На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго

Глава 6. СТАЛЬНЫЕ КАЗАРМЫ

Теперь поговорим об условиях жизни нижних чинов, обитавших первоначально в носовой части судна, а позже — во всех отсеках, где для них было место. Кстати, размещение матросов в носовой части корабля имело и другие причины, далекие от гальюна.

Итак, офицеры жили в кормовой части боевого корабля, а матросы — в носовой. Пространство жилых палуб между ними во флотах многих стран — и в первую очередь в британском флоте — исторически занимали солдаты морской пехоты. Расположение морских пехотинцев именно в центральной части корабля было продиктовано несколькими причинами, главной из которых была… безопасность офицеров.

Дело в том, что «морские солдаты» комплектовались не из числа собственно моряков, а из военнослужащих обычных пехотных полков, всегда относившихся к морякам с их пайками, ромом и вольницей крайне негативно. Поэтому контингент морской пехоты был предназначен для того, чтобы в зародыше гасить любые бунты матросов. Кроме того, именно в помещениях морской пехоты хранились запасы стрелкового оружия и боеприпасов, которые могли понадобиться в случае абордажного боя.

Если же вспомнить роман Роберта Луиса Стивенсона «Остров сокровищ», то там ситуация почти аналогичная — командный состав шхуны «Эспаньола» располагается на корме. Но вот порох и оружие хитрый главарь пиратов Джон Сильвер под шумок велел перетащить в помещения команды. К счастью, непорядок заметил вечно недовольный капитан Александр Смоллетт:

«Отлично, — сказал капитан. — Если вы до сих пор терпеливо меня слушали, хотя я и говорил вещи, которых не мог доказать, послушайте и дальше. Порох и оружие складывают в носовой части судна. А между тем есть прекрасное помещение под вашей каютой. Почему бы не сложить их туда? Это первое. Затем, вы взяли с собой четверых слуг. Кого-то из них, как мне сказали, тоже хотят поместить в носовой части. Почему не устроить им койки возле вашей каюты?»

Как мы помним, идея капитана была поддержана доктором Дэвидом Ливси.

«Понимаю, — сказал доктор. — …Вы хотите устроить крепость в кормовой части судна, собрать в нее слуг моего друга и передать им все оружие и порох, которые имеются на борту, другими словами, вы опасаетесь бунта».

Но вернемся к вопросам обитаемости кораблей Российского Императорского флота.

На крупных кораблях (броненосцах и крейсерах) отдельная каюта полагалась старшему боцману корабля. Случались, впрочем, варианты двухместного и даже одноместного размещения — все зависело от количества места на корабле. Меблировка каюты старшего боцмана обычно мало отличалась от обстановки офицерского помещения.

Несколько хуже жили и кондукторы. Чаще всего они обитали по четверо или даже шестеро. Но с определенным комфортом.

Например, кондукторская каюта на минных крейсерах типа «Финн» помимо трех коек могла похвастаться ящиками для белья и одежды, умывальником, шкафом и полками.

Все остальные нижние чины «Финна» размещались в отсеках и коридорах так называемой «жилой палубы», причем на каждого матроса приходилось по три-восемь кубических метров жизненного пространства. По тем временам это был далеко не самый плохой показатель.

Спали матросы либо в подвесных гамаках, куда вкладывались койки, либо прямо на полу. Гамак был не ячеистый веревочный, как мы привыкли видеть на дачах и пикниках, а сплошной, из парусины. Что же касается матросской койки, то она была очень интересным предметом и использовалась вовсе не только для спанья.

Согласно решению Адмиралтейств-Совета Морского министерства от 21 августа 1868 года, койка представляла собой тюфяк из «канифасной[67] парусины № 3»[68] длиной два аршина 10,5 вершка (191,3 сантиметра), шириной 107 см и глубиной (при подвешивании) 54 сантиметра Как полагается гамаку, койка имела две деревянные рас-порки, к которым крепились канатики, необходимые для подвешивания «кровати».

На изготовление койки шло пять аршин 12 вершков (четыре метра девять сантиметров) канифаса, 24 золотника[69] (103,2 грамма) парусных ниток первого сорта, пять золотников (21,5 грамма) желтого воска, 32 фута (9,8 метра) троса сечением три четверти дюйма (19 миллиметров) «для канатки кромов и бантов» и 73 фунта (22,3 метра) — «для шкентросов», 21 фут (6,4 метра) дюймового троса «для вытягивания койки», два железных кольца диаметром 2,5 дюйма (6,4 сантиметра) и толщиной 3/8 дюйма (9,6 миллиметра), четыре квадратных вершка (84 сантиметра) юфтяной кожи «для обшивки коушей и части троса, служащего для вытягивания койки», 57 кубических дюймов дуба для распорок, 3 3 фута «стеклени»[70] для шнуровки койки и 12 золотников (51,6 грамма) листового железа.

