На службе у бога войны. В прицеле черный крест

Глава IX Львовско-Сандомирская операция

В первой декаде июля 1944 года в Дубенских лесах началось оживление: со дня на день в танковой армии ждали приказа о наступлении. Были запрещены увольнения и отпуска, командиры проверяли готовность своих частей к боевым действиям. Приказ о наступлении был получен 12 июля. Под ним стояла подпись нового командующего 1-м Украинским фронтом маршала И. С. Конева и начальника штаба генерала армии В. Д. Соколовского. Армиям ставилась задача: форсировать реку Западный Буг с прорывом Сокальского и Каменско-Струмиловского укрепленных районов, выход в район Равы-Русской, завершение и окружение Бродской группировки противника, а также принятие мер к недопущению отхода Львовской группировки противника в северо-западном направлении.

У 1-й гвардейской танковой армии была своя задача: действовать на заходящем правом фланге в голове всей ударной группировки фронта. Конечная цель — выход к реке Висла.

Можно с уверенностью говорить, что армия способна была выполнить эту непростую задачу. Она почти на 100 % укомплектована личным составом и насчитывала 34 494 солдата и офицера. Кроме того, превосходила противника по танкам, артиллерийским установкам и минометам в несколько раз.[37] Поддержка авиации усиливала ее огневую мощь еще больше.

Конечно, учитывались и силы противника. Они теперь были сведены в группу армий «Северная Украина». Только в полосе действия 1-й танковой армии Торчин — Бужаны немцы имели, по данным разведки, до 11 000 активных штыков, 140 танков и штурмовых орудий, на аэродромах базировалось 636 боевых самолетов.[38]

Танковой армии предстояло преодолеть четыре линии обороны противника, в том числе вторую, наиболее прочную — «Принц Евгений», с тремя, а в некоторых местах и пятью рядами траншей, соединенных ходами сообщения, десятки ДЗОТов, блиндажей, артиллерийских позиций. На каждой оборонительной линии были построены укрепления полевого типа.

Немцы готовились к жесткой обороне, солдатам был зачитан приказ Гитлера, гласивший о том, что они защищают государственную границу и отступление с позиций будет караться смертью.

Но немецкое командование не было уверено в том, что ему удастся удержать хорошо оборудованные и укрепленные оборонительные линии, и в войска вскоре было спущено указание — в случае наступления превосходящих сил Красной армии отходить на вторую линию обороны и далее на третью и четвертую, чтобы измотать силы наступающих, затем остановить их на реке Западный Буг.

Наступление 1-го Украинского фронта увязывалось с наступлением 1-го Белорусского, переходившего к активным боевым действиям на Люблинско-Варшавском направлении. В войсках царило приподнятое настроение, все чувствовали, что победа не за горами. В сводках Совинформбюро сообщалось об освобождении новых сел и городов, о захваченных трофеях. Изменился и тон приказов Сталина, они все больше стали носить триумфальный характер.

Наш корпус стоял в выжидательном районе и ждал приказа о наступлении, хотя боевые действия уже шли, начиная с 12 июля. Чтобы выяснить систему обороны немцев, было организовано наступление усиленных передовых батальонов с артиллерийской подготовкой, которое создавало видимость наступления с решительной целью — пробить брешь в первой линии обороны. Это наступление ввело в заблуждение немецкое командование, и оно отдало приказ об отводе своих войск на линию «Принц Евгений».

Немцы оказывали упорное сопротивление в районе Лежахув, Войница, Лемешув, Плюхно. Катуков решил пробить немецкую оборону, направив усиленный передовой отряд по маршруту Городище — Блудув — Порыцк, включив в него 1-ю гвардейскую танковую бригаду, 6-й мотоциклетный полк, 400-й гвардейский самоходный полк с двумя батареями 358-го гвардейского зенитного полка, 15-й понтонный батальон и 12 орудий 122-миллиметрового калибра на быстроходных тракторах. Он поставил перед отрядом задачу — «обогнать в районе Свиньюхи части 76-го стрелкового корпуса, стремительные ударом овладеть Порыцком и к утру 15 июля в районе Сокаля форсировать Западный Буг, захватить мост и переправы, выставить заслоны в местечке Еджары и колонии Пичугуры, удерживать захваченный плацдарм до подхода главных сил. Действия этого отряда должны были окончательно вскрыть силы группировки противника и ее намерения».[39]

Немцы ожидали ударов танковой армии, и действия передового отряда приняли за наступление основных сил. Видимо, поэтому они стали стягивать в район села Конюхи части 248-й пехотной дивизии, артиллерию, штурмовые отряды, минометы и часть сил 16-й танковой дивизии. Этого и добивался Катуков. Теперь можно было основными силами ударить по Сокальской группировке противника.

17 июля двинулся в наступление и наш 8-й гвардейский мехкорпус. По сложившейся традиции артиллеристы поддерживали атаку танкистов. Рядом с нами шел 405-й дивизион «катюш» Гиленкова. На марше его дивизион попал под обстрел немецкой дальнобойной артиллерии, а чуть позже на мине подорвался начальник штаба капитан Сидорович.

Гиленков по радио сообщил об этом Дремову и предложил назначить на эту должность меня. Дивизион РС был у командира корпуса основной ударной силой, которую он использовал в самой сложной ситуации. Без начальника штаба стрельба не велась. Дремов дал «добро», но не уведомил об этом комбрига Липатенкова. Тут-то и разгорелись страсти-мордасти. Против моего ухода стал возражать Власенко, мой непосредственный начальник, с которым я воевал уже больше года. Василий Прокофьевич был не против моего повышения по службе, но в такой ответственный момент, когда начинается серьезная операция, для него это был удар. Он встал на дыбы и тут же сообщил полковнику Липатенкову. Комбриг встал на сторону Власенко.

В принципе, и командир дивизиона, и командир бригады были правы. Наверно, и я бы поступил так: на переправе коней не меняют. Прибывший за мной офицер уехал ни с чем.

Часа через два на «виллисе» в дивизион влетает сам Липатенков и на ходу бросает мне: «Быстро садись в машину, едем к Дремову!» Я, было, заикнулся насчет своих вещей и ординарца и тут же услышал торопливое: «Потом заберешь свое имущество, сейчас не до него. Нас ждут на командном пункте корпуса. Там Дремов мечет громы и молнии!»

По дороге полковник рассказал, как развивались события. После доклада Гиленкова о гибели капитана Сидоровича на командном пункте началась суматоха. Понятно, что без помощника Гиленков остался, как без рук. Дремов это прекрасно знал, он не мог допустить, чтобы его личный резерв — дивизион РС — оставался без начальника штаба. Тут же приказал доставить на КП капитана Демидова.

Я слушал комбрига, едва сдерживая смех. А он продолжал:

— Из-за тебя, Демидов, комкор готов был отдубасить меня палкой. Ты ведь знаешь, что за невыполнение приказа он щедр на такие подарки.

— Это мне известно, — признался я. — Недавно его палка могла походить и по моей спине. Хорошо, что вовремя сбежал, но Власенко тогда досталось.

«Виллис» подрулил к командному пункту. Дремов, злой, как пантера, выслушивал доклады о ходе продвижения передовых частей и тут же отдавал приказы командирам бригад и полков. Рядом, в числе штабных работников, находился только что прибывший Юрий Гиленков.

Когда комкор переговорил по телефону с начальником штаба корпуса полковником Воронченко и положил на рычаг трубку, Липатенков доложил, что его приказание выполнено: капитан Демидов доставлен на КП.

