На всю жизнь и после (СИ)

Глава 8. Часть 2

— Не бойся, — сказал Малиот, протягивая ему цветок. — По глазам вижу, что ты воспользовался силой и за спиной у тебя что-то есть.

Борис опустил левую руку, и электрошокер-дубинка превратилась в дым.

— Любопытно, что это не пистолет или нож. Не похоже на Виктора, да и на унтов в целом. Неужели тебе до сих пор не объяснили, как поступают с нарушителями правил?

— В том-то и дело, что объяснили. Я не должен это делать, никто не должен.

Неподвижная лилия была от Бориса на расстоянии вытянутой руки, но казалось, что цветок приближается. Чувство, как в тот раз, когда он впервые практиковался с куском сала. Теперь с одним отличием — он тянулся к цветку. Однако, такое чувство не вызывали другие объекты, которые обладали магией хинтов: сам Малиот или кристаллы на столе.

— О-хо-хо! Ты хоть понял, чем может обернуться этот протест? И казалось бы, нарушители сами виноваты. Это не яма, в которую можно случайно наступить. Правила просто так не нарушишь.

«Ну да, ну да, что ты говоришь, прямо так запросто и не нарушишь», — подумал Борис.

Малиот щёлкнул пальцами, в которых лежал цветок. Лилия вспыхнула, и от неё отлетели золотые и слегка прозрачные ленты света. Они ударялись о стены и потолок сферы, и по её поверхности начали расходиться трещины. Малиот отошёл к столу, заливаясь смехом, и принялся укладывать в выдвижной ящик принесённые Борисом предметы. Осколки сферы осыпались и растворялись, не долетая до пола.

— Честно говоря, зря я начал этот разговор. Дело, конечно, твоё. Правилами не запрещено, идти против этих самых правил. Я же угадал, ты не собираешься просто отворачиваться от наказаний? — лицо Малиота вмиг посерьёзнело.

— Угадали. Хорошо, что это тоже не запрещено.

— Позволь я задам последний вопрос, и мы сменим тему, — Малиот вернулся к своей игривой манере. — Можешь ответить, как хочешь, — даже да или нет сойдёт. У тебя есть план?

— Нет. Нет того решения, которое устроит всех.

— Они тебя в пепел превратят, когда будет нужно, а ты думаешь, как бы их не задело. Хотя нет-нет, я же обещал, что на этом всё. Ты же слышал о нашей вере?

Борис кивнул, а Малиот только после этого продолжил:

— Вам унтам такая религия пришлась бы в пору. Вам и делать ничего не надо, а вас будут принимать за глубоко верующих, — сказал Малиот и раскатисто рассмеялся, а потом резко прервал себя и нарисовал на рту символ веры указательным пальцем.

Юноша, понимая, что разговор не будет коротким, уселся на скамью позади него.

— А Виктор бы попросил разрешения присесть.

— Так я не Виктор, — на выдохе сказал Борис, пока вставал, — но всё-таки простите меня. Может, мы присядем?

— Нет. Лучше пройдёмся по церкви. Я тебе всё расскажу.

Малиот указал на дверь и когда он взялся за ручку, то посмотрел на Бориса; яркая улыбка исчезла с лица хранителя церкви, уступив место неподвижной маске. Мужчина слишком сильно изменился, молодого унта не оставила равнодушным разница между двумя оттенками этого хинта. Он даже хотел броситься на него, чтобы пощекотать.

Когда дверь открылась, Борис увидел, что в просторной зале стало больше людей. Они стояли в очередях к четырём столам, которые огибали кругом колонны, поддерживающие свод. Лица прихожан были спокойными и умиротворёнными, их глаза смотрели строго в одну точку. Некоторые переговаривались, но делали это кротко, односложно и приглушёнными голосами. Столы были накрыты белыми скатертями с красными вышивками символа веры во всю длину; на каждом стояла серебряная чаша с прозрачной жидкостью, а оставшееся место занимали пухлые кубики шоколада размером со спичечный коробок. Около каждого стола стояло по одному юноше, все они были одеты в одинаковые синие рясы с белыми полосками на рукавах и подолах.

