Народные сказки и легенды

КЛАДОИСКАТЕЛЬ

Во вторник, после дня святого Варфоломея, в год, когда король Венцель бежал из пражского плена с прекрасной Бадемагд.[290] ротенбургские пастухи во Франконии совершали, по старому обычаю, ежегодный обход владельцев овец, пользующихся пастбищами на три мили вокруг этого имперского города.

Прослушав мессу перед алтарём церкви святого Вольфганга,[291] они шли в трактир «Золотой Ягнёнок» и там весь день пировали и веселились в своё удовольствие. До захода солнца не умолкали звуки флейт и свирелей, а на рыночной площади, под открытым небом, не затихал пастушеский танец.

С наступлением сумерек, молодёжь расходилась, а старые почтенные пастухи собирались вместе за кружкой вина и бражничали до поздней ночи.

Одни из них делились своими мыслями насчёт погоды, и, в отличие от наших легкомысленных метеорологов, их предсказания, — по настроению ли, с каким Маря шла через горы,[292] по поведению ли сонливой белки или по цветению вереска, — всегда были точнее, чем петушиный крик шлезвигских прорицателей, хотя они и не думали навязывать свои пророчества всему германскому отечеству и предсказывали только подвыпивши.

Другие рассказывали о приключениях во времена своей молодости: о том, как с верным псом Филаксом не подпустили к стаду волка, а его страшного брата, свирепого оборотня, отпугнули чудотворным образом святого Андрея; или как в лесах и пустынях, ночью их дразнили и пугали ведьмы и призраки и о разных чудесах, увиденных ими или от кого-либо услышанных.

Некоторые из этих рассказов были так страшны, что у городских слушателей — почтенных мещан, в часы вечернего досуга тоже с удовольствием принимавших участие в празднике пастухов, — мороз подирал по коже и волосы становились дыбом.

Многие цеховые мастера и ремесленники приходили в трактир «Золотой Ягнёнок» выпить кружку вина и послушать болтовню пастухов, иногда вставляя и что-нибудь своё.

В описываемый вечер седовласый Мартин, — бодрый восьмидесятилетний старик, по виду напоминавший прародителя всех пастухов Иакова, — был особенно весел и болтлив. Когда гости начали расходиться, он велел налить себе на сон грядущий ещё одну кружку старого вина и, довольный, что шум вокруг него утих и ему тоже можно вставить словечко, начал свою речь:

— Друзья, вы здесь много рассказывали о ваших приключениях, и иные из них были необычайно занимательны, но, сдаётся мне, иногда в вас болтало вино. Я знаю только, что история, которую мне пришлось пережить в молодости, покажется вам чудеснее всех, что вы здесь услышали, хотя я буду говорить одну лишь чистую правду. Но сейчас уже далеко за полночь, и я не успею рассказать её вам до конца.

Когда почтенный седоголовый старец начал говорить, воцарилась такая тишина, будто сам бамбергский епископ служил тихую мессу.[293] Но, едва он умолк, снова поднялся шум, и все дружно стали просить:

— Отец Мартин, расскажи нам о своём приключении. Почему ты замолчал? Доставь нам удовольствие, ради праздника.

Даже некоторые горожане, собравшиеся было идти домой, снова повесили на крючки свои плащи и шляпы и, присоединившись к остальным, тоже стали уговаривать Мартина рассказать на прощание чудесную историю.

Старик не мог противиться таким настойчивым просьбам.

— Сначала мне очень плохо жилось на свете, — начал он свой рассказ. — Одинокий сирота, я вынужден был у чужих дверей выпрашивать подаяние. У меня не было даже крыши над головой. С сумой на плечах, бродил я по стране из деревни в деревню, а когда подрос и окреп, нанялся в подпаски к одному пастуху, которому три года помогал пасти овец на склонах Гарца.

Однажды вечером, в начале осени третьего года, пригнав домой стадо, мы не досчитались десяти овец, и старший пастух послал меня поискать их в лесу. Собака напала на ложный след, и мы с ней долго блуждали в чаще, пока не наступила ночь. Местность вокруг была совершенно незнакома, и не найдя дороги домой, я решил заночевать под деревом.

В полночный час собака вдруг забеспокоилась, начала скулить и, поджав хвост, прижалась ко мне. Только я успел подумать, что это место нечисто, как, оглянувшись, увидел при свете луны стоявшего в нескольких шагах от меня человека. Лохматые волосы покрывали всё его тело, длинная борода доходила до пупа, на голове был венок, а бёдра охватывал широкий пояс из дубовых листьев. В правой руке он держал выдернутую с корнем ель.[294] Душа моя затрепетала от страха, и я задрожал, как осиновый лист. Незнакомец подал мне знак рукой, приглашая следовать за ним, но я не мог двинуться с места. Тогда призрак заговорил, и я услышал неприятный хриплый голос:

«Не бойся, трус! Перед тобой хранитель сокровищ Гарца. Идём со мной, я покажу тебе клад, и если ты захочешь, то сможешь завладеть им».

От страха всё моё тело покрылось холодным потом, но я всё же набрался храбрости, перекрестил нечистого широким крестом и сказал:

«Изыди, сатана, мне не нужны твои сокровища!»

Дух усмехнулся, посмотрев мне в лицо: «Простак! Ты пренебрегаешь своим счастьем, — так оставайся же нищим на всю жизнь!»

Он пошёл было прочь, но вскоре опять вернулся и сказал: «Одумайся, одумайся, чудак! Я наполню тебе золотом сумку, наполню мешок».

«Оставь меня, — отвечал я. — Тебе все равно не удастся меня соблазнить. Ты чудовище, и я не хочу иметь с тобой никаких дел».

Убедившись в бесполезности уговоров, дух не стал больше настаивать.

«Ты раскаешься», — проговорил он и при этом грустно посмотрел на меня. Потом, немного подумав, продолжал: «Слушай, что я тебе скажу, и хорошенько запомни. Может, когда-нибудь, если ты станешь разумнее, тебе это и пригодится. В недрах Броккена,[295] глубоко под землёй, спрятаны несметные сокровища в золоте и драгоценных камнях. Они лежат там в полумраке, и потому их можно разглядеть, как днём, так и в полночь. Я охраняю этот клад семьсот лет. Но с сегодняшнего дня он никому не принадлежит, и им может воспользоваться любой, кто его найдёт. Моё время истекло, и я хочу передать клад в твои руки, потому что успел полюбить тебя, с тех пор как заметил, что ты пасёшь стада овец на Броккене».

Дух рассказал, где скрыты сокровища и как туда добраться. Мне и сейчас кажется, будто всё это случилось со мной только вчера, — так хорошо я помню каждое его слово.

«Иди к Андреевой горе, — сказал он, — и когда придёшь, узнай у местных жителей дорогу, что ведёт к Чёрной Королевской долине. Теперь она известна как долина Моргенброд. Там ты увидишь небольшую речушку. Одни называют её Дудер, другие Одер или Эдер. Следуй против течения вдоль берега до каменного моста, около лесопилки. Через мост не переходи, а держись правого берега реки, пока не дойдёшь до высокого каменного утёса. От него, на расстоянии выстрела из лука, заметишь обвалившуюся яму, похожую на могилу, в которой хоронят покойников. Иди туда и начинай смело раскапывать её. Земля там насыпная, — это ты заметишь сразу, как только приступишь к своей нелёгкой работе. Вскоре увидишь по обе стороны ямы камни. Продолжай копать, пока не наткнёшься на замурованную в стене четырёхугольную каменную плиту, шириной и высотой в локоть. Вытащи её и перед тобой откроется ход в хранилище сокровищ. Полезай туда на животе с рудничной лампой в зубах, — руки у тебя должны быть свободны, чтобы не наткнуться носом на острые камни. Если у тебя будут кровоточить колени, не обращай внимания и, не останавливаясь, ползи дальше, пока не достигнешь широкой каменной лестницы. Не спеша, спускайся вниз. Семьдесят две ступени приведут тебя в просторный зал с тремя дверьми. Две из них будут открыты, а третья заперта на железный засов и замок. Не иди в правую дверь, чтобы не обеспокоить останки прежнего владельца сокровищ. Не иди и в левую дверь, — там змеиное царство гадюк, — а открой запертую дверь. Для этого тебе понадобится хорошо известный корень разрыв-травы. Не забудь захватить его с собой, иначе все твои труды пропадут даром, ибо ни один инструмент не сможет заменить его. Как достать корень, спроси у опытного охотника. Для него это совсем нетрудное дело. Не пугайся, если дверь вдруг откроется со страшным грохотом, как от выстрела бомбарды. То будет исходить сила от разрыв-травы, но тебе она не причинит никакого вреда. Не забудь только прикрыть рудничную лампу, чтобы она не погасла. Как только войдёшь, тебя ослепит блеск золота и сверкание драгоценных камней на стенах и колоннах внутри подземелья. Но не вздумай протянуть к ним руку, — это было бы святотатством. Посреди подвала стоит бронзовый ларь, похожий на высокий церковный алтарь. В нём ты найдёшь много золота и серебра. Бери, сколько твоей душе угодно и столько, сколько сможешь унести, — тебе хватит этого на всю жизнь. Трижды можешь возвращаться сюда, но если вздумаешь прийти в четвёртый раз, не получишь ничего, а за свою алчность будешь жестоко наказан, — поскользнёшься на каменной лестнице и сломаешь ногу. Не забывай только каждый раз забрасывать яму с ходом в хранилище сокровищ короля Бруторикса[296] землёй».

