На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго

Глава 13. МАТРОСКИ И БЕРЕГОВАЯ ЖИЗНЬ

На начало XX века весь личный состав флотов России делился на флотские экипажи численностью от 900 до 1100 человек. Во главе каждого из них обычно стоял офицер в чине капитана первого ранга (Гвардейским экипажем часто командовал контр-адмирал).

Гвардейский экипаж появился 6 февраля 1810 года указом императора Александра Первого. Его «стаж» в правах Старой гвардии считался с 16 февраля 1710 года, с момента образования Петром Великим придворной «гребецкой» команды. К собственно военному флоту первые морские гвардейцы имели отношение весьма далекое — они были гребцами придворных шлюпок либо служили на императорских яхтах.

Офицеров в экипаж отбирали по личному указанию императора. Что же касается новых матросов, то они должны были быть «рослые и лицом чистые[223]». Кстати, первое упоминание о царских гребцах относится вообще к 21 марта 1700 года.

Злые языки утверждали, что главной причиной создания Гвардейского экипажа стала… зависть императора Александра Первого по отношению к Наполеону. Дескать, российскому самодержцу так понравились лейб-гребцы Бонапарта, что он решил и у себя завести что-то подобное. По своему статусу экипаж занимал очень высокое положение, располагаясь при торжественных мероприятиях в Георгиевском зале Зимнего дворца сразу за Кавалергардским полком.

Гвардейский экипаж можно было отнести одновременно к двум типам воинских частей.

Прежде всего, Гвардейский экипаж, как и любой другой флотский экипаж в Российской империи, был береговым подразделением Российского Императорского флота, предназначенным для комплектования нескольких кораблей. Например, во время Наполеоновских войн его матросы и офицеры ходили в Балтийском море на пяти императорских яхтах. В 1810 году численность личного состава экипажа составила лишь 410 человек. Спустя 100 лет в нем было уже около 2000 матросов и офицеров.

Любопытная деталь — до 1820 года Гвардейский экипаж дислоцировался в Санкт-Петербурге в здании так называемого «Литовского замка», перестроенного в 1823–1826 годах архитектором Иосифом Шарлеманом в городскую тюрьму для уголовных преступников. И только затем экипаж переехал в собственные казармы — они до сих пор сохранились на бывшем Екатерингофском проспекте[224] и Екатерининском канале (ныне — канал Грибоедова), неподалеку от Николо-Богоявленского Морского собора

В годы Русско-турецкой войны 1828–1829 годов моряки участвовали в осаде крепости Варна, а Черное море бороздил линейный корабль «Париж», укомплектованный гвардейцами под командованием их командира — кругосветного мореплавателя контр-адмирала Фаддея Беллинсгаузена. Затем было подавление восстаний в Польше и Венгрии, оборона Кронштадта в 1855–1856 годах и боевые действия на Дунае в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.

В межвоенный период экипаж комплектовал императорские яхты, а также ряд боевых кораблей — фрегаты «Светлана» и «Герцог Эдинбургский» и корвет «Рында». В разное время в его состав входили броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» и миноносец «Сом», и так далее.

Вот что вспоминал, о службе в Гвардейском экипаже один из его офицеров — великий князь Александр Михайлович:

«Эта часть занимала среди петербургского гарнизона неопределенное положение. Армия смотрела на нас, как на чужих. Флот называл нас сухопутными увальнями. В наши обязанности входило нести летом службу на императорских яхтах, а зимой занимать караулы во дворцах и казенных зданиях наряду с частями петербургской гвардии. Назначенный командиром первого взвода роты Его Величества, я проходил с моими матросами строевые занятия, занимался с ними грамотой и словесностью, уставами и держал с ними караулы.

Раз в неделю мы должны были нести караульную службу круглые сутки, что не любили ни офицеры, ни матросы. Командир Гвардейского Экипажа, адмирал старой николаевской школы, любил неожиданно проверять нас по ночам, и это заставляло меня ходить по четыре часа подряд по глубокому снегу, обходя часовых и наблюдая, чтобы эти рослые молодые парни, страдавшие от холода, не задремали на часах».

30 матросов Гвардейского экипажа были единственными военнослужащими императорской гвардии, погибшими в ходе пожара Зимнего дворца 17 декабря 1837 года. На них обвалился потолок.

На начало 1904 года в его составе был новейший эскадренный броненосец «Император Александр Третий», крейсер второго ранга «Рында», императорские яхты «Полярная Звезда», «Александрия» и «Марево», яхта Генерал-адмирала «Стрела» и пароход «Онега». Эскадренный броненосец «Император Александр Третий», укомплектованный моряками Гвардейского флотского экипажа, погиб в Цусимском сражении. Его командиром был Николай Бухвостов (1857–1905) — потомок первого солдата «потешных» полков Петра Великого[225].

К началу Первой мировой войны к экипажу, помимо императорских яхт, были приписаны лишь три боевых корабля — бронепалубный крейсер первого ранга «Олег», а также эскадренные миноносцы (бывшие минные крейсера) «Войсковой» и «Украина».

Стоит добавить, что в ходе февральских волнений 1917 года в Петрограде, которые в итоге привели к Февральской революции в России, Гвардейский экипаж оставался, пожалуй, единственной боеспособной воинской частью, решительные действия которой, как полагают, могли коренным образом изменить соотношение сил и сохранить трон за императором Николаем Вторым. Но экипажу суждена была другая история.

