Нарушение морских коммуникаций по опыту действий Российского флота в Первой мировой войне (1914-1917)

Освещение опыта действий отечественного военно-морского флота на морских сообщениях противника, как было показано выше, не является сильной стороной советской и российской историографии Первой мировой войны. В частности, до сего времени не предпринималось попыток оценить результаты этих действий с помощью критериального аппарата, обоснованного в теории и апробированного в практике военно-морского искусства.

В этой связи представляется уместным вспомнить о том, что основным критерием эффективности действий на морских сообщениях является степень (доля) сокращения объема перевозок на конкретных коммуникационных линиях в определенный промежуток времени. Соответственно, достижение максимального значения показателя этого критерия является задачей стороны, стремящейся нарушить морские перевозки, а его минимизация — стороны, обороняющей коммуникацию. Результат воздействия на перевозки традиционно определяется термином «нарушение морских коммуникаций». Степени же сокращения грузооборота (иными словами, показатели основного критерия эффективности действий сил) принято подразделять на затруднение морских перевозок, их пресечение, срыв и недопущение.

Под затруднением морских перевозок понимается снижение их объема, в результате которого войска противника в данном районе континентального театра военных действий лишаются возможности решить поставленные задачи (осуществить наступление, высадить десант и т. п.). Исходя из опыта обеих мировых войн, для достижения таких целей требуется сократить грузооборот противника примерно на треть. Пресечение перевозок (как правило, на непродолжительное время) — снижение их объема на 30–60 %. При срыве перевозок обеспечиваемые ими войска на континентальном ТВД и (или) военная экономика лишаются регулярного снабжения резервами и материальными средствами и утрачивают способность эффективно выполнять свои функции. Это достигается сокращением объема перевозок на 60–80 % в результате уничтожения грузового тоннажа, снижения пропускной способности портов и иных видов воздействия на коммуникации. Наконец, недопущение перевозок означает сокращение их объема более чем на 80 %. При этом вооруженные силы и экономика для поддержания способности вести войну, а население для жизнеобеспечения вынуждены ограничиваться использованием продуктов собственного производства и заблаговременно созданными запасами продовольствия, сырья и иных материальных средств[571]. На практике такой результат достигается морской (с середины XX столетия — и воздушной) блокадой побережья противника, которая является высшей формой борьбы на коммуникациях.

С использование приведенного критериального аппарата мы и предлагаем проанализировать действия объединений и группировок Российского флота на морских коммуникациях противника в кампаниях 1914–1917 гг.

Настоящая глава посвящена развитию форм и способов оперативного применения сил Балтийского флота по нарушению неприятельских морских перевозок. В силу физико-географических условий Балтийском морского театра военные действия здесь носили сезонный характер, и выделение в процессе борьбы на коммуникациях особых этапов представляется нецелесообразным. Поэтому действия Балтфлота на сообщениях противника будут рассмотрены последовательно в кампаниях 1914–1917 гг., что вполне соответствует отечественной историографической традиции.

2.1. КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КОММУНИКАЦИЙ ПРОТИВНИКА НА БАЛТИЙСКОМ МОРСКОМ ТЕАТРЕ

Германия, переживавшая в конце XIX — начале XX веков резкий экономический подъем, интенсивно развивала коммерческое судостроение (только в 1913 г. было закончено постройкой 826 судов суммарной грузовместимостью 465 226 брт[572]) и накануне Великой войны располагала вторым в мире коммерческим флотом (5135 тыс. брт[573], или около 11 % мирового тоннажа). Немцы вели интенсивную внешнюю торговлю: ввозились в Германию главным образом сырье и полуфабрикаты (58 %), продукты питания, а экспортировались промышленные товары (более 60 %), а также некоторые виды сырья и продовольствия[574]. При этом вся внеевропейская торговля и изрядная часть товарооборота с государствами Европы осуществлялись морским путем. Заокеанские страны являлись для Второго рейха источником сырья, а европейские государства рынком сбыта промышленной продукции. Из заморских стран — главным образом, Северо-Американских Соединенных Штатов и английских колоний немцы ввозили 80 % нефти и каучука, 90 % меди и олова, 70 % никеля и кожи, 90 % хлопка[575].