Койка набивалась пробковой крошкой или капковой ватой[71]. Капкой набивалась и подушка. Следовательно, на постельных принадлежностях можно было не только спать, но и использовать их в качестве плавучего средства.

Спали моряки не НА койке, а В койке. И то неудивительно. Ведь подвешенный к подволоку отсека гамак был сродни люльке. При этом спят именно В люльке, а не НА люльке. Такая вот, если позволите, аналогия.

И еще один важный момент. Использовать койку для спанья разрешалось только ночью. Во время дневного отдыха матросы дремали либо на расстеленных брезентах, либо прямо на палубе.

Койку надо было уметь вязать. Подушка и другие постельные принадлежности укладывались на тюфяк, после чего он скатывался в трубку и обвязывался крест-накрест просмоленными концами. Заметим, что шлагов[72] при увязывании койки должно было быть ровно пять — не больше и не меньше. Затем каждый матрос вкладывал свою койку с определенную, пронумерованную ячейку в борту (в комплексе эти ячейки назывались «коечными сетками»). После чего вся конструкция укрывалась, в случае сырой или дождливой погоды, хорошо просмоленным брезентом.

Добавим также, что все койки устанавливались с уклоном в сторону кормы. На крупных кораблях угол уклона составлял 60°, а на малых судах — 30°.

Койки должны были быть строго одного размера и толщины, чтобы войти в коечную сетку и иметь красивый ровный вид, ласкающий взор старшего офицера. Причем произвести все эту операцию надо было лишь за пять минут. Проще было кадетам и гардемаринам, плававшим на кораблях для практики в морском деле, — они обычно платили за вязку коек дневальным из числа матросов.

Койка использовалась не только как спальная принадлежность либо спасательное средство. Имела она и военное значение. В бою из коек возводили целые траверзы, в которых увязали и теряли убойную силу вражеские пули и осколки. Последний раз в истории Российского Императорского флота коечные траверзы успешно использовались в ходе Цусимского морского сражения. Если же койки оставались побортно, то они составляли неплохую защиту для комендоров[73].

Вещи нижних чинов хранились в так называемых рундуках[74] либо в чемоданах. Хранились они в жилой либо батарейной палубе — в зависимости от того, где было больше места. С конца XIX века рундуки стали делать из железа, дабы не создавать потенциальные очаги пожара Рундуки было положено ставить у стен отсеков, а на берегу для них предназначались специальные помещения — «баталерки», либо «чемоданные комнаты».

Добавим, что матросский «чемодан» середины XIX — начала XX века представлял собой… парусиновый мешок «из некрашенной со стройками и вчетверо сложенной парусины № б». Выдача багажа владельцам производилась исключительно в строго определённое время — в частности, для проветривания и переборки вещей.

Согласно приказу управляющего Морским министерством от 11 января 1869 года, каждому нижнему чину полагалось по два чемодана (большой и малый), по одному матрасу, «головной подушке» и одеялу, а также по две простыни и наволочке. Эти вещи использовались только во время кампании, а по ее окончании сдавались на судовые склады.

Срок службы для чемоданов был установлен из расчета десяти лет, а матраса — шести шестимесячных кампаний. Подушка служила две кампании, одеяло — восемь кампаний, простыни и наволочки — по две кампании. «Мелкой пробке, которою набиваются матрасы» и «конскому волосу, которым набиваются подушки», срока не полагалось.

«Большой чемодан» имел длину два фута и девять дюймов (84 сантиметра), ширину — один фут и два дюйма (около 33 сантиметров), высоту — один фут (около 31 сантиметра). Длина «малого чемодана» составляла один фут и два дюйма, ширину — один фут, а высоту — 9 дюймов (около 23 сантиметров). Для мелких судов было возможно изменение размеров ручной клади исходя из объемов их внутренних помещений.

Матросский матрас имел длину два аршина семь вершков (173,7 сантиметра), ширину 15 и толщину — один вершок (соответственно 66,8 сантиметра и 4,5 сантиметра). В каждый матрас укладывалось 12,5 фунта (5,6 килограмма) крошеной пробки или капки. Вес наполнителя мог колебаться в пределах четверти фунта (приблизительно 113 граммов), а вес всего матраса не превышал 14 фунтов (6,3 килограмма).