Едва дух умолк, как собака вдруг подняла уши и залаяла. Вслед за тем я услышал удаляющийся шум колёс и хлопанье бича. На месте, где только что стоял призрак, никого уже не было.

Так закончил седобородый духовидец рассказ о своём приключении, который был воспринят слушателями по-разному. Одни не упустили случая подшутить над стариком:

— Это тебе приснилось, дед! — говорили они. Другие искренне верили ему. А некоторые молчуны делали многозначительные мины и уходили, не проронив ни слова.

Хозяин «Золотого Ягнёнка», — большой плут, — отнёсся к этому рассказу без всякого предубеждения, полагая, что лучше всего разрешит спор конец этой истории. Ему не терпелось узнать, предпринял ли старик паломничество в подземелье и вернулся ли оттуда с полным мешком золота, или нет. Он налил ему кружку вина из новой бутылки, чтобы поддержать его болтливое настроение, и дружески спросил:

— Скажи-ка, папаша Мартин, а был ли ты на этой горе и нашёл, что обещал тебе дух, или он оказался лжецом и обманщиком?

— Нет, лжецом я его ни в коем случае назвать не могу. Ведь я никогда ничего не делал, чтобы разыскать яму и раскопать её, — честно признался старик.

— А почему?

— По двум причинам: во-первых, мне слишком дорога моя шея, чтобы я продался дьяволу, а во-вторых, я ни разу не встретил человека, который мог бы рассказать, как найти корень разрыв-травы, где он растёт и в какой день и час его нужно выкапывать, хотя спрашивал об этом многих храбрых охотников.

Так и не удалось хозяину «Золотого Ягнёнка» пролить свет на свои сомнения, и он перестал донимать рассказчика вопросами.

Тогда взял слово престарелый пастух Блаз:

— Жаль, сосед Мартин, что ты дал этой тайне состариться вместе с тобой. Если бы ты открыл её лет сорок назад, то наверное, нашёл бы корень разрыв-травы. Пусть ты уже никогда не поднимешься на Броккен, я всё же, ради забавы, расскажу тебе, как его достать. Легче всего это сделать с помощью чёрного дятла. Заметь весной, в каком дупле он совьёт себе гнездо и, как только наступит время появления на свет птенцов, улучи момент, когда птица вылетит на поиски пищи. Тогда сунь в дупло крепкую затычку, а сам спрячься за деревом и жди, пока дятел не вернётся кормить птенцов. Заметив, что гнездо плотно закупорено, он с испуганным криком будет кружить вокруг дерева, а потом вдруг полетит на запад. Теперь позаботься о том, чтобы у тебя под рукой был ярко-красный плащ, а за неимением такового, заранее купи в лавочке четыре локтя красного сукна, спрячь его под платьем и жди у дерева день или два, пока дятел снова не вернётся к гнезду с разрыв-травой в клюве. Как только он коснётся корнем затычки, та вылетит с огромной силой, как пробка из бутылки с бродячим вином. Не теряя времени, быстро расстели под деревом красный плащ или сукно. Дятел подумает, что это огонь и от испуга выронит разрыв-траву. Некоторые на самом деле разжигают под деревом небольшой костёр, который немного дымит, и бросают в него цветы лаванды, но это не очень надёжно. Если пламя недостаточно быстро разгорится, то дятел улетит и унесёт с собой корень. В случае удачи, овладев разрыв-травой, не забывай каждый день привязывать к ней веточку крушины, иначе он потеряет силу и пропадёт без всякой пользы.

Сидящие за столом ещё долго на разные лады обсуждали эту историю, и было уже далеко за полночь, когда наконец все разошлись.

В стороне от собравшихся, за печкой, в мягком кожаном кресле хозяина, рядом с собакой и котом сидел ещё один гость, весь вечер погружённый в такое глубокомысленное молчание, будто готовился дать монашеский обет в картезианском монастыре. Обычно мало расположенный к созерцательному настроению, на сей раз он весь углубился в себя, охваченный тяжёлым раздумьем, для чего причин у него было более чем достаточно.

Некогда трактирщик и винодел, которого знали и мудрые члены магистрата, и простые горожане, потом колодезник и наконец просто бездельник, Петер Блох за последнее десятилетие опускался всё ниже и ниже, со ступеньки на ступеньку большой лестницы счастья и почёта. А надо признать, что от винодела до колодезника немногим ближе, чем от кайзера до пономаря.

В прошлом, когда он был ещё богат, это был жизнерадостный человек и прирождённый шутник. На устраиваемых им торжественных обедах, он умел в одинаковой степени насыщать и желудки, и дух гостей. Не легко было превзойти его в поварском искусстве. Петер умел прекрасно приготовить глухаря со взбитым сладким соусом, высокие студни из рыбы, превосходные печенья, айвовые торты, пироги с облатками, а кабаньи головы у него всегда были украшены позолоченными ушами.

В своё время он решил присмотреть себе помощницу, но, к несчастью, его выбор пал на девицу, прославившуюся на весь город своим злым языком, которым она жалила, как змея. Любого, кто попадал под её обстрел, будь то друг или враг, — ей было безразлично, — она могла одним духом девять раз опозорить. Не щадила даже святых на небе. Она была знакома с их скандальной биографией не хуже, чем фрау Шнипс,[297] — ей не посчастливилось только запастись таким же, как у той, богатым остроумием, и острословы были не на её стороне.

Фольбрехт Ильза ненавидела всех без исключения. Она всем давала отвратительные прозвища, и молодые парни за версту обходили её. Поэтому она перезрела, как плод шиповника, который оставляют не сорванным из-за колючек на кустах. Но мастеру Петеру расхвалили Ильзу за её ловкость в работе и хозяйственность и в конце концов уговорили посвататься к ней. И пошли тогда по городу дубоватые стишки, звучавшие так:

Едва обвенчанная пара вернулась от алтаря, как начался супружеский разлад. Городской винодел, в порыве радости, по случаю торжественного дня, дал вину одолеть себя, что, впрочем, с ним случалось и в обычные дни, и повис на руках невесты. Тут и обнаружились её острые колючки. Брачный календарь предсказывал молодым бурную неприветливую погоду, сильную грозу с градом и проливным дождём, немного солнечного света и много холодных ночей.

Прогноз от начала и до конца оказался верным, хотя впоследствии обилие детей позволило предполагать, что по крайней мере иногда случалась и благоприятная погода и тёплые ночи. Несмотря на это, детский лепет — «папа» — ещё долго не радовал слух мастера Петера. Всё его потомство было таким хилым и слабым, что едва родившись, дети умирали в сильных судорогах, как молодые козлята холодной зимой. Ярость сварливой женщины отравляла материнское молоко и превращала его в ядовитый напиток, который нежные малютки пили из источника жизни.

Хотя мастер Петер и не был настолько богат, чтобы оставить заметное состояние своим наследникам, всё же ему было неприятно оставаться бездетным. Часто он жаловался соседям на свою несчастливую звезду и, когда хоронил дитя, говорил:

— Вот и опять облетел цветок с вишнёвого дерева, не дав завязаться и созреть плоду.

Тогда одна умная женщина открыла ему причину его семейного несчастья, и когда у него снова родился сын, винодел нанял кормилицу. Мальчик рос крепким и здоровым, и отец не мог на него нарадоваться. Петер взял дорогого мальчугана под свою опеку и, как только тот стал носить штаны, повёл его вместо школы на кухню. Он не мог отказать сыну ни в каких лакомствах и сделал из него маленького обжору. В полдень, когда на кухне готовили гостям обед, малыш уже стоял на страже и то подцеплял вилкой из миски кусочек печёнки, то указывал пальцем на петушиный гребешок, и рука доброго отца тут же протягивала ему лакомство, ткнув его предварительно в соль. Но стоило мальчугану попросить что-нибудь вкусненькое у матери, как та принималась кричать на него, бранить за невоспитанность и бить поварёшкой по рукам.

Любимое дитя плакало, чтобы разжалобить отцовское сердце, и тогда мастер повар подливал масла в огонь, добродушно обращаясь к разбушевавшейся супруге на своём франконском наречии:

— Мамуля, дай же дитюле кусочек курочки.

Так воспитывал добрый отец сына, пока на седьмом году не закормил его до смерти.

Из всех детей у него осталась только одна единственная дочь, такая крепкая и здоровая, что ей не могли повредить ни эссенция белены — материнское молоко, ни обилие отцовских лакомств. Под суровым надзором матери и балуемая отцом, она выросла стройной и красивой, так что теперь мастер повар никак не мог пожаловаться на чёрта, который всякий раз норовил подсунуть ему в дом чёртово яйцо.

Между тем благополучие семьи заметно изменилось. В юности Петер пропускал занятия по математике в школе, и ни одно из основных действий арифметики — вычитание, сложение и умножение — никак не укладывалось у него в голове, а делением он не мог овладеть всю свою жизнь. Поэтому ему стоило очень большого умственного напряжения регулировать в своём деле расход и приход. Когда у него были деньги, он щедро пополнял запасами кухню и погреб, кормил и поил бездельников в кредит, ни в чём их не ограничивая, угощал легкомысленную братию, умеющую рассказывать весёлые истории, и наполнял желудки нищим и всем, кому удавалось вызвать у него сострадание. Когда же касса его истощилась, мастер Петер стал брать в долг у ростовщиков под большие проценты, а сварливой жене, державшей его под башмаком, говорил, что эти деньги получены от старых должников.

