На своем месте

Глава 28 Челночная дипломатия

Запись о заверении признания Иваном Фёдоровичем Смирновым, купцом первой тысячи, своего рождённого вне брака сына, как сообщил нам с Шаболдиным Мякиш, в конторе присяжного поверенного Карцева нашлась. Именно так, без указания, кого именно Смирнов своим сыном признал. А вот самого признания в конторе не оказалось — по словам Карцева, как только его подписание было заверено, Смирнов забрал бумагу с собой. На вопрос о личности признанного Смирновым сына Карцев отвечать отказался, ссылаясь на тайну доверителя, всё еще пребывающего среди живых. Мякиш, конечно, попытался на поверенного нажать, но Карцев не преминул напомнить, что закон в данном случае на его стороне, что открыть личность сына Смирнова он, присяжный поверенный Карцев, может только по решению суда, и Мякишу пришлось поумерить свой пыл. Что же, моя догадка получила пусть и косвенное, но подтверждение — сын у Смирнова всё-таки был, и даже если вдруг это не Родимцев, то никаких иных кандидатур у нас всё равно не имелось.

Ощущение своей правоты душу мою, конечно же, согревало, но, увы и ах, на том мои приятные переживания от хода розыска и заканчивались. Чем дальше, тем больше складывалось у меня впечатление, что тайные в совместном с губными и моей скромной персоной розыске, как это в бывшем моём мире говорилось о недобросовестных спортсменах и артистах, отбывают номер, то есть больше изображают участие в общем деле, нежели его по-настоящему проявляют. Ну в самом же деле, кто им мешал быстро и своевременно разобраться с вопросом о наследнике Смирнова? Нет, разобрались, конечно, но после того лишь, как я высказал свои догадки. А пройди я мимо этого, что, так бы до сих пор и не почесались⁈

С прошлым Родимцева почти то же самое. Шаболдин за один день раскопал там больше, чем тайные, когда проверяли молодого человека при поступлении его в службу к Смирнову. Или не больше, но тогда выходило, что Мякиш о многом умолчал и в разговоре со мною, и в передаче Шаболдину необходимых для розыска сведений. Я даже начал сомневаться в том, что моё предположение о родстве Смирнова со своим доверенным слугой стало для Мякиша откровением…

Допрос Шаболдиным прислуги в доме Смирнова также дал куда как больше, чем смогли выявить до того тайные. И пусть добытые приставом сведения выглядели откровенно обрывочными, но они всё же дали нам направление поисков. Да, записи о выдаче Родимцеву денег для «М.» нашли тайные, но после чего они за изучение записей Смирнова засели? Правильно, как раз после тех допросов, где блистал своим мастерством Борис Григорьевич.

В общем и целом всё перечисленное заставляло предположить, что либо тайные не умеют работать, что представлялось мне совершеннейшим вздором, либо очень и очень многое не договаривают. Нет, в помощи губных они, конечно, заинтересованы, без них отыскать и изловить Родимцева им было бы намного сложнее, но вот стремление Михаила Дорофеевича исключить из розыска всё, что связано с самим Смирновым, или хотя бы не привлекать к этому внимание губных я воспринимал как очевидное. Такой подход Палаты тайных дел грозил превращением нашей совместной деятельности в нечто, что в бывшем моём мире описывал дедушка Крылов в басне о Лебеде, Раке и Щуке.

Ничего хорошего эти мои наблюдения и сделанные из них выводы не предвещали, а потому прежде чем пытаться что-то с этим делать, мне захотелось их проверить, а если точнее, не проверить даже, а получить подтверждение их из другого источника. И потому я воспользовался занятостью тайного исправника очередным копанием в бумагах Смирнова или чем там Мякиш занимался на самом деле, и отправился в Елоховскую губную управу.

Старший губной пристав Шаболдин с моим приходом распорядился подать чаю и, извинившись передо мной, какое-то время уделил упорядочению и разгребанию бумаг, коими был завален его стол, в результате чего свободного места на том столе стало намного больше, и нашлось куда водрузить и самовар, и блюдо с баранками, и чашки с блюдцами.

