Глава 7 О розыске, коммерции и старых друзьях

— Предположение ваше, Алексей Филиппович, мне действительно не нравится, — Шаболдин недовольно поморщился. — Но ещё больше не нравится мне, что очень уж оно на правду похоже, — признал он.

Эта черта Бориса Григорьевича — способность оценивать чужое мнение по степени его аргументации, а не по тому, нравится оно ему или нет, всегда вызывала во мне уважение, поэтому я медленно кивнул и почтительно молчал, не желая сбивать приставу ход его размышлений.

— Придётся пошерстить списки отставников, — Шаболдин перешёл к планированию дальнейших действий. — Дело, увы, не скорое, потому как не от меня одного зависит…

— Кстати, Борис Григорьевич, — только что мне пришло на ум ещё одно соображение и я поспешил им поделиться: — Я вот читал, что в Англии и английских заморских землях есть люди, что ведут сыск частным образом и в интересах частных лиц, их так и именуют там частными сыщиками. К стыду своему должен признать, что совершенно не знаю, как с тем обстоит у нас…

— Всё у англичан этих не как у людей, — проворчал пристав. — Вот какой, позвольте спросить, смысл в этаком частном сыске?

— Да мало ли, — пожал я плечами. — Супругу неверную изобличить или слуг, что хозяев своих по мелочи обкрадывают… Наверняка и иные такие дела найдутся, коими губным заниматься вроде как и не с руки.

— Хм, — ненадолго призадумался Шаболдин. — Я, честно сказать, не особо тем интересовался, но… — тут он хитренько прищурился, — … одного-то такого частного сыщика мы с вами, Алексей Филиппович, оба знаем, не так ли?

Вежливо хохотнув над незатейливой доброй шуткой, я всё же посчитал нужным уточнить:

— Не совсем так, Борис Григорьевич. Я никогда сам по себе сыск не вёл, сами же знаете. Вот и Фёдор Павлович с Иваном Адамовичем соврать бы не дали, — напомнил я Шаболдину про Елисеева и Крамница. — А уж в Усть-Невском я маньяка искал, прямо в государевой службе состоя.

— Что ж, значит, и насчёт тех частных сыщиков поинтересуюсь, — вздохнул пристав. Ну да, загрузил я его работой, что тут скажешь. А что делать? Уж кому этими поисками заниматься, как не Шаболдину, у меня-то таких возможностей и близко нет. Вот пальцем ткнуть, показать, где и что поискать, это у меня часто очень даже хорошо получается…

— А что у нас, Борис Григорьевич, с артефакторами? — напомнил я ещё об одном направлении розыска.

— Ох, простите великодушно, Алексей Филиппович, за другими делами запамятовал вам сказать, — рассыпался Шаболдин в извинениях. — С оставшимися я тоже поговорил со всеми тремя, но впустую. Все как один говорят, что сами ничего подобного не делали, и ни про кого не знают, кто за такое бы взялся.

В общем, примерно чего-то такого я и ожидал. Даже если кто-то из них и врёт, лжеца того на вранье не поймать, пока у нас на руках не будет самого артефакта, желательно, конечно, вместе с «Иван Иванычем». Да и кто вообще сказал, что такие умельцы только в Москве имеются? Подожду ещё, что мне Дикушкин и Хюбнер напишут, а там и забыть обо всём этом можно будет, или хотя бы просто отложить в сторону — либо до лучших времён, либо вообще.

Я уже собирался попрощаться с приставом, дабы не отвлекать его от служебных дел, как выяснилось, что неоднократный успешный уход «Иван Иваныча» от слежки, поимка Курдюмова и допросы артефакторов вовсе не составляли полный перечень того, что Борис Григорьевич успел без меня совершить. Оказалось, имелись у Шаболдина и кое-какие, пусть не особо великие, подвижки ещё и по убийству Плюснина.