Подушка изготовлялась из «равендука» (толстой льняной парусины) длиной 15 и шириной 12 вершков (соответственно 66,8 сантиметра и 53,4 сантиметра). Набивка подушки состояла из четырех фунтов (1,8 килограмма) конского волоса.

Одеяло изготовляли из желтого верблюжьего сукна, «обшитого кругом красным кумачом». Длина одеяла составляла два аршина и 9,5 вершка (166,5 сантиметра), а ширина — два аршина (142,2 сантиметра). Вес одеяла колебался в пределах от четырех фунтов 40 золотников до четырех фунтов и 50 золотников (около 1800 граммов).

Простыню и наволочку производили из беленого «фламского»[75] полотна Простыня имела длину три аршина и ширину один аршин восемь вершков (соответственно, 213 сантиметров и 74,4 сантиметра). Размеры наволочки — длина 15 вершков, а ширина 12 вершков (соответственно, 67,5 сантиметра и 54 сантиметра).

В апреле 1872 года был утвержден новый образец матраса. Он стал иметь 15 поперечных внутренних простенков, а вес пробки увеличился до 13 фунтов (5,85 килограмма), а ее количество могло колебаться в пределах половины фунта.

Для приема пищи с подволока[76] опускались столы, которые в обычное время крепились к потолку. Столы первоначально делались из дерева, а позже — из железа. Сверху металлические столешницы покрывали линолеумом. Для сидения предназначались разборные лавки.

Вот что писал в рапорте на имя управляющего Морским министерством адмирала Федора Авелана (1839–1916) вице-адмирал Степан Макаров по итогам смотра новейшего броненосного крейсера «Громобой»:

«При осмотре мной крейсера “Громобой” я был поражен отсутствием всяких удобств для жизни матросов на наших новых судах. Офицерье помещены роскошно, низшие же чины живут в различных коридорах, казематах и других помещениях, случайно оставшихся не занятыми под машины и пушки. В этих местах для удобства низшего чина не сделано ничего…»

На кораблях небольшого размера условия жизни команды были куда более тяжелые. Например, на миноносце «Ревель» матросы жили в помещении, расположенном под баком и боевой рубкой. Вентиляция командного помещения была из рук вон плохая — в холодное время года из-за дыхания матросов влажность увеличивалась настолько, что капли образовывавшейся на потолке воды стекали по крашенным масляной краской стенам. В результате на полу отсека постоянно стояли большие лужи.

В этой связи нелишним будет заметить, что ничуть не лучше были условия для нижних чинов на бронепалубном крейсере первого ранга германской постройки — крейсере «Аскольд». Из-за отсутствия деревянного настила на верхней палубе стальной подволок постоянно отпотевал, в результате чего вода лилась людям прямо за шиворот. Как выяснилось, у немцев теплоизоляцию в командных помещениях не делали, а в российском Морском ведомстве при выдаче заказа на постройку крейсера об этом как-то умудрились забыть. Самое интересное, что такая «экономия» на личном составе кораблей в самом германском флоте продолжалась чуть ли не до Второй мировой войны.

Не лучше были условия жизни экипажа на бронепалубных крейсерах второго ранга «Изумруд» и «Жемчуг», где струи воды с подволока были частым явлением и в офицерских каютах. Возможно, все дело было в огрехах проекта — крейсера строились на базе легендарного крейсера «Новик», блестяще проявившего себя при обороне Порт-Артура в 1904 году. А «Новик» был также германской постройки — его Морское ведомство заказало германской фирме Шихау (Schichau), верфи в городе Эльбинг (в наши дни — польский город Эльблонг).

«Поглядели бы на наши костюмы. Ходим эскимосами, спим под несколькими одеялами; завелись какие-то наушники, наголовники, напульсники. На грудь капают крупные капли; глядишь, к утру и одеяло промокло. Пришлось идти на выдумки: придумывать подвесные коробочки, губки, а еще лучше — накрываться поверх всего взятой из лазарета клеенкой.

Удивляюсь, как это никто из нас вместо плавания не оказался в госпитале», — писал в дневнике судовой врач «Изумруда» Владимир Кравченко.

Как ни странно, но очень часто работы по модернизации кораблей не только не способствовали комфорту личного состава, но наоборот — осложняли его жизнь. Например, на том же бронепалубном крейсере первого ранга «Аскольд» после Русско-японской войны численность нижних чинов выросла с 545 человек до 627 (не считая 15 матросов, обслуживавших штаб командующего Сибирской флотилией, флагманским кораблем которой был крейсер). В результате часть матросов не имела собственных шкафчиков и рундуков, более того, им негде было даже спать.

