На всю жизнь и после (СИ)

Глава 1

Летний дождь заставил поредеть улицы большого города. Юноша в чёрной кожаной куртке, который только перешагнул порог совершеннолетия, куда-то торопился, перепрыгивая лужи на тротуаре. Голову покрывал капюшон, а воротником чёрной водолазки он закрыл лицо от назойливых капель, подгоняемых слабым ветром.

Местами вздувшаяся плитка под его ногами принимала на себя фонарный свет, искажаемый рябью от дождинок. Некоторые из этих фонарей, видимо, потухли навсегда. Но вывески бутиков и фары проезжающих мимо машин не позволяли нашему любителю чёрной одежды сбиться с пути или споткнуться о приподнятые плиты.

Оставалось пару кварталов до места, в которое спешил этот юноша. Бесцеремонное опоздание на десять минут было неизбежно. Учителя в школе стёрли языки, нёбо и зубы, ругая его за опоздания. Каждый день незримая магия, сглаз или заговоры не позволяли ему соблюдать расписание. Причины каждый день были разные, в основном, желание посидеть дома после завтрака с кружкой чая в руке и понаблюдать за двором. Нельзя отказывать себе в безмятежных удовольствиях ради своевременного начала тяжёлого трудового дня.

На этот раз причиной опоздания стала его сама любимая еда — пельмени ручной лепки. Кроме того, плотный ужин был обязателен и для его бабушки, с которой он прожил всю жизнь, и для сеанса, на который он сейчас спешил. В пельменях обычно утопал лишь кусочек сливочного масла, который плавясь, растекался по дымящемуся тесту, и больше никаких приправ и соусов не допускалось. Ему нравился первый кусочек с самым насыщенным и искренним вкусом. Подул немного, надкусил меньше половины пельмешка, и по рту вместе с каплями бульона растеклись мясные нотки. День пельменей был раз в месяц, можно сказать, что сегодня святой праздник — точно ничего плохого не должно было произойти.

Он не испытывал волнения или лёгких судорог в теле, обычно они проявляли себя в преддверии чего-то неизведанного. На душе было спокойно — это его решение и оно должно быть исполнено. Мысли о позднем возвращении домой причиняли больше беспокойства, потому что бабушка будет ругать его долго и мучительно. Он не думал о её переживаниях, в голове прокручивалась будущая лекция об опасностях этого мира и непослушании, переходящем все границы. Наш парень уже совершеннолетний, он чувствует себя взрослым, хоть таким является формально. Ему известны его права, но обязанности, как нарочно, туманны. С его возрастом нужно считаться, он больше не ребёнок.

Молодой человек добрался до места назначения и стал напротив двухэтажного здания, неоновая вывеска которого извивалась в форме слов: «Тату-Салон». Он открыл дверь, потревожив дверной колокольчик, его взгляд остановился на мужчине, который сидел за стойкой ресепшена в противоположной от входной двери части комнаты. Расслабленное положение незнакомца резко сменилось на напряжённое; юноше показалось, что на него сейчас смотрит готовая к выпаду змея в обличии человека. Лицо этого мужчины было бледным, застывшим в каменной маске; даже глаза, ровным счётом никак не выдавали его мыслей.

— Добрый вечер, извините, сильно опоздал, — сказал молодой человек и улыбнулся, пытаясь ослабить непонятно откуда взявшееся напряжение незнакомца, — запись на шесть часов.

После этой фразы сотрудник салона расслабился и бросил взгляд на часы справа от него.

— Добрый вечер, сегодня определённо ваш день, записей больше нет, но впредь лучше не опаздывайте, потому что дни бывают разные. Борис, верно? — мужчина встал со стула, уголки его губ растянулись, а глаза сузились. Улыбка была не просто натянутой, в ней даже не было желания быть похожей на настоящую — лицевые мышцы просто сложились в узор.

— Верно, — проговорил Борис тоном человека, который чувствует, что с его собеседником что-то не так. В его голове промелькнула мысль об уходе, но она была проглочена второй: «Это место существует тут уже давно и дурной славой не пользуется».

