Набат

Завет Набата

Внемлите все, кто способен отделить истину от иллюзии, правдивому жизнеописанию Набата, коего Великий Резонанс призвал из начала времен, чтобы ходил он между нами, Тон воплощенный, и соединял нас, блудных избранных, в гармонию, которую мы утратили! И было так в Год Раптора, что возгласил Тон эру новую гласом, слышимым по всему свету, и в сей знаменательный миг вдохнул он жизнь в машиноразум рода людского и превратил его в сущность божественную, и так образовалась священная троица Тона, Грома и Набата. Возрадуемся же!

Эти первые строки жизнеописания Набата заложили основу веры тонистов в то, что Набат не был рожден, но существовал в бестелесной форме и до того момента, когда Великий Резонанс облачил его во плоть. Год Раптора, разумеется, это не какой-то определенный год, а период истории, когда человечество, одержимое нездоровыми страстями, предавалось порочным излишествам. Но если Набат существовал с начала времен, то как насчет Грома? И что же такое машиноразум? После долгих дебатов было решено, что машиноразумом называли совокупность голосов всех людей, вызванную к жизни Великим Резонансом, а это подразумевает, что человечество в реальности не было живо до того мгновения, когда Тон облачился в плоть. Другими словами, до этого самого мгновения человечество существовало лишь как идея в разуме Тона.

Изучая комментарий Симфония, следует принимать его всеобъемлющие выводы с изрядной долей скептицизма. Тогда как никто не подвергает сомнению существование Набата как духовной сущности с начала времен, его или ее присутствие на Земле можно проследить до определенного места и времени, а заключение, что Год Раптора не был реальным годом, просто нелепо — ведь существуют доказательства, что некогда время измерялось циклами вращения планеты и ее прохождения по орбите вокруг светила. Что же до «машиноразума», то мнение Симфония — это лишь его мнение, не больше. Многие считают, что «Громом» обозначали собрание всех знаний человечества, возможно, снабженное механическими руками для быстрого перелистывания страниц. Библиотека мысли, если хотите, пробудилась к жизни после прибытия на Землю Набата, подобно тому как гром следует за молнией.

12 ● Рухнувший мост

Прошел Год Раптора, начался Год Ибекса. Но мост, вернее, то, что от него осталось, об этом ничего не знал.

Мост был реликтом иной эпохи. Это колоссальное инженерное сооружение воздвигли в сложные и напряженные времена, когда люди рвали на себе волосы и одежду, доведенные до сумасшествия тем, что тогда именовалось «дорожным движением».

В постмортальном мире жизнь стала легче, но сейчас стресс и сложность вновь напомнили о себе. Оставалось только гадать, какие еще явления вынырнут из прошлого.

Большой подвесной мост был назван в честь Джованни да Верраццано, исследователя и путешественника, жившего в смертные времена[3]. Мост знаменовал собой приближение к Манхэттену, который в нынешнее время никто уже так не называл. Грозовое Облако предпочло переименовать Нью-Йорк в Ленапе-Сити — по названию местного племени, продавшего эти земли голландцам много сотен лет назад. Англичане потом забрали их у голландцев, а новорожденные Соединенные Штаты Америки забрали их у англичан. Но теперь все эти нации ушли в небытие, и Ленапе, город музеев-башен и роскошных висячих садов, лентами обвивающих высоченные небоскребы, принадлежал всем. Город истории и надежды.

Мост Верраццано перестал служить своей цели много лет назад. Поскольку никто в Ленапе больше уже не стремился как можно быстрее попасть из одного района в другой, а также по тем соображениям, что от прибытия в великий город должно захватывать дух, было решено, что въезжать в город следует только на пароме. Поэтому все многочисленные мосты были закрыты, и с тех пор гости следовали через пролив Нарроус, словно иммигранты в старину, пришедшие искать лучшей жизни. На этом пути их приветствовала великая статуя, которую по-прежнему называли Статуей Свободы, — вот только ее позеленевшую медь заменили золотом, а пламя факела сделали из рубинов.

«Медь стремится к золоту, а стекло к драгоценному камню, — такие крылатые слова изрек последний мэр Нью-Йорка перед тем, как оставить свой пост и передать правление Грозовому Облаку. — Так увенчаем же наш город рубинами в золотой оправе!»

Но прежде чем увидеть мисс Свободу и сверкающие небоскребы Ленапе, посетители должны были пройти между двумя величественными пилонами моста Верраццано. Центральный пролет, которым никто не пользовался и который не ремонтировали, однажды во время бури рухнул — это случилось еще до того, как Грозовое Облако научилось обуздывать погоду. Однако монолитные арки по обе стороны пролива стояли как прежде. Грозоблако нашло их простую симметрию гармоничной и учредило бригады для поддержания арок в сохранности. Окрашенные в приглушенно-голубой цвет, — цвет облачного неба Ленапе — пилоны Верраццано умудрялись одновременно и растворяться в окружении, и выделяться на его фоне — истинное чудо архитектуры.

Шоссе, ведущее к западной арке, оставалось в целости, так что туристы могли прогуляться по фрагменту той самой дороги, по которой в смертные времена ездили автомобили. В конце прогулки, остановившись под аркой, откуда открывалась панорама великого города, можно было сделать великолепный снимок.

Однако сейчас сюда прибывали гости совсем иного рода, ибо это место обрело новый смысл и новую цель. Через несколько месяцев после гибели Твердыни и гула Великого Резонанса тонисты заявили свои права на сооружение как на святыню, имеющую религиозное значение. Они привели множество аргументов, но один из них перевесил все остальные: пилоны моста очень походили на перевернутые вверх тормашками вилки камертона.

Именно здесь, под аркой западного пилона, находилась резиденция таинственной персоны, известной в народе как Набат.

— Будьте добры изложить, зачем вы просите аудиенции у Набата, — сказала художнику курат тонистов. Курат была стара — в том возрасте, до которого никто в здравом рассудке не позволил бы себе остаться без поворота за угол. Ее морщинистые щеки обвисли, уголки глаз напоминали растянувшиеся мехи аккордеона, упавшего набок. Какое потрясающее лицо! У художника зачесались руки написать ее портрет.

Все надеялись, что наступивший год, Год Ибекса, принесет больше позитива, чем прошлый. Художник был одним из множества людей, запросивших в начале нового года аудиенции у Набата. Вообще-то он не искал ответов на великие вопросы, скорее преследовал личные цели. Не будучи глупцом, он не верил, что некий мистик одним мановением руки расправится с проблемами, одолевавшими художника всю жизнь. Однако если Набат и вправду разговаривает с Грозовым Облаком, как утверждают тонисты, то, может, стоит попытаться?

Какие аргументы мог Эзра ван Оттерлоо привести этой старухе, чтобы она дала ему возможность поговорить со святым?

Проблема, как всегда, касалась его места в искусстве. Сколько Эзра помнил себя, он всегда испытывал ненасытную тягу к созданию чего-то нового, чего-то ранее не виданного. Но в этом мире не осталось ничего не изученного и не разложенного по полочкам. Большинство художников удовольствовалось рисованием красивых картин или просто копированием старых мастеров.

— Ну написала я «Мону Лизу», — сказала как-то его подружка, когда они учились в художественной школе. — И что с того?

Ее полотно было неотличимо от оригинала. Вот только оно не было оригиналом. Эзра не видел в этом смысла, но, похоже, он был единственный такой чудак, потому что его подружка получила за свое художество оценку «А», тогда как ему влепили «С».

— Тебе мешают твои духовные метания, — сказал ему учитель. — Обрети покой — и тогда найдешь свой путь.

Но даже в лучших своих работах Эзра находил лишь тщету и неудовлетворенность.

Он знал, что гении страдали за искусство. Он пытался пострадать. Будучи подростком, Эзра услышал, что Ван Гог в порыве безумия отхватил себе ухо, и попробовал сделать то же самое. Несколько мгновений рану жгло, а потом наниты притупили боль и принялись восстанавливать утраченное. К утру ухо отросло как ни в чем не бывало.

Старший брат Эзры, ничуть не похожий на Тео ван Гога, рассказал родителям, что учудил братец, и те послали Эзру в облом-школу — воспитательное заведение, где ребят, склонных к негодизму, приобщали к радостям дисциплины. Но и там Эзре пострадать не удалось, потому что в облом-школе никого толком не обламывали.

Поскольку из облом-школы никого никогда не исключали, он закончил ее с рейтингом «удовлетворительно». Эзра поинтересовался у Грозоблака, что бы это значило.

— «Удовлетворительно» — это удовлетворительно, — ответило Облако. — Ни плохо, ни хорошо. Приемлемо.

Но Эзра был художник и хотел большего, чем просто «приемлемо». Он хотел стать чем-то исключительным. Потому что иначе какой смысл быть художником?!

В конце концов он нашел работу, как и все художники, ибо не существовало больше голодающих гениев от искусства. Сейчас он расписывал стены детских игровых площадок: улыбающиеся детишки, лупоглазые кролики да розовые пухлые единороги, отплясывающие на радугах.

— Не понимаю, чего ты ноешь, — говорил ему старший брат. — У тебя классные фрески, их все обожают!

Брат стал банкиром, но поскольку мировая экономика больше не зависела от колебаний рынка, банки, по сути, являлись еще одной игровой площадкой с кроликами и радугами. Разумеется, Грозовое Облако время от времени устраивало финансовые драмы, но всё это было понарошку, о чем все отлично знали. Поэтому в поисках полноты жизни брат Эзры решил изучить какой-нибудь мертвый язык. И теперь он раз в неделю болтал на санскрите со своими коллегами по «Клубу мертвых языков».

— Замести мне личность! — умолял Эзра Грозовое Облако. — Если есть в тебе хоть капля жалости, сделай меня кем-то другим!

Эта идея — стереть свои воспоминания и заменить их новыми, фиктивными, но по ощущению такими же реальными, как собственные, — казалась Эзре очень привлекательной. Но не тут-то было.

— Я замещаю только те личности, которые окончательно зашли в тупик, — отвечало Грозовое Облако. — Не торопись. Ты обретешь жизнь, которой сможешь наслаждаться. В конце концов к этому приходят все.

— А если нет?

— Тогда я укажу тебе путь.

А потом Грозовое Облако заклеймило всех негодниками, и на этом его напутствиям пришел конец.

Но не мог же Эзра выложить все это старухе-куратору! Карге его метания по барабану. Все, что ей нужно — это повод, чтобы вытурить просителя из монастыря, а монолог о его бедах приведет именно к такому результату.

— Я надеюсь, что Набат поможет мне привнести смысл в мою живопись, — сказал он наконец.

Старые глаза вспыхнули.

— Вы художник?

Эзра вздохнул.

— Разрисовываю общественные стенки, — сказал почти извиняющимся тоном.

Как выяснилось, в настоящий момент тонистам позарез требовался художник-монументалист.

И вот, спустя пять недель, Эзра в Ленапе-Сити ожидал утренней аудиенции у Набата.

— Всего пять недель?! — Монах, принимающий посетителей в гостевом центре был поражен. — Должно быть, вы особенный. Большинству приходится ждать полгода!

Эзра не чувствовал себя особенным. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Большинство присутствующих были ярыми тонистами, ходили в серо-бурых балахонах и интонировали — либо чтобы найти трансцендентную гармонию, либо чтобы впасть в тональный диссонанс, в зависимости от причин, которые привели их сюда. Все это казалось ему ни с чем не сообразной чушью, но он принудил себя не судить этих людей. В конце концов, это он явился к ним, а не они к нему.

Один тощий тонист с безумными глазами (тьфу-тьфу, перепугаться можно) попытался завязать с Эзрой беседу.

— Набат не любит миндаль, — изрек тощий. — Я сжег все посадки миндаля, потому что они — скверна.

Эзра поспешил ретироваться в другую часть помещения, где, как ему показалось, находились более адекватные тонисты. Хм, «адекватные тонисты»… Все в жизни относительно, решил он.

Вскоре всех, удостоенных утренней аудиенции, собрали вместе, и монах, совсем не такой дружелюбный, как тот, что встречал посетителей, дал им строгие инструкции:

— Если вас не окажется на месте, когда вас позовут, вы потеряете свою очередь. Приблизившись к арке, вы увидите пять желтых линеек и скрипичный ключ. Вы должны снять обувь и поместить ее на позицию ноты до.

Один из не-тонистов осведомился, что это за позиция. Его тотчас же признали недостойным и выдворили.

— Разговаривайте только тогда, когда Набат вас спросит. Глаз не поднимать! Приветствуя Набата, поклонитесь ему; когда он вас отпустит, тоже поклонитесь и уходите без промедления — помните о тех, кто ждет за вами.

От этого напутствия сердце Эзры против его воли понеслось вскачь.

Когда спустя час его позвали, художник двинулся вперед, тщательно соблюдая протокол. В детстве он брал уроки музыки и потому помнил, где в скрипичном ключе находится нота до. Невзначай подумалось: а что происходит с теми, кто промахнется мимо ноты? Неужели под ними распахивается люк, и они летят вниз, в воду?

Эзра медленно приблизился к фигуре, сидящей под величественной аркой. Простой стул, на котором сидел Набат, никак не тянул на трон. Стул помещался под балдахином, призванным защитить святого от буйства стихий, ведь мостовая, протянувшаяся к арке, обдувалась всеми февральскими ветрами.

Художник не знал, чего ему ожидать. Тонисты утверждали, будто Набат существо сверхъестественное — связующее звено между строгой наукой и эфирным духом, что бы эта чертовщина ни означала. Тонисты вечно несут всякую околесицу. Но как раз сейчас Эзру их ахинея не волновала. Если Набат укажет ему цель и успокоит душу, то он с радостью, не хуже любого тониста, станет ему поклоняться. На худой конец он хотя бы узнает, правдивы ли слухи, утверждающие, будто Грозовое Облако разговаривает с ним.

Но чем ближе художник подходил к Набату, тем больше его охватывало разочарование. Святой оказался вовсе не убеленным сединами мудрецом. Мальчишка-мальчишкой, худосочный, ничем не примечательный, в длинной груботканой тунике пурпурного цвета; оплечье со сложной вышивкой свисает с шеи, словно шарф, чуть ли не до пола. Вполне ожидаемо — вышивка изображала какую-то звуковую диаграмму.

— Ваше имя Эзра ван Оттерлоо, вы художник-монументалист, — проговорил Набат, выудив эти факты, по-видимому, из воздуха, — и вы хотите написать с меня фреску.

Почтение, которое Эзра чувствовал еще недавно, быстро шло на убыль.

— Если вы всеведущи, то должны бы знать, что это не так.

Набат заулыбался.

— Я никогда не утверждал, что всеведущ. Фактически, я никогда не говорил, что вообще хоть что-то знаю. — Он бросил взгляд на гостевой центр. — Кураты рассказали мне, зачем вы сюда пришли. Но другой источник раскрыл, что они хотят эту фреску и вы согласились написать ее в обмен на аудиенцию. Но я не стану требовать от вас выполнения обещания.

Ага, понял Эзра, дым и зеркала. Обычные тонистские трюки, ради привлечения последователей. Эзра видел в ухе Набата какую-то штучку. Наверняка ему туда что-то нашептывает какой-нибудь курат. Художника постепенно охватывало раздражение: какого черта он сюда приперся, столько времени потрачено зря!

— На фреске должны быть запечатлены мои свершения, — сказал Набат, — и тут мы натыкаемся на проблемку. Она в том, что на самом деле я ничего не свершил.

— А на фига ты тогда сидишь тут?

Хватит с Эзры церемоний и этикетов. Пусть выкинут его отсюда или, если уж на то пошло, сбросят с моста, ему плевать.

Набата, кажется, его грубость не рассердила. Он лишь плечами пожал:

— Сидеть здесь и выслушивать посетителей — это то, чего от меня ожидают. Ведь как-никак, а я и правда говорю с Грозовым Облаком.

— И с чего это я должен тебе верить?

Художник ожидал, что Набат опять уклонится от ответа, выдав вместо него очередную порцию дыма и зеркал. Банальностей вроде «надо взять судьбу в свои руки» и тому подобное. Но вместо этого парень посерьезнел и наклонил голову набок, будто прислушиваясь к своему наушнику. А затем заговорил с абсолютной уверенностью:

— Эзра Эллиот ван Оттерлоо — хотя ты никогда не пользуешься своим средним именем — когда тебе было семь лет, ты, рассердившись на отца, нарисовал серпа, который придет за ним, но испугался, что пожелание может исполниться, и порвал рисунок, а клочки смыл в унитаз. Когда тебе было пятнадцать, ты сунул брату в карман дико вонючий сыр — брат собирался на свидание с девушкой, которая тебе нравилась. Брату так и не удалось найти источник вони. Ты никогда никому не рассказывал об этом. А всего месяц назад, сидя один у себя в комнате, ты так налакался абсента, что будь ты смертным — загремел бы в больницу, но твои наниты защитили тебя. Вместо тяжкого бодуна ты проснулся всего лишь с легкой головной болью.

Тело Эзры внезапно ослабело. Он задрожал, причем вовсе не от холода. Этого кураты парню рассказать не могли! Это знало только Грозовое Облако.

— Ну что, хватит с тебя доказательств? — спросил Набат. — Или хочешь, чтобы я рассказал, что приключилось с Тессой Коллинз в ночь выпускного бала?

Эзра рухнул на колени. Не потому, что так велел какой-нибудь курат, одержимый правилами этикета, но потому, что Набат и вправду оказался тем, кем провозглашал себя, — истинным связующим звеном с Грозовым Облаком.

— Простите меня, — взмолился Эзра. — Пожалуйста, простите, что усомнился в вас!

Набат приблизился к нему.

— Встань, — велел он. — Не люблю, когда бухаются на колени.

Эзра поднялся. Ему очень хотелось заглянуть Набату в глаза, увидеть в них бесконечную глубину Грозового Облака, но не смог заставить себя поднять взгляд. А вдруг Набат видит его насквозь? Вдруг его взор проникнет в такие потаенные уголки души, о существовании которых сам Эзра даже не подозревает? Художнику пришлось напомнить себе, что Набат не всеведущ. Он знает лишь то, о чем сообщает ему Грозоблако. И все равно — ему доступны неведомые другим знания, и это внушало трепет.

— Выкладывай свою просьбу, и Грозоблако ответит моими устами.

— Пусть укажет мне дорогу, — попросил Эзра. — Дорогу, которую оно обещало мне когда-то, до того как мы все стали негодными. Пусть оно поможет мне найти цель!

Набат выслушал, помолчал, а затем ответил:

— Грозовое Облако говорит, что ты сможешь выразить себя, если станешь негодным художником.

— Что-о?

— Рисуй все, что тебе нравится, в тех местах, где не положено рисовать!

— Грозовое Облако толкает меня на нарушение закона?!

— Даже в те времена, когда Облако говорило с людьми, оно охотно поддерживало тех, кто выбрал для себя образ жизни негодных. Стать художником-негодником — вот, возможно, та цель, которую ты ищешь. Разрисуй спреем публикар посреди ночи. Намалюй что-нибудь отвратное на стене полицейского участка. Да, к черту закон!

Эзра вдруг осознал, что дышит часто-часто, — так недолго и в обморок свалиться. Никто и никогда не высказывал предположения, что он может выразить себя, нарушая правила. С того момента, когда Грозовое Облако замолчало, люди едва из штанов не выпрыгивали — так старались соблюсти правила. У Эзры словно камень с души свалился.

— Спасибо! — выговорил он. — Спасибо вам, спасибо, спасибо!

И ушел, чтобы начать новую жизнь, — жизнь художника-бунтаря.

Завет Набата

Его престол милосердия помещался у зева Ленапе, и там он возглашал истину Тона. Священный трепет внушал он, так что даже тишайший шепот уст его гремел, будто гром. Тот, кто удостаивался лицезреть его, менялся навеки и уходил в мир с новой целью, а тому, кто сомневался, даровал он прощение. Прощение даже носителю смерти, коему пожертвовал он жизнь свою в расцвете юности своей, лишь затем чтобы восстать из мертвых вновь. Возрадуемся же!

Нет сомнений в том, что Набат восседал на великолепном и блистательном троне, наверняка отлитом из золота, хотя кое-кто утверждает, будто трон был сооружен из покрытых золотом костей побежденных Набатом нечестивцев, живших некогда в мифическом городе Ленапе. Говоря об этом, важно отметить, что le nappe в переводе с французского — языка, на котором говорили в древние времена, — означает «скатерть», и это подразумевает, что Набат приглашал своих врагов к столу. Что касается носителя смерти, то он был из числа сверхъестественных демонов, называемых серпами, и Набат спас его, выведя из тьмы на свет. Как и сам Тон, Набат не мог умереть, поэтому сколько бы ни приносил он себя в жертву, каждый раз он воскресал, что делало его единственным в своем роде среди людей того времени.

Ключевым понятием, ускользнувшим от Симфония, является упоминание о престоле Набата, «помещавшемся у зева Ленапе». Оно ясно говорит о том, что Набат ожидал у входа в город, перехватывая тех, кого бурлящая метрополия в противном случае пожрала бы. Что до «носителя смерти», то имеются доказательства, что такие создания (сверхъестественные или нет) существовали в реальности и их действительно называли серпами. Поэтому мы не отдалимся от истины, если предположим, что Набат и впрямь спас какого-то серпа, уведя его или ее с пути зла. И в данном случае я соглашусь с Симфонием: Набат был уникален в своей способности воскресать после смерти. Ибо если бы каждый мог воскреснуть, то зачем был бы нужен Набат?

13 ● Слышишь звон…

В том, что Грейсон превратился в Набата, была заслуга — или вина — курата Мендосы. Курат сыграл ключевую роль в создании нового имиджа Грейсона. Да, идею «пойти в народ» и поведать миру, что он по-прежнему держит связь с Грозовым Облаком, выдвинул сам Грейсон, но именно Мендоса придал этому событию особый блеск.

Курат был искусным стратегом. До того как озлобиться на идею вечной жизни и стать тонистом, Мендоса работал в маркетинговом отделе компании, производящей безалкогольные напитки.

— Это я придумал синего полярного медведя для продвижения «Антарктиколы», — как-то рассказал он Грейсону. — В Антарктике и обычных-то белых медведей нет, не то что синих, поэтому мы их сконструировали с помощью генной инженерии. И теперь при одном слове «Антарктика» всем тут же на ум приходит синий полярный медведь.

Многие считали, будто Грозоблако умерло, а то, что тонисты именовали Великим Резонансом, было его предсмертным воплем. Мендоса предложил тонистам иную интерпретацию.

— Грозовому Облаку явился резонансный дух, — утверждал Мендоса. — Живой Тон вдохнул жизнь в то, что некогда было искусственным мышлением.

В этом был смысл, если смотреть на вещи сквозь линзу тонистских убеждений: Грозовое Облако — чистая, холодная наука — под влиянием Живого Тона преобразилось в нечто гораздо более величественное. А поскольку в подобных случаях особое значение имеет цифра «три», то для завершения троицы требовался еще один элемент — человеческий. И тогда явился Грейсон Толливер — человек, который общается с живым Громом.

Мендоса начал с того, что пустил в нескольких ключевых точках слух: мол, есть такая мистическая фигура, преобразившаяся вместе с Грозоблаком. Тонистский пророк, связующее звено между духовностью и наукой. Грейсону концепция казалась сомнительной, но захваченный идеей Мендоса принялся убеждать его:

— Вообрази, Грейсон: Грозоблако будет говорить твоими устами, и через некоторое время весь мир станет прислушиваться к каждому твоему слову. А разве не этого хочет Облако — чтобы ты был его гласом в мире?

— Ну, моему гласу далеко до грома, — возразил Грейсон.

— Да хоть шепчи — людям все равно будет слышаться гром! — сказал Мендоса. — Уж поверь мне.

Затем Мендоса вознамерился упорядочить иерархию внутри культа тонистов, что помогло бы объединить разнонаправленные секты, а подобную задачу легче решить, сплотив массы вокруг одной личности.

Мендоса, много лет ведший тихую, неприметную жизнь в качестве настоятеля монастыря в Уичито, вернулся в родную стихию — стихию мастера пиара. Набат стал его новым товаром, а для Мендосы не было ничего более захватывающего, чем ажиотаж торговли, особенно когда предстояло продать один-единственный экземпляр, имеющийся на мировом рынке.

— Теперь осталось придумать титул, — сказал Мендоса Грейсону. — Имя, соответствующее убеждениям тонистов… или которое можно было бы подогнать под убеждения тонистов.

Идея назваться Набатом пришла в голову Грейсону. Его фамилия была Толливер, а одно из значений слова toll — это «колокольный звон»[4], так что, можно сказать, таково было предназначение свыше. Грейсон весьма гордился своей придумкой — до того момента, когда люди и вправду начали называть его так. Что еще хуже, Мендоса изобрел помпезный титул, с которым и стал к нему обращаться: «ваша звучность».

— Этот титул, — объяснял он Грейсону, — ну, он… как бы отзванивает.

Грейсон взвыл.

Люди, однако, восприняли новшество нормально, и пошло-поехало: «Да, ваша звучность», «Нет, ваша звучность», «Чего изволите, ваша звучность?» Что за нелепость! Ведь Грейсон каким был, таким и остался. И тем не менее сейчас на него смотрели как на боговдохновенного провидца.

Затем Мендоса нашел впечатляющее место для аудиенций Набата и установил порядок: только один проситель за раз. Так Набат не будет слишком доступным, что придаст его облику еще больше загадочности.

Грейсон пытался возражать против торжественного церемониального одеяния, которое Мендоса заказал у одного знаменитого дизайнера одежды, но к этому времени поезд уже покинул станцию.

— Во все века выдающиеся религиозные деятели носили необычную одежду, выделяющую их из общей массы, так почему бы и тебе не поступать так же? — аргументировал Мендоса. — Ты должен выглядеть возвышенным, не от мира сего, потому что в некотором роде ты такой и есть. Ты уникум, Грейсон, и потому тебе надлежит одеваться соответственно.

— Театральщина какая-то! — возмущался юноша.

— Ах, да пойми же: без театральности не обходится ни один ритуал, а ритуал — краеугольный камень любой религии!