Слушая пристава, я в очередной раз вспомнил здравую мысль о том, что убивает не оружие, убивают люди, потому что застрелен Плюснин был из револьвера моей системы. Выстрел, как установил Шаболдин, был произведён с близкого расстояния, но не в упор, причём стреляли через подушку. Об этом пристав поведал с некоторым недоумением, а когда я пояснил, что так сильно приглушается звук выстрела, сказал, что теперь понимает, почему остальные обитатели дешёвых меблированных комнат не шибко пристойного доходного дома, где произошло убийство, ничего не слышали.

В пользу предположения о том, что застрелил Плюснина именно «Иван Иваныч», помимо того, что именно с ним вдвоём Плюху видели живым в последний раз, говорили и иные свидетельские показания. Впрочем, тех свидетелей Шаболдин оценивал не особо высоко, публика эта, по его словам, большого доверия не заслуживала. Тем не менее, других показаний не было, приходилось довольствоваться имеющимися. Так вот, человека, описание коего соответствовало тому «Иван Иванычу», входящим в дом видели аж четверо, а вот выходящим не видел вообще никто. Получалось, что или свидетели и правда никуда не годятся, или «Иван Иваныч» изменил внешность, застрелив Плюснина, сделал это прямо в его комнатке, а затем покинул дом в ином облике.

Мы с приставом немного посовещались и пришли к выводу, что наружность неуловимого «Иван Иваныча», описание коей первым дал Мартынов, вряд ли является истинным обличьем нанимателя воришки — слишком уж многим людям попадался он на глаза именно в таком виде. По всему выходило, что ни усов, ни бороды, ни бакенбард он не носит, потому что так проще приклеить на лицо любую растительность, да и цвет волос у него почти наверняка не седой. Но зачем тогда понадобилось «Иван Иванычу» убивать Плюснина, если и тот видел его только в изменённом обличии?..

…Дома меня на этот раз ждали не только Варенька с Андрюшенькой и прислуга. В приёмной под присмотром Сафонова сидел посыльный из Палаты внутренних дел. Сидел долго, секретарь доложил, что служивого даже успели угостить чаем — Великий пост всё-таки, чарку не поднесёшь. Приняв средней пухлости пакет с сургучными печатями, я расписался за его получение и посыльного отпустил.

Ну наконец-то! Наши блюстители порядка договорились-таки с прусскими относительно доли объёмов выделки поверхностно-следовых преобразователей Левского, которую не должна превышать выделка тех же преобразователей по прусскому заказу, и любезно прислали мне список с соглашения. Стало быть, в самом скором времени следовало ожидать прибытия из Пруссии полномочных представителей заказчика, и уже с ними договариваться о сроках и ценах. Вот и хорошо, а то Келин давно бьёт копытом, да и деньги прусские лишними не будут.

Прибыли пруссаки меньше, чем через седмицу. Получилось прямо одно к одному: и весна началась настоящая, а не по календарю только, и хорошие заказчики пожаловали, а уж сам состав прусской делегации привёл меня почти что в восторг. Не весь состав, конечно же, а всего один человек, зато какой! Полицайрат [1] граф фон Шлиппенбах, мой университетский приятель и сосед по мюнхенской квартире! [2]

Да, во время встречи уважаемых гостей и в ходе предварительных переговоров нам с Альбертом толком пообщаться не удалось, зато я пригласил его к себе в гости, а он договорился со своим начальством, что будет квартировать у меня.

— Кто там у вас такой умный, что догадался послать тебя ко мне на переговоры? — поинтересовался я, едва мы с Альбертом заняли места в карете.

— Не поверишь, Алекс, но это я сам, — ответ граф сопроводил довольным смешком. — Я когда узнал, что речь идёт о закупке артефактов Левского, сразу сообразил, что это возможность повидаться. Ну и обратился к Кати, она посодействовала…

— О, наша боевая подруга всё так же пребывает в горних высотах Прусского королевства? — решил я уточнить.

— Там всё не так просто… — Альберт скривился. — Пока Вильгельм не женился, их связь так и продолжалась, но женившись, кронпринц явные отношения с Кати прекратил, продолжая встречаться с нею тайно. А взойдя на трон, король Вильгельм официальным порядком отказал Кати от своего двора, оставив за нею только положение фрейлины королевы-матери. Однако король Вильгельм с Кати всё равно встречаются, тайно, конечно, но кому надо, все о том знают, так что протекцию в назначении в делегацию Кати мне составила.

