Наполеон и Жозефина

Бонапарт оставляет мадемуазель Жорж, чтобы стать императором

Бонапарт, удалив из своей постели слишком эмоциональную мадемуазель Жорж, искал теперь другую актрису для украшения своих ночей. Эти поиски не были долгими.

В труппе "Комеди Франсез" была тогда молодая особа с горящими глазами — Катрин-Жозефина Раффен, со сценическим именем Дюшенуа, которую охотно содержали престарелые любители театра. Между Жоржиной и этой бойкой актрисой существовало глухое соперничество, и их маленькая война была предметом живейшего интереса публики.

Увидев как-то раз мадемуазель Дюшенуа на сцене, Бонапарт пожелал познакомиться с ней поближе и послал за ней Констана. Будучи "девушкой для развлечений", она не заставила себя долго упрашивать. Надела соблазнительное белье, элегантное платье и вскочила в карету, поджидавшую ее.

— Вы думаете, он намерен принять меня в свои объятия? — поинтересовалась она. Констан был вежливым, скромным и скрытным, как дипломат. Он уклончиво ответил, что едва ли стоит сейчас обсуждать это.

Когда они приехали в Тюильри, слуга проводил ее в тайную комнату и пошел предупредить Бонапарта. Первый консул в это время работал в окружении своих советников.

— Пусть она подождет, — сказал он.

Через полчаса молодая женщина, немного обеспокоенная, попросила Констана напомнить о ней. Слуга, приоткрыв дверь кабинета, передал ее просьбу.

— Пусть она раздевается, — сказал Бонапарт.

Дюшенуа подчинилась, и, как пишет Этьен Буавен в книге "Любовь в Тюильри", "оставила на себе только самую необходимую часть одежды". Прошло еще полчаса… Первый консул, склонившись над бумагами, забыл о своей жертве, дрожавшей в это время в нетопленой комнате. Тогда мадемуазель Дюшенуа еще раз позвонила и попросила Констана доложить, что она продрогла.

— Пусть она ложится, — промолвил Бонапарт, не поднимая головы.

Через час актриса позвала Констана, и тот снова отправился в кабинет. На этот раз Бонапарт раздраженно бросил:

— Пусть она уходит, — и опять принялся за работу.

Ужасно оскорбленная, мадемуазель Дюшенуа встала, оделась и вернулась восвояси, затаив в сердце ненависть.

18 мая 1804 года был принят "сенатус-консульт", которым Сенат провозгласил Империю, и несколько недель Наполеон посвящал все свое время делам государства. Но как-то раз вечером его взор вновь загорелся, заметив аппетитный бюст мадемуазель Бургуэн, молоденькой и хорошенькой актрисы из труппы "Комеди Франсез". Она была любовницей известного химика Шапталя (в то время министр внутренних дел), которого она называла "папа клистир".

Бонапарт разузнал, что эта девушка, называемая газетчиками "богиней радости и удовольствий", имела развеселый нрав, что она любила соленые шутки и что под ее наивной внешностью скрывался пылкий темперамент, подогреваемый обожанием пятидесятилетнего министра…

Увлеченный ею, Бонапарт велел Констану привести эту горячую кобылицу в Тюильри. Слуга ответил ему, что Шапталь очень ревнив.

Бонапарт усмехнулся:

— У меня есть идея… Пригласите ко мне министра к десяти часам вечера. Когда он будет здесь, вы пойдете за мадемуазель Бургуэн. И пусть он узнает, чего стоит добродетельность его протеже…

Вечером, когда Шапталь приступил к работе в кабинете Наполеона, вошел Констан:

— Сир, мадемуазель Бургуэн ждет вас в вашей комнате.

— Скажите ей, чтобы она раздевалась, я сейчас приду, — ответил Наполеон. Интересуясь реакцией Шапталя, он обернулся и с изумлением увидел, что министр внутренних дел собрал свои бумаги, спокойно уложил их в портфель, попрощался и вышел.

В тот же вечер, упившись сладостным телом мадемуазель Бургуэн, Наполеон принял отставку ученого… Так его маленькая любовная шутка стоила ему потери верного соратника…

На следующий день во всех уголках Тюильри только и говорили, что о бедном Шаптале и его любовной неудаче. Острословы шутили: "Вот что значит быть целыми днями с ретортами[12]".

Без сомнения, над этим каламбуром смеялись бы еще не одну неделю, если бы другой ученый не стал героем беспрецедентного события.

Уже несколько дней в Париже было известно, что молодой физик Жозеф-Луи Гей-Люссак, месяц назад поднявшийся на воздушном шаре на головокружительную высоту — четыре тысячи метров, чтобы провести наблюдения над магнитными силами, решил предпринять новый эксперимент. Его намерения, естественно, живо обсуждались с напыщенной глупостью торговцами вином, женщинами на рынке и чистильщиками сапог. Одни интересовались, каким образом ученому удастся вернуться обратно, если он долетит до Луны, другие утверждали, что на него нападут орлы, кто-то говорил, что он "сгорит от звездного огня", но все сходились во мнении, что это вопиющее безобразие — тратить налоги на финансирование подобных шуток.