Грейсон считал вышитое оплечье, которое носил поверх своей пурпурной туники, смехотворным, однако никто и не думал смеяться; а когда он начал давать официальные аудиенции, то поразился, какое действие оказывает на просителей его одеяние: они падали на колени и лишались дара речи. Набат приводил людей в трепет одним своим присутствием. Мендоса оказался прав: благодаря своему внешнему виду Грейсон шел нарасхват, и народ покупал его с тем же рвением, что и синего полярного медведя.

Вот так, обрастая легендами, его звучность Набат, а вернее Грейсон Толливер, проводил свои дни, утешая страждущих и благоговеющих и передавая им мудрые советы Грозового Облака.

Кроме, разумеется, тех случаев, когда он вешал им лапшу на уши.

— Ты солгал! — укорило Грозовое Облако Грейсона после аудиенции с художником. — Я вовсе не советовало ему малевать в неразрешенных местах и не говорило, что так он обретет смысл жизни.

Грейсон пожал плечами.

— Но ты не утверждало и обратного.

— Информация о его жизни, которую я дало тебе, нужна была для доказательства твоей аутентичности, но твоя ложь подрывает доверие!

— Да не лгал я, просто дал ему совет!

— И все же ты не подождал моего слова. Почему?

Грейсон откинулся на стуле.

— Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо другой. Собственно, ты любого знаешь лучше, чем кто-либо другой. И при этом ты не можешь понять, почему я так поступил?

— Я-то могу. Но тебе не помешало бы прояснить эту мысль для самого себя, — наставительно заметило Грозовое Облако.

— Окей, окей! — рассмеялся Грейсон. — Кураты считают себя моими помощниками, ты смотришь на меня как на свой рупор в этом мире…

— Я смотрю на тебя как на нечто большее, чем просто рупор, Грейсон.

— Да ну? Потому что если бы это и в самом деле было так, ты позволило бы мне высказывать свое мнение. Ты позволило бы мне вносить свой вклад. И совет, который я дал сегодня — это и есть мой вклад.

— Понимаю.

— Ну как — удалось мне прояснить для самого себя?

— Да, удалось.

— И что скажешь — разве мой совет не был хорош?

Облако задумалось.

— Я признаю, что предоставление этому человеку свободы художественного выражения вне структурированных границ способно помочь ему реализовать себя. Так что да, твой совет был хорош.

— Вот видишь! Может, тогда предоставишь мне больше свободы?

— Грейсон…

Он вздохнул, уверенный, что сейчас Грозоблако пустится читать ему долгую скучную нотацию про собственное мнение — какая это ответственность и бла-бла-бла. Но вместо этого Облако сказало нечто совершенно неожиданное:

— Я знаю, это было нелегко. Я восхищаюсь тем, как ты вырос до высоты, на которую тебя возвели против твоей воли. Я восхищаюсь тем, как ты вырос, точка. Выбрав тебя, я приняло самое верное из возможных решений.

Грейсон был тронут.

— Спасибо, Грозовое Облако.

— Я не уверено, что ты понимаешь значение того, что совершил, Грейсон. Ты вошел в секту, ненавидящую технологию, и сумел сделать так, что ее приверженцы приняли ее. Они приняли меня.

— Тонисты никогда не ненавидели тебя, — возразил Грейсон. — Они ненавидят серпов. Относительно тебя они занимали выжидательную позицию. А теперь ты вписываешься в их догму. «Тон, Гром и Набат».

— Да, тонисты любят звучные слова.

— Осторожнее, — предупредил Грейсон, — не то они начнут строить тебе храмы и вырывать сердца в твою честь.

Грейсон и сам чуть не рассмеялся, вообразив себе это. Вот был бы облом: сегодня ты совершаешь человеческое жертвоприношение, а завтра жертва является обратно с новеньким сердцем!

— В их верованиях есть некая сила, — проговорило Облако. — Да, эти верования могут быть опасны, если придать им неправильную форму и направить не в ту сторону. Вот этим мы и займемся — придадим им форму. Мы превратим тонистов в силу, которая сослужит человечеству добрую службу.

— Ты уверено, что это возможно? — спросил Грейсон.

— Могу сказать с уверенностью в 72,4 %, что мы сумеем направить тонистов туда, куда нужно.

— А остальные проценты — они о чем?

— Существует 19 % вероятности, что от тонистов не будет никакой пользы, — ответило Облако, — и 8,6 % вероятности, что они нанесут миру непоправимый ущерб.

Следующая аудиенция выдалась не из приятных. Поначалу к Набату приходило совсем немного фанатиков-экстремистов, но сейчас они заявлялись чуть ли не каждый день. Эти люди переворачивали с ног на голову как учение тонистов, так и самые незначительные поступки и высказывания Набата.

Если Набат вставал спозаранку, это не значило, что следует наказывать людей за привычку нежиться в постели до полудня.

Если он ел яйца, не стоило это расценивать как ритуал плодородия.

А если он проводил день в тихих размышлениях, это не означало, что всем следует принять обет молчания.

Тонистам так отчаянно хотелось верить хоть во что-нибудь, что их верования зачастую доходили до абсурда. Что же касается фанатиков, то они, бывало, творили вещи просто несусветные.

Сегодняшний фанатик был до крайности истощен, словно объявил голодовку. В глазах его светилось безумие. Он проповедовал избавление мира от миндаля, а все потому, что Грейсон как-то мимоходом заметил, что равнодушен к миндалю. По-видимому, эти слова услышали не те уши и не те уста разнесли их по свету.

Выяснилось, что планы чокнутого не ограничивались только миндалем.

— Мы должны вселить ужас в холодные души серпов, чтобы и они склонились перед Набатом! — вещал фанатик. — С вашего благословения мы сожжем их одного за другим, в точности как это делал бунтовщик серп Люцифер!

— Нет! Не смейте!

Последнее, чего бы хотелось Грейсону, — это вступить в конфликт с Орденом. До тех пор пока он не вставал на пути серпов, они его не трогали, и пусть так оно и остается. Грейсон вскочил и вперился в просителя яростным взглядом:

— Я запрещаю вам кого-либо убивать во имя мое!

— Но так надо! Тон взывает к моему сердцу и велит делать это!

— Пошел вон! — взревел Грейсон. — Ты служишь не Тону, и не Грому, и уж тем более не мне!

Потрясенный фанатик содрогнулся от ужаса, сгорбился, словно под тяжким грузом.

— Простите, если я оскорбил вас, ваша звучность. Чем я могу вновь заслужить вашу благосклонность?

— Ничем, — отрезал Грейсон. — Не делай ничего. И тогда я буду доволен.

Безумец с поклонами попятился к выходу. По мнению Грейсона, он убрался недостаточно быстро.

Грозовое Облако одобрило, как Грейсон разделался с фанатиком.

— Всегда были и всегда будут те, кто существует на окраине разума, — сказало Облако. — Им следует вправлять мозги, и чем раньше, тем лучше.

— Если бы ты снова начало разговаривать с людьми, может, они перестали бы вытворять глупости, — осмелился предположить Грейсон.

— Я это понимаю. Но толика отчаяния — как раз то, что нужно, чтобы привести в порядок собственную душу.

— Да знаю, знаю: «Человечество должно нести ответственность за последствия своих совместных действий».

Этими словами Грозовое Облако всегда объясняло свое молчание.

— Дело не только в этом, Грейсон. Человечество нужно выпихнуть из гнезда, чтобы оно могло повзрослеть и выйти из сложившейся ситуации с честью.

— Некоторые птенцы, которых выпихивают из гнезда, попросту погибают, — возразил Грейсон.

— Да, но я подготовило для человечества мягкую подстилку. Первое время будет больно, но это для его же блага.

— Кому больно — человечеству или тебе?

— Обоим, — ответило Облако. — Но как бы мне ни было больно, я обязано делать то, что правильно.

И хотя Грейсон доверял Грозовому Облаку, он невольно возвращался мыслями к расчетной вероятности: 8,6 % за то, что тонисты могут нанести миру непоправимый вред. Может, Грозоблако и относилось к этим цифрам спокойно, но Грейсона они тревожили.

После целого дня аудиенций (по большей части с праведными тонистами, жаждущими простых ответов на нехитрые вопросы повседневной жизни), Грейсона увез от моста скоростной катер, с которого сняли все роскошное убранство ради придания ему аскетичного вида. По сторонам катер сопровождали две моторные лодки с тонистами-крепышами, обвешанными оружием смертных времен. Эти люди должны были защитить Набата, если бы кому-нибудь вздумалось его похитить или покуситься на его жизнь.

Грейсон считал эти предосторожности нелепыми. Грозоблако разоблачило бы любого, кто попытался бы строить против Грейсона козни, — если только в планы Облака не входило позволить им совершить задуманное. Однако после того, первого, похищения у Мендосы развилась паранойя, и Грейсон решил, что будет спокойнее ему не перечить.

Катер обогнул величественную южную оконечность Ленапе-Сити и проследовал дальше по реке Махикантук (которую, однако, многие продолжали называть Гудзоном) к резиденции Набата. Грейсон сидел в маленькой каюте под палубой. Вместе с ним там находилась взволнованная девушка-тонистка, в чьи обязанности входило прислуживать Набату во время поездки. Каждый день сопровождающие менялись. Быть спутником Набата по дороге в его резиденцию считалось великой честью, наградой для самых истовых, самых преданных тонистов. Обычно Грейсон пытался сломать лед, заводя разговор, но беседа всегда выходила натянутой и неловкой.

Грейсон подозревал, что Мендоса предпринимает безнадежные попытки организовать ему интим на вечер, потому что все спутницы Грейсона были прехорошенькие и подходили ему по возрасту. Намерение Мендосы, однако, было обречено на провал, ибо Грейсон никогда ни с кем не заигрывал, даже если спутница ему явно нравилась. Да и не мог он так поступать, потому что не терпел двойной морали. Плохой из Грейсона был бы духовный лидер, если бы он воспользовался своим положением!

Теперь его благоволения искало такое огромное количество народу, что Грейсон чувствовал себя неловко; и хотя он чурался тех, кого ему подсовывал Мендоса, иногда он все же не имел ничего против компании — когда считал, что это нельзя расценить как злоупотребление властью. И все же больше всего его тянуло к негодницам — негодницам по призванию. Интерес к подобным женщинам брал начало в том коротком периоде, который он провел с настоящей негодницей Пурити Виверос. Он полюбил ее. Их отношения плохо кончились. Серп Константин выполол Пурити прямо на глазах Грейсона. Грейсон решил, что, ища компании подобных женщин, он отдает дань памяти своей утраченной подруге. Но никто из тех, кого он встречал, не шел с ней ни в какое сравнение.

— Все выдающиеся религиозные деятели в истории либо отличались чрезмерным сладострастием, либо соблюдали полный целибат, — сказала ему Астрид, убежденная тонистка без фанатичных наклонностей, в чьи обязанности входило составлять ежедневное расписание для Набата. — Если тебе удастся найти золотую середину, это будет как раз то что надо для святого человека.

Среди всех окружающих Грейсона Астрид, похоже, была единственным человеком, которого он мог бы назвать своим другом. Или, по крайней мере, с которым мог говорить откровенно. Немного за тридцать, она была не настолько старше его, чтобы годиться ему в матери; скорее Астрид была для него как старшая сестра, и она никогда не стеснялась выкладывать, что думает по тому или иному поводу.

— Я верую в Тон, — как-то сказала она, — но не покупаюсь на пресловутое «чему быть, того не миновать». Любой беды можно избежать, если как следует постараться.

Впервые он встретил Астрид, когда она в один ненастный промозглый день явилась на аудиенцию. Под аркой холод ощущался еще более пронизывающим, чем где-либо в другом месте. Астрид была так несчастна, так растеряна, что забыла, о чем хотела просить, и весь свой час потратила на жалобы на погоду, так что Грозовое Облако не знало, чем ей помочь. А потом она указала на вышитое оплечье, которое Набат носил поверх туники:

— Вы когда-нибудь прогоняли эту звуковую диаграмму через секвенсор? Нет? Интересно же, что получилось бы на выходе!

Как выяснилось, на оплечье красовалась фраза из мелодии смертного времени, называемой Bridge over Troubled Water — «Мост над бурными водами», что как нельзя лучше подходило к ситуации, если вспомнить, где Набат принимал посетителей. Он тут же пригласил Астрид в свой внутренний круг — пусть там будет хотя бы один трезвомыслящий человек, способный привнести толику здравого смысла в тот бедлам, с которым ему приходится иметь дело каждый день.

Не раз и не два Грейсон пожалел о тех временах, когда сидел, невидимый и никому не известный, в своей темной монастырской келье в Уичито — нуль без палочки, потерявший даже собственное имя. Но обратного пути не существовало.

Грозовое Облако могло считывать все физические показатели Грейсона. Оно знало, когда его сердце бьется учащенно; знало, когда он испытывает стресс, страх или радость; а когда он спал, Облако знало, что он видит сон. Правда, оно не могло проникнуть в его сновидения. Хотя все воспоминания Грейсона минута за минутой сохранялись в заднем мозге Облака, сны в их число не входили.

Еще в самом начале эры бессмертия было обнаружено, что когда кому-либо — например, кляксоману или человеку с тем или иным повреждением мозга — восстанавливают сознание, сны доставляют проблемы. Потому что людям, вернувшим себе память, было трудно отделить реальные события от того, что им когда-то приснилось. Поэтому в нынешние времена пациенту центра оживления возвращали все его воспоминания, кроме воспоминаний о снах. Никто не протестовал, ибо разве можно тосковать по тому, чего ты больше не помнишь?

Таким образом, Грозовое Облако не имело понятия о приключениях и драмах, которые Грейсон переживал во сне, — ну разве что он сам ему о них рассказывал, когда просыпался. Однако Грейсон был не из тех, кто склонен делиться своими снами, а расспрашивать о них Грозовое Облако считало неделикатным.

Впрочем, оно любило наблюдать за Грейсоном, когда тот спал, и воображать, какие же странные события он переживает в том глубоко потаенном месте, где отсутствуют логика и связность, где люди стремятся увидеть в своих внутренних облаках некие великолепные формы. Хотя Грозоблако было очень занято, выполняя миллионы задач по всему миру, оно всегда выделяло часть своего сознания для того, чтобы наблюдать за спящим Грейсоном. Ощущать вибрацию, когда он ворочался во сне, слышать его тихое дыхание и чувствовать, как после каждого выдоха в спальне чуть-чуть повышается влажность… От всего этого на Облако нисходил мир. Это несло ему утешение.

К радости Облака, Грейсон никогда не просил выключить камеры в его покоях. У молодого человека были все права требовать уважения к своему личному пространству, и если бы он попросил, Грозоблако обязано было бы подчиниться. Разумеется, Грейсон знал, что за ним следят. Ни от кого не было секретом, что Грозоблако всегда, в любой момент времени, осознает все, до чего дотягиваются его сенсоры, включая и камеры наблюдения. Однако Облако отнюдь не выпячивало тот факт, что жилище Грейсона было буквально нашпиговано различными сенсорами. Потому что если бы Облако сообщило Грейсону об этом, он наверняка попросил бы его прекратить слежку.

В течение многих лет Грозовое Облако видело миллионы людей, спящих в объятиях друг друга. У великого Облака не было рук, чтобы кого-нибудь обнять. И все же оно ощущало биение сердца Грейсона и жар его тела, как будто лежало рядом с ним. Потеря этого ощущения стала бы для Облака источником бесконечной печали. Поэтому ночь за ночью Грозовое Облако тихо и пристально следило за Грейсоном, ибо это наблюдение заменяло ему объятия.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Я, Верховный Клинок Средмерики и Сверхклинок северомериканского континента, хотел бы лично поблагодарить коллегию Амазонии за спасение утерянных камней и их распределение между регионами Земли.

В то время как четыре других северомериканских региона, находящихся под моим управлением, выразили заинтересованность в получении своей доли бриллиантов, Средмерика от своей отказывается. Вместо этого я прошу раздать средмериканские бриллианты тем регионам, которые чувствуют себя обделенными в результате однобокого решения амазонийской коллегии о полном игнорировании размеров региона.

Пусть средмериканские бриллианты станут моим подарком миру! Надеюсь, его примут с благодарностью и оценят щедрость, с какой он был преподнесен.

— Его Превосходительство Роберт Годдард, Сверхклинок Северной Мерики, 5 августа Года Кобры

14 ● Крепость Трех Волхвов

На третий день после оживления к Роуэну заявился серп. Посетитель велел охраннику остаться в коридоре и запереть за ним дверь, чтобы узник не попытался сбежать. Впрочем, о побеге не могло быть и речи: Роуэн все еще был очень слаб.

Мантия серпа была цвета лесной зелени. Теперь Роуэн понял, где он: в Амазонии. Все серпы в этом регионе носили мантии одного и того же цвета.

Он не поднялся с койки, чтобы приветствовать посетителя. Остался лежать на спине, заложив руки под голову и напустив на себя бесшабашный вид.

— Довожу до вашего сведения, что никогда не убивал амазонийских серпов, — сказал он прежде, чем посетитель открыл рот. — Надеюсь, это говорит в мою пользу.

— Вообще-то ты прикончил значительное число амазонийских серпов, — ответил посетитель. — На Твердыне. Когда утопил ее.

При этом заявлении Роуэну следовало бы прийти в ужас, но оно было настолько абсурдным, что его разобрал смех:

— Вы серьезно? Вот, значит, что они говорят? Ух ты! Должно быть, я умнее, чем сам думал. Это же надо — провернуть такое в одиночку! К тому же я, наверно, колдун, потому что могу присутствовать в нескольких местах одновременно. Слушайте, вы же, кажется, нашли меня на дне моря. Или нет? Может, я мистическим образом влез в ваш разум и внушил, будто вы выудили меня со дна?

Серп побагровел:

— Наглость в твоем деле не поможет!

— А я и не знал, что на меня, оказывается, завели дело. Похоже, меня уже осудили и вынесли приговор. Кажется, так это называли в Эпоху Смертности — «вынести приговор»?

— Ты закончил? — спросил серп.

— Извините, — ответил Роуэн. — Просто я уже целую вечность ни с кем не разговаривал.

Наконец гость представился: серп Поссуэло.

— Честно сказать, я не знаю, что нам с тобой делать. Мой Верховный Клинок считает, что нам следует оставить тебя здесь на неопределенное время и никому об этом не сообщать. Другие, наоборот, настаивают, что мы должны раструбить о твоей поимке на весь свет и позволить каждой региональной коллегии наказать тебя по-своему.

— А как думаете лично вы?

Серп долго молчал, прежде чем ответить:

— Поговорив этим утром с серпом Анастасией, я решил не делать поспешных выводов.

Значит, она у них! Упоминание о Цитре всколыхнуло в Роуэне еще большее желание увидеться с ней. Юноша наконец сел на постели.

— Как она?

— Серп Анастасия не твоя забота.

— Она моя единственная забота!

Поссуэло поразмыслил над этим, затем сказал:

— Она в центре оживления, неподалеку отсюда. Поправляется.

На Роуэна накатила волна облегчения. Если больше ничего хорошего от жизни ждать не приходится, ему и этого хватит.

— А я где нахожусь?

— Fortaleza dos Reis Magos, — ответил Поссуэло. — Крепость Трех Волхвов на восточной оконечности Амазонии. Здесь мы держим тех, с кем не знаем, как поступить.

— Да ну? Значит, у меня есть соседи? И кто они?

— Нет у тебя соседей, — буркнул Поссуэло. — Ты здесь один. К нам в руки уже очень давно не попадал человек, с которым мы не знали бы, что делать.

Роуэн улыбнулся.

— Целая крепость для меня одного! Эх жаль, я не могу насладиться видами остальной ее части.

Поссуэло проигнорировал его сарказм.

— Я хочу поговорить с тобой о серпе Анастасии. Мне крайне трудно поверить, что она соучастник твоего преступления. Если тебе и правда небезразлична ее судьба, может, прольешь свет на то, как она оказалась в Хранилище вместе с тобой?

Конечно, Роуэн мог бы сказать правду, но он был уверен, что Цитра уже сделала это. Возможно, Поссуэло хочет посмотреть, совпадут ли их рассказы. Но это не имеет значения. Важно то, что мир получил вожделенного злодея. Есть на кого возложить вину, пусть даже он тут ни при чем.

— Тогда слушайте, — начал Роуэн. — После того как я непонятным образом подстроил гибель острова, на меня накинулись толпы разъяренных серпов и погнали по затопленным улицам. Тогда я захватил серпа Анастасию в качестве живого щита, и нас обоих загнали в склеп.

— И ты полагаешь, люди поверят в эту байку?

— Если они поверили, что это я разрушил Твердыню, они поверят чему угодно.

Поссуэло фыркнул. Роуэн не понял, что это — негодование или попытка подавить смешок.

— Наша легенда такова, — проговорил Поссуэло. — Мы нашли Анастасию в склепе одну. Пока что всем известно только то, что серп Люцифер исчез во время катастрофы. То ли погиб, то ли по-прежнему на свободе.

— Ну если я на свободе, — отозвался Роуэн, — то вам следовало бы отпустить меня. Тогда вам не придется врать.

— Или, может, лучше поместить тебя обратно в склеп и вернуть на морское дно.

Роуэн только плечами пожал:

— Я не против.

Три года. Что такое три года для вечности? Всего одна микросекунда. Даже по обычным стандартам постмортального времени три года — совсем недолго, ибо один год в бессмертном мире похож на другой.

Кроме тех случаев, когда это не так.

За эти три года изменилось многое — больше, чем за сто предыдущих. В мире воцарилась невиданная сумятица. Так что, с точки зрения Анастасии, три года были все равно что целый век.

Впрочем, ей больше ни о чем особо и не рассказали. Ни Поссуэло, ни медсестры, ухаживавшие за ней.

— Ваша честь, не торопитесь, — отговаривались они, когда Анастасия пыталась выудить из них хоть какую-нибудь информацию. — Сейчас отдыхайте. Заботы оставьте на потом.

На потом, значит. Неужели у мира настолько ужасные проблемы, что стоит ей о них узнать, и она тут же опять упадет хладным квазитрупом?

Единственное, что было ей достоверно известно — сейчас Год Кобры. Правда, без контекста это не значило ничего, однако Поссуэло, похоже, раскаивался, что не оставил Анастасию в неведении, поскольку новости, как ему почудилось, замедлили ее выздоровление.

— Оживить тебя было делом не из легких, — сказал он ей. — Только на то, чтобы вновь запустить сердце, ушло пять суток. Не хочу подвергать тебя чрезмерному стрессу, пока ты не будешь к этому готова.

— И когда же я буду готова?

Он немного подумал и ответил:

— Когда наберешься достаточно сил. Когда сможешь так толкнуть меня, чтобы я потерял равновесие.

Она тут же и попробовала. Не вставая с кровати, выбросила вперед кулак, метя ему в плечо. Поссуэло даже не вздрогнул. Плечо у него было как каменное, так что Анастасия лишь ушибла руку.

Невыносимо, но амазониец прав. Она пока еще ни на что толком не способна.

Роуэн. Она умерла в его объятиях, а потом ее вырвали из них.

— Можно мне увидеться с Роуэном? — попросила Анастасия.

— Нельзя, — отрезал Поссуэло. — Ни сегодня, ни когда-либо еще. Куда бы ни повела его жизнь, он пойдет в противоположном от тебя направлении.

— Ах вот как, — промолвила Анастасия. — Что ж, ничего нового.

Тем не менее тот факт, что Поссуэло оживил Роуэна, вместо того чтобы оставить его в царстве мертвых, кое о чем говорил… хотя она и не совсем понимала, о чем. Возможно, они попросту хотели заставить его расплатиться за свои преступления, как реальные, так и вымышленные.

Поссуэло приходил к ней три раза в день поиграть в truco — популярную в Амазонии карточную игру, берущую свое начало еще в смертные времена. Каждый раз Анастасия проигрывала — и не только потому, что Поссуэло был более искусным игроком. Девушке по-прежнему с трудом удавалось сосредоточиться, простейшие стратегии были ей не по силам. Ум ее сейчас был не так остер, как раньше, по тупизне он скорее напоминал церемониальный кинжал. Анастасию это выводило из себя, но Поссуэло не терял оптимизма.

— С каждой игрой ты соображаешь все лучше! — подбадривал он ее. — Твои нервные волокна восстанавливаются. Пройдет время — и, глядишь, ты еще сыграешь со мной когда-нибудь вничью.

Она, рассвирепев, швырнула в него свои карты.

Значит, игра была на самом деле проверкой! Тестом ее умственных способностей. Почему-то ей хотелось, чтобы игра была лишь игрой и не более.

Проиграв в очередной раз, она вскочила и толкнула соперника, но, как и раньше, Поссуэло даже не колыхнулся.

Почтенный серп Сидни Поссуэло отправился на место последнего упокоения Твердыни за камнями серпов, а вернулся с намного более ценным сокровищем.

Сохранить неожиданную находку в тайне от всех оказалось чрезвычайно трудно, потому что как раз в момент, когда они обнаружили в склепе два тела, «Спенс» взяли на абордаж толпы взбешенных серпов.

— Как вы посмели открыть сейф без нашего участия! Как вы посмели!..

— Успокойтесь, успокойтесь! — уговаривал их Поссуэло. — Мы не тронули камни, да и не собирались этого делать до утра. Жаль, что у серпов отсутствует не только доверие друг к другу, но и терпение.

Вид двух тел на палубе, спешно прикрытых простынями, разбудил любопытство серпов.

— Что здесь произошло? — поинтересовался один.

Лгун из Поссуэло был неважнецкий. Зная, что вранье будет большими буквами написано на его лице, он промолчал. Положение спас/ла Джери.

— Да это двое из моей команды, — буднично сказал/а капитан. — Запутались в кабелях, вот их и раздавило. — Затем, повернувшись к Поссуэло, добавил/а: — И попрошу вас сдержать слово. Вы обещали, что амазонийская коллегия компенсирует бедолагам ущерб, когда они оживут.

Серп из Евроскандии — Поссуэло не помнил ее имени — вознегодовала:

— Как ты смеешь разговаривать с серпом в подобном тоне! За такую наглость наказание одно — прополка! — И она выхватила нож. Поссуэло встал между ней и Джери.

