярно плоскости стрельбы). Вот так «гуляют» наши реактивные снаряды.

Как специалист, майор Гиленков знал все тонкости стрельбы РСами и предвидел возможные неприятности, но давать наставления высокому начальству не решился.

Катуков, находясь в окружении экскурсантов, давал пояснения о действиях РСов. За ним ходила толпа, рассматривая саму установку, но ждала того эффекта, о котором говорил командарм.

Удалив всех на безопасное расстояние, Катуков скомандовал: «Бондаренко, давай!» Толстенький полковник, преисполненный важности возложенной на него миссии, шариком покатился к установке. В машине уже сидел офицер, готовый повернуть тумблер.

Бондаренко махнул рукой, и с направляющих стапелей сорвались все 16 мин. Одна за другой они начали рваться невдалеке от боевой машины. Свист осколков и взрывная волна мигом уложили на землю ничего не подозревавших экскурсантов. Катуков, лежа на земле, разрывая легкие, закричал: «Бондаренко, довольно, убедил!» Полковник стоял бледный и растерянный. Уж ему-то надлежало знать «эресовские» штучки. Наверно, сей высокий начальник ни разу не был на огневой позиции и не видел стрельбу с малых дистанций своего полка. К счастью, все закончилось благополучно, осколки никого не задели, но испуг был приличным. Гости встали, отряхнулись, кто-то из летчиков даже пошутил по поводу того, что «катюши» могут стрелять даже по своим.

Неизвестно, как потом Катуков разбирался со своими подчиненными за этот весьма «убедительный» выстрел.

«Конфузия» со стрельбой РСами нисколько не омрачила настроение командования армии. Через несколько дней танкисты были приглашены на выставку авиационной техники. На полевом аэродроме стояли истребители Лавочкина и Яковлева, штурмовики Илюшина, бомбардировщики Туполева и Петлякова. Среди такого разнообразия летательных аппаратов был даже «Ланкастер», английский дальний бомбардировщик. В войне против Германии активное участие принимала английская и американская авиация. По договоренности с советской стороной английские и американские бомбардировщики поднимались с аэродромов Великобритании, ковровым способом бомбили территории фашистского рейха, а садились на нашей территории. Здесь они заправлялись топливом, брали на борт бомбовый груз и уходили обратно в рейс, снова бомбили рейх и садились уже на своем аэродроме. Это были так называемые челночные полеты. Данный «Ланкастер» получил повреждение в воздухе и оказался на нашем аэродроме. Его экипаж улетел домой на других машинах, а этот самолет стал экспонатом, который демонстрировался как наглядное доказательство антигитлеровской коалиции.

Летчики принимали нас также радушно, но без показательных стрельб, видимо, учли печальный опыт стрельбы РСами гвардейцев-танкистов. Мы осмотрели самолеты, прослушали лекцию экскурсовода, а командир гвардейской танковой бригады полковник Горелов удостоился особой чести посидеть в кабине Ла-8 и подержаться за рычаги управления. Спустившись на землю, он произнес с некоторой иронией:

— Тесновато у вас, товарищи летчики, у нас в танке и то свободнее. Впрочем, воевать можно!

На этом, пожалуй, и закончились наши экскурсии и обмен дружескими рукопожатиями. Закончился и наш отдых. Завершена подготовка к предстоящим боям. Июнь 1944 года был на исходе.