— Сегодня суббота, день, когда наш Бог разрешает получить удовольствие от сладкого, — сказал Малиот в полголоса. — Только нужно насладиться одним ломтиком сполна, не спеша пережевывая и проникаясь каждой гранью вкуса.

Борис заметил, что прихожане в очередях смотрят на человека, который поедает шоколад. Они смиренно ждут, у всех руки опущены и скрещены замком. Такое положение показалось Борису неудобным, потому что предплечья скручивались в своеобразную спираль. Видимо, это был аналог сложенных ладоней.

— Да. Вполне разумно, — Борис подстроился под звук голоса своего собеседника. — Когда ем шоколад, уже на третьей дольке перестаю чувствовать тот самый вкус, удовольствие, что было при первом укусе.

— Вот, — Малиот приобнял Бориса и выставил руку вперёд, — попробуй. Дети мои, — обратился он громко к прихожанам, — позвольте непосвященному приобщится к нашему таинству.

Прихожане, не успел Малиот закончить, сделали шаг в сторону. Их глаза теперь смотрели на юношу, который сразу же пошёл к столу.

— Смочи перста в чаше.

Борис опустил пальцы в чашу, от которой пахло медицинским спиртом.

— Стряхни лишнее и бери этими перстами шоколад. Клади его целиком в рот и обсасывай, пока он не начнёт плавиться.

Шоколад был горьким, сладость почти не чувствовалась, только горечь, которая расцветала ближе к горлу.

— Теперь пережёвывай, медленно и старайся держать кусочки на языке.

Он исполнял указания Малиота и мельком поглядывал на прихожан, ему показалось, что у них как-то посветлели глаза. Неужели унт среди этих верующих действительно в почёте? Борис жевал так медленно, что челюсть начало сводить. Когда его рот был полон шоколадной массы, он посмотрел на Малиота, ожидая приказа проглотить.

— Погоняй во рту немного, посмакуй и проглатывай. Всё как можно медленнее.

— Спасибо, — сказал Борис верующим, пропустившим его без очереди, и кивнул, изображая поклон.

Он подошел к Малиоту, а прихожане вернулись к своему ритуалу. Юноша наклонился к уху мужчины и самым тихим шепотом, на который был способен, сказал:

— А вы сами в это верите?

Малиот отпрянул от него, но в лице не изменился.

— Конечно верю. И моя вера столь же крепка, как и желание не навредить людям. Давай продолжим в том дальнем углу, чтобы не мешать им.

Пока они шли в укромное место рядом с алтарём, Малиот указывал на расписанные стены, чуть ли не гладя их. Пейзажи были изображением того рая, в который попадают адепты религии, если соблюдают заповеди. На портретах запечатлены святые, как пример подвига ради веры, а он описан в табличке рядом с каждой картиной.

Малиот объяснил, что заповедей, которые чтут инсенты, как и правил для хинтов и унтов, семь штук:

Не вреди другим.

Неси учение людям, но не умоляй, не угрожай, не ври.

Помогай всем, кто утратил над собой контроль и рушит свою душу.

Чти личные владения. Любой обмен выполняй честно.

Не убей. Не кради. Не прелюбодействуй.

Чти предков и думай о детях.

Помни, кто ты есть и не давай забывать остальным.

— Они даже чем-то похожи, только наказания разные, — сказал Малиот.

— Вот они не знают наверняка, что их ждёт за нарушение правил, — оттуда ещё никто не вернулся. Но они продолжают чтить свои заповеди. Почему бы не сделать то же самое для хинтов и унтов? Если мы так любим людей, почему не использовать их же методы?

— Не все они соблюдают заповеди, ты сам это прекрасно понимаешь. Кто в наше время не без греха? Хотя представь, чтобы случилось, если у них было то же самое, что и у нас. Абсолютный порядок, все бы по струнке ходили. Но убивать запрещено пятой заповедью, поэтому живут они вот так.

— Порядок не должен коваться страхом.

— Сильно сказано, но смысла в этих словах нет, пока нет альтернативы. Модель работает уже тысячи лет. Такое не сломаешь.

— Зачем ломать, когда можно просто изменить, переплавить?

