Наблюдатель

Глава 13. Авраам уехал, да и мне скоро в дорогу

26 октября 1898 г. Санкт-Петербург.

Когда подошел к двери и взялся за ручку, урядник сказал:

— Ваше благородие, если вы к хозяину, то они с генералом на базу[100].

Прошел во двор и увидел, что на небольшой площадке, оставшейся свободной после того как туда загнали двух верховых коней и генеральскую бричку с лошадьми, Ванька крутит деревянной шашкой круги и восьмерки, а стоящий ко мне спиной коренастый казачий генерал отбивает ритм в ладоши. Увидев меня, Ванька бросил изображать джигита и с криком: "Папа, дядя Аристарх обещал мне в следующий раз черкеску и папаху привезти вместе с учебной шашкой и кинжалом!", бросился ко мне. Поднял Ваньку на руки и он прижался ко мне, не выпуская, впрочем, шашку из руки.

Надо же сам генерал-лейтенант Нечипоренко пожаловал!

— Настоящий казак у тебя растет, Александр Палыч, — обнял меня генерал, — вон и Хаким, то есть Христо, нахваливает его успехи в воинском искусстве.

Христо стоял и улыбался, ему тоже была приятна похвала генерала с орденом Святого Георгия.

Потом пошли обедать, Малаша сказала, что станичников она уже покормила и, чтобы не смущать хозяев, они вышли к лошадям — столовая у нас была одна, слуг же в доме не было, ну, а казакам сидеть за одним столом с генералом, есаулом и князем показалось как-то "не с руки". Малаша извинилась, что обед простой, если бы знали заранее, она бы хоть пирогов напекла, но Аристарх сказал, что и так все вкусно, а под водочку и подавно. Особенно налегал генерал на квашеную капусту, говоря, что на Дальнем Востоке корейцы уже замучили его своим кимчи, и, пока домой не попадешь, русской капусты не отведаешь. По словам Аристарха, здешний адрес на Васильевском ему подсказали в Военном министерстве, а так бы он ни в жизнь меня не нашел.

— Да вот, Аристарх, пока у Христо живу, спас он меня из лап швейцарских врачей-убийц, но на дом у меня денег осталось, скоро перееду, чтобы не смущать хозяев, вот только схожу с эскадрой на Дальний Восток, вернусь и начну решать жилищный вопрос.

— Ты что, Александр Палыч, к нам что-ли собрался? — ответил Аристарх. — Так давай вместе поедем, я через неделю уезжаю в Иркутск, а потом во Владивосток, к Наместнику. Пополняем Забайкальское войско новыми частями из центральных округов. В Мозампо уже полнокровная казачья дивизия вместе с приданными двенадцатью полевыми батареями и двумя полками пехоты. Теперь в Иркутске принимаем терцев, кубанцев и донцов, да еще и семиреки есть — будет еще одна дивизия на временной основе, потом, конечно, по домам распустим и артиллерию с пехотой дадут — через день по Транссибу новый полк отправляется, перемежаясь с грузовыми составами с продовольствием и боеприпасами.

— А что так, воевать собрались?

— Да пока только учения, демонстрация, так сказать. Японцы стали поджимать манчжур, вот их главный князь и обратился к нам за помощью, мол, гарантирует, что если мы им поможем, то вечная дружба между манчжурами и русскими будет, ну, да я не очень в это верю, вернее, совсем не верю. Но манчжурский буфер между японцами и нами был бы неплох.

— Не посчитает ли Цы Си это вмешательством в ее внутренние дела?

— Так с нее переговоры и начались — она же из их, манчжурской династии, вот ей манчжуры дороже, чем южный и центральный Китай. Сейчас императрица не знает, что с боксерами-ихэтуанями делать: в южных провинциях они уже большую силу набрали, режут французов и, особенно, лимонников — говорят, что все беды от белых дьяволов и надо их прогнать, а еще лучше — убить. Плохо то, что они китайцев-христиан вырезают в буквальном смысле — отрезают головы, так как верят, что если христианский бог воскрес, то надо отрезать христианину голову и унести с собой, а то христианин тоже воскреснет. Представляешь, если эти ихэтуани до нас доберутся, что тогда будет?