— Что-то новое, Алексей Филиппович? — поинтересовался Шаболдин, когда мы сделали по первому глотку крепкого и благоухающего чаю.

— Боюсь, Борис Григорьевич, только старое, — развёл я руками, лицом же изобразив скорбь с печалью. — Или не столько старое, сколько хорошо вам уже знакомое. Скажите, нет у вас ощущения, что наш многоуважаемый Михаил Дорофеевич ведёт себя с нами не совсем так, как оно подобает доброму товарищу?

— Сам уже собирался с вами о том говорить, Алексей Филиппович, — с явным облегчением выдал пристав. — По чести сказать, я иной раз и не понимаю даже, что за надобность совместно с тайными розыск вести, ежели они и впрямь поступают не по-товарищески.

Я промолчал, сопроводив слова пристава лишь поощряющим кивком — понадеялся, что выговорится Борис Григорьевич и без моих наводящих вопросов. Кажется, не ошибся…

— Мы же с Михаилом Дорофеевичем, когда у его превосходительства были, — Шаболдин, надо полагать, имел в виду первого государева советника Вельяминова, главнозаведующего Московской городской губной управой, — о чём договорились? Что розыск будем вести совместно, что ежели какие по ходу дела обстоятельства сложатся, касательство к государственным тайнам имеющие, господин тайный исправник объявит о том особо, чтобы нежелательных сложностей не возникало, что Тихонова, в совершении убийства подозреваемого, нам для допроса и дальнейшего поступления с ним по закону передадут. А что я ежедневно вижу? Что Михаил Дорофеевич говорит нам не всё, что ему известно, так то вы, Алексей Филиппович, и сами наверняка уже заметили!

— Заметил, Борис Григорьевич, сложно было бы не заметить, — частично заполнил я паузу в речи пристава, понадобившуюся ему на то, чтобы разломить баранку, половину отправить себе в рот, прожевать и запить добрым глотком чаю.

— Вообще сплошь и рядом бывает, спросишь о чём Михаила Дорофеевича, он вроде и так ответит, что прямо соловьём заливается, а ведь по существу-то вопроса почти ничего и не скажет, — да уж, прав Шаболдин, искусством забалтывать неудобные вопросы тайный исправник владеет в совершенстве, по себе знаю.

— С Тихоновым этим господин тайный исправник просто-таки тянет время, — продолжал пристав свои жалобы. — То одно у него обстоятельство препятствует передать мне Тихонова, то другое, то пятое, то десятое, в итоге же всё остаётся, как и было, то есть совсем никак! — Что старший губной пристав не особо склонен ругаться, я заметил уже давно. Вот и в этот раз крепкое словечко, а то и не одно, Борис Григорьевич в последний момент придержал. — Вы, Алексей Филиппович, поговорили бы с Михаилом Дорофеевичем по душам, а лучше сразу с его высочеством Леонидом Васильевичем, — предложил Шаболдин свой вариант выхода из сложившегося положения, и не самый, должен сказать, плохой. Но мне казалось, что обращаться к Леониду было бы пока преждевременным.

— Хорошо, Борис Григорьевич, попытаюсь разрешить наши затруднения, — в меру уклончиво пообещал я. — Заставить тайных передать вам Тихонова я буду стараться в любом случае, а вот поменять как-то их манеру вести дела — это уж как получится.

— Уж постарайтесь, Алексей Филиппович, буду очень признателен, — повторил Шаболдин. — Я так понимаю, в рассуждении тех противоречий, о возможном наступлении коих вы меня предупреждали, тайные побольше моего знают? Может, хоть это вам поможет убедить тайного исправника…

— Понимаете вы, Борис Григорьевич, всё правильно, — подтвердил я догадку пристава. — Вот только интересы с тайными у меня всё равно разные. И мне они точно так же недоговаривают многое, как и вам. Так что здесь мы с вами на одной стороне.