— Вот и займись, а я погляжу. Ты спросил о моей вере. Без веры я бы не получал силы. Хинт собирает безин у людей, которые подавляют свои порывы. Так и зародилась эта вера Инсен, хинты придумали её. Меня всё устраивает, и менять я ничего не хочу.

У Бориса не было другого выбора, кроме как изменить существующий порядок. Он зажат своими принципами и нарушенным правилом. Ему хотелось рассказать об этом Малиоту, чтобы в его глазах укрепить свою решимость всё поменять. Юноша хотел, чтобы среди палачей, которые придут за ним, хотя бы не было его знакомых.

— Я займусь. А вы тогда смотрите. Смотрите, как рушится ваш тысячелетний механизм, и даже не смейте отворачиваться, — ответил Борис, голос его был холоден и твёрд. — Постарайтесь прочувствовать падение всем букетом своих эмоций и чувств.

Каменная маска на лице Малиота треснула, и он улыбнулся, оскалив зубы. Мужчина резким движением руки прикрыл рот и завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.

— Спасибо вам, — сказал Борис, — простите, что наша встреча так нелепо закончилась. До свиданья.

Он уходил неспешно, внутри было пусто: ни чувства стыда или тяжести от совершённой глупости. Молодой унт понимал, что серьёзно оступился, и теперь не получиться сослаться на то, что им двигал ураган чувств и эмоций. Борис высказал слова, которые были у него на душе. Он стал загнанным в угол зверем, ему просто не оставили выбора.

Когда Борис спускался по ступенькам храма, он заметил краем глаза движение сбоку за перилами и подошёл ближе. В углу между ступеньками и зданием сидел мужчина, брюнет лет тридцати, закутанный в пыльное, грязное белое покрывало с жёлтыми подтёками. На его худосочном теле висела относительно чистая одежда, которая была такой, по крайней мере, с утра. Сам он тоже отличался схожей опрятностью.

Когда мужчина увидел Бориса, то сильнее вжался в угол и натянул выше покрывало. Юноша присел на корточки и начал вглядываться в лицо бродяги, его потянуло к незнакомцу так же, как и к цветку в руках Малиота. Ему хотелось заглянуть в глаза и увидеть то, что вмиг объяснило это притяжение. Бродяга бросил на него взгляд дрожащих зрачков. Белки были золотыми, радужка белая как чистый лист бумаги, на котором лежал крест.

— Это одержимый… хинт-одержимый, — сказал Малиот, стоя у открытой двери, — Мы помогаем ему, как можем, но его прямо тянет к этому углу.

— Он чего-то боится?

— Конечно. А ещё он стесняется, любит, терпит и так далее. Над ним взяли верх чувства, которые сдерживают людей. Такие одержимые не вредны, поэтому их не убивают, — губы Малиота задрожали, и он прикрыл их рукавом.

— Как его зовут?

— Кличка «Крестец», но называли его Митей. Он был анлотом. Ещё немного и стал бы малиотом, мог встать во главе церкви… этой церкви. Анлотов ты видел сегодня, мальчики, которые стояли рядом со столами.

— И как это случилось? Как он стал одержимым?

— На этот вопрос тебе точно никто не ответит. В чужие чувства с головой не залезть. Никто ведь не знает, что у другого на уме. Я думаю, он слишком долго сдерживал себя и поддался чувствам.

— Сгорел на работе, получается. Да, интересно получается.

— Но не все хинты такие, есть же хозяева кафе, например. Кто идёт по пути веры рискует больше всех.

— Но и получает больше, — сказал Борис, посмотрел последний раз в дрожащие глаза бродяги и поднялся, — Простите, если что не так, Малиот. До свидания.

— Погоди, Борис, — сказал он и протянул юноше синий футляр, который держал в рукаве, — передашь Аристократу. Только держи в руках и сильно не сжимай.

— Хорошо. Могу идти?

— Конечно. До встречи. Заходи, когда надумаешь. Здесь тебе всегда будут рады.

Борис по пути до магазина думал о парадоксе хинтов и унтов. Одни собирают чувства и эмоции, которые завязаны на сдерживании себя, но при этом, чтобы им не поддаться они раскручивают бурю внутри и спускают с поводка свои лицевые мышцы, громкие голоса и раскатистые жесты. Другие собирают всё это буйство чувств и эмоций, но при этом сами их не испытывают и всячески подавляют, либо держат их под контролем, но от людей таких унтов не отличить.

