Начала материалистической диалектики на материале ранней греческой философии

Пифагорейцы, их взгляды, история их школы полны исторических загадок. Почти невозможно реконструировать изначальные взгляды самого Пифагора. Этому есть несколько причин. Пифагорейское учение — во всяком случае, часть его — было эзотерическое, т. е. доступное только посвящённым. Кроме того, в этой школе было принято все мысли, все научные открытия приписывать непосредственно Пифагору, поэтому непонятно, какие элементы учения возникли позже, а какие существовали во времена самого Пифагора. Тем не менее, если не брать в расчёт хронологический аспект, мы очень много знаем об учении пифагорейцев как школы. Всё же это была не просто философская школа, а ещё псевдорелигиозная секта и влиятельная политическая партия, которая даже на определённый период времени стала фактически правящей в италийском городе Кротоне. История пифагорейцев — тема огромная, их учение включает множество аспектов, начиная от диких религиозных суеверий и заканчивая передовой для своего времени рациональной наукой, а также этикой, эстетикой, онтологией, космологией и т.д. Несмотря на то, что элементы их учения часто трудно отделить одно от другого, постараемся сосредоточиться на том, какую роль сыграло пифагорейство в истории диалектики.

Прежде всего отметим, что пифагорейцы — родоначальники второй традиции, наряду с ионийской в греческой философии — италийской, в которой больше сильны идеалистические и рационалистические тенденции. Но влияние пифагорейцев было столь велико, что исследователи истории греческой мысли находят их и у последовательных ионийцев — например, у Гераклита.

Суть учения пифагорейской школы в том, что в основе сущего лежат числа и числовые отношения. Связь эта у них часто мистическая и формальная. Многие их положения находятся на грани числовой мистики с магией и рациональной логики с математикой. Как, например, понимать их утверждение о том, что вещи состоят из чисел? Уже Аристотель пытался разобраться в этом парадоксальном утверждении. В буквальном смысле материальные вещи не могут состоять из чисел. Может, вещи «причастны» или «подобны» числам, как вещим идеям у Платона? В действительности это была попытка понять устройство мира, определения вещей через то, что казалось наиболее рациональным и логичным и при этом наиболее абстрактным — через числовые отношения.

Для пифагорейцев, как и для большинства греческих мыслителей той эпохи, мир представлял собой гармонию. Слово «космос» первоначально в греческом языке означало просто порядок, правильную организацию, рациональное устройство, и применялось к самым тривиальным вещам — но отнюдь не случайно, что именно этим словом позже стали называть мироустройство. Идея гармонии играет немалую роль у очень многих греческих философов, но у пифагорейцев особенно. А гармонию ведь можно выразить в числовых отношениях, пропорциях. Отсюда особый интерес пифагорейцев к музыке, где как раз гармоничное звучание можно изобразить в числовых отношениях. На связи космоса, музыки и чисел и родилась у пифагорейцев фантастическая и завораживающая теория «гармонии сфер», в последующие века вдохновлявшая многих философов, поэтов, писателей и композиторов.[12]

Понятие гармонии практически не изучено в диалектической логике. Нет почти ничего об этом в гегелевской логике. Если быть точнее, то социальные корни этого понятия (почему оно так важно для греческого мышления) как раз-таки понятны и подробно изучены. Что касается содержательной части этого понятия, то, пожалуй, единственным серьёзным вкладом в анализ этого понятия с марксистских позиций является «теория тождеств» Мих. Лифшица. Но эта теория, при всей её важности, отнюдь не охватывает весь круг вопросов, встающих в её рамках, и собственно не касается самого определения гармонии. Понять, что такое гармония именно как логическая категория, в какой связи она находится по отношению к другим категориям в рамках материалистической диалектики, ещё только предстоит. Тут мы лишь фиксируем этот факт.

Историческая роль пифагорейцев в развитии диалектики — это попытка выработать определения сущности вещей. Уже сама постановка вопроса о сущности — это их заслуга перед историей философии. Но они знают только количественную определённость. Сейчас мы знаем, что в цифрах можно выразить качество, или, скажем, цвет (как, например, в компьютерных графических редакторах). Но такое сведение качества к количеству не стирает ни в малейшей степени различия количественного и качественного определения вещей! Идея свести всё к количеству вообще враждебна диалектике и близка скорее позитивизму.