— А не получится так, Алексей Филиппович, что сейчас мы с вами на одной стороне, а завтра вы с тайным исправником на одной стороне окажетесь? — поставил пристав вопрос ребром.

— Не получится, — заверил я его. — В самом худшем для всех нас случае каждый будет сам за себя, но мой союз с тайными против вас я полагаю невозможным. И, поверьте, Борис Григорьевич, я знаю, о чём говорю.

— Стало быть, союз со мною против тайных вы, Алексей Филиппович, возможным видите? — Шаболдин переставил вопрос на другое ребро.

— Ну зачем же против тайных-то? — усмехнулся я. — Одно дело делаем, пусть господа из Палаты тайных дел и участвуют в нём несколько, хм, своеобразно, — пристав с пониманием покивал головою. — Но я постараюсь убедить Михаила Дорофеевича поступать в общем деле более приличествующим тому образом.

— Да мне бы, откровенно говоря, Тихонова с тайного исправника заполучить, а там хоть трава не расти, — махнул пристав рукой. — Хотят найти Родимцева, буду им его искать, хотят кота за хвост тянуть, сами же пусть потом не жалуются.

Такую ноту я посчитал достаточно оптимистичной, чтобы на ней и закончить, аккуратно перевёл разговор на не столь животрепещущие темы и через недолгое время гостеприимный кабинет Шаболдина покинул.

…Найти повод для разговора по душам с тайным исправником Мякишем особого труда не составило — я напросился к нему в помощники в разборе очередной партии бумаг Смирнова. Бумаг неразобранных осталось, слава Богу, ни две, ни полторы, я имею в виду, конечно же, ни две, ни полторы сотни, так что и на разговор времени хватило, и на то, чтобы больного навестить. Ивану Фёдоровичу, как похвастался доктор Шиманский, стало несколько лучше, в чём мы и получили возможность убедиться. Смирнов выказал явное узнавание нас с Мякишем, причём сложилось у меня впечатление, что мне он даже обрадовался, а вот тайному исправнику — вроде бы как и не очень. Интересное, знаете ли, наблюдение.

— Тут, Михаил Дорофеевич, такое дело, — начал я, когда количество просмотренных нами бумаг перевалило за половину, — Борис Григорьевич мне на вас жалуется.

— И чем же я перед старшим губным приставом провинился? — Мякишу почти удалось изобразить оскорблённую невинность, самую малость до убедительности не дотянул. Впрочем, и дотянул бы — я бы всё равно не поверил.

— Сообщаете ему далеко не всё, что для розыска важно, — принялся я перечислять прегрешения тайного исправника, — с передачей Тихонова время тянете…

— Ну вы же, Алексей Филиппович, сами должны понимать, дело-то к государственным тайнам касательство имеет, да ещё столь необычайного свойства, — по предсказуемости ответа Мякиш превзошёл сам себя.

— Так у вас же договорённость с боярином Вельяминовым была, — напомнил я, — что ежели таковое касательство по ходу дела случится, вы особо о том объявите. А вы безо всяких объявлений о многом умалчиваете, в итоге приставу лишнюю работу делать приходится. Кто вам не давал рассказать Борису Григорьевичу о прошлом Родимцева, к примеру? Пристав, между прочим, целый день на том потерял, а вы всё, что он раскопал, наверняка уже и заранее знали.

— Здесь да, наша вина, — со вздохом согласился Мякиш. — Пока я у начальства дозволение получал на передачу тех сведений губным, Борис Григорьевич уже и сам всё разузнал…

Ну да, сослаться на любимое начальство всегда удобно. Нет, я, конечно, могу задействовать свои связи и даже с самим князем Свирским встретиться, чтобы слова Мякиша проверить, но я же этого делать не буду, мне такие сложности даром не нужны, тем более, толку с них никакого.

— Вы, Алексей Филиппович, лучше бы о вашем интересе подумали, — принялся Мякиш меня увещевать. — Если Борис Григорьевич чего лишнего о Смирнове по ходу дела узнает, он же точно так же и о вашей сущности прознать сможет, чего не следует. Не опасаетесь?