Юноша снял капюшон, явив на свет люминесцентных ламп свою необычную причёску — спускающиеся до шеи светлые волосы, которые в красный цвет окрашивало родимое пятно. Лицо приятное, кожа бледная, а глаза тёмно-голубые. На вид обычный симпатичный юноша, но красные волосы, которые торчали в разные стороны, не могли не обратить на себя внимание. Борис часто ловил окружающих на том, как их глаза сначала смотрят вверх, а потом только разглядывают всё остальное. В этот раз всё было иначе, сотрудник салона не обратил внимания на пятно, будто его прикрыли ладонью.

Темноволосый мужчина с широкими плечами и острыми чертами лица был выше своего посетителя на голову. Он покинул стойку ресепшена и подошёл к Борису, когда тот продевал куртку в вешалку-плечики. Рукава его белой рубашки были закатаны выше локтей и обнажали предплечья, усеянные татуировками огнестрельного и холодного оружия. Они не составляли единый рисунок, а располагались обособленно; видимо, наносились в разные периоды жизни, хотя и выглядели достаточно свежо.

— Выспались, поужинали, алкоголь не пили? — спросил мужчина.

— Да, — без паузы ответил Борис.

Очевидно, что знание о соблюдении рекомендаций поднимет настроение любому сотруднику, потому что предвещает лёгкую работу.

— Эскиз и расположение мы с вами согласовали. Прошу, — он жестом пригласил Бориса в комнатку рядом со стойкой ресепшена. На этот раз улыбка была не такой широкой, а глаза и голос выражали глубокую безучастность, ощущалась фальшь в его добродушном отношении.

Судя по вместительности комнаты, это здание было когда-то парикмахерской, которая могла одновременно обслуживать пять персон. Вокруг царила чистота и порядок — чрезмерные, по мнению Бориса. Большое окно напротив входа было заклеено плакатом с плоским женским животиком, покрытым татуировками и многочисленными каплями. Под ним стояла кушетка для массажа с прорезью для лица. Все поверхности, к которым мог прикоснуться человек, были замотаны пищевой плёнкой. Рядом с кушеткой стоял столик, обклеенный специальным чёрным материалом с рамками малярного скотча, а над ним возвышалась укутанная пищевой плёнкой лампа на кронштейне. Подобное мумифицирование и опечатывание было необходимостью и данью стерильности.

— Вот вам салфетка, — мужчина оторвал от рулона крупный лист стерильной белой простыни, чтобы клиент положил её под живот и голову, — располагайтесь на кушетке, как вам удобно, — он опять говорил безэмоционально, пусто, наполняя слова лишь и без того заложенным в них смыслом.

Юноша перестал обращать на его странности внимание, как говориться, им вместе детей не крестить. Он расстелил салфетку на кушетке и снял водолазку, тельце у него было худосочное и более бледное, чем лицо. Борис лёг, вставив лицо в предназначенное для него отверстие. За пределами этой комнаты стояла тишина, похоже, они были здесь одни.

Татуировщик приближался к нему, шелестя эскизом.

— Для первой татуировки трапеция не лучшее место. Может, пока ещё не начали, сменим место? На плече тоже неплохо будет смотреться.

— Нет, ничего не меняем.

Татуировщик попшикал на оговоренный участок спины. Орошаемое место подрагивало каждый раз, когда холодная жидкость касалась кожи.

— Расслабьтесь, всё будет хорошо. Следующие тату советую планировать от запястий до плеч. Наберётесь опыта и до сосков когда-нибудь дойдёте.

Опять эта эмоциональная недосказанность. Врачи или медсёстры, подтрунивали над дрожью маленького Бориса из-за боязни уколов, что вызывало стыд и лёгкую неприязнь, которые улетучивались с последними каплями препарата в шприце. Но сейчас штиль.

