Надвигается шторм

8. Неспокойная

—Ты знаешь, Кэм, я не виню Юджина. В его словах есть логика.

Отец поднимает книги, рухнувшие с полок от взрывной волны, звенит осколками забытых на журнальном столике чашек. На них намертво засохли остатки чернейшего кофе — дом отец запустил, также как и свою жизнь под откос.

— Действительно, я не вполне соответствую той должности, которую занимал. Повторное тестирование показало…

— Перестань, пап! Он первостатейный говнюк, и тебе не хуже меня это известно!

Нас допустили за периметр только к ночи, когда сапёры обыскали в доме каждую щель в поисках взрывчатых веществ — пару таких «подарков» они обнаружили в крайнем доме по соседней улице. Я стою на террасе, обнесённой стеклом от пола до потолка — не понимаю, каким чудом оно уцелело. Наверняка закалённое, но это не то, что мне сейчас хочется обсуждать.

Двери распахнуты, в доме пахнет гарью, тусклый, бледно-розовый рассвет наползает на горизонт, едва продираясь сквозь нависший над фракцией смог; погода не балует — на улице душно и полный штиль. По пыльным улицам проезжают грузовики Бесстрашных. Бойцы сидят в кузовах, свесив ноги. Изредка машины притормаживают, лихачи перекидываются какими-то фразами — мне отсюда не слышно, и разъезжаются по своим, мне не ведомым делам. Мы почти не спали, в голове у меня мутно, а взгляд не способен концентрироваться — перед глазами рябь, будто я снова близорука и забыла надеть очки.

Я, словно не здесь. Разум блуждает отдельно от тела, плывёт над дымящимся Чикаго, туда, где поутру прохладно и воздух пахнет свежестью. Я дома, но сейчас дом — лишь отголоски памяти и доброго, безопасного детства, которое закончилось внезапно и пинком под зад выбросило меня во взрослую жизнь. Мама умерла накануне инициации, отец отдалился, и тогда же я подружилась с Юджином, единственным, кто, казалось, подставил мне тогда плечо. С мёртвыми у нас прощаются быстро и просто — крематорий, пометка в базе и крошечная табличка для семьи покойного.

— Ты похожа на мать, — отец смеётся в глубине комнаты. Его смех полон горечи. — В такие моменты ей тоже не хватало здравого смысла. И сквернословила она так же. Смешная она была. Я любил её такой, какая она есть, — он снова уходит в воспоминания; иду назад, хочу вернуть его в настоящее.

— Давай кофе выпьем? — вряд ли у него есть что-то кроме кофейных зёрен и воды, завтракает и обедает он в столовой лаборатории, если только не забывает о том, что нужно есть каждый день.

В комнатах царит аскетизм Отречения и рационализм Эрудитов — никаких картин и фотографий, белый, стальной и тёмно-коричневый — цвет камня и песка; интерьер максимально эргономичен, только необходимое, без лишнего декора, но в доме всегда было много зеркал. Мама, ещё будучи в Отречении, с детства ненавидела правило о том, что нельзя много смотреть на себя.

— Ты знаешь, Кэм, у тебя теперь другие глаза. Будто светятся, понимаешь?

Бросаю взгляд в одно из них. Не вижу ничего, кроме серой, как старая бумага, кожи и ввалившихся щёк.

— Новая работа тебя встряхнула? Или, может, ты влюбилась?

Нет, папа, просто твоя дочь последнее время очень и очень плохо себя вела. Мы никогда не разговаривали о таких вещах, не стоит и начинать; видимо, моё обновлённое состояние стало слишком заметно — Эрик здорово встряхнул меня, либо отец с возрастом стал внимательнее.

Я не находила времени задуматься о том, что происходит между ним и мной, и не думаю, что в таких условиях в этом есть смысл. Меня искренне тянет к нему; он, словно магнит — несмотря на суровость характера, он располагает к себе людей, умеет повести их за собой, устроить головомойку и поощрить в нужный момент, как и положено настоящему Лидеру. Я слышала, что некоторые вспоминают времена Фора и его более щадящие методы работы с новобранцами, но я не уверена, что в военное время они пришлись бы кстати. Лихачи — народ без головы, им нужна твёрдая руки, а не жилетка.