Дремов встал едва ли не на цыпочки, оглядывая меня сверху вниз:

— Ничего себе капитан — это же коломенская верста. Гиленков! — позвал он командира дивизиона, — забирай своего начальника штаба и чтобы через час доложил, что мой резерв может стрелять в любую минуту!

Вот так я стал начальником штаба 405-го отдельного гвардейского минометного дивизиона БМ-13.

Гиленков взял меня под руку и быстренько, пока Дремов не передумал, увел с КП. Через полчаса я был уже на своем новом рабочем месте. Юрий представил меня своему замполиту майору Прошкину. На прощание сказал:

— Георгий Николаевич Прошкин — неплохой специалист. Он введет тебя в курс всех дел. Ты артиллерист, надеюсь, РС освоишь так же быстро, как осваивал в училище 76-миллиметровую пушку. Ну, бывай!

И тут же исчез.

Признаться, на первых порах я плохо представлял свои обязанности при стрельбе, но со временем освоился, прочитал инструкции, наставления, изучил матчасть, присмотрелся к работе других офицеров, и все стало на свои места. Гиленков, как положено, представил меня личному составу части и снова умчался на командный пункт к Дремову.

Теперь уже на правах начальника штаба я взял на себя обязанности не только по ведению огня, но и по обеспечению жизнедеятельности всего дивизиона. Только вот майор Прошкин почему-то с недоверием отнесся к моему назначению.

Потом я узнал, что на «гражданке» он был инженером-строителем, в армию призван из запаса. Не имея артиллерийского образования, но как политработник, он, возможно, и был на своем месте. Только вот честолюбие не давало ему покоя, ему хотелось быть не замполитом, а командиром дивизиона.

Когда Гиленков умчался по своим служебным делам, Прошкин выступил с речью перед личным составом, причем выражений особенно не выбирал. Речь его звучала примерно так: «Мы должны в любой обстановке беречь боевые машины. Если какой-нибудь разгильдяй, это касается прежде всего водителей, загонит машину в яму или кювет, выведет БМ из строя, то я лично набью ему морду. Никакие жалобы потом политотдел принимать не будет. Я понятно говорю?»

Строй, улыбаясь, ответил: «Чего уж тут не понять». Оконфузившийся Прошкин не нашелся, что ответить бойцу, только прикрикнул: «Поговори мне еще!» Про себя я подумал, что для политрука речь не ахти какая, но убедительная. Воевать с ним можно. На фронте БМ берегли пуще глаза. Немцы постоянно охотились за русскими «катюшами», за ее уничтожение получали даже железные кресты.

Я отдал приказ на марш, и дивизион, выстроившись в походную колонну, двинулся догонять свою бригаду. Наши танки давно ушли вперед, оторвавшись от стрелковых и артиллерийских частей. Пред нами не было сплошного фронта. Немцы большими группами отходили на запад, поэтому не исключалась возможность наскочить на какой-нибудь «блуждающий котел». Этого я как раз опасался больше всего.

Дивизион шел на большой скорости, поддерживая связь со штабами бригады и корпуса. К вечеру дорога привела нас в небольшой лес, уходивший куда-то на запад. Вперед ушла разведка. Не прошли мы и километра, как в лесу послышалась ружейно-пулеметная стрельба. Машины сразу же остановились. Обстановка для меня была неясной; хотя прошла разведка, раньше прошли танки, можно было сделать вывод, что немцев вблизи нет. Подошел майор Прошкин и категорически потребовал развернуть дивизион и дать по лесу залп. Палить, однако, в белый свет до выяснения обстановки я не собирался, хотя замполит настаивал, заявляя, что промедление для нас может плохо кончиться. Связаться с Гиленковым уже не было времени, была дорога каждая минута. Если рядом немцы, все равно придется принимать бой. Договорились с политруком под его личную ответственность дать залп одной установкой. Пальнули по лесу в том направлении, откуда доносились выстрелы. Там моментально все стихло.

Через некоторое время из лесу стали выходить мотострелки 19-й бригады. Оказалось, что, пока в дивизионе происходила смена начальника штаба, нас опередила матушка-пехота, которая просто-напросто прочесывала лес. Хорошо, что, пальнув наугад, мы не перебили своих, а то бы дело обернулось трибуналом, а для меня еще и позором. Недаром русская пословица гласит: «Верь чужим речам, а еще больше — своим очам».

Продолжая наступать, 1-я танковая армия все ближе и ближе подходила к государственной границе. 17 июля ее передовые части, форсировав Западный Буг у Доброчина, устремились на запад. Противник пытался опереться на Сокальский укрепленный район, но удержаться уже не мог, его танковые и пехотные дивизии откатывались к реке Сан. Вытеснение немцев из таких важных населенных пунктов, как Любыча-Крулевская, Рава-Русская, Деревляны, давала возможность командующему 1-м Украинским фронтом Коневу изменить направление удара армии Катукова, вместо Равы-Русской — Немиров на направление Цешанув — Ярослав. Таким образом под угрозой оказывались Львов и Перемышль.

С 20 июля 1-я танковая армия вела бои уже на территории Польши и выполняла роль танкового тарана, пробивая брешь в обороне противника, отбрасывая к Сану части 72-й, 88-й, 291-й пехотных, 213-й охранной, 16-й и 17-й танковых дивизий, а также боевую группу «Беккер» из состава 349-й пехотной дивизии и частей 4-й танковой армии. Немецкое командование пыталось отвести Львовскую группировку, избавить ее от окружения, подставив под удар советских войск украинскую дивизию СС «Галичина», которая была перемолота, в полном смысле этого слова, нашей авиацией, артиллерией и танковыми соединениями под Бродами. Из 11 000 человек личного состава этой дивизии в живых осталось не более 3 000. Командир дивизии немецкий генерал Фрайтаг и начальник штаба майор Вольф Дитрих Гайке с позором бежали с поля боя, оставив на произвол судьбы свое воинство. На всю жизнь украинским «эсэсам» запомнились Броды, Белый Камень, Бельзец, Княжье, откуда они удирали, сломя голову, а один из них потом вспоминал:

Оголтелый национализм проявлялся не только в Западной Украине, но и в Польше, куда в августе 1944 года вступили части Красной армии. Обстановка там была сложной и противоречивой. Борьбу против немецких оккупантов здесь вели различные политические силы и военные группировки со своими лозунгами и программами. Наиболее активно действовали отряды Армии Людовой, руководители которой заявляли о том, что готовы сотрудничать и помогать Красной армии. В то же время другая часть вооруженных формирований — Армия Крайова, поддерживающая эмигрантское правительство Миколайчика в Лондоне, воевала как против немцев, так и против Красной армии. Кроме того, в лесах скрывалось много вооруженных групп без определенной политической ориентации. Нам приходилось их разоружать и отпускать на все четыре стороны.

Вообще-то я заметил, что поляки — паршивый народец, запросто могут продать, пойти на сделку: сегодня вооруженные отряды сотрудничали с нашими войсками, завтра — стреляли им в спину. Польский комитет национального освобождения, куда входили представители ПОРП, пытался объединить эти разрозненные силы и направить их на борьбу с оккупантами. Долгое время разногласия и выяснение отношений мешали этой работе.

Еще в 1943 году Государственный Комитет Обороны создал специальный аппарат Уполномоченного Ставки Верховного Главнокомандования по иностранным формированиям на территории СССР, который оказывал содействие в создании 1-го чехословацкого армейского корпуса, 1-й польской армии, 1-й румынской добровольческой пехотной дивизии и других национальных формирований. Эти воинские соединения потом плечом к плечу с Красной армией сражались с немецкими захватчиками, а с окончанием войны стали основой для создания своих национальных армий.

