Надвигается шторм

6. Поверженная

В который раз убеждаюсь, что мозг у Бесстрашных, как у динозавров, создан лишь для двигательной активности. Нарушение техники безопасности, неявка на осмотры и вакцинацию, пьянство и галдеж в лазарете. Я зла, как чёрт.

Сторм не сменил фильтры респиратора и хватил дозу облучения, теперь лежит на койке бледный, с синюшными кругами под глазами, ждёт, когда последние разработки нашей лаборатории почистят его организм от этой дряни. С учётом времени восстановления Объединённые фракции потеряли бойца на шесть дней. И где их хвалёная дисциплина, чтоб её? Надо задать вопрос Лидерам. Моя задача — поддерживать боеспособность солдат, и я не могу выполнять её качественно, когда бойцы расползаются по громадной территории в порядке хаоса, как жуки, случайно выпущенные из банки.

Фамилия Колтер слишком часто мозолит мне глаза в списках выходящих в зону потенциальной опасности — напротив неё белеет пустой квадрат. Он не явился в медчасть ни разу за прошедшую после бури неделю, будто сознательно избегает меня. Это лишь подстёгивает моё раздражение — вешаться ему на шею и намекать на какое бы то ни было продолжение я не собиралась. У меня слишком много работы, чтобы забивать голову подобными вещами. Пусть девчонки из Дружелюбия маются романтическим бредом, им это свойственно, не мне. Не в это время, не при таких обстоятельствах.

— Док, не гони на меня, а? Может выпьем? — «Уже выпила недавно» — чуть не вываливаю я, но вовремя прикусываю язык. Сторм хороший боец, но липкий мужик. Сгорбившись над планшетом с отчетностью, смотрю исподлобья так, что у него пропадает желание продолжать этот бессмысленный диалог.

Пишу докладную записку на имя самого Макса с требованием немедленно направить своего первого зама в лазарет — как ещё повлиять на Эрика я не знаю. Ремарка «безотлагательно» заставляет высшее руководство лихачей явиться через полчаса на пороге процедурной с донельзя недовольным лицом.

Моё бешенство перекрывает все другие чувства — страх, неловкость, смущение — которые я могла бы чувствовать наедине с ним в эту самую секунду. Свинцовая радужка потемнела, его тяжелый взгляд прожигает дыру мне ровно по центру грудины; Эрик принёс с собой плотный отрицательный заряд, статическое напряжение — мои натянутые нервы звенят, а усталость трудного дня течёт по жилам едким, расплавленным свинцом. В его присутствии становится только хуже.

— Почему не пришёл? — не скрываю раздражения.

— Мне отчитаться? — пробитая бровь ползёт наверх; тихое, вкрадчивое презрение в голосе заставляет нервно передёргивать плечами.

— Решил двинуть кони? Только не в мою смену. Садись, — прерываю бестолковую перепалку, киваю на пустую кушетку, заправляю ампулу в пистолет для инъекций.

Эрик нехотя проходит внутрь, запирает дверь за собой, садиться, с хрустом разминая шею. Подхожу ближе. Нездоровый цвет лица, лопнувшие сосуды в глазах — очевидны переутомление и недосып. Совершенно невыносимый — кажется, даже умирать он будет с гордо задранным подбородком.

— Беспокоишься? — усмехается он в вырез моего халата, пока я примериваюсь, как бы побольнее сделать укол.

— Да, я беспокоюсь, — смотрю ему в глаза, ровно на секунду ощущаю потерю самоконтроля — я помню, как они пьяно мутнели, глядя на меня. С хрустом ввожу иглу в участок шеи, свободный от чернил лидерской метки; Эрик болезненно хмурится. — Беспокоюсь, что сделает со мной Джанин, если Лидер Бесстрашных вдруг загнётся от лучевой болезни.

Прицельно бросаю пустую ампулу в контейнер с отходами, отрезаю медицинский скотч, чтобы закрыть кровоточащий прокол.

— Я здоров, как бык, — мальчишеское бахвальство. Закатываю глаза.