Можно в качестве примера привести их объяснение пространства. Единица — точка, двойка — линия, тройка — плоскость (треугольник). Четвёрка — объём. Но по сравнению со многими другими их определениями это выглядит ещё относительно рационально. Так, например, они пытались выражать числами абстрактные понятия: скажем, справедливость — это четыре.

В сравнении с этими несуразными попытками давать числовые определения, разработанная ими диалектика предела и беспредельного выглядит куда более продуманной и законченной и является актуальной для нас и сейчас.

У пифагорейцев была таблица противоположностей, состоящая из десяти пар: предел и беспредельное, чётное и нечётное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое.[13] В понимании противоречия пифагорейцы тут стоят гораздо ниже милетца Анаксимандра. Большинство противоречий в этой таблице внешние, стороны таких противоречий не являются частью единых основ, это не «раздвоение единого». А, скажем, квадратное и продолговатое вообще к противоположности отнести трудно, это скорее просто различие. Но в учении пифагорейцев особую роль играет пара «предел — беспредельное». При этом надо отметить, что первый столбец таблицы пифагорейцы рассматривают как положительный, а второй как отрицательный.

В диалектике предела и беспредельного пифагорейцы гораздо ближе подошли к определению сущности вещей. Во всяком случае, это необходимые категории на этом пути. Предел есть определённость. Вещь есть что-то определённое, то, что она есть, потому что она имеет предел. Предел тут нужно понимать не только и не столько как пространственную, сколько как логическую границу вещей. Такая-то вещь является тем-то, а не тем-то. Это и есть её предел. Если нет предела, то нет и определённых вещей, нет сущностей.

То, что предел является положительным, а беспредельное — отрицательным полюсом противоположности, тут совершенно логично. Эта пара противоположностей играет большую роль также в космогонии пифагорейской школы. Мир вообще и все вещи вокруг нас возникают, поскольку беспредельное определяется пределом и таким образом перестаёт быть беспредельным. Беспредельное здесь — хаос, предел — космос. Предел делает вещи тем, что они есть, и привносит в мир гармонию. Тут пифагорейцы демонстрируют уже гораздо более зрелую диалектику, чем в их опытах с числами.

Гераклит

Гераклит — это, наверное, главный последовательный диалектик в античной философии и, наряду с Парменидом, наиболее выдающаяся фигура в ранней греческой философии. В середине 19‑го века известный деятель немецкого рабочего движения Фердинанд Лассаль написал книгу о Гераклите, где буквально отождествил Гераклита с Гегелем. Ленин писал в конспекте этой книги:

Безусловно, по меркам эпохи классической немецкой философии, Гераклит наивный и очень архаичный философ, но его вполне можно назвать «Гегелем древности». Сам Гегель писал, что у Гераклита нет ни одного положения, которое бы он не взял в свою логику. Кстати, ниже мы увидим, что это не совсем так.

Для Гераклита мир — это Логос. Слово «логос» в греческом языке имело несколько смыслов и оттенков значений. Это и слово, смысл, логика, закон, мысль и т. д. Центральная мысль учения Гераклита — это понимание мира как существующего по законам диалектики. Эти законы и есть сущность мира. Мудрость состоит в том, чтобы «услышать» (т. е. прочесть — греки читали книги только вслух), понять этот Логос и действовать в соответствии с ним. Подавляющее большинство людей не понимает Логоса, за что Гераклит обращает свой гнев на них:

При этом Гераклит констатирует, что люди все же стихийно в ходе своей деятельности вынуждены подчиняться объективным законам и использовать их в своих целях, например, в ремёслах: «Искусство подражает природе»[16] — однако происходит это скорее неосознанно. Тут Гераклит близок даже не Гегелю, а уже скорее Марксу.

В других сохранившихся фрагментах Гераклит называет мир огнём. Но, учитывая то, что Гераклита не очень интересовало чисто физическое устройство вселенной, «огонь» следует понимать не как «начало» в духе милетцев, а скорее как метафору, означающую активный, самодвижущийся принцип мироустройства.

Но, будучи представителем ионийской философии, он вместе с милетцами (сам он был из другого ионийского города — Эфеса) разделяет принцип монизма, логически обогащая его, делая более содержательным:

«Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий»[18],— исследователи считают, что этот фрагмент был в начале гераклитовской книги.