В ходе проведения боевых операций Катукову не раз приходилось решать вопросы совместных действий с командованием 1-й польской армии. Надо сказать, что поляки самоотверженно сражались с гитлеровскими оккупантами. Я знаю об этом не понаслышке: в конце войны мне пришлось воевать в составе этой армии.

22 июля Дремов вывел свой корпус к реке Сан, севернее польского города Ярослав. Нам предстояло форсировать реку и захватить плацдарм на противоположном берегу. Сан — не Западный Буг. Он пошире и поглубже. В районе Ярослава река достигает до 100 метров в ширину и до 1,5 метра в глубину. Берега крутые. Левый берег, находящийся у противника, господствует над правым. Пехота форсировала Сан на подручных средствах, а технику переправляли по понтонным мостам, наведенным инженерными войсками.

Сколько рек мне пришлось форсировать за время войны, право, уже не помню. Только при форсировании водных преград всегда кипели ожесточенные бои. Конечно, многое уже забылось, ведь память — не компьютер, когда, нажав определенную клавишу, можно отыскать нужную информацию. Вот и приходится обращаться к архивным документам, которые помогают воспроизвести в памяти героические и трагические события Великой Отечественной войны. Как правило, все это отражалось в журналах «Боевых действий» частей и соединений. Читаешь сегодня эти строки и словно переносишься в то далекое время:

Тут уж невольно вспоминаешь события давно минувших дней. Как забыть такое, например, что в боях за рекой Сан я познакомился с будущим Главным маршалом танковых войск Амазаспом Бабаджаняном. Тогда он был только полковником, но уже прославленным комбригом 20-й гвардейской механизированной бригады. Он только что вернулся из госпиталя, где долечивал открывшуюся рану, полученную еще на Курской дуге.

20-я мехбригада успешно продвигалась вперед и вдруг у селения Каньчуга застряла: немцы тут оказали ей упорное сопротивление. Комбриг запросил помощи у Дремова. Комкор немедленно бросил в бой свой резерв — дивизион РС. Из корпуса примчался Гиленков. Мы сели в «виллис» и отправились на командный пункт бригады, который размещался на небольшой высоте, поросшей буковым лесом. Бабаджаняна мы нашли на высоком дереве, обозревающим местность в стереотрубу, каким-то невероятным способом прикрепленную к толстому суку.

Гиленков, задрав голову, по-уставному стал докладывать: «Товарищ полковник, майор Гиленков прибыл в ваше распоряжение. Готов огнем поддержать бригаду!» С дерева послышался голос с легким кавказским акцентом: «А, Юрочка, дорогой ты мой. Тебя-то мне как раз и не хватало». Ветки на дереве зашевелились, и Бабаджанян легко спустился по лестнице на землю. Мы пожали друг другу руки.

Перед нами стоял среднего роста, худощавый, тонкий в талии жгучий брюнет с типичным кавказским лицом. На крупном носу — внушительная горбинка, придававшая лицу вид хищной птицы. В белках бархатно-черных выразительных глаз выделялись зрачки такого же цвета. Полковник оказался энергичным, подвижным, очень общительным, душевным и доброжелательным человеком. Он обнял Гиленкова за плечи, сказал несколько теплых слов, и мы приступили к делу. На картах, расстеленных прямо на траве, Армо (так офицеры звали Амазаспа Бабаджаняна) показал район, где расположены немецкие огневые средства, которые надо было немедленно подавить. Кружком обвел место, куда подошли мотострелки.

Уточнив детали предстоящей стрельбы, я отправился готовить установки. Машины стояли метрах в пятистах от наблюдательного пункта. По радио связался с Гиленковым и получил «добро» на производство выстрела. Выстрел оказался удачным, огневые точки немцев были подавлены, и бригада почти без боя овладела опорным пунктом и продолжала наступление.

Комбриг поблагодарил нас за оказанную помощь, и мы расстались. Но пути наши еще не раз будут пересекаться на крутых дорогах войны.

Польша для меня и моих товарищей по оружию была уже «заграницей». Нам, солдатам и офицерам, впервые попавшим в чужую страну, многое показалось здесь необычным. Крепкие поселки, обязательно с каменными домами, солидные хозяйственные постройки для скота, амбары для хранения зерна, навесы для сельскохозяйственной техники. Ухоженные сады и огороды, затейливые беседки и веранды, увитые диким виноградом и плющом, аккуратные дорожки поражали нас не меньше, чем кирпичные заборы с массивными воротами. Ничего не скажешь — частная собственность.

Когда-то русским дворянам-офицерам, будущим декабристам, попавшим в Европу во время войны с Наполеоном, многое тоже казалось в диковинку. Мы также пытались сравнивать жизнь людей при социализме и капитализме, и часто это сравнение было не в пользу социализма. Мы, конечно, надеялись, что с окончанием войны наша жизнь улучшится, сейчас же важно было разгромить врага.

Германское командование было, разумеется, обеспокоено тем, что войска Красной армии вступили на территорию Восточной Европы, и делало все, чтобы остановить их продвижение. Гитлер издал приказ войскам группы армий «Северная Украина»: «Мы не можем позволить русским наступать дальше. Потеря Кельне означала бы утрату важнейшего опорного пункта на подступах к Восточной Германии… Приказываю: группе армий «Северная Украина» ликвидировать русские плацдармы в районах Баранува и Магнушев а».[40]

Но каково бы ни было сопротивление противника, мы уверенно двигались вперед. После падения Ярослава генерал Гетман со своими гвардейцами выбил немцев из Перемышля, тем самым затруднив отход на запад Львовской группировке противника. Эти успехи позволили маршалу Коневу продвинуть 1-ю танковую армию к новым опорным пунктам врага на реке Висла. Он ставит Катукову задачу: занимаемый участок фронта сдать 13-й армии генерала Пухова и конно-механизированной группе генерала Соколова и к утру 29 июля нанести удар в направлении Майдан — Баранув, форсировать Вислу, захватить плацдарм для дальнейшего наступления наших войск.

Для нас, «эрэсовцев», наступали горячие дни. Мы понимали, что противник будет сопротивляться с удвоенной энергией: форсировав Вислу, Красная армия на этом не остановится, непременно пойдет к границам Германии.

Я уже освоился со своей новой должностью и обязанностями. Если что-то не получалось, Гиленков поправлял меня, показывал, как лучше и быстрее произвести ту или иную операцию при подготовке БМ к стрельбе. Артиллерийские навыки и прежняя штабная работа пригодились мне при обслуживании реактивных установок.

Весь мой штаб состоял из нескольких человек — моего заместителя, двух пожилых солдат-писарей, аккуратных, добросовестных и знающих свое дело людей, которые вели всю канцелярию. В штабной машине находилось знамя нашей части, которое мы берегли как зеницу ока, гордились им. Его полотнище в нескольких местах было пробито осколками бомб и снарядов. Дивизион имел наименование Черновицкого и был награжден орденами Красного Знамени и Богдана Хмельницкого II степени.

Кроме уже названных людей, мне непосредственно подчинялись взводы разведки и связи со своими командирами. Эти подразделения обеспечивали боевую деятельность дивизиона. Я уже заметил, что успех залпового огня зависит буквально от каждого бойца и командира, от умения владеть техникой, от дисциплины.