В наши задачи не входит постатейный разбор всей номенклатуры импорта и экспорта рейха. В контексте настоящего исследования представляют интерес экономические коммуникационные линии Германии, уязвимые от воздействия сил Российского военно-морского флота. Речь, прежде всего, идет о трассе протяженностью до 700 миль, соединяющей балтийское побережье Германии со шведскими портами. Важно иметь в виду, что с началом военных действий и экономической блокады Германии значение торговых связей со Швецией для Берлина многократно возросло. Немцы импортировали из Швеции древесину, целлюлозу, рыбу, продукцию животноводства. Однако наиболее значимой статьей шведского экспорта являлся один из важнейших видов стратегического сырья железная руда, вывозимая в Германию из портов Лулео, Гевле, Окселесунд и др.

На территории Германии, в Лотарингии, находилось почти 25 % всех разведанных на то время в Европе залежей железной руды, и накануне Первой мировой войны по ее добыче (в 1913 г. — 28,6 млн. т[576]) Германия уступала лишь Северо-Американским Соединенным Штатам. Однако за счет собственных запасов немцы могли удовлетворить лишь около 60 % потребностей своей промышленности, остальная часть поставлялась из Испании, Франции, России и Швеции. Причем именно последняя являлась крупнейшим экспортером: в 1913 г. из 6440 тыс. т добытой в Швеции руды в Германию было вывезено 4977 тыс. т (77 %)[577]. При этом в «Акционерное общество Гренгесберг» («Aktiebolaget Grängesberg Oxelesund»), эксплуатирующее железорудные месторождения, были вложены значительные германские капиталы, что, кстати, заставило Россию отказаться от возникших в 1915 г. (приложение 16) планов закупки части шведской руды[578].

Весьма существенное значение имело и то обстоятельство, что лотарингская руда не отличалась высоким качеством. В отличие от шведской, она была бедна железом и богата фосфором, поэтому именно импортное сырье использовалось для производства стали, необходимой военной промышленности, в том числе военному кораблестроению. Э. Людендорф, в частности, не без оснований отмечал, что без поставок руды из Швеции немцы не смогли бы развернуть «подводную войну» в опасных для Англии масштабах[579].

С началом войны, когда на фоне резкого сокращения объемов добычи руды собственно в Германии (уже в 1914 г. на треть) английская морская блокада лишила немцев возможности ввозить этот вид сырья из Испании[580], Швеция осталась единственным источником импорта высококачественной железной руды в Германию и Австро-Венгрию. Поэтому поддержание бесперебойных экономических перевозок в Балтийском море переросло для Центральных держав в проблему, без преувеличения, стратегического масштаба. По наблюдению немецкого исследователя, «Германия была в силах поддерживать свою боеспособность только до тех пор, пока были обеспечены пути подвоза шведской руды через Балтийское море»[581]. Проблема усугублялась тем, что из-за непринятия мер к возврату судов в отечественные порты в первые же дни войны немцы лишились большей части грузового флота. В европейских водах, портах стран Антанты, потерянных германских колониях было потоплено или захвачено более 500 судов, что вместе с судами, интернированными в нейтральных государствах (главным образом, в США, Португалии и странах Латинской Америки), дало более 3 млн. брт потерянного тоннажа[582]. Тем не менее, с началом войны даже на фоне общего снижения импорта (до 40 % от довоенного уровня) объемы поставок шведской железной руды в Германию, и без того весьма внушительные, еще более возросли: в 1914 г. они составили 6600 тыс. т, в 1915 г. 6800 тыс. т, в 1916 г. — 6900 тыс. т, в 1917 г. — 6200 тыс. т, в 1918 г. — 6600 тыс. т[583].