Хм, а я ведь Катю предупреждал… Но она и сама всё понимала, сама же всё и решила, и если подумать, дела её вовсе не так уж плохи. И если я правильно понимаю (вот попробуйте убедить меня в обратном!), Катя применила тут любовную магию и, в отличие от попытки сделать такое со мной, применила успешно. Но молодчинка баронесса, устроила нам с Альбертом встречу.

— Как её целительские дела? — вспомнил я рассказ Альберта про Катино увлечение.

— Всё так же, — усмехнулся граф. — И её всё так же любят в народе. Ладно, ты сам как?

— Да скоро уже и увидишь, — так-то мы с графом переписывались, про мои дела он в общем и целом знает, а подробности и вправду скоро увидит…

Оно, конечно, быть считай что майором дело хорошее, но вот сложилось у меня впечатление, что мой старый друг, увидев те самые подробности, просто изумился. По заводским цехам пруссаков не водили, но сам вид завода их явно поразил, и Альберт не стал исключением. А уж когда мы прибыли ко мне и я пояснил, что дом это именно мой, а не родительский, товарищ посмотрел на меня с нескрываемым восхищением.

На этом, однако, поводы для проявления душевного подъёма у Шлиппенбаха не закончились — Варварушке я его представил не только как своего университетского приятеля и товарища по студенческому братству, но и как поэта, супруга моя показала искреннюю радость знакомству со столь выдающимся человеком, так что граф прямо-таки светился, пока отвешивал ей витиеватые и, не буду скрывать, довольно изящные комплименты. Впечатлил Альберта и обед. Да, на четвёртой седмице Великого поста особой вкуснятины не предполагается, однако старшая по кухне Таисия Игнатова со своими подручными расстарались не в шутку, и граф уплетал постную снедь с таким аппетитом, как если бы это были колбасы, сыры и прочая ветчина. За обедом Альберт развлекал нас с Варей забавными историями, при его таланте рассказчика получалось до крайности весело и интересно, в общем, за столом воцарилось прямо-таки праздничное настроение, которому отсутствие скоромного и горячительного никак не мешали.

Нарушить пост мне всё же пришлось, потому как оставить Альберта совсем без хмельного я не рискнул, и когда мы спрятались в моём кабинете, велел подать нам красного вина с виноградников тестя. Ну и сам поучаствовал, в распитии, каюсь. Помянули Левенгаупта, и граф как-то уж очень кратенько поведал, что женился и у него растут сын и дочь, но говорил о том без особых чувств, должно быть, семейного счастья товарищ в отличие от меня не обрёл. Я не стал донимать Альберта расспросами, благо, он и сам поменял тему, принявшись рассказывать о наших общих знакомых, главным образом, по Свято-Георгиевскому студенческому братству, потому что других-то у нас почти и не было.

— Ты же Фрица фон Мюлленберга помнишь? — граф как раз закончил рассказывать о карьере, что стремительно делал в Мюнхене бывший сеньор [3] братства граф фон Дальберг, и своим вопросом облегчил себе переход к дальнейшему повествованию.

Ещё бы не помнить! Барон фон Мюлленберг, рассудительный малый с медицинского факультета, в бытность сеньором нашего братства уговорил меня баллотироваться на должность фехтварта, [4] первую из многих, что я исполнял в братстве впоследствии.

— Он сейчас хирург в той же лечебнице, где Кати целительствует, мы с ним иногда видимся, — говорил Альберт. — Я сказал Фрицу, что собираюсь в Москву, и он попросил передать тебе письмо, — с этими словами граф извлёк из портфеля конверт. — Честно сказать, я представляю, что там написано, а потому и приношу извинения за то, что тебе придётся читать эту ерунду.

— Ерунду? От Фрица⁈ — не поверил я.

— Увы, Алекс, — Альберт картинно развёл руками, — ничто не вечно, вот и разум нашего дорогого барона не прошёл проверку временем. Ты представляешь, он всерьёз собирается возродить древнегреческие Олимпийские игры!