Любопытная деталь — на кораблях Российского Императорского флота матросам категорически запрещалось пользоваться ножами, кроме тех, что носились в ножнах на поясе. Причем убирать было положено сразу же после употребления. Так боролись с травматизмом.

Спички были также прерогативой офицеров — матросам не доверяли во имя пожарной безопасности. Вместо «серников» использовались специальные «запалы», которые хранились в герметичных латунных ящиках. Когда экипажу разрешалось курить, запалы зажигались по команде вахтенного начальника.

Наиболее тяжелые условия службы были на подводных лодках.

Вот воспоминания одного из первых русских подводников, Василия Александровича Меркушова, об американских подлодках фирмы Lake. Идет первое десятилетие XX века:

«Усов[77] отправился осматривать готовую лодку. У пристани стояло какое-то странное сооружение с плоской деревянной палубой, возвышающейся на каких-нибудь два фута над водой. Середина его была занята командирской рубкой с надписью «Сиг»[78], а ближе к кормовому флагу помещался какой-то кожух с торчащей из него дымовой трубой.

Небольшие размеры судна, его странный вид, малое возвышение над водой — все это как-то не вязалось с установившимися представлениями о военном корабле…

Через узкий носовой люк Усов спустился внутрь и попал в освещенное электричеством уютное жилое помещение, отделанное под красное дерево, с кожаными диванами с подъемными спинками и шкафчиками для вещей личного состава.

В самом носу, отделенное двумя массивными стальными переборками с герметически закрывающимися дверями, находилось водолазное отделение с дверью в днище для выпуска водолаза из подводной лодки.

Между жилым и машинным отделениями помещалась кухня с электрическими баками, кастрюлями, чайниками и прочей посудой. Все на подводной лодке делалось посредством электричества, получаемою от батареи аккумуляторов, занимавшей большую часть носового трюма.

Трап из кухни вел наверх в командирскую рубку, где были сосредоточены все средства управления. Иллюминаторы. из толстого стекла, вделанные в стены рубки, пропускали достаточно света. Подойдя к перископу и ворочая его во все стороны, Усов начал осматривать горизонт, восхищаясь ясностью и отчетливостью изображения.

Спустившись вниз, мичман прошел в машинное отделение, сплошь заставленное бензино-и электромоторами и прочими механизмами, необходимыми для плавания подводной лодки, которая оказалась вооруженной тремя минными аппаратами».

Впрочем, экипажу «Сига» еще повезло — на многих подлодках того времени экипаж — и матросы, и офицеры — спал вповалку прямо на палубе.

Но не надо думать, что обитаемость русских кораблей была худшей в мире. Вот отчет Меркушова о ситуации на подлодках типа Е британского флота. Речь идет уже о периоде Первой мировой войны:

«Нас особенно поразило, что при таком большом районе надводного плавания (3000 миль) на английских лодках решительно ничего не сделано для сбережения сил личного состава и ему не предоставлено никаких удобств. У них не было даже ватерклозета, а стояло огромное выносное ведро (тюремная “параша”), над чем мы много смеялись, так как решить этот вопрос было совсем нетрудно, и впоследствии Ревельский порт установил им ватерклозеты нашего образца.

Команда валяется где попало, на палубе или подвешивается в койках. Для офицеров имеется кают-компания, где стоят две койки с выдвижными досками, служащими кроватями для других офицеров (их всего четыре человека), шкаф для платья и белья, стол посередине — вот и все. Это тем более удивительно, что тип Е является последним словом британской техники. На наших лодках обращено большое внимание на размещение личною состава. Половина команды, на малых лодках и большая ее часть на лодках 2-го ранга помещаются на рундуках и диванах, офицеры имеют кают-компанию с койками по их числу. На “Акуле”, хотя она проекта 1906 года и всего 370 тонн водоизмещением, имеются отдельные каюты для каждого офицера и, кроме того, кают-компания. Из-за этого англичане не называют “Акулу” иначе, как подводной яхтой, хотя при много меньшем водоизмещении она вооружена вдвое сильнее, имея восемь минных аппаратов против четырех у англичан».