— Не строй из себя особенного, и не порть мне статистику, — решаю взять кровь на анализ. Менее квалифицированный персонал, в чьи обязанности входят эти простейшие процедуры, давно завершил смену, и возиться с запоздавшим пациентом приходиться целиком и полностью мне. — Куртку снимай.

— Статистику, говоришь? — снова этот хищный оскал наползает на его нахальное лицо, масляный взгляд задерживается на моих открытых коленях — я так и не нашла времени зайти на склад за местной униформой. Приходиться довольствоваться родными синими юбками, вместо того, чтобы упаковаться по самое горло от таких вот взглядов.

— Статистику, — утверждаю я.

— Больше ничего не снять?

Молча складываю руки на груди, терпеливо жду, когда Лидер закончит паясничать — реакций он не добьется от меня никаких. Хроническая усталость вкупе с раздражением от тупости лихачей — мой вечный спутник с тех пор, как меня направили на полевую работу, отвлекаться на его недвусмысленные намёки у меня нет ни времени, ни желания.

Эрик тянет мне оба своих забитых до локтей предплечья, исполосованные шрамами ладони сжаты в кулаки, я проверяю, не маловат жгут для обхвата его руки. Живая боевая машина; я вспомнила, как впервые увидела его ночью у здания фракции, когда он приволок мне полуживого изгоя. Я могла послать к чёрту любого эрудита, вздумавшего подкатить ко мне свой поднебесный интеллект, но здесь я ничего не смогла с собой поделать. Это не поддаётся логике, и оттого пугает.

Тягучая, венозная кровь медленно ползёт по узкой стеклянной колбе, я рассеянно смотрю на неё, не замечая, как его свободная рука медленно скользит по моему обнажённому бедру, забирается под юбку. Твою мать! Намеренно избегая зрительного контакта, быстро разматываю жгут, отхожу, вставляю пробирку в систему, запускаю программу анализа. Кожа горит от прикосновений его пальцев. Хочу расстегнуть пару пуговиц на блузке — горло невыносимо давит. Подставляю руки под струю ледяной воды. Хочется сунуть туда ещё и голову.

— Свободен, боец, — бросаю я, снимаю медицинский халат, собираюсь, наконец, уйти. Он не двигается, так и сидит, смотрит на меня снизу вверх, сцепив пальцы в замок. Эти пальцы; я чувствую внутри их неспешные, растягивающие движения, словно это было вчера. Я не вижу его глаз под тенью тяжёлых, выступающих вперёд надбровных дуг — я погасила свет, на его губах и острых скулах играет вечерний мрак, и блики уличных огней мечутся на гладких бусинах над правой бровью.

— Закрой дверь за собой, — я выскальзываю из лазарета, мчусь по коридору к себе, в надежде, что мутное наваждение отстанет от меня по дороге.

Пара часов безопасности и абсолютной тишины в моей личной бетонной коробке, любезно предоставленной мне на время командировки — и я уже почти человек. Квартирка в разы меньше лидерских апартаментов, уюта и обжитости в ней немного — сумка с моими вещами так и стоит не разобранной, но я довольна тем, что у меня есть возможность уединиться. Здесь огромное окно от самого потолка, с низким широким подоконником, на котором удобно сидеть с чашкой чая и двумя подушками; вижу, как уборщики-изгои, свесившись с тросов, моют стены, а огромные поливальные машины смывают остатки ядовитой пыли в ливневые стоки. Волосы после душа влажные, и меня слегка знобит — плотнее кутаюсь в тёплый, пушистый халат, который привезла с собой из дома.

Хочу увидеть отца. Перемещения между фракциями запрещены на время карантина, но я надеюсь выпросить себе хотя бы один день после его официальной отмены — мне просто необходимо ощутить запах родного дома. Давно ночь, но мне отчего-то не спится — завтра у меня свободный день, и вылезать из своего убежища я не планирую. Я слишком устала от людей.