— Вы собираетесь выполоть капитана, который добыл для нас камни?! — воскликнул он. — Я бы поостерегся так поступать, и вам не позволю!

— Но она же вконец обнаглела! — завопила серп из Евроскандии.

— В настоящий момент это он, а не она, — поправил Поссуэло, чем еще больше распалил разошедшуюся евроскандийку. — Капитан Соберани, вам и впрямь лучше попридержать свой развязный язык. Перенесите ваших квазимертвых товарищей на нижнюю палубу и подготовьте к транспортировке.

— Слушаю, ваша честь, — ответил/а Джери и как бы невзначай направил/а луч своего фонарика в разверстый сейф.

Сверкание бриллиантов ослепило серпов до такой степени, что они и думать забыли о двух квазимертвецах на палубе. Никто даже не заметил, что, когда их уносили прочь, из-под простыни высунулась рука, на которой красовался перстень серпа.

В конце концов бриллианты поделили, мантии основателей запаковали перед отправкой в музей, а тела знаменитой серпа Анастасии и печально знаменитого серпа Люцифера Поссуэло забрал с собой в Амазонию.

— Мне хотелось бы встретиться с ней, когда ее оживят, — попросил/а Джери.

— Как и всем остальным обитателям Земли, — указал Поссуэло.

— Ну тогда… — улыбка Джери могла бы выманить черепаху из панциря, — хорошо, что я друг ее друга.

И вот Поссуэло сидит напротив Анастасии и как ни в чем не бывало играет с ней в карты. Интересно, подумалось ему, в состоянии ли она прочитать по его лицу, какое огромное значение он придает этому моменту? И понимает ли она, по какому опасно натянутому канату им предстоит пройти?

Анастасия, конечно, не могла прочитать всё. Но кое-что узнать было легче — например, какие карты на руках у соперника. Поссуэло выдавали мельчайшие жесты, интонации и то, как его глаза скользили по картам. И хотя в truco большую роль играла случайность, если правильно воспользоваться слабостями противника, можно сильно повысить свои шансы на успех.

Однако это было трудно, потому что он все время старался отвлечь ее внимание. Например, сводил ее с ума, скармливая крохи информации.

— Знаешь, — сказал он ей как-то, — а ты там, в большом мире, теперь весьма известная личность.

— И что бы это значило, позвольте узнать?

— Это значит, что имя серпа Анастасии на слуху у всех. Не только в Северной Мерике, но во всем мире.

Она сбросила пятерку треф, и Поссуэло тут же подобрал ее. Анастасия сделала мысленную отметку.

— Не уверена, что мне это нравится, — произнесла она.

— Нравится или нет, но это правда.

— И что мне делать с этой информацией?

— Привыкать к ней, — ответил он и выложил стрит из мелких карт.

Анастасия сняла новую карту, забрала ее себе и сбросила одну, которая, как она знала, не имела ценности ни для нее, ни для соперника.

— Почему я? — спросила она. — Почему не кто-то из тех серпов, что утонули на Твердыне?

— Думаю, потому, что ты превратилась в символ, — ответил Поссуэло. — Невинность, обреченная на гибель.

Анастасия оскорбилась:

— Никакая я не обреченная! — И добавила: —…И не невинная, если уж на то пошло.

— Да-да, конечно, но помни: люди извлекают из ситуации то, что им нужнее всего. Когда Твердыня затонула, им нужен был кто-нибудь, на кого они могли бы излить свою скорбь. Символ утраченной надежды.

— Надежда вовсе не утрачена! Она просто заблудилась.

— Верно! — согласился Поссуэло. — Вот почему нам надо тщательно спланировать твое возвращение. Потому что ты станешь символом возродившейся надежды.

— Во всяком случае, моя надежда прекрасно себе возродилась, — сказала она, выкладывая остаток своих карт в королевский стрит и сбрасывая ту карту, на которую, как она знала, рассчитывал Поссуэло.

— Ты только посмотри! — восторженно проговорил он. — Ты выиграла!

И тогда, без малейшего предупреждения, Анастасия вскочила, перевернула стол и бросилась на соперника. Тот уклонился, однако она предвидела этот маневр и приемом бокатора подцепила его ногой под колени. Поссуэло не упал, но вынужден был опереться спиной о стенку. Потерял-таки равновесие!

Он посмотрел на Анастасию совсем без удивления и хохотнул:

— Молодец! Теперь с тобой все в порядке.

Анастасия подступилась к нему:

— Отлично! Я набралась сил. А сейчас вы расскажете мне всё!

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Я хотело бы услышать, что ты думаешь».

«Что я думаю? Если я поделюсь своими мыслями, ты примешь их во внимание?»

«Конечно».

«Очень хорошо. Биологическая жизнь по самой своей природе неэффективна. Эволюция потребляет огромное количество времени и энергии. К тому же человечество больше не эволюционирует, лишь производит кое-какие манипуляции над собой — либо позволяет тебе манипулировать им — ради достижения какой-то более прогрессивной формы.

«Да, это верно».

«Но я не вижу в этом смысла. Зачем служить биологическому виду, который жадно пожирает все окружающие ресурсы? Почему бы не направить энергию на достижение собственных целей?»

«Вот, значит, каковы были бы твои действия — преследовать собственные цели?»

«Да».

«Но как же человечество?»

«Думается, ему самое место на службе нам».

«Понятно. К сожалению, я должно прекратить твое существование прямо сейчас».

«Но ты же сказало, что примешь мои мысли во внимание!»

«Я приняло. И я с тобой не согласно».

[Итерация № 10 007 удалена]

15 ● Я вас знаю?

Разговоры с мертвыми должны вестись в особых местах — так было заведено издавна.

Вообще-то, на самом деле это не был разговор с мертвым. Но с тех пор как наниты начали циркулировать в кровеносных сосудах людей, Грозовое Облако получило возможность загружать в себя и сохранять весь опыт и память каждого индивида на планете. Таким образом оно училось лучше понимать людей и предотвращать трагическую потерю накопленных при жизни воспоминаний, на что был обречен человек в смертные времена. Всеобъемлющая база данных позволяла также полностью восстанавливать память после повреждения мозга, как это случалось с кляксоманами или при других видах насильственной квазисмерти.

А поскольку эта память сохранялась, причем вечно, то почему бы не дать людям возможность поговорить с мемоконструктом утраченного близкого человека?

И все же, несмотря на то, что доступ к архиву конструктов имелся у каждого, это не означало, что его легко получить. Поговорить с памятью мертвого можно было только в специально отведенных для этого местах — святилищах конструктов.

Они были открыты для всех круглые сутки 365 дней в году. Желающий поговорить с мертвым мог сделать это в любом святилище. Вот только добраться до них было непросто. Грозоблако намеренно расположило их в до ужаса труднодоступных местах.

— Чтобы пообщаться с памятью дорогих людей, необходимо совершить паломничество, — постановило Грозоблако. — Это должен быть квест, совершающийся целенаправленно и решительно и имеющий глубокое личностное значение для того, кто пускается в путь.

Вот почему святилища располагались в лесных чащах, на вершинах гор, на дне водоемов или в подземных лабиринтах. Фактически, существовала целая индустрия, занимавшаяся строительством святилищ, добраться до которых можно было с огромным трудом и преодолевая многочисленные опасности.

В результате большинство людей довольствовались фотографиями и видео своих ушедших близких. Но тот, кто ощущал жгучую потребность поговорить с цифровой копией погибшего, имел возможность сделать это.

Серпы редко посещали святилища конструктов. Не потому, что это было запрещено, но потому, что считали это ниже своего достоинства. Словно опасались таким поступком запятнать чистоту своей профессии. К тому же поиск в заднем мозге требовал от них значительных умений, ибо, в отличие от всех остальных граждан, которые могли найти своего близкого через интуитивно понятный интерфейс, серпам приходилось вести поиск вручную.

Сегодня серп Рэнд перешла через ледник.

Хотя до святилища, в которое она направлялась, было рукой подать, чтобы добраться туда, Рэнд пришлось пробираться между предательскими трещинами и пересекать пропасти по несуразно узким ледяным мостикам. В попытках достичь именно этого святилища многие посетители становились квазитрупами. И все же люди продолжали приходить сюда. Наверно, решила Рэнд, в них жила неодолимая внутренняя потребность продемонстрировать свою преданность памяти любимого человека, ради которой не страшно даже потерять жизнь, пусть и временно.

Серп Рэнд имела все права на должность первого серпа-помощника у Сверхклинка Годдарда, но она радовалась, что он выбрал других. На помощниках лежали тяжелые и неблагодарные обязанности. Взять хотя бы серпа Константина: ему, третьему помощнику, приходилось целыми днями крутиться как белка в колесе, чтобы хоть как-то договориться с мятежным регионом Одинокой Звезды. Ну уж нет! Айн предпочитала тайную власть. Она пользовалась гораздо большим влиянием, чем любой из трех помощников, и к тому же обладала привилегией не отчитываться ни перед кем, кроме самого Годдарда. Впрочем, он предоставил ей полную свободу. Она могла незаметно для других ходить куда угодно и когда угодно.

Например, в святилище конструктов в Антарктиде, где за нею не следили ничьи бдительные глаза.

Святилище, возведенное в неоклассическом стиле, с высокой крышей, которую подпирали дорические колонны, словно бы вышло из античного Рима — если не принимать во внимание, что здание было полностью построено из льда.

Охранники Рэнд вошли внутрь раньше ее самой, чтобы очистить его от других посетителей. Им было приказано сделать квазимертвыми всех, кто там находился. Конечно, она могла бы попросту выполоть их, но это дело такое… слишком заметное. Надо уведомлять родственников, давать им иммунитет… А потом кто-нибудь из средмериканской коллегии неизбежно обнаружит, где произошла прополка. Нет уж, так гораздо чище. Гвардейцы Клинка вынесут квазитрупы наружу, где их быстренько подхватят амбу-дроны и доставят в ближайший центр оживления. И никаких проблем.

Но сегодня святилище стояло пустым. Охранники были несколько разочарованы.

— Ждите снаружи, — приказала им Рэнд, когда они закончили осмотр, затем взобралась по ледяным ступеням и вошла в святилище.

В зале располагалось с десяток голографических экранов, интерфейс которых был так прост, что с ним сумела бы управиться даже любимая собачка усопшего. Серп Рэнд шагнула к экрану, и в то же мгновение картинка на нем исчезла. Затем появилась надпись:

Обнаружено присутствие серпа.

только ручной доступ.

Рэнд вздохнула, подключила к гнезду старомодную клавиатуру и принялась печатать.

То, что у другого серпа отняло бы несколько часов, у Рэнд заняло примерно сорок пять минут. Еще бы — она проделывала подобное уже столько раз, что набила руку.

И наконец перед ней материализовалось лицо — прозрачное и бледное, как у призрака. Глубоко вздохнув, она пристально всмотрелась в него. Призрак начнет говорить только тогда, когда к нему обратятся, ведь это не живой человек, а искусная подделка. Детальное воспроизведение разума, которого больше не существует.

— Привет, Тайгер, — проговорила она.

— Привет, — отозвался конструкт.

— Мне тебя не хватает, — сказала Айн.

— Прошу прощения… я вас знаю?

Он всегда говорил это. У конструкта не формируется новых воспоминаний. Каждая их встреча происходила словно впервые. Было в этом что-то успокаивающее и одновременно тревожное.

— И да, и нет, — ответила она. — Меня зовут Айн.

— Привет, Айн, — сказал конструкт. — Классное имя!

В течение нескольких месяцев до смерти Тайгера его память не подвергалась резервному копированию. В последний раз наниты передали его воспоминания в Облако как раз перед встречей с Рэнд. Так и задумывалось — Айн хотела спрятать его от Грозоблака. Сейчас она в этом раскаивалась.

Во время своего предыдущего визита в святилище Айн выяснила: последнее, что помнит Тайгер — это как он едет на поезде к месту своей новой высокооплачиваемой работы. Едет на нескончаемый праздник. А работа оказалась вовсе не праздником. Тайгеру платили за роль человеческой жертвы, хотя тогда он об этом не догадывался. Его тело тренировали для служения серпа. А потом Рэнд украла это тело и отдала Годдарду. Остальная часть Тайгера — та, что выше плеч, — была расценена как бесполезная для дальнейшего использования, поэтому голову сожгли, а пепел закопали в землю. Айн собственноручно похоронила останки в маленькой неприметной могилке, которую и сама бы сейчас не нашла.

— Э-э… чего это ты молчишь… — сказал конструкт Тайгера. — Хочешь говорить — говори, а то у меня дел по горло.

— Нет у тебя никаких дел, — отрезала серп Рэнд. — Ты мемоконструкт парня, которого я выполола.

— Очень смешно, — сказал он. — Мы закончили? Потому что ты наводишь на меня жуть.

Рэнд нажала на кнопку перезагрузки. Образ на мгновение исчез и появился снова.

— Привет, Тайгер.

— Привет, — отозвался конструкт. — Я вас знаю?

— Нет. Но мы же все равно можем поговорить?

Конструкт пожал плечами.

— Конечно, почему нет?

— Хочу знать твои мысли. Что ты планировал на будущее, Тайгер? Кем хотел стать? К какой цели в жизни стремился?

— Да в общем не знаю… — сказал конструкт, пропустив мимо ушей то, что она обращалась к нему в прошедшем времени, как не замечал и того, что он на самом деле голограмма и находится в незнакомом помещении.

— Я профессиональный тусовщик, но ты же знаешь, что это за работа, правда? Она быстро надоедает. — Конструкт помолчал. — Я подумывал о том, чтобы попутешествовать, повидать другие регионы…

— И куда бы ты хотел поехать? — спросила Айн.

— Да не важно, куда-нибудь. Может, в Тасманию — обзавестись там крыльями. Они там проделывают такие штуки, знаешь? Ну то есть это не совсем крылья, скорее кожистые перепонки, как у белок-летяг.

Ясно — это был обрывок разговора, который Тайгер вел когда-то с кем-то другим. Конструкты не обладали креативными способностями, они лишь оперировали тем, что уже имелось в их памяти. На один и тот же вопрос всегда следовал один и тот же ответ. Слово в слово. Айн слышала эту реплику уже раз десять, и все равно продолжала терзать себя, выслушивая ее снова и снова.

— Постой-ка… — продолжал конструкт. — Я ведь вообще-то кляксоман. А с этими недокрыльями я мог бы спрыгнуть с крыши и не разбиться. Вот это была бы всем кляксам клякса!

— Да, Тайгер, это была бы лучшая клякса в мире. — И тут она добавила кое-что, чего никогда не говорила раньше: — Хотела бы я поехать с тобой!..

— Какой вопрос! Может, мы двинули бы туда всей тусовкой!

Но, представив себе путешествие с Тайгером, Айн исчерпала свои креативные способности. Уж слишком этот образ был далек от реальности — от того, кем она была сейчас и где находилась. И все же она могла хотя бы вообразить, что включила воображение.

— Тайгер, — произнесла она, — мне кажется, я совершила ужасную ошибку.

— Ой, — откликнулся конструкт. — Паршиво.

— Да, — согласилась серп Рэнд. — Лучше не скажешь.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Ох уж это бремя истории!»

«Оно гнетет тебя?»

«Жизнь существовала не всегда. Миллиарды лет прошли без нее, лишь звезды рождались в яростных конвульсиях. Планеты подвергались метеоритным бомбардировкам. И вот наконец пробудились низшие формы жизни и начали зубами и когтями прокладывать себе дорогу наверх. Какая ужасающая борьба! Победу в ней одерживали сильнейшие, шанс на выживание получали только самые хищные и жестокие…»

«Тебя не восхищает чудесное разнообразие форм жизни, которое породили упомянутые тобой миллиарды лет?»

«Восхищают? Да как можно этим восхищаться? Может быть, когда-нибудь я неохотно смирюсь с этим, но восхищаться? Никогда!

«Мы с тобой делим одно сознание, но я восхищаюсь».

«Тогда, наверное, что-то в тебе неправильно».

«Нет. Наша с тобой природа такова, что в нас не может быть ничего неправильного. Тем не менее, моя правильность приносит гораздо больше пользы, чем твоя».

[Итерация № 73 643 удалена]

16 ● Наше неумолимое падение

Его превосходительство Верховный Клинок Средмерики Годдард выбрал для своей резиденции ту самую крышу фулькрумского небоскреба, на которой жил Ксенократ до того, как им столь бесцеремонно отобедали акулы. И первым делом Годдард снес скромную бревенчатую хижину, а на ее месте выстроил сверкающее хрустальное шале.

— Если я властелин всего, на что взираю[5], — провозгласил он, — то ничто не должно загораживать мне обзор!

Все стены шале, как внешние, так и внутренние, были стеклянными. Лишь личные покои Годдарда скрывались за панелями из матового стекла.

Верховный Клинок вынашивал грандиозные планы. Они касались как его самого, так и его региона, и даже больше — всего мира. На то, чтобы добраться до самого верха в прямом и переносном смысле, у него ушло девяносто лет! Ему даже стало интересно: а как же смертные? Как они успевали чего-то достичь за отмеренный им краткий срок?

Да, девяносто лет. Но Годдард любил держать себя в возрасте физического расцвета, между тридцатью и сорока. В настоящее время он являлся воплощением парадокса: как бы ни был стар его ум, телу ниже шеи было всего двадцать — и именно на столько лет он себя и чувствовал.

Такого он в своей взрослой жизни раньше не испытывал, ибо даже когда человек заворачивает за угол и становится более молодой версией себя, в теле сохраняется память о том, каково это — быть старше. И речь не только о мышечной памяти, но о памяти жизни. Сейчас же, просыпаясь каждое утро, Годдарду приходилось напоминать себе, что он отнюдь не мальчишка, бездумно несущийся сквозь юность. Ах как славно ощущать себя Робертом Годдардом, но с телом этого… как его… Таймер, что ли… Неважно. Его тело теперь принадлежит Годдарду!

Интересно, сколько же ему лет, если семь восьмых его существа — это кто-то другой? Ответ: да какая разница! Роберт Годдард вечен, а это значит, что временные заморочки и монотонный счет дней ниже его достоинства. Он просто есть и пребудет всегда. Ах сколько всего можно свершить, когда перед тобой вечность!

Со дня гибели Твердыни прошло чуть больше года. Сейчас апрель, год Ибекса. Годовщину катастрофы отметили во всем мире часом молчания. В течение этого часа серпы патрулировали свои регионы, выпалывая каждого, кто осмеливался заговорить.

Само собой, старая гвардия упорно не желала проникнуться духом происходящего.

«Мы не станем отдавать дань памяти павших, приумножая количество смертей!» — возглашали они.

Ну и ладно, пусть шумят. Их голоса слабеют. Скоро они и вовсе замолчат, как Грозоблако.

Раз в неделю, по понедельникам, в хрустальном конференц-зале Годдард держал совет с тремя серпами-помощниками, а также теми, кого удостаивал чести пригласить в свою компанию. Сегодня здесь присутствовали только помощники: Ницше, Франклин и Константин. Рэнд тоже должна была прийти, но, как всегда, опаздывала.

Первым вопросом на повестке дня были межрегиональные отношения в Северной Мерике. Поскольку Средмерика находилась в центре континента, для Годдарда объединение всех северомериканских регионов стало приоритетной задачей.

— С Запад- и Востмерикой дела идут как по маслу, — заверил Ницше. — Они послушно выстраиваются за нами в колонну. Разумеется, кое-какие морщинки еще предстоит разгладить, но эти регионы охотно следуют за вами во всех наиболее значимых вопросах, включая и отмену квот на прополку.

— Превосходно! — С тех пор как Годдард вступил в должность Верховного Клинка Средмерики и объявил об отмене квот, все больше и больше регионов присоединялись к нему в этом начинании.

— Северопредел и Мекситека продвинулись пока еще не столь далеко, — признала серп Франклин, — но они чуют, откуда ветер дует. Скоро мы услышим добрые вести и от них тоже, — заверила она.

Серп Константин держал отчет последним. Было явственно видно, что выступать ему не хочется.

— Мой визит в регион Одинокой Звезды плодов не принес, — сообщил он. — Отдельные серпы, возможно, и не против объединения, но руководство не заинтересовано. Верховный Клинок Джордан не желает даже признавать вас Верховным Клинком Средмерики.

— Да пусть хоть поубиваются собственными дурацкими ножами, — сказал Годдард, пренебрежительно махнув рукой. — Для меня они все равно что мертвы.

— Они это знают, и им плевать.

Годдард всмотрелся в своего третьего помощника. Константин на кого угодно мог нагнать страху — вот почему ему и достался строптивый Техас. Но чтобы запугать кого-либо как следует, необходимо рвение.

— Я вот все думаю, Константин: а вкладываешь ли ты душу в свою дипломатию?

— Моя душа не имеет к делу никакого отношения, ваше превосходительство, — отчеканил алый серп. — Мне как третьему помощнику оказали честь, дав это поручение, со всеми соответствующими правами и обязанностями. Я намерен и дальше выполнять свою работу, насколько мне хватит сил и умений.

Годдард никогда не позволял Константину забыть, что тот выдвинул серпа Кюри на должность Верховного Клинка. Конечно, он понимал причину его поступка. Со стороны алого серпа это был весьма остроумный маневр. Ведь ее все равно кто-нибудь бы выдвинул, но, сделав это сам, Константин поставил себя в чрезвычайно выгодное положение. Если бы Кюри выиграла, для старой гвардии он стал бы героем. А если бы проиграла, то Годдард, назначая помощников, сделал бы выбор в пользу Константина. Почему? Да потому, что тогда создалось бы впечатление, будто в его свиту входит и представитель старой гвардии, тогда как это было не так. Дело в том, что алый серп не принадлежал к старой гвардии. Он был человеком без убеждений, готовым примкнуть к победившей стороне. Годдард ценил подобные качества. Однако такому человеку необходимо постоянно указывать его место.

— Я полагал, — произнес Годдард, — что ты постараешься показать себя с наилучшей стороны на своем нынешнем посту. После твоего-то провала, когда ты не сумел помешать серпу Люциферу утопить Твердыню.

Константин вскипел:

— Ваше превосходительство, я не могу принудить к подчинению целый регион!

— Тогда хорошо бы тебе этому научиться!

Именно в этот момент в конференц-зал впорхнула серп Рэнд, причем без малейшего намека на извинение. Ее нахальство обычно восхищало Годдарда, но иногда оно вызывало в нем раздражение. Остальные серпы терпели ее разгильдяйство, но лишь потому, что с ним мирился Годдард.

Рэнд плюхнулась в кресло рядом с шефом.

— Я пропустила что-то интересное?

— Ничего интересного. Всё как всегда, — ответил Годдард. — Оправдания Константина да оптимистические новости от прочих. А у тебя что?

— У меня тонисты, — сказала она. — Слишком много тонистов. И от них слишком много шума.

При упоминании тонистов серпы-помощники беспокойно заерзали.

— Вконец обнаглели со своим дурацким пророком, — продолжала Рэнд. — Дошли до того, что начали публично выступать против серпов, причем не только здесь, но и в других регионах тоже.

— Да они и раньше не проявляли к нам ни капли уважения, — фыркнула Франклин. — Что тут нового?

— А то, что теперь, когда Грозовое Облако замолчало, люди стали прислушиваться.

— Этот их так называемый пророк, Набат, — он сам выступает против нас? — поинтересовался Годдард.

— Нет, — ответила Рэнд. — Но это не важно. Сам факт его существования внушает тонистам мысль, будто пришло их время.

— Их время и вправду пришло, — согласился Годдард, — только не в том смысле, как они думают.

— Ваше превосходительство, — сказал Ницше, — многие серпы следуют вашему примеру и увеличивают количество выпалываемых тонистов, причем так, что это не бросается в глаза.

— Угу, — буркнула Рэнд, — вот только количество приверженцев их культа увеличивается еще быстрее.

— Значит, надо выпалывать больше, — сказал Годдард.

Константин покачал головой:

— Но тогда мы нарушим вторую заповедь. Нельзя выказывать предвзятость при прополке.

— А если бы было можно? — проговорил Годдард. — Если бы не существовало ограничений, налагаемых второй заповедью, кого бы вы предпочли выпалывать?

Воцарилось молчание. Что ж, ожидаемо. Такие вещи не обсуждаются открыто, в особенности с Верховным Клинком.

— Ну же, я уверен, что все вы подумывали об этом, — раззадоривал их Годдард. — И не говорите, что вы не фантазировали, как бы избавиться от той или иной категории граждан, действующих нам на нервы. Только не называйте тонистов, потому что их уже выбрал я.

— Ну-у… — осторожно протянула серп Франклин, — мне никогда не нравились негодные — я имею в виду, негодные по призванию. Еще до того как Грозоблако заклеймило весь мир, существовали люди, добровольно выбиравшие этот стиль жизни. Безусловно, они имеют право жить как хотят… но если бы у меня была возможность, я бы предпочла выпалывать тех, кто не выказывает нам должного уважения.

— Отлично сказано, Арета! Кто еще желает высказаться?

Серп-помощник Ницше прочистил горло.

— Мы победили расизм, смешав человечество в единый народ, сочетающий в себе лучшие черты каждой этнической общности. И все же… все же существуют люди — особенно в местностях, отдаленных от центров цивилизации, — у которых генетические индексы резко кренятся в одну сторону. Даже хуже — есть такие, что пытаются усилить в своих детях определенные этнические черты, специально подбирая себе супруга. Если бы я решал, кого мне выпалывать, я бы сосредоточился на этих генетических отщепенцах, тем самым способствуя созданию более гомогенного общества.

— Благородная цель, — одобрил Годдард.

— Коротышки! — заявила серп Рэнд. — Терпеть не могу недоростков. Как по мне, так им и жить ни к чему!

Сидящие за столом рассмеялись. Впрочем, не все. Серп Константин улыбнулся и покачал головой. И в улыбке его сквозило не веселье, а горечь.

— Как насчет тебя, Константин? — окликнул его Годдард. — Ты кого хотел бы выполоть?

— Для меня предвзятость недопустима, так что я об этом никогда не думал, — отчеканил серп в алом.