Основным правилом, с которым он очень хорошо ладил и которому и в наши дни следуют многие ленивые хозяева, было: «Как-нибудь обойдётся, — всему бывает конец!»

И конец действительно настал. Петер Блох разорился, попал под конкурс и поневоле, к великому сожалению всех блюдолизов и тонких гурманов города, лишился трактира и погреба. Но благоволивший мастеру Петеру магистрат, из уважения к его поварскому искусству, завоевавшему ему расположение многих сограждан, а также во избежание злых сплетен, — мол в имперском городе Роттенбурге умирает с голоду трактирщик, — предоставил бывшему повару скромную должность колодезника. Только и на этой маленькой должности у него не было ни счастья, ни удачи.

Прошёл слух, что жиды отравили воду в колодцах. Рассвирепевшая толпа напала на евреев, часть из них убила, а часть изгнала из города, разграбив их имущество. На этом, собственно говоря, и закончились кривотолки разнузданной толпы, но мастер Петер, незаслуженно обвинённый в недостаточной бдительности при охране воды, потерял при этом свою должность. Теперь он ни откуда не ждал ни совета, ни помощи. Копать землю он не мог, просить милостыню стыдился. В те простые времена, когда знатная женщина не боялась собственными руками двигать в печке закоптелые горшки и сама занималась кухней, у господ совсем не было спроса на поваров. К тому же немецкие гурманы тогда ещё не были избалованы французской кухней.

В таком печальном положении бывший повар вынужден был жить, пользуясь милостью колючей жены, скудно кормившейся на доходы от мелкой торговли мукой. Чтобы оправдать своё пропитание, он выполнял у неё работу осла, — домашнего животного, которое, если бы не нашлась ему замена, ей все равно пришлось бы купить. Она нагружала непривычные плечи неповоротливого супруга тяжёлыми мешками с зерном, и он, кряхтя, нёс их на мельницу. За это ему полагалось немного еды, а если он не справлялся с работой, чёртова баба била его кулаками.

Всё это сверх меры огорчало кроткую, добросердечную дочь и стоило ей многих пролитых наедине с собой слёз. Люциния была любимицей мастера Петера. Он по-своему баловал и лелеял её, и за отцовскую любовь она платила детской лаской. Для доброго отца это была награда за все его домашние беды.

Добродетельная Люциния иглой зарабатывала на жизнь, и в шитье, а особенно в вышивании, достигла большого искусства. Всё, что видели её глаза, могли её руки. Она вышивала церковные облачения, покрывала для алтаря, а на разноцветных скатертях, которые тогда были в моде, шёлком и шерстью воплощала библейские сюжеты из Ветхого Завета, — от сотворения мира до целомудренной Сусанны. Несомненно, если бы Люциния была нашей современницей, она успешно могла бы соперничать с прославившимися своим искусством тремя сёстрами в Целле, которые женским волосом, продетым в иглу, с поразительным мастерством вышивают свои шедевры, не уступающие лучшим творениям резца.

Хотя Люциния должна была подробно отчитываться перед строгой матерью своим заработком и охотно отдавала его на общие домашние расходы, ей всё же, иногда, удавалось обмануть её и утаить трёхбаценовую монету для доброго отца. При случае, она незаметно давала ему припрятанные деньги, чтобы он мог улизнуть в трактир. К предстоящему празднику пастухов, она сэкономила для жаждущего отца двойную сумму и с тайной радостью, украдкой, сунула ему деньги в руку, когда вечером, с тяжёлым мешком муки на спине, он пришёл с мельницы. Отец ласково взглянул на любимую дочку, что под тяжестью груза, который взвалила на него жена, — этот домашний дракон, как справедливо, в сердцах, обычно называл он за глаза свою дражайшую половину, — стоило ему больших усилий. На этот раз доброта милой Люцинии особенно тронула её отца. На глазах у него выступили слёзы. Дело в том, что как раз в это время мастер Петер вынашивал один план, и задуманное им вряд ли могло заслужить одобрения кроткой дочери и, тем более, её денег на вино. Погружённый в тяжёлые мысли, он побрёл вниз по улице к «Золотому Ягнёнку». Протиснувшись сквозь шумную толпу, Петер потребовал себе кружку вина и, не принимая участия в общем разговоре, уселся за печкой в мягком кожаном хозяйском кресле, которое, несмотря на все его удобства, находясь на почтенном расстоянии от толпы, оставалось не занятым.

Здесь, после того как вино немного расслабило его напряжённые нервы и, восстановив душевное равновесие, дало свободный ход мыслям, он задумался над сделанным ему щекотливым предложением, касающимся прекрасной Люцинии.

Один молодой гений, по профессии художник, почти такой же напыщенный и глупый, как его младший коллега — пресловутый придворный художник Франц Краттер, своими двумя объёмистыми томами навеявший скуку на всю читающую публику,[298] — приехал в Роттенбург заниматься живописью. Главным объектом его занятий был высший идеал женской красоты. Где бы он ни увидел миловидную девушку, — на улице или в церкви, — тотчас же вытаскивал лист пергамента и рисовал её сначала карандашом, а потом расписывал портрет святой Вероники или Мадонны масляными красками и продавал в костёл. Портреты пользовались хорошим спросом, особенно у молодых монахов, благоговевших перед ними.

В праздник тела Христова, во время торжественной процессии, ему сразу же бросилась в глаза прелестная Люциния. Он быстро взял в руку карандаш, надеясь успеть запечатлеть прекрасные черты лица. Однако то было не обычное лицо, которое можно изобразить с той же лёгкостью, с какой в лучах света появляется силуэт на стене. Лицо прелестной девушки было таким нежным, а весь её стан так изящно округлён, что как ни старался художник силой воображения в первом же наброске получить хорошенькую миниатюру, это ему так и не удалось, — между копией и оригиналом не было ничего общего. Вместо живого образа получился деревянный манекен, и он с досадой перечеркнул бесполезный рисунок.

Вскоре после этого один богатый граф заказал ему для украшения своего вновь отстроенного замка несколько картин, идеи которых он предложил сам. Главная из этих картин должна была изображать рождение Венеры, когда она выходит из морской пены и боги с изумлением смотрят на этот чудесный дар моря.

Для этой композиции художник не мог найти лучшей модели богини Любви, чем прекрасная дочь бывшего трактирщика Петера Блоха. Вопрос был только в том, как предоставить глазу художника всю сумму прелестей стыдливой девушки, которую он хотел бы рисовать с натуры, чтобы придать её формы богине. Желая приблизить решение этого вопроса, он первым делом предложил отцу девушки растирать краски, назначив за этот труд хорошую плату.

Однажды, после состоявшегося знакомства, художник пригласил Петера в трактир и щедро угостил его вином. Заметив, что гость пришёл в хорошее расположение духа, он завёл речь о своём деле, пообещав большие деньги, если соглашение состоится. Но мастер Петер очень рассердился на такое непристойное предложение, а в желании, якобы в угоду искусству, писать девушку обнажённой, заподозрил неблаговидный умысел художника посягнуть на честь и добродетель прекрасной Люцинии.

— Как это понять, сударь? — возмутился он, в порыве гнева. — Вы это серьёзно говорите, или шутите? Он думает, что я за наличные продам мою дочь, как ощипанную курочку! Последнее-то мне, как повару, прежде хорошо удавалось, но первое не подобает делать ни одному порядочному отцу.

Гению от искусства пришлось употребить всё своё красноречие, чтобы вразумить приятеля повара. Он привёл ему в пример свободный город Кротон в великой Греции, где некогда почтенные граждане, соревнуясь в усердии, во имя отечественного искусства, приводили своему земляку, художнику Зевксису, красивейших девушек города, и те точно так же должны были стоять перед мольбертом в том виде, в каком они вышли из рук матери-природы, что ничуть не повредило их девичьей чести и репутации. Напротив, все пять избранных красавиц, позировавших художнику, пока он писал богиню Любви, счастливо вышли замуж и даже были прославлены поэтами.

Как ни убедителен был этот пример, он не произвёл никакого впечатления на честного роттенбуржца, считавшего неприличным выставлять свою скромную дочь напоказ в подобном виде. Мастер Петер не мог позволить себе пойти на такой шаг, за который в наше время привлекли к ответственности вице-короля Индии, после того как он выставил на обозрение грации Оуде в греческих костюмах.[299]

— Приятель, — сказал художник, — я вижу, мы с тобой не договоримся. Ну что ж, на то твоя воля. Между прочим, если бы ты понимал свою выгоду, то, как хороший повар, наверное, не отказался бы устроить хорошую пирушку для глаз за двадцать золотых гульденов наличными.

Упоминание о золоте смягчило твёрдую мещанскую мораль мастера Петера, сделав её податливой и эластичной, как замшевая кожа. В том жалком положении, в каком он находился, эта сумма была очень заманчива. Мысль о том, сколько хорошего можно сделать на один только гульден, а потом всё это повторить ещё девятнадцать раз, пересилила все его сомнения. Он обещал обдумать предложение и найти способ, как передать Люцинию в руки художника, при условии, что тот сам убедит целомудренную девушку показать её скрытую красоту. При этом мастер Петер признался в своём бессилии уговорить дочь согласиться на такое непристойное дело.

Светский молодой человек улыбнулся в ответ на провинциальную деликатность старика.

— Ты думаешь, папаша Петер, — сказал он, — мне будет так трудно это сделать? Тебе разве не знаком спор солнца и буйного ветра из-за дорожного плаща путешественника? Что не смог бурный порыв урагана, то сделало своими нежными лучами солнце. От тебя, конечно, не требуется уговаривать прекрасную Люцинию снять одежды. Ты был бы подобен урагану, а я буду солнечным лучом.