Как указывалось выше, шведская помощь германской экономике не ограничивалась поставками железной руды. Нейтральное королевство поставляло во Второй рейх стальную проволоку, электромоторы, а также обувь военного образца и другую продукцию легкой промышленности. Особое значение приобретал импорт шведского провианта, так как собственное сельское хозяйство Центральных держав оказалось не в состоянии обеспечить население продовольствием: уже в феврале 1915 г. в Германии, а в мае — в Австро-Венгрии были введены хлебные карточки[584]. Кроме того, в апреле 1915 г. шведы продали для нужд кайзеровской армии более 10 тыс. лошадей, что, кстати, вызвало интенсивную переписку между Петроградом, Парижем и Лондоном. Союзники обсуждали целесообразность дипломатического давления на Стокгольм, но оставили намерения принудить Швецию отказаться от сделки, опасаясь ужесточения условий транзита военных грузов стран Антанты через территорию нейтрального государства[585].

Наконец, Швеция являлась для Германии важнейшим каналом реэкспорта, зачастую контрабандного, товаров из третьих стран американских меди и хлопка, английского никеля, российских керосина, продовольствия и кормов, заокеанских колониальных товаров кофе, чая, какао, риса[586].

Со своей стороны немцы вывозили в Швецию калийные удобрения, рельсы, трубы, краски, медикаменты и другие товары. За годы войны возросло количество поставляемого в Швецию угля — в 1915 г. Германия почти полностью вытеснила Великобританию из шведского угольного рынка[587]. Показательно, что в 1916 г. объем экспорта германского угля в скандинавские страны превысил уровень 1913 г. в шесть раз, а в 1917 и 1918 гг. — в три раза[588].

2.2. ПОСТАНОВКА ЗАДАЧИ И ПЕРВЫЙ ОПЫТ ДЕЙСТВИЙ ПО НАРУШЕНИЮ МОРСКИХ СООБЩЕНИЙ (КАМПАНИЯ 1914 г.)

К началу Первой мировой войны командующий морскими силами Балтийского моря адмирал Н. О. фон Эссен располагал, считая боеспособные корабли основных классов, четырьмя линкорами додредноутного типа, шестью броненосными крейсерами и четырьмя крейсерами, 49 эскадренными миноносцами и 12 подводными лодками. Учитывая, что в первые дни войны выступление Великобритании было далеко не очевидным (формальных обязательств на сей счет перед Россией и Францией Англия не имела), российскому командованию приходилось считаться с возможностью того, что Балтфлот окажется перед лицом многократно сильнейшего противника — флота Германии. Последний насчитывал 13 линейных кораблей-дредноутов и 20 додредноутов, три линейных, семь броненосных и 32 малых крейсера, 140 эсминцев и 28 подводных лодок[589].

Поэтому с открытием военных действий главнокомандующий 6-й армией генерал от артиллерии К. П. Фан-дер-Флит, 20 июля (2 августа) сменивший в этой должности назначенного главковерхом великого князя Николая Николаевича, предложил адмиралу Н. О. фон Эссену руководствоваться «Планом операций Морских Сил Балтийского моря на случай возникновения европейской войны» 1912 г. Главком подтвердил, что главная задача флота — «всеми способами и средствами препятствовать производству высадки в Финском заливе»[590]. Войскам армии предписывалось «оказывать флоту при выполнении этой задачи полное содействие». В развитие главной задачи флоту следовало «установить наблюдение за водным пространством Балтийского моря и Финского залива» для своевременного выявления группировок десантных и других корабельных сил противника на этапе их оперативного развертывания.

Линейный корабль «Андрей Первозванный» и крейсер «Громобой»

Кроме того, Балтфлоту вменялись «содействие поддержанию связи между войсками, действующими на побережье», и «оказание сухопутным войскам содействия при операциях в прибрежной полосе»[591]. Однако таковые операции, согласно обоим вариантам плана стратегического развертывания русской армии (варианты «А» и «Г» плана 1912 г.), заключались во вторжении в Восточную Пруссию из глубины континентальной территории, но не вдоль побережья Балтийского моря[592]. Поэтому не вполне ясно, о каком содействии со стороны флота могла идти речь и, главное, как это требование корреспондировалось с главной задачей Балтийского флота, предусматривавшей его сосредоточение в Финском заливе. По нашему мнению, эта «нестыковка», возникшая уже на этапе постановки задач подчиненным силам, в полной мере характеризует уровень подготовленности командования 6-й армии к управлению оперативно-стратегическим объединением военно-морского флота.