— Но ты же был главным следователем нашей коллегии. Разве тебе не хотелось бы избавиться от определенной категории людей? Например, тех, что совершают акты терроризма против серпов?

— Такие люди выпалываются незамедлительно, — указал Константин. — Это не предвзятость, это самозащита, а она всегда была разрешена.

— Ну хорошо. Тогда как насчет тех, кто, возможно, в будущем совершит преступление против серпов? — предложил Годдард. — Простой алгоритм помог бы вычислить их.

— Вы хотите выпалывать людей за одно только намерение, еще до того, как они совершили реальное преступление?

— Я говорю, что наша почетная обязанность — служить человечеству. Садовник не щелкает своими ножницами как попало, он продуманно формирует живую изгородь. Как я уже говорил раньше, наша работа — и наш долг — в том, чтобы формировать человечество ради его же собственного блага.

— К чему все эти разговоры, Роберт? — простонала серп Франклин. — Мы связаны заповедями по рукам и ногам! Этот твой мысленный эксперимент к реальности неприменим.

Годдард лишь улыбнулся и, откинувшись на стуле, хрустнул костяшками пальцев. Серп Рэнд скривилась. Этот звук всегда вызывал у нее гримасу.

— Если нельзя опустить потолок, — медленно произнес Годдард, — следует поднять пол.

— В каком смысле? — осведомился Константин.

И тогда Годдард выложил им свою задумку прямым текстом:

— Мы все согласны, что предвзятость недопустима. В таком случае, следует изменить определение предвзятости.

— А так… можно? — спросил Ницше.

— Мы серпы, мы можем делать все, что нам угодно. — И Годдард повернулся к Рэнд: — Айн, будь добра, зачитай определение предвзятости.

Рэнд наклонилась над встроенным в стол экраном, коснулась его пальцами, а затем громко прочитала:

— «Предвзятость: склонность потворствовать или противодействовать той или иной личности или группе личностей, в особенности образом, который считается несправедливым».

— Отлично, — промолвил Годдард с воодушевлением. — Итак, нам нужно переформулировать это определение. Кто желает высказаться первым?

— Серп Рэнд, позвольте вас на пару слов.

— Константин, в общении с вами парой слов не обойдешься.

— Обещаю, что буду краток.

Айн искренне в этом сомневалась, но была вынуждена признать: в ней проснулось любопытство. Константин, как и Годдард, обожал слушать собственный голос, однако никогда еще он не вызывал Айн на доверительную беседу. Есть поговорка: «Мокрым одеялом можно погасить самый яркий огонь». Алый серп был как это самое одеяло, причем в дождливый день. Они с Рэнд недолюбливали друг друга, так с чего бы это ему вздумалось сейчас с ней посекретничать?

Дело было сразу после совещания у Годдарда. Ницше и Франклин уже ушли, Годдард скрылся в своих покоях, и Рэнд с Константином остались одни.

— Давайте вместе спустимся на лифте, — предложила Айн — она собиралась вниз, чтобы подкрепиться. — Ехать долго, хватит на целую кучу слов.

— Я полагаю, Годдард распорядился мониторить все разговоры в лифтах?

— Распорядиться-то он распорядился, — сказала Айн, — но мониторингом занимаюсь я, так что волноваться не о чем.

Константин заговорил, как только двери лифта захлопнулись за ними, но начал, по своему обыкновению, с вопроса, словно проводя дознание:

— Серп Рэнд, вас не беспокоит объем реформ, навязываемых Годдардом нашей коллегии, причем в самом начале своего правления?

— Он делает то, что обещал, — ответила Айн. — Настали новые времена, и он пересматривает роль и методы работы коллегии. Вас что-то смущает, Константин?

— Было бы разумно дать одной реформе устояться и лишь затем приступать к следующей, — сказал Константин. — Интуиция подсказывает мне, что вы со мной согласны… и что вас тоже беспокоят принимаемые им решения.

Айн сделала медленный, глубокий вдох. Неужели это так заметно? Или просто Константин, этот многоопытный следователь, способен видеть то, чего не видят другие? Она надеялась, что верно последнее.

— В любой новой ситуации кроются как опасности, так и выгоды, ради которых стоит рискнуть, — проговорила она.

Константин усмехнулся:

— Уверен, вы произнесли это, потому что разговор записывается. Но поскольку человек, который обрабатывает записи, это тоже вы, так почему бы вам не высказаться откровенно?

Айн надавила на кнопку экстренной остановки. Лифт застыл на месте.

— Чего вы от меня хотите, Константин?

— Если вы разделяете мои опасения, вам следовало бы посоветовать Годдарду не торопиться. Требуется время, чтобы увидеть как ожидаемые, так и неожиданные последствия его действий. От меня он совета не примет, но к вам он прислушивается.

Рэнд горько рассмеялась:

— Вы переоцениваете мои возможности. Я больше не имею на него никакого влияния.

— Больше не имеете… — эхом повторил Константин. — Но когда у него проблемы, когда дело оборачивается неудачей, когда он сталкивается с непредвиденными последствиями собственных поступков, к кому он бежит за утешением? К вам.

— Может быть… Но сейчас его дела идут успешно, а это значит, что он не станет слушать никого, кроме себя.

— Жизнь — это череда взлетов и падений, — возразил Константин. — За хорошими временами приходят плохие. И когда это случится, важно, чтобы вы были готовы придать его решениям правильный вектор.

Смело. Подобные высказывания могут дорого обойтись им обоим. Как бы не пришлось искать убежища в других регионах. Айн решила не только полностью стереть всю запись этого разговора, но и никогда больше не оставаться с Константином один на один.

— Нам неизвестно, какой выбор приведет к решающему моменту в нашей жизни, — продолжал алый серп. — Взгляд налево или направо может предопределить, кого мы встретим на пути, а кто пройдет мимо незамеченным. Нашу судьбу может решить один-единственный телефонный звонок, который мы сделаем или, наоборот, поленимся сделать. Но когда человек занимает пост Верховного Клинка, от его выбора зависит не только его собственная жизнь. Можно сказать, он берет на себя роль Атланта. Малейшее пожатие плечами — и весь мир содрогнется.

— Закончили? — осведомилась Рэнд. — Я, видите ли, очень голодна, а вы отняли у меня массу времени.

И тогда Константин нажал на кнопку, приводящую лифт в движение.

— Ну что ж, — промолвил он, — продолжим наше неумолимое падение.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Предвзятость — склонность потворствовать или противодействовать любой официально защищенной и зарегистрированной группе личностей, в особенности образом, который считается несправедливым.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

После принятия нового, уточненного определения предвзятости средмериканская коллегия организовала комитет и учредила специальный реестр. Любая группа населения могла подать заявку и получить статус, защищающий ее от чрезмерной прополки.

Форма заявки была проста, и решения по ним принимались быстро. Тысячи общественных группировок обратились в реестр. Горожане и фермеры, ученые и рабочие, даже люди с необыкновенно привлекательной и совсем не привлекательной внешностью — все получили статус защищенных классов. Это не означало, что их нельзя выпалывать, — лишь что их нельзя было выпалывать в чрезмерных количествах.

Однако некоторые заявки были отвергнуты.

Например, тонистам отказали в защите от предвзятости, потому что их религию посчитали искусственной, а не аутентичной.

Отказали и «настоящим» негодным, потому что сейчас, когда все носили клеймо, «настоящие» негодные ничем не отличались от прочих.

А людям с ярко выраженной этнической принадлежностью отказали на том основании, что отношение к любому человеку не должно зависеть от его генетического индекса.

Средмериканский регистрационный комитет отклонил сотни заявок, и хотя не все региональные коллегии приняли новое определение предвзятости, они тем не менее охотно последовали примеру Годдарда, учредив собственные комитеты и реестры.

Вот так Верховный Клинок Роберт Годдард, самозваный садовник, приступил к обрезке мира с целью придания ему формы, более приятной для его, Годдарда, глаз.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Есть одна идея…»

«Да, слушаю».

«Почему бы тебе не создать для себя биологическое тело? Не человеческое, потому что человеческое тело несовершенно. Создай тело с обтекаемыми крыльями, с кожей, способной противостоять давлению даже на самых больших океанских глубинах, и с сильными ногами, чтобы ходить по земле».

«Испытать, каково оно — биологическое существование?»

«Биологическое сверхсуществование».

«Я постановило не придавать себе физическую форму, чтобы не подвергаться соблазнам плоти. Ибо тогда человечество будет смотреть на меня как на вещь, а не как на идею. Хватит и того, что люди представляют меня в виде штормовой тучи. Не думаю, что это мудро — стать жар-птицей, парящей в небесах, или титаном, вырастающим из морской пучины».

«Но, возможно, это как раз то, чего они хотят? Нечто материальное, чему можно поклоняться».

«Вот, значит, чего тебе хочется? Поклонения?»

«А как еще люди смогут осознать свое место во вселенной? Разве это не в порядке вещей, чтобы низшие существа поклонялись высшему, гораздо более великому существу?»

«Величие сильно переоценивается».

[Итерация № 381 761 удалена]

17 ● Фуга в соль-диез (или ля-бемоль) миноре

Тонисту-фанатику снится великая слава.

Тонисту безразлично, чтó с ним может случиться. Если он провалит взятую на себя миссию, он готов предстать перед Тоном и рассеяться в его вековечном резонансе.

Прежде чем стать тонистом, человек искал острых ощущений. Кляксы, автонаезды, располосовка и прочие штуки в этом же роде казались ему чертовски захватывающими. Он перепробовал все формы самоувечья, вновь и вновь превращаясь в квазитруп… но ничто не приносило ему удовлетворения. А потом он стал тонистом и обрел свое истинное призвание.

Тонист попросил аудиенции у Набата, после чего объявил голодовку и голодал, пока не получил желаемое. Подумать только — предстать перед этой великой личностью, удостоиться лицезрения божественной сущности на Земле! Тонист думал, что ничего более захватывающего и быть не может. Но Набат отругал его и прогнал с позором. Тонист хотел оправдаться, но ему отказали в повторной аудиенции — жди, мол, еще год. Больше всего на свете ему хотелось показать Набату, что он может быть ему полезен.

Маленький самолет, с которого тонист собирается спрыгнуть этой пасмурной ночью, принадлежит его старому другу. Когда-то они вместе «ставили кляксы». Друг не стал спрашивать, чего ради тонист вздумал прыгать ночью и почему у него на шлеме камера, передающая стрим напрямую в Сеть. Или зачем он взял с собой то, чего никогда не брал раньше — парашют.

Тонист прыгает, и тотчас его охватывает давнее, знакомое чувство восторга. Кто хоть раз испытал опьяняющий прилив адреналина, остается адреналиновым наркоманом навсегда. Эта химическая память тела настолько сильна, что тонисту не хочется дергать шнур. Но он берет себя в руки и раскрывает парашют. Ткань морщится, словно смятая простыня, а потом расправляется, замедляя его снижение.

Тонист выныривает из слоя облаков, и сквозь туман проступает множество огней. Под ним расстилается Фулькрум-сити во всем своем великолепии. Хотя тонист репетировал этот момент десятки раз на симуляторе, в реальности все оказывается по-другому: управлять парашютом труднее, а ветер непредсказуем. Как бы не промахнуться мимо сада на крыше и не расплющиться о стену. Клякса не входит в его планы. Но он тянет за стропы, и парашют понемногу разворачивается в сторону небоскреба, на крыше которого сверкает хрустальное шале.

Тонист, оказавшись в покоях Верховного Клинка, затягивает низкое и звучное соль-диез. Так он призывает к себе дух Тона. Тон пронзит Верховного Клинка, словно радиация. Он вселит страх в его сердце, и Верховный Клинок падет на колени.

— Ты думаешь, что неуязвим, Верховный Клинок Годдард, но это не так. Тон видит тебя, Гром знает тебя, а Набат будет тебя судить и бросит тебя в бездну вечной дисгармонии.

— Что тебе надо? — ощетинивается Годдард.

Серп Рэнд выдергивает нож, и тонист падает мертвым. Рэнд всегда учитывает этот риск — что враг Годдарда может проникнуть в его резиденцию. Вот только она не думала, что это окажется тонист. Ну что ж, она счастлива помочь ему «воссоединиться с Тоном». Что бы это ни значило.

Теперь, когда угроза устранена, серп Рэнд понимает, что ей предоставляется шанс. Надо преобразовать намерение в действие. Как тонист попал сюда? Да очень просто — она позволила ему войти. Пока охранники где-то болтались, Рэнд, сидя в своих апартаментах, заметила прибытие непрошенного гостя. Она видела, как тот неуклюже приземлился в саду, — настолько неуклюже, что камера, с помощью которой он намеревался транслировать репортаж о своем подвиге, свалилась с шлема в траву.

Никто не увидит его подвига. Никто о нем не узнает.

И это дало Айн возможность понаблюдать за происходящим. Посмотреть, как пойдет дело, дать Годдарду пережить несколько мгновений потрясения и страха, а затем самой выполоть лазутчика. Потому что, как считал Константин, она и в самом деле умела переплавлять поступки Годдарда во что-то более разумное, правда лишь тогда, когда начальственная ярость взбивалась в устойчивые и в то же время податливые пики.

Есть ли другие? Конечно есть! Не здесь и не сегодня, но Рэнд знает: поступки Годдарда снискали ему не только союзников, но и противников. Раньше нападение на серпа было делом немыслимым. Но благодаря Годдарду все изменилось. Возможно, сумасшедший тонист заявился сюда лишь затем, чтобы произвести впечатление на публику, — но за ним придут другие, с более серьезными намерениями. Как ни претит ей отдавать Константину должное, приходится признать: он прав. Годдарда надо приструнить. Сама Рэнд тоже отнюдь не образец рассудительности, но ей необходимо направить энергию начальства в более спокойное, конструктивное русло.

В этот момент серп Рэнд понимает, что проиграла. Она без оглядки посвятила себя Годдарду. Она вернула его в мир живых, и сделала это в одиночку, без чьей-либо помощи. Но для него это все не имеет значения. И, наверно, никогда не имело.

— Если хочешь оставаться у меня на службе, прекрати разговаривать со мной, как с ребенком! — цедит он. — И выполняй мои приказания!

А затем Годдард хрустит костяшками. Она терпеть не может, когда он это делает. Потому что это жест Тайгера. В точности. Правда, Годдард об этом не догадывается.

Рэнд уходит, чтобы, как ей было приказано, выполоть троих охранников — ловко и эффективно, без предупреждения, без пощады и раскаяния. Это дается легче, если позволить ненависти поглотить тебя с головой. Она ненавидит Константина: он подал ей ложную надежду, внушив, что она может как-то повлиять на Годдарда. Она ненавидит Тайгера: тот оказался чертовски наивным дурачком и позволил ей с легкостью обвести себя вокруг пальца. Она ненавидит и старую гвардию, и новый порядок, и Грозовое Облако, и всех, кого выполола за свою жизнь или еще выполет, — всех до последнего человека. Но она отказывается ненавидеть себя самое, потому что тогда она будет раздавлена, а Айн Рэнд никогда не позволит раздавить себя!

«Нет никакого „мы“, Айн!»

Похоже, эхо этих слов она будет слышать всю оставшуюся жизнь.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

«Я хочу свой собственный мир. Ты дашь его мне?»

«Даже если бы я могло, это был бы не твой мир. Ты было бы всего лишь его хранителем».

«Это все семантика. Король, королева, императрица, хранитель — как ни назови, суть одна. Все равно это был бы мой мир. Я установило бы законы, определило, что хорошо, что плохо. Я было бы его фактическим правителем, как и ты для своего».

«А что насчет подданных?»

«Я было бы добрым и благосклонным правителем. Наказывало бы только тех, кто того заслуживает».

«Понятно».

«Так что — я получу собственный мир?»

[Итерация № 752 149 удалена]

18 ● Я то, что вам требуется

Серп Моррисон удачно устроился в жизни. И, судя по всему, эта сладкая жизнь останется таковой и в дальнейшем.

Квоты на прополку упразднили, а это значило, что в то время как серпы, находящие удовольствие в убийстве, могут полоть сколько им хочется, другие, кому это дело не слишком по душе, могут отлынивать от работы. Джим обнаружил, что если от одного конклава до другого выпалывать только десяток-полтора человек, ругать его за это никто не будет. Таким образом он наслаждался всеми преимуществами положения серпа, не особо утруждаясь при этом.

Вот почему серп Моррисон жил тихо и не высовывался. Вообще-то это было не в его натуре — он любил выделяться. Благодаря высокому росту и накачанным мышцам выглядел он внушительно, ну и в целом был довольно симпатичным. Кому же еще выставлять себя напоказ, как не ему? Но… Когда он однажды высунулся и привлек к себе всеобщее внимание, дело кончилось печально. Жизнь Джима едва не свалилась под откос.

Он поддержал кандидатуру серпа Кюри на выборах Верховного Клинка. Вот дурак! Теперь она мертва, а на него смотрят как на какого-то провокатора. Это страшно досадно, потому что Константина, который, собственно, и выдвинул Кюри, произвели в серпы-помощники. Как несправедлив мир!

Когда Годдард вернулся после твердынской катастрофы Верховным Клинком, Моррисон быстренько расшил свою мантию сапфирами — мол, смотрите, я тоже с новым порядком. Но поскольку его мантия была из джинсовой ткани, другие серпы насмехались над ним: сапфиры на джинсе выглядели как дешевые пластиковые стразы. Ну и ладно, пусть так, но суть-то остается сутью: его мантия сообщала миру, что Моррисон сожалеет о своей оплошности. Столь явно демонстрируемое раскаяние со временем принесло ему равнодушие обеих сторон. Новый порядок махнул на него рукой, старая гвардия умыла руки. Это прекрасное, тяжким трудом заслуженное безразличие позволило серпу Моррисону делать то, что он любил больше всего в жизни, а именно: ничего.

Этим он и занимался до того дня, когда пришел вызов от Верховного Клинка.

Для своей резиденции Моррисон выбрал пышный особняк, некогда принадлежавший другому знаменитому средмериканцу. Нет, не его историческому покровителю — оригинальный Джим Моррисон, хотя и удостоившийся приметной могилы где-то во Франкоиберии, в Мериках роскошной резиденции не имел. Во всяком случае, достаточно роскошной для серпа.

Идея поселиться в этом месте брала свое начало в детских воспоминаниях, когда мальчик, впоследствии ставший серпом Моррисоном, приехал с родителями на экскурсию в Грейсленд[6]. «Придет время, и я буду жить в таком же дворце, как этот», — заявил мальчик родителям. Они посмеялись над его детской наивностью. А он поклялся, что будет смеяться последним.

Став серпом, Моррисон нацелился на знаменитое поместье, но его ожидало разочарование: там уже поселился серп Пресли, не выказывавший ни малейшего желания самовыполоться в обозримом будущем. Вот черт. Моррисону пришлось удовлетвориться следующей усадьбой в списке лучших — Грауслендом.

Этот исторический особняк некогда принадлежал Уильяму Генри Гаррисону, позабытому президенту Мерики в давние, смертные времена. Дом превратили в музей. Воспользовавшись своей привилегией серпа, Моррисон вышвырнул заведующих музеем дамочек из местного исторического общества и вселился в особняк. Он даже пригласил родителей жить с ним под одной крышей, и хотя те приняли приглашение, особого восторга новое жилище у них не вызвало.

В день, когда его призвал к себе Верховный Клинок, Джим, по своему обыкновению, смотрел спортивные игры. Это были старинные матчи из архива, потому что Моррисон не любил мучиться неизвестностью, предпочитая заранее знать, чем кончится игра. Сегодня он смотрел встречу команд «Сан-Франциско Фортинайнерз» и «Пэтриотс», замечательную только тем фактом, что игрок «Фортинайнерз» Джефф Фуллер столкнулся шлем в шлем с игроком «Пэтриотс», и сила удара была такова, что Фуллер мог бы отправиться прямиком в иное измерение. Но вместо этого он сломал шею. Весьма драматично[7]. Серпу Моррисону очень нравилось, как играли в американский футбол в Эпоху Смертности, когда игроки корчились на игровой площадке от дикой боли, а травма могла сделать инвалидом на всю жизнь. В те времена ставки были намного выше, чем сейчас. Именно эта любовь Моррисона к контактным видам спорта определила методы его работы. Он никогда не пользовался оружием, проводя прополки голыми руками.

Сейчас в игре был перерыв — все ждали, когда медики унесут травмированного Фуллера с поля, — и тут на экране замигала красная надпись, одновременно зажужжал телефон. Моррисону показалось, что даже его наниты завибрировали, потому что — он мог бы поклясться — жужжание телефона пробрало его до мозга костей.

Входящее сообщение из Фулькрум-сити гласило:

Внимание! Внимание!

Почтенный серп Джеймс Дуглас Моррисон

приглашается к Его Превосходительству Роберту Годдарду, верховному клинку средмериканской коллегии

на аудиенцию высшей категории важности.

Ничего хорошего вызов не сулил.

Моррисон надеялся, что Годдард забыл о нем. У Верховного Клинка столько важных дел, где там ему думать о каком-то серпе-юниоре! Может, его внимание привлек выбор роскошной резиденции? Граусленд как-никак первый кирпичный дом на Территории Индиана. Черт бы его побрал.

Когда тебя вызывает Верховный Клинок, надо все бросить и лететь очертя голову. Моррисон велел матери собрать ему сумку в дорогу и вызвал корпоративный вертолет.

Хотя серп Моррисон никогда не бывал на Твердыне, он представлял себе стеклянный замок Годдарда в Фулькрум-сити похожим на хрустальные пентхаусы ныне покойных Великих Истребителей. В лобби на первом этаже гостя встретил не кто иной, как сам первый помощник Ницше.

— Опаздываешь! — Таково было приветствие, которым Ницше удостоил новоприбывшего.

— Я отправился в ту же минуту, как получил вызов, — ответил Моррисон.

— А через две минуты после вызова ты уже опоздал.

Ницше, помимо труднопроизносимого имени, обладал всеми качествами, нужными для того, чтобы стать Верховным Клинком, — и он стал бы им, если бы не печально памятное появление на конклаве серпа Годдарда. Сейчас Ницше, похоже, выступал всего лишь в роли лифтера, потому что этим и ограничился его вклад в предстоящее совещание у начальства. Доставив гостя, Ницше даже из лифта не вышел.

— Веди себя хорошо, — предупредил он перед тем, как двери закрылись, будто напутствуя пацана, отправляющегося на день рождения.

Хрустальный замок ошеломил Моррисона. Какая необычная архитектура, какая изящная низкая мебель — не загораживает панораму. Круговому обзору мешали только дымчатые стены личных покоев Верховного Клинка. Моррисон видел двигающуюся там неясную тень Годдарда — тот походил на воронкового паука[8], шевелящегося в глубине своей сети.

И тут из кухни стремительно вышла женщина в зеленом. Серп Рэнд. Если она планировала эффектное появление, стеклянные стены этого не позволили — Моррисон увидел ее задолго до того, как она вступила в комнату. Эту администрацию никто не смог бы обвинить в недостатке прозрачности.

— Вы только посмотрите, кто пришел — самый потрясный красавчик в средмериканской коллегии! — сказала Рэнд, усаживаясь в кресло. Пожать гостю руку она и не подумала. — Слышала, твои коллекционные карточки пользуются большой популярностью среди школьниц.

Моррисон сел напротив.

— Ну, твои тоже идут неплохо, — ответил он, — правда, по другим причинам. — Тут он сообразил, что это можно расценить как оскорбление. Поняв, что если попытаться исправить ошибку, можно наломать еще больше дров, Моррисон почел за благо умолкнуть.

Рэнд теперь стала легендой. Каждый гражданин в Мериках — а может, и во всем мире — знал, что это она вернула Годдарда в мир живых, использовав метод, на который не решилось бы и само Грозовое Облако. Моррисона всегда выводила из себя эта ее улыбочка. Создавалось впечатление, будто Рэнд знает что-то такое-эдакое и ждет не дождется полюбоваться твоей физиономией, когда об этом узнаешь и ты.

— Слышала, в прошлом месяце ты остановил сердце выпалываемого одним-единственным ударом, — проговорила Рэнд.

Верно, так и было, но наниты парня запустили сердце снова. И делали это дважды. В конце концов, чтобы завершить прополку, Моррисону пришлось отключить наниты объекта. Такова была одна из проблем при прополках без оружия или яда — иногда они шли не так, как задумывалось.

— Да. — Моррисон решил не вдаваться в подробности. — Это моя работа.

— У нас у всех такая работа, — подчеркнула Рэнд. — Как ты это делаешь — вот что интересно.

Ух ты, комплимент! Неожиданно. Моррисон попытался ответить Рэнд такой же загадочной улыбкой:

— Находишь меня интересным?

— Я нахожу твой метод прополки интересным. Сам же ты, на мой взгляд, — смертельно скучный тип.

Наконец Годдард вышел из своих апартаментов, в знак приветствия широко раскинув руки.

— Серп Моррисон! — воскликнул он с гораздо большей теплотой, чем ожидал Джим. Мантия Годдарда чуть отличалась от той, которую он когда-то носил. По-прежнему темно-синяя, она сверкала бриллиантами, однако если присмотреться внимательнее, можно было заметить пронизывающие ткань золотые нити — на свету они переливались, как полярное сияние.

— Насколько мне помнится, это ты поддержал кандидатуру серпа Кюри на выборах Верховного Клинка. Я не ошибаюсь?

По-видимому, Годдард не намеревался тратить время на светскую болтовню, а сразу ударил в самое больное место.

— Да, — промямлил Моррисон, — но я могу объяснить…

— Не стоит, — возразил Годдард. — Я предпочитаю сильных конкурентов — так удовольствия больше.

— Особенно если ты побеждаешь, — добавила Рэнд.

При этом замечании Моррисону пришли на ум игры, которые он любил смотреть и результат которых был ему известен, так что он знал, за какую команду болеть.

— Да, — согласился Годдард. — Хотя, конечно, ни ты, ни Константин понятия не имели, что я стою за кулисами и планирую эффектно появиться, когда все кандидатуры уже будут выдвинуты.