В середине XIX века понятие комфорт нижних чинов понималось несколько по-иному (если существовало вообще). В этой связи интересно ознакомиться с фрагментами рапорта медицинскому инспектору Петропавловского порта младшего врача 24-го флотского экипажа и судового врача фрегата «Аврора», доктора медицины Виталиса Вильчковского. Вот что он писал о мерах гигиены, принимавшихся во время перехода парусного фрегата из Кронштадта на Дальний Восток в 1853–1854 годах:

«Благодаря стараниям г. капитана, команда снабжена была достаточным количеством белья (не менее 12 штук у каждого), шерстяными чулками, одеялами и рубахами, теплыми бушлатиками, шапками для предохранения от дождя (зюйдвестками), летнею одеждой и обувью, нагрудниками, набрюшниками и т.п. Обращаемо было всевозможное внимание на чистоту тела, белья и коек команды, а также палуб при хорошей погоде, ставились для чистоты воздуха виндзейли в палубе. Кроме того, производились окуривания ее хлором, уксусом и жженым кофеем, часто перебирались тюфяки и подушки команды, набитые превосходным и чистым конским волосом. Пища отпускалась в достаточном количестве и превосходных качеств, а при ежедневных осмотрах как отпускаемой в артели сырой провизии, так и приготовленной из нея пищи, я не только мог убедиться в выше сказанном, но еще узнал, что пища эта команде очень нравится. К чести г. капитана и г. офицеров нужно добавить, что всеми зависящими от них средствами старались они поддерживать бодрое и веселое расположение духа команды.

На рейдах производилась свежая провизия возможно хороших качеств — при уходе из портов брали с собою кроме живности возможно большое (по состоянию термометра) количество свежего мяса, которого части для дальнейшего сохранения от порчи мы солили, кроме сего в изобилии запасались огородною зеленью. В бурное и сырое время команде, кроме обыкновенной чарки рома, производилась дача крепкого пуншу (состоящего из рому пополам с водою кипяченою, сахару и настоя ароматических кореньев) раз или 2 раза в сутки. В дождь или туман команде, свободной от работы, позволялось уходить в палубу[79] и имели строжайший надзор за тем, чтобы люди не ложились отдыхать на сырой палубе, ночью же — чтобы не вставали без обуви; остающиеся же наверху снабжены были непромокаемыми пальто и брюками (Waterproof). В дурную погоду команда ходила испражняться в устроенные в батарейной палубе ватерклозеты».

К сожалению, принимавшиеся меры не всегда помогали. Вильчковский в рапорте отмечает «сильные ревматические боли суставов», болезни десен, а также общую усталость. Лазарет часто не мог вместить всех больных, под размещение которых была отдана батарейная палуба, куда и перенесли лазарет.

Спустя 15 лет на парусно-винтовом корвете «Аскольд», плававшем в Средиземном море, командованию и медицинскому персоналу удалось добиться настолько серьезных санитарно-гигиенических успехов, что они были описаны в отдельном приказе по Морскому ведомству. В чем же они состояли?

Прежде всего, постоянно производилась дезинфекция трюмов (специальными средствами и обычной «помывкой»), «так что даже во время жаров не было заметно дурного трюмного запаха». Кстати, в жаркие дни погрузка угля и сообщение с берегом выполнялись наёмными работниками из портов.

Вода для питья использовалась опресненная с добавкой при сильной жаре чарки красного вина из расчета на одного человека. В портах командные коки готовили исключительно из свежего мяса и зелени, а хлеб выдавали только свежепечёный, а не в виде сухарей. «Продажа на корвете разного рода плодов, селедок и проч. была запрещена».

В летние месяцы нижние чины носили белую одежду, не снимая тем не менее нательную хлопчатобумажную рубашку. С заходом солнца матросы переодевались уже в шерстяную одежду. В тёплое время на якорной стоянке в шесть часов утра и в пять часов вечера матросы купались. Если же корабль был на ходу, то купание заменялось окачиванием забортной водой из брандспойтов. На якоре же по окончании корабельной приборки натягивались тенты, которые убирались в пять часов вечера для проветривания палубы. В восемь вечера, перед раздачей коек, тент ставили вновь. Спала большая часть команды на верхней палубе.

Требовавшие напряжения сил артиллерийские учения производились, по возможности, утром либо вечером — «до наступления жаров» и «по прошествии жаров». Гребцы на шлюпках работали в соломенных шляпах. А кочегары при ходе под парами получали воду с ромом или с красным вином.

Не были забыты и «дурные» болезни.

«Наконец, также были приняты меры против заражения команды сифилисом, для чего местные врачи были приглашаемы за особую плату производить, по возможности, частый осмотр проституток в тех публичных домах, которые были посещаемы нашими матросами.

Корабельный врач с особенным вниманием следил за таким осмотром, и в течение года из 330 человек команды было не более 17 венерических больных».