Контракт с художником Дунсом был заключён, и мастер Петер находил некоторое затруднение лишь в том, как выполнить задуманное шельмовство: спрятать Люцинию от глаз матери и добром доставить заказчику.

Терзаемый сомнениями, просидел он в мягком кресле хозяина «Золотого Ягнёнка» уже час, но так и не продвинулся ни на иоту. При мысли о том, какая гроза ожидает его на супружеском горизонте, как будут сверкать молнии в глазах эвмениды[300] Ильзы и греметь гром из её уст, когда она узнает о его отцовском предательстве, холодный пот выступил у него на лбу. Да и молоток совести громко стучал в его сердечной камере, а каждая капля вина, которую детское добродушие всегда превращало в нектар, сейчас обретала для него привкус желчи и полыни от одного лишь сознания, что освежающий напиток, оплаченный геллерами и пфеннигами любимой дочери, должен был придать ему мужества и подтолкнуть на коварный поступок: подвергнуть жестокому испытанию её скромность и стыдливость.

Если бы мастер Петер хорошо всё обдумал и взвесил, то он должен был бы признать, что не пристало отцу плод своего тела делать объектом бесстыдной торговли.

Алчность и старонемецкая честность жестоко боролись в его душе, и победа одной из них была ещё сомнительна, когда старый Мартин начал рассказывать о своём приключении.

Необычная история привлекла внимание анахорета[301] за печкой. Он приказал умолкнуть обеим спорящим сторонам и, навострив уши, весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни одного слова.

Надо ли говорить, что чем дальше продвигался отец Мартин в своём повествовании, тем интереснее оно становилось для притихшего за печкой слушателя. Сначала им владело только любопытство, но когда сосед Блаз рассказал, как добыть у чёрного дятла разрыв-траву, в нём разгорелась пылкая фантазия. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание овладеть подземным сокровищем. Душой и телом Петер Блох был уже там, на Броккене, перед бронзовым сундуком, и наполнял золотом мешки.

С негодованием отверг он предложение художника. Его корыстолюбие жаждало более жирной приманки. Двадцать золотых гульденов едва ли стоили труда, чтобы нагнуться и поднять их, если бы они лежали у его ног. Гарц-Потози[302] и винные пары так воодушевили Петера, что он тут же принял решение попытать счастья на Броккене.

Тяжёлый глиняный горшок вдруг словно ожил и превратился в наполненный горячим газом аэростат, на котором поднявшись высоко над землёй и прекрасно себя чувствуя в этой непривычной стихии, мастер Петер строил воздушные замки.

Корень всех зол, — корыстолюбие и алчность, — собственно, не были ему свойственны, пока продолжалось его благополучие. Деньги всегда скользили у него между пальцами и тем неприятнее было бывшему трактирщику выносить теперь бедность и унижения. Если Петер и хотел иметь золотые горы, то лишь для того, чтобы не быть вьючным ослом у своей жены и не носить тяжёлые мешки на мельницу, и ещё, чтобы обеспечить любимую дочь богатым приданым, хотя был момент, когда он чуть было не дал уговорить себя взять за неё выкуп, как это принято у черемисов, и продать её ловкому уговорщику. Но это было всего лишь бесовское наваждение.

Прежде чем Петер Блох поднялся с удобного хозяйского кресла, план путешествия на Гарц был уже обдуман до мелочей, включая вопросы питания в пути, и исполнение его назначено на ближайшее воскресение.

Мастер Петер шёл домой в таком радужном настроении, как если бы в «Золотом Ягнёнке» добыл колхидское золотое руно, но дорогой, он вдруг с беспокойством вспомнил, что для полного блаженства ему не достаёт магического корня разрыв-травы. А когда он подумал, что, хотя в горах олень уже тоскует по самке, но дятел ещё не скоро совьёт гнездо, на душе его стало темно, как в доме, где после только что завершившегося свадебного пиршества вдруг погасили все свечи.

Огорчённый, проскользнул Петер в свою каморку и бросился на жёсткий матрац, но не мог ни успокоиться, ни заснуть. Вдруг, словно внутренний голос прошептал ему слова поговорки: «Что отложено, то не потеряно». Он быстро зажёг лампу, заточил перо и, пока ни одна буква не стёрлась в его памяти, записал всё, что услышал о сокровищах, от начала и до конца. И когда то, что он запомнил и что снова, будто прошло перед его глазами, соскользнуло с кончика пера, Петер вновь обмакнул чёрствую корку печали в сладкую патоку надежды. Он утешил себя тем, что ещё только одну зиму придётся ему поработать ослом и что в конце концов он окончит свой жизненный путь не на жалкой мельничной тропинке.

День прогнал мрачную ночь. Встала и занялась осмотром хозяйства добрая Ильза, как обычно, сопровождая свою возню монотонной, пронзительной утренней песней, и прилежные пальчики трудолюбивой Люцинии уже вдевали в иглу тонкую шёлковую нить, прежде чем усердный писака положил перо. Энергичная жена резко открыла дверь и застала дорогого супруга за его работой.

— Ах ты, болван, — было её утренним приветствием, — никак опять всю ночь напролёт кутил в кабаке и промотал украденные у меня деньги. В больницу бы тебя, пьяницу!

Мастер Петер, давно привыкший к таким сердечным излияниям, не потерял самообладания, а переждал, пока утихнет буря, и спокойно сказал:

— Дорогая жена, не раздражайся. Я был занят хорошим и полезным делом.

— Ах ты, лгун! Ты — и хорошее дело, это похоже на тебя?! — распалялась супруга.

— Жена, дай мне сказать, — возразил Петер. — Я составляю завещание. Кто знает, где и когда придёт мой последний час, и я хочу, чтобы у меня всё было в порядке.

Эта неожиданная речь, как ножом, резанула по сердцу кроткую Люцинию. Из её голубых, ясных, как утро, глаз полились слёзы, и она разразилась громкими рыданиями. Люциния подумала, что у доброго отца дурное предчувствие, предвещающее ему близкую кончину, и вспомнила, что в прошлую ночь ей приснилась свежевырытая могила. К тому же, она знала, что не в обычае отца, думать о четырёх последних вещах — смерти, погребении, восстании из мёртвых и страшном суде, — если он накануне пил вино.

Мать Ильза, напротив, не признавала никаких предчувствий. Мысль о предполагаемой утрате верного супруга ни в коей мере не пробудила в её непреклонном, твёрдом, как скала, сердце нежных чувств, которые Петер, по всей вероятности, собирался у неё вызвать хитрой выдумкой о завещании.

Она продолжала в том же тоне:

— Ах ты, гуляка! Промотал всё своё состояние, а теперь пишешь завещание? Что же ты хочешь завещать?

Он: — Моё тело, мою душу, мою жену и моё дитя.

Она: — Интересно знать, кого же ты назначаешь наследниками?

Он: — Небо и землю, женский монастырь и ад, — каждому есть его доля в моём завещании.

Она: — И какая?

Он: — Моё тело — земле, мою душу — Небу, мою жену — аду и моё дитя — монастырю.

Вместо ответа взбешенная женщина, как дикая кошка, налетела на простодушного завещателя и вцепилась ему в курчавую бороду, собираясь выцарапать глаза. Но, к счастью, этому благому намерению помешал крепкий удар кулака, сдвинувший набок её костлявую физиономию, благодаря чему, семейная распря тотчас же закончилась. Нарушенный домашний мир, по установившемуся обычаю, не отмщался и при содействии миролюбивой Люцинии скоро был восстановлен. Мастер Петер, приступив к исполнению своих обязанностей, опять отправился на мельницу, и всё пошло по старому.

Пятьдесят раз Петер видел возвращающихся по весне аистов и ласточек и не обращал на них никакого внимания. Сколько салатов из кресса и восьми других трав, не испробовав сам, подавал он своим посетителям в великий четверг как первую зелень весны, но тощую капусту, которой в эту весну первый раз накормила его скупая хозяйка, Петер не променял бы и на мартинского гуся. Когда же он увидел первую ласточку, то отпраздновал её счастливое возвращение кружкой вина в «Золотом Ягнёнке». Каждую монету из тех денег, что тайно давала ему прилежная дочь, мастер Петер экономил, чтобы оплатить разведчиков, — уличных мальчишек, выслеживающих в окрестных лесах и полях гнездо чёрного дятла. Но резвые шалуны только подсмеивались над ним и то и дело обманывали. На указанном месте, где-нибудь далеко в горах или на лесной поляне, папаша Петер находил то гнездо ворона, то маленьких бельчат в дупле дерева. Если же он сердился, мальчишки смеялись ему в лицо и убегали.

Один из этих шпионов, — не такой плут, как остальные, — однажды всё-таки выследил на лугу, у реки Таубер, чёрного дятла, свившего гнездо на полузасохшей ольхе. Запыхавшись, он прибежал сообщить о своей находке. Горе-натуралист поспешил вслед за мальчуганом, и тот привёл его к дереву, около которого действительно порхала птица. Там же было и её гнездо. Но так как дятел не принадлежал к хорошо изученной мастером поваром породе домашних птиц, с которыми он постоянно соприкасался на кухне, и не имел ничего общего с такими всем известными птицами, как воробей или ласточка, ворон или его подруга галка, то он засомневался, не обманул ли его подручный. Петер никогда не видел чёрного дятла, такого же загадочного для него, как птица Феникс.