Ленин так прокомментировал этот фрагмент: «Очень хорошее изложение начал диалектического материализма»[19]. В целом к философии Гераклита эта оценка подошла бы почти идеально. Но что касается этого отрывка, то не во всём понятно, как Ленин его истолковал. Дело в том, что «мерно возгорающийся, мерно угасающий» означает «циклично»[20]. «Ибо всё из огня и в огонь умирает»[21] — гласит другой фрагмент эфесца. И именно тут присутствует наиболее серьёзное расхождение Гераклита с диалектикой — как Маркса, так и Гегеля (поэтому Гегель всё же не полностью прав в своём утверждении, что у Гераклита нет ни одного положения, которое бы он не позаимствовал). У последних она носит прогрессистский характер, разрешение противоречий означает переход на качественно новый уровень, а не круговой возврат к одному и тому же. Марксизм допускает также упадок, но не замкнутый круговорот без всякого развития. Тут Гераклит ближе к восточным мировоззрениям или к Ницше с его «вечным возвращением того же самого», чем к марксовской или гегелевской диалектике: «В круге начало и конец совпадают»[22]. Надо отметить, что циклическое мировоззрение, возвращение к одному и тому же, вообще характерны для греков[23]. На это существенное отличие греческой диалектики от современной обычно не обращали достаточно внимания. Примечательно, что в античности, несмотря на развитость философии, истории, иных общественных наук, отсутствовала философия истории. По сути, она возникла лишь с появлением христианства, а первым развёрнутым трактатом по философии истории, наверное, можно считать книгу «О граде божьем» Аврелия Августина. Но в остальном, кроме отмеченного тут момента, учение Гераклита поразительно близко к марксизму, и в этом Ленин, безусловно, прав.

Но остановимся на вопросе о цикличности более подробно. Это, в том числе, необходимо для правильного понимания ленинской позиции. В том же конспекте книги Лассаля о Гераклите (откуда также рассматриваемая выше ленинская цитата) Ленин пишет:

Ленин абсолютно верно объясняет исторические причины «циклического» мировоззрения древних, но, как видим, он тут не отделяет циклы без поступательного развития, с возвращением к тому же самому, от циклов, когда движение через отрицание отрицания возвращается «к тому же самому», которое, пройдя цикл, представляет в действительности уже нечто более развитое. А именно последний тип движения есть подлинно диалектический. Безусловно, Ленин это понимал, и тут даже нет никакой необходимости это доказывать. Совершенно нелепо было бы утверждать, что Ленин понимал диалектику как круговорот без прогрессивного развития. Но почему он не отмечает или даже, возможно, не видит этого слабого места у греков? Надо понимать, что «Философские тетради» — текст полемический, несмотря на то, что это заметки, написанные для самого себя. Причём полемика ведётся не только с авторами конспектируемых сочинений, но и явно или неявно с современными философскими противниками Ленина, а это в первую очередь позитивисты, идеалисты (точнее, идеализм как таковой), метафизические тенденции в мировоззрении Плеханова. Критика теории Ницше «вечного возвращения того же самого» или разбор древневосточных учений о круговороте совершенно не входили в круг интересов Ленина, поэтому он и не стал останавливаться на аналогичных положениях у Гераклита и фиксировать в этих записях для себя этот момент. Но в любой работе, посвящённой всестороннему анализу древнегреческой диалектики, мы должны самым серьёзным образом отнестись к этому вопросу.

Явления, «вбивавшие в головы» людей идею циклического развития, которые перечисляет Ленин, сугубо природные, не общественные. Как в развитии космоса, так и в эволюции жизни, безусловно, есть поступательное развитие, но циклы этого развития даже в течение жизни многих поколений людей не дают возможность эмпирически увидеть в этих циклах развитие. Развитие в природе происходит гораздо медленнее, чем в общественных процессах. И, несмотря на гениальные догадки в космогонии и теории эволюции жизни, идея круговорота и повторяемости того же самого была очень сильна относительно теорий развития. Понадобился богатый опыт общественно-политической и экономической истории, которая в миллионы раз отчётливо виднее даже в течение жизни одного поколения, чтобы движение через противоречия стало пониматься как развитие, образом которого стал уже не круговорот, а образ спирали, столь полюбившийся Ленину.