Однако эти критические высказывания не помешали смелым людям восхищаться предприятием Гей-Люссака. И вот утром 16 сентября огромная толпа собралась возле Национальной школы искусств и ремесел, с площади которой должен был взлететь великий физик. В девять часов обрубили канаты, и воздушный шар стал быстро подниматься в парижское небо. Целых двадцать минут молодой ученый, к которому возносились восторженные крики толпы, прощально махал своей треуголкой. Затем "летающая лаборатория" исчезла за облаками.

В то время как парижане возвращались по домам, размышляя о том, что аэронавтика уже достигла своего наивысшего уровня, Гей-Люссак, уносимый юго-восточными ветрами в сторону Нормандии, достиг в своем подъеме четырех тысяч метров. Решив побить свой прежний рекорд, он сбросил балласт, и воздушный шар поднялся до пяти тысяч пятисот метров. Желая добиться лучшего, физик взял свой стул и бросил его в пустоту. На этот раз воздушный корабль взлетел до семи тысяч шестнадцати метров. Никогда еще человек не поднимался так высоко.

Опьянев от счастья, Гей-Люссак вдруг обнаружил, что его дыхание стало стесненным, пульс участился, а горло пересохло, и принялся лихорадочно делать записи. Он и не подозревал, что стал виновником забавного происшествия: выброшенный им стул упал к ногам пастушки. Охваченная религиозным страхом, девушка решила, что перед ней один из стульев, на которых сидят святые у Престола Господня, и в своем наивном благочестии отнесла обломки в деревенскую церковь.

Через несколько дней эта история докатилась до Парижа, где Двор долго потешался над ней.

Мадемуазель Бургуэн несмотря на все свои достоинства не смогла надолго удержать будущего Императора. На исходе второй недели, устав от грубоватых шуток, которыми она пересыпала их беседу, он перестал приглашать ее и позвал Жоржину.

Молодая актриса, страдавшая от разрыва с Первым консулом, сначала отказывалась прийти. Но потом она все-таки вернулась в Тюильри, где Наполеон радостно встретил ее, с удовольствием поспешно раздел и почтил своей мощью. Когда они отдыхали, Наполеон нежно поцеловал мадемуазель Жорж и сказал:

— Милая Жоржина, как долго мы не виделись с вами. Скоро должно произойти важнейшее событие, которое полностью займет все мое время. Но потом я опять увижу вас, обещаю…

Это событие — коронование. Наполеон действительно решил короноваться, и среди членов его семьи уже были намечены принцы и герцоги.

Эти притягательные титулы, однако, не улучшили его обычно плохого настроения. Наоборот. Узнав, что Гортензия станет принцессой, Полина, Каролина и Элиза рассвирепели.

— Как?! Чужачка?! — кричали они.

— Послушать вас, — насупился Наполеон, — так можно подумать, что я унаследовал трон от нашего отца.

Женщины успокоились. Но когда стало известно, что Император хочет, чтобы Жозефину короновал сам папа, их ярости не было границ. Неотступно следуя за братом, они устраивали ему бурные сцены, замешанные на французском и итальянском темпераментах. Устав от них, Наполеон спокойно ответил, что хозяин — он, и он не позволит, чтобы какие-то шлюхи учили его, как поступать. Высказав это, он вышел из комнаты, а Каролина в обмороке упала на ковер. Вечером против коронования Жозефины выступил Жозеф.

— Это коронование будет благоприятствовать детям Луи (Луи Бонапарт женился на Гортензии в январе 1802 года. — Авт.) Они будут внуками императрицы, а мои останутся сыновьями буржуа. И сестрам не останется никакого шанса.

Наполеон только пожал плечами.

Его решение было бесповоротным: женщина, которую он полюбил, когда был генералом Вандемьером, станет "больше чем королевой". Как-то раз он доверительно сказал Редереру:

— Если бы вместо того, чтобы взойти на трон, я оказался в тюрьме — она разделила бы со мной мои несчастья. И будет справедливо, чтобы она была со мной и в моем величии. — И добавил с обычным для него великодушием: — Она будет коронована, чего бы это мне ни стоило!

Узнав, что коронование будет происходить в соборе Парижской Богоматери, креолка, уже начавшая опасаться, что будет отвергнута, захотела воспользоваться случаем и заставить Наполеона обвенчаться в церкви. Дело было достаточно деликатным, и она представляла себе, что надо заручиться поддержкой папы. Тайно она попросила аудиенции у Пия VII, который только что прибыл в Париж, и призналась ему, что связана с Наполеоном только гражданскими узами. Его святейшество едва заметно вздрогнул.

— Боюсь, что в этом случае, — добавила лицемерно Жозефина, — коронование будет невозможным.