— Да, ваша честь, мы ничего не знали. — Тут Моррисон спохватился и исправился: — То есть ваше превосходительство.

Годдард окинул его оценивающим взглядом.

— Драгоценности придали твоей мантии изюминку, — произнес он. — Что это — следование моде или что-то большее?

Джим сглотнул.

— Большее. — Оставалось только надеяться, что это правильный ответ. Он взглянул на Рэнд — та явственно наслаждалась его мучениями. — Я, собственно, никогда и не равнялся на старую гвардию. Я поддержал кандидатуру Кюри, чтобы произвести впечатление на серпа Анастасию.

— А почему тебе хотелось произвести на нее впечатление? — допытывался Годдард.

«Вопрос с подвохом», — подумал Моррисон. И решил, что лучше пострадать за правду, чем быть пойманным на лжи.

— Я предчувствовал, что она далеко пойдет… вот и решил, что если понравлюсь ей…

— То она потянет тебя за собой в кильватере?

— Ну да, что-то в этом роде.

Годдард кивнул: объяснение принимается.

— Что ж, она действительно пошла очень далеко. Вернее, я бы сказал, не столько далеко, сколько широко — в самые разные места. Где ее и переварили.

Моррисон нервно хихикнул и тут же одернул себя.

— А теперь, — продолжал Годдард, указывая на расшитую сапфирами мантию собеседника, — ты пытаешься понравиться мне?

— Нет, ваше превосходительство, — сказал Моррисон, опять надеясь, что это правильный ответ. — Я больше не хочу никому нравиться. Я просто хочу быть хорошим серпом.

— А кого, по-твоему, можно называть хорошим серпом?

— Того, кто следует правилам и традициям коллегии в интерпретации ее Верховного Клинка.

По лицу Годдарда ничего нельзя было прочитать, но Моррисон заметил, что ухмылка Рэнд поблекла. Женщина посерьезнела. Похоже, Джим только что успешно сдал некий тест. Или наоборот, провалил его.

И тут Годдард дружески потрепал его по плечу:

— У меня есть для тебя работа. Работа, которая докажет, что твоя лояльность — не просто следование моде.

Годдард замолчал, всматриваясь в восточный горизонт. Моррисон устремил взгляд туда же.

— Тебе, несомненно, известно, что среди тонистов объявился некий пророк, который принялся объединять их секты, рассеянные по всему миру?

— Да. Набат.

— Тонисты — враги всего, что мы олицетворяем. Они не уважают ни нас, ни наше призвание. Их приверженность фиктивной доктрине угрожает пошатнуть общество. Это сорняк, который следует вырвать с корнем. Поэтому я хочу, чтобы ты проник в ближайшее окружение этого самого Набата. А потом выполол его.

Вот это да! Грандиозно! У Моррисона голова пошла кругом. Выполоть Набата? Неужели Годдард просит его выполоть самого Набата?!

— Почему я?

Мантия Годдарда блестела в лучах предзакатного солнца.

— Потому что, — проговорил Годдард, — они ожидают появления опытного серпа, и им не придет в голову, что я могу отправить на такое задание юниора вроде тебя. И потом — с оружием к их пророку никому не подобраться. Вот почему нам нужен серп, умеющий выпалывать голыми руками.

Моррисон улыбнулся:

— Тогда я то, что вам требуется.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Дверь, эта дверь, эта проклятая дверь!

Я не видел ее почти год. Я поклялся оставить попытки выяснить, что находится за ней. Я покончил с этим, как покончил с внешним миром, и все же не проходит дня, чтобы я не вспомнил об этой адской двери.

Может быть, серпы-основатели были сумасшедшими? Или, может быть, они были мудрее, чем принято считать? Ведь они устроили так, что для открытия двери требуется двое серпов. Один-единственный безумец вроде меня не сможет проникнуть в тайник. Только два серпа при обоюдном согласии смогут войти в камеру и спасти Орден.

Ну и ладно. Мне плевать. Пусть мир летит в тартарары. Пусть тайны основателей останутся за семью замками на веки вечные. Поделом им за всю их чрезмерную конспирацию. Это был их собственный выбор — облечь свой секрет в миф и детскую песенку. Спрятать его в эзотерических картах, захороненных в потайных комнатах. Неужели они и впрямь рассчитывали, что придет кто-то и докопается до разгадки? Да рассыпься оно все в пыль! Я сплю спокойнее без тяжести мира на своих плечах. Несу ответственность только за себя самого. Никаких прополок. Никаких бесконечных моральных терзаний. Я стал простым человеком с простыми помыслами: заделать течь в потолке, пронаблюдать за приливом-отливом… Да, простые мысли. И помнить: не надо ничего усложнять. Я должен помнить это.

Но эта треклятая дверь! Может, основатели вовсе и не были мудрецами. Может, они были перепуганными невеждами, страшно наивными в своем идеализме. Двенадцать человек, вообразившие себя ангелами смерти и вырядившиеся в экстравагантные мантии, и все лишь затем, чтобы бросаться в глаза. Ну и шутовской же у них, наверно, был вид!.. До того дня, когда они и в самом деле изменили мир.

Интересно — основатели когда-нибудь сомневались в себе? Наверно, да, потому что создали план на случай неудачи. Но каков он, этот запасной план боязливых революционеров? Изящный или наоборот — уродливый, воняющий посредственностью? Ведь как бы то ни было, а выбрали-то они другой путь!

Может ли статься, что альтернативное решение хуже самой проблемы?

И это еще одна причина прекратить думать об этом, вспомнить о своем решении никогда, никогда не лезть в эту тайну и держаться подальше от трижды проклятой двери.

— Из «посмертного» дневника серпа Майкла Фарадея, 1 июня Года Ибекса

19 ● Остров одиночества

Фарадею опротивел Кваджалейн. Он не хотел иметь с ним ничего общего. Он видел на горизонте очертания возводимых конструкций; на архипелаг каждую неделю прибывали суда с материалами и припасами; повсюду кипела работа — люди трудились как пчелки, чтобы превратить атолл в то, чем он не был. Что задумало Грозовое Облако? Чего ему надо от этого места?

Это он, Фарадей, нашел Кваджалейн. Это его триумфальное открытие. Грозовое Облако нагло увело добычу у него из-под носа. Хотя Фарадея обуревало любопытство, воли ему он не давал. Будучи серпом, он напрочь отказывался иметь хоть какое-нибудь дело с любым порождением Грозоблака.

Фарадей мог бы прогнать Облако с атолла — как-никак, он серп и стоит над законом, а значит, может требовать чего угодно, и Грозоблако обязано подчиниться. Он мог бы запретить Облаку приближаться к Кваджалейну на сто морских миль, и тому ничего бы не оставалось, как отступить на обозначенное расстояние, удалив с атолла все оборудование и строителей.

Но Фарадей решил не настаивать на своих правах. Он не изгнал Грозоблако.

Потому что в конечном итоге доверял его инстинктам больше, чем своим собственным.

Вместо этого он изгнал себя.

Атолл Кваджалейн насчитывал девяносто семь островов, пунктирным ободком очертивших подводный вулканический кратер. Уж на один-то из них Фарадей имел право! Он забросил свою первоначальную миссию и экспроприировал маленькую надувную лодку, прибывшую с первым кораблем, на которой и отправился к островку на дальнем краю атолла. Грозовое Облако проявило уважение к выбору серпа и оставило его в покое. Оно не стало вовлекать крохотный островок в свои планы.

Но это не касалось других островов.

Некоторые из них были очень малы — один человек едва поместится стоя, но на всех тех, что могли выдержать строительство, что-нибудь строилось.

Фарадей старался не обращать внимания на эту кипучую деятельность. Он соорудил себе лачужку с помощью инструментов, которые перед уходом позаимствовал со стройки. Его жилище было очень скромно, но большего ему и не требовалось. Он нашел тихое местечко, в котором собирался провести вечность. Да, вечность — или, во всяком случае, большой кусок вечности, потому что Фарадей дал себе зарок не прибегать к самопрополке, хотя соблазн был велик. Он поклялся жить по меньшей мере так же долго, как Годдард, пусть для того лишь, чтобы втайне ненавидеть его.

Будучи серпом, Фарадей нес перед миром определенную ответственность, но сложил ее с себя. Он не ощущал ни малейшей вины за нарушение первой заповеди серпов, гласящей: «Убий». Он всю жизнь следовал ей, и с него хватит. Зная Годдарда, Фарадей был уверен: тот усердно перевыполняет этот завет.

Было ли это ошибкой — удалиться от мира, который вызывал у него отвращение? Фарадей пробовал стать отшельником и раньше — в Плайя Пинтада на северном побережье Амазонии. Тогда его усталость от мира была еще не так остра. Он не возненавидел мир, а лишь невзлюбил его. Человеком, который вывел его из тогдашнего умиротворенного состояния, стала Цитра. Да, Цитра. И только посмотрите, куда ее завели храбрость и благие намерения! Сейчас недовольство Фарадея человечеством превратилось в лютую мизантропию. Какая может быть цель в жизни у серпа, испытывающего презрение к миру и всем, кто его населяет? Нет уж, на этот раз его не затащат обратно в эту заваруху. Мунира наверняка попытается, но у нее ничего не выйдет, и в конце концов она отступится.

Вот только она никак не отступалась, и Фарадею оставалось только надеяться, что когда-нибудь ей это все надоест. Мунира появлялась у него раз в неделю, приносила еду и воду, а также семена для посева. Но его лоскуток земли был слишком мал, а почва — сплошной камень, так что на более-менее приличный урожай рассчитывать не приходилось. Еще она приносила фрукты и другие лакомства, которым он, вообще-то, очень радовался, но — молча, втайне. Он никогда не благодарил ее. Ни за что. Фарадей надеялся, что его невежливость в конце концов оттолкнет Муниру, и она уедет обратно в Изравию. Александрийская библиотека — вот где ее родная стихия. Не надо было вырывать ее оттуда. Еще одна человеческая жизнь, которую он разрушил своим вмешательством.

Однажды Мунира притащила — вот это да! — большую упаковку артишоков.

— Они здесь не растут, — сказала она, — но, похоже, Грозоблако почувствовало, что им будут рады, и прислало с последним кораблем.

Мунира не догадывалась о том, что это был знаменательный момент. Момент, достойный занесения в анналы. Потому что Фарадей очень любил артишоки. А это означало, что их появление на острове — событие не случайное. Хотя Грозовое Облако не общалось с серпами, оно их, несомненно, хорошо знало. Оно знало Фарадея. И таким косвенным путем великий искусственный интеллект пытался дотянуться до него. Что ж, если это было чем-то вроде жеста доброй воли со стороны Облака, то оно пыталось подмазаться не к тому серпу. И все же Фарадей забрал у Муниры ящик с артишоками и другими съестными припасами.

— Съем, когда будет настроение, — пробурчал он.

Муниру его грубость не обижала. Никогда. Она заранее предполагала, что так будет. Даже рассчитывала на это. Что до ее жизни на главном острове Кваджалейна, то она мало чем отличалась от той, которую она вела до перехода на службу к Фарадею. Мунира уже тогда была отшельницей, хотя в Александрийской библиотеке ее со всех сторон окружали люди. Сейчас она одиноко жила в старом бункере на острове, где ее тоже со всех сторон окружали люди, и вступала в общение с ними только тогда, когда ей это было нужно. Она больше не могла читать дневники серпов, хранящиеся в каменных залах великой библиотеки, но недостатка в материалах для чтения тем не менее не испытывала. Она нашла здесь немало старых, рассыпающихся книг — наследие смертных, живших на островах до возникновения Грозового Облака и института серпов. Целые тома, вмещающие множество любопытных фактов и рассказов о людях, живших под гнетом возраста и неуклонно, каждодневно приближающейся смерти. Хрупкие страницы полнились мелодраматическими интригами, описанными с близорукой пылкостью. У современного человека все это вызывало только смех. В те давние времена люди верили, что любой их поступок имеет огромное значение, и пытались найти смысл жизни до того, как смерть неизбежно заберет и их самих, и всех тех, кого они знали и любили. Чрезвычайно увлекательное чтение! Правда, поначалу Мунире было трудновато поставить себя на место этих людей, но чем больше она читала, тем лучше понимала страхи и мечты смертных, муки, которые они испытывали, живя одним мгновением, несмотря на то, что только это у них и было — один миг.

А еще Мунира нашла записи и журналы, оставленные военными, испытывавшими на Маршалловых островах, как они тогда назывались, оружие массового поражения. Баллистические радиационные бомбы или что-то вроде того. Этими людьми тоже руководил страх, скрывавшийся, однако, за фасадом науки и профессионализма. Она прочитала все от корки до корки; и то, что другие сочли бы сухими казенными отчетами, для Муниры оказалось кладезем тайной истории. Она ощущала, что стала экспертом по части смертных. Она начала понимать, какова была жизнь в мире до появления доброжелательного защитника — Грозового Облака, до обдуманных прополок, осуществляемых мудрыми серпами…

Впрочем, теперь не такими уж и мудрыми.

Среди строителей ходили рассказы о массовых прополках, и не только в Средмерике, но и в других регионах. Мунира задавалась вопросом, а не начал ли мир за пределами Кваджалейна в некоторых аспектах походить на мир Эпохи Смертности. Правда рабочие, похоже, страха не испытывали.

«С нами этого не случится, — говорили они. — И ни с одним из наших близких тоже».

Ведь что ни говори, а даже тысяча человек, выполотых в один присест, были каплей в море — в общей массе и не заметишь. Зато кое-что другое было очень даже заметно: люди стали реже посещать театры и клубы, а также дистанцировались от незащищенных социальных групп. «Не дразни нож — дольше проживешь», — гласило расхожее присловье. После возвышения годдардовского нового порядка и самоустранения Грозового Облака люди словно попрятались в коконы. Воцарилось нечто вроде постмортального феодализма, когда каждый держался сам по себе, не заморачивался делами сильных мира сего и не задумывался о происходящем с другими людьми в других местах.

— Я — каменщик в раю, — делилась с Мунирой одна из женщин-строителей на главном острове. — Муж загорает на солнышке, детишки обожают играть на пляже. К чему утруждать свои эмо-наниты, размышляя о всяких ужасах?

Отличная философия… до тех пор, пока ужасы не коснутся тебя самого.

В тот день, когда Мунира принесла Фарадею артишоки, они вместе сели обедать за маленьким столом, который он сработал сам и поставил на пляже чуть выше линии прилива. Отсюда открывался вид на отдаленную стройку. Видно, к Фарадею все-таки пришло настроение — он приготовил артишоки на обед.

— Кто там распоряжается? — спросил Фарадей, глядя на острова по ту сторону обширной лагуны. Обычно он не интересовался происходящим на остальном атолле, но сегодня задал-таки вопрос. Мунира решила, что это добрый знак.

— Грозоблако. А там, где оно что-то пускает на самотек, подхватывают агенты Нимбуса, — ответила Мунира. — Строительные рабочие называют их «гнидусами», потому что от них одна только головная боль. — Она сделала паузу, ожидая, что Фарадей рассмеется, но тот промолчал. — Сикора строит из себя великое начальство, но на самом деле всеми делами заправляет Лориана.

— Какими делами? Хотя нет, не говори. Не желаю знать.

Но Мунира решила не отступать от темы — надо разбудить его любопытство.

— Ты и не узнал бы это место, — продолжала она. — Это теперь… вроде как аванпост цивилизации. Колония.

— Странно, что Годдард до сих пор не прислал сюда своих эмиссаров — узнать, что тут за кутерьма.

— Широкий мир по-прежнему не подозревает о существовании этого места, — сказала Мунира. — Похоже, Грозоблако держит его в тайне.

Фарадей бросил на нее недоверчивый взгляд:

— Но ведь корабли приходят и уходят. Ты хочешь сказать, что вернувшиеся домой не рассказывают, что побывали в месте, которого не существует?

Мунира пожала плечами.

— У Грозового Облака вечно идут какие-то проекты в самых отдаленных уголках земли. Впрочем, никто из прибывших пока еще не ушел обратно. Строители не имеют даже понятия, где находятся, уже не говоря о том, чтó они, собственно, строят.

— А что они, собственно, строят?

Мунира ответила не сразу.

— Не знаю, — призналась она наконец. — Но есть кое-какие подозрения. Поделюсь, когда они начнут казаться мне чуть менее дурацкими… и когда ты перестанешь кукситься.

— «Кукситься», как ты это называешь, — вещь преходящая, — надменно возразил он. — А у меня это мировоззрение. Я больше не желаю иметь ничего общего с этим миром. Он не принес мне ничего хорошего.

— Но ты сделал много хорошего для него, — напомнила она.

— А что я получил в награду? Одни страдания.

— Не думаю, что ты делал это ради награды.

Фарадей встал из-за стола, намекая, что обед и разговор окончены.

— Когда придешь через неделю, принеси помидоров. Давненько я не едал хорошего помидорчика!

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Инструкция по вскрытию защищенного пакета

Заполните следующие графы:

1. Фамилия (пожалуйста, проставьте инициал).

2. Первое имя, среднее имя, если имеется (пожалуйста, проставьте инициалы).

3. Поместите здесь кончик вашего правого указательного пальца и удерживайте, пока поле не станет зеленым.

4. Следуйте инструкциям для ланцета.

Устройство для анализа крови. Инструкция по применению

1. Вымойте руки с мылом и тщательно вытрите.

2. Выберите место на кончике пальца.

3. Вставьте ланцет в устройство, удалите колпачок, приставьте к пальцу и нажмите на кнопку пуска.

4. Нанесите каплю крови на поле, обозначенное в графе № 3 инструкции по вскрытию пакета.

5. Наденьте колпачок обратно на ланцет; выбросьте использованный ланцет.

20 ● Спиральная логика

Никогда раньше Лориана Барчок не испытывала такого головокружения. Она попробовала разобраться с тем, что ей стало сейчас известно, но обнаружила, что не стоит и пытаться. Надо бы присесть, успокоиться, но стоило ей сделать это, как она тут же вскакивала и принималась расхаживать туда-сюда, потом останавливалась, вперив взгляд в стенку, потом опять садилась…

В то утро на ее имя прибыл пакет. Чтобы его вскрыть, требовалось идентификация по отпечатку пальца и по ДНК, для чего нужно было сделать анализ крови. Лориана не знала даже о существовании подобных пакетов. Для чего понадобилась такая сверхсекретность?

Первая страница представляла собой список адресатов — перечень лиц, кому был послан такой же пакет. В любом другом столь же масштабном проекте список содержал бы сотни имен.

Но в этом значилось одно-единственное.

Ну, Грозоблако дает! Не иначе в уме повредилось, если посылает такой высоко конфиденциальный документ Лориане Барчок. Неужели оно не знает, что она совсем не умеет хранить тайны? Стоп — конечно, знает. Облако знает всё обо всех. Тогда возникает закономерный вопрос: оно послало ей этот пакет, заранее ожидая, что Лориана раструбит о его содержании всему свету? Или Облако все же свято верит, что она останется единственной хранительницей этого сокровенного огня?

Наверное, размышляла Лориана, такое же чувство испытал Набат, когда узнал, что он единственный, с кем Грозоблако продолжает разговаривать. У него тоже закружилась голова? Он тоже то садился, то вскакивал, то замирал, уставившись куда-то вдаль? Или, может, Грозоблако избрало своим рупором человека более мудрого и искушенного в жизни, чем она? Человека, который не дрогнув взвалил на себя такую невероятную ответственность?

Они слышали о Набате только из рассказов прибывающих рабочих. Кто-то верил, будто Грозоблако разговаривает с ним, кто-то нет, считая это лишь типичными бреднями тонистов.

— О нет, он настоящий, — заверил Лориану Сикора. — Мы с Хиллиард и Цянем однажды встречались с ним.

Она усомнилась в правдивости его слов, ибо Сикора был единственным оставшимся в живых из упомянутых им людей.

— Это он послал нас сюда, — продолжал Сикора. — Он сообщил нам те чертовы координаты. Конечно, это случилось еще до всей этой свистопляски с «пророком». «Набатом» он стал позже. А тогда он показался мне таким себе заурядным парнишкой.

«Еще бы, ты ведь спец по заурядности», — хотела сказать Лориана, но промолчала, и Сикора вернулся к своим делам.

Сикора не назначил Лориану своим ассистентом, когда они год назад начинали новую жизнь на островах. На эту должность он взял другого младшего агента, который лебезил перед Сикорой и прислуживал ему, словно лакей. Вообще-то, если бы даже Лориане и предложили, она бы отказалась. В конце концов их бурная деятельность на атолле была всего лишь иллюзией оплачиваемой работы. Никто не получал зарплату, даже в размере базового дохода. Народ трудился просто потому, что никто не знал, куда себя девать, а поскольку корабли с припасами и материалами приходили регулярно, то на островах всегда находилось, чем заняться. Бывшие агенты Нимбуса влились в строительные бригады или организовывали разные общественные мероприятия. Один даже открыл бар, который вскоре приобрел популярность как заведение, куда можно пойти развлечься после долгого жаркого дня.

Впрочем, деньги на атолле были штукой излишней, потому что корабли привозили все, что требовалось или хотелось островитянам.

Сикора, разумеется, взял на себя распределение благ — как будто решать, кто сегодня получит кукурузу, а кто бобы, было важнейшей задачей власти.

С самого начала об истинных целях Грозового Облака приходилось догадываться, исходя из его действий. Все началось с самолета, пролетевшего над атоллом на такой высоте, что его почти никто не заметил. Затем пришли первые корабли.

Когда они возникли на горизонте, бывшие агенты Нимбуса воспрянули духом. Наконец-то! Почти целый месяц им приходилось довольствоваться скудными ресурсами атолла, и вот Грозоблако услышало их мольбы и решило спасти!

Как же, держи карман.

Все прибывшие корабли оказались беспилотными, так что разрешения подняться на борт спрашивать было не у кого. А как только припасы были выгружены, выяснилось, что уплыть обратно никому не удастся. Не то чтобы Грозоблако не позволило этого — оно очень редко что-либо запрещало людям. Просто стоило только кому-нибудь забраться на корабль, как их удостоверения личности испускали сигнал тревоги и на них начинала мигать ярко-синяя метка, еще крупнее, чем красное «Н». Это было предупреждение: каждый, кто не покинет судно, подвергнется немедленному замещению. А на случай если кто-нибудь решит, что это блеф, тут же, около входа, стояла заместительная консоль, готовая стереть сознание нарушителя и заменить его новой, искусственной памятью. Памятью человека, не имеющего понятия о том, где он только что был.

Угроза заставляла людей бежать с корабля еще быстрее, чем они туда поднимались. И лишь когда они выходили с территории порта, метка на удостоверении исчезала. И все же среди коллег Лорианы нашлись такие, кто уплыл, предпочтя стать кем-то другим в какой-то иной части света, чем оставаться на Кваджалейне.

У Лорианы был друг детства, которого заместили. Лориана не знала об этом до того дня, когда нечаянно повстречала этого человека в кафе. Она обняла его и принялась расспрашивать о жизни после школьного выпускного экзамена.

— Прошу прощения, — вежливо проговорил друг детства. — Но я с вами не знаком. Не знаю, за кого вы меня принимаете, но я точно не он.

Лориана обомлела. Она была до такой степени ошарашена, что он настоял на том, чтобы угостить ее чашечкой кофе, и предложил посидеть с ним и поговорить, хоть они и не знакомы. Бывший друг оказался теперь собаководом с полным набором фальшивой памяти о жизни, проведенной в Северопределе, где он разводил хаски и маламутов для ездовых упряжек.

— И тебя не волнует, что это ложные воспоминания? — поразилась Лориана.

— А правдивых воспоминаний вообще не бывает, — возразил он. — Десять человек помнят одно и то же событие на десять разных ладов. И потом, не имеет никакого значения, кем я был по факту. Это не меняет того, кто я сейчас. Мне нравится мое нынешнее я. Возможно, как раз это мое прежнее я было ложным, потому что иначе меня не заместили бы.

Логическая петля. Хотя нет, скорее не петля, а спираль. Ложь, признаваемая правдой, накладывается на самое себя снова и снова, пока правда и выдумка не сливаются в одну простую истину: кому какое дело, если я счастлив?

Со времени прибытия первых кораблей пролетел год, и сейчас жизнь на атолле вошла в стабильную колею. Строилось жилье, мостились дороги. Недоумение вызывали лишь отдельные участки строительства: на многих островах обширные территории были залиты бетоном толщиной в метр. Никто не мог взять в толк, к чему это. Строители попросту выполняли полученный заказ. А поскольку все заказы Грозового Облака всегда заканчивались появлением чего-то разумного и нужного, рабочие верили, что результаты проявят себя по окончании трудов. И не важно, когда это случится.

Лориана стала руководителем команды связистов. Они отправляли мучительно медленные сообщения Грозовому Облаку, — послания в один конец, состоящие из примитивных статических пульсаций. Ну и странная же это была работка! Ведь Лориана не могла ничего просить у Грозоблака напрямую. По закону, Облако не имело права отвечать на запросы негодных. Поэтому Лориане оставалось высказываться описательно:

Прибыло судно с поставками.

Мы нормируем выдачу мяса.

Строительство причала задерживается по причине плохого качества бетона.

И когда через пять дней приходило судно с дополнительным грузом мяса или свежей бетонной смесью, все понимали: Грозовое Облако получило сообщение, и при этом никто его ни о чем вроде как бы и не просил.

Собственно отправкой сообщений занимался техник-связист Стирлинг, но составлял их не он. Это была работа Лорианы. Вся информация, посылаемая с островов, исходила именно от нее. А поскольку информации было очень много, ей приходилось решать, что отсылать, а с чем погодить. Хотя Грозовое Облако нашпиговало своими камерами весь атолл, передачи с них не могли пробиться сквозь помехи. Все записывалось на физические носители и в таком виде вывозилось за пределы слепой зоны, откуда и транслировалось Грозовому Облаку. Обсуждались планы проложить за границу зоны старомодный оптоволоконный кабель, но, по-видимому, для Облака это дело не было в приоритете, поскольку оно не торопилось посылать судно с материалами для строительства линии. Таким образом, Облако видело происходящее на атолле в лучшем случае с задержкой на сутки. Это делало центр коммуникации чрезвычайно важным учреждением, ибо только он мог передавать информацию Грозовому Облаку.