— Эти ихэтуани как к манчжурам относятся, дружат или враждуют?

— Манчжуры их не любят и выдают властям, а то и сами прикапывают. Да и японцы их терпеть не могут — для них это бунтующая чернь, а с бунтовщиками у них разговор короткий, — генерал жестом показал какой это разговор. — Так что не дойдут ихэтуани до наших границ, а вот на юге они резвятся — Гуанчжоу уже их, а там Гонконг рядом, вот британцы и шлют в Гонконг бенгальских стрелков из Индии, те тоже почему-то китайцев на дух не переносят.

— Да, закипела кастрюлька с супом на Востоке, как бы не обжечься…

Приняли еще по рюмашке. Генерал погладил сидящего рядом Ваньку по голове.

— Красивый у тебя сын, весь в Машу пошел, царствие ей небесное, — перекрестился генерал, — красавица и умница была, всегда ей любовался.

Тут из глаз у меня брызнули слезы, я извинился, встал из-за стола и пошел к себе в светелку. Лег на кровать и почувствовал, что пришел Ванька и гладит меня по голове: "Папа, папочка, не расстраивайся так, не надо!" Я уже немного успокоился, притянул его к себе и поцеловав в макушечку, спросил: "Ванечка, а ты маму помнишь?", и понял, что глупость сморозил… Сын ничего не ответил, только теснее прижался ко мне и я почувствовал, что он тоже тихонько плачет. Так мы лежали тихо, прижавшись друг к другу, сын, никогда не видевший матери и муж, который стал забывать прежде горячо любимую жену: а вот смотри ты — все же пробило на слезы. Хотя в XIX веке мужчины слез не стеснялись, так и писали в газетах: "и тут царь прослезился"… Но у меня ни разу после нашего побега из Швейцарии таких сильных эмоций не было, не иначе влияние проснувшегося Андрея Андреевича сказывается, судя по всему, он Машу даже больше, чем Шурка любил. Потом, когда слезы высохли, сказал: "Пошли сын, негоже воину плакать, хотя это горе у нас с тобой навсегда". Умылись и спустились в столовую. Аристарх сказал, что он, старый дурак, разбередил рану. Я положил свою ладонь сверху его кисти — мол, все в порядке, принято, с кем не бывает. Но, как-то веселье сошло на нет и скоро генерал стал прощаться.

Потом Ваня побежал играть с мальчишками, а я сел за письменный стол с дедовым малахитовым письменным прибором, достал нашу свадебную фотографию и долго смотрел, какие мы были красивые и счастливые. А ночью мне приснилась Маша, будто мы бегали с ней между березок и она была в русском сарафане, а ее черные волнистые волосы свободно лежали на плечах и она была очень красивая. А потом она сказала: "Иди ко мне" и пропала. Проснулся, Ванечка тихо посапывал носом в своей кроватке, надел халат и пошел в кабинет. Включил лампу и долго сидел, потом набулькал себе сто грамм коньяку, выпил, даже не почувствовав вкуса и опять долго сидел, глядя в темное окно, по которому барабанил осенний дождь.

На следующий день к Ване пришел учитель английского языка. Сначала мы занимались вместе, но на позапрошлом занятии я ему выдал инглиш Андрея Андреевича, после чего учитель покрутил головой и сказал, что к грамматике у него претензий нет, словарный запас большой и некоторых слов он не знает, вот акцент какой-то странный, но я могу больше на занятия не ходить и тогда он больше времени уделит моему сыну. Я объяснил преподавателю, что общался с людьми, давно уехавшими из метрополии в Африку, отсюда и эти странности. А на самом деле странности от того, что Андрей Андреевич оканчивал языковые курсы при Дипломатической Академии и только после сдачи экзамена на печати в удостоверении увидел надпись "Отделение стран Азии и Африки", зато его потом в Европе с его афро-азиатским акцентом никто за русского не принимал. Так что все, теперь английский у меня восстановлен, хотя и с колониальным привкусом, но это даже хорошо.