Ещё его мысли занимал неудачный разговор с Малиотом. Он понимал, что грубо с ним обошёлся, но не мог найти причину такого отношения, возможно, на уровне инстинктов унты не любят хинтов. Одни отличаются от других, и помимо внутренней конкуренции, соперничают ещё между собой. Борис находил причину, которая скрывалась в его натуре. Для него было очевидным, что они не правы. Особенно сильно заблуждается Малиот, который хочет залезть в порядок простых вещей, но до сложных ему дела нет. Мало того, он ещё сомневается в способностях Бориса и смеётся над ним.

Казалось бы, ничего сложного сделать так, чтобы соплеменники не убивали друг друга. Раньше эта идея не вызвала у него сомнений, но сейчас, когда чувства оставили его, ему казалось, что он сам с решимостью отдастся в лапы смерти или отправит к костлявой кого-нибудь. Юноша перестал чувствовать потребность в жизни, то же самое, наверняка, ощущают остальные. Можно сказать, что смерть уже наступила. Если ты мёртв, то почему все остальные должны жить? Он понимал свою участь и осознавал положение своих соплеменников унтов: быть прислужниками людей, собирать их безин, и по этой причине, оставаться полыми внутри. Судя по всему, не все такие полые, как Борис, Виктор или Аристократ. Консуэла, Ирина, Никита не окончательно опустели, но их внутренний мир не менее хрупок. Им нельзя жить так, как велит сердце, а можно только сдерживать и контролировать себя. Они мертвы только отчасти.

Как же вложить жизнь в тех, для кого она губительна?

— О, Борис, привет, — сказал знакомый женский голос.

Юноша, погружённый в собственные раздумья, смотрел под ноги. Ему на глаза попались тёмно-коричневые сапожки на невысоком каблуке, бесцветные колготки, выглядывающие из-под бежевого плаща, чёрная обтягивающая юбка и белая блузка. Для такого делового стиля она, наверняка, шла на обед, хотя обычно предпочитала есть за рабочим столом и после продолжала работать. Борис поднял глаза выше и произнёс:

— Добрый день, Элла, — у него ещё с прошлой работы выработалась привычка переходить на официальный стиль общения с коллегами, которые были старше его по возрасту.

— Как ты? Работаешь? — сказала Элла и поправила свои длинные, крашеные волосы — блондинку выдавали её чёрные корни. Борис не сразу признал её от этой смены имиджа.

— Да, улаживал рабочие моменты.

— Кем работаешь?

— Я татуировщик, — сказал он и отодвинул правый рукав, обнажив рогатку, — вот сам себе набил.

Элла улыбнулась, и на её лице можно было прочитать удивление и тёплый восторг.

— Неожиданно. Ты всегда был такой тихий и закрытый мальчик, а тут такое. Удивил. Как тебя угораздило? Я думала, ты сделаешь тату и на этом всё.

— Не скажу, что ваш совет обратиться к Виктору изменил мою жизнь. Точно не помню, как так произошло, что я стал татуировщиком.

— А как унтом стал, помнишь?

***

В тот последний, четвёртый день на его предыдущей работе Борис сидел за столом и размышлял: «Зачем я тут сижу? Уже третий час дня, мне хочется спать, а пойти поспать я не могу. Вместо работы я думаю о белке, которая бегает в колесе внутри моей головы».

Этой белке приходится действительно несладко. Всё, что она видит своими потухшими глазами — грязно-розовое пятно ступенек бегового круга, сменяющих друг друга, как кадры киноплёнки. Вся шёрстка в залысинах от бесконечно льющегося пота. Лапки забинтованы узкими полосками белой ленты с багровыми пятнами. Хвост отняли — для бега он не нужен и в колесо может зажевать.

— Фух, как жарко! — пожаловалась Элла, которая сидела за соседним столом. — Духота, дождь будет.