Действия и мероприятия, создающие благоприятные условия для успешного решения главной задачи, были выполнены флотом заблаговременно до введения «подготовительного к войне периода» 13 (26) июля[593], объявления мобилизации 17 (30) июля и начала военных действий между Россией и Германией 19 июля (1 августа). Отмобилизование и развертывание морских сил Балтийского моря проводились в соответствии с решениями высшего государственного руководства, боевым расписанием флота и «Планом операций…» 1912 г. и осуществлялись последовательно, по мере нарастания военной угрозы.

Уже 11 (24) июля на экстренном заседании Совета министров было принято решение наряду с поисками возможностей мирного урегулирования конфликта между Веной и Белградом быть готовым к направленной против Австро-Венгрии мобилизации Киевского, Одесского, Московского и Казанского округов и морских сил Черного моря[594]. Однако при утверждении решения кабинета на следующий день Николай II, не питавший, видимо, иллюзий относительно миролюбия «кузена Вилли» и не желавший неожиданно обнаружить в виду своей столицы кайзеровский флот, собственноручно вписал в журнал заседания правительства указание о мобилизации и морских сил Балтийского моря[595].

12 (25) июля, считая войну неизбежной, командующий морскими силами по своей инициативе отменил предусмотренные планом боевой подготовки маневры[596]. По наблюдению биографа Н. О. фон Эссена, над головой адмирала «дамокловым мечом висела память Порт-Артура»[597], поэтому главной задачей флота в угрожаемый период командующий справедливо полагал недопущение внезапного нападения противника. Исходя из этого, Николай Оттович принял ряд мер, важнейшими их которых стали выставление в устье Финского залива корабельного дозора в составе полубригады крейсеров (13 (26) июля), приведение отряда заградителей в полную готовность к постановке минного заграждения центральной позиции (14 (27) июля), организация охраны рейдов, введение режима радиомаскировки. Одновременно началась предусмотренная «Планом операций…» эвакуация Либавы.

Крейсер «Россия»

Учитывая быстро выяснившуюся неспособность агентурной сети МГШ информировать балтийское командование о состоянии и местонахождении германского флота, генмор предпринял попытку (правда, запоздалую) организовать разведку с привлечением судов частных пароходных кампаний[598].

В рамках мероприятий «подготовительного к войне периода», введенного правительством с 13 (26) июля, царь повелел спешно закончить вооружение батарей и установить минные заграждения в Кронштадтской, Ревельской и Свеаборгской крепостях[599]. Кронштадт, кроме того, предписывалось объявить на осадном положении[600]. В соответствии с мобпланом были введены в кампанию корабли «первого» резерва и начался перевод в первую линию кораблей «второго» резерва[601]. Из резервных кораблей была, в частности, сформирована 2-я бригада крейсеров под командованием контр-адмирала П. Н. Лескова («Россия», «Олег», «Богатырь», «Аврора» и «Диана»)[602]. Запланированная на осень 1914 г. постановка «Славы» и «Цесаревича» в капитальный ремонт, а также намеченное Морским генеральным штабом к 1915 г. переоборудование «Дианы» и «Авроры» в плавбазы подводных лодок, а «Олега» и «Богатыря» к 1916 г. в минные заградители[603] были отставлены. 15 (28) июля приступили к постановке крепостного минного заграждения в районе Кронштадта, а на следующий день началось свертывание навигационного оборудования прилегающих к российскому побережью районов театра.