Первого марта 1917 года Гвардейский флотский экипаж под развернутыми знаменами пришел к зданию Государственной думы и объявил о переходе на сторону народа. Во главе черного фронта моряков был командир Гвардейского флотского экипажа, начальник Морских батальонов и речных флотилий в Действующей армии контр-адмирал свиты императора великий князь Кирилл Владимирович (1876–1938). Императору Николаю Второму он приходился двоюродным братом.

Как рассказывал позже последний царский комендант Зимнего дворца Владимир Воейков, великий князь рассылал в еще колеблющиеся части гарнизона записки следующего содержания:

«Я и вверенный мне Гвардейский экипаж вполне присоединились к новому правительству, уверен, что и вы, и вся вверенная вам часть также присоединитесь к нам. Командир Гвардейского экипажа, Свиты Его Величества контр-адмирал Кирилл».

В 1918 году экипаж был расформирован, а что же касается самого Кирилла Владимировича, то он в 1917 году вместе с семьей уехал в эмиграцию. В августе 1924 года великий князь объявил себя императором всероссийским Кириллом Первым, однако этот шаг не вызвал единодушного одобрения всех уцелевших Романовых. Возможно, не последнюю роль сыграли действия великого князя в феврале 1917 года.

Но вернемся из гвардии в обычные строевые части Российского Императорского флота

На берегу жизнь матроса проходила в так называемых «экипажах» — береговых учреждениях, формировавших команды нескольких кораблей. Впервые экипажи появились в том же 1810 году, заменив понятие «береговая команда». Впрочем, береговые части флота продолжали в официальных и неофициальных документах именовать «береговыми командами» вплоть до 1917 года

Итак, в составе Балтийского флота было образовано 52 корабельных и восемь гребных экипажей[226], Черноморского флота — 31 корабельный и четыре гребных экипажа Каспийская флотилия состояла из трех флотских экипажей. В 1816 году экипажи были реформированы путем объединения с гребными экипажами и укрупнением. На Балтике появились флотские экипажи с первого по 27-й, на Черном море — с 28-го по 44-й. На Каспии базировался 35-й флотский экипаж. Позже были образованы Архангелогородский (Беломорский) и Охотский флотские экипажи. Отметим, что нумерация экипажа относительно того или иного морского театра могла меняться.

В каждом экипаже обычно состояло около тысячи человек, разделенных в 1844 году на четыре роты. По штатам 1837 года в каждом экипаже полагалось иметь следующее количество строевых офицеров: один капитан первого ранга (командир экипажа), один капитан второго ранга, четыре капитан-лейтенанта, а также по 12 лейтенантов и мичманов.

Условия службы матросов во времена императора Николая I были крайне тяжелыми. Так, в 1853 году на каждую тысячу матросов Черноморского флота приходилось по 21,5 покойника (736 человек в целом), из них 11 человек покончило собой. В предыдущем, 1852 году, ушло из жизни по своей воле 36 человек, а 420 человек — ударилось в бега.

Согласно приказу по Морскому ведомству за № 45 от 29 марта 1863 года, нижних чинов экипажей «для единообразия в военном обучении» необходимо было занимать строго определенными занятиями.

На первом месте стояла «рекрутская школа», то есть «одиночное и шереножное учение и ружейные приемы». Затем следовали десантные учения в составе роты, артиллерийские учения, гимнастическое учение и фехтование, пальба в цель из орудий и ружей. Кстати, отдельным пунктом были обозначены «вольные гимнастические движения в казармах по утрам».

Обучение грамоте предполагалось производить при матросских библиотеках и при экипажах. В роли учителей должны были выступать грамотные нижние чины, прошедшие через учебные команды, под наблюдением офицеров.

Матросской библиотеке для морских команд в Санкт-Петербурге был посвящен отдельный циркуляр Инспекторского департамента Морского ведомства от 12 ноября 1863 года.

Библиотекой могли пользоваться не только нижние чины, но также их дети и ученики адмиралтейских мастерских. Последние две категории допускались для занятий грамоте, причем дети, само собой, с разрешения родителей. Матросы могли посещать библиотеку «только в свободное от занятий по боевому образованию нижних чинов время».

Отдельным пунктом стояло «обучение грамоте, такелажному мастерству и обхождению с оружием».

Не были забыты также портовые работы, для которых требовались «специальные познания». К ним относились такелажные работы, погрузка и разгрузка судов и так далее.

До 1860-х годов существовали также рабочие и ластовые экипажи.

Рабочие экипажи объединяли нестроевых матросов (включая различных мастеровых). Они использовались для кораблестроительных, ремонтных и адмиралтейских работ в портах. В одном только Кронштадте в различные годы насчитывалось до 11 рабочих экипажей общей численностью до десяти тысяч человек. Комплектовались рабочие экипажи как из рекрутов флота, так и из крестьян, занимавшихся ремеслами.

После Крымской войны 1853–1856 годов руководство Морского ведомства наконец всерьез озаботилось условиями жизни и работы матросов и унтер-офицеров рабочих экипажей.