Он ничего ей не ответил и вернулся к работе. У каждого свой метод, как отодрать себя от работы, а он свой уже использовал. Но одна мысль всё же проскользнула: «Мы сидим в огромном контейнере с окошками, холодно как в погребе, а ей жарко. Хотя может всему виной чёрные волосы».

Они сидели за одним столом без барьера перед двумя дешёвыми компьютерами, в будке рядом с огромным вырезом железных ворот — это главный вход в здание, построенное из бетона и железных листов. На рядах стеллажей, которые уходили вдаль на десятки метров и вверх на трёхэтажную высоту, лежали деревянные коробки. Между рядами ходили рабочие и ездили тихоходные погрузчики со свежей партией, которую Борис и Элла вносили в базу.

Скромные владения осматривал нескромный хозяин. Он раздавал указания, которые работники выполняли по-своему, поднимал отдыхающих и, так как нагадил ещё не всем в душу, направился в будку. Лысый мужчина в белой рубашке, чёрных джинсах и блестящих строгих туфлях выделялся в толпе грязных и запылённых работяг. Его отличительной чертой была бородка вокруг рта, такую называли бородой Генриха IV, властью которого начальник, по его мнению, обладал. Улыбающаяся голова заглянула в тесный офис, но волны морщин были куда более заметными, чем отбеленные зубы.

— Элла, выйди, пожалуйста, — сказал он.

Соседка вышла, виляя бёдрами, которые обтягивало чёрное платье чуть ниже колен. Элла прошла мимо начальника, глядя своими светло-голубыми глазами перед собой. Она еле заметно улыбнулась, чувствуя на себе довольный взгляд начальника. Когда Элла вышла, он проводил её взглядом, опустив глаза вниз.

Шеф сел на кресло Эллы и отъехал к крайней стенке.

— Борис, мы уже обсуждали твою скорость, — лицо его было серьёзным и недоброжелательным. — Мы обсуждали, какой объём тебя ждёт, а ты не справляешься даже с этим.

Борис за очень короткий срок подстроил под себя систему электронного учёта поступающего товара, пока здесь работал. Причина в том, что для обучения работе с программой выделили неприлично мало сил и времени. В тот момент он чувствовал горечь оттого, что его инновации на глазах сжигают и топчутся на пепле. Начальник продолжал экзекуцию:

— Улучшений в работе нет. Нужно делать больше, а исправлений нет.

«Улучшений не было с самого начала: обучения нет, нужно выпрашивать официальное оформление и оплату связи», — разгорался в мыслях Борис, а на деле сказал: «Я всё понимаю».

— В общем, Борис, наша компания благодарит тебя за проделанный труд, но с завтрашнего дня наши пути расходятся.

Лицо шефа из серьёзного обратилось в радостное быстрее, чем зажигается лампочка накаливания.

«И что он лыбится? Типа гасит боль от потраченных впустую четырёх дней жизни? Лучше бы обучение поменял, всё под себя переделывать приходится», — юноша закипал в своих мыслях, а радостная белка в его голове втаптывала сломанное колесо в землю.

— Зарплату пересчитаем и вышлем на неделе.

Лицо Бориса было пустым, а в груди затухал слабый огонёк надежды, что это просто проверка на вшивость и его на самом деле не выгоняют с работы. Иногда сходить с короткого пути неприятнее, потому что ещё не узнал обо всех недостатках, ямах и острых камнях под ногами.

Улыбка начальника была самой лживой на его памяти, если сравнивать с улыбкой Виктора. Её он хотя бы понимал.

***

Элла ожидала ответа Бориса, а он смотрел на её украшения: золотые серьги с подковами, поднятыми к верху, и такая же подвеска на тонкой цепочке. Она носила их каждый день на работе, когда они были коллегами.

— Ты унт? — спросил Борис, приглушая голос.

Вместо ответа Элла улыбнулась и протянула ему розу, которая в одно мгновение оказалась у неё в руке. Тонкий стебель, пара остроконечных листиков и закрытый бутон были чёрными, будто вырезанные из цельного куска угля. Юноша потянул к цветку руку, но стоило ему коснуться нежного лепестка, как роза осыпалась на тротуар, словно перетертый в пыль грифель карандаша. На него смотрели чёрные глаза унта на застывшем лице.