Так прошло еще полмесяца. За это время я получил ответ от Толстопятова, который сообщал, что у него все хорошо, он владелец крупной золотодобывающей компании и не забыл, что поднялся благодаря моим советам. Не забыл и то, что первую экспедицию на Клондайк на 80 % финансировал я, а значит мне полагается соответствующий пай (он расписал какие-то сложные расчеты, как пай исчислялся, но я поверил старому старателю на слово) и теперь в банке Нью — Йорка на мое имя положено два с половиной миллиона долларов золотом (то есть пять миллионов рублей), кроме того идут роялти за аренду старателями золотоносных участков, которые застолбила первая экспедиция, суммы не очень большие, но "капают" постоянно и без хлопот.

А вот с Витте ничего не получается, я пытался записаться на прием, но это оказалось практически невозможным — в очередь меня поставили на конец следующего года. Потом написал еще письмо — без ответа, телефонные звонки в приемную премьера начинались вопросом "Вам его высокопревосходительство назначал?". После этого следовал вежливый отказ, мол, сожалеем, но помочь не можем, премьер-министр крайне занят. Встретиться лично на приеме и "взять за грудки" — так не приглашают меня никуда… Разве что фельетон написать про вора-премьера, а то и британского шпиона — кто ему деньги немалые из Британии в 1893 переводил и за что (это акции, которые он купил на мои деньги, а он потом продал свою часть на 500 тысяч фунтов, то есть пять миллионов рублей)?

Братец Иван перевел на мой счет первые три миллиона рублей, теперь через неделю будет месяц с даты нашего "соглашения" — предъявлю в "Купеческий банк" первый вексель к оплате. Пришла телеграмма от Сандро — вице-адмирал Макаров одобрил мое присутствие на эскадре в качестве военного корреспондента. По этому поводу я заключил контракт с Гайдебуровым на публикации и фотографии о быте эскадры с жалованьем восемьдесят рублей и командировочных-столовых еще к этому на тридцать рублей в месяц. За статьи — отдельный гонорар построчно. Договорились, что я выеду на Мадагаскар, как только там начнет собираться эскадра — ориентировочно в январе-феврале. В редакции мне выдали фотоаппарат, который заряжался кассетами с широкой фотопленкой, прошел краткий инструктаж пользователя, поразив проводящего ее корреспондента знанием терминов "фокусировка", "глубина резкости", "диафрагма" и "экспозиция". Кассеты полагалось передавать в редакцию с оказией для проявки и печати фотоснимков.

Поскольку Сандро предупредил, что Макаров велел соблюдать форму одежды и "никакого статского платья на эскадре", заехал к МИДовскому портному и заказал себе тропический сюртук и брюки, теперь чиновникам, в том числе и МИДа, полагалось носить погоны[101]. В МИДе действительный статский советник имел пустой генеральский погон серебристого цвета без звездочек, а кроме этого, на погоне отставникам генеральских чинов был положен зигзагообразный золотой галун, хорошо еще, что не поперечный басон по-старому, а то выглядел бы как ефрейтор. Хотя, никто не отменял красные отвороты на пальто и шинели. К старой форме тоже пришлось пришивать новомодные погоны, слава богу, что парадная форма осталась без погон.

15 ноября 1898 г. Санкт-Петербург.