В мае 1860 года Кораблестроительный департамент, по инициативе считавшегося либералом Генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича, издал циркуляр, по которому в портах создавались специальные фонды «для поощрения казенных мастеровых». Деньги передавались в «безотчетное распоряжение» капитанов над портами, исходя из численности рабочей силы, имевшейся в них. Ежегодно на эти цели должно было выделяться две тысячи рублей для Кронштадтского и Санкт-Петербургского портов, одна тысяча рублей — для Архангельского порта, 600 рублей — для Астраханского порта/ Еще 600 рублей причиталось всем портам Черного моря, где после Крымской войны объемы строительства новых кораблей и судоремонта резко сократились по сравнению с началом 1850-х годов.

Четвертого января 1861 года приказом Генерал-адмирала (по Высочайшему повелению) были внесены изменения «в число рабочих часов», утвержденных еще пятого декабря 1806 года для Адмиралтейских Ижорских заводов и действующих для всех военных портов империи.

Документ отграничивал рабочий день в адмиралтействах и на заводах Морского ведомства «в освещаемых по вечерам мастерских, а также в освещаемых и на открытом воздухе в то время года, когда дневной свет позволяет работать одиннадцать часов в сутки и более» десятью часами.

«… Когда в неосвещаемых мастерских и на открытом воздухе работы будут производиться менее десяти, но более шести часов, давать мастеровым час времени на обед; а если шесть часов и менее, то работы производить на один шабаш[227]. В том и другом случае мастеровые завтракают до прихода в адмиралтейства и на заводы.

За исключением этих двух случаев, время, необходимое для мастеровых на завтрак, обед, послеобеденный отдых и ужин, и вообще на приход на работы и уход с оных, не вводить в число обязательных рабочих часов.

По субботам работы производить на один шабаш и увольнять мастеровых с работы в два часа пополудни».

Распределение рабочих часов в зависимости от времени года, а также в соответствии с климатическими и «местными» условиями, возлагалось на капитанов над портами и начальников заводов Морского ведомства. Окончательное решение должны были принимать главные командиры и командиры портов, а по Адмиралтейским Ижорским заводам — директора Кораблестроительного департамента Морского министерства.

12 февраля 1861 года последовал еще один приказ Генерал-адмирала, который, на наш взгляд, заслуживает того, чтобы быть приведенным полностью:

«Директор Инспекторского департамента, осматривая, 25 января сего года, во 2-й морской казарме[228] помещение женатых нижних чинов 1-го рабочего экипажа, нашел один из покоев, наполненный дымом, и по расспросам узнал, что большая часть очагов и печей в этом этаже постоянно дымит со времени водворения семейств в этом помещении.

Из произведенного о сем адъютантом Моим, капитаном 1-го ранга ЧИХАЧЕВЫМ, исследования, оказалось:

1) Семейства перебрались 19 октября; 2) командир экипажа, заметив недостатки в здании, отдал 31 октября приказ ротным командирам донести о всем обстоятельно; 3) ротные командиры донесли 4 и 5 ноября, что 29 печей дымят так, что, во время их топки, казармы наполняются дымом; 4) экипажный командир отнесся обо всем этом начальнику Инженерной команды 6-го ноября и вследствие его требования, Инженерная команда производила работы, но так медленно, что из 29 печей к концу января оставалось еще 29 дымящих. На вопрос командиру: от чего он безотлагательно об этом не донес'? Он отвечал, что не почитал себя в праве беспокоить Инспекторский департамент и что не имел надобности просить ею перемещении семейств, ибо почитал казармы приведенными хотя и далеко не в хорошее состояние, но возможное для житья.

Относя состояние печей в вине заведовавшею работами инженер-поручика ЯКОБСА, который после приготовления казармы к житью оставил работу свою без должною надзора и, не приняв своевременно надлежащих мер, допустил оказавшиеся ныне неисправности к явному вреду живущих, я предписываю арестовать его, с содержанием на гауптвахте, на одну неделю.

Начальнику Инженерной команды в С. Петербурге, подполковнику ГЕРШЕАЬМАНУ и командиру 1 рабочего экипажа капитану 1-го ранга ВЕЙСУ, объявляю выговоры, первому за то, что он будучи обязан, с своей стороны, строже наблюдать и чаще удостоверяться: исполняют ли подчиненные ему офицеры., с надлежащею точностию, свои обязанности, — не исполнил сего, как доказывает настоящий случай; а последнему — за недонесение по начальству, о медленном исправлении такого в здании недостатка, скорое исполнение которого необходимо было для здоровья семейств нижних чинов вверенного ему экипажа».

Восьмого октября 1862 года Морское министерство издало «Положение о постоянных мастеровых и рабочих Морского ведомства по кораблестроительной части». Часть нижних чинов рабочих экипажей увольнялась в отставку либо переводилась в другие морские команды. Что же касается «лучших людей по искусству и нравственной благонадежности», то они зачислялись в разряд постоянных мастеровых и рабочих (совокупность таких людей в рамках одного порта именовалась «постоянным кадром»).

Люди, входившие в «кадр», получали заработную плату, подобно вольнонаемным рабочим, пользовались личными правами свободных сословий, однако не имели права оставлять работу на заводах Морского ведомства по собственному желанию. Примечательно, что данной категории мастеровых и рабочих предоставлялась возможность лечения в морских госпиталях, им частично оплачивалось время болезни. В случае же несчастных случаев на производстве увечным, а также семьям погибших выплачивалась ежегодная пенсия в размере 20–140 рублей в год.