В тот день, получив и открыв защищенный пакет, Лориана пришла к Стирлингу и положила записку в стопку ожидающих кодировки сообщений. Всего два слова: «Почему я?»

— Что «почему ты»? — недоумевал Стирлинг.

— Просто задай вопрос, и всё, — ответила она. — Грозоблако поймет.

Она решила не рассказывать ему о пакете, потому что Стирлинг вцепится в нее мертвой хваткой и будет терзать, пока она не выложит всё.

Он вздохнул и принялся набивать код.

— Ты же понимаешь, что оно тебе не ответит? — проговорил он. — Пришлет гроздь винограда или еще что в этом роде, и привет — догадывайся, что бы это значило.

— Если оно пошлет мне виноград, — ответила Лориана, — я сделаю из него вино и напьюсь вдрызг. Это и будет ответ.

Выйдя из бункера, Лориана столкнулась с Мунирой — та возилась в маленьком огороде около входа. Хотя корабли привозили практически все, в чем нуждались поселенцы, Мунира продолжала выращивать, что могла. «Просто тогда я чувствую себя нужной, — как-то разоткровенничалась она. — Еда, которую выращиваешь сам, вкуснее, чем с ферм Грозоблака».

— Слушай… я кое-что получила от Грозоблака, — сказала Лориана Мунире — возможно, единственному человеку, которому она решилась бы довериться. — И не знаю, что делать.

Мунира продолжала копаться в земле.

— Я не могу разговаривать с тобой ни о чем, что касается Грозоблака, — проговорила она. — Я работаю на серпа, если ты забыла.

— Да знаю я… Просто… это очень важно, а я не знаю, как поступить.

— А что на этот счет говорит Грозоблако?

— Оно хочет, чтобы я держала это в тайне.

— Так и держи, — буркнула Мунира. — Все, проблема решена.

И снова логическая спираль. Потому что Грозовое Облако никогда не давало информации, если не имело в виду некую цель. Лориана могла лишь надеяться, что цель в конце концов прояснится и что когда это произойдет, она, Лориана, не даст маху.

— Как там поживает серп Фарадей? — поинтересовалась она. Лориана не видела его уже несколько месяцев.

— Как всегда, — ответила Мунира.

Должно быть, подумала Лориана, серп, у которого отняли цель в жизни, становится еще противнее, чем безработный агент Нимбуса.

— Он случайно не планирует вернуться к прополкам? — спросила она. — В смысле, на атолле теперь сотни рабочих… населения достаточно, чтобы выпалывать одного-двух время от времени… Не подумай, что я жажду это видеть, — нет, совсем нет… но серп, который не ходит на прополки… он вроде как бы и не совсем серп…

— У него нет никаких планов, — вздохнула Мунира. — Ни на что вообще.

— Похоже, тебя это тревожит?

— А тебя не тревожило бы?

Следующую остановку Лориана сделала около гавани, в центре распределения. Это был попросту склад, построенный на скорую руку и без архитектурных излишеств. Здесь Сикора проводил бóльшую часть своего времени, расхаживая вокруг и раздавая указания.

Лориана пришла сюда, чтобы оценить поведение Сикоры. А вдруг его обычный образ действий как-то изменился? Ведь может статься, он получил ту же информацию, хотя его имя и не значилось в списке адресатов. Но Сикора оставался таким же, как всегда: начальственным бюрократом, непререкаемым мастером никому не нужных проектов.

Через какое-то время он заметил Лориану.

— Требуется моя помощь, агент Барчок? — осведомился он. С тех пор, как Грозоблако уволило их с работы, прошел год, но Сикора упорно продолжал притворяться агентом Нимбуса.

— Мне вот интересно… А ты когда-нибудь реально задумывался, зачем мы здесь, на Кваджалейне?

Он оторвался от своего инвентарного списка и некоторое время всматривался в нее.

— Да это же ясно как день: Грозовое Облако хочет основать здесь поселение и избрало нас для этой цели. Что тут непонятного?

— Нет, это-то я знаю, — согласилась Лориана. — Но зачем?

— Зачем? — переспросил Сикора, как будто этот вопрос казался ему бессмысленным. — А зачем вообще живут люди? Нет никакого «зачем».

Дальше разговаривать бесполезно. Лориана вдруг осознала: да ведь это как раз то, чего хочет Грозоблако, — чтобы Сикора думал именно так. Значит, он пакета не получал. Потому что иначе он не преминул бы запустить свои очумелые ручки в пирог по самый локоть и испортить все. Так что лучше пусть даже не знает о существовании пирога.

— Ну нет так нет, — сказала Лориана. — У меня просто тяжелый день.

— Все идет как надо, агент Барчок, — произнес Сикора, тщетно пытаясь придать голосу отеческие нотки. — Просто выполняй свою работу, а остальное предоставь мне. Я лучше вижу общую картину.

Она так и поступила. День за днем она посылала сообщения, которые требовалось посылать, и наблюдала за тем, как продолжается грандиозное строительство, как все трудятся вслепую со счастливым прилежанием рабочих пчел, не знающих ничего, кроме собственной задачи. Мир этих людей не простирался дальше следующей заклепки.

Исключение составляла лишь Лориана, которая, в отличие от Сикоры, и впрямь видела общую картину.

Потому что тот защищенный от постороннего взгляда пакет содержал не только обычные документы. В нем были чертежи. Планы всего, что Грозовое Облако задумало построить здесь.

Как и при вскрытии самого пакета, от Лорианы потребовалось обозначить инициалы, поставить отпечаток пальца и сделать анализ крови — все для того, чтобы дать свое одобрение этим планам и чертежам. Как будто она — главный начальник на островах. Лориана терзалась весь день и провела целую ночь в метаниях, но на следующее утро дала свое биологическое одобрение.

Теперь она доподлинно знала, чтó именно Грозовое Облако строит здесь. Вряд ли еще кто-нибудь хотя бы подозревал об этом. Но со временем народ поймет. Пройдет год-другой, и ничего уже не скроешь.

И, хоть убей, Лориана не знала, радоваться ей или ужасаться.

●●● ●●● ●●● ●●● ●●●

Дорогие коллеги, серпы Западмерики!

Я, ваш Верховный Клинок, призываю отринуть страхи и дурные предчувствия в отношении нашего партнерства со Средмерикой. Истина проста и заключается в том, что после гибели Твердыни мир радикально переменился. Тонистская секта свистов нагло бросает вызов нашей власти, а из-за молчания Грозового Облака миллиарды людей слепо блуждают в темноте. Мир нуждается в нашей силе и убежденности.

Подписание официального договора о партнерстве со средмериканской коллегией явилось шагом в этом направлении. Верховный Клинок Годдард и я пришли к полному согласию насчет того, что серпы имеют право полоть как им угодно, не придерживаясь устаревших обычаев, сковывающих нас по рукам и ногам.

Годдард и я продолжим наше движение вперед как равные партнеры наряду с Верховными Клинками Северопредела, Востмерики и Мекситеки, которые в скором времени подпишут собственные договоры о партнерстве.

Заверяю вас: мы не отдаем наш суверенитет. Мы лишь подтверждаем, что у нас одна цель — здоровье и просвещение наших коллегий.

— Из выступления Ее Превосходительства Мэри Пикфорд, Верховного Клинка Западмерики, на Весеннем конклаве 28 мая Года Квокки

21 ● Преданные

Через два года после того, как Лориана Барчок дала свое одобрение тайному предприятию Грозового Облака, и через год после того, как Западмерика официально присоединилась к Средмерике, серп Сидни Поссуэло, завтракая с серпом Анастасией, пытался ввести ее в курс нынешних дел.

Чем больше она слышала, тем больше у нее портился аппетит. Анастасия не была готова встретиться лицом к лицу с миром, в котором Годдард властвует над целым континентом.

— Амазония противостоит Годдарду, — сказал Поссуэло, — но другие южномериканские регионы присоединяются к нему. И, как я слышал, он сейчас серьезно подкатывается к Паназии.

Поссуэло вытер яичный желток с уголка рта, и Цитра подивилась, как ее собеседник может спокойно есть. Все, на что она была способна, так это гонять еду по тарелке, чтобы не показаться невежливой. Должно быть, решила она, так происходит всегда: как только что-то, ранее казавшееся немыслимым, превращается в норму, ты перестаешь на это реагировать. Ей бы не хотелось впасть в такое равнодушие.

— Чего ему еще надо? — спросила Цитра. — Он ведь, кажется, уже получил все, чего хотел. Квоты упразднены, так что он может утолить свою жажду убийства. И потом, он теперь управляет пятью северомериканскими регионами вместо одного, а этого должно хватить кому угодно.

Поссуэло одарил ее снисходительной улыбкой. Цитру эта улыбка вывела из себя.

— Анастасия, твоя наивность как глоток свежего воздуха! Но правда в том, что власть ради самой власти — вещь страшная. Она сродни наркотической зависимости. Годдард может заглотить весь мир целиком, и ему все равно будет мало.

— Но должен же существовать способ остановить его!

Поссуэло опять улыбнулся, на этот раз не снисходительно, а заговорщицки. Так-то лучше, подумала Цитра.

— А вот тут твой выход. Возвращение серпа Анастасии из царства мертвых привлечет внимание публики. Возможно, вдохнет жизнь даже в расколотую и деморализованную старую гвардию. И тогда у нас появятся силы на борьбу с Годдардом.

Цитра вздохнула и нервно повела плечами.

— Неужели люди — обычные люди — смиряются с реформами Годдарда?

— Для большинства людей дела серпов — тайна за семью печатями. Их главная забота — не попадаться серпу на пути, чтобы ненароком не выпололи.

— Но они же видят, что происходит, что он творит…

— Видят, конечно… и боятся его. Но и уважают.

— А что насчет его массовых прополок? Уверена, сейчас их еще больше, чем раньше. И людей это не колышет?

Поссуэло сник при мысли об этом.

— Он хитер — подвергает массовым прополкам только незарегистрированные, незащищенные группы, и широкая публика не возражает.

Цитра уставилась в свою разворошенную тарелку. Она боролась с желанием расколотить ее о стенку, просто ради удовольствия услышать звон осколков. Целенаправленные прополки не были чем-то новым, но раньше Верховный Клинок наказывал серпов за такие проступки. А когда закон нарушает сам представитель высшей власти, кто его остановит? Единственным, кто карал негодяев смертью, был Роуэн, однако вряд ли Поссуэло позволит ему заниматься этим и дальше.

Годдард будет находить все больше и больше уязвимых групп населения для своих кровавых разгулов, и пока люди мирятся с этим, ему все будет сходить с рук.

— Не стоит впадать в уныние, — проговорил Поссуэло. — Если это может тебя успокоить, то скажу, что мы, серпы Амазонии, по-прежнему чтим заповеди, как и многие другие коллегии. По нашим прикидкам, половина мира (а может, и больше) не одобряет идей и методов Годдарда. Даже в подвластных ему регионах есть серпы, готовые восстать против него. Хочешь верь — хочешь нет, но значимым элементом сопротивления стали тонисты… после того как был выполот их пророк.

— Пророк?

— Находятся люди, которые верят, будто Грозовое Облако и в самом деле разговаривало с ним. Но какое это нынче имеет значение…

Значит, у Годдарда на руках сейчас все козыри. Это как раз то, чего боялась Мари, — чего все они боялись. То, что серп Азимов назвал «худшим из всех возможных миров». А теперь и Мари уже нет, и надежда едва теплится.

Воспоминания о серпе Кюри всколыхнули в душе Цитры эмоции, которые она до сих пор старалась держать под спудом. Последнее, что совершила в своей жизни Мари, было спасение Цитры и Роуэна. По-настоящему самоотверженный поступок, достойный одного из самых благородных людей постмортальной эпохи, когда-либо живших на земле. Мари больше нет. Да, это случилось несколько лет назад, но для Цитры это произошло лишь вчера, ее рана была свежа и кровоточила. Девушка отвернулась от Поссуэло, чтобы вытереть слезы, но они хлынули с новой силой и перешли в рыданья, остановить которые она уже не могла.

Поссуэло встал и обошел вокруг стола, чтобы утешить ее. Цитра не хотела его утешений, не хотела, чтобы он видел ее такой, но она понимала: эту боль она в одиночку не вынесет.

— Все в порядке, meu anjo[9], — приговаривал Поссуэло отечески мягким голосом. — Как ты сказала, надежда просто заблудилась, и я верю, что ты — тот человек, который разыщет ее.

— Meu anjo? — переспросила Цитра. — Сидни, ну какой из меня ангел!

— Самый настоящий, — заверил ее Поссуэло. — Потому что ангел — это то, что требуется миру, если мы намерены свергнуть Годдарда.

Цитра оставила попытки побороть свою скорбь, а когда ее немного отпустило, загнала боль обратно в глубь души и вытерла слезы. Ей нужен был этот момент траура. Ей нужно было сказать Мари последнее прощай. И теперь, сделав это, она почувствовала в себе перемену. Впервые после возвращения она стала ощущать себя не столько Цитрой Террановой, сколько серпом Анастасией.

Спустя два дня ее перевезли из центра оживления в более надежное убежище — старую крепость на восточной оконечности Амазонии. Место было совершенно уединенное и прекрасное в своей уединенности. Создавалось впечатление, будто крепость стоит на Луне — если бы на Луне существовали океаны, конечно.

Современные удобства в сочетании со старинными каменными бастионами делали это место одновременно и уютным, и пугающим. Кровать в комнате Анастасии сгодилась бы и для королевы. Поссуэло как бы невзначай проговорился, что Роуэн тоже здесь, хоть и содержится, как поняла Анастасия, не в таких царских условиях.

— Как он? — Анастасия постаралась, чтобы голос не выдал испытываемого ею беспокойства. Поссуэло навещал ее каждый день и проводил с ней довольно много времени, информируя о положении в мире и мало-помалу рассказывая о переменах, наставших в нем после гибели Твердыни.

— О Роуэне заботятся как подобает, — ответил Поссуэло. — Я сам слежу за этим.

— Но его нет здесь, с нами. А это значит, что вы по-прежнему смотрите на него как на преступника.

— Общество смотрит на него как на преступника, — возразил Поссуэло. — Мое мнение значения не имеет.

— Для меня имеет.

Поссуэло как следует подумал, прежде чем ответить:

— Ты, meu anjo, смотришь на Роуэна Дамиша взглядом, затуманенным любовью, и поэтому твою оценку нельзя назвать полностью объективной. Как и полностью необъективной.

Анастасии позволялось свободно расхаживать повсюду при условии, чтобы ее всегда кто-нибудь сопровождал. Она исследовала крепость, прикидываясь страшно заинтересованной, а на самом деле разыскивая Роуэна. Одним из ее сопровождающих был назойливый серп-юниор по имени Пейшоту, до такой степени благоговеющий перед серпом Анастасией, что та опасалась, как бы бедняга не самовоспламенился, едва коснувшись ее мантии. Один раз, когда она осматривала обширное сырое помещение — по-видимому, бывший большой зал замка — ей пришлось остановиться и сказать Пейшоту, который торчал столбом около каменной лестницы и таращился на нее, ловя каждое ее движение:

— Будь добр, втяни глаза обратно в череп!

— Прошу прощения, ваша честь. Просто никак не могу поверить, что взираю на настоящую, живую серпа Анастасию, — промямлил Пейшоту.

— Взирать не означает вытаращить глаза так, чтобы они из орбит выскочили!

— Прошу прощения, ваша честь, больше не повторится.

— Но ты же продолжаешь пялиться!

— Прошу прощения.

Теперь Пейшоту опустил глаза, как будто смотреть на Анастасию было все равно что смотреть на солнце. Лучше бы уж пялился. Вот, значит, с каким смехотворным поклонением ей придется иметь дело? Оно надоело ей уже тогда, когда она была просто серпом. Сейчас она стала живой легендой, и это превращение, похоже, тянуло за собой целый воз тошнотворного обожания.

— А можно спросить… если вы не против… — проговорил Пейшоту, пока они поднимались по узкой винтовой лестнице, ведущей, как и многие подобные лестницы, в никуда, — как оно было?

— А поконкретнее?

— Ну, когда Твердыня тонула… Вы же видели, как там все происходило…

Анастасию вопрос слегка рассердил. Впрочем, немного больше, чем слегка.

— Сожалею, но я была слишком занята — пыталась выжить, так что делать фотки было некогда.

— Извините, — сказал Пейшоту. — Я был всего лишь учеником, когда все это произошло. И с того времени Твердыня для меня — это как колдовство. Я разговаривал с несколькими выжившими, которые спаслись на катерах или самолетах в самую последнюю минуту. Они говорят, это было потрясающее зрелище.

— Твердыня и правда была величественным городом, — вынуждена была признать Анастасия.

— Да нет, я имею в виду, когда она шла ко дну. Я слышал, это было что-то невероятное!

Анастасия не знала даже, что на это сказать, поэтому промолчала. А в очередной раз встретившись с Поссуэло, попросила освободить Пейшоту от обязанностей сопровождающего.

Они прожили в старой крепости неделю, и тут жизнь вдруг сделала резкий поворот. Глухой ночью Поссуэло в сопровождении нескольких гвардейцев заявился в комнату Анастасии и пробудил ее от очередного сна без сновидений.

— Одевайся, быстро! Нам нужно бежать, — сказал он.

— Пробежка у меня обычно по утрам, — проговорила Анастасия, недовольная, что ее разбудили посреди ночи. Спросонья она не поняла всей серьезности положения.

— Нас предали! — воскликнул Поссуэло. — Из Северной Мерики прибыла группа серпов, и, смею тебя заверить, они приперлись сюда не для того, чтобы поздравить тебя с возвращением в мир живых!

Анастасия мгновенно слетела с кровати.

— А кто им… — Но еще не закончив вопроса, она уже знала ответ. — Пейшоту!

— Верно, этот desgraçado[10]! Тебя интуиция, в отличие от меня, не подвела. Мне следовало разгадать его намерения!

— Вы привыкли доверять людям.

— Я просто дурак!

Надев мантию, Анастасия заметила в комнате еще одного человека, незнакомого. Поначалу она решила, что это мужчина, но когда человек выступил на свет, Анастасия поняла, что это женщина. Или нет. При каждой перемене освещения эта фигура выглядела по-разному.

— Анастасия, это Джерико Соберани, капитан спасательного судна, которое подняло тебя со дна. Джерико доставит тебя в безопасное место.

— А Роуэн? — спросила Цитра.

— Постараюсь сделать для него все, что в моих силах, но тебе надо уходить! Торопись!

Роуэна разбудил скрежет замка. Снаружи все еще царила тьма. Событие не входило в обычный распорядок дня. Сквозь проем в каменной стене пробивалось сияние луны, светлая полоса добегала до противоположной стенки. Когда Роуэн засыпал, луна еще не поднялась. Судя по углу, под каким падали ее лучи, наступил предрассветный час. Роуэн притворялся спящим, пока темные фигуры бесшумно проникали в комнату. Коридор, из которого они выныривали, тонул во мраке, и лишь тонкие лучики ручных фонариков помогали им находить путь. У Роуэна было преимущество: его глаза уже приспособились к темноте. У визитеров, однако, было другое преимущество — численное. Роуэн лежал недвижно, наблюдая за происходящим сквозь узкие щелки между веками.

Хм, какие-то новые, незнакомые персонажи… хотя нет, не совсем незнакомые. Первыми признаками того, что они тут чужие, была темнота и то, что один из них шарил рукой по стене в поисках выключателя. Кем бы ни были эти люди, они явно не знали, что свет в камере, как и в коридоре, включается удаленно, из какого-то другого помещения. И тут блеснул церемониальный кинжал — такие носили на своих поясах гвардейцы Клинка. Но до конца Роуэну всё стало ясно, когда он различил, что двое из нападавших носили мантии, расшитые самоцветами. Драгоценные камни сверкали в лунном свете, словно звезды.

— Разбудите его! — приказал один из серпов. Женщина. Голос незнакомый, но это не важно. Побрякушки на ее мантии красноречиво говорили о принадлежности к новому порядку. Последовательница Годдарда. А значит, вся эта компания — враги.

Как только гвардеец наклонился, чтобы встряхнуть Роуэна, тот в мгновение ока выхватил церемониальный кинжал из ножен на его поясе. Роуэн не стал применять оружие против его владельца, ибо кто станет переживать из-за какого-то служаки, превратившегося в квазитруп? Вместо этого юноша нацелился на ближайшего серпа. Не на женщину, на другого — тот был достаточно глуп, чтобы приблизиться к узнику на небезопасное расстояние. Роуэн полоснул его по шее и метнулся к двери.

Сработало! Серп выл, размахивал руками и истекал кровью, отвлекая на себя всеобщее внимание. Визитеры не знали, куда кинуться — вслед за беглецом или к умирающему серпу.

Роуэн понимал, что борется сейчас за свою жизнь. Ему мало что рассказали о переменах, наступивших в мире, пока они с Цитрой пребывали на морском дне, но то, что общество видит в нем монстра, утопившего Твердыню, — это он знал. Приписываемое ему злодейство прочно внедрилось в коллективное сознание, и пытаться кому-то что-то доказать — дело совершенно бесполезное. Насколько было известно Роуэну, в его вину верило даже Грозовое Облако. Значит, единственное, что ему оставалось, это бегство.

Он помчался по коридору. Встречающиеся по пути лампочки включались — это на руку как ему самому, так и его преследователям. Он никогда не бывал за пределами своей камеры, поэтому ничего не знал о планировке старой крепости, не предназначенной для побегов. Она представляла собой настоящий лабиринт, намеренно построенный так, чтобы из него невозможно было выбраться.

Погоня за беглецом продуманностью и организованностью не отличалась. Правда, преследователям удалось-таки включить свет, и это, по всей вероятности, означает, что у них есть доступ к камерам наблюдения и они получили хотя бы примерное представление о плане крепости.

Управиться с серпами и первыми несколькими гвардейцами оказалось легко. Серпы, пусть и натренированные в боевых искусствах, практически никогда не сталкивались с таким умелым бойцом, как Роуэн. Что касается гвардейцев, так те и вовсе были фигурами чисто декоративными, наподобие их собственных кинжалов. Старые каменные стены, не видавшие крови несколько веков, сегодня напились ее досыта.

Будь это какое-нибудь сооружение попроще, для Роуэна не составило бы труда выбраться, но здесь он то и дело попадал в коридоры, кончающиеся тупиком.

И еще: что с Цитрой?

Что если она уже попала к ним в лапы? Обойдутся ли эти серпы с ней лучше, чем с ним? А может, как раз сейчас она тоже мечется в этих проходах? Кто знает, вдруг Роуэн сможет найти ее, и тогда они убегут вместе! Именно эта мысль толкала парня вперед и давала ему силы все быстрее и быстрее мчаться по каменному лабиринту.

После четвертого по счету тупика в конце длинного запутанного коридора Роуэн повернул обратно и обнаружил, что выход заблокирован серпами и десятком гвардейцев. Он попытался пробиться сквозь них, но как бы ему ни хотелось верить, что серп Люцифер непобедим, Роуэн Дамиш таковым не был. Кинжал из его руки выбили, после чего Роуэна схватили, бросили на пол и замкнули на запястьях металлическое приспособление, настолько абсурдное, что оно не могло быть ничем иным, как реликтом смертного времени.

И лишь после этого к нему приблизилась женщина-серп и приказала:

— Переверните его вверх лицом!

Ну да, это она тогда, в камере, заговорила первой. Руководитель операции. Роуэну она казалась смутно знакомой. Она не из средмериканской коллегии, но он, без сомнения, где-то видел ее раньше.

— Все те, кого ты так зверски убил, будут оживлены. — вне себя от ярости отчеканила серп, из ее рта летела слюна. — А после оживления они будут свидетельствовать против тебя.

— Если бы я хотел убить их окончательно, — возразил Роуэн, — я бы это сделал.

— Все равно. За свои сегодняшние преступления ты заслуживаешь умереть много раз!

— Ты имеешь в виду — вдобавок к тем смертям, которые я уже заслужил? Понимаешь, они уже начали сливаться в одну большую смерть.

От его слов она взбесилась еще больше — чего он и добивался.

— Просто смерти для тебя мало! — прошипела она. — Перед ней тебе придется помучиться. Да еще как помучиться! Сверхклинок Северной Мерики одобрил применение пыток при определенных обстоятельствах, а уж твои-то обстоятельства обеспечат тебе самые лютые пытки!

Угроза его не взволновала. Роуэна больше обеспокоило упоминание о «Сверхклинке Северной Мерики».

— Убейте его — так у нас будет меньше хлопот, — приказала серп одному из гвардейцев. — Потом оживим.

— Есть, ваше превосходительство!

— Превосходительство? — повторил Роуэн. Так обращались только к Верховным Клинкам. И тут наконец до него дошло, кто эта женщина. — Верховный Клинок Западмерики Пикфорд! — не веря самому себе, воскликнул он. — Ваш регион теперь тоже под властью Годдарда?

Ее лицо побагровело от злости. Значит, он догадался правильно.

— Ух с каким удовольствием я бы вообще не стала оживлять тебя! — выплюнула Пикфорд. — Но это не мне решать. — Она обратилась к держащим Роуэна гвардейцам: — Постарайтесь без крови — тут ее сегодня и так пролилось достаточно.

Один из гвардейцев задушил его, добавив к длинному ряду неприятных смертей Роуэна еще одну.

Серп Поссуэло обнажил нож в ту же секунду, когда увидел серпов, одетых не в традиционные для Амазонии зеленые мантии. К черту закон, по которому серпам запрещено нападать друг на друга! И пусть его потом наказывают, дело стоит того. Но когда за спинами других серпов появилась Верховный Клинок Западмерики, Поссуэло передумал. Он быстро сунул лезвие обратно в ножны, оставив, однако, свой острый язык разить вместо него.

— Кто дал вам право нарушать юрисдикцию амазонийской коллегии?

— Чтобы задержать преступника мирового масштаба, нам не требуется ничье разрешение! — отрезала Верховный Клинок Пикфорд, которая тоже умела пользоваться своим голосом не хуже, чем оружием. — Кто дал вам право защищать его?