Говорить Альберту, что моё о том представление сильно отличается от его мнения на сей счёт, я не стал, но письмо барона уже вызвало у меня интерес, даже не будучи прочитанным. Как-то уж очень идея Фрица совпадала с нашими с Варварушкой планами относительно женского гимнастического общества. Что ж, раз такие идеи витают, что называется, в воздухе, то время их осуществления уже не за горами…

Пробыл Альберт в Москве чуть больше седмицы, и программа пребывания у него моими стараниями получилась очень насыщенной. Прежде всего, конечно, это касалось деловой её части, но тут всё было предсказуемо — прусский заказ на поверхностно-следовые преобразователи я получил, цены, сроки поставок и прочие условия мы с пруссаками оговорили и записали в дополнительном протоколе к договору, Келин, слегка обалдев от радости, тут же принялся выстраивать план работ по исполнению заказа, словом, дело пошло.

Но и помимо исполнения, пусть, как я понимал, и чисто формального, служебных обязанностей, графу фон Шлиппенбаху скучать не пришлось. Я познакомил Альберта с родителями и братьями, с дядей Андреем и Оленькой, с царевичем Леонидом и царевной Татьяной, со своим тестем князем Бельским, со старшим губным приставом Шаболдиным и основоположником дактилоскопии Васильковым. Графа сведение знакомств с братом русского царя, его супругою, что оказалась сестрой университетского приятеля, и президентом русского сената (это я про дядю Андрея) привело просто в восторг. Однако же и особам, столь высокого положения не занимающим, Альберт выказал должное уважение — надо было видеть, с каким почтением граф внимал Шаболдину, поделившемуся с прусским коллегой опытом практического применения дактилоскопии, пусть и невеликим, но у Шлиппенбаха и такого не было. Должен сказать, что и моим родным и близким очень понравились обходительность Альберта и его способность поддержать разговор практически на любую тему. Я вот, честно говоря, даже изумился, слушая, с каким оживлением и пониманием предмета Альберт обсуждал с тестем некоторые тонкости организации работ в имениях. Хотя что тут говорить — товарищ мой вырос в семье такого же землевладельца, пусть и не столь крупного, как князь Дмитрий Сергеевич.

Сводил я графа и в наш оружейный магазин, где он громко ахнул, сравнив московские цены на патроны к револьверам, карабинам и охотничьим ружьям с теми, по которым это добро продавалось в Пруссии, и на радостях закупился боеприпасами в преизрядном количестве.

Не обошлось и без подарков. Вручая мне инкрустированную золотом шпагу и так же украшенный охотничий кинжал, Альберт сразу объявил, что отдариваться за них не следует, ибо это его ответный дар на отосланные ему в своё время стволы, но, как говорится, не на того напал, и получил свой карандашный портрет в исполнении Оленьки, дамский револьвер в серебре и полсотни патронов к нему в серебром же и перламутром инкрустированной деревянной шкатулке для Кати, и даже украшенную авторской дарственной надписью книжку моих «Военных рассказов». По-русски Альберт, увы, не читает, но, узнав о том, что я ко всему прочему ещё и литератор, заявил мне, что просто обязан иметь мою книгу в своей библиотеке и заверил, что вопрос с переводом обязательно решит.

Удалось нам по старой памяти и позвенеть железом. Я, по правде сказать, опасался, что уже забыл, как это — с шашкой против шпаги, но Турчанинов своё дело знал, и уделал графа я менее чем за полминуты, а потом сослался на раненую ногу, на чём наши фехтовальные упражнения и закончились.

Ну и, ясное дело, мы с Альбертом говорили, говорили и говорили — всё же за те пять лет, что мы не виделись, и у него, и у меня случилось много чего. Тем не менее всё когда-то кончается, и вскоре я посадил приятеля на поезд до Кёнигсберга. Когда теперь увидимся?..


[1] Полицейский советник (нем.), чин, соответствующий армейскому майору

[2] См. роман «Пропавшая кузина»

[3] Выборный руководитель студенческого братства

[4] Выборная должность в германских студенческих братствах, инструктор по фехтованию и надзиратель за соблюдением правил на поединках

Загрузка...