Дети мастеровых получали бесплатное начальное образование, а сами мастеровые имели право приобретать одежду и провиант из казенных складов по цене казенных заготовлений.

Интересная деталь — в том же Кронштадте после упразднения рабочих экипажей и образования «кадра» численность необходимых мастеровых снизилась на две трети от прежнего списочного состава. Прежде всего потому, что раньше именно рабочие экипажи поставляли флотским учреждениям и офицерам разного рода «нестроевых» домашних работников для выполнения хозяйственных и домашних работ. Теперь же «кадр» стал использоваться исключительно для нужд флота.

Добавим, что даже при наличии портовых кадров постоянных мастеровых и рабочих опытных рук всегда не хватало. Случалось, портовые мастерские обращались к экипажным и корабельным командирам, а те — выделяли бывших мастеровых, состоявших на действительной службе.

8 марта 1886 года появился даже специальный приказ по флоту и Морскому ведомству, определявший, в соответствии с решением Адмиралтейств-Совета от 12 февраля того же года, «виды поощрения нижних чинов». Отметим, что речь шла о работах исключительно в зимнее время, когда на большинстве театров плаваний не происходило.

Нижним чинам флота была установлена плата за работу в размере от 25 до 40 копеек в день. Минерам и минным машинистам, работавшим в мастерских, ставка могла быть повышена до 50 копеек. Правда, такие деньги платили «только тем нижним чинам, которые, по своему искусству и опытности, могут работать в качестве самостоятельных мастеров».

Назначение размеров заработной платы в каждом конкретном случае лежало на командирах портов и начальников заводов Морского ведомства, которым необходимо было «сообразовываться с назначаемыми по сметам в распоряжение портов и заводов кредитами на рабочие силы».

До 14 мая 1860 года в составе Морского ведомства существовали и Военно-рабочие роты Морской строительной части, официально упраздненные с первого октября того же года Нижних чинов этих рот, «остающихся излишними», перевели в Военное ведомство.

Ластовые экипажи несли береговую службу (включая несение караулов). Кроме того, ластовые чины служили на брандвахтенных судах[229], портовых плавучих средствах, в маяках, госпиталях и складах Командные должности в таких экипажах занимали морские офицеры различных специальностей, а также произведенные в офицеры унтер-офицеры самих ластовых и других экипажей. В начале 1860-х годов ластовые экипажи переименовали в портовые, а несколько позже упразднили вообще, причем их офицеры стали числиться по Адмиралтейству.

На начало XX века весь личный состав флотов России делился на флотские экипажи численностью от 900 до 1100 человек.

Флотские экипажи с 1-го по 27-й состояли в Балтийском флоте, а с 37-го по 38-й — в Черноморском флоте. Кроме того, существовали Каспийский Квантунский и Сибирский флотский экипажи, а также несколько флотских полуэкипажей и флотских рот. Каждый экипаж обычно комплектовал один крупный корабль и несколько боевых судов поменьше. К тому или иному экипажу часто прикомандировывали штабных офицеров для довольствия.

Посмотрим, что представляли собой несколько флотских экипажей в начале 1904 года.

Так, из состава 20-го Балтийского флотского экипажа формировалась команда эскадренного броненосца «Цесаревич». В нем также состояли команды крейсера второго ранга (бывшего клипера) «Крейсер», бронепалубного крейсера второго ранга «Боярин», парохода «Ильмень», а также миноносцев «Прочный», «Грозовой» и малых «номерных» миноносцев № 108, 109, 110, 115, 116, 121, 122, 125, 126, 131, 132 и 217–220.

В 36-м Черноморском флотском экипаже состояли три боевых корабля — эскадренный броненосец «Князь Потемкин Таврический» и два однотипных миноносца — «Завидный» и «Заветный».

Каспийский флотский экипаж составляли главным образом команды судов, не имевших серьезного боевого значения — Российской империи некого было бояться на этом театре. В списках числится транспорт «Араке», устаревшая мореходная канонерская лодка «Туча», а также пароходы «Геок-Тепе», «Красноводск», «Баку», «Петровск», «Чикишляр» и «Астрабад», портовое судно «Апшерон», три плавучих маяка и паровой барказ.

Суда, комплектуемые Сибирским флотским экипажем, представляли собой либо военные транспорты, либо корабли береговой обороны — старый крейсер второго ранга (бывший винтовой клипер) «Забияка», мореходные канонерские лодки «Гиляк», «Кореец», «Манджур», «Сивуч» и «Бобр», минные крейсера «Всадник» и «Гайдамак». Минные силы были представлены номерными миноносцами № 201, 202, 203, 204, 206, 208–211, также семью малыми миноносками, возраст которых подходил к 40 годам. Кроме того, имелось портовое судно (ледокол) «Надежный» и портовое судно «Польза».

В Ревельском флотском полуэкипаже боевых кораблей не было вообще — его суда вели в основном гидрографические работы. Это были транспорты «Компас», «Секстан», «Артельщик» и «Самоед», портовое судно «Могучий», «Лаг» и «Бригитовка», а также три плавучих маяка.

И, напоследок, об одной флотской роте — Свеаборгской. В ней состояло всего девять офицеров и три чиновника, которые слe;или на пароходах «Буксир» и «Скатудден», нескольких описных гидрографических баржах и плавучем маяке.

После Русско-японской войны произошло новое «укрупнение» флотских экипажей. На Балтике их осталось, например, всего два.