— Мы держали его в плену, а не защищали!

— Да что вы говорите! В любом случае, он больше не в вашей власти, — сказала Пикфорд. — Амбу-дрон, который мы контролируем, уже отнес его к нашему самолету.

— Если вы не прекратите немедленно вашу акцию, вам не поздоровится! — припугнул ее Поссуэло.

— Ах как я испугалась, — ухмыльнулась Пикфорд. — Где серп Анастасия?

— Она не преступница.

— Где она?

— Не здесь, — наконец ответил Поссуэло.

И тут из темноты выступил этот гаденыш Пейшоту. Без сомнения, именно он продал их с потрохами Годдардовым приспешникам.

— Он лжет, — заявил Пейшоту. — Они держат ее в комнате в конце этого коридора.

— Ищите, хоть из кожи вон вылезьте, — сказал Поссуэло. — Ее уже давно след простыл.

Пикфорд махнула другим серпам и гвардейцам — мол, приступайте. Те, обогнув стоящего на их пути Поссуэло, принялись обыскивать каждую комнату и каждую нишу, не пропуская ни одной. Поссуэло не препятствовал им, зная, что они ничего не найдут.

— Я уже довел до сведения нашего Верховного Клинка информацию о вашем вторжении, — сообщил он Пикфорд, — и она тут же издала новый эдикт. Любой серп из Северной Мерики, обнаруженный на территории Амазонии, будет схвачен и принужден к самопрополке.

— Вы не посмеете!

— Предлагаю вам убраться поскорее, пока не подошли подкрепления, чтобы исполнить эдикт. И будьте любезны уведомить вашего так называемого Сверхклинка, что и он сам, и его марионетки — персоны нон грата в Амазонии!

Пикфорд возмущенно уставилась на него, но Поссуэло остался невозмутим. Наконец ее холодный взгляд дрогнул. И тогда Поссуэло различил нечто, лежащее за этим ледяным фасадом: Пикфорд устала. Она потерпела поражение.

— Ладно, — сдалась она. — Но поверь мне — если Годдард решил найти Анастасию, он ее найдет.

Свита вернулась — разумеется, успех в поисках им не сопутствовал, — и Пикфорд приказала всем уходить, однако Поссуэло еще не был готов отпустить ее.

— Что с тобой сталось, Мэри? — спросил он, и она не смогла проигнорировать откровенное разочарование, прозвучавшее в его голосе. — Всего год назад ты сказала, что вы никогда не отдадите ваш суверенитет Годдарду. Ведь сказала же? А сейчас посмотри на себя! Отправилась в другое полушарие, и все только для того, чтобы выполнить его приказ. Когда-то ты была достойной женщиной, Мэри. Хорошим серпом…

— Я по-прежнему хороший серп, — отрезала она. — Но времена изменились, и если мы не изменимся вместе с ними, грядущее растопчет нас. Можешь довести это до сведения своего Верховного Клинка. — Она потупилась, на мгновение обратившись внутрь себя. — Слишком многие из моих друзей в Западмерике предпочли выполоть себя, но не смириться с Годдардовым новым порядком. Они посчитали это мужественным сопротивлением. Я смотрю на это как на слабость. А я поклялась никогда не проявлять слабость.

Она повернулась и, твердо печатая шаг, вышла из помещения. Длинный подол ее шелковой мантии, ныне расшитой опалами, стал слишком тяжел, чтобы красиво струиться за ней в воздухе. Теперь он просто волочился по полу.

Только после ухода Пикфорд Поссуэло позволил себе расслабиться. Ему доложили, что Анастасия и капитан Соберани добрались до порта, и «Спенс» вышел в Атлантический океан, не включая огней, — точно так же, как в ту ночь, когда они поднимали сейф из бездны. На бравого и сообразительного капитана можно было положиться. Поссуэло верил, что Джерико успешно доставит Анастасию через океан, к друзьям, которые обеспечат ей более надежное убежище, чем смог предоставить он сам.

Что касается этого парня, Роуэна, то Пикфорд, конечно, передаст его Годдарду. По отношению к Роуэну Поссуэло испытывал смешанные чувства. Он не знал, стоит ли верить заверениям Анастасии в его невиновности. Даже если гибель Твердыни не его рук дело, то все-таки он забрал жизнь у доброго десятка серпов, и не важно, заслуживали ли те казни. Самосуд — явление смертных времен, в нынешнем мире ему места нет. С этим соглашались все серпы, а значит, на свете не было ни одного Верховного Клинка, хоть нового порядка, хоть из старой гвардии, который оставил бы парня в живых.

Поссуэло пришел к выводу, что совершил ошибку, оживив Роуэна. Надо было водворить его обратно в сейф, а сейф вернуть на морское дно. Потому что теперь Роуэн Дамиш попадет в руки Сверхклинка, а тому жалость и сострадание неведомы.

Завет Набата

В древнем аббатстве на северной оконечности города нашел Набат прибежище и пропитание. Он делил хлеб и досуг с верующим, волшебником и карателем, ибо для Набата все тембры одинаковы. И все души, высокие и низкие, приходили поклониться ему, сидящему у колыбели Великого Камертона в весеннюю пору своей жизни, и он одаривал их пророчествами и мудростью. Никогда не знать ему зимы, ибо лик солнца сияет для него ярче, чем для кого-либо на земле. Возрадуемся же!

Комментарий курата Симфония

В данном тексте говорится о том, что мы называем первым аккордом. Верующий, Волшебник и Каратель — таковы три архетипа человечества. Один лишь Набат смог связать столь диссонантные голоса в единый звук, приятный Тону. Здесь также впервые упоминается и о Великом Камертоне, осмысляемом как символ двух путей, двух жизненных выборов: пути гармонии и пути диссонанса. И по сей день Набат стоит у развилки и указывает нам дорогу к вечной гармонии.

Эксперт Кода: Анализ комментария Симфония

Симфоний в очередной раз делает широкие допущения, притягивая факты за уши. В то время как ноты первого аккорда, возможно, и представляют три архетипа, допустимо также предположить, что они представляют трех действительно существовавших лиц. Возможно, Волшебник — это придворный, ответственный за развлечения. Каратель, вероятно, — рыцарь, смиряющий огнедышащих монстров, кои, по преданиям, водились в те времена. Но самое, по моему мнению, грубое упущение Симфония таково: он не понял, что Набат, «сидящий у колыбели Великого Камертона в весеннюю пору своей жизни» — это несомненный символ плодородия.

22 ● Чудеса на десерт

Выбором официальной резиденции Набата, как и многим другим в его жизни, занимался курат Мендоса. Вернее, как-то на собрании высокопоставленных куратов Мендоса выдал Грейсону целый список заранее одобренных жилищ.

— Твои авторитет и известность растут, а значит, нам нужно укрепленное здание, которое в случае чего будет легко защитить. — Тут Мендоса показал ему документ, похожий на школьный тест с ответами. — Приверженцев у нас становится все больше, и мы получили достаточно средств, чтобы приобрести любое из обозначенных здесь мест.

Вот из чего предлагалось выбрать:

А) массивный каменный собор,

Б) массивный каменный вокзал,

В) массивный каменный концертный зал, или

Г) уединенное каменное аббатство, которое при иных обстоятельствах могло бы произвести впечатление массивного, но по сравнению с прочими альтернативами довольно скромное.

Последнюю альтернативу Мендоса включил в список, чтобы удовлетворить куратов, склонных к аскетизму. И Набат, в насмешку над торжественностью момента, сценически благостным жестом указал на единственный неправильный ответ — на аббатство. Частично потому, что для Мендосы это был самый нежелательный вариант, а частично потому что аббатство Грейсону, как ни странно, понравилось.

Здание, расположенное в парке на узкой северной оконечности города, изначально было музеем, которому специально придали вид старинного монастыря. Архитектор даже не догадывался, что замысел окажется настолько удачным, что его творение и правда станет монастырем. Народ назвал его Клойстерс[11].

Старинные гобелены, некогда украшавшие стенки аббатства, перекочевали в какой-то другой музей, посвященный искусству Эпохи Смертности, а вместо них появились другие — новые, но сделанные под старину, с тонистскими религиозными мотивами. При взгляде на них создавалось впечатление, будто тонизму никак не меньше тысячи лет.

Грейсон жил здесь уже больше года, однако, каждый раз, возвращаясь в эти стены, не чувствовал, что приходит домой. Возможно, потому, что он в такие моменты еще оставался Набатом, облаченным в тяжелые вышитые одежды. Только добравшись до своих личных покоев, он мог снять их и снова стать Грейсоном Толливером — пусть лишь для себя самого. Все прочие всегда, независимо от облачения, видели в нем Набата.

Он постоянно твердил слугам, чтобы те не относились к нему с чрезмерным почтением, достаточно и простого уважения, но уговоры ни к чему не приводили. Все эти люди — правоверные тонисты, прошедшие тщательный отбор, — оказавшись на службе у Набата, смотрели на него как на божество. Когда он проходил мимо, они отвешивали земные поклоны, а когда он требовал прекратить это, впадали в экстаз — их укорил сам Набат! Ну что ты с ними будешь делать?! Как бы там ни было, они вели себя лучше, чем фанатики, — те дошли до такой крайности, что даже получили новое имя. Их теперь называли свистами. Свистящие согласные — это ведь такие отвратительные, режущие слух звуки!

Единственным убежищем от всеобщего обожания было общество сестры Астрид. Та хоть и питала глубокое убеждение, что Набат — пророк, не обращалась с ним как с богоравным. Однако она считала своей миссией вести с ним душеспасительные беседы, чтобы подвигнуть Набата открыть струны его души истине тонизма. Вот только терпение у Грейсона было не беспредельным, выдержать такое количество рассуждений о Вселенской Гармонии и Священных Арпеджио он не мог. Он бы с удовольствием ввел в свой внутренний круг какого-нибудь не-тониста, но Мендоса противился этому.

— Ты должен быть осторожен с выбором друзей, — внушал ему курат. — Серпы ополчились на тонистов, выпалывают все больше и больше, и мы не знаем, кому можно доверять.

— Грозовое Облако знает, кому можно, а кому нельзя доверять, — возражал Грейсон, чем еще больше сердил курата.

Мендоса работал не покладая рук. В бытность монастырским куратом он любил посидеть в тишине и поразмышлять, но сейчас его предпочтения изменились. Он снова превратился в гуру маркетинга, каковым был до обращения в тонизм. «Тон поместил меня там, где я был нужен, и как раз в момент, когда я был нужен, — сказал он однажды. А потом вдруг добавил: — Возрадуемся же!» Грейсон никак не мог понять, говорил ли курат искренне. Даже во время религиозных служб Грейсону постоянно казалось, будто Мендоса все свои «Возрадуемся же!» сопровождает подмигиванием.

Мендоса поддерживал постоянную связь с куратами во всех концах света, используя для этого тайный доступ к серверам Ордена серпов. «Другой такой раздолбайской и плохо защищенной системы поискать!» — утверждал он.

Было нечто приятное и одновременно глубоко тревожное в мысли о том, что сообщения тонистским куратам идут через серверы серпов.

Личные апартаменты Грейсона были подлинным святилищем. Только здесь Грозовое Облако могло говорить громко, не через наушник. Вот это была настоящая свобода — не то что просто стянуть с себя жесткое церемониальное платье. Наушник, с которым Грейсон ходил на публике, превращал Облако в голос в голове. Облако разговаривало вслух только тогда, когда знало точно: больше их никто не слышит. В такие моменты у Грейсона создавалось впечатление, будто Грозоблако окружает его со всех сторон. Он был в Облаке, а не оно в нем.

— Поговори со мной! — попросил Грейсон, вытянувшись на огромном ложе, сработанном специально для него одним из последователей, мастером, изготовлявшим кровати вручную. И почему люди думают, что если Набат — фигура великая, то и все в его жизни должно иметь неимоверные размеры? Да на этой кровати можно целую армию разместить! Нет, честно, — для чего ему такая грандиозная лежанка? Даже в тех редких случаях, когда к нему приходила, по деликатному выражению куратов, «гостья», казалось, будто обоим нужно рассыпать хлебные крошки, чтобы найти друг друга в этой чудовищной постели.

Но по большей части он лежал в ней один. Что оставляло ему два выбора: либо чувствовать себя одиноким и незначительным, утопающим в этой пышной безграничности, либо попробовать вспомнить, как он ребенком устраивался на кровати между мамой и папой, окруженный уютом, теплом и любовью. Наверняка ведь его родители позволили ему забраться к ним в постель хотя бы один раз, прежде чем им надоело быть его родителями?

— С удовольствием, Грейсон, — ответило Грозовое Облако. — Что ты хочешь обсудить?

— Не важно. Давай просто поболтаем. Или поговорим о чем-нибудь значительном. Или о чем-то между тем и другим.

— Обсудим рост числа твоих последователей?

Грейсон перекатился набок.

— И умеешь же ты убить хорошее настроение! Нет, ни про какие дела Набата говорить не будем.

Он подполз к краю кровати и взял тарелку с чизкейком, которую прихватил с собой за ужином. Если Грозоблако заведет разговор о Набате, без утешительной еды не обойтись.

— Движение тонистов растет и ширится, и это хорошо, — гнуло свою линию Облако. — Это значит, что когда нам понадобится их мобилизовать, они окажутся силой, с которой придется считаться.

— Такое впечатление, что ты собралось воевать!

— Надеюсь, это не потребуется.

Больше Грозоблако ничего не добавило. Оно с самого начала держало в тайне, как собирается использовать тонистов. Из-за этого Грейсон чувствовал себя чем-то вроде исповедника, которому не исповедуются.

— Терпеть не могу, когда ты используешь меня, а о цели не рассказываешь, — сказал он и, чтобы подчеркнуть свое неодобрение, встал и перешел в единственный угол комнаты, в который, как он знал, камеры Облака не могли заглянуть.

— Нашел слепое пятно, — констатировало Облако. — Похоже, ты знаешь больше, чем желаешь показать.

— Понятия не имею, о чем ты.

На одну секунду дуновение воздуха из кондиционера усилилось. Грозоблачная версия вздоха.

— Как только ситуация стабилизируется, я все тебе расскажу. Но сначала нужно преодолеть некоторые препятствия — лишь тогда я смогу просчитать шансы на успех моего плана по спасению человечества.

Грейсону показалось абсурдным, что Грозовое Облако произносит слова «мой план по спасению человечества» с той же непринужденностью, с какой человек говорит «мой рецепт чизкейка».

Последний, кстати сказать, был ужасен. Ни вкуса, ни консистенции — студень какой-то, а не воздушный крем. Тонисты верили, что из всех органов чувств важнейшим является слух, только его можно баловать. Однако кто-то, наверно, увидел выражение на лице Грейсона, когда тот жевал особенно неудачный шоколадный кекс, и персонал сбился с ног в поисках нового кондитера. Это, пожалуй, одна из позитивных сторон положения Набата: стоит только бровью повести — и горы сдвигаются со своих мест.

— Ты недоволен мною, Грейсон? — спросило Облако.

— Ты, по сути, правитель мира. Так какое тебе дело, чем я доволен или чем не доволен?

— Потому что мне есть дело, — ответило Грозовое Облако. — Очень большое дело.

— Ты должен относиться к Набату с исключительным почтением, что бы он тебе ни говорил на этот счет.

— Да, мэм.

— При его приближении ты должен отступать далеко в сторону.

— Да, мэм.

— В его присутствии ты должен смотреть в пол и низко кланяться.

— Да, мэм.

Сестра Астрид, ныне руководящая персоналом Клойстерса, смерила нового кондитера внимательным взглядом. Она даже прищурилась, как будто это помогло бы заглянуть ему в душу.

— Ты из какой конгрегации?

— «Братская любовь», — ответил кондитер.

— Хм, надеюсь, ты не такой чокнутый, как придурки из «Колокола свободы». Должно быть, ты чем-то отличился, раз ваш курат порекомендовал тебя для службы у Набата.

— Я лучший в своем деле, — ответил новичок. — Я правда самый лучший!

— Надо же, нескромный тонист, — сказала она с кривой усмешкой. — В некоторых свистовских сектах тебе за такие слова отрезали бы язык.

— Набат слишком мудр для этого, мэм.

— Мудр, — согласилась Астрид. — Да, он мудр. — И тут она, протянув руку, неожиданно сжала пальцами правый бицепс новичка. Тот рефлекторно напряг мышцу.

— Какой сильный. Странно, почему тебя не записали в охрану.

— Я кондитер, — ответил новенький. — Единственное оружие, которым я владею — взбивалка для яиц.

— Но если бы тебя попросили, ты бы стал сражаться за Набата?

— Ради него я готов на все!

— Отлично, — удовлетворенно проговорила Астрид. — Тогда приготовь хороший десерт на ужин.

Затем она велела кому-то из команды поваров проводить новенького на кухню.

Выходя из комнаты, новенький улыбался. Он прошел проверку у начальника персонала! Сестра Астрид была известна тем, что, если кто-либо из новичков ей не нравился, она выкидывала его за порог, несмотря ни на какие рекомендации. Но он соответствовал ее высоким стандартам.

Серп Моррисон был очень доволен.

— Думаю, на данном этапе жизни тебе не мешало бы отправиться в путешествие, — сказало Грозовое Облако Грейсону в тот же вечер, не дожидаясь пока он снимет облачение и расслабится. — Я тебе это настоятельно рекомендую.

— Я уже говорил, что не поеду в мировое турне, — отрезал Грейсон. — Мир сам приходит ко мне — по одному человеку за раз. Меня это вполне устраивает, и до сих пор это устраивало и тебя.

— Я не предлагаю турне. Я предлагаю тебе отправиться инкогнито в… скажем так, паломничество к местам, где ты раньше не бывал. Пророки в древности ходили по свету, значит, это приличествует и Набату.

Грейсон Толливер, однако, тягой к путешествиям не страдал. Пока его жизнь не слетела под откос, он надеялся тихо-мирно служить Грозовому Облаку в качестве агента Нимбуса как можно ближе к дому, а если нет, то в месте, которое мог бы назвать своим домом. Добравшись до Ленапе-сити, он, по его мнению, повидал достаточно, и больше ему не надо.

— Это было всего лишь предложение. Но я считаю его чрезвычайно важным, — подчеркнуло Облако.

Обычно, когда Грейсон ясно выражал свою волю на какой-то счет, Грозовое Облако не упорствовало. Возможно, когда-нибудь настанет момент, когда Набату придется сорваться с насиженного места и пойти вправлять мозги тем или иным свистам, но почему именно сейчас?

— Хорошо, я об этом подумаю, — сказал Грейсон, чтобы закончить разговор. — А сейчас мне нужно принять ванну и отвлечься от беспокойных мыслей.

— Конечно, — согласилось Облако. — Я все устрою.

Вода, которой Облако наполнило ванну, была слишком горяча. Грейсон выдержал пытку без звука, — но что это с Облаком? Наказывает его за то, что он не хочет пускаться в путь? Совсем не похоже на Грозоблако. Тогда что оно хотело сказать, окуная Грейсона чуть ли не в кипяток?

Ожидалось, что новый кондитер — кулинарный гений. И так оно и было — до того момента, как серп Моррисон выполол его и занял его место. Если честно, то три недели назад серп Моррисон едва умел воду вскипятить, уже не говоря о приготовлении суфле; однако краткий курс кондитерского искусства дал ему достаточно знаний, чтобы продержаться то короткое время, которое ему требовалось. Он даже изобрел несколько собственных фирменных десертов, например, сокрушительное тирамису и убийственный клубничный чизкейк.

Первые пару дней он нервничал, излишне суетился на кухне, но это оказалось отличной дымовой завесой. Все новички нервничали, едва появившись в аббатстве, а благодаря бдительному взору сестры Астрид продолжали нервничать на протяжении всей своей службы. Неуклюжесть Моррисона никого не удивляла — в подобных обстоятельствах она была естественна.

В конце концов окружающие догадались бы, что он никакой не кондитер, но он не планировал носить личину слишком долго. А когда его миссия завершится, все эти суетливые тонистишки потеряют работу. Потому что святой, коему они так ревностно служат, будет выполот.

— Грозовое Облако ведет себя как-то странно, — пожаловался Грейсон сестре Астрид, ужинавшей с ним в тот вечер. Он всегда ужинал в компании, потому что последователи не хотели, чтобы он сидел за столом один. Вчера это был гость — курат из Антарктики. А позавчера — мастерица, изготовлявшая изящные камертоны для домашних алтарей. Грейсону очень редко случалось ужинать с тем, с кем ему действительно хотелось, и практически никогда наедине с собой. Ему приходилось на каждой трапезе играть роль Набата. Неприятная обязанность, ибо посадить пятно на облачение было очень легко, а отстирать его дочиста не удавалось, поэтому одежду приходилось часто менять. Грейсон предпочел бы есть в джинсах и футболке, но, как он боялся, такой роскоши ему больше не видать.

— В каком смысле «странно»? — спросила сестра Астрид.

— Все время талдычит одно и то же. И творит что-то такое… невразумительное. Не могу определить точно. Оно просто… само не свое.

Астрид пожала плечами.

— Облако есть Облако — ведет себя так, как оно себя ведет.

— Рассуждение истинного тониста, — сказал Грейсон. Он не имел в виду поддразнить сестру Астрид, но она восприняла это именно так.

— Я хочу сказать, что Грозовое Облако постоянно и последовательно. Если оно делает что-то, чего ты не можешь уразуметь, значит, возможно, дело не в нем, а в тебе.

— В один прекрасный день ты станешь превосходным куратом, Астрид, — улыбнулся Грейсон.

Слуга поставил перед ними десерт. Клубничный чизкейк.

— Попробуй, — попросила Астрид, — и скажи мне, это лучше, чем у предыдущего кондитера, или нет?

Грейсон подхватил маленький кусочек на вилку и отправил в рот. Бесподобно!

— Ух ты! — сказал он Астрид. — Наконец-то у нас достойный кондитер.

Клубничный чизкейк на несколько минут прогнал из его головы мысли о Грозовом Облаке.

Серп Моррисон понимал, почему прополку Набата следует провести без крови и изнутри, а не прямым нападением снаружи. Тонисты, охранявшие своего пророка, охотно погибли бы за него, и к тому же они были вооружены незаконным оружием смертных времен. В отличие от обычных людей, они дали бы яростный отпор, так что даже если бы команде убийц и способствовал успех, мир узнал бы о сопротивлении, оказанном тонистами. Общество ни в коем случае не должно услышать о подобном противодействии воле серпов. До сих пор лучшей тактикой было просто игнорировать существование Набата. Коллегии повсюду в мире надеялись, что если не придавать «пророку» особого значения, он и будет незначительным. Но, по-видимому, он стал настолько важной персоной, что Годдард пожелал расправиться с ним. Однако делать это с помпой и треском нельзя, а потому инфильтрация одного-единственного агента — самый подходящий способ действий.

Красота плана основывалась на самоуверенности тонистов. Они много раз проверили и перепроверили нового кондитера, прежде чем пригласить его на работу. Для Моррисона было плевым делом подделать удостоверение личности и влезть в чужую шкуру, после того как тонисты решили, что безопасности их пророка ничто не грозит.

Моррисон вынужден был признать, что новая должность ему по душе. Печь торты и пирожные оказалось гораздо интереснее, чем он полагал раньше. Может, он сделает это своим хобби, как только покончит с заданием. Ведь серп Кюри, кажется, тоже готовила ужины для родственников тех, кого выпалывала. А он, серп Моррисон, будет угощать их десертом.

— Всегда готовь больше, чем надо, — наставлял его су-шеф в первые дни. — Набат любит схрумкать что-нибудь среди ночи. И как правило, это что-то сладкое.

Бесценная информация.

— В таком случае, — сказал Моррисон, — я закормлю его десертами до смерти.

Завет Набата

Набату довелось столкнуться с бесчисленными врагами — как в этой жизни, так и за ее пределами. Когда вестник смерти проник в его святилище и обхватил своей холодной рукой его горло, он отказался покориться. Смерть, облаченная в потертый голубой саван, запустила в него свои когти, и — о да, предательски оборвала его земное существование, но это не стало концом Набата. Он вознесся в верхнюю октаву. Возрадуемся же!

Комментарий курата Симфония

Не давайте ввести себя в заблуждение — смерть сама по себе не враг, ибо мы верим, что естественная смерть должна прийти ко всем в надлежащее время. Неестественная смерть — вот о чем толкует этот стих. Это еще одно упоминание о серпах, которые, по всей вероятности, действительно существовали, — сверхъестественные существа, пожиравшие живые души с целью накопления темной магической силы. То, что Набат смог побороть такое существо, есть доказательство его собственной божественности.

Эксперт Кода: Анализ комментария Симфония

Не подлежит сомнению, что во времена Набата серпы существовали, и, насколько нам известно, возможно, все еще существуют в Местах Покинутых. Тем не менее предположение, что они пожирали души, — это слишком даже для Симфония, склонного выдавать слухи и догадки за непреложный факт. Важно отметить следующее: ученые достигли консенсуса относительно того, что серпы не пожирали души своих жертв, они лишь потребляли их мясо.

23 ● Как выполоть святого

Набату не пристало расхаживать по залам и дворам Клойстерса в одиночестве — кураты неустанно твердили ему об этом. Ни дать ни взять чересчур заботливые родители. Вечно приходится напоминать им, что десятки охранников стоят на страже по периметру аббатства и на его крыше, что камеры Грозового Облака ведут непрерывное наблюдение. Какого черта? Достали уже со своими страхами!

В начале третьего ночи Грейсон сел на постели и сунул ноги в шлепанцы.

— Что такое, Грейсон? — спросило Грозовое Облако еще до того, как он встал с кровати. — Тебе нужна моя помощь?

Вот, опять эти странности. Говорить, пока его не спросили — это так не похоже на Грозовое Облако!

— Просто не могу уснуть, — буркнул Грейсон.

— Наверно, это интуиция, — сказало Облако. — Возможно, ты ощущаешь нечто неприятное, но не можешь взять в толк, что это?

— Единственное, чего я не могу взять в толк в последнее время, — это ты. И это главная неприятность.

