На своем месте

Глава 31 Беспокойные дни

— Ну вы, Алексей Филиппович, дали жару! — уважительно прокомментировал Шаболдин мутный поток отборной ругани, извергнутый мною после ухода Мякиша. — Прямо-таки целую речь сказали! Я и не знал даже, что вы так умеете, половину словечек так и не слышал никогда и ни от кого!

— Теперь знаете, — буркнул я. — Прощения, конечно, прошу, Борис Григорьевич, не сдержался…

Ну да, не сдержался. А и как тут было сдержаться, с такими-то событиями⁈

…Как я и просил, телефонным звонком дежурный Елоховской губной управы уведомил меня о возвращении старшего губного пристава Шаболдина из суда. Я ещё порадовался, что мы с Варварушкой и Оленькой как раз закончили с обедом, и поспешил в управу. Там-то моя радость сразу и поумерилась, потому как вернулся Шаболдин не один, а с Мякишем, а уж когда Борис Григорьевич и Михаил Дорофеевич принялись делиться со мной новостями, от радости той не осталось и следа.

Что меня так огорчило? Да уж вовсе не то, что суд приговорил Тихонова к восьми годам тюремного заключения за убийство Сидора Плюснина, чего-то в этом роде я и ожидал. Поскольку с Мартыновым мы заключили мировую, участие Тихонова в попытке меня обокрасть суд не рассматривал, соответственно, не говорилось в судебном заседании и о Курдюмове, который «Печёный», судили Тихонова только за убийство. Приговор, повторюсь, неожиданным для меня не стал и потому никак на моё настроение повлиять не мог. А вот новости о ходе розыска Родимцева не только могли, но и повлияли, причём далеко не лучшим образом.

Проверка девиц, съехавших не так давно из дорогих меблированных комнат, привлекла внимание губных к некой Марии Даниловой Киреевой, девятнадцати лет от роду, православного вероисповедания, мещанке, родившейся в Москве, золотошвейке в ателье госпожи Бертольди, до недавнего времени проживавшей в меблированных комнатах доходного дома Анурова, нумер шестой в Слободском переулке. Заинтересовались ею губные по той причине, что по показаниям прислуги, убиравшейся в дорогих комнатах дома, к Киреевой часто хаживал молодой человек, описание коего, данное ими, почти что идеально подходило Родимцеву. Сейчас губные занимались роднёй этой Киреевой, потому как выходило, что раз она съехала с одного доходного дома и за прошедшее время так и не появилась ни в каком другом, то обретается где-то у родных или знакомых, и, вполне вероятно, не одна, а с Родимцевым вместе. В их положении это было бы самым разумным решением, и вряд ли они поступили как-то иначе…

— С чего это вы так, Алексей Филиппович? — поинтересовался Шаболдин причинами моей, хм, велеречивости.

С чего, с чего… Да с того, что день, когда Родимцева отыщут и поймают, уже не за горами, и, более того, неумолимо приближается. А когда Родимцеву стукнет, наконец, в башку обратиться по третьему из тех адресов, где бумаги его отца оценят по достоинству и помогут парню с умом ими воспользоваться, одному Богу известно! На Бога я, конечно же, надеюсь, но вот как бы тут ещё и самому не сплоховать?

Ах да, я ж до сих пор не назвал это самое третье место, куда только и остаётся податься Родимцеву, когда он решит, что хватит уже прятаться и отсиживаться! Ну вот в данное время я от того места совсем неподалёку находился, и как раз оттуда в Елоховскую губную управу и пришёл. Кто ещё не понял, я имею в виду свой дом. Да-да, раз в охрану царя Родимцеву хода нет, а к церкви обращаться нет смысла, то ему прямая дорога ко мне.