Что же касается численности личного состава, то на 1 мая 1913 года на всех флотах и флотилиях было 47 215 тыс. нижних чинов при 3795 сверхсрочниках. На Балтике служило 28 317 матросов (2744 сверхсрочника), на Черном море — 15 246 матросов (784 сверхсрочника), на Каспийской флотилии — 565 матросов (67 сверхсрочников), на Амурской — 1547 матросов (69 сверхсрочников).

Первый Балтийский флотский экипаж: располагался в Кронштадте, а Второй Балтийский флотский экипаж квартировал в Санкт-Петербурге. На 1917 год численность Второго Балтийского флотского экипажа превышала 5000 человек, которые размещались в Крюковских казармах (в настоящее время в них переехал Центральный военно-морской музей).

Как архитектурный ансамбль экипаж обычно представлял собой комплекс зданий различного назначения. В крупных экипажах были отдельные строения для матросов и офицеров, школы, изредка — манежи, а также лазареты.

Посмотрим, например, что собой представлял комплекс флотских городков в Либаве (ныне Лиепая в Латвии), где размещался военный порт императора Александра Третьего. Здесь располагался и флотский полуэкипаж.

Офицерский городок включал в себя Морской собор, Морское собрание, корпус квартир для командного состава, почтово-телеграфную контору, Военно-морской суд, лавки и магазины, школу, баню и сигнальную станцию. Неподалеку располагался госпиталь на 250 коек.

Нижние чины, сверхсрочники и кондукторы жили в отдельных казармах; кстати, в этом же комплексе жили командиры экипажей боевых кораблей (Либава была базой Бригады подводных лодок Балтийского моря и Учебного отряда подводного плавания), а также ротные командиры и чиновники Морского ведомства. Каждая из шести казарм была рассчитана на тысячу человек, причем в зданиях были свои пекарни, кухни, столовые и обязательные в Российских вооруженных силах чайные. По соседству стоял арестный дом (в нем располагались камеры как для офицеров, так и для нижних чинов), манеж, церковь и электростанция.

Высшее морское начальство прекрасно понимало, что скопление военнослужащих чревато распространением разного рода инфекций. Ознакомимся, например, с приказом по флоту и Морскому ведомству от 17 июля 1892 года, содержащим «Наставление к предохранению морских команд от заболевания холерой».

Прежде всего, флотские медики требовали дворы при казармах и учреждениях содержать в чистоте, не допуская их загрязнения «отбросами хозяйства и вообще каким-либо материалом, способным к загниванию». Выгребные и мусорные ямы должно было очищать «до дна» и дезинфицировать известковым молоком. Навоз следовало вывозить не реже двух раз в неделю.

Те отхожие места, что были бы обнаружены в неудовлетворительном состоянии, требовалось немедленно исправить. Все сантехническое оборудование (писсуары, раковины и стульчаки) требовалось регулярно обмывать обеззараживающими растворами. Полы следовало мыть два-три раза в день швабрами, которые между влажными уборками должны были пребывать в растворе карболки.

Нижних чинов в казармах предлагалось размещать как можно более свободно, а помещения регулярно проветривать, не создавая, однако, сквозняков, «в особенности утром, когда команда еще не успела одеться». Особое внимание обращалось на проветривание экипажеских мастерских, откуда работающих требовалось выводить на свежий воздух не реже двух-трёх раз за смену.

Не забыты также были еженедельные походы в баню, которые признавались «в холерное время» более предпочтительными, нежели купание, а также доброкачественность пищи.

Примечательно, что меню должно было быть исключительно скоромным, с добавкой дополнительной дозы винного уксуса и перца. Утром нижних чинов в обязательном порядке следовало кормить горячим завтраком либо поить горячим же чаем с хлебом (кстати, горячий свежевыпеченный хлеб признавался «положительно вредным»). Полностью исключалась «жирная и неудобоваримая пища», грибы, сырые овощи, плоды и ягоды; давался совет «остерегаться» сырого молока. Вода фильтровалась, для питья в нее добавлялся лимонный сок, красное вино либо винный уксус

На отдаленных театрах матросы часто жили там, где придется. Вот пример времен Русско-японской войны 1904–1905 годов.

Когда во Владивосток стали прибывать первые подводные лодки Российского Императорского флота, выяснилось, что размещать их экипажи попросту негде — командир Владивостокского порта контр-адмирал Николай Греве[230] (1853–1913) предложил для квартирования подводников заброшенное здание конторы Южно-Уссурийской железной дороги. В итоге некоторые офицеры подыскали себе квартиры в городе, а нижним чинам пришлось разместиться в спешно оборудованных «буржуйками» теплушках.

«Своим путем» пошел лишь командир подводной лодки «Сом» лейтенант князь Владимир Трубецкой[231] (1868–1933). Для своего экипажа, состоявшего из 20 нижних чинов и двух офицеров, он снял частную квартиру во Владивостоке Естественно, за собственные средства. Позже его примеру последовали другие хорошо обеспеченные офицеры-подводники.

Но вернемся к обычным флотским экипажам.

