Наркомэр

Глава 24

Это была прямая проселочная дорога, которой давно не пользовались. Зато здесь было намного ближе. Поэтому около полудня Михалыч прибыл в поселок. Иногда он садился на Резидента и продолжал путь верхом. Иногда слезал, когда тот начинал недовольно фырчать.

Материн дом оказался в порядке. Ящик забит газетами. Они валялись даже в палисаднике. Некому вынимать. Из ворот своего дома вышел Сашка Окунь.

— Живой, иуда?

— Толя, они же меня хотели…

— Иди, я тебя между глаз пожалею, гнида!

— Чо ты обзываешься?

— Тебя убить мало, шкура овечья…

Вот так. Только и всего: шкура овечья. А ведь эта «шкура» навела на след. Едва ушел. «Шкура» сообщила о местонахождении матери. А Толька готов простить этого двуногого. Как же! Они же его «хотели»…

— Я бы тебя заморозил… — проговорил Кожемякин. — Холодильник марать неохота…

— Прости, Кожемяка…

Руки у Михалыча опустились, когда он взглянул на Окуня. Может, и правда безвыходное положение было.

Он плюнул и отвернулся. У него много и других дел. Открыл ворота. Завел во двор коня и насыпал в корыто овса. Клюй, Резидент, чтоб шея толще была.

Потом набрал номер автобусной станции. Автобус отходил через полчаса. Быстро переоделся, оставив под мышкой «беретту», и выбежал из дома. Ему нужно успеть.

В этот же день он хотел возвратиться домой с матерью. Доехал до интерната для престарелых и инвалидов, а оттуда пешком на Половинку.

— Поехали, мама. Автобус через сорок минут уходит, — напоминал сын. — Поторопись.

— Я сейчас. Живой рукой манатки соберу…

Оказалось, у матери появились вещи. Ксения подарила ей новую кофту, юбку и платье.

— Идем же…

Михалыч переживал: автобус мог уйти раньше времени. Они вышли на улицу.

— Прощай, крестный. Помповое ружье оставь себе. На память.

— Ты чо так?

— В Москву опять забирают…

— Вон что… Тогда ни пуха…

Они обнялись. И дядя вновь сморщил лицо. Морщинки собрались вокруг глаз. Кажется, он собирался заплакать.

— Чуть не забыл. Женюсь я на днях, — произнес Михалыч и покраснел. — Так что двадцатого приезжайте оба в Матросовку. Будем гулять свадьбу. Заявление уже подали.

— А невеста кто? — дядя улыбался.

— Не скажу. Приедете — увидите. Вы должны ее знать. Из Дубровки она.

— Тогда ладно. Обязательно приедем. С Ксенией…

Кожемякин с огромной сумкой в руках шел впереди. Мать едва поспевала. К автобусу они все-таки успели…

На свадьбе громко кричали: «Горько!» Молодые поднимались из-за стола и целовались, исполняя прихоть гостей. Бутылочкин сидел рядом и хитро улыбался. Его здоровье не вызывало опасений, и лишь бледность напоминала о перенесенном недавно ранении. Рядом с ним сидела его жена, Елизарова Екатерина. Кажется, она не догадывалась, что мужа могли звать как-то по-другому. Тем более Бутылочкиным. Странно это для старшего прапорщика, хоть и в запасе.

Здесь же сидел подполковник Иванов в штатской одежде и тоже с женой. Подполковник временно исполняет функции начальника управления.

Начальники городских РУВД разинули рты от удивления: малоизвестного начальника сельского РОВД — и сразу начальником УВД. Точно, у человека блат появился. Наверное, в губернаторских структурах.

Иванов предложил Бутылочкину должность начальника вооружений, но тот отказался. Окончательно собрался крестьянствовать. У него теперь в распоряжении конь. Зять подарил. Резидентом зовут. Конечно, Бутылочкин еще молод и мог бы еще служить. Но он сыт войной.

— Го-о-рько-о!!

Молодые вновь поднимаются.

Поезд опять быстро уходит. За ним никто не бежит. Некому. Бутылочкин проводил с Катей в поселке. Мать тоже там осталась, в Матросовке. У нее бронхиальный приступ после свадьбы. Выпила лишнего, теперь сидит на двойной дозе аэрозольного препарата. Иванов приехал, пожал руку. Следствие пошло правильным путем. Обвиняемые в голос твердят, что их поймал какой-то казак, но им никто не верит. Считают, показалось с пьяных глаз.