В том, что Смирнов наказал сыну поступить именно так, я почти не сомневался. Ну не было у него никакой иной возможности получить со своих записей те выгоды, что ему требовались, просто не было! Да, со стороны Смирнова обращаться ко мне после того, какую пакость он же сам мне и устроил, выглядело бы, как бы это помягче выразиться, не сильно красиво, но, как там говорили в бывшем моём мире? Ничего личного, просто бизнес. Или не «просто бизнес», а «только бизнес»? Уже и не помню теперь… И для Смирнова, раз уж он тут весь из себя успешный предприниматель, поступить именно так было бы вполне естественным. Не удивлюсь, если заранее и письмецо покаянное для меня заготовил да сыну оставил, занятно было бы почитать. Только вот с такими успехами розыска я очень даже могу без столь занимательного чтения остаться. А не хотелось бы…

— Борис Григорьевич, вы тайным насолить хотите? — прямо спросил я. Понятно, что вопросом на вопрос отвечать неприлично, но уж с приставом-то мы той соли вместе съели немало, можно сказать, свои уже. — Хорошо так насолить, и при том чисто, вы там как бы и ни при чём останетесь.

— Неплохо бы, Алексей Филиппович, — отозвался пристав, мстительно потирая руки. — А что для того нужно?

— Вы же знаете, Борис Григорьевич, тайным Родимцев надобен из-за бумаг Смирнова, что он при себе держит, — напомнил я. Пристав кивнул. — Так вот, если я те бумаги раньше тайных прочитаю, есть у меня очень и очень обоснованное предположение, что государь, когда я ему о том поведаю, устроит его светлости князю Свирскому знатную выволочку. А уж что его светлость после того одному тайному исправнику скажет и сделает, это вы сами попытайтесь додумать.

Шаболдин мечтательно закатил глаза — похоже, попытался и что-то у него даже получилось. Я чуть было не начал переживать за Мякиша, но отложил это до более спокойных времён.

— Что, Борис Григорьевич, сможете так устроить, чтобы я с Родимцевым и его бумагами раньше увиделся, чем Михаил Дорофеевич? — поинтересовался я.

Пристав задумался. Крепко задумался, основательно. Я не торопил — уж кто мне тут может помочь, так только он. Лучше продумает — быстрее поможет.

— Сложно это, Алексей Филиппович, — наконец ответил пристав. Ответил с тяжёлым вздохом и хорошо слышным в голосе сомнением. — Очень сложно. Даже не скажу сразу, что и как тут можно сделать, да и можно ли…

— А что так? — с тревогой спросил я.

— Тайные на днях больше людей на розыск отрядили, — пояснил Шаболдин. — И что с того толку, что Михаил Дорофеевич у меня тут в управе не сидит, а лишь захаживает, если в каждую другую управу, что Родимцева ищет, они своих посадили⁈ Так тайные о находке Родимцева узнают чуть ли не раньше меня даже!

Да уж, вот засада, так засада… Умеют у князя Свирского работать, ох, умеют… Как грамотно поступили, чтоб их!.. И что теперь с этим делать?

— Впрочем… — осторожно вмешался Шаболдин в мои лихорадочные попытки придумать хоть какой-то выход из положения, — … кое-что можно и тут попытаться устроить.

— И что же? — я, как тот утопающий, готов был хвататься за любую соломинку.

— Как только появятся наводки на адреса, где с наибольшей вероятностью Родимцев укрываться может, я по ним сей же час Сергея Даниловича пошлю, — мысль показалась мне дельной, поскольку помощник губного пристава Курков зарекомендовал себя сыщиком способным и добросовестным. — Ну и людей потолковее дам ему в помощь. Он Родимцева возьмёт и ко мне доставит раньше, чем тайные о том проведать успеют.

— Не к вам, Борис Григорьевич, — поправил я пристава. — Ко мне. Ко мне домой. И с бумагами. Иначе у меня запустить тайным ежа в штаны не выйдет. А тайным или вам я его сам отдам, когда с бумагами разберусь.

— Ежа в штаны? — переспросил Шаболдин и засмеялся. — Хорошо сказали, Алексей Филиппович! И да, пожалуй, впрямь лучше будет Родимцева к вам отвезти. Что же, значит, так и поступим. Тогда тем более за ним Куркова посылать надо, уж он-то лишнего спрашивать не станет.