— В глубине души я рад, что вы разошлись, — неожиданно подводит отец. Я отставляю чашку и внимательно смотрю на него. — Юджин никогда бы не понял тебя.

Мой закономерный вопрос, отчего отец не сказал мне это раньше, прерывает настойчивый, глухой бас автомобильного клаксона. Через пыльное оконное стекло вижу серый внедорожник лихачей, припаркованный передними колёсами на лужайке и без того изуродованной. До моего отъезда ещё пара часов, сапёры работают в главном здании Эрудиции, проверяют каждый болтик, на который может случайно ступить нога Джанин Метьюс. Я весьма удивляюсь, когда с водительского сиденья сходит Лидер собственной персоной, красноречиво стучит пальцем по запястью, намекая, что пора выдвигаться. Слишком большая честь рядовому медику.

— Ну, что ж, очевидно, не плохой выбор, — отец понимает эту двусмысленную ситуацию именно так, заставляя меня обернуться к нему и подобрать челюсть.

— Вряд ли это то, о чём ты думаешь, папа, — я сурово одёргиваю его, он лишь пожимает плечами, будто не слышит меня.

— Хотя, по старым правилам союз с представителем другой фракции невозможен, но чисто технически мы ведь теперь едины? — Одно из двух, либо отец действительно не в порядке, либо видит больше и дальше, чем я. Ни тот, ни другой вариант не сулит мне спокойствия в ближайшем будущем.

Выхожу на улицу, Эрик коротко кивает моему отцу; слышу, как за мной закрывается дверь. Папин силуэт слабо виден в мутном прямоугольнике окна, и сердце у меня снова гулко бьётся о клетку рёбер — я снова оставляю его одного.

— Что-то на бригаду сапёров не похоже, — я прикладываю руку ко лбу.

Мне больно смотреть на Эрика. За его спиной разгорается огненное солнце, царапает мне глаза, и он сам, словно в дурном мареве оранжевой дымки, а за его плечами полыхает пожар, который вот-вот поглотит и меня.

— А я тебе что, рожей не вышел? — слышу в его тоне беззлобную подколку. — Бойцы задержатся до вечера, а у меня здесь дела. Садись, давай.

До первого блокпоста мы едем молча. Тишина меня не напрягает, но в воздухе наэлектризованным полем висит недосказанность. За последние сутки в моей жизни произошло слишком много, и катализатором этих перемен по иронии судьбы стал Эрик. Он, как отравленный штормом воздух, окружает меня со всех сторон, не давая шанса найти укрытие и переждать бурю в безопасности. И сейчас он рядом, плотно сжимает кожаную оплётку руля, внимательно смотрит на дорогу, и наверняка не представляет, что перевернул мою налаженную жизнь с ног на голову просто одним своим существованием. В его присутствии моя способность рационально мыслить обращается в ничто, а я становлюсь маленькой, несмелой девочкой, которой так хочется спрятаться от этой проклятой войны за широкой, сильной спиной.

Эрик оставляет машину возле крайнего блокпоста и молча выходит на улицу, не глуша мотора. Изуродованная взрывчаткой местность смутно мне знакома, я выхожу следом, зачем-то плетусь за ним, попутно уточняю у дежурных, нет ли здесь раненых. Пока Эрик принимает очередной доклад, осматриваюсь. Кажется, я начинаю привыкать к разрухе — сердце уже болезненно не ёкает при виде изрытой земли и асфальта, поднятого над ней вскрывшимся нарывом. Недалеко отсюда белеет здание школы; оно осталось нетронутым — повстанцы ещё не потеряли человеческий облик, чтобы подвергать риску жизни ни в чём неповинных детей.