К счастью, мимо шёл охотник, который и разрешил все его сомнения, подтвердив, что это действительно чёрный дятел. Охотник рассказал об этой птице, хотя о главном её достоинстве он, похоже, не знал.

Обладатель тайны в душе обрадовался сделанному открытию. Каждый день ходил он вокруг дерева и прилежно, как молитвенник, читал своё завещание. Наконец, решив что настало время привести замысел в исполнение, он отправился на поиски красного плаща. Во всём городе был один единственный красный плащ, и принадлежал он человеку, у которого неудобно было одалживать, потому что это был палач — мастер Хемерлинг. Уважающему себя гражданину имперского города надо было иметь большое мужество, чтобы решиться на такой сомнительный поступок, ибо на карту ставилась его репутация, и он рисковал потерять всех своих друзей в «Золотом Ягнёнке».

Однако мастеру Петеру всё же пришлось заставить себя проглотить эту горькую пилюлю и обратиться к владельцу красного плаща, который был польщён тем, что его служебное одеяние оказалось полезным честному человеку, и поэтому охотно уступил просьбе.

Имея столь необходимый предмет, кладоискатель приступил к выполнению своего плана. Он закупорил гнездо, а дальше всё произошло так, как говорил сосед Блаз. Когда дятел с корнем разрыв-травы в клюве подлетел к гнезду, притаившийся за деревом мастер Петер проделал всё ловко и быстро. При виде огненно-красного плаща, птица от страха тут же выронила волшебный корень и ещё кое-что, от чего добрый человек легко мог пострадать, как пострадал Товит, отец Товия.[303]

Итак, охота удалась, как нельзя лучше, и магический корень, — всемогущий ключ ко всем запертым дверям, — был добыт, что привело его владельца в неописуемый восторг. Привязав к корню веточку крушины, как советовал папаша Блаз, Петер поспешил домой в таком радостном настроении, будто сокровища были уже у него в руках.

Само собой разумеется, мудрому натуралисту незачем было надолго задерживаться в родном городе. Всеми своими помыслами он был на Броккене. Поэтому мастер Петер постарался как можно скорее всё приготовить, чтобы незаметно уйти из дому. Его дорожный багаж был очень скромен. Всё имущество состояло из крепкого посоха и котомки из плотной ткани, приобретённой им, по случаю, на деньги доброй Люцинии, предоставленные ему, правда, для другой цели.

По счастливой случайности, в назначенный день побега мать и дочь отправились в монастырь урсулинок,[304] где должно было состояться пострижение в монахини, и отец Петер, которому было приказано охранять дом и имущество, решил, воспользовавшись благоприятным моментом, дезертировать с вахты.

Едва он собрался благословить пенаты, как вдруг подумал, что было бы не плохо предварительно поупражняться с разрыв-травой и воочию убедиться в её хвалёной силе.

Мать Ильза имела в своей комнате вделанный в стену шкафчик, в котором, как умная хозяйка, под семью замками хранила сбережения на чёрный день, вместе с крестинными деньгами единственной наследницы. Ключи от этого шкафчика она носила, как амулет, всегда с собой.

В домашнем финансовом совете мастер Петер не имел ни места, ни голоса, а потому эта домашняя тайна ему была совершенно неизвестна. Он только подозревал, что там скрыто что-то ценное, потому что как только шкафчик попадался ему на глаза, сердце его всегда начинало радостно биться, что, по его мнению, было несомненным признаком присутствия где-то вблизи денег или ценностей.

Петер решил провести опыт, чтобы узнать, обманывает ли его предчувствие, или нет. Осторожно вынув корень, он коснулся им дверцы шкафчика.

К его удивлению все семь замков тотчас же отомкнулись, и дверцы с шумом открылись. Там, в глубине, его глаза разглядели сверкающую Мамону экономной хозяйки и крестинные пфенниги кроткой Люцинии.

Мастер Петер не знал, чему больше радоваться, — действию ли магического корня, или найденным сокровищам, — и, ошеломлённый, стоял, как истукан, перед открытым шкафчиком. Наконец, он вспомнил о своём призвании кладоискателя и о задуманном путешествии и решил взять найденные деньги себе на дорожные расходы.

Дочиста опустошив шкафчик, Петер предусмотрительно, как в своё время Николь Лист, укравший в Люнебурге золотую доску, замкнул все семь замков и, не мешкая, в бодром настроении вышел на улицу, не забыв хорошенько запереть дверь дома.

Набожные женщины, находившиеся ещё под впечатлением пышной монастырской службы, очень удивились, когда вернувшись домой, нашли дверь запертой и не обнаружили на посту сторожа. Они звонили, стучали, кричали: «Отец Петер, открой!», но внутри ничего не двигалось, кроме ласкового домашнего животного, — мяукавшей кошки.

Чтобы открыть дверь, — а магического корня разрыв-травы у них не было, — пришлось позвать мастера со связкой отмычек. Тем временем мать Ильза обдумала выразительную, насыщенную глубокими мыслями проповедь, которую собиралась прочесть нерадивому сторожу, предавшемуся, по её мнению, покою.

— Спит, пьяница! — сказала она.

Весь дом был обыскан сверху донизу, но «пьяницу» нигде не нашли. «Кто знает, — подумала Ильза, — может быть, это чудовище уже с раннего утра пьянствует в кабаке».

Внезапно напуганная этой мыслью, она сунула руку в карман за ключами: у неё мелькнуло подозрение, не потеряла ли она этот амулет и не украл ли пьяница муж её сокровища. Но связка ключей оказалась на месте, да и шкафчик выглядел таким невинным и безупречным, что не оправдывал тревоги.

Наступил полдень, потом вечер и наконец полночь, а отец Петер всё не появлялся. Это начало казаться странным. Мать и дочь строили всевозможные догадки, но никак не могли взять в толк, что могло послужить причиной его неожиданного исчезновения. Жуткий полночный час располагал скорее к тяжёлым и мрачным, чем к весёлым и радостным мыслям.

Мать Ильза сознавала, что она была настоящей притеснительницей мужа, и сейчас у неё в душе вдруг проснулось угрызение совести. Оно жгло её, как огонь, а воображение рисовало страшные картины.

— Ах, милосердный Боже, смилуйся над нами! — взывала она. — Люциния, я чувствую, твой отец наложил на себя руки!

Чуткая, заботливая девушка, которой ещё не приходила в голову такая страшная мысль, задрожала от ужаса и, испустив громкий крик, упала без чувств. Энергичная мать поспешила восстановить её угасающие жизненные силы с помощью горящей серной нитки, но, придя в себя, Люциния никак не могла успокоиться и проплакала всю ночь до утра.

Все уголки дома были ещё раз тщательно обысканы, каждый гвоздь на стене и каждая балка на чердаке осмотрены, но мастера Петера нигде не обнаружили. «Скорее всего, — решили женщины, — он не повесился и не перерезал себе горло». Были посланы люди с баграми, обследовать все пруды, вплоть до реки Тауберг, но всё напрасно.

Мать Ильза, — женщина неуравновешенная, — как быстро разожгла огонь совести, так же быстро его и погасила. Она легко примирилась с потерей без вести пропавшего супруга, довольная тем, что он ушёл из этого мира, и душой и телом одновременно, и избавил её от позора хоронить его с помощью слуг мастера Хемерлинга. Ильза была серьёзно озабочена лишь тем, как ей купить осла на освободившееся в её хозяйстве место.

Найдя подходящее вьючное животное, она договорилась с хозяином о цене и пригласила его на другой день к себе, чтобы расплатиться с ним за преемника её дорогого мужа. Утром, едва встав с постели, предприимчивая хозяйка первым делом собралась приготовить деньги.

Она открыла семь замков стенного шкафчика, намереваясь взять взаймы из своих сокровенных сбережений… Ах, что было с ней, когда она нашла все ящики пустыми! Несколько мгновений Ильза стояла, как оглушенная, но вдруг на неё нашло просветление и, подобно мадам Ламот,[305] узнавшей об оправдании обманщика-кардинала, она пришла в такую ярость, что со злости ударила себя по лбу ночным горшком, расколов его пополам и черепками поранив себе кожу. Всё это сопровождалось страшными проклятиями по адресу сбежавшего домашнего вора. Услышав шум, Люциния в полном недоумении поспешила к матери узнать, какое несчастье её постигло. Когда же мать рассказала о своём открытии, не утаив, что и крестинные пфенниги дочери тоже исчезли, кроткая девушка скорее обрадовалась пропаже, чем огорчилась, ибо теперь была уверена, что её любимый отец жив и ходит где-то по свету, в поисках счастья.

Примерно месяц спустя после упомянутых драматических событий, в квартире раздался звонок. Мать Ильза пошла открывать, в полной уверенности, что кто-то пришёл справиться о покупке муки. В дверях стоял незнакомый, хорошо одетый, красивый молодой человек. С величавой учтивостью выразив удовольствие видеть хозяйку в полном здравии, он спросил о Люцинии. Гость держал себя так, словно уже бывал здесь, хотя Ильза никак не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь видела его.

Расспросы о дочери навели мать на мысль, что визит нанесён не столько ей, сколько Люцинии, но она всё же пригласила незнакомца в комнату и, предложив ему кресло, поинтересовалась, чем он занимается. Незнакомец изобразил на своём лице таинственную мину и ответил, что хотел бы поговорить с искусной вышивальщицей, о которой много слышал, и сделать ей хороший заказ.