Борис почувствовал, как мастер что-то намазывает и проходится бритвой по коже. Татуировщик приложил макет и маркером нарисовал крестики, обозначив края эскиза, затем разглаживающими движениями приложил копирку, примеряя её по оставленным маячкам. Расправленная бумажка была аккуратно стянута, обнажая тёмно-сиреневые, местами прерывающиеся линии, которые складывались в силуэт, напоминающий ядерный гриб.

Татуировщик попросил Бориса повернуть голову, чтобы убедиться, что он ставит новую, свежераспечатанную иглу. Для этого молодому человеку нужно было вытащить лицо из этого похожего на сидение унитаза отверстия и положить щёку на его ободок. Мастер уже в хирургических перчатках собирал машинку, устанавливая иглу, — небольшую спицу с ушком на обратной стороне. Он собрал основную часть прибора, которая не должна была прикасаться к телу юноши, ещё до его прихода. Машинка напоминала змею, спрятавшую весь свой хвост в пакет, который хорошо сидел на ней, а её голова была забинтована чёрным эластичным бинтом, заклеенным пластырем. На лампе весел эскиз. Борис опять погрузил голову в отверстие. Уши залило назойливое жужжание машинки, а мозг приказывал мышцам размякнуть, что они послушно исполнили.

Первое касание иглой растеклось по спине, напоминая лёгкий удар током: зудящий, сжимающий мышцы и вызывающий онемение. Это чувство раздражало ни в чём неповинные нервы и тянулось вместе с изящной линией контура татуировки. Каждое непродолжительное касание заставляло изнеженного клиента чувствовать себя проводником в замкнутой цепи слабой мощности. Татуировщик не вёл сплошную линию, а впрыскивал краску маленькими мазками и протирал салфеткой вздувавшиеся по контуру пятна крови и краски. Молодой человек стойко выдержал нанесение контура, он только стучал пальцами левой руки о край кушетки. Для него это было терпимо, но чтобы не думать о боли старался перебрать в голове, как он будет скрывать свой узор от бабули.

Мастер прервался, жужжащие звуки сменились на пластиковый треск. Борис оторвал свои глаза от белого кафельного пола и опять приложил щеку к ободку. Татуировщик менял иглу, видимо, она была для закрашивания, но в этот раз не удосужился позвать его понаблюдать за заменой. Может быть, не хотел оскорблять очевидными вещами — захочет убедиться, посмотрит, опыт уже имеется. Мастер и в этот раз всё делал правильно, достал иглу из герметичной упаковки, бумажного пакетика, — один раз откроешь, больше обратно как новую не вернёшь, — и принялся её устанавливать. Бориса эти действия не интересовали, но при этом для собственного спокойствия не отнимал глаз от рук татуировщика, пока тот не закончит. Он вернулся к созерцанию пола, сосредоточился на нетронутой коже его спины и старался забыть о саднящем островке, который постепенно попускал болевой шок.

Татуировщик вернулся на исходную позицию, машинка опять протяжно затрепетала. Пальцы юноши ускорили свой темп, они сбивались с ритма, когда мазки стали крупнее, а промежуток между протиранием салфетками сократился. В голову заползла мысль: «Зачем мне это всё?» Борис в очередной раз поймал себя на совершении необдуманного поступка, он на него решился, но пустил всё на самотёк. Татуировка сможет привлечь внимание, если он снимет майку, или сослужит службу при его опознании, и на этом всё. Ему хотелось яркого поступка, «салюта», который знаменует его зрелость и храбрость, только дело в том, что это станет мимолётным моментом яркого света, торжественного и необыденного, но его неминуемо поглотит тьма повседневности.

Татуировщик продолжал молчать, молодой человек понимал причину его молчания. Он не хотел мешать мыслям посетителей и из вежливости не вторгался в чужие раздумья.

— А, вы местный или с окраины? — вяло проговорил мастер, разрушив предположение Бориса. Он перестал наносить татуировку, ожидая ответа на вопрос.

— Я тут неподалёку живу, — ответил юноша, не задумываясь о внезапности подобного вопроса. Он хотел избежать подобных заминок для скорейшего завершения сеанса.

— Пешком шли или…

— Пешком.

