Наполеон и Жозефина

Жозефина подозревает, что Наполеон был любовником своей сестры Полины

В это утро Наполеон диктовал свои декреты, заканчивая каждую фразу грубым ругательством, которое хорошо образованные секретари не решались перенести на государственные бумаги.

Император был зол на своего брата, князя Жерома. Этот молодой человек двадцати трех лет очень любил над всеми подшучивать, хотя "имел несчастье делать это глупо". Наполеон только что узнал из доклада Фуше, что накануне Жером, прогуливаясь с несколькими такими же шутниками в Люксембургском саду, подошел к одной престарелой даме, одетой в старомодное платье, и сказал ей:

— Мадам, я большой любитель антиквариата и не могу видеть вашего платья, не испытывая желания запечатлеть на нем поцелуй восхищения и почтения. Вы позволите мне сделать это?

Дама любезно ответила ему:

— Охотно, мсье. А если вы соблаговолите прийти завтра ко мне, вы сможете поцеловать и мой зад, который почти на пятьдесят лет старше моего платья.

Эта проделка Жерома не понравилась Наполеону, который приложил столько усилий, чтобы поднять своих родственников до княжеского титула, и он не смог смириться с тем, что его младший брат продолжает вести себя, как проходимец. Он вызвал его к себе, строго отчитал и отправил обратно, сказав: "Ты недостоин титула, который я тебе дал. Я запрещаю тебе впредь появляться здесь".

После обеда в Тюильри пришла Полина, чтобы уладить неприятный инцидент между братьями. Она долго говорила Императору о Шарле Буонапарте — их отце, что ему было бы больно, если бы он узнал о размолвке между сыновьями, вспоминала их детство в Аяччо, говорила о долге быть едиными, как если бы не было счастливых событий, сделавших их первыми князьями Европы, и они навсегда остались маленькими Бонапартами, собиравшимися в тесный кружок подле их матушки…

У Наполеона на глазах появились слезы, и он простил брата. Полина воспользовалась этим для новой атаки на Жозефину, ненавидимую всем корсиканским кланом.

— Это она настраивает тебя против нас. Она разъединила нашу семью, она не может подарить тебе наследника.

Наполеон опустил голову. Полина затронула больную тему, не дававшую ему покоя ни днем ни ночью. Вот уже десять лет он спрашивал себя, кто же из них — он или Жозефина, виноват в том, что у них нет сына.

— Это она не может больше иметь детей, — сказала Полина. — Надо развестись…

Но Наполеон не был, в отличие от нее, уверен в своих детородных возможностях. Ведь ни одна из его любовниц не дала ему доказательств его способности зачать сына. Он с грустью обнял сестру и отправился в свой кабинет.

Естественно, Жозефине доложили о визите Полины. Ее опять охватила ревность и, чтобы скрыть свою мертвенную бледность, она увеличила обычную порцию румян. Чувство горечи, подогретое чрезмерным воображением, толкнуло ее на бессмысленный поступок.

Послушаем Луи Фавра, который был последним секретарем канцлера Волнея Паскье:

"Несколько охладев к Наполеону, Волней остался верен Жозефине, уважавшей его за трезвый ум, и к которой он сам испытывал искренние дружеские чувства. Чтобы чаще видеть его, она предоставила ему апартаменты в павильоне Марсан, и именно там произошел случай, рассказанный его невольным свидетелем.

В течение зимы 1806 года Волней по воскресеньям часто беседовал с одним из своих друзей. Беседа шла об Америке, о которой Волней всегда говорил с грустью, сожалея, что ему пришлось покинуть эту страну. Вдруг яростный звон колокольчика заставил его прерваться на середине фразы. Дверь распахнулась, и в комнату вбежала Жозефина, протянув ему обе руки:

— О, друг мой, как я несчастна! — и она разрыдалась.

Собеседнику Волнея стало неловко присутствовать при этой сцене, и он отошел к камину, пытаясь незаметно выйти. Но Императрица, мечась по комнате и заламывая руки, помешала ему сделать это.

— Успокойтесь, мадам, — сказал Волней, привычный к приступам ревности у Жозефины. — Успокойтесь, Император любит вас, и вы это знаете.

Но слезы Жозефины потекли с новой силой, и она произнесла, выговаривая каждое слово с ненавистью:

— Если бы вы знали, что я видела! Я видела… его… в объятиях Полины!..

Облегчив душу таким доверительным признанием, она как вихрь вылетела из комнаты…"

Так из-за гнева Жозефины стали распространяться слухи, с радостью подхваченные врагами Императора. И эта клевета полностью на совести Жозефины.