Папа обрадовался беспокойству Жозефины, которое могло бы послужить отмщением за все притеснения церкви в недавнее время, и ответил с улыбкой:

— Оставайтесь с миром, дочь моя, мы все уладим…

Через несколько дней он принял Наполеона:

— Мы сожалеем, сын мой, что вынуждены напомнить, что ваш брак не был освящен по обычаям нашей церкви, и как наш блаженный предшественник Иоанн VIII отказался короновать Людовика Заику, брак которого был недействительным, мы не сможем совершить святого коронования, так как вы не получили венчального благословения.

Наполеону пришлось смириться. И 1 декабря, накануне церемонии в Нотр-Дам, в комнате Жозефины был сооружен алтарь, и дядя будущего Императора, кардинал Феш, тайно повенчал высокую чету. Теперь бывший якобинский генерал мог быть посвящен в Императоры с благословения святой католической церкви. Коронация происходила на следующий день, 2 декабря 1804 года.

Послушаем мадемуазель Жорж, особую свидетельницу, оставившую нам репортаж об этом необыкновенном дне.

"Я была в глубокой грусти. Почему? Я должна бы радоваться, видя, что великий Наполеон достиг положения, принадлежащего ему по праву, которое он завоевал. Но человек эгоистичен. Мне казалось, что на троне Наполеон перестанет вспоминать бедную Жоржину.

Я не хотела видеть эту церемонию, хотя у меня и были постоянные места в соборе Нотр-Дам. Но моя семья мечтала посмотреть празднество, и я сняла за триста франков (недорого) комнату в доме, окна которого выходят на Понт-неф. Когда мы собирались, было еще темно. На улицах были толпы народа, и мы еле продвигались.

В комнате было четыре окна и кое-какая мебель для отдыха. При любом движении мы бросались к окнам.

— У нас еще есть время, но если вы будете ежеминутно открывать окна, я простужусь. Я посижу у камина: завтра мне играть на сцене и я не хочу схватить насморк. Я немного посплю, а когда все начнется, вы меня позовете, — наказала я своим домашним.

Появился кортеж. Вся семья в сборе — все сестры императора и прекрасная нежная Гортензия, следом выезд папы Пия VII. В толпу бросали мелкие монетки… И вот, наконец, экипаж Императора, украшенный золотом, на запятках кареты разряженные пажи. Наши взгляды были прикованы к карете. Император спокойно улыбался, Императрица Жозефина была восхитительна. Величие положения не изменило ее — она осталась женщиной разума и сердца. Все вошли внутрь собора, а я возвращалась домой с болью в сердце, говоря себе: "Все кончено".

Внутри собора сестры Императора, несшие шлейф Жозефины, не могли удержаться от дерзости. Раздосадованные тем, что им была поручена "обязанность рабов", в какой-то момент они с такой силой рванули накидку, что присутствующие увидели, как Императрица пошатнулась и чуть не упала. Короче, война продолжалась и у самого подножья Божьего престола.

Да, для Жоржины все было кончено. Однажды Александр Дюма задал ей вопрос:

— Почему Наполеон покинул вас?

Она гордо ответила:

— Он оставил меня, чтобы стать Императором!

И все-таки Жоржина увиделась со своим любовником еще раз. Послушаем ее:

"Через пять недель ко мне пришел Констан.

— Император просит вас прийти к нему.

— О! Он вспомнил обо мне… В котором часу?

— В восемь вечера.

Мне не терпелось увидеть его, и весь день я не находила себе места. Бог мой! Мое сердце трепетало. Я надела самое лучшее платье.

Император очень тепло встретил меня:

— Как вы прекрасны, Жоржина! Какие чудесные украшения!

— Они должны быть такими, когда я имею честь предстать перед вашим величеством.

— О! Моя дорогая, к чему такая торжественность. Будьте такой, какой вы были всегда, — естественной и простой.

— Сир, за пять недель многое изменилось. Вы дали мне время на долгие размышления, и я уже не та. Я всегда буду рада чести быть принятой вами. Но я уже не та и не смогу измениться.

Что еще сказать? Он был снисходителен к моему состоянию. Я услышала от него много добрых слов и вернулась к себе, погруженная в печальные мысли. Да, я могла опять обрести его, но зачем, зачем Император изгнал моего Первого консула?.. Он стал величественным и более внушительным, но счастья больше не было. Впрочем, есть ли оно вообще?.."

Так закончилась идиллия между комедианткой и будущим властелином Европы…

Некоторое время спустя мадемуазель Жорж отправилась за границу, и в Санкт-Петербурге стала любовницей царя Александра. В 1812 году она возвратилась во Францию как раз накануне начала кампании против России. Проезжая через Брунсвик, она провела две ночи в постели с Жеромом Бонапартом, королем Вестфалии. Как и у всех актрис, у нее был дар нравиться главам государств. Она умерла в 1867 году в возрасте восьмидесяти лет. Очень бедная, почти нищая, во время Парижской выставки она ходатайствовала — увы, напрасно — о получении пособия от дирекции павильона зонтиков…