Вот и наступил отъезд Авраама с единоверцами в Палестину. Ни о какой экспедиции за сокровищами речь уже не идет — благоразумие победило. Христо пытался еще раз отговорить Авраама от поездки, но это только привело к очередному скандалу между ними: "Я клятву дал!". Сегодня на Николаевском вокзале проводы отъезжающих. Вчера уже состоялись проводы в синагоге, так как градоначальник запретил проводить иудейские обряды на вокзале и даже на перроне. Поэтому собрались родственники отъезжающих на землю обетованную, а с учетом того, что переселенцы, в основном, из Привисленского края и Лифляндии с Ингерманландией[102], родственников на вокзал пришло немного — все дома остались. Так что перрон был полупустой, никакой давки. Мы стояли с Христо и смотрели на отъезжающих. Сказать, что было какое-то веселье — нет, многие, особенно женщины, выглядели испуганными, что там впереди? Хотя, женщин и детей было мало — на три четверти переселенцы были мужчинами в возрасте от 18 до 40 лет, то есть, вполне еще бойцами. Все переселенцы были одеты в песочного цвета полувоенную форму, которую называли "бурской", но мне она напомнила как раз ту, которую я ввел для своих добровольцев, разве что эта выглядела подешевле. У буров, между прочим, никакой военной формы вообще не было, за исключением артиллеристов, которые все время были на государственной службе. Рубаха была подпоясана брезентовым ремнем, а для ношения сверху нее, переселенцам выдали какие-то бушлаты на вате. На голове — широкополые шляпы с подбородочным ремешком. Вот так и выглядел наш Авраам, хотя форма на нем сидела мешком, а в строю по росту он занимал предпоследнее место. После того как Гинзбург прочитал напутственную речь, весьма напыщенную и, я бы сказал, глупую, переселенцам дали пять минут попрощаться. Авраам подошел к нам и вдруг со слезами ткнулся головой в плечо Христо.

— Отец, прости меня за все! Я был плохим сыном, спорил с тобой и не слушался тебя! Прости меня, отец…

— Мальчик мой, ты ни в чем не виноват! Это твой выбор и ты его сделал как мужчина, оставайся же им всегда и помни, что здесь тебя ждут и примут. Я люблю тебя, сын, знай это! Пиши нам, не забывай!

Проводник стал просить пассажиров занять свои места, все пошли в вагон — это был вагон третьего класса до Москвы, а там — пересадка на поезд до Киева, где еще возьмут переселенцев и потом уже — Одесса и пароход Доброфлота до Яффы. Паровоз дал гудок, потом второй, третий и вот поезд тронулся и Авраам махал нам из окна, пока поезд не повернул и скрылся из глаз. Мы поехали домой и на душе у меня было как-то погано — предчувствие, что добром эта сионистская авантюра не кончится. Вернулись домой, Малаша спросила, как все прошло, сказали, что нормальное. Было видно, что она тоже плакала, жалея Авраама — глаза у нее были красные, нос заложен. Ванька и Маша тоже сидели тихие. Вчера мы, так сказать, в семейном кругу устроили проводы с вкусным ужином, так тогда все не воспринималось так остро, вроде как Авраам и не уезжает надолго, а может даже и навсегда.

Узнав, что их кибуц[103] будет недалеко от Яффы[104], я сказал, что там растут очень вкусные цитрусовые — пусть разживутся саженцами на месте и сразу заложат сад. Авраам был веселый, рассказывал про своих спутников, то есть никакого уныния как сейчас, не чувствовалось. Даже Христо, который сначала был мрачный, в конце улыбнулся. Перед этим Авраам все убрал в своей комнате, с собой взял абразивные круги и кое-какой инструмент. Все камни, обработанные и необработанные, он отдал Христо, сказав, что у них в кибуце все общее и он уже внес тысячу с лишним рублей, что заработал на бижутерии. Малаше Авррам подарил сработанные им серьги из бриллиантов, а также брошь с рубином, окруженным бриллиантами. Выглядело очень даже неплохо, может, надо было все же ему учиться на ювелира, тем более, что русский язык у него значительно улучшился — тут Ванька помог, который подолгу болтал с ним и ненавязчиво поправлял ошибки произношения.