В. А. Канин

В ночь на 18 (31) июля, с объявлением мобилизации и получением МГШ агентурных данных о сосредоточении в Киле крупных сил германского флота, морской министр адмирал И. К. Григорович получил высочайшее согласие на постановку «центрального» минного заграждения, составлявшего основу создаваемой в западной части Финского залива оборонительной позиции[604]. Утром 18 (31) июля — накануне объявления войны Германией — отрядом заградителей контр-адмирала В. А. Канина была осуществлена беспрецедентная по объему, темпам и качеству минная постановка: в течение четырех с половиной часов минзаги «Амур» (капитан 1 ранга А. А. Ружек), «Енисей» (капитан 1 ранга К. В. Прохоров), «Ладога» (капитан 1 ранга Н. В. Кротков) и «Нарова» (капитан 1 ранга М. И. Никольский) выставили 2124 мины в восемь линий с углублением 4,9 м и минными интервалами 45,7 — 85,7 м[605]. В прикрытии корабельной минно-заградительной группы были задействованы основные силы флота: бригада линейных кораблей (вице-адмирал барон В. Н. Ферзен) была развернута на меридиан м. Пакерорт, к западу от района заграждения заняли позиции подводные лодки (начальник подводной бригады — контр-адмирал П. П. Левицкий). Для обеспечения скрытности постановки бригада крейсеров (контр-адмирал Н. Н. Коломейцов) выдвинулась к м. Дагерорт с задачей задержания всех направляющихся в Финский залив судов[606]. Одновременно с постановкой заграждения были приведены в готовность береговые батареи, расположенные на флангах центральной позиции и на опушке финляндских шхер.

Подводная лодка «Аллигатор» и минный заградитель «Амур»

Таким образом, к моменту объявления войны Балтийский флот был отмобилизован и развернут, постановка минного заграждения центральной позиции — успешно завершена. Это стало возможным благодаря высокой боевой и мобилизационной готовности органов военного управления и сил флота, а также инициативе и настойчивости адмирала Н. О. фон Эссена, правильно оценившего внешнеполитическую обстановку и заблаговременно принявшего целый комплекс упреждающих мер. В результате вероятность внезапного удара неприятельского флота, подобного нападению японцев на эскадру Тихого океана в январе 1904 г., была сведена практически к нулю.

Со своей стороны германское военно-морское командование 30 июня (13 июля) направило Флот открытого моря (адмирал Ф. фон Ингеноль) в плановый поход в норвежские воды, несмотря на эскалацию европейского политического кризиса. По наблюдению немецкого исследователя, это решение, весьма сомнительное с точки зрения военной целесообразности, было вызвано стремлением правительства «избегать всего, что может раздразнить и раздосадовать Англию» и, как следствие, опасением «впечатления, которое могла произвести отмена намеченного по плану плавания»[607]. Только 12 (25) июля, после предъявления австрийского ультиматума Сербии, германский линейный флот вернулся в Вильгельмсхафен и Киль. 18 (31) июля было объявлено состояние «угрожающей опасности войны» и сформировано командование морских сил Балтийского моря во главе с гросс-адмиралом принцем Генрихом Прусским (начальник штаба — капитан цур зее П. Хайнрих)[608].

Принц Генрих Прусский

В контексте настоящего исследования представляет интерес тот факт, что одной из важных причин решения о возвращении флота из норвежских вод, принятого лично кайзером вопреки мнению рейхсканцлера Т. фон Бетмана-Гольвега (последнего поддерживало министерство иностранных дел при колеблющейся позиции адмирал-штаба[609]), стали опасения Вильгельма II относительно возможности внезапного нападения со стороны легких сил русского флота. На докладе рейхсканцлера от 13 (26) июля о необходимости оставить флот в Норвегии, дабы его преждевременное возвращение не усилило политического напряжения, кайзер наложил резолюцию: «Существует русский флот! В Балтийском море в настоящее время совершают учебное плавание пять русских миноносных флотилий; они все или частично могут через 16 часов появиться перед Бельтами и поставить там минные заграждения! Мой флот получил приказ идти в Киль, и он туда пойдет!»[610].

Весьма существенно, что не только Вильгельм II, но и его подчиненные были не склонны недооценивать боевые возможности Российского флота и считались с возможностью энергичных наступательных действий русских. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что с началом войны начальник Адмирал-штаба адмирал Г. фон Поль предупреждал принца Генриха о возможности появления российских кораблей у Нойфарвассера уже в ночь на 20 июля (2 августа)[611].