«Суть вещей сокрыта»[25], «Незримый лад (гармония) превосходнее зримого»[26] — эти фрагменты формулируют гносеологические принципы Гераклита. Логос не лежит на поверхности, нужен анализ действительности, чтобы его «услышать». Как говорил Маркс:

Изучение мира — это изучение его законов, а не собирание набора фактов. Преклонение перед голой фактичностью скорее препятствует познанию сути, т. е. Логоса.

По существу, из этих же принципов спустя тысячелетия исходила марксистская критика позитивизма — например, у таких философов, как Лукач и Ильенков[29].

Гераклит не только имеет глубокое понимание того, что есть диалектика, но и формулирует ряд её важнейших законов.

Для Гераклита мир находится в постоянном изменении. Всё течёт, всё изменяется. Одно переходит в другое. «Всё движется», «ничто не постоянно»[30], «когда мы дважды входим в одни и те же реки, нас омывают притоком каждый раз разные воды»[31]. Знаменитое выражение «нельзя дважды войти в одну и ту же реку» является переделкой этого фрагмента Гераклита.

«Огонь живёт за счёт смерти земли, и воздух живёт за счёт смерти огня, вода живёт за счёт смерти воздуха, земля — за счёт смерти воды», «Холодное нагревается, горячее охлаждается, влажное высыхает, иссохшее орошается»[32].

Развитие, движение и изменение происходит через противоречие. Гераклит понимал противоречие как всеобщий закон, который движет миром.

Без противоречия невозможна жизнь и вообще наш мир. Плутарх пишет: «И Гомер, по словам Гераклита, молясь о том, чтобы вражда пропала из мира богов и людей, сам того не сознавая, насылает проклятие на рождение всех существ, которые рождаются благодаря войне и взаимной неприязни», так же Аристотель в «Этике»: «По его мнению, не было бы музыкальной гармонии без высоких и низких звуков, равно как и живых существ без женского и мужского пола, которые друг другу противоположны»[34].

Гераклит — это философ становления. Парменид ввёл понятия бытия и небытия, сформулировал противоречие между ними, но не смог его решить. Истина бытия и небытия есть становление — это понял Гераклит, но он не смог выразить это в понятиях.

Всеобщая текучесть, развитие через противоречие — важнейшие законы диалектики. Однако, на мой взгляд, главное научное достижение Гераклита всё же не открытие этих законов, а понимание им, что такое диалектика как таковая, каков её онтологический статус. Без правильного усвоения учения Гераклита о Логосе невозможно дальнейшее изучение диалектики. Без этого роль конкретных законов диалектики не будет правильно понята.

А. В. Лебедев, выпустивший несколько лет назад новейшее критическое издание фрагментов Гераклита, которое мы тут используем (А. В. Лебедев «Логос Гераклита. Реконструкция мысли и слова», изд. «Наука», 2014) не видит у милетцев логики и диалектики, поскольку они лишь «физики». Но самое несуразное то, что он противопоставляет им Гераклита как религиозного философа, необоснованно разрывая ионийскую традицию. Гераклита действительно меньше волнуют сугубо естественные, «физические» вопросы. Но Логос Гераклита — это не бог, а логика, законы, по которым существует мир и мышление. Появление философии в Милете вызвало практические потребности развития естественных наук. Но чтобы родилась философия (т. е. наука о мышлении), она должна подняться над этими науками и обрести автономность по отношению к практическим задачам. Иначе тогда это не философия, а физика в современном (а не античном) смысле. И если у милетцев логика присутствует ещё в скрытом виде, то в учении Гераклита она выходит на первый план.

Если мы говорим, что в мире действуют объективные законы, это не означает, что мы стоим на религиозной точке зрения. Что такой вообще закон природы или закон диалектики? Это не какая-то отдельная сущность или существо. Гераклит не отрывает Логос от мира, а наоборот всячески подчёркивает его «встроенность» в мир, фактически отождествляет мир и Логос.

В материи, материальном мире есть закономерность, есть смысл. Напротив, как раз в религиозном мировоззрении материя бессмысленна и греховна, а весь смысл вне материи, смысл в боге.

Гераклит не теолог, как считает Лебедев, но и не «физик», как считали английские исследователи вроде Бернета, с которыми полемизирует Лебедев. Гераклит — объективный логик и диалектик.