В ходе наступления Гиленков все время находился на командном пункте рядом с Дремовым, так что вся работа, связанная со стрельбой, ложилась на меня. Получив с командного пункта приказ на поражение конкретной цели, я тут же наносил ее на карту, готовил исходные данные (буссоль, уровень, прицел), доводил эту информацию до командиров батарей. БМ уже стояли в готовности к выходу на огневую позицию. Водители в дивизионе — настоящие виртуозы, в большинстве своем — это опытные, классные специалисты, боевые ребята, на груди у каждого красовалось по 2–3 ордена. Как только я садился в легковую машину, вся колонна следовала за мной.

По прибытии на огневую позицию боевые расчеты работали как хорошо натренированные матросы на корабле, командиры батарей в считанные секунды наводили установки на цель. О готовности к стрельбе я докладывал Гиленкову по радио, тот, в свою очередь, — Дремову. И вот следует команда: «Огонь!»

Пуск снарядов — зрелище потрясающее и даже захватывающее. Только любоваться им некогда. Еще последняя мина не разорвалась у цели, как мы уже улепетывали подальше от места пуска, пока нас не засекла немецкая авиация. Обнаружить реактивную установку на огневой позиции было проще простого. Дело в том, что после залпа на месте поднимается огромный столб дыма и пыли. Этот столб образуется реактивной струей, выходящей с большой скоростью из сопла снаряда. Наше спасение — в быстром уходе с огневой позиции.

Проходит время, и Гиленков сообщает о результатах нашей стрельбы, дает оценку, иногда поздравляет, иногда отделывается шуткой вроде: «Фрицы сыграли отходную, а те, кто остался жив, смазали пятки».

Гиленков до конца своих дней оставался неисправимым оптимистом, весельчаком, любил, как сейчас говорят, неожиданные приколы. За ним это водилось еще со спецшколы и военного училища, а вот его яркие командирские способности раскрылись уже на войне. К тому же он оказался неплохим дипломатом, умел ладить с высоким начальством. У командира корпуса Дремова Гиленков пользовался авторитетом, и как он умудрился стать его любимчиком, одному Богу известно. Если Дремов начинал «пушить» по радио какого-нибудь комбрига или командира полка за то, что тот не взял деревню или высоту, Гиленков знал, что сейчас последует приказ произвести залп дивизионом «катюш» и никогда не ошибался.

На войне не все складывается так, как хотелось бы. Бывают сбои, срывы, конфузии. Мы уже разок стрельнули по своим, и я очень беспокоился, чтобы подобное больше не повторилось. Но когда войска находятся в прорыве, возможно всякое. На подходе к Висле армия вырвалась далеко вперед и фактически находилась в тылу врага. Обстановка сложилась сложная и неопределенная. Трудно было разобраться, где находятся немцы, а где наши войска.

Я получил приказ Гиленкова подготовить дивизион к стрельбе. БМ уже стояли на огневой позиции, когда командир дивизиона снова запрашивает — правильно ли я все рассчитал? Отвечаю, что все сделано в соответствии с указанными координатами цели. Мне показалась в его голосе какая-то нервозность и тревога, но я не придал этому никакого значения: мало ли что там, на командном пункте, происходит. Может, Дремов отдубасил палкой своего любимчика?

Отстрелявшись, дивизион немедленно сорвался со своего места. Проходит какое-то время, и Гиленков догоняет нас на марше. По выражению его лица я понял: что-то произошло из ряда вон выходящее. Оказалось, что пальнули по своим.

Дремов приказал открыть огонь на просьбу какого-то комбрига и указал цель. Опытный Гиленков сразу же обратился к карте. По его данным, к опорному пункту, по которому он должен произвести залп, подходили наши части. Можно было, конечно, все уточнить у начальника штаба полковника Воронченко, но его, как назло, на месте не оказалось. Свои опасения майор высказал Дремову. Тот вспылил и приказал выполнять его распоряжения. Вот тут Юрий Всеволодович проявил характер, потребовал дать письменное распоряжение на производство залпа по данной цели. Такого дерзкого поступка от исполнительного Гиленкова командир корпуса никак не ожидал. Когда на командном пункте появился полковник Воронченко, Дремов заставил его дать такое распоряжение, написанное на небольшом листке бумаги с приложением штабной печати.

Дальше все было так, как и следовало ожидать: часть снарядов разорвались среди наших войск, были убитые и раненые. Командир дивизиона оказался прав, но вины с себя не снимал за этот нелепый залп. Распоряжение Дремова все же приказал мне спрятать подальше, зная, что дело так просто не закончится. Война не все списывает.

На следующие день в штабе дивизиона появился армейский прокурор и стал разбираться с этим ЧП. Я подробно рассказал, как все происходило, и показал распоряжение Дремова. Прокурор хотел забрать с собой этот маленький листок, своего рода нашу с Гиленковым охранную грамоту. Листок я не отдал, а сделал выписку (копию), приложил печать своего штаба и вручил ее полковнику.

Как удалось Дремову замять это дело, ни мне ни Гиленкову неизвестно. Только наш генерал продолжал командовать корпусом. По завершении работы комиссии, на прощание прокурор армии сказал, что нашей вины в этом случае нет, мы действовали правильно.

Иногда, будучи на отдыхе, мы навещали своих друзей из других частей нашего корпуса. На этот раз решено было съездить к Володе Бочковскому, командиру танкового батальона, ставшему в апреле 1944 года Героем Советского Союза.

Комбат принял нас тепло, хлебосольно, а чтобы нам не было скучно в мужской компании, пригласил офицера связи капитана Сашу Самусенко. В нашей армии это была единственная женщина-танкист. Ей уже было лет двадцать пять, о ней много шумела фронтовая печать, расписывая ее патриотические порывы. В свое время, чтобы чего-то добиться в жизни, модно было писать письма Калинину. Вот и она решила стать танкистом и обратилась к председателю ВИК с просьбой посодействовать ей при поступлении в танковое училище. Ее просьба была удовлетворена.

С Самусенко Гиленков уже был знаком, видимо, поэтому он и потащил меня к Бочковскому, под началом которого Саша служила. Меня же представил честной компании как своего лучшего друга. Пока комбаты баловались трофейным вином и говорили об армейских делах, мы с Сашей, как великие трезвенники, решили на время их покинуть и подышать свежим воздухом. Гуляли, как в мирное время, вели неторопливую «светскую» беседу, вспоминали учебу в школе, в училище. Незаметно подошли к машине, специально оборудованной для женщины-танкиста. «Может, зайдешь посмотреть, как я живу?» — предложила она. Я отказался, сославшись на то, что неудобно оставлять друзей, чего доброго, еще обидеться могут.

Погостив у танкистов, мы возвращались в свой дивизион. По дороге Гиленков все время расспрашивал, где живет Самусенко и как к ней можно «подобраться». Только тогда я понял, что моему другу «глянулась» симпатичная украинка. У них потом завязался фронтовой роман, который длился почти до конца войны.

К сожалению, Саша погибла в марте 1945 года при проведении Восточно-Померанской операции. Погибла нелепо, как многое бывает нелепо на войне. О ее смерти я узнал только после войны, встретив бывшего комиссара Прошкина. Он рассказал, как это случилось. 1-я танковая армия принимала участие в ликвидации немецкой группировки «Висла». 405-й особый дивизион совершал ночной марш, двигаясь за 1-й танковой бригадой. Дорога, разбитая танковыми гусеницами, еле просматривалась, а тут еще немцы начали обстрел колонны. Самусенко сидела с бойцами на танке. Когда начался обстрел, она на ходу соскочила с машины и, укрываясь от осколков за ее бортом, шла рядом. Неожиданно танк стал разворачиваться. Механик-водитель в темноте не заметил идущих людей. Под гусеницы попала только Саша.