Вдали призрачно мерцают сигнальные огни Стены. Граница, отделяющая нас от внешнего, неизученных земель, мёртвых после Великой Войны. Что может найти там Прайор? Я никогда не задумывалась над этим. Вопрос, есть ли жизнь за Стеной, равносилен вопросу, есть ли жизнь после смерти — в Эрудиции не поощряют пространное свободомыслие, когда есть более прикладные вещи. Я ценю и строго соблюдаю наши правила, но иной раз мне сложно совладать с собой, и с каждым днём становится тяжелее. Трудно видеть, как всё, к чему я привыкла, горит в пожаре восстания, а я сама теряю контроль над своей жизнью.

Завтра я могу умереть. От разрыва снаряда или шальной пули. От того, что подо мной провалится пол или я сорвусь с моста в темноте. Я смотрю в жизнерадостные глаза молодых лихачей, а после вынимаю осколки из их тел или отправляю остывшие трупы в крематорий. Не успеваю ни к кому привыкнуть, и привязываться не хочу тоже, и пусть образ проклятого Лидера встаёт у меня перед глазами, стоит только закрыть их. У меня достаточно мозгов, чтобы не впутаться. Я надеюсь.

Двойной, громкий стук в дверь заставляет меня нервно дёрнуться и спрыгнуть с подоконника. Я едва не разливаю остатки чая по полу, плотнее кутаюсь в халат по пути. Тревога разливается по мышцам стальной тяжестью, я едва сгибаю колени. Уже очень поздно. Вероятно, кому-то срочно понадобилась моя помощь.

Распахиваю дверь, давлюсь собственной слюной, смотрю в пол, будто меня поймали на чём-то неприличном. На пороге сам Лидер — живое воплощение моих недавних размышлений, явился, словно услышал их; я едва не позволяю слепому фатализму завладеть моим разумом.

— Что-то случилось?! — я почти вываливаюсь в коридор с готовностью срочно бежать и спасать прямо в своем ночном одеянии.

— Нет.

Он лениво подпирает плечом о дверной косяк, тусклое ночное освещение коридора обрамляет его внушительную мощь и обводит каждый мускул на обнаженных руках. В линялом, холодном свете ламп лабиринты предплечий с символами огня кажутся ещё чернее — под цвет смолистой темноты хлопка, обнимающего сильное тело. Эти руки заталкивают меня обратно и плотно закрывают дверь за собой.

— Эрик? — не понимаю, что происходит; из меня насильно вытесняют воздух, слишком крепко сжимают в объятиях. Горячие губы с горьким привкусом табака перекрывают мне доступ кислорода, а ладони нервно шарят по телу в поисках хитрых завязок на моей одежде.

— Снимай сама, а то разорву всё нахер, — его низкий, густой голос щекочет мне слух, рычащий шёпот ознобом катится вдоль позвоночника, и звучит, как приказ.

— Да что же ты делаешь?! — я говорю с ним сквозь зубы, отворачиваюсь от поцелуев, создаю видимость сопротивления, но честно признаюсь сама себе — надолго меня не хватит. Мне не нужно много времени, чтобы разобраться в том, что представляет собой человек, и Эрик для меня — не загадка. Его напор, несгибаемая уверенность, решимость брать и присваивать то, что ему хочется, не оставляет мне шанса.

— А что, не заметно? — он смеётся, берёт моё лицо в ладони, заставляет смотреть ему в глаза. — Хочешь, чтобы я ушёл?

Даже застёгнутая под самое горло под этим взглядом я равно, что голая. Вместо ответа тяну потайные тесёмки в стороны, развязываю узелок, позволяю ткани небрежно сползти с моих плеч на пол. Глубоко дышу, безуспешно старюсь восстановить сбитое, пёсье дыхание. Закрываю глаза, намеренно лишаю себя одного из пяти чувств, чтобы всецело насладиться оставшимися. Не хочу себя оправдывать, не хочу думать, что потом; привычка планировать свою жизнь на десятки лет вперёд в наше время более чем бессмысленна. Я хочу жить. Я просто хочу жить.

Меня бросает в жар, когда я чувствую на груди его горячие ладони, когда его поцелуи остывают и холодят мне кожу. Эрик снова нетерпелив — моя худая спина больно вминается в стену, а пряжка ремня царапает нежную кожу меж бёдер. Мне самой до одури надоело ждать — тяну за край майки, тащу наверх, что есть сил, обвожу ладонями контур безупречного тела снизу вверх, до чёрных лидерских символов на мощной шее, до небритого лица, до горьких, сухих губ, которых хочется закусать до болезненного стона.