Строевые офицеры флота (в первую очередь — молодые) расценивали службу в береговых экипажах как неизбежное зло. Вот как описывает свою экипажную жизнь будущий капитан второго ранга Гаральд Граф:

«Наши дежурства[232] протекали до чрезвычайности однообразно и скучно. Приходилось проводить круглые сутки в экипаже[233] в вицмундире, спать одетыми на диване и есть подогретый обед и завтрак из собрания[234]. Обязанности были не сложны: принимать сменные рапорты дежурных по помещениям унтер-офицеров, встречать и провожать командира экипажа и изредка обходить помещения, следя за порядком. Хорошо налаженный распорядок дня не нарушался, и все делалось совершенно автоматически. Наверное, в экипаже существовала и закулисная сторона, но в нее нам проникать не удавалось. Да и была ли в этом надобность? Если иногда матросы удирали в город, может быть, играли в карты и пьянствовали, то это делалось так шито-крыто, по-семейному, что наружно ничего не замечалось и особенного худа не происходило.

Кроме нас, четырех молодых мичманов, в экипаже имелось еще трое строевых офицеров, несколькими годами старше нас. Один из них был довольно мрачный господин, не расстававшийся со своим пуделем, и, по-видимому, чувствовавший себя в его обществе вполне удовлетворительно….Но двое других оказались веселыми молодыми людьми, уже давно известными всему Ревелю по своему громкому поведению. В особенности отличался мичман X.[235] …

…X. командовал 2-й ротой полуэкипажа, которая размещалась в отдельной казарме, в расстоянии 10 минут ходьбы от главного корпуса. Как часто бывает из-за близости, начальство к X. в роту заглядывало редко, и этим он пользовался. Незаметно командование ротой перешло к фельдфебелю, и X. только подписывал необходимые бумаги, показываясь в роте в экстренных случаях. К этому все уже как-то привыкли: и начальство, и его подчиненные: “такой уж, мол, безнадежный человек“. Да и он, будучи весьма снисходительным к себе, считал справедливым так же снисходительно относиться к своим матросам, которые его очень любили и не обижались за небрежное отношение к себе. Например, случалось, что он опаздывал на несколько дней с раздачей жалования, забывал подавать в свое время требования на одежду и так далее. Часто фельдфебель носился по юроду в его поисках и наосодил, совершенно случайно, у кого-нибудь из знакомых или в ресторане. Тогда тут же происходил доклад и подписание нужных бумаг. Однако всему бывает конец, наступил конец и долготерпению командира экипажа, и он отстранил его от командования ротой и арестовал на семь суток».

Пока офицеры скучали на дежурствах либо подражали образу жизни мичмана X., матросы экипажей варились в собственном соку. Зачастую результаты такой «варки» были крайне неожиданными для юных выпускников Морского корпуса, имевших о реальной жизни весьма туманное представление. И снова слово Гаральду Графу;

«…Меня назначили дежурным по экипажу в Святую[236] ночь…

… Когда матросы вернулись из церкви, то начальство с ними похристосовалось, и они разговелись, а я после этою ушел в дежурную комнату и прилег на диване. Вдруг, около 5-ти часов утра, ко мне вбежал дежурный боцман и взволнованно доложил, что в роте происходит драка и в ход пущены ножи. Я вскочил и моментально бросился туда. Там представилась довольно неприглядная картина: между беспорядочно раздвинутыми кроватями и поваленными табуретками дралась большая толпа матросов. В воздухе мелькали кулаки, слышалась отборная ругань и пьяные крики…

Недолго думая, я стал расталкивать толпу и крикнул, чтобы все немедленно расходились…

…Слишком разошедшихся буянов я приказал рассадить по карцерам и предупредить, что если они еще попробуют скандалить, то их свяжут. Другим приказал немедленно привести в порядок помещение и лечь спать. Когда через полчаса я обошел спальни, все лежали в койках и, кажется, спали.

Эта драка после разговения и грубость матросских нравов, с непривычки, меня неприятно поразила. Я долго не мог успокоиться, но в то же время понимал, что нельзя их слишком строго судить и надо войти в их положение. Семь лет быть оторванным от семьи и всего родного, семь лет быть запертым в непривычной для них обстановке — на кораблях и казармах, это не так-то легко перенести для простых деревенских парней».

Морские офицеры, долгое время плававшие на кораблях, к береговой службе в экипажах относились крайне негативно. Вот что вспоминает назначенный командиром 10-го Балтийского флотского экипажа Генрих Фаддеевич Цывинский, пришедший в экипаж после командования крейсером «Герцог Эдинбургский»:

«Пришлось поступить на береговую службу принять 10-й экипаж Признаться, я не особенно охотно принялся за очистку “авгиевых конюшен”… Часть судов, зачисленных в 10-й экипаж, плавала в Тихом океане, поэтому из общею списка 3000 человек судовых команд в экипаже к осени оставалась половина. Флотских офицеров в экипаже не было вовсе, все они плавали за границей. В экипаж имелись два офицера по Адмиралтейству, переведенные из сухопутных частей, находившихся в Кронштадте, и не имевших в глазах матросов никакого авторитета, на каждого из них приходилось по 5–6 рот командования; сверх тою, старший был моим адъютантом и командовал всем батальоном во время парадов и строевых учений, а младший заведовал столовой, мастерскими, экипажным обозом и ремонтом здания.

При таком недостатке офицеров команды были предоставлены сами себе…»

Теперь самое время выйти из ворот экипажа. Нам предстоит бегло познакомиться с жизнью матроса вне службы.