Я помню тот высокий клён с обугленным стволом в три обхвата моих рук. На обломанном сучке, до которого я тогда не могла дотянуться, однажды висели мои очки, будто на чьём-то щербатом носу. Весело тогда было всем, кроме меня. Особенно будущему Лидеру.

Подхожу к нему со спины, хочу припомнить ему этот эпизод, открываю рот, но не могу произнести ни звука. Эрик рассеянно толкает носком сапога расколотую напополам табличку с фамилией «Колтер», неосознанно складывая из неё целую. Здесь был дом его родителей, но сейчас на этом месте лишь чёрный, змеистый чад и обломки.

— Я здесь лет десять не был…

— Ты видел их? Они в порядке? — я ныряю ему под руку, пытаюсь заглянуть в глаза. В них призрачно и пусто, я могу лишь представить, что он чувствует, глядя на обуглившиеся останки его воспоминаний.

— Нет. Я не видел их ни в дни посещений, ни после. Почему это должно меня волновать?!

Эрик бросает на меня колючий взгляд и отворачивается, демонстрируя идеально прямую осанку и широкий разворот плеч — понимаю, что откровенничать на эту тему он не намерен. Я наслышана о том, что единственный сын поставлял Колтерам неприятности целыми вагонами, и отношения в их семье были так себе, но я не догадывалась, насколько всё сложно.

— Иди в машину.

Лезть в душу не в моих правилах, я прикусываю кончик языка, подчиняюсь. Несмотря на его резкое заявление, я разведаю местонахождение его семьи по своим каналам, и пусть не ему, но мне так будет спокойнее. Я давно ничего не слышала о них.

Едва касаюсь ручки пассажирской двери, как меня ощутимо толкают плечом, будто случайно, оттесняя подальше. Девчонка-лихачка перекрывает мне путь, ставит ногу на подножку лидерского джипа, поправляет шнуровку берцев.

— Ты только не обольщайся, — швыряет она через плечо. Вижу узорную сеть татуировок от виска через скулу до подбородка, узнаю в ней Лори — диспетчера и по совместительству инструктора неофитов.

— Что?

— Ты всего лишь очередная лидерская соска. Это ненадолго.

— Не понимаю, о чём речь, — отлично понимаю, о чём речь. Я плотнее сжимаю на груди руки, а зубы стискиваю до крошева эмали; внутри поднимается горячая волна протеста и возмущения. Кто она вообще такая, какое право имеет вешать на меня подобные ярлыки?!

— Да брось! — Лори выпрямляется и подходит ко мне непозволительно близко, придирчиво осматривает с ног до головы. Она гораздо выше меня ростом и мышечной массы в её вышколенном тренировками теле намного больше, чем в моём; она явно выставляет напоказ своё превосходство в силе. — Позавчера твои вопли не слышал только глухой. В следующий раз притворись, что тебя нет дома, иначе одним проёбом перед женишком ты не отделаешься.

Меня бросает в жар, я едва успеваю открыть рот, как её сдувает из моего личного пространства, будто сквозняком. Странно, имея такие серьёзные претензии на Лидера, Лори избегает попадаться ему на глаза.

— Залезай, — Эрик появляется из-за спины, открывает дверь и подаёт мне руку, хотя я прекрасно могу сделать это сама.

Мне не хочется разговаривать — липкое послевкусие после беседы с Бесстрашной оседает на языке горечью. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что такой мужчина, как Эрик, просто не может жить отшельником. До моего перехода в Бесстрашие у него однозначно были женщины, и скорее всего, много женщин, но я ни разу не видела его вместе с Лори.