Вечером, чтобы развеяться, пошел в Публичную библиотеку, полистать отечественные и, особенно, зарубежные газеты. В Китае было все как обычно: ихэтуани молотили лимонников и лягушатников, правительственные войска Цы Си делали вид, что гоняют ихэтуаней (императрица, по слухам, симпатизировала противникам "белых дьяволов"). Но, вот когда ихэтуани опять объявились в окрестностях Пекина, командующий японскими оккупационными войсками в столице Поднебесной довел до ее сведения, что распространит оккупацию на весь город и перевешает бунтовщиков, вот тогда Цы Си публично отреклась от "боксеров". На маньчжурской границе японцы остановились, так как на правый берег Амура переправилось два казачьих полка с артиллерией для "совместных маневров с манчжурской армией". В Корее повстанцы появлялись под Сеулом, вырезая небольшие японские гарнизоны, но при обращении с жалобой на корейцев в русскую администрацию в Мозампо, отттуда переслали запрос в МИД и там ответили, что русское правительство поддерживает королеву Мин, но за действия каких-то разбойников отвечать не будет. На этом японцы утерлись (пока).

Интересные новости пришли из Эфиопии. Войска Таиту окончательно выбили немцев на старую границу. После переговоров стороны пришли к соглашению, что аренда провинции Тигре остается за немцами, но статус порта Массауа становится международным, то есть торговать Эфиопия может с кем хочет. Таиту и Заудиту согласились с тем, что столица Тигре Асмэра является столицей немецкой колонии. В обмен немцы обязались построить тяжелое железнодорожное полотно до Аддис-Абебы и восстановить линию телеграфа вдоль него. Попутно Таиту хотела немецкой помощи для того, чтобы отвоевать Харар, но немцы ответили, что у них договор о сотрудничестве с Абу Салехом и если эфиопы хотят вернуть город — пусть сами и воюют.

Вечером приехал генерал Зернов и сообщил, что договорился с тремя своими товарищами о создании на паях машинной станции для обработки земли. Я сказал, что помню своё обещание и завтра с утра мы поедем на завод к Второву, где Зернову отдадут детали трактора и паровую машину. С утра взял с собой Ваню и мы поехали втроем, лошадьми правил недавно нанятый Христо за 15 рублей в месяц с хозяйскими харчами, мужик из Агашиной деревни, по имени Серафим, лет 35–40, здоровенный, коренастый и бородатый, недавний вдовец, но бездетный, "деток господь прибрал". Мне он напоминал тургеневского Герасима, то есть немым он, конечно, не был, но за день я слышал от него не более пяти слов. Серафим как-то сразу прижился, Малаша его жалела, всегда кормила с добавкой, да и Серафим был справным работником — с лошадьми обращался хорошо и они были всегда ухожены, сыты и напоены, колол дрова и топил печи, а выпадет снег — будет и дворником работать. Раньше он подряжался на извоз в Петербург, поэтому город более-менее знал и уличного движения не боялся, разве что автомобили его попугивали поначалу.

Я спросил, куда делась моя белая бурка, что мне пять лет назад подарил Нечипоренко. Выяснилось, что, когда слуг попросили освободить помещение на Екатерининском, Ефремыч стал заниматься извозом и вот тогда ему эта бурка и пригодилась, но потом ее украли в трактире и поэтому-то он и простудился до смерти, была бы бурка — старый дворецкий так бы не продрог, ожидая загулявших купчиков. Вспомнив эту историю, Христо принес мне свою черную бурку, что я когда-то ему подарил, сказал ему в ответ, что это временно, верну я бурку, просто я замерз во время прошлой поездки в авто из-за того, что вовремя не утеплился и теперь не хочу повторить ошибку. Христо понимающе кивнул, мол, что объяснять, люди свои, а мы с Ванькой завернулись в принесенную им бурку и чувствовали себя в ней как дома. Генерал был в овчинной бекеше с погонами и башлыке, так что, по его словам, достаточно утеплен, а деревянная нога не мерзнет — в этом ее единственное преимущество по сравнению с живой.