Для большинства современных людей слово «матроска» означает форменную морскую блузу с отложным воротником, предмет вожделения многих детей. Иначе говоря — голландку. Но лет 150 назад в гораздо большем ходу было другое значение этого слова, ныне почти забытое.

В XIX веке «матросками» именовали «женок» нижних чинов, живших в главных портах Европейской части Российской империи «при мужьях». По сути, матроски составляли значимую прослойку населения этих городов, и о них стоит рассказать поподробнее.

Особенно много матросок было в Черноморском флоте — моряков на этом театре очень часто именовали «оседлыми береговыми крысами», поскольку крупные боевые корабли относительно редко выходили в море после Крымской войны 1853–1856 годов. Матросы обитали чаще всего в береговых казармах, а некоторые — даже на съемных квартирах, что повелось с XIX века.

Откуда же брались матроски в, казалось бы, сугубо морских Кронштадте, Севастополе или Николаеве?

Начнем с того, что значительная часть нижних чинов приходила «под знамёна» уже семейными людьми. Как известно, женились в те времена достаточно часто в относительно юном возрасте, поэтому к рекрутскому набору либо призыву часть будущих матросов имела не только жен, но даже и детей. После первого года-полутора службы нижний чин, находившийся на хорошем счету у начальства, мог обратиться «по команде» за разрешением выписать из родных мест супругу.

Естественно, речь шла о женщинах, не находившихся в крепостной зависимости. Более всего их было в северных районах России — на побережье Белого моря. Поморы считались лучшими кадрами для флота, поэтому в ходе рекрутских наборов их обычно отправляли именно на корабли, а не в сухопутные войска.

Морское начальство, в свою очередь, обращало внимание на то, сможет ли супруг содержать свою благоверную (плюсом при принятии решения было знание матросом ремесел, трезвость и трудолюбие); изредка офицеры могли запросить местные власти на предмет благонамеренности женщины — в портовых городах и военно-морских базах и без того всегда было достаточно «гулящего» элемента.

Проще всего было женам денщиков офицеров. В этом случае «отец-командир» мог даже позаботиться о переводе супруги своего денщика из родной деревни, выдав на это небольшую сумму денег. В этом случае он получал кухарку и домработницу за мизерные деньги. Очень часто случалось, что после выхода в запас матросская семья оставалась на старом месте — теперь уже в роли вольнонаемных работников.

Другим источником пополнения числа матросок было население «морских» городов. Дело в том, что для многих семей других вариантов будущих мужей, кроме как матросов, не существовало. Часть девушек сами были выходцами из матросских семей, а другие попросту не могли составить себе более выгодных партий — к примеру, в части городов помимо морского населения было лишь немного мещан и купцов, которые старались держаться обособленно.

Женитьба матроса напрямую зависела от разрешения командира (за исключением тех случаев, когда новобранец поступал во флот, уже обремененный семьей). Впрочем, существовала одна лазейка, зафиксированная в Морском уставе Петра Великого. Речь идет о 122-й статье из 60-й главы Устава — «Кто с девкою пребудет, и она родит»:

«Ежели холостой человек пребудет с девкою, и она от него родит, то оный для содержания матери и младенца по состоянию его, платы нечто имеет дать и сверх того тюрьмою и церковным покаянием имеет быть наказан, разве что он по том на ней женится и возмет ее за сущую жену, и в таком случае их не штрафовать».

Ниже следует «толкование»:

«Ежели кто с девкою пребудет, или очреватит ее, под уговором чтоб на ней жениться, то он сие содержать и на чреватой жениться весьма обязан. Ежелиж отговорится, что будто ей не обещал о женидбе, а признает при сем, что он ее обеременил, к томуж иные свидетельства явятся, из чего можно будет видеть, что он всеконечно о супружестве обещал; то надлежит его с присягою спросить, что он с нею в ни в какия супружеские дела не вступал, ниже оной обещал; а что она и чревата, а других доказаней нет, то непотребно его к присяге приводить. Ежели же оный не захочет присяги учинить, то должен он на чреватой жениться; також когда доказательства и признаки, что он обещал жениться, велики и сильны суть, а опасается присягу учинить, то более надлежит онаго к супружеству принуждать, нежели к присяге».

В результате многие матросы шли на «военную хитрость». При отказе в праве на женитьбу неудачливый жених и невеста старались как можно быстрее завести ребенка. А дальше работали статьи устава — начальству ничего не оставалось делать, как следовать его букве.

Другое дело, что родственники невесты, да и сами начальники не всегда были рады такому исходу. Поэтому нередки были случаи, когда жених в качестве свадебного подарка получал солидную порку шпицрутенами либо линьками — короткими просмоленными канатами, использовавшимися для наказания нижних чинов до 1860-х годов.

Для семейных матросов в экипажных казармах существовали отдельные помещения. Это были небольшие комнатки, нанизанные на длинный коридор. Впрочем, обитать в них матросы и их женки не любили, поскольку вся их жизнь происходила на виду у начальства. И если командование было не против, а средства позволяли, матросские семьи предпочитали снять комнату или «угол на стороне».

Вот как описывает такой «угол» в повести «Матроска»[237] Константин Станюкович:

«Эта низенькая комната с русской печью, покосившимися углами и двумя окнами почти в уровень с немощеным переулком поражала своею чистотой. Видно было, что хозяйка привыкла к порядку и заботилась о том, чтобы придать своему скромному жилью уютный вид.