"Коронованная куртизанка, — пишет Анри д’Альмера, — она была способна, как и все подобные ей женщины, выдумать хитроумную ложь и тут же поверить в нее. Ее собственная личная жизнь в течение многих лет извратила ее воображение, заставив предполагать и у других наличие дурных инстинктов. Впрочем, она всегда ревновала золовку к своему мужу, и эта ревность не останавливалась ни перед клеветой, ни перед ложью. И если принять во внимание ее характер, ее прошлое, ее истерический темперамент, нельзя доверять ни одному из ее утверждений. Она приняла за кровосмесительную любовь живое братское чувство, несколько экзальтированное на итальянский манер, — именно это нам кажется наиболее вероятным".

К несчастью, экстравагантное обвинение Императрицы снова возникло в эпоху Реставрации. Беньо, ставший министром полиции при Людовике XVIII, когда Наполеон находился на острове Эльба, утверждал, что его служба перехватила письма Полины, которые не позволяют пренебрегать наличием императорского инцеста. Ниже представлена записка, составленная на основании содержания писем, на самом деле существовавших только в злом воображении Беньо, и которая не могла бы появиться без участия Жозефины.

"Эту женщину Наполеон вызвал на остров Эльба для утешения. Там она томилась от скуки и для развлечения установила связь с континентом. Из ее писем видно, что она хотела завлечь на остров своего любовника барона Дюшана, полковника второго артиллерийского полка. Другого своего любовника, таинственного Адольфа, она, наоборот, отговаривает от приезда на Эльбу, ссылаясь на свой долг перед Императором. Об этом же она писала и Дюшану, но в другом тоне, желая скорее успокоить его тем, что с братом она собирается быть днем, а вечера и ночи проводить с Дюшаном — и оба будут довольны.

Но, если бы барон знал обо всей ее корреспонденции, он не был бы доволен, так как среди других писем Полины было перехвачено письмо к мадам Мишло, у которой она просила шесть бутылок лекарства против застарелого сифилиса. Есть опасение, что это будет иметь для Наполеона неприятные последствия, а может быть, и для всего населения острова".

Скоро весь Париж знал текст этой записки, и граф Жакур, временно исполняющий обязанности министра иностранных дел, поспешил известить о ней Талейрана, находившегося тогда на конгрессе в Вене. Вот текст депеши, отосланной 3 декабря 1814 года:

"Нимфа Полина написала двум полковникам. Одного она приглашает приехать, уведомляя, что с Наполеоном бывает только днем, и обещая ему все ночи; а другого просит не приезжать, объясняя отказ необходимостью исполнять родственный долг. В одном из писем она называет своего августейшего брата "старой гнилушкой" и просит две бутылки рома".

Однако совершенно невероятно, чтобы Полина могла назвать своего брата "старой гнилушкой", и достаточно только этих слов, чтобы развеять сомнения и обратить все в анекдот. Артур Леви, один из биографов Наполеона, тоже высказывает недоверие к "перехваченным" письмам, добавляя, что "ни на острове Эльба, ни прежде между братом и сестрой не было каких-либо неестественных отношений".

Однако клевета Жозефины была настолько привлекательна своей гнусностью, что роялисты, республиканцы и другие враги Наполеона позволили ей обрасти всякими ложными доказательствами. Стараясь угодить Людовику XVIII, обожавшему развратные истории, они нагромоздили подробности. Фуше приводит такой ответ Полины мадам Матис, зачисляя его в разряд неопровержимых доказательств: "Знает ли мадам, что на желание, выраженное Императором, нельзя ответить "нет"? И я, его сестра, если он говорил мне "хочу", должна была ответить: "Сир, я — к услугам вашего величества".

Злосчастная фраза, оброненная Жозефиной, сделала свое дело во Франции и пошла дальше. Подхваченная англичанином Льюисом Голдсмитом, она нашла свое отражение в памфлете, опубликованном в Лондоне в 1814 году и обличающем содомские нравы, царящие во Франции. Большая ложь обычно приукрашивается по мере ее распространения, так и напраслина Жозефины возросла при пересечении Ла-Манша. Голдсмит не удовлетворился тем, что уложил Полину в постель Императора, он добавил к ней и Каролину.

"Без всякого уважения к приличиям, — писал он, — инцест даже не скрывался ими. Наполеон открыто жил с обеими сестрами, а мадам Мюрат даже хвасталась этим".

Среди горячих приверженцев Наполеона были несколько человек, невольно выступивших на стороне его клеветников, желая любой ценой оправдать предполагаемое нарушение благопристойного поведения их "божеством".

"Если Император и был любовником своей сестры, — говорили они, — это доказывает только то, что этот великий человек настолько выше всех прочих, что законы морали, необходимые для обуздания заурядных людей, не должны были применяться по отношению к нему".

Во времена Второй империи враги режима, ища способов добраться через дядю до племянника, широко использовали клевету Жозефины, и Францию наводнили памфлеты с новыми скабрезными подробностями…

Сегодня нет ни одного серьезного историка, подтверждающего версию о противоестественной связи Наполеона со своими сестрами. Это обвинение поддерживается разве что несколькими авторами, падкими на сомнительные анекдоты.