На этот счёт мать Ильза имела особое мнение. Какой заказ мог сделать в этом городе человек красивой девушке? Но, так как деловые разговоры обычно велись в присутствии Люцинии, мать не стала возражать и позвала прилежную дочь. Оставив пяльцы, та тотчас же явилась на её зов.

Скромная Люциния, увидев постороннего молодого человека, покраснела и опустила глаза. Он же по-дружески схватил её руку, которую она резко отдёрнула, и взглянул на неё с искренней нежностью, отчего девушка пришла в ещё большее смущение. Незнакомец порывался что-то сказать, но Люциния не хотела его слушать.

— Ах, Фридлин, — наконец, нарушив молчание, первая заговорила она, — как ты оказался здесь? Я думала ты находишься за сотни миль отсюда. Ты ведь знаешь моё решение, так зачем же опять пришёл терзать меня?

— Нет, любимая, — отвечал гость, — я хочу, чтобы мы с тобой стали счастливыми. Моя судьба изменилась, я уже не тот бедняк, каким был прежде. Умер мой богатый родственник, и мне в наследство досталось всё его состояние, так что теперь я богат и смело могу представиться твоей матушке. Что я тебя люблю, — это я знаю, что ты меня любишь, — на это я надеюсь. Первое — правда, потому я и сватаюсь к тебе. Если и второе правда, то ты выйдешь за меня замуж.

Во время этой тирады, голубые глаза прекрасной Люцинии повеселели, а с последними словами её губы слегка тронула нежная улыбка. Она украдкой бросила взгляд на мать, словно желая узнать её мнение на этот счёт, но та, казалось, была глубоко погружена в собственные мысли. Она не могла понять, как могла скромная девушка позволить втянуть себя в любовную историю, и как она, мать, не заметила этого. Ведь дочь всегда выходила на улицу только вместе с ней и, кроме отца, никогда не видела в доме ни одного мужчины. Мать Ильза готова была поклясться, что этот покоритель женских сердец должен был обладать большим искусством, чтобы прокрасться в сердце её дочери, чем верблюд, чтобы пролезть в игольное ушко. Однако не оставалось сомнений, — хитрый Фридлин усыпил материнскую бдительность и заронил любовь в нетронутое девичье сердце, которое оказалось так же ненадёжно защищённым от посягательств, как и денежные сбережения за семью замками.

Прежде чем приоткрылась завеса над этой тайной, энергичный жених очень действенным способом заявил о своих правах. Он рассыпал по всему столу золотые монеты и принялся их пересчитывать. На чёрной поверхности стола они сияли ослепительным блеском. Мать Ильза не могла не заметить, что за этим скрывается торговля любовью, которую она и без того собиралась вести со всей чинностью и благопристойностью.

Люциния, всегда боявшаяся сильных заклинаний своей строгой настоятельницы, и сейчас опасалась, что та прогонит её милого, а она любила его так же горячо и искренне, как нежная Психея Амура, ибо это была её первая любовь. Но опасения девушки оказались напрасными. Обычно вспыльчивая женщина была на сей раз кроткой, как ягнёнок; к тому же, она придерживалась мудрого правила: не передерживать зрелую дочь и постараться побыстрее сбыть её за подходящую цену. Тем более, что первый покупатель, как известно, всегда лучший. Поэтому мысленно она уже готова была дать материнское согласие, в случае если богатый жених спросит её об этом.

Пересчитав деньги, Фридлин, как полагается, по всей форме сделал предложение, и ответ ожидавшей этого момента матери был «Да» и «Аминь». Свадебная сделка состоялась быстрее, чем покупка верного домашнего животного — осла.

Новоявленный жених смахнул половину монет со стола в шляпу и высыпал их в передник невесте на приданое, а вторую половину пролил обильным золотым дождём на сухую почву материнской алчности, чтобы на эти деньги она устроила свадьбу. После этого, он попросил любимую дать ему аудиенцию без свидетелей, которая и была без колебаний предоставлена.

Через час прелестная Люциния в весёлом настроении снова вернулась вместе с Фридлиным в комнату и наградила жениха, со всей откровенностью разрешившего кое-какие сомнения, касающиеся счастливого изменения его судьбы, первым нежным поцелуем своих розовых губок.

Тем временем деятельная мать, за неимением более надёжного тайника, не долго думая, спрятала благоприобретённое богатство в оказавшийся тут же под рукой неверный стенной шкафчик. После этого чисто вымыла и прибрала весь дом, попросила услужливую соседку сделать заказ для кухни и погреба, а сама, в пустой комнате, приготовила прекрасную постель новому зятю, который, как ей казалось, не слишком торопился пожелать своей возлюбленной спокойной ночи.

Нетерпеливой матери очень хотелось знать, кто этот незнакомец, какого он звания и происхождения, как состоялось первое знакомство влюблённых и чем были тогда ослеплены её глаза Аргуса. Любопытство привело мать Ильзу в такое необычайное волнение, что сон никак не мог сомкнуть её глаз, хотя она вставала обычно с петухами, придерживаясь пословицы: «Утренний час — золото».

Итак, скрытной Люцинии ещё предстоял строгий экзамен. Но то ли у неё была причина не исповедываться, то ли поздний час не располагал к сердечным излияниям, — так или иначе, стоило матери приступить к допросу, как маленький ротик хорошенькой девушки округлился в зевоте, и она начала тереть глаза. Это означало, что уже пришёл песочный человечек,[306] и ей пора идти спать.

— Ах матушка, — сказала она сонным голосом, — у вас ещё будет время всё узнать, а сейчас мне нужен покой, чтобы утром, когда жених будет рассматривать свою покупку, мои щёки не выглядели слишком бледными.

Любопытной женщине пришлось довольствоваться этой увёрткой. Против обыкновения, она не стала настаивать на своём и больше не пыталась приоткрыть покров над мучившей её тайной.

В доме всё пришло в движение. Приготовления к свадьбе велись с большим усердием. Весть о том, что Люциния выходит замуж, быстро, как степной пожар, распространилась по всему городу и стала главной темой дня. Стоило только красивому жениху появиться на улице, как все бросались к окнам. Люди останавливались и глядели ему вслед, обмениваясь между собой мнениями о его сватовстве. Иные радовались счастью добродетельной девушки, другие завидовали.

Не было ничего удивительного в том, что Фридлин, красивый юноша, подобно которому не найти было во всём Ротенбурге, и притом прекрасно одетый, возбудил ревность городских девушек, при каждом удобном случае злословивших в его адрес. Они находили его то слишком толстым, то слишком тонким, то слишком длинным, то слишком пёстрым; называли его то хвастуном, то летуном и уверяли себя, что радость Люцинии будет недолгой: её жених, как перелётная птица, совьёт гнездо, а потом улетит из него. Однако завистливые соседки вынуждены были признать, что эта перелётная птица собиралась гнездиться основательно.

Однажды к дому трактирщика подъехал нюрнбергский возница с фурой, тяжело гружёной ящиками и сундуками. Мать Ильза не замедлила вскрыть их с помощью зубила и молотка и, поражённая богатством будущего зятя, принялась превозносить его завещателя.

Наконец, день бракосочетания был назначен, и половина города получила приглашение на свадьбу. Дом Ильзы не мог вместить всех гостей и поэтому было решено устроить свадебное торжество в трактире «Золотой Ягнёнок». Когда невесте надели венок, она сказала, обращаясь к матери:

— Этот венок в день моей свадьбы доставил бы мне больше радости, если бы в церковь меня сопровождал отец. Ах, если бы он был здесь! У нас, слава Богу, всего вдоволь, а он, бедный, наверное живёт впроголодь. Эта мысль так глубоко запала в сердце девушки, что у неё на глазах навернулись слёзы. Из чувства солидарности, или потому, что обновлённая жизнь обновила и материнское сердце, и старую любовь к отцу, мать согласилась с дочерью.

— Я и сама была бы рада, если бы он вернулся, — призналась она. — Теперь зять мог бы прокормить его до самой смерти. С тех пор как отца нет с нами, мне всё кажется, что в доме чего-то не хватает.

И это было правдой: её огниву, — стальным нервам, — действительно не доставало кремня, чтобы высекать из него искры и воспламенять ими трут раздора. С исчезновением мастера Петера в доме, к великому сожалению хозяйки, установился мир, а её желчный пузырь нуждался иногда в облегчении.

Но что это? В девичник, накануне бракосочетания, какой-то человек подкатил к воротам города тачку, нагруженную бочкой с гвоздями, уплатил пошлину и повёз её прямой дорогой к дому, где шли приготовления к свадьбе. Человек постучался в дверь. Невеста, прервав песню, открыла окно, чтобы посмотреть кто пришёл и… О чудо! То был отец Петер!

В доме его появление было встречено бурным ликованием. В порыве радости, Люциния перескочила через стол и скамейку и выбежала навстречу отцу, чтобы первой обнять его. За ней и мать Ильза протянула мужу руку и, простив ему ограбленный шкафчик с сокровищами, сказала:

— Исправься, плут!

Наконец, дошла очередь и до жениха. Мать и дочь одновременно принялись обстоятельно объяснять его достоинства, ибо, судя по отцу Петеру, Фридлин был для него совершенно чужим человеком в доме. Однако, когда отец узнал, каким образом этот незнакомец завоевал право стать членом его семьи, то остался доволен будущим зятем и так быстро подружился с ним, будто они давно были знакомы.

Жена, усадив вновь обретённого мужа за стол и предложив ему немного перекусить после утомительного путешествия, пожелала узнать о его приключениях и о том, как жилось ему на чужбине.