К счастью, Второв был на месте и принял нас радушно, даже представил своим клеркам Зернова как героя недавней войны, угостил нас с дороги чаем с баранками. Потом пришел инженер, собиравший бронеходы и Второв сказал, что надо собрать бронеход для героя войны, сделать только гусеничное шасси и поставить легкую кабинку от непогоды. Пошли на склад смотреть, что там осталось, может, и нет ничего. Но, когда открыли ящики, все оказалось на месте, ничего не растащили, прямо удивительно. Кроме того, оказалось, что в наличии еще второй комплект гусениц и пальцев, а также кое-какие запчасти. Вернулись к директору, инженер доложил, что все на месте и собрать бронеход можно. Я сказал, что оплачу сборку и переправу на левый берег Невы, дальше Зернов с мехводом погонят машину сами.

— Если можно, сделайте котел на дровяном отоплении, — попросил Зернов, — не везде жидкое топливо найдешь и дорогое оно, а дрова всегда под рукой.

— Конечно, мы пойдем навстречу герою и сделаем все как надо, и запчасти отдадим, зачем они нам, только склад занимают.

Я тут же оплатил запрошенные за работы и детали две тысячи рублей, а Зернов сказал, что хотел бы посмотреть за сборкой сам. Ему ответили, что реально можно приехать через неделю и внести, если нужно, какие-то правки и изменения в сборку. Рядом с заводом есть недорогая, но относительно чистая гостиница без клопов и с трактиром, там можно пожить оставшуюся неделю.

Потом Зернов ушел поговорить с рабочими, которые будут собирать машину, а я остался в кабинете Второва.

— Уважаемый Николай Александрович, вы, наверно, слышали о полете первого самолета? На мой взгляд, событие мирового значения и достойно первой премии. Что вы скажете, если я внесу деньги на дополнительную первую премию с тем, чтобы это была коллективная премия всем, кто конструировал и строил самолет, всем инженерам и техникам, а не только Великому князю Михаилу, которого некоторые газеты назвали конструктором самолета. Да, аппарат построен на его заводе, с этим я согласен, но рассчитывал, конструировал и строил самолет вовсе не Великий князь.

— Фонд ваш, Александр Павлович, вы вольны вносить изменения и время для них еще есть, я ориентировочно назначил вручение премий на 6 декабря в Технологическом институте на шесть пополудни. С ректором я говорил, он выделит нам зал заседаний Ученого совета.

Поблагодарив Второва за хлопоты, я отдал тридцать тысяч рублей на премию, а медалей, как он мне сказал, отчеканили с запасом — еще на два года.

Потом мы отвезли генерала на Витебский вокзал, по дороге он рассказал о будущем товариществе. Все трое членов "кооператива" — его бывшие мехводы, денег у них нет, так что их взнос был чисто символический. Трактор будет стоять у Олега во дворе, там сейчас его товарищи сколачивают из горбыля сарай и мастерскую. Олег заказал восьмиплужник, на котором лемехи могут подниматься и тогда он выкорчевывает камни и небольшие пеньки, а потом уже по первично расчищенному полю будут пахать, сзади может прицепляться культиватор со стальными дисками и борона. То есть, они предлагают не просто вспашку, а полную подготовку почвы к посевам. Предварительные заказы есть — Олег объехал нескольких крупных помещиков, многим из них просто интересно, как все это будет выглядеть, но с ценой они согласились, если будет все так, как обещано. Еще есть заказ на раскорчевку оставшихся после порубки леса пней, то есть, работы на сезон уже хватит, а если будет качество хорошим, то пойдет молва и заказы пойдут сами собой.