Это да, тут пристав снова прав. Курков со мною уже имел дело, [1] опять же, и у истоков всей этой подзатянувшейся истории стоял, явившись ко мне по вызову, когда Мартышка влез в мой кабинет. Так что если и будут у Куркова какие вопросы к Шаболдину, то и вправду не лишние, а строго по делу, и ответы у Бориса Григорьевича найдутся соответствующие. Делать в управе мне больше было нечего, и я вернулся домой.

Дома я по привычке предался размышлениям. Впрочем, если и был от них толк, то в том лишь, что они удерживали меня от превращения испытываемого мною лёгкого беспокойства в полноценную тревогу, а далее и в нервозное раздражение. А основания для беспокойства (пока ещё беспокойства!) у меня имелись более чем весомые.

Помощник губного пристава Курков малый, конечно, толковый и надёжный, и поручение Шаболдина выполнять будет со всем усердием и с присущей ему сообразительностью. Вот только успеет ли он обернуться с поимкой Родимцева и доставкой его с бумагами ко мне раньше, чем весть о том дойдёт до тайных? Оно же и так выйти может, и этак, а мне-то этак не надо, мне надо, чтобы только так!

Да и сам Родимцев, чтоб ему от души икнулось, тоже хорош! Сидит где-то со своей золотошвейкой, жизни радуется, а ко мне что-то не торопится… И ладно бы, дураком каким был, не понимал своей выгоды, но ведь нет же! Не закончил бы дурак школу с похвальным листом! Да, народная школа — это вам не гимназия, и похвальный лист оттуда с гимназическим равнять нельзя, но всё же это подтверждение наличия умственных способностей выше среднего для данного учебного заведения уровня. Да и сам Смирнов сыночка наверняка поднатаскал, а уж в вопросе со своими бумагами и точные распоряжения дал, как с оными поступить, а этот балбес отсиживается пёс знает где, видите ли!

Я сходил к охранникам на воротах и велел им человека, что назовётся Родимцевым, ежели таковой придёт, проводить ко мне сей же час и с особым доглядом, чтобы и сам он по пути ничего не отчебучил, и с ним никто и ничего сделать не смог. Успокоило это меня ненадолго, и я продолжал мысленно костерить смирновского сынка нехорошими словами, пока ещё, впрочем, предпоследними.

К вечеру зашёл Шаболдин и поделился новостями о ходе розыска. Родных Киреевой опросили почти всех, за исключением троих лишь, да и то не самых близких родственников, которых оставили на завтра, но никакой ясности это не принесло — она у них не объявлялась. Ну, или они говорили, что не объявлялась, что тоже представлялось и мне, и приставу вполне вероятным. Побочным результатом работы с роднёй подружки Родимцева стало появление перечня знакомых золотошвейки, в родстве с нею не состоящих, но вполне способных приютить её с дружком у себя. Да мне ж так никаких нервов не хватит, пока их ищут!

В какой-то мере моё состояние передалось и приставу, так что предложение красного вина он принял с искренней благодарностью. Подлечившись живительной влагой с виноградников моего тестя, мы с Борисом Григорьевичем уговорились относительно дальнейших наших действий, в особенности о том, как будем извещать друг друга о срочных новостях, чтобы известия эти проходили мимо тайных. Нечего, понимаешь, людей князя Свирского зря волновать, у них служба и без того нелёгкая…

Вино помогло несколько успокоиться, ни с засыпанием, ни со сном никаких затруднений у меня, слава Богу, не случилось, однако же утром беспокойство вернулось. Как я ни пытался его скрывать, Варя с Оленькой моё состояние заметили и насели с вопросами. Хорошо, что ещё в родительском доме я научился выдерживать натиск Татьянки и Оленьки, когда им что-то было от меня нужно, так что и сейчас отвертеться от расспросов любимой супруги и названой сестрицы я сумел, хотя не так легко это у меня и вышло. Кстати, эта героическая битва с женским любопытством как-то неожиданно помогла мне заметно умерить свои переживания, так что до самого обеда я получил передышку. Зато на послеобеденном отдыхе меня начали одолевать опасения насчёт того, что тайные вполне могли повторить мои умозаключения и теперь будут стараться перехватить Родимцева по пути ко мне. Имелись, правда, тут два обстоятельства, что могли бы им помешать, но оба они от меня никак не зависели, а это тоже не радовало.