Татуировщик сразу же преступил к завершению рисунка. Сеанс продолжался около двух часов. Посетитель, одолеваемый скукой, бегал глазами по стыкам кафеля, представляя, что гоняет по жёлобу перламутровую бусинку. Осквернённое, возможно навечно, место пульсировало, казалось, передразнивая сердечный ритм. Машинка смолкла. Мастер тщательно натирал чем-то пенным место, о котором Борис хотел забыть, а затем, слегка придавливая, снимал эти мыльные полоски и опять сдобрил кожу какой-то мазью.

— Можете вставать.

Клиент поднялся, разминая затёкшие мышцы, и заметил, что простынка приклеилась к нему неровным влажным фартуком. Он немедленно избавился от неё, скомкал и оставил на кушетке. Татуировщик смотрел прямо на него и держал в опущенной руке зеркало, из-за чего юноша смущённо опустил глаза вниз. Мастер указал свободной рукой на настенное зеркало слева и стал позади молодого человека, сопрягая отражения. На его спине было именно то, что он хотел, именно там, где он хотел. По телу растекалось тёплое чувство приобретённой вещи, такой новой и неизношенной, его собственной. Борис легко улыбнулся.

Он аккуратно двигал мышцами и растягивал кожу, будто боялся сломать. Его движения заставляли ощерившуюся кобру шире раскрыть пасть. Он совершенно забыл о своих переживаниях по поводу татуировки и реакции бабушки. Память будто постирали, избавив от въевшихся пятен совести. Борису даже не показалось странным, что его стойкие и логичные убеждения выветрились, как неприятный запах.

Мастер опять чем-то помазал татуировку, и, приложив небольшой компресс, принялся заклеивать его края по периметру пластырем,

— Одевайтесь и подойдите к стойке ресепшена, я дам вам брошюру, — проговорил он своим безучастным голосом.

Борис подумал, что ему хотят всучить рекламу, но потом согрелся мыслью о подарочном сертификате. Загадочная бумажка оказалась памяткой по уходу за татуировкой. Он расплатился и принялся натягивать куртку, не используя трапециевидную мышцу и мышцы в её окрестностях. Они обменялись прощаниями. Юноша открыл входную дверь и остановился, он не услышал колокольчика — его не было на месте. Татуировщик, видимо, снял его, пока клиент переодевался.

— После восьми шуметь запрещено, — ответил мастер на немой вопрос.

Всю дорогу до дома юноша обдумывал странное поведения человека, который его так замечательно обслужил. Он сразу находил объяснения его поступкам, и в конце концов мастер стал для него положительным персонажем сегодняшнего дня. Татуировщик говорил эмоционально нейтрально, чтобы не пугать его чересчур натянутой лживой улыбкой, которую обожает надевать обслуживающий персонал; назначение у неё одно — я твой друг, пока не расплатишься и не выйдешь за дверь. Работа была выполнена вообще без нареканий. Снятый колокольчик, значит законопослушный гражданин.

Он остановился около аптеки рядом с домом, скользнул в карман за брошюрой, которую планировалось прочитать лёжа на кровати, и принялся искать необходимые средства для обработки тату. Откуда взялся такой прилив ответственности, неужели она заразна? Только зануды беспокоятся о таком, а он ведь не такой, уже не такой. Раз Борис всё-таки её достал, то решил купить всё необходимое: вата, заживляющая мазь без спирта, пищевая плёнка, салфетки.

Жил он на последнем этаже пятиэтажного дома. Стоило приоткрыть входную дверь квартиры, как его встретил стремительно рвущийся к нему звук телевизора, а когда он зашёл в прихожую, то и бабушкин взгляд. Её комната была слева от двери, чтобы увидеть посетителя, ей нужно повернуть голову и немного наклониться. Бабушкины глаза не задержались на нём надолго, она выключила телевизор и, шаркая, двинулась в сторону внука.

— Добрый вечер, Боря! — протянула она своим уже поношенным, но всё ещё звонким голосом, — Что-то ты сегодня поздно.