А вот это он напрасно… Вот уж пугать меня тайному исправнику точно не стоило — не люблю я такого с собой обращения. Настолько сильно не люблю, что обязательно при случае припомню. Осталось лишь такого случая дождаться, а пока заняться прояснением других вопросов.

— Уж с Борисом Григорьевичем я как-нибудь объяснюсь и без ущерба для своих секретов, — отмахнулся я. — Более десяти лет знакомы, как-никак. Лучше, Михаил Дорофеевич, скажите, когда Тихонова губным отдадите? А то нехорошо получается, будто Палата тайных дел убийцу покрывает…

— Ну что вы, Алексей Филиппович! — Мякиш аж руками всплеснул. — Никакого покрывательства! Просто мы Тихонова готовим к выдаче, как вы же сами и подсказали: втолковываем ему, что можно говорить и чего нельзя. Опять же, с судейскими надобно договориться, чтобы по судебному заседанию и по приговору никаких заминок не случилось. Вот как только это всё уладим, сразу же его Шаболдину и передадим!

— А давайте, Михаил Дорофеевич, вы Борису Григорьевичу сами о том и скажете? — сделав самое честное, какое только мог, лицо, предложил я. — Согласитесь, так оно лучше будет, нежели я просто ваши слова ему передам. Вы уж простите, что лишний раз напомню, но в розыске Родимцева именно губные большую часть работы делают, и раз уж губное начальство Шаболдина в деле старшим поставило, покажите ему наглядно, что вы в его участии заинтересованы. А с Тихоновым, кстати сказать, я и сам побеседовать могу, если хотите. Надеюсь, найду подходящие слова, чтобы объяснить ему, как себя вести следует…

— О предложении вашем поговорить с Тихоновым я начальству обязательно доложу, Алексей Филиппович, — Мякиша от того предложения аж передёрнуло, но в руки он себя взял сразу и, не иначе как по привычке, опять прикрылся ссылкой на начальство. — А что касается Шаболдина… Давайте закончим уж с бумагами, да вместе к нему в губную управу и поедем?

…Описывать трогательную сцену взаимных объяснений и извинений тайного исправника Мякиша и старшего губного пристава Шаболдина я, пожалуй, не стану. Понятно же, что ни единого слова от чистого сердца сказано не было, и ожидать от тайных, что они вдруг перестанут поступать обычным для себя образом, никак не следовало. Главное, что Мякиш связал себя обещанием Шаболдину относительно передачи Тихонова губному сыску. Здесь данное слово значит куда больше, чем в прошлой моей жизни, и ни Мякишу, ни всей Палате тайных дел теперь не отвертеться. Я же, обеспечив Шаболдину пусть и не саму выдачу Тихонова, но хотя бы слово тайного исправника, мог рассчитывать на то, что признательность Бориса Григорьевича будет преизрядной. А таковая признательность с его стороны вовсе мне не помешает. Тайные же, когда Тихонова губным передадут, наверняка постараются так устроить, чтобы я с ним не пообщался, а вот признательный и благодарный старший губной пристав, особенно ежели я его хорошо попрошу, такое общение устроить мне посодействует. Ну вот хотелось, очень хотелось мне в глаза этому Тихонову посмотреть, да поспрашивать его о многом… И с помощью Шаболдина сделать это мне будет куда как проще, чем через тайных. Опять же, если у нас с приставом и вправду случится то самое столкновение интересов, лучше же будет, чтобы Борис Григорьевич был к тому времени мне благодарен и обязан. Я, конечно, постараюсь того столкновения не допустить, но кто знает, как оно сложится, так что заранее пристава задобрить будет нелишним.

Пообщался бы я и с Родимцевым, тоже интересно было бы, но его предстояло ещё изловить. Однако, похоже, не так долго до той поимки и оставалось — губные продолжали проверять девиц, поменявших одни меблированные комнаты на другие, и находка той из них, что получала деньги от Родимцева, была делом уже ближайшего времени. Или не была? Что-то предвидение на сей счёт как-то очень уж подозрительно помалкивало…