Что за обстоятельства? Ну, во-первых, это мне, ещё не забывшему общеупотребительную в прошлой моей жизни относительность морально-нравственных оценок, было легко предположить, что подставивший меня Смирнов у меня же и будет искать защиты для своего сына, здесь и сейчас такое придёт в голову далеко не всем. Да, понимаю, сильно на это полагаться не стоило, но если больше не на что, то почему бы и нет? И, во-вторых, оставались старший губной пристав Шаболдин и помощник губного пристава Курков, а заодно и надежда, что они не подведут. Да, ни на особенности мышления чинов Палаты тайных дел, ни на удачливость Шаболдина с Курковым я повлиять не мог, однако же надеяться что на одно, что на другое никто бы мне не запретил. Как, впрочем, и ожидать, когда Родимцев, черти бы его побрали, проявит наконец сообразительность. Давно же пора!

Вечером снова зашёл Шаболдин, и мы с ним снова залили беспокойство красным вином. В весьма осторожных выражениях пристав сообщил, что появилась сегодня наводка на место, где могут находиться Родимцев с Киреевой, и вроде как удалось отложить до утра доклад о том в тамошнюю губную управу. Рано утром, ещё до начала присутственных часов, Шаболдин собирался отправить по разузнанному адресу Куркова, чтобы тот, если Родимцев там отыщется, успел взять его до того, как оно станет известно тайным.

Утром, однако, всё вышло, как оно часто случается в жизни, совсем иначе. Шаболдин позвонил по телефону и сказал, что взять удалось только Кирееву, Родимцев успел уйти, едва они с подругой занесли в снятый дом в неприметном переулке свои вещи, разминувшись с Курковым буквально на четверть часа. Куда именно он ушёл, Киреева не знала или не пожелала сказать, и её доставили в Елоховскую губную управу. Никаких бумаг в доме Курков тоже не нашёл, но, по словам Киреевой, ушёл Родимцев с кожаной сумкой, в которой он какие-то бумаги и держал. Что за бумаги, он не говорил, и даже трогать ту сумку запретил ей настрого, но, опять же, это именно и только с её слов.

Честно говоря, слушал я пристава вполуха, потому что тот самый Родимцев во время нашего с Шаболдиным разговора сидел как раз напротив меня в моём же кабинете и с почтительным терпением ждал, пока я закончу с записями его отца. С ранья заявился, поганец, я как раз только умылся-побрился да велел завтрак готовить, когда охрана мне долгожданного гостя привела. Так что познакомил я пристава с текущей действительностью в её состоянии на сей момент и попросил успокоить Кирееву, да внушить ей, что если она своему дружку неприятностей не желает, пусть на всех допросах то же самое и говорит, пока снова с ним не увидится.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — с почтением сказал Родимцев, когда я закончил говорить с приставом. — Не скажет она толком ничего, потому как и сама не знает.

— Экий ты заботливый, — хмыкнул я. — «Не извольте беспокоиться», хе-хе. Беспокоиться, дорогой ты мой, тебе надо, потому как пока я тебя у тайных вытащу, они тебе душу помотают… А ты чего хотел⁈ — я не дал ему и рта раскрыть. — Тебя ищут, и сдать тебя я, как верный подданный царя нашего государя Фёдора Васильевича, обязан. Только вот выписки из бумаг отца твоего сделаю, да ты своею подписью мне их и заверишь…

[1] См. роман «Доброе дело»