Немного полноватая женщина в фартуке и тапочках приблизилась к нему достаточно близко. Краешки её ноздрей ритмично двигались, но она молчала, оглядывая внука. Борис предусмотрительно разложил покупки по карманам куртки, которую сейчас вешал на крючок, чтобы избежать вопросов.

— Так, ещё десять, только темнеть начало. Что не так? — ответил Борис, стараясь быть вежливым и обходительным, хотя в голове крутились мысли, что с совершеннолетним нельзя обращаться как с маленьким.

— Ни-че-во, — сказала она и направилась в свою комнату, добавив, — А где ты был?

— В тату-салоне, — ответил Борис, пока сидя на корточках, расшнуровывал обувь. Он осёкся от своей честности.

Внук старался не шутить с бабушкой, потому что его шуток она не понимала и воспринимала все его слова всерьёз. Он застыл, в груди растекалось онемение от раскрытой тайны и ощущения бабушкиного острого взгляда, будто внутри него включили тату-машинку. Борис медленно поднял голову, её лицо не выражало эмоций и бледнело на глазах.

— Бабушка, я пошутил, — сказал он и изобразил улыбку.

Она ринулась к нему и начала задирать рукава, оттягивать вниз воротник, поднимать вверх кофту, оголяя пупок внука.

— Всё-всё хватит, — внучок осторожно вырвался, — это была шутка, ШУТКА! Я сказал неправду, — добавил он, поправляя одежду.

Выражение лица бабушки медленно перетекало в обычное состояние, но чувствовалось, что осадок остался.

Они разошлись по своим комнатам. Борис закрыл дверь и прижался к ней поясницей, чтобы не потревожить дополнительное пятно на его теле, и глубоко задумался. Приступы честности, ответственности, обеления окружающих — всё это не про него. Эти мысли и действия подобно молнии проходили через его сознание, ему не удалось их поймать, избежать проявления, будто не он был ведущим в своих поступках, а кто-то другой. Всё это происходило просто как нажатая кнопка. Вот только кто её нажимал?

Содержимое квартиры от обоев до мебели не менялось уже на протяжении двадцати лет, только одежда, смартфон и ноутбук, которые Борис купил сам, были озорными внуками в компании стариков. Ему нужно через два часа поменять повязку и нанести на татуировку мазь, он счёл необходимым дождаться, пока бабушка уснёт, и поэтому не переодевался. Скоротать время решил за поиском работы и рассылкой своих резюме.

Борис кончил школу месяц назад, но не стремился получить высшее образование. Он хотел поискать себя, не то что бы ему пришлось себя когда-то потерять, скорее не нашёл ещё своё призвание. Приходилось разбавлять поиски и потребности в деньгах работой, которую многие назвали бы подработкой: расклейщик объявлений, официант, курьер, и практиковал их ещё будучи школьником.

Он сколько себя помнит, помимо жизни с бабушкой, рисовал, срисовывал, вырезал аппликации, выжигал по дереву и делал всё, что могло излить образы, которые возникали в его голове, в этот мир. Этими работами была завешена вся его комната, и только одна большая картина вышла из-под чужой кисти. Она висела над кроватью в красивой рамке из резного багета. Бабушка сказала, что картину написал их знакомый, который работал водителем автобуса, и увлекался рисованием. Он изобразил маслом простой сюжет — портрет девушки, которая сидит в саду на лавочке в окружении цветов. Одета она была в обычное голубое платье, не старомодное, такое и сейчас носят. Девушка сидела, повернувшись направо, и смотрела вдаль. Огненно-рыжие прямые волосы, перекинутые через плечо, лежали на слегка выпирающей груди. Веснушчатая кожа, белая как фарфор, а тёмно-синие глаза вызывали чувство загадочности и светлой надежды. Творения Бориса уступали этой картине по форме и содержанию, но юноша верил, что в будущем преподнесёт кому-нибудь в подарок портрет лучшего качества.