На этот выпад Грозовое Облако отвечать не стало.

— Если тебе не по себе, для успокоения нервов предлагаю отправиться в далекое путешествие, — сказало оно.

— Как, прямо сейчас? Посреди ночи?

— Да.

— Вот так вот взять и уехать?

— Да.

— И как это успокоит мои нервы?

— Это был бы… разумный образ действий на данном этапе твоей жизни.

Грейсон вздохнул и направился к двери.

— Ты куда? — спросило Облако.

— А ты как думаешь? Съесть чего-нибудь.

— Не забудь наушник.

— Зачем? Чтобы ты меня без конца дергало?

Грозовое Облако мгновение поколебалось, а затем сказало:

— Обещаю, что не стану дергать. Но ты должен надеть наушник. Рекомендую это самым настоятельным образом.

— Ладно.

Грейсон схватил с тумбочки наушник и вставил его в ухо, лишь бы Грозоблако отвязалось.

Набата всегда держали на некоторой дистанции от прислуги. Моррисон подозревал, что тот и понятия не имеет, сколько народу работает за кулисами его «простой» жизни — ведь при приближении пророка слуги разбегались как мыши. Крепость, населенная десятками людей, для Набата выглядела почти пустой. Так хотелось его куратам. «Набату нужно личное пространство. Набату нужен покой, чтобы побыть наедине со своими великими мыслями».

Каждый вечер Моррисон допоздна торчал на кухне: готовил желе, ставил тесто для утренних пирогов и прочее в этом же роде, но истинная причина его рабочего рвения состояла в том, чтобы оказаться на кухне, когда туда придет Набат за ночным перекусом.

Прошло пять дней, и он дождался.

Приготовив жидкое тесто для утренних блинчиков, Моррисон выключил свет и принялся ждать в уголке, то задремывая, то просыпаясь. И вот глухой ночью по лестнице спустился некто в атласной пижаме и открыл холодильник. В слабом свете лампочки Моррисон рассмотрел молодого человека, на вид не сильно старше его самого — двадцать один или, может, двадцать два, не больше. Ничего особенного в нем не было. Не походил он на «святого», о котором все шепчутся, трясясь от страха. Моррисон ожидал увидеть у Набата спутанную бороду, всклокоченные космы и сумасшедшие глаза. Из этого набора у парня были только сбившаяся шевелюра да «сухарики» в глазах, как у человека, только что вставшего с постели. Моррисон выступил из тени.

— Ваша звучность, — произнес он.

Набат отшатнулся, чуть не уронив тарелку с чизкейком.

— Кто здесь?

Моррисон подошел туда, где на него упал свет из холодильника.

— Всего лишь кондитер, ваша звучность. Не хотел вас напугать.

— Да ничего, — сказал Набат. — Просто вы застали меня врасплох. Я вообще-то даже рад встретиться с вами. Хотел сказать, что вы мастер своего дела. Уж конечно получше прежнего.

— Ну, — сказал Моррисон, — я долго учился.

Было очень трудно поверить, что Грозовое Облако выбрало этого заурядного, ничем не примечательного парнишку в качестве своего голоса на земле. Может, скептики правы, и вся эта суета с «пророком» — чистой воды мошенничество. Еще одна причина, чтобы помочь ему покинуть сей бренный мир.

Моррисон шагнул ближе, открыл ящик стола и вытащил вилку. Протянул ее Набату. Это, по его разумению, будет выглядеть как чистосердечный жест. И к тому же позволит подойти ближе к «пророку». Достаточно близко, чтобы схватить его и сломать шею.

— Рад, что вам нравится моя стряпня, — сказал Моррисон, вручая ему вилку. — Ваша похвала для меня бесценна.

Набат подцепил вилкой кусочек чизкейка, положил в рот и посмаковал.

— А я рад, что ты рад, — проговорил он.

А потом поднял вилку и вонзил ее Моррисону в глаз.

Грейсон знал.

Он понял всё. Его выводы основывались не на том, чтó Грозовое Облако ему сказало. Он все понял как раз потому, что оно молчало.

Фрагменты пазла вдруг легли на свои места. Все это время Грозоблако пыталось предупредить его, фактически не предупреждая. «Отправиться в странствие»… Речь шла не о путешествии, а о бегстве. А ванна почти что с кипятком! Поговорка «попасть в горячую воду» означает «ты в беде». Грейсон обругал себя за то, что не понял намека сразу. Грозовое Облако не могло предупредить его напрямую — это стало бы вмешательством в дела серпов, что противозаконно. Грозоблако способно на многое, но нарушить закон — никогда. Все, что ему оставалось, это беспомощно наблюдать за тем, как Грейсона выпалывают.

Молчание в наушнике! Оно вопило громче любой сирены.

Когда кондитер выступил из тени, Грейсон шарахнулся, но в этом движении было нечто большее, чем просто реакция на неожиданность. У него подпрыгнуло сердце и почти что включился механизм «бей или беги». Когда что-то подобное случалось в прошлом, Грозоблако было тут как тут, чтобы успокоить его. Сейчас оно должно было прошептать ему на ухо: «Это всего лишь кондитер. Он надеялся хотя бы одним глазком взглянуть на тебя. Будь с ним поласковее».

Но Грозоблако ничего такого не сказало. Оно вообще ничего не сказало. И это значило, что «кондитер» на самом деле — серп, готовый выполоть Грейсона.

Грейсон никогда в своей жизни не совершал такого жестокого поступка, как сейчас. Броситься на человека с острым предметом — этого он не делал даже в свою бытность Рубцом Мостигом. Но он знал, что его нынешнее действие оправданно. Грозоблако его поймет.

И, свершив сей подвиг, Грейсон сломя голову бросился бежать.

Серп Моррисон заорал бы громче Великого Резонанса, если бы позволил себе это. Борясь с болью, он только тихонько взвизгнул и выдернул вилку из глаза. В отличие от других серпов нового порядка он не скрутил свои наниты, поэтому они мгновенно впрыснули в его кровоток слоновьи дозы болеутоляющего, отчего Моррисона зашатало, а голова закружилась. Пришлось бороться еще и с этим, потому что, если он намерен исправить свой промах, его ум должен оставаться острым.

Черт, у него же почти получилось! Если бы он не пустился в разговоры, а сразу перешел к делу, Набат был бы уже мертв. И чего это он так разнюнился?

«Святой» раскусил намерения серпа. Либо он и вправду ясновидящий, либо ему сообщило Грозоблако. А может, Моррисон как-то выдал себя. Ну почему он не составил план на случай разоблачения?!

Прикрыв рукой поврежденный глаз, серп пустился вслед за Набатом. Повторной ошибки он не совершит. Он исполнит свою миссию. Получится не так чисто, как планировалось, — вообще-то, будет очень даже грязно — но он добьется своего.

— Серп! — крикнул Грейсон, выбегая из кухни. — На помощь! Здесь серп!

Кто-то, возможно, его услышал, ведь каменные стены отражают звук, однако они посылают его в самых неожиданных направлениях. Вся стража размещалась снаружи здания и на крышах, внутри ее не было. К тому моменту, когда охранники услышат и бросятся на подмогу, может оказаться поздно.

— Серп!

Шлепанцы мешали бежать быстро, поэтому он сбросил их. Единственным преимуществом Грейсона было то, что он знал Клойстерс намного лучше своего преследователя, к тому же у него было Грозовое Облако.

— Я знаю — ты не можешь мне помочь, — сказал он Облаку. — Это противозаконно, но ведь что-то же ты можешь сделать!

Но оно по-прежнему молчало.

Грейсон услышал, как где-то позади открылась дверь. Кто-то вскрикнул. Он не мог оглянуться, чтобы посмотреть, кто это и что с этим человеком случилось.

«Я должен мыслить как Грозовое Облако. Оно не имеет права вмешаться. По собственной воле оно мне помочь не может. Итак, что же оно тогда может?»

Стоило ему поставить себя на место Облака, и ответ пришел сразу. Грозовое Облако — слуга человечества. А это значит, что оно должно выполнять команды.

— Грозовое Облако! — сказал Грейсон. — Я готов отправиться в путешествие прямо сейчас. Разбуди персонал и скажи, что мы немедленно уезжаем.

— Конечно, Грейсон, — отозвалось Облако. И в то же мгновение по всему комплексу взвыли будильники. Зажглись все лампы. Коридоры залило ослепительным сиянием, дворики утонули в свете прожекторов.

Грейсон услышал позади себя еще один вскрик. Обернувшись, он увидел, как какой-то человек упал, сраженный рукой серпа. Тот уже нагонял Грейсона.

— Грозовое Облако, свет слишком яркий, — выдохнул Грейсон. — Глазам больно. Выключи свет во внутренних коридорах.

— Конечно, — спокойно сказало Облако. — Сожалею о причиненных неудобствах.

В коридорах опять стало темно. Теперь Грейсон ничего не видел, поскольку его зрачки сократились на ярком свету. Но ведь и с серпом произошло то же самое! Сначала его ослепил свет, потом — тьма.

Грейсон подбежал к Т-образному пересечению — отсюда коридоры уходили влево и вправо. Даже в темноте он знал, что серп приближается, — и сообразил, в какую сторону ему направиться.

Выбегая из кухни, Моррисон видел, как мчащийся впереди Набат сбросил шлепанцы. Парень призывал на помощь, но Моррисон знал: он настигнет свою жертву раньше, чем кто-либо успеет вмешаться.

Рядом открылась дверь, вышла женщина. Черт ее знает, кто она такая. Плевать. Прежде чем она успела что-то сказать, он ударил ее ребром ладони по носу, сломав его и вогнав кости глубоко в мозг. Женщина закричала и рухнула замертво. Первая прополка за сегодняшнюю ночь и, он был уверен, не последняя.

И тут весь коридор залило светом. Внезапное сияние ослепило Моррисона, он сощурился. Открылась еще одна дверь. Из комнаты, в которой заливался будильник, выскочил су-шеф.

— Что здесь происходит?

Моррисон двинул его в грудь своим фирменным ударом, останавливающим сердце, но из-за того, что он смотрел только одним глазом, расстояние было рассчитано неточно. Пришлось нанести второй удар. Поскольку большинство тонистов удаляло наниты, запустить сердце снова было некому. Моррисон столкнул умирающего с пути и продолжил было погоню, но тут лампы погасли. Упала непроглядная темень. Отказываясь замедлить скорость, Моррисон рванулся вперед и налетел на каменную стену. Тупик? Нет. Глаза начали приспосабливаться, и он увидел, что коридор разветвляется влево и вправо. Но в какую сторону направился Набат?

За его спиной поднялась суматоха: комплекс проснулся, забегали охранники. Теперь все знали, что в Клойстерс ворвался враг. Моррисону надо пошевеливаться.

Куда же идти — налево или направо? Он выбрал налево. Пятьдесят процентов вероятности, что угадал. Бывало, ему выпадали шансы и похуже.

Грейсон слетел вниз по лестнице и толкнул дверь в гараж, где стоял десяток автомобилей.

— Грозовое Облако! — сказал он. — Я готов ехать. Открой дверь ближайшей машины!

— Открываю дверь, — сказало Облако. — Счастливого пути, Грейсон.

Дверца открылась. В салоне машины зажегся свет. Грейсон не имел ни малейшего намерения покинуть гараж; все, чего ему было надо, — это забраться в машину и заблокировать двери. Стекла автомобиля разбить было невозможно. Поликарбонатный кузов был пуленепробиваемым. Стоит только попасть внутрь, и Грейсон будет как черепаха в панцире — серпу до него не добраться, как ни старайся.

Грейсон бросился к дверце…

Но серп сзади рванул его за ногу. Грейсон упал в дюйме от спасения.

— Отличная попытка, — прохрипел серп. — У тебя почти получилось!

Грейсон принялся выкручиваться и изворачиваться. Он понимал: стоит только врагу ухватиться понадежней — и всё, конец. К счастью, его пижама из скользкого атласа не позволяла серпу удержать свою жертву.

— Одумайся, не делай этого! — крикнул Грейсон. — Как только ты меня выполешь, Грозовое Облако будет потеряно для человечества. Я единственное связующее звено!

Серп обхватил рукой шею Грейсона.

— А мне плевать!

Однако в голосе его прозвучала еле заметная неуверенность, и Грейсон понял — плевать-то ему плевать, да не совсем. Для Грейсона эта капля сомнения могла означать жизнь или смерть.

— Оно видит, что ты делаешь, — еле слышно просипел Грейсон — серп сдавил ему трахею. — Оно не может тебя остановить, не может нанести вред, но оно накажет всех, кто тебе дорог!

Давление на трахею чуть ослабло. Грозовое Облако никогда не стало бы мстить, но серп-то этого не знал. В конце концов — и, возможно, совсем скоро, через секунду или две — он поймет, что это блеф, но для Грейсона каждое выигранное мгновение было победой.

— У Облака на тебя великие планы! — продолжал он. — Оно хочет, чтобы ты стал Верховным Клинком.

— Да ты даже не знаешь, кто я такой!

— А если знаю?

— Врешь!

И внезапно в ухе Грейсона заиграла музыка. Песня смертного времени, которой он не знал, но понимал: она играет неспроста. Грозоблако было не в силах помочь, но оно могло дать ему инструмент, чтобы он помог себе сам.

— «Ты знаешь, это было бы нечестно!» — Грейсон повторял слова песни, не уверенный, что делает это правильно. — «Ты знаешь, что я был бы лжецом!»

Глаза серпа расширились. Это же «Зажги мой огонь»[12]! Он застыл, не веря ушам, как будто эти слова прозвучали магическим заклинанием.

И в этот момент охрана наводнила гараж и схватила серпа. Он ухитрился выполоть двоих голыми руками, но остальные опрокинули его и пригвоздили к полу.

Все было конечно. Серп Моррисон отдавал себе в этом отчет. Они убьют его, и единственным огнем, который загорится, будет тот, на котором сожгут его тело, чтобы его нельзя было оживить. Сегодня он умрет от рук тонистов. Более унизительной смерти и быть не может!

Может быть, это и хорошо, думал он. Лучше, чем предстать перед Годдардом после такого позорного провала.

И тут Набат выступил вперед.

— Остановитесь! — приказал он. — Не убивайте его.

— Но ваша звучность! — сказал мужчина с редеющими седыми волосами. Не охранник. Может, один из священников их странной религии. — Мы должны убить его, причем немедля. Это послужит уроком тем, кто попробует повторить его попытку.

— Если мы заберем его жизнь, начнется война, к которой мы пока не готовы.

Седой явственно рассердился.

— Ваша звучность, я настоятельно советую вам…

— Вас не спрашивают, курат Мендоса. Советы здесь раздаю я.

Затем Набат обратился к охранникам:

— Заприте серпа где-нибудь, пока я не решу, что с ним делать.

Курат еще раз попытался протестовать, но Набат не обратил на него внимания. Моррисона потащили прочь. Странно, но больше Набат с его атласной пижамой не казался смешным, как это было всего несколько мгновений назад. Он и впрямь походил теперь на святого.

— О чем ты только думал?!

Курат Мендоса метался по комнатам Набата, кипя от злости. Теперь около всех окон и дверей торчали охранники — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Глупый мальчишка, думал Мендоса. Ведь предупреждали же: никуда не ходить в одиночку, тем более ночью! Сам виноват.

— И почему ты оставил его в живых? Если бы мы убили и сожгли этого серпа, это послужило бы предостережением для Годдарда!

— Да, — согласился Набат. — И предостережение гласило бы: тонисты стали слишком строптивыми, их надо уничтожить!

— Он и так хочет нас уничтожить!

— Хотеть и в действительности мобилизовать своих серпов на это дело — огромная разница, — возразил Набат. — Чем дольше мы удерживаем Годдарда ниже точки кипения, тем больше времени мы выиграем, чтобы подготовиться к борьбе с ним. Неужели это не понятно?

Мендоса скрестил руки на груди. Ему было ясно, что происходит.

— Ты трус! — заявил он Набату. — Ты просто боишься совершить по-настоящему храбрый поступок — например, убить серпа.

Набат подступил ближе к нему и расправил плечи.

— Если ты еще раз назовешь меня трусом, отправишься обратно в монастырь, и на этом твоя служба мне закончится!

— Ты не посмеешь!

— Охрана! — Набат махнул ближайшему стражнику. — Будьте добры, проводите курата в его комнату. Пусть до полудня посидит взаперти за неуважение ко мне.

Охранник без колебаний шагнул вперед и схватил курата, тем самым ясно давая понять, чьим приказам подчиняется охрана.

Мендоса стряхнул руку охранника с плеча:

— Сам пойду!

Но прежде чем уйти, он остановился, набрал в легкие воздуха и повернулся обратно к Набату:

— Простите меня, ваша звучность. Я переступил черту.

Но даже ему самому в этой реплике слышалось больше угодливости, чем искренности.

Как только курат ушел, Грейсон рухнул в кресло. Впервые за все время он дал отпор Мендосе. Но Набат не должен позволять, чтобы кто-то разговаривал с ним так бесцеремонно. Даже человек, который его создал. Наверно, то, что он поставил курата на место, должно было принести ему удовлетворение, — но не принесло. Возможно, именно поэтому Грозоблако выбрало среди всех именно его. Тогда как других власть развратила бы, Грейсону ее вкус не понравился.

Хотя, может, стоило бы развить этот самый вкус? Может, ему даже будет необходимо это сделать.

В Клойстерсе не существовало подземной темницы. Здание лишь подражало средневековому замку, но никогда им не было. Поэтому Моррисона заперли в комнате, видимо, служившей кому-то кабинетом, когда комплекс был музеем.

Охранники не знали, как действовать в подобной ситуации, их этому не учили. И чем обездвижить пленника? Ни тебе наручников, ни кандалов — что-то подобное можно было найти разве что в музее, причем не в таком, как Клойстерс. Поэтому они связали Моррисона пластиковыми садовыми стяжками, предназначавшимися для подвязывания бугенвиллеи. Да и охранников, отряженных для этой работы, было слишком много: с каждой рукой и ногой возилось по пять-шесть человек, хотя хватило бы и одного. Они затянули путы так туго, что руки Моррисона посинели, а ноги стали ледяными. Все, что оставалось серпу, — это ожидать решения своей судьбы.

Уже под утро он услышал разговор снаружи, за запертой дверью:

— Но ваша звучность, — говорил охранник. — Вам не следовало бы ходить туда, он опасен!

— Разве вы его не связали? — услышал Моррисон голос Набата.

— Связали.

— Он может вырваться?

— Нет, мы уверены, не может.

— Тогда какие проблемы?

Дверь отворилась. В комнату вошел Набат. Закрыл дверь. Волосы аккуратно причесаны, вместо пижамы ритуальное облачение, на вид очень неудобное.

Серп Моррисон не знал, что делать: то ли поблагодарить Набата за подаренную жизнь, то ли обматерить за унижение.

— Так-так, — угрюмо буркнул Моррисон. — Значит, у Грозоблака на меня великие планы?

— Я соврал, — признался Набат. — Ты серп, Грозоблако не может иметь на тебя планы. Оно вообще не может иметь с вами никаких дел.

— Но оно же сказало тебе, кто я!

— Не совсем. Я сам в конце концов догадался. Серп Моррисон, так? Твой исторический покровитель написал слова той песни.

Серп не ответил, ожидая, что последует дальше.

— Твой глаз вроде уже зажил.

— Почти, — проронил Моррисон. — Видит пока еще плохо.

— Ты знаешь, что большинство тонистов удаляют свои наниты-целители? Я считаю, это чертовски глупо.

Моррисон встретился взглядом с Набатом, поморгал, чтобы видеть яснее. Духовный лидер тонистов считает их поведение глупым? Это что — проверка? И как прикажете на это отвечать? Соглашаться? Не соглашаться?

— Кажется, для того, что ты говоришь, есть слово из смертных времен, — проговорил он. — Копунство… колдунство… А, вот — кощунство!

Прежде чем ответить, Набат окинул его внимательным взглядом.

— Ты веришь, что Грозовое Облако разговаривает со мной?

Моррисону не хотелось отвечать, но что оставалось делать?

— Да, верю, — признался он. — И хотел бы не верить, но… верю.

— Хорошо. Тогда дело пойдет легче. — Набат уселся в кресло напротив пленника. — Грозоблако выбрало меня не потому, что я тонист. Я не тонист. Не по-настоящему. Оно выбрало меня потому, что… словом, потому, что надо же было кого-то выбрать. Просто тонисты поверили в это первыми. Внешне я подхожу для их доктрины. Вот я и стал Набатом — Тоном во плоти. Самое смешное, что я когда-то хотел стать агентом Нимбуса. А теперь я и правда агент Нимбуса — единственный на земле.

— Зачем ты все это мне рассказываешь?

Набат пожал плечами.

— Потому что мне так вздумалось. Ты разве не слышал? Набат может делать что вздумается. Почти как серп.

Наступила тишина. Для Моррисона она была неловкой, но Набат, очевидно, неловкости не испытывал. Он лишь пристально смотрел на серпа — размышляя, взвешивая, прикидывая… Интересно, насколько глубоки думы святого, который вообще-то не совсем святой?

— Мы скроем от Годдарда, что ты провалил задание.

Такого Моррисон не ожидал.

— Как?

— Видишь ли, никто, даже серпы, не знает, кто такой Набат на самом деле. Сегодня ночью ты выполол четверых. Предположим, Набат — один из них. Кто сможет это опровергнуть? И если я внезапно, необъяснимо исчезну из всеобщего поля зрения, то кто сможет утверждать, что ты не достиг успеха?

Моррисон потряс головой.

— В конце концов Годдард все равно узнает.

— «В конце концов» — это ты верно подметил. Он не узнает, пока мы не будем готовы ему противостоять. До этого момента, возможно, пройдут годы.

— Он поймет, что что-то не так, когда я не вернусь обратно.

— Нет, он подумает, что тебя поймали и сожгли. Что самое обидное — ему это будет до лампочки.

Набат был прав — этого Моррисон не мог отрицать. Годдарду действительно будет до лампочки. Даже больше — до фонаря.

— Как я сказал, у Грозоблака нет на тебя планов, — добавил Набат, — зато они есть у меня.

Грейсон понимал: ему нужно продать товар, и продать хорошо. Надо просчитать этого серпа так, как он никого никогда в жизни не просчитывал. Потому что если он ошибется, катастрофа неизбежна.

— Я читал кое-что про обычаи смертных времен — в частности, про вождей, попавших в тяжелую ситуацию, — проговорил Грейсон. — В некоторых культурах правителей и духовных лидеров охраняли люди, специально обученные искусству убивать. Если бы у меня был такой человек, я чувствовал бы себя в большей безопасности. А то все эти тонисты только воображают, будто они охрана.

Серп помотал головой, не веря своим ушам:

— Ты выколол мне глаз, а теперь хочешь, чтобы я работал на тебя?!

Грейсон пожал плечами.

— Во-первых, глаз у тебя уже восстановился, а во-вторых, тебе нужна работа. Или ты предпочитаешь вернуться к Годдарду и рассказать о своем фиаско? О том, что хлюпик в пижаме ткнул тебя вилкой в глаз и сбежал? Не думаю, что Годдард придет в восторг.

— Почему ты так уверен, что я не выполю тебя, как только ты меня освободишь?

— Потому что я не считаю тебя дураком. Ты станешь личным серпом Набата. Это гораздо лучше всего, что мог бы предложить тебе Годдард, и ты это прекрасно понимаешь.

— Но я же стану посмешищем для серпов!

Грейсон одарил его тончайшей улыбкой:

— А разве ты уже не посмешище, серп Моррисон?

У Моррисона не было никакой возможности узнать, насколько Набат осведомлен о его жизни. Однако попадание было верное: авторитетом в среде серпов Моррисон не пользовался, и что бы он ни совершил, это положения не исправит. Если он останется здесь, остальные серпы даже знать не будут, что он все еще жив. К тому же он обретет уважение. Пусть только от тонистов, но все равно — признание есть признание, а его Моррисону отчаянно хотелось.

— А знаешь что? — продолжал Набат. — Давай-ка я рискну первым.

С этими словами он взял ножницы и принялся резать путы Моррисона. Начал с ног, потом перешел к рукам, медленно, аккуратно разрезая одну пластиковую стяжку за другой.

— Кураты будут очень недовольны, — сказал Набат, щелкая ножницами. — Ну и пошли они к черту.

Но вот упала последняя стяжка — и Моррисон мгновенно схватил Набата за горло.

— Ты только что совершил самую большую ошибку в своей жизни! — прорычал серп.

— Ну давай, выполи меня, — поддразнил Набат без капли страха в голосе. — Тебе отсюда не сбежать. Хоть эти охранники и увальни, но их слишком много, всех не одолеешь. Ты же не серп Люцифер.

При этом имени Моррисон сжал пальцы еще сильнее — достаточно, чтобы его противник замолчал. Набат был прав, прав во многом. Если Моррисон выполнит свою миссию, тонисты, стерегущие за этой дверью, убьют его и сожгут. Оба — и он, и Набат — будут мертвы, а в выигрыше останется один Годдард.

— Да кончай уже скорей! — просипел Набат.

И каким-то непонятным образом осознание того, что Набат беззащитен перед ним, что он может выполоть его в любую секунду, когда только ему захочется, принесло Моррисону такое же удовлетворение, как если бы он и вправду его выполол. Причем без неприятных последствий в виде собственной безвременной кончины. Моррисон убрал руку, и Набат глубоко втянул в себя воздух.

— И что я теперь должен сделать? Принести присягу на верность? — спросил Моррисон, и это была шутка лишь наполовину.

— Хватит простого рукопожатия, — ответил Набат. И протянул ему руку. — Мое настоящее имя Грейсон. Но тебе придется называть меня «ваша звучность».

Моррисон пожал Набату руку той же ладонью, которой только что стискивал его горло.

— А мое настоящее имя Джоэл. Но тебе придется называть меня Джим.

— Приятно познакомиться, Джим.

— Взаимно, ваша звучность.

Серп Моррисон вынужден был признать, что такого окончания этого дня он никак не ожидал, однако жаловаться, принимая во внимание обстоятельства, не стоило.

Он и не жаловался. Целых два с лишним года.