— Олег, а ты не будешь стесняться того, что будут говорить: "Генерал, Георгиевский кавалер, а землю как мужик, пашет!"

— А что мне стесняться, Александр, вот Лев Толстой, граф, известный писатель, а землю пашет, вот и я тоже. Мы же, Зерновы, род хоть и древний, но захудалый, возможно, что предки мои, однодворцы, землю-то как раз и пахали.

Высадили генерала и поехали по Невскому, вдруг Ванька попросил остановиться. Ну вот, думаю, по нужде приперло, а где тут? Оказывается, ехали мимо того самого игрушечного магазина, где покупали солдатиков, Ванька стал проситься зайти, посмотреть игрушки. Я ему сказал, что скоро у него день рождения, а потом и Рождество и пусть подарки будут сюрпризом. Но, оказывается речь шла о солдатиках, оловянной армии требовалось пополнение. Зашли в магазин, набрали, что сын выбрал, нам опять упаковали в красивую коробку, оказывается нас запомнили с первого раза (запомнишь клиента, который на жалованье приказчика оловянных фигурок накупает). Тогда решил зайти и в нумизматическую лавку, что была рядом. Хозяин тоже нас припомнил и сказал, что я был прав насчет полтины работы Андреева, это новодел Иверсена. Потом хозяин сделал заговорщицкое лицо и сказал, что у него есть еще кое-что интересное. С этими словами он достал из-под прилавка серебряный рубль и с гордым видом положил его на суконку. Ба, да это же Константиновский рубль[105]. Но после того как я его повертел в руках, все стало ясно — соосность штемпелей была другая, гурт — гладкий, да и у скипетра имелась точка — она встречается только на так называемом рубле Трубецкого. Высказал антиквару свой вердикт, тот сразу поскучнел, вот, говорит, хотел предложить монету Великому князю Георгию Михайловичу, а он мне слово в слово повторил то, что вы сказали.

— Простите ваше высокопревосходительство, не вы ли князь Стефани? — спросил меня тихо сидевший с лупой под лампой и рассматривавший выложенные на планшете монеты человек лет тридцати пяти, в штатском сюртуке с подкрученными вверх усами..

— Да, это я, простите, с кем имею честь беседовать?

Тут выясняется, что это сам Великий князь Георгий Михайлович, брат Сандро, который ему рассказывал обо мне, да и внешность у меня достаточно характерная (все, сегодня же в парикмахерскую и сбрею эту седую бороденку!).

— Простите, Георгий Михайлович, а зачем вам подделка Трубецкого у вас же оригинал в коллекции имеется, подаренный самим императором Александром II.

— Да действительно оригинал этой монеты у меня есть и я могу вам его показать, приезжайте в следующий четверг после четырех пополудни, можете с сыном, он, я вижу, тоже интересуется русской историей. После ухода с военной службы по болезни я руковожу недавно созданным Русским музеем и сейчас забочусь о пополнении музейной коллекции, поэтому по будням, меня можно застать в музее до трех пополудни.

Все же я купил эти два новодела, рубль Трубецкого и полтину Андреева, которую раскритиковал в прошлый раз, "в наше время такие новоделы стоят как самое навороченное авто" — услышал я шепоток Андрея Андреевича: "да тут просто пещера Алибабы и сорока разбойников", который узнал, что вся покупка обошлась мне почти как оловянные солдатики — в пятьдесят рублей. Вот оригиналы двух монет по 10 рублей в золоте для дворцового обихода, один времен Елизаветы Второй с портретом работы медальера Дасье, а другой — Екатерины Великой при отличной сохранности обеих монет пробил в моем кармане брешь аж ввосемьдесят рублей. Повертел в руках серебряный "солнечник" Петра Великого, и положил назад со словами: "Сохранность бы получше", но, услышав стенания Андрея Андреевича: "Да где вы эту монету в "анце" встретите, это же отличный XF+" [106], купил и ее за двадцать пять рублей.