— Так мне уйти? — он всё ещё издевается, словно моя реакция в лазарете пошатнула его поднебесное эго. Короткий смешок теряется в моих мокрых волосах. — И дверь за собой закрыть?

— Если ты сейчас уйдешь, — смотрю в его шальные глаза настолько серьёзно, насколько способна сейчас, с запрокинутыми ему за спину голыми ногами, с его пальцами в самом чувствительном месте. Кажется, я уже слышу пошлые, влажные звуки, с которыми они движутся внутри меня, — я убью тебя, клянусь.

— Ну, вот видишь, — пусть наслаждается победой, чёртов засранец, раз пришёл, мне сейчас слишком хорошо, чтобы думать о том, как выглядит моя репутация.

Запах табака, оружейной химии и простого мыла из местных пайков — терпкий запах мужчины, сводит с ума. Начинаю входить во вкус, смелею настолько, что толкаю его на постель и сажусь сверху. Лидер подо мной во всеоружии, я не пускаю его в себя, лишь раззадориваю — от основания до головки остаются лишь мокрые следы моего возбуждения, а от шеи и ниже влажно блестят точки моих поцелуев.

Не помню, чтобы делала это раньше или думала об этом без скепсиса и вопроса «зачем?», но сейчас упругая плоть у меня во рту вызывает необъяснимое удовольствие. Инстинкты верно направляют мои движения; чувствую, как Эрик рвано дышит подо мной, как глушит стоны в кулаке. Тонкая взаимосвязь, соединение энергий — делая хорошо ему, я сама раскаляюсь, как сталь.

— Иди-ка сюда, девочка, — он крепко хватает меня под бёдра и заставляет развернуться. От шквала ощущений кружится голова, я на секунду теряю ориентацию в пространстве. Я в самом бесстыжем положении — практически седлаю его лицо. — Красивая, мокрая девочка.

Неловкость проходит за пару мгновений, смывается волной новых и новых эмоций; я уже не сдерживаю себя — приходится временами освобождать рот, чтобы прокричаться. Движения пальцев вторят движению языка, я сильнее прогибаюсь в пояснице, насаживаюсь на них сама, выплёвывая самые грязные ругательства, какие знаю. Когда оргазм накрывает меня, сил кричать уже не остаётся. Тело припадочно дёргается, воздух с трудом проходит сквозь сжатое спазмами горло, колени подкашиваются, хочется завалиться на бок и выть от переизбытка ощущений в секунду, сминая между ног влажную простынь, но Эрик крепко держит меня на месте, даёт понять, что ничего еще не закончено.

Он засаживает мне с размаху на всю длину — от неожиданности я изумлённо распахиваю рот. В уголках губ саднит, они обветрены, болят от настойчивых поцелуев и недавнего вторжения крупного, налитого кровью органа, руки дрожат, последняя опора рушится, и я тычусь лбом в жёсткий матрас казённой постели, отдаваясь полностью во власть Лидера. Скомканные складки постельного белья пляшут перед глазами ритмично и бешено быстро, сливаясь в единое пятно; тело ещё не оправилось от оргазма, а новая волна уже настигает меня от самых кончиков пальцев — боюсь, этот раз мне в сознании не пережить.

— Слабенькая ты. Над твоей выносливостью ещё работать и работать.

Обнаруживаю себя головой ровно на подушке, заботливо укрытую лёгкой простынью, совсем сбившейся с матраса. Между ног горячо и едва больно, спина стянута следами семени; Эрик лежит рядом, выпускает под потолок колечки табачного дыма, расслабленный и довольный собой — уголки губ едва приподняты, а взгляд блуждает по неровным сколам потолка. Только сейчас замечаю тёплый свет настольной лампы. Яркость приличная; смущаюсь, хотя час назад мне это совершенно не мешало.