Ситцевый чистый полог разделял комнату на две части. В одной был небольшой стол, покрытый цветным столешником[238], несколько стульев, шкапчик с посудой, гладильная доска и корзины с просушенным бельем. За пологом главное место занимала большая двуспальная со взбитой периной кровать, прикрытая разноцветным ватным одеялом, горкою подушек в свежих наволочках. Большой красный сундук с бельем и платьем, запертый висячим замком, дополнял убранство спаленки. Прямо против кровати, в переднем углу, была устроена божница[239] с несколькими образами, суровые лики которых выдавали старообрядческое письмо. Перед образами теплилась лампада и стоял ряд тонких свечей желтого воска, которые зажигались по праздникам.

Покатый пол, сиявший белизной своих выскобленных и чисто вымытых досок, украшался “дорожкой” из черной смолистой пахучей пеньки. Самодельные ситцевые шторки закрывали окна от любопытных глаз, и на подоконниках красовались горшки с цветами, преимущественно геранью. А на выбеленных стенах висело несколько лубочных картин духовного содержания и — между ними — большая раскрашенная литография, изображающая грешников в аду».

Стремление нижних чинов перевести к месту службы свои семьи приобретало зачастую такую массовость, что флотское начальство пыталось регулировать приток «женок» и детей в военно-морские базы законодательными методами. 15 февраля 1856 года Инспекторский департамент Морского министерства издал особый циркуляр, в котором отмечалось, что «семейные нижние чины Морского ведомства, преимущественно из поступивших в недавнее время на службу и оставившие свои семейства на родине, нередко вызывают их оттуда, не предварив об этом своего ближайшего начальства и не получив следственно ни разрешения на такой вызов, ни удостоверения в возможности быть помещенными в казенных квартирах.

Последствием этого бывает, что семейства, по прибытии к мужьям, если казенного помещения получить не могут, проживают на собственном иждивении, приходят в совершенную бедность и, опираясь на это, обременяют начальство просьбами о казенном помещении, за неимением которого и само начальство в большом затруднении».

В этой связи Инспекторский департамент потребовал объявить всем женатым нижним чинам строжайший запрет на вызов семей без разрешения начальства. Таковое разрешение могло быть выдано в двух случаях — при наличии свободных помещений, а также при способности отца семейства либо самого семейства снять себе «угол» для проживания.

Со временем в ряде городов образовались целые «слободки», где жили семейные матросы. Слободами в России именовали обособленные поселения, чаще всего за городской чертой.

Так, большие матросские слободы были во вновь основанном Санкт-Петербурге, причем располагались они в разные годы в разных местах. Первые появились в районе Адмиралтейства, на месте современных Морских улиц. Были также слободки в районе современной Охты.

Была «матросская слобода» и в Москве, вот только к морякам она имела крайне опосредованное отношение, и матроски в ней никогда не жили. Дело в том, что «матросами» в Москве XIX века именовали работников парусной фабрики, располагавшейся на берегах Яузы. Позже в тех местах была создана и богадельня для старых и увечных одиноких матросов. По ней получила название улица Матросская Тишина.

В 1870-х годах матросская («экипажная») слободка появилась и в недавно появившемся на карте порту Владивосток. «Экипажной» ее именовали потому, что здесь выдавали небольшие земельные участки нижним чинам Сибирского флотского экипажа. Главная улица слободки была, естественно, Экипажная, а остальные носили имена кораблей, входивших в состав Сибирской флотилии, — Абрекская (в честь винтового клипера «Абрек»), Тунгусская (в честь винтовой шхуны «Тунгуз»), Маньчжурская (в честь винтового транспорта «Маньчжур») и Японская (в честь винтового транспорта «Японец»). Не был забыт моряками и соседний овраг, именовавшийся «Гайдамакским» в честь винтового транспорта «Гайдамак»).

Лучшим вариантом для жены матроса было устроиться «при флоте», то есть обслуживать морских офицеров. Чаще сего матроски занимались стиркой белья (указание на это есть и в интерьере вышеописанной комнаты), приготовлением пищи, а также уборкой в офицерских квартирах.

Случалось, конечно, что женки нижних чинов оказывали офицерам и другие виды «услуг». Впрочем, мужья за этим активно следили, привлекая друзей и сослуживцев. Бывало, что женкам-прачкам категорически запрещалось брать белье у холостых офицеров. Что же касается ухажеров из числа нижних чинов, то случались даже их убийства ревнивыми мужьями.

Отношение к вдовам и детям погибших и умерших на службе моряков было традиционно крайне благожелательным.

Еще Морской устав Петра Великого требовал давать вдовам и детям убитых в сражении ту долю добычи, что причиталась покойным. Если же кормилец умирал от увечий, полученных в результате боя, либо от старости, то жене полагалась одна восьмая доля от его содержания, а детям — одна двенадцатая.

Вдове матроса в возрасте от 40 лет и старше пенсия полагалась до смерти. Если же супруга умершего была моложе 40 лет, то было возможно два варианта — либо ей выплачивали единовременно годовое жалование супруга, либо уравнивали в правах с предыдущей категории (впрочем, только в том случае, если она была столь увечной, что не могла выйти замуж). Дети мужского пола пользовались пенсией до десяти лет, а женского — до 15 лет.