Бегут мимо столбы. Проплывают цепи елей и пихт. Жена прижимается ухом к Михалычу и шепчет:

— Я хочу сказать одну вещь. У меня новость для тебя…

— Знаю, — говорит он уверенно, — в доме будут жить квартиранты, а деньги будет брать Катя.

— Откуда ты знаешь?

— Бутылочкин сказал перед отъездом…

— Не выдержал все-таки…

Она молчит.

Михалыч обнимает жену:

— Не обижайся, Любушка.

— Но я не о том хотела сказать. — Она вновь прислоняется к уху: — Я беременна.

Он округляет глаза. Так быстро?!

Она смотрит в его круглые глаза. В них лишь одно удивление. Разве не знает Кожемяка, что этим всегда заканчиваются любовные дела?

— Я рад… — улыбается Михалыч.

Через три дня поезд пришел в столицу. А назавтра полковник Кожемякин направился на работу. Ожидания его не сбылись. Фиолетовый генерал-лейтенант по-прежнему занимал свое место. «Палкой не вышибешь!» — мелькнула знакомая мысль и тут же погасла.

— Рад видеть тебя, федеральный агент Кожемякин.

Генерал-лейтенант встал из-за стола и пошел навстречу, раскрыв ладонь.

— Поздравляю! С прибытием! Действительно, поверь, рад тебя видеть в наших рядах. Кое-кого мы, правда, уволили. Кроме того, имеются потери. Подполковник Бичевкин, например, так и сгинул во время отпуска на Байкале. Собирался ходить там под парусами. И вот…

Полковник молчал. Не доехал до Байкала Бичевкин. Слегка уклонился от маршрута.

— Надо сказать, ты поторопился все-таки… Молод еще, чтобы сидеть на огороде да морковку выращивать. Мы, конечно, рисковали, когда принимали подобное решение о зачислении тебя на службу. Ты знаешь, обычно так не поступают. Но потом мы решили на Совете: не может быть правил без исключений.

Михалыч кивал, соглашаясь.

— Поэтому мы решили тебе написать. Признаюсь, молва о моем уходе оказалась на самом деле дезинформацией. Фиолетовый генерал еще послужит своему отечеству. Как правильно на самом деле — Сиреневый или Фиолетовый?!

Он заржал. Почти что как лошадь. Резидент…

Осенью от Бутылочкина пришло письмо. Он писал, что дела в его семье идут теперь хорошо и что Резидент его слушается. Вначале он скучал, но потом, наверно, привык. Скотина, а хозяина помнит. Деньги, получаемые за сданный в аренду дом, помогают в самый раз. Кроме этого, он занимается хозяйством в Нагорной Дубровке. Осенью пахал землю в округе и прилично там заработал.

Кроме этого, он сообщал:

«Хочу еще сообщить, дорогой зять, что я дал согласие одному городскому мужику, как мы и договаривались. На месте твоего дома в Дубровке он уже построил дом. Мужик не стал углубляться вниз. Обошелся тем, что было. Лишь слегка расширил подвал. Сложил фундамент из больших блоков и внизу уложил по полу толстый слой бетона. Затем построил на этом основании двухэтажный коттедж. В подвале тоже этаж у него получился. Строили по-ударному, в течение месяца. Дом крепкий, хороший, на века. Так что место после твоего сгоревшего дома теперь не пустует. И деньги за землю тоже уплачены. Казачью шашку я тебе подарил. Ты знаешь, она принадлежала моему деду. Одно условие — не теряй ее и никогда не передаривай, чтобы она никогда не ушла из нашей семьи. Я ведь помню, ты всегда хотел ею завладеть, когда еще был парнишкой. Храни драгунское оружие.

Недавно встретился с черным негром Мартыном. Он приезжал на своей «семерке». Меня увидел и остановился. После сборов ему присвоили звание старшего лейтенанта, и он остался служить в той же самой части. Передает тебе привет и говорит, что на тебя нисколько не обижается. Правда, я так и не понял, за что можно обижаться.

Чуть не забыл. Встретил также недавно Федора Палыча. Он ничего себе. Передает тебе тоже привет. Жаль, говорит, толком поговорить не удалось. Передает тебе тоже привет и массу наилучших пожеланий. Жениться вот только по-прежнему ему не удается. Но он не теряет духа.

Всегда твой товарищ детства и друг, а также и шурин — Николай (Бутылочкин)».

Люба следила за тем, как муж читает письмо. Она прочитала его раньше, пока Кожемяка был на работе.

— Когда мы поедем в Сибирь? — вдруг спросила она.

— Соскучилась?

Конечно. Она соскучилась. Следующим летом они обязательно туда поедут. Их будет трое.

И Бутылочкин будет рад.

Возможно, он станет крестным…