— Я люблю цветы. С детства мечтала работать в цветочном магазине. Даже моя сила связана с ними. Но мне не повезло…

Нижняя губа Эллы задрожала, а её светло-голубые глаза увлажнились.

— Ты так и работаешь там?

— Да, — сказала Элла, всхлипывая. Она глубоко вдохнула, взяла себя в руки и продолжила: — У меня нет своего заведения. Я подумывала набрать кредитов и открыть скромный цветочный магазинчик, но, сам понимаешь, правило номер два держит меня от такой идеи подальше.

— Элла, прости меня за вопрос. А ты не из-за правила номер два потеряла заведение?

— Борис, не расспрашивай женщину о её горе. Если будет нужно, она сама тебе всё расскажет.

— Да, простите. А почему вы работаете с такими отвратительными типами? И ещё, унтам можно работать на людей?

— Унтам не запрещено работать на кого-то. Только есть одно но: нельзя долго собирать безин с одного человека. Если собирать его больше года — причинишь ему вред. Приходится часто менять работу.

— Ты ведь тоже тогда проходила обучение вместе со мной?

— Да, мы и на работу поступили примерно в одно время, но я оказалась более успешной, чем ты, — сказала она, довольная собой, и положила ладони на пояс.

— Вижу, как твой успех руками не обхватить.

Элла взорвалась смехом, положила ему руку на плечо и оперлась на него. Смеялась она недолго, а когда закончила, сказала:

— Да, для хороших шуток ум нужен, а не сердце, — Элла резко но театрально посерьёзнела и добавила: — Но ты так больше не шути. Угу?

— Угу.

— Ты к Жирафу сейчас?

— Нет, к Аристократу. Я временно у него работаю. Виктор направил, опыта набраться. Элла, а почему ты направила меня именно к Виктору? Вон у Аристократа тоже есть тату-салон.

— Ага, к этому диктатору? Мой тебе совет: не задерживайся у него. Как только почувствуешь неладное, сразу беги, во всех смыслах этого слова.

— А к Виктору почему? Он, на мой взгляд, не лучше.

— Мне тогда казалось, что твоя бунтарская натура, которую ты так умело скрываешь, хорошо подойдёт правильному Жирафу. Как говорится: «Противоположности притягиваются». Ладно, заболталась я совсем, нужно бежать. Была рада повидаться, — она побежала дальше, цокая каблуками, и послала Борису воздушный поцелуй.

— И тебе всего-всего, — он поднял руку в жесте неловкого прощания, и когда поймал себя на этом, то резко опустил.

Несмотря на обеденное время, есть не хотелось, наверное, шоколадка от Малиота была тому виной. Теперь знакомые начинают сбрасывать маски. Мир перестаёт быть привычным. Может, и голода на самом деле нет, и его самого на самом деле нет, и всё это чья-то безумная игра? Чувства, которые поддерживают в юном унте жизнь по умолчанию остаются неизменными. Голод, боль, жажда, самоощущение в пространстве работают на благо организма. Ему не хватало лишь страха, как главного источника сохранения жизни. Он не понимал, как Аристократу удаётся удерживать своё положение, если унты подавляют чувство страха? Как можно заставить кого-либо слушаться, если он тебя не боится? Возможно, они осознают, что им не выстоять против него и не сопротивляются его воле. Тут уже дело не в чувстве, а в осознании, которое сильнее пускает корни в душу. Может, Аристократ даёт им мало безина, и поэтому нет особого смысла сдерживать себя.

Борис всячески сдерживал желание обдумать один момент, но назойливая мысль всё-таки прорвалась. Элла тоже заложила камень в эшафот, к которому он идёт уже без малого год. Она не виновата, никто не виноват. Так просто получилось, что он захотел сделать тату, Элла подсказала ему место, а Виктор попросил себя застрелить потому, что Борис решил его покинуть. Получается, что двое не хотели нарушить правило номер два, и один Виктор стал причиной тому, что юноша нарушил правило номер пять. Виноват татуировщик или нет, Борис не знает. Точно ему известно, что он в очередной раз стал жертвой чьих-то интересов и манипуляций, несмотря на свою недоверчивую природу.