Мне тяжело разбираться в этих кипящих страстях. Эрудиты — народ весьма прямолинейный, скупой на эмоции, и подобных прецедентов на моей памяти не было. Если кто-то из наших выбирал себе пару, то на других просто не хватало ни временных, ни эмоциональных ресурсов. Здесь же всё иначе. Бесстрашные живут одним днём, стремясь испробовать и пережить максимум ощущений — пьют в три глотки, трахаются до потери сознания, вдвоём, втроём, впятером, испытывают себя на прочность, нелепо рискуя жизнями ради адреналина. Всего и много, до пресыщения, до блевоты — ведь никто из них не знает, когда закончится его жизнь. Я понимаю это умом, но меж лопатками мерзко грызёт — совесть то или ревность, мне не ясно. В конце концов, за разрыв с Юджином я могу её даже поблагодарить.

Если бы я знала, что Эрик занят, я бы ни за что не позволила ему того, что позволила. Или я снова лгу сама себе?

— Ты на Стене была когда-нибудь? — мы выезжаем за условную границу фракции, когда Лидер вытряхивает меня из состояния транса совершенно неожиданным вопросом.

— Нет, конечно! — никогда не возникало такого желания, да и кто бы меня допустил? Охрана периметра и подступов к этому стратегическому объекту целиком в компетенции Лихачей, нашим там делать уверенно нечего, а жажда приключений как-то не вяжется с идеально выглаженными синими костюмами.

Эрик довольно хмыкает и разворачивает машину в совершенно противоположную от Бесстрашия сторону.

Я дважды спрашиваю, куда и зачем мы едем, и дважды Лидер лишь хищно скалится мне в ответ. Немного нервничаю — никак не могу привыкнуть к резким переменам в планах, которыми Эрик так часто грешит.

Он сворачивает на широкую, укатанную грунтовку, и я вижу прямо перед собой исполинское, пугающее великолепие двухсотлетнего сооружения наших предков. Стена неумолимо приближается с каждой милей, я нагибаюсь над приборкой — мне не хватает взгляда, чтобы её охватить. Как часто Джанин говорила о ней в своих вдохновенных речах, но я ни разу не видела её так близко. Стена казалась мне чем-то призрачным, вечным, мерцающим издали символом защиты и стабильности, а сейчас я могу дотянуться рукой до её измытого дождём бетонного основания.

Эрик бросает машину у поста и кивком головы зовёт меня за собой. Я иду через укрытый брезентом навес к ржавому, жестяному трапу высотой метров в десять, ведущему наверх, к ячейкам перекрытий и бетонных колонн, устремленных в самое небо. Конструкция напоминает мне огромный, железобетонный улей, с хитрым переплетением лестниц, у которых в некоторых местах отсутствуют ступени и даже целые пролёты — дожди и радиация сожрали металл подчистую. Гигантские, рыжие ворота коррозия припаяла друг к другу намертво — вряд ли в последние лет сто кто-то горел желанием выйти за пределы Чикаго.

— Я однажды на спор залез на самый верх, — хвастается Лидер у меня за спиной. — Ещё неофитом был.

Я оборачиваюсь, чтобы покрутить у виска, но Эрик жестом руки, нарочито по-джентельменски, приглашает меня взойти на на ржавые подмостки первой. Не скрою, мне любопытно, что там, за Стеной, но этот механизм, по которому лихо скачут патрульные, вспугнутые внезапным появлением Лидера, не внушает мне доверия. Кажется, в этой дурной фракции я испытала всё, что только можно и нельзя, осталось только героически свернуть себе шею.

— Ладно, — я крепко хватаюсь за перила, осторожно перешагиваю три ступеньки, понимаю, что на мне надета проклятая синяя юбка. Бессознательно хватаюсь за подол, удерживаю его на месте — резкий порыв ветра холодит мне бёдра и открывает вид не совсем приличный.

— И чего я там не видел?

Эрик стоит на два шага ниже меня, полностью отсекая мне путь назад, нахально гнёт бровь, едко ухмыляется одним уголком губ. Прячу усмешку в вороте пиджака — в нашем случае ремарка вполне логичная, зато буду падать — поймает. Я надеюсь.

— Держись лучше обеими руками.

Под его немалым весом площадка характерно скрипит и едва качается, а я стараюсь не смотреть вниз.