Ехавший сзади колонны Прошкин в свете фар увидел на дороге обезображенное человеческое тело. Каково же было его удивление, когда узнал капитана-танкиста. Саша умирала. Последние ее слова были обращены к Гиленкову. Она просила: «Георгий Николаевич, передайте Юре, что я его очень люблю».

Это был рассказ очевидца. А в книге Бабаджаняна, Попеля, Шалина и Кравченко «Люки открыли в Берлине» говорится: «В борьбе за Бельгард погибла заместитель командира 1-го танкового батальона 1-й гвардейской танковой бригады капитан А. Г. Самусенко. Украинская девушка, участница боев в Испании и Финляндии, прошла большой боевой путь и в Великой Отечественной войне и отдала свою жизнь, храбро сражаясь на подступах к Балтийскому морю».

Мой друг Гиленков здорово переживал смерть Саши Самусенко, вспоминал ее и после войны, говорил, что такую женщину он уже больше не встретит. Тогда, в годы войны, мы были молодыми, здоровыми и сильными парнями. Мы не были ханжами, влюблялись в девушек и женщин, которые были рядом. Ни нас, мужчин, ни их, женщин, нисколько не смущали трудности походной жизни. Это было время нашего поколения!

Что уж тут говорить о нас, лейтенантах и капитанах, если наш генерал Дремов так однажды увлекся санинструктором, что даже готов был забыть о своей семье.

Да, мы воевали и любили, между боями слушали концерты фронтовых бригад, ходили в гости к друзьям, а если позволяла обстановка, то даже выбирались на охоту.

Кстати, об охоте. Мой приятель Гиленков был страстным охотником. Он хорошо знал повадки зверей и птиц, разбирался в системах ружей, неплохо стрелял, хотя слабоват был зрением. Помнится, еще при поступлении в училище к окулисту вместо него ходил один наш товарищ. Уже на фронте я как-то спросил у него — как со зрением, не улучшается? Он, как всегда, с юмором ответил: «Без очков метров с пятидесяти корову от бабы могу отличить».

Запомнилась ночная охота осенью 1944 года, когда армия была выведена из боев и стояла на границе с Польшей, в лесах под Немировом. Зверья за время войны здесь развелось много, особенно зайцев. На них практически не охотились, так как немцы запрещали местному населению иметь ружья.

Гиленкову пришла в голову мысль поохотиться в здешних местах с помощью включенных фар машины, иными словами, побраконьерничать. Известно, что заяц, попавший в полосу света, не скрывается от опасности, а продолжает бежать, становясь легкой добычей охотника. Мы взяли тогда несколько десятков зайчишек. Трофеи отправили на солдатскую кухню. Но о ночной охоте стало известно командиру 1-й гвардейской танковой бригады полковнику Горелову, так как стрельба велась вблизи расположения его бригады. На совещании у командира корпуса он требовал выявить нарушителей ночной тишины и строго наказать. Наверно, досталось бы нам с Гиленковым, инициаторам браконьерских вылазок, если бы Юрий Всеволодович не пригласил на такую охоту генерала Дремова.

О браконьерской охоте чуть не стало известно Катукову. Рано утром после такой ночной вылазки в дивизион пожаловал начальник артиллерии генерал Фролов. Принесла его нелегкая с обычной проверкой. А у нас в это время на ветках сушились заячьи шкурки. Нашелся скорняк, мастер по выделыванию шкур, чтобы добро не пропадало. Генерал заинтересовался — откуда, мол, трофеи? Гиленков не растерялся, доложил, что в части организована группа стрелков, отличных охотников. Эта группа снабжает мясом солдатскую кухню — дополнительный приварок!

Я стоял рядом и удивлялся находчивости моего командира. Фролов даже похвалил нас за такую инициативу и заботу о солдатах. Узнай он о методах охоты, наверняка доложил бы Катукову. Михаил Ефимович снял бы с нас шкуру, как скорняк снимал ее с несчастных зайчишек. Командарм сам был заядлым охотником, постоянно возил с собой ружье и собаку, но чтил охотничий кодекс, никогда не опускался до браконьерства.

Страсть к охоте едва ли не закончилась для Гиленкова трагически. Правда, это было уже после войны в Германии. Военный охотник подполковник Гиленков сидел в засаде под первым номером, под номером два сидел в кустах его товарищ, тоже офицер. Шла охота на кабана. У Юры затекли ноги, и он решил слегка поразмяться. Тронул ветки кустов, а второй номер, услышав шум, понял: кабан прет на него. Вскинул ружье и выстрелил на звук, рикошетом угодив подполковнику в то место, на котором сидят. Тот взвыл, поднялся переполох, охота, конечно, была сорвана. Хорошо, что тот болван стрелял дробью, а не пулей, все могло кончиться гораздо хуже. Из незадачливого охотника в госпитале извлекли десятка два дробин. Но повод поострить в адрес Гиленкова всегда был. После этого случая министр обороны даже издал приказ о нарушениях правил охоты в 1-й танковой армии, которая базировалась в районе Дрездена.

Все бывало в танковой армии во время войны и после нее, но дисциплина — святое дело. От ее состояния зависели короткие переходы и многокилометровые марши, в конечном итоге — успехи в бою. Но срывы все-таки случались. В «эрэсовском» дивизионе серьезных ЧП я не припомню, за исключением мелочевок: кто-то «нарежется» до чертиков, у кого-то возникнет конфликт из-за женщины, кто-то из-за усталости уснет на посту.

Как на духу, признаюсь, что Гиленков любил женщин, но не мог позволить себе, чтобы в дивизионе служили женщины. Это как на корабле: традиция. Однажды из корпуса нам прислали пополнение, среди солдат оказалась и симпатичная девушка-радистка. Пока я знакомился с новобранцами и смотрел на это пышногрудое диво, подошел командир дивизиона. Он прошелся перед строем и, отозвав меня в сторону, спросил: «Что это за краля?» Я пояснил: «Радистка». Гиленков, чуть помедлив, тихо произнес: «В дивизионе, капитан Демидов, у нас никогда не было баб, и быть не должно. Жили мы спокойно, а из-за этой красотки у нас наверняка будет масса неприятностей. Ты меня понял?»

Понять командира не составляло большого труда. Пришлось красавицу-радистку отправлять обратно в корпус, хотя она довольно настойчиво добивалась, чтобы ее оставили в нашем дивизионе. «Первым делом, первым делом — самолеты», — пели известные киношные герои. У нас, конечно, на первом месте были «катюши». Ведь дивизион снова вступал в бой на завершающем этапе Львовско-Сандомирской наступательной операции.

Начав движение из Лежайска, передовые отряды танковой армии подошли к Висле и завязали бои с обороняющимися частями немцев. Форсирование проходило тяжело, понтонов не хватало, для пехоты и легкого вооружения строились плоты. Бои за Сандомирский плацдарм начались 29 июля 1944 года и продолжались несколько дней подряд. Колонна была уже на середине реки, как налетели немецкие самолеты. Останавливаться нельзя, укрыться тоже негде, единственное спасение — быстрее убраться с моста. Падают бомбы, бьют зенитки, с ревом уходят в сторону, оставляя дымный шлейф, подбитые «юнкерсы» — все это напоминало какую-то дикую какофонию.

Бывают такие мгновения, когда ты стоишь на грани жизни и смерти. Сейчас на понтоне наступил как раз такой момент. Стоя на подножке «студебеккера», кричу водителю: «Жми без оглядки! Не останавливайся!» А у самого ощущение такое, будто меня приговорили к смерти, а исполнителем приговора являются немецкие летчики, которые вот-вот прошьют пулеметной очередью или разнесут сброшенной бомбой прямо на понтоне. Берег уже близко. Может, пронесет. Машины с ревом вылетают на сушу, где уже идет бой. Мы — на Сандомирском плацдарме. Немецкое командование планировало сбросить нас в Вислу. Не получилось!