— Слава Богу, я теперь в родном городе, — сказал он. — Я обошёл всю страну, испытал всевозможные ремёсла и в конце концов занялся торговлей железом, правда, при этом тратил больше, чем получал. Всё моё богатство заключается в этом бочонке с гвоздями, который я хочу подарить новобрачным.

Мать Ильза, будто снова обрела кремень для своего огнива, и её язык вновь стал высекать яркие искры упрёков и ругательств, так что у всех троих звенело в ушах, пока не вмешался Фридлин и не пообещал выплачивать тестю на содержание из полученного наследства и относиться к нему с почтением.

Желание кроткой Люцинии исполнилось, и на следующий день отец Петер, разодетый, как вновь избранный член магистрата, впервые заседающий в совете, повёл её в церковь.

Свадьба счастливой пары прошла со всем великолепием. Вскоре после этого молодые наладили собственное хозяйство. Фридлин получил права гражданина города, переехал в новый дом на рыночной площади, рядом с аптекой, прикупил к нему сад с виноградником, а затем пашню, с лугом в придачу, и пруд и приобрёл репутацию зажиточного человека.

Что касается отца Петера, который не испытывал больше недостатка в деньгах, то весь город считал, будто он живёт на средства богатого зятя, и никто не подозревал, что его бочонок с гвоздями был на самом деле рогом изобилия. Он совершил паломничество на Броккен, которое счастливо закончилось, о чём не знала ни одна живая душа.

Правда, мастер Петер двигался к цели не так быстро, как хоровод ведьм на мётлах в Вальпургиеву ночь,[307] но зато с большими удобствами. По дороге от Фихтельберга до Броккена он заворачивал в каждый кабак, встречавшийся на его пути, и обследовал там погребки, так что во время перехода через Франконию находился больше под землёй, чем на её поверхности, и только тогда протрезвел, когда, выйдя на дневной свет, увидел в голубой дали вершину Гарца.

Но бывшему трактирщику суждено было преодолеть ещё немало трудностей, потребовавших от него напряжения всех духовных сил. Поэтому он наложил на себя строгий пост в еде и питье.

На всём пути до Броккена нос Петера служил ему надёжным компасом, но теперь, словно вблизи полюса, эта «магнитная стрелка» не показывала направления. Он исходил Броккен вдоль и поперёк, но никто не мог показать ему, где находится долина Моргенброд.

И всё-таки, мастеру Петеру удалось найти верный путь. Он нашёл Андрееву гору, отыскал речушку Эдер, из которой зачерпнул свежей воды, воодушевившей его больше, чем поэтов волшебный источник Ипокрена,[308] обнаружил «могилу» и был счастлив разрешить сомнения хозяина «Золотого Ягнёнка».

Мастер Петер действительно поднялся на гору и разрыв-трава сослужила ему хорошую службу. Он нашёл сокровища и нагрузил в мешок столько золота, сколько в состоянии был унести. Этого количества должно было хватить не только ему на всю его жизнь, но ещё и на богатое приданое для Люцинии.

Хотя золотая ноша, которую Петеру предстояло поднять на поверхность земли, и давила на его плечи не меньше, чем тяжёлый мешок с мукой, но путь в семьдесят две каменные ступеньки наверх был для него не так утомителен и тяжёл, как путь на мельницу.

Он был теперь богат, как Антон Тевенет, ограбивший со своей бандой менялу Финтерлина в Лионе.

Когда обладатель сокровищ поднялся наверх и снова увидел дневной свет, у него было такое чувство, будто он избежал кораблекрушения и после долгой борьбы с волнами и пережитого смертельного страха, выбравшись на берег, почувствовал вдруг под ногами твёрдую землю.

Во время своего подземного путешествия, мастер Петер не очень-то верил в обещанную горным духом полную безопасность этого предприятия. Ему казалось, что вот-вот явится в образе дикого человека страшный хранитель клада, напугает его до смерти и не даст унести богатую добычу. Волосы у него становились дыбом, и мороз подирал по коже, когда он спускался вниз по каменным ступеням.

Петер был в таком состоянии, что совсем забыл осмотреть внутренние своды хранилища и не мог потом вспомнить, сверкали и искрились на его стенах и колоннах драгоценные камни и золото, или нет. Все его мысли были устремлены на бронзовый ларь, из которого он торопливо наполнял мешок.

Между тем всё шло благополучно. Никакого горного духа не было ни видно, ни слышно, — только железная дверь с сильным стуком захлопнулась за ним, когда он выходил из подземелья. Второпях робкий кладоискатель забыл захватить драгоценную разрыв-траву, которую выронил из рук, наполняя мешок золотом, поэтому второй поход сюда стал для него невозможен. Однако его, человека непритязательного, овладевшего самородными золотыми слитками, да ещё в таком количестве, какое он мог унести, — а мы знаем, он был неплохим носильщиком, — эта потеря не очень огорчила.

Сделав всё, как говорил старец Мартин, и забросав землёй яму, Петер стал раздумывать, как бы понадёжнее спрятать добытые сокровища, чтобы можно было жить в родном городе в своё удовольствие, не привлекая большого внимания горожан и не лишая их дара речи. Кроме того, он очень беспокоился, как бы злая жена не пронюхала о наследстве короля Бруторикса. Мастер Петер боялся, что она будет до тех пор подвергать его супружеской пытке, пока он не отдаст ей всё своё добро. Конечно, мать Ильза должна была пользоваться такими же как и он благами, утоляя жажду из его благодатного ручейка, но ему всё же не хотелось, чтобы она выследила источник. Первое было делом не сложным, но над вторым мастеру Петеру пришлось порядком поломать голову.

Он хорошенько упаковал свою Мамону и, крепко увязав, понёс в ближайшую на его пути деревню. Там купил у колёсника ручную тележку, а у бондаря заказал бочонок с двойным дном с обеих сторон. Потом зашёл в ближайшую скобяную лавку и, купив гвоздей, наполнил ими бочонок сверху и снизу, предварительно спрятав в середину сокровища.

С этим грузом, не спеша, Петер отправился домой, останавливаясь по дороге у каждого трактира и требуя у хозяина лучшее, что у того есть.

Когда он входил в Эллрих, — хорошо известный городок, хотя в те времена Амарант и Наннтхен там ещё не жили, — к нему присоединился один молодой человек, судя по его лицу, чем-то глубоко опечаленный. Отец Петер, у которого было легко и весело на душе, испытывая потребность поговорить, обратился к нему с вопросом:

— Куда ты идёшь, парень?

— В далёкий мир, дорогой отец, или из него, — куда приведут ноги, — уныло ответил тот.

— Почему из него? Чем тебя обидел этот мир?

— Он меня ничем не обидел, так же, как и я его, но мне нечего в нём делать.

Жизнерадостному владельцу тачки хотелось видеть около себя весёлых и радостных людей, и он попытался ободрить упавшего духом попутчика, но своей болтовнёй ничего не добился. Решив, что виной плохого настроения парня может быть пустой желудок, мастер Петер пригласил его поужинать. Угрюмый спутник не стал отказываться. Вечером, в трактире состоялась весёлая пирушка. Почувствовав себя в родной стихии, Петер разошёлся и принялся угощать всё общество, раздавая направо и налево шутки, остроты и меткие словечки, которые для печати вряд ли годятся, но в кабаке были очень хороши. Но хмурому ворчуну они не пришлись по вкусу. Молча, сидел он в углу и смотрел перед собой в пол, почти не прикоснувшись к еде, и только пригубил стоявший перед ним кубок.

Мастер Петер понял, что к печально настроенному гостю, у которого горе оставило в сердце слишком глубокий след, нужен другой подход. Он велел постелить им в каморке хорошей соломы, а про себя решил на следующий день как следует всё разузнать, ибо чувствовал, что за этим кроется что-то необычное.

Прекрасное летнее утро выманило мастера Петера в сад. Подождав, когда проснётся угрюмый вчерашний попутчик, он пригласил его позавтракать с ним в садовой беседке и там, за столом сказал ободряюще:

— Будь веселее, парень! Отгони грусть-тоску. Наберись мужества. Посмотри вокруг: после мрачной ночи наступает весёлый день. Расскажи, что тебя так угнетает и мучает?

— Чем сможешь ты мне помочь, добрый отец, если я и открою тебе своё сердце? — отвечал печальный юноша. — В твоих советах и утешениях мало толку.

— Кто знает, — возразил мастер Петер, — может быть, я тебе и помогу. Разве не поётся у христиан: «Часто приходит утешение там, где его совсем не ждёшь».

Он с такой добродушной настойчивостью убеждал Рыцаря Печального образа, что тот не мог противостоять его просьбам, и начал свой рассказ:

— То, что беспокоит и гложет меня, не мальчишеские причуды. Причина моей тоски — несчастная любовь. Поэтому я и не решался открыться тебе. Я стрелок и верный вассал графа Эттингенского во Франконии. Он вырастил и воспитал меня в своём доме, как собственное дитя, и люди поговаривают даже, что я его сын.

Однажды, во время поста, один художник принёс на продажу несколько картин, заказанных графом для украшения замка. На одной из них была изображена изумительно красивая девушка, которую они называли богиней. По словам художника, он украдкой рисовал портрет прелестной девушки, зная, что из чувства стыдливости, она не согласится позировать ему. В действительности, её красота далеко превосходит рисунок.