— Норматив тоже тебе сдавать буду? — мой севший голос скрипит не смазанными дверными петлями, силюсь поднять голову с подушки. Роняю обратно. Я, как штормовая облачная масса, вешу тонну, но словно парю над землёй.

— А кому же ещё?! — он смеётся, обнажая ряд белых, клыкастых зубов, будто я задала самый глупый из всех возможных вопросов.

— Будь добр, не кури здесь, — морщу нос, демонстративно поворачиваюсь спиной, соблюдаю нарочито безразличный тон. Не хочу признаваться, что к этому запаху уже привыкла; горечь и дым — его вечные спутники, и, кажется, я всё-таки не убереглась.

Он красивый. По-своему, по-дурному, скроенный грубо, вызывающе неправильно, непривычно для моих глаз, но всё же красивый. Его нахальный профиль вырисовывается у меня перед глазами, будто выжженный на сетчатке, стоит лишь сомкнуть веки. Большой любитель чувственных удовольствий и большой в них знаток — он умеет работать на износ и умеет расслабляться по полной. Мужчина, который сделал себя сам, несмотря на принадлежность к другому складу мышления. Его невозможно не уважать, и им невозможно не восхищаться. Я влипла. Всё-таки влипла.

— Моя фракция, где хочу там и курю, — рубит он, но сигарету всё же тушит.

— И вообще. Поберег бы здоровье.

— На что ты всё время намекаешь?! — Эрик резко разворачивает меня за плечо к себе, нависает надо мной на вытянутых руках, смотрит в лицо. — Я в отличной форме. Разве я тебе не доказал?

— Да о чём ты говоришь вообще?! — я возмущаюсь, сердито хмурюсь на его вопрос, заданный совершенно не по теме. Что за навязчивое желание вечно что-то доказывать?

— Значит, не доказал? — этот ехидный взгляд, с колючим блеском и смехом в уголках глаз я уже стала узнавать.

Я в плотном кольце рук, не вырваться; словно попавшая в болото — лишнее движение, и затянет ещё глубже. Кончики его пальцев скользят по рёбрам, под коленями, на самой чуткой коже возле пупка, а на шее и ключицах горят следы зубов. Мне щекотно, я не могу удержаться и смеюсь в голос, как не смеялась уже очень давно. Я была лишена этого сознательно. Совместимость, перспектива, стабильность — три кита, на которых эрудиты строят отношения. Вспыхнувшая страсть считалась проявлением низкого интеллекта и животных инстинктов, обуздывать которые во имя прогресса и разума — наше святое предназначение. Я никогда не была эрудиткой до мозга костей, наверное, поэтому такая зараза, как чувства, одолела меня.

Просыпаюсь одна. В окна смотрит блеклое, дымное утро, и мне отчего-то беспокойно колет в груди. Странное ощущение, будто где-то вне, за пределами моего мирного пробуждения происходит что-то непоправимое. Подхожу к окну. У выезда толпятся Бесстрашные, суетливо грузятся в автоколонну, вооружённые, как для боевой операции, над гаражными воротами мигают сигналы тревоги, и я понимаю, что мне не почудилось. Однако мой коммуникатор молчит, срочных вызовов нет, я упаковываюсь в униформу и слетаю вниз, на ходу закручивая волосы в пучок.

— Что происходит? — я хватаю за рукав дежурного.

— Теракт в Эрудиции, док. Огневые группы едут туда.

— Почему меня не оповестили? — за мёртвыми остовами высоток мне чудится багровый дым, я практически кричу на ни в чём не повинного беднягу. Ведь там горит мой дом.

— Вам приказано оставаться в штабе бесстрашия, док, — сдержанно и официально отвечает мне солдат, не обращая внимания мои повышенные интонации.

— Кто приказал?! — хочу выяснить, кто решил оставить меня в неведении, лишить возможности помочь своим соратникам и убедиться лично, что мои близкие живы. Я в ярости. Кажется, мой гнев способен смести не только глав нынешнего Совета — Макса и Джанин, но и давно почивших Отцов-основателей до кучи.

— Эрик.

Боец аккуратно, но настойчиво выдёргивает рукав из моей цепкой хватки и уходит из поля моего зрения.