Гитлер придавал особое значение битве за Сандомирский плацдарм, понимая, что отсюда Красная армия устремится в глубь Германии и может оказаться у предместий Берлина, поэтому приказал своим войскам любой ценой удержаться на Висле. Со всей Германии сюда стягивались крупные силы, в первую очередь танковые. Здесь нам впервые пришлось столкнуться с новым сверхтяжелым немецким танком — «королевским тигром», неповоротливой громадиной весом в 68 тонн и лобовой броней до 180 миллиметров. «Зверь» этот имел никудышную скорость — всего 35 километров в час. Скорее всего, он предназначался для устрашения, нежели для ведения боевых действий. Его легко расстреливали наши танки ИС-2 и даже «тридцатьчетверки» с 85-миллиметровой пушкой.

В первом же бою танкисты сожгли 4 такие машины, а 3 — захватили неповрежденными, они не успели уйти с позиции. Газета «Правда» тогда писала: «Первый бой с «королевскими тиграми» доказал, что вооружение, которым оснащена Красная армия, по своему качеству превосходит самые последние новейшие образцы оружия, придуманные гитлеровцами».[41]

После того как армия Рыбалко захватила Львов и переправилась на Сандомирский плацдарм, дело пошло веселее. Немцы были обречены, хотя и предпринимали отчаянные попытки, чтобы удержать Сандомир, отбросить наши части к Висле. Вначале последовал мощный удар силами 23-й и 24-й танковых дивизий на Майдан, затем немецкое командование создало ударный кулак в районе Хмельник — Жабче, стянув сюда 1-ю, 3-ю, 16-ю и 24-ю танковые и 20-ю механизированную дивизии. Этими силами командовал генерал Бальк. Перед ним стояла задача — отрезать плацдарм от основных сил фронта.

Несколько суток на плацдарме гремели тяжелые оборонительные бои, и только 14 августа соединения 1-й и 3-й танковых армий при поддержке 15-й армии прорвали фронт обороны противника на рубеже Даромин — Лисув. Была перерезана железная дорога Сандомир — Островец, и немцы лишились связи со своими тыловыми учреждениями.

Чтобы добить Сандомирскую группировку противника, Конев приказывает командарму Катукову, прикрывшись на севере танковой бригадой и истребительно-танковым полком, ударить на Гуры Высокие, что в 6 километрах от Сандомира. Это означало поворот армии на 120 градусов. Маневр удался. Немцы были отброшены за реку Опатувку, а тем временем танкисты Рыбалко и пехотинцы Пухова начали штурм Сандомира. Город был взят 18 августа.

Противник оставил Сандомир, но делал отчаянные попытки, чтобы вырваться из кольца. В какой-то мере это ему удалось. В ночь на 20 августа, ценой огромных усилий, в районе местечка Оцынек немцы пробили небольшой коридор и вывели остатки Сандомирской группировки.

На этом закончилось участие 1-й танковой армии в июльско-августовских боях 1944 года. Разгром Сандомирской группировки противника, освобождение значительной части территории Польши создавали благоприятные условия советским войскам при подходе к южным границам Германии.

19 августа 1944 года военный корреспондент «Правды» Борис Полевой писал: «В результате многодневных боев в северной части плацдарма за Вислой войсками под командованием маршала Конева взят крупнейший польский город Сандомир, являющийся важным опорным пунктом обороны немцев. Значение Сандомира заключается и в том, что он нависал на фланге наших войск, дравшимся на Зависленском плацдарме, и препятствовал расширению этого плацдарма вниз по реке.

Сражение за Сандомир было длительным и упорным. Немцы имели приказ удерживать его любой ценой. Поэтому, когда наши части за Вислой ушли далеко западнее реки и потом охватили город тугой полуподковой, даже в этих условиях немцы продолжали сражаться в городе, надеясь удержать его и остановить наше наступление в глубь Польши».

Такие бои, как на Висле, не могли не остаться в моей памяти. Здесь я потерял боевого товарища Владимира Подгорбунского, здесь же встретился с командиром 55-й танковой бригады полковником Драгунским. «ДД» продолжал лихо воевать, только уже в 3-й армии. На его груди был уже целый иконостас наград, а за Сандомир он получил и звание Героя Советского Союза.

В ходе боев на Сандомирском и Магнушевском плацдармах нам достались огромные трофеи, в том числе и военные склады, обеспечивающие вермахт всем необходимым. Немножко хотелось бы рассказать о знаменитых Дембицких фронтовых складах, потому что с ними связана целая история, которая произошла у нас в дивизионе. Эти склады занимали огромные площади в лесной зоне близ города Дембиц. Их вместительные наземные и подземные помещения доверху были забиты продовольствием и военным имуществом.

Весть о богатых Дембицких складах быстро распространилась по всей армии, и туда ринулись «представители» от частей и подразделений, одержимых желанием что-нибудь «подтрофеить». От нашего дивизиона собрался ехать за трофеями наш доблестный комиссар Прошкин. Он сколотил группу добровольцев, вооруженных охранников, взял полуторку для груза, а для солидности прихватил одну БМ и машину с крупнокалиберным пулеметом ДШК. Я попросил Георгия Ивановича прихватить для штаба писчую бумагу, канцелярские принадлежности и печатную машинку. Заказ был принят, и майор со своей охраной отбыл в Дембиц.

Время близилось к полудню, а наших «мародеров» еще не было видно. Я уже стал волноваться: уж не случилась ли что? Наконец прибыли машины, нагруженные трофеями, но радости на лицах солдат я не увидел. Отсутствовал и Прошкин. Я сразу же набросился на командира взвода, участвовавшего в этой «операции»:

— Где комиссар?

Взводный, переминаясь с ноги на ногу, доложил, что майор остался на складах, а нам приказал пробиваться с боем и уходить в часть. Немного позже появился и Прошкин, его физиономия сияла как начищенный медный пятак. Естественно, я к нему с расспросами — что и как?

Оказалось, что попасть на Дембицкие склады было не так просто: вокруг высоченные заборы, а въездные ворота только с одной стороны, но там уже стояла охрана с автоматами в руках. Свободный доступ был перекрыт. Перед воротами уже собралась толпа — солдаты, офицеры, какие-то штатские. Каждый жаждал попасть на территорию складов и чем-нибудь поживиться.

Наши «эрэсники» стояли в стороне и наблюдали, чем все кончится: не давать же залп по воротам! Проблема прохода разрешилась просто. Кто-то предусмотрительно направил сюда танк, номер машины был закрыт брезентом, поди разберись какой части. Открывается башенный люк, оттуда высовывается чумазая физиономия. Танкист требует открыть ворота. Охранники молчат, берут автоматы наизготовку. Чумазая голова исчезает. Башнер наводит пушку. Демонстрация силы возымела свое действие — охрана заколебалась и подалась чуть в сторону. Развернув пушку на 180 градусов, машина медленно наехала на ворота и буквально выдавила их своим мощным телом. Толпа ринулась следом за танком. Путь свободен!

Прошкин подождал немного и, повинуясь воровскому инстинкту, тоже двинулся со своей командой в глубь складов, при этом сказав охране, что ему надо дать залп из «катюши» по скрывающимся в лесу фрицам и сделать этот залп он может только с точки, которая находится на этой территории. Охранники поверили и беспрепятственно пропустили машины.