Вот что писал по этому поводу корветтен-капитан М. Бастиан автор первого очерка о войне 1914–1918 гг. на Балтике: «Необходимо воздать должное противнику в том, что после поражения в Восточной Азии он положил немало труда на возрождение своего флота и вполне сумел превратить его в мощное орудие обороны. Поэтому у германского командования были все основания, чтобы не недооценивать неприятеля. Справедливость в отношении бывшего противника требует открытого признания в том, что германский флот обрел в лице бывшего императорского российского флота своего учителя по части минной войны, как с точки зрения стратегического — и наступательного, и оборонительного — использования этого подводного оружия, так и с точки зрения его технической конструкции. Поэтому поступают в высшей степени несправедливо, когда позволяют себе смотреть на русский флот свысока… Командующим русским Балтийским флотом был адмирал фон Эссен, пользовавшийся далеко за пределами русских флотских кругов славой способного и энергичного командира»[612].

С объявлением войны соединения российского флота Балтийского моря осуществили оперативное развертывание в соответствии с «Планом операций…»: главные силы — флагманский корабль командующего броненосный крейсер «Рюрик», бригада линейных кораблей, бригада крейсеров и 1-я минная дивизия (контр-адмирал Н. А. Шторре) — расположились восточнее центральной минно-артиллерийской позиции, подводные лодки перед фронтом минного заграждения, 2-я минная дивизия (контр-адмирал А. П. Курош) в финляндских шхерах. 20–24 июля (2–6 августа) миноносцы и тральщики выставили ряд минных заграждений в шхерном районе на участке Гангэ — Порккала-Удд и дополнительные заграждения на центральной позиции.

В таком положении, пребывая в готовности к отражению удара превосходящего неприятеля (по наблюдению очевидца, «под гипнозом неминуемого в ближайшее время боя»[613]), флот провел первый месяц войны. В дневное время главные силы находились в районе боевого предназначения и занимались отработкой задач боевой подготовки, а на ночь отходили в Гельсингфорс. «Командование 6-й армии, — читаем у М. А. Петрова, — было склонно во всем видеть опасные признаки готовящегося десанта»[614]. Кстати, есть основания полагать, что опасения высадки немцев у врат столицы имели хождение и в петербургском обществе. По наблюдениям Н. Дорогова, «в столице не без трепета ожидали, что могучий германский флот появится перед Кронштадтом для начала десантных операций»[615]. Как свидетельствует Н. А. Монастырев, заставший первые дни войны в Ревеле, «по городу стали носиться разные слухи, что германская эскадра появилась перед Финским заливом, что произошло сражение и передавались всякие ужасы»[616].

Тем не менее личный состав Балтфлота, подобно подавляющему большинству подданных Российской империи, принял известие о начале Великой войны с воодушевлением и энтузиазмом и был преисполнен решимости сражаться с сильнейшим неприятелем до последней возможности. «Флот не может уйти с назначенного мной места боя — другого нет в наших водах, и мы должны отстоять его, чего бы это не стоило», — значилось в приказе адмирала Н. О. фон Эссена с объявлением флоту о начале военных действий[617].

Лишним доказательством уверенности российского военно-морского руководства в неизбежном появлении германского линейного флота в Финском заливе в первые же дни войны является следующий малоизвестный факт. В морском ведомстве обсуждался и едва не был реализован проект постановки недостроенного дредноута «Петропавловск», имеющего в августе 1914 г. «безнадежный срок готовности», к северной оконечности о. Нарген в качестве плавучей батареи[618].

В рамках решения обеспечивающей задачи — освещения обстановки на театре — флот продолжил расширение сети постов службы связи и несение корабельного дозора перед фронтом центральной минно-артиллерийской позиции. Кроме того, практиковались эпизодические выходы корабельных разведывательно-ударных групп (до бригады крейсеров) для вскрытия обстановки на различных участках