Я никак не мог насмотреться на эту картину и по десять раз на день бегал в зал, где она была выставлена. Часами я смотрел на неё, и она всё больше воспламеняла моё сердце. Нигде не было мне покоя. Однажды, отозвав художника в сторону и предложив ему большую награду, я уговорил его сказать мне, где живёт эта девушка. Художник, догадавшись, в чём дело, рассмеялся и, хотя моя фантазия показалась ему странной, рассказал всё, ничего не утаив.

«Эта прекрасная девушка, — сказал он, — живёт в имперском городе Ротенбурге. Она дочь старого трактирщика». Художник прибавил, что я могу попытать у неё счастья, но только девушка очень горда и неприступна.

Не медля ни минуты, я попросил графа отпустить меня, но он мне отказал. Тогда ночью я убежал из замка и отправился в Ротенбург, где скоро отыскал девушку. Однако все мои попытки встретиться с ней или увидеть её наедине были напрасны. Она живёт под охраной рысьих глаз матери, — дракона, а не женщины, — которая не позволяет ей ни подходить к двери, ни выглядывать в окно; запирает дом, как неприступную крепость, так что ни одна мужская душа не смеет туда проникнуть.

Меня это очень пугало и мучило, пока наконец я не решился пойти на хитрость.

Надев женское платье и надвинув на глаза чепец, я позвонил у дверей. Мне открыли, и я увидел очаровательную девушку. Вид её так восхитил меня, что я чуть было не забылся, но, вовремя спохватившись, зная, что в городе она слывёт искусной вышивальщицей, попросил вышить мне ковёр. С этого дня я свободно приходил к ней в дом, будто бы посмотреть, как продвигается работа, наслаждался блаженством любоваться моей любимой и часами дружески и ласково разговаривал с ней. Я вёл себя почтительно и скромно, как и подобает серьёзной матроне, ибо сама Люциния была образцом добродетели, и скоро заметил, что девушка охотно беседует со мной.

Однажды, когда мать ушла из дому по делам, и я остался с милой девушкой наедине, горячая любовь побудила меня открыться ей. Она сильно испугалась, выронила пяльцы из рук и хотела убежать, но я удержал её, умоляя не поднимать шум и не кричать. Я поклялся ей душой и телом, что с самыми чистыми намерениями пришёл посвататься к ней.

Наконец, девушка поверила моим словам и, когда успокоилась, позволила мне рассказать, как случилось, что в моём сердце разгорелась любовь. Она нежно упрекнула меня за легкомыслие, осудила мой побег из замка графа и спросила, как я думаю прокормить жену.

Я сразу приуныл, не зная, что ответить на этот щекотливый вопрос. Правда, своими крепкими руками я мог бы зарабатывать на хлеб, но сказать ей об этом у меня не хватило смелости, так как девушка могла подумать, что подёнщик слишком беден для неё. Она посмотрела на меня с сожалением и сказала: «Фридлин, мы должны расстаться. Ты никогда больше не должен приходить ко мне в подобной одежде. Эта дверь будет закрыта для тебя навсегда. Моя честь безупречна, но сердце слабое. Ты доказал, как соблазн легко проходит через запертые двери. Отец хотел, чтобы я ушла в монастырь, и я выполню его волю, но прежде мне предстоит иглой заработать вступительный взнос. Уходи подальше от этих мест, чтобы никакое подозрение и никакие сплетни не коснулись меня».

Она настаивала, и мне пришлось повиноваться.

Ах, как это было нелегко! Подавленный горем, я простился с ней и побрёл на постоялый двор. Меня не покидало отчаяние. Не зная покоя, я плакал и убивался день и ночь. Сотни раз в день я ходил из конца в конец улицы, где она жила, а когда в церкви звонили к обедне, со всех ног бежал, чтобы себе в утешение ещё раз увидеть её. Но напрасно! Любимая оставалась скрытой от меня, как тайна. Трижды я порывался уйти из города, куда глаза глядят и всегда возвращался. Будто неведомая сила притягивала меня к этому месту.

Однажды утром, снова надев женское платье, я ещё раз попытался пробраться в этот дом, чтобы навеки проститься с любимой. С бьющимся сердцем я подошёл к двери и позвонил. Но её мать, увидев меня из окна, с силой захлопнула его.

«Ах ты колдунья, ах ты старьёвщица! Не переступить тебе порога моего дома, неплательщица эдакая!» — стыдила и ругала она меня.

Я понял из этих слов, какой предлог придумала умная Люциния, чтобы скрыть настоящую причину моего исчезновения, — иначе трудно было бы объяснить матери потерю выгодного клиента.

Лишившись всякой надежды увидеть когда-нибудь прекрасную девушку, я покинул город и брожу теперь по стране, как слуга, потерявший хозяина, пока не разорвалось ещё моё переполненное горем сердце.

Мастер Петер с большим вниманием выслушал откровенный рассказ и очень обрадовался, что счастливый случай свёл его с человеком, от которого он узнал самые достоверные сведения о том, что случилось дома в его отсутствие.

Когда Фридлин умолк, он сказал:

— Твоя история удивительна, но одно мне не ясно в ней: почему ты не вспомнил об отце любимой, почему не доверился ему? Вряд ли он отказался бы отдать своё дитя такому честному парню, каким ты мне кажешься.

— Да её отец дурак, горький пьяница и бродяга, — возразил Фридлин. — Он злонамеренно бросил жену и дочь, и никто не знает, где он скрывается. Мать Люцинии часто горько плакала и ругала славную девушку, которая заступалась за отца, хотя он и украл на вино её крестинные деньги. Я бы этому мошеннику всю бороду вырвал, попадись только он мне в руки.

Отец Петер всё очень внимательно выслушал и удивился, что молодой человек во всех подробностях знает о его семейных делах. Горячность Фридлина ничуть не оскорбила его. Напротив, он подумал, что этот парень, пожалуй, отлично подошёл бы для его дела. Петеру пришла в голову мысль сделать нового знакомого хранителем добытых сокровищ, с его помощью скрыть их от алчной жены и не привлекать к ним внимания в родном городе.

— Приятель, — сказал он, — я умею гадать. Дай мне твою руку: посмотрим, что тебе обещает твоя счастливая звезда.

— Что может она мне обещать, — отвечал странствующий влюблённый, снова впавший в уныние, — ничего, кроме несчастья.

Но новоявленный хиромант продолжал настаивать, и Фридлин, чтобы не вызвать недовольство случайного попутчика, который к тому же бесплатно его угощал, протянул руку. Мастер Петер сделал озабоченную мину и долго рассматривал его левую ладонь, иногда глубокомысленно покачивая головой. Наконец, решив что он достаточно долго ведёт игру, он заговорил:

— Твои дела не так уж плохи, приятель. Счастье благоприятствует тебе, и скоро ты приведёшь в дом невесту. Завтра утром, как только взойдёт солнце, отправляйся в Ротенбург во Франконии. Твоя любимая верна тебе. Скоро ты получишь богатое наследство от родственника, которого не знаешь, и будешь иметь столько денег, что вполне сможешь прокормить будущую жену.

— Друг, — недовольно пробурчал Фридлин, принимая предсказателя за шута, — тебе не стыдно насмехаться над чужим несчастьем? Поищи кого-нибудь ещё для своих шуток.

Он встал, собираясь уйти, но отец Петер схватил его за край одежды и сказал:

— Погоди, чудак! Я вовсе не шучу и сейчас же готов осуществить своё предсказание. Я богатый человек и хочу дать тебе в счёт наследства наличными столько денег, сколько ты пожелаешь. Идём со мной, и ты убедишься, что я говорю правду.

Юноша, вытаращив глаза, слушал своего друга — торговца железом — и по его тону понял, что тот говорит серьёзно. Его бледные щёки покраснели от радости и удивления. «Уж не сон ли это?», подумал Фридлин. Они вошли в комнату. Мастер Петер выкатил на середину бочонок с гвоздями и тут же чистосердечно открыл верному возлюбленному прекрасной Люцинии тайну его содержимого. После этого он рассказал ему о своём замысле. Петер предложил Фридлину разыгрывать из себя богатого жениха, в то время как сам он после их свадьбы будет жить в сторонке, скромно и незаметно, и потихоньку пользоваться вместе с ним великолепной находкой.

От грустного настроения юноши не осталось и следа. Ему не хватало слов, чтобы выразить благодарность честному отцу, пожелавшему сделать его самым счастливым из смертных на земле.

На следующий день оба, в наилучшем настроении, покинули город Эллрих на Гарце и бодро направили свои стопы в Нюрнберг, во Франконии. Здесь Фридлин вырядился как приличный жених, и отец Петер отсчитал ему деньги на предварительные свадебные расходы, договорившись, что если сватовство будет удачным, то тесть узнает об этом от тайного посланца. Вслед за тем он пошлёт Фридлину фургон, гружёный всевозможной изысканной домашней утварью.

Прежде чем будущий тесть и предполагаемый зять расстались, первый дал второму напутствие:

— Держи язык за зубами и храни нашу тайну. Не доверяй её ни одному человеку, разве только скрытной Люцинии, когда она станет твоей невестой.

Мастер Петер довольствовался солидной рентой со своего гарцевского клада, описание которого, впрочем, он не оставил и в старости имел такое состояние, что и сам не знал, насколько он богат. Но богатым человеком все считали его зятя. Фридлин жил с прекрасной Люцинией счастливо и в довольстве. Вскоре он был избран в Совет и стал бургомистром, ибо богатый человек, если захочет, всегда может стать почётным гражданином своего города.

В Ротенбурге и в наши дни, когда речь заходит о каком-нибудь богатом человеке, говорят: «Богат как зять повара Блоха»