Вольные и невольные наблюдатели его творчества предлагали пойти в художественную школу или спрашивали, ходит ли он в такое заведение. Приходилось отнекиваться, потому что в таких местах будет как в школе: между учителем и учеником нет прямой связи, она любо рассеивается на весь класс, либо рассыпается о формальные отношения. Борис хотел, чтобы его за руку провели по всем азам ремесла, показали, как их можно применять на практике, чтобы его наставник видел в нём друга или даже сына, а не ежедневное бремя. Проблемой, которая мешала поиску наставника, была необщительность. Естественно, идеальный вариант — поинтересоваться у знакомых на множестве работ, которые у него были, но он стеснялся своих идей и желаний, считал, что они не для других, и что проблема разрешится сама собой.

К десяти или началу одиннадцатого бабушка обычно засыпала. Она могла приоткрыть дверь в комнату внука, стать в образовавшемся проёме и пожелать спокойной ночи, но в этот раз зашла внутрь. В руках у неё были вечерние покупки Бориса.

— Это что такое? Боречка, ты что наркоман? — её голос звучал обеспокоенно, и чувствовалось, что она вот-вот расплачется.

Он смотрел на бабушку, а его мысли бегали в поисках решения, как муравьи, когда на муравейник упала горящая ветка.

— Ты разве не это просила купить, бабуль? — сказал он спокойным голосом, но чувство, что его поймали за руку, сковало всё тело.

Борис решил задать вопрос, чтобы из него опять не полилась блаженная истина.

Бабушкино лицо изменилось на застывшую серьёзную неподвижную маску, она сопоставляла увиденное с услышанным.

— Спокойной ночи, — спокойным голосом сказала старушка и вышла, закрыв за собой дверь.

Когда стихли звуки телевизора в бабушкиной комнате — старушка не жалела громкости — Борис переоделся в домашнюю одежду и отправился на поиски своих покупок, потому что бабушка всё забрала с собой. Он обшарил кухню, нашёл в нижних выдвижных ящичках шкафа пищевую плёнку и салфетки, мазь оказалась в холодильнике, а вата, по всей видимости, лежала в аптечке в комнате бабушки. В принципе, для смены повязки хватало только этих ингредиентов, и Борис не стал рисковать.

По рекомендациям из брошюры необходимо поменять повязку через два-три часа. Юноша стоял в ванной, снимал майку и уже опаздывал на час. Движения его были торопливы, будто он действительно выбивался из графика, что было несвойственно для такой непунктуальной натуры, тем более в таких мелочах. Темп пошёл на спад, когда настал черёд компрессу уступить своё насиженное место пищевой плёнке. Борис осторожно потянул за липкие края пластыря, он боялся хоть как-то повредить своё новое приобретение, хотя прекрасно осознавал, что картинка находиться в центре приставучей рамки. Он аккуратно сложил в несколько раз уже ненужную материю и убрал её в сторонку. Борис сегодня был сам не свой, он скомкал бы бумажку и отбросил в сторону, а не обходился с ней так деликатно.

Он повернул кран от раковины к ванной, — в неё саму залезать не стал — открыл его и принялся промывать татуировку тёплой водой, поглаживая пресмыкающееся, будто на спине у него сложился комочком пушистый кот. Борис промокнул влажную кожу салфетками как медсестра, которая собирает пот со лба хирурга во время операции, затем начал втирать заживляющую мазь, стараясь не пропустить ни единого раздражённого участка. Татуировка казалась навязчивым ожогом, беспрерывно напоминающем о своём существовании, пульсируя и испуская жар. Ему было сложно в одиночку перебинтовывать себя пищевой плёнкой, он начал перематывать рёбра, но на втором кругу понял, что нужно было вести по часовой. Разорванная плёнка упала на пол — вот он настоящий Борис. В следующий раз он повёл правильно, но перебрасывать рулон через плечо и протягивать трубку за спиной стало для него главным испытанием. Покончив с процедурами, юноша натянул майку, убрал весь беспорядок и двинулся в сторону постели.

Ни последствия, ни татуировка, ни её обработка не были замечены бабушкой, что позволило Борису заснуть без посторонних мыслей.