По территории уже бродили пьяные солдаты, которые попали сюда еще до появления охраны. При виде такого количества спиртного наш Иван разве может удержаться от соблазна, чтобы не «нарезаться»? Выстрел по бочке, и фонтанчик вожделенной жидкости сам просится в рот. Победители пили и веселились, дав волю разбушевавшейся стихии.

Остановив одного забулдыгу, у которого из кармана торчали горлышки бутылок со шнапсом, майор узнал, где находится склад со спиртным. Дальше дело пошло быстро и оперативно. На одном складе команда загрузила несколько ящиков со спиртным — шнапсом и вином, на другом — продуктами. Брали сахар, консервы, галеты, шоколад — словом все, что годилось в пищу. Наконец нашли склад с канцелярскими принадлежностями, прихватили несколько пачек бумаги и даже пишущую машинку. Только она для работы не годилась, оказалась с латинским шрифтом.

«Отоварившись», гвардейцы намеревались прорваться теперь уже за ворота, но не тут-то было. На территории складов появился разъяренный член Военного совета генерал Попель. Размахивая маузером, он орал на пьяных солдат: «Мародеры! Подлецы! Изменники Родины!» И тут же после каждого слова палил в воздух.

Прошкин быстро сообразил, что дело дрянь, ситуация складывается критическая, надо что-то предпринимать. Он отдал приказ командиру взвода — отогнать машины на противоположный конец складов и затаиться. Если обстановка не разрядится, выбираться любым способом, вплоть до подрыва стены. Подрывать было чем. На БМ всегда имелся ящик взрывчатки. В критической ситуации, чтобы машина не попала в руки врага, ее попросту подрывали.

Улучив удобный момент, комиссар, вынув из кобуры пистолет, бросился к мародерствующим солдатам с криком и руганью, делая вид, что наводит порядок. Подошел Попель со своей грозной «сворой». Заметив Прошкина, которого хорошо знал, спросил:

— Майор, а ты что здесь делаешь?

— Да вот, оказался здесь случайно, вижу: идет чистый грабеж. Пришлось вмешаться.

— И правильно поступаешь, — одобрительно заметил генерал. — Политработники всегда должны показывать пример в наведении порядка в армии.

Минут тридцать Прошкин еще сопровождал Попеля, потом незаметно отстал от его команды и преспокойно покинул Дембицкие склады. А нашим «мародерам», чтобы выбраться с территории складов, все же пришлось прибегнуть к «фейерверку». Рванув стену, они пробили проход и благополучно вышли на «оперативный простор».

Рассказывая о своих приключениях в Дембице, майор признался, что при встрече с Попелем изрядно перепугался, его жизнь была на волоске. Узнай член Военного совета о цели его пребывания на складах, наверняка бы расстрелял на месте.

Не поверить Прошкину было невозможно. Я знал крутой характер Попеля, фигуры слишком одиозной в армии. Железной рукой он наводил порядок при малейшем отступлении наших войск, классически разгонял «пробки» на дорогах и переправах. Одни генералы действовали палкой, кулаком и матом, Николай Кириллович отдавал предпочтение маузеру.

Танкисты, как огня, боялись «пробок» и заторов, которые создавали другие рода войск, скажем, пехота со своими обозами или тыловые учреждения с грузами, необходимыми фронту. В 1-й танковой армии родилась поговорка: «Обозников могут разогнать только «мессершмитты» или генерал Попель».

Появление Попеля на передовом крае наводило страх на танкистов, артиллеристов, минометчиков, пехотинцев, но только не на немцев. Маленький ростом, с большим крючковатый носом, въедливыми глазами и заметно выпирающим брюшком, генерал-лейтенант всегда ездил с многочисленной охраной на открытом бронетранспортере. Генеральскую папаху с красным верхом знали в каждой части.

Близко с Попелем я не был знаком, но не раз слушал его выступления перед бойцами и офицерами. Однажды, уже после боев на Сандомирском плацдарме, я вел колонну дивизиона в другой район. Неожиданно почувствовал, как мою легковую машину прижимает к обочине что-то тяжелое и массивное. Шофер вынужден был сначала притормозить, потом и совсем остановиться, боясь попасть под колеса громыхавшего сзади бронетранспортера, из которого выглянула знаменитая голова Попеля. Он повернулся в мою сторону и погрозил кулаком. Я облегченно вздохнул — пронесло!

После войны прошел слух: ретивый генерал, блюститель законности и порядка, отправил в Москву несколько «студебеккеров», загруженных трофейным барахлом. В машине находились бочки с бензином, якобы для заправки в пути. Бочки оказались с двойным дном, в которых запрятано было золото и другие драгоценности. Погранцы быстро обнаружили контрабанду, видимо, уже знали о ней. Тогда существовал приказ Сталина о досмотре имущества, отправляемого нашими генералами из Германии. Вот так и засветилось «золото Попеля». Как тогда выкрутился оборотистый Николай Кириллович из этой щекотливой ситуации, известно только Сталину, Поскребышеву, может, Катукову и еще нескольким лицам. Вызывали Попеля в Кремль несколько раз. Видимо, коммерческие дела повлияли на дальнейшую судьбу генерала, его демобилизовали из армии. Он занялся литературной деятельностью, издал несколько книг. Это были мемуары о 1-й танковой армии, но больше — о «героической» деятельности члена Военного совета…

В июне 1987 года мне довелось встретиться с бывшим начальником тыла 1-й гвардейской танковой армии генерал-майором Василием Фомичом Коньковым, который подтвердил слухи о праведных и грешных делах Попеля и других военачальников. Это была теплая и дружеская встреча. На прощание боевой генерал подарил мне свою книгу «Время далекое и близкое», недавно вышедшую в Воениздате. В ней была надпись «На добрую память. Размашистая подпись и дата — 22.06.87 г.»

О генерале у меня действительно осталась добрая память…

Бои у Сандомира и Магнушева измотали танковую армию, шедшую впереди других войск. Она нуждалась в длительном отдыхе. Катуков в своих докладных записках не раз напоминал об этом маршалу Коневу. Тогда армию отвели лишь от передовой линии и оставили в резерве фронта.

27 августа 1944 года Катуков собрал на совещание всех командиров, включая комбригов и начальников штабов, и сделал разбор боевых действий всех частей в июльскоавгустовской наступательной операции. На этом совещании присутствовал командующий бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта генерал-полковник Н. А. Новиков. В своем докладе Катуков отметил как положительные моменты в ходе операции, так и недостатки в ее проведении.

Разбору недостатков он придавал особое значение. Они были, и избежать их не удалось и на Сандомирском плацдарме: танки зачастую действовали в отрыве от артиллерии, было немало «пробок» на дорогах во время марша, плохо взаимодействовали танки и пехота, подводили инженерные службы при форсировании рек, разведка не всегда имела полные данные о противнике. Были претензии у командарма и к работе штабов, запаздывали донесения с поля боя, что никак не способствовало принятию правильных оперативных решений.

Катуков был самокритичен, а генерал-полковник Новиков в своем выступлении старался не заострять внимание на недочетах, у него была другая миссия. Он зачитал приказ Президиума Верховного Совета СССР от 25 августа 1944 года о присвоении звания Героя Советского Союза генерал-полковнику М. Е. Катукову с вручением ему ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» — за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство.

Этим же указом звание Героя Советского Союза присвоено и командиру 44-й гвардейской танковой бригады полковнику Гусаковскому и многим другим солдатам и офицерам. Отличившиеся части при форсировании Вислы и взятии Сандомира получили наименование «сандомирских».

В начале сентября танковая армия вышла в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Ее части и соединения разместились в районе Немиров, недалеко от Львова. Начало осени выдалось теплым, но уже было заметно, как леса стали одеваться в багрянец. Я всегда любил это время года, вспоминалось детство, рязанская земля. Всегда в эту пору крестьяне говорили об урожае, живности на подворье, подводили итоги своих праведных трудов. Видимо, не случайно у них была популярной поговорка о том, что «цыплят по осени считают».

У танковой армии осенью 1944 года были свои счеты: сколько людей и техники потеряно в боях и сколько надо того и другого, чтобы восполнить эти потери.

Наш дивизион разместился на землях, которые раньше принадлежали польскому вельможе графу Потоцкому. Теперь в графских лесных угодьях мы построили землянки для личного состава, замаскировали технику, и лагерная жизнь потекла тихо и размеренно.

Появилась возможность съездить во Львов, и мы ею воспользовались. Когда еще удастся побродить по этому старинному городу и посмотреть его достопримечательности? Город был заложен еще в XIII столетии галицко-волынским князем Даниилом Романовичем Галицким и назван в честь своего сына Льва. В городе поражало обилие архитектурных ансамблей, возведенных в разные времена и в разных стилях. Тут переплетается готика и ренессанс, барокко и классицизм, ампир и модерн. Восхищали своей грандиозностью и красотой многочисленные готические костелы с устремленными ввысь тонкими, упирающимися в небо, крестами, а вот узкие улочки приводили в недоумение — как тут разъезжаются хотя бы два экипажа?

Полюбовавшись оперным театром, мы побывали на площади Рынок, на одной из улочек нашли аптеку, которая сохранилась еще со времен царя Гороха. Война пощадила многие партийки города — часовню Баимов, грот со львами на горе Высокий Замок, памятники композитору Адаму Мицкевичу и первопечатнику Ивану Федорову.

Многое мы узнали о Львове, даже легенду о женском католическом монастыре, расположенном недалеко от площади Рынок. У монахинь начали рождаться дети, что привело местное католическое начальство и Рим в недоумение. Проникнуть из-за строжайшей охраны в монастырь было невозможно, да и сами монашки отрицали какую бы то ни было связь с мужчинами. Факт рождения детей расследовала комиссия из Рима во главе с нунцием. Но докладывать Папе Римскому было нечего.

Тайну раскрыл умирающий настоятель мужского монастыря, который исповедывался у нунция. Оказалось, что монахи много лет рыли подземный ход в женский монастырь, по нему потом и посещали своих «колежанок». О существовании подземного хода нунций умолчал, пожалев монахов и монашек, но распространил слух, что дети у монахинь рождались по воле божьей.

Католическая церковь имела достаточно большое влияние на местное население. В этом я убедился, когда дивизион несколько дней стоял в селе Яворив. Наш штаб разместился в школе, директором которой был интеллигентного вида поляк. Он жил рядом со школой в собственном доме с женой и служанкой. Мы приглашали пана директора к себе в гости, обещали угостить русской водкой и украинским борщом, который, кстати, неплохо готовил наш повар. Директор отказывался, ссылаясь на болезнь — язву желудка, но жена его пани Гражина была не против, чтобы пообщаться с господами русскими офицерами. Это была обаятельная женщина лет 23–25, объяснялись мы с ней на смеси польского, украинского и русского языков и, тем не менее, понимали друг друга. Нам с ней было весело и легко. Я почувствовал, что пани Гражина больше уделяет внимания мне, чем другим офицерам. Это, естественно, мне льстило, и я решил «приударить» за милой полячкой.

Однажды Гражина стала интересоваться у меня, как у военного человека, где лучше прятаться во время налета немецкой авиации. Я порекомендовал подвал. Чтобы убедиться, надежно ли это убежище, пани тут же повела меня в подвал своего дома. Спустившись в полутемное помещение, я понял женскую уловку. Там, внизу, среди различных баулов, бочек, банок с различными съестными припасами я взял Гражину за плечи и прижал к себе. Женщина ответила мне страстным поцелуем. Я слышал от своих друзей, что полячки отличаются особым темпераментом и страстью. Казалось, что моя ундина потеряла голову и не соображает, что делает. Вдруг она остановилась, вырвалась из моих объятий и, крестясь, прошептала: «Матка-Боска, спаси меня!»

Я с удивлением смотрел на Гражину и не понимал причину столь резкой перемены в ее настроении. Порыв страсти прошел, и она объяснила мне, что фанатично верит в Бога, и по католическим канонам, будучи замужем, не имеет права изменять мужу. Это самый большой грех. Вот если бы она была разведена церковью или вдова, тогда другое дело.

Даже этот частный случай дал мне понять, что католическая церковь безраздельно владеет умами и душами своей паствы. Сила Бога беспредельна, считают поляки, и верят в это без оглядки, без рассуждения.

Эти строки — не фикция, не рассказ антиклерикального характера, а скорее бытовая зарисовка из моей фронтовой биографии.

Вскоре наш дивизион снялся с места и пошел дальше на запад. Нас провожала милая пани Гражина, образ которой так и запечатлелся в моей памяти…

Пока мы отдыхали в лесах под Немировым, занимались боевой подготовкой, принимали новое пополнение, вооружались техникой — словом, готовились к удару по врагу, теперь уже на территории самой Германии.

За это время в армии произошли некоторые перемещения в высшем звене командного состава. Генерал Гетман ушел в заместители к Катукову, 11-м гвардейским танковым корпусом стал командовать полковник Бабаджанян, в заместители ему дали полковника Горелова, а 1-ю гвардейскую танковую бригаду принял полковник Темник.

Можно считать, что наша лагерная жизнь проходила без особых осложнений, лишь бандеровцы портили иногда нам настроение. Они стали нападать на села, где стояли наши части. 15 сентября командиру 64-й танковой бригады полковнику Бойко пришлось бросить батальон мотострелков с танками и самоходными установками в лесные массивы юго-восточнее села Радруж, где появились отряды бандеровских боевиков. В результате этой операции было убито 5 бандитов, взято в плен 27 человек. Вопрос о применении БМ-13 тогда не стоял, но боевой отряд во главе с заместителем командира 8-го гвардейского мехкорпуса полковником Гореловым, усиленный артиллерией и минометами, прочесывал леса южнее села Яворив, а также в районе сел Вершицы и Стажиско. Тут боевики и были разгромлены, и больше не появлялись.[42]

Готовясь к новым боям, Военный совет 1-й гвардейской танковой армии провел ряд теоретических конференций по обмену опытом боевых действий, на которых рассматривались вопросы оперативно-тактического характера, технического обслуживания машин и работы тыла. На конференциях присутствовали заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками маршал П. А. Ротмистров, член Военного совета бронетанковых и механизированных войск генерал-полковник Н. И. Бирюков, командующий БТ и МВ 1-го Украинского фронта генерал-полковник Н. А. Новиков и начальник Военной академии бронетанковых и механизированных войск генерал-лейтенант Ковалев.

На одной из конференций выступал сам командарм Катуков. Его выступление потом публиковалось в сжатом виде во фронтовой газете, но когда в архиве я нашел застенографированную речь, несказанно обрадовался и решил непременно включить ее в свои «Записки». Этому выступлению более 60 лет. История. Наверно, будущим поколениям интересно узнать, как решал вопросы разгрома врага известный танковый начальник на заключительном этапе войны. В его выступлении много поучительного не только для военного историка, но и для каждого человека, интересующегося нашим прошлым.

А говорил Катуков вот о чем:

Пока мы не знали о планах командования, где и как нам предстоит наступать. Знали главное: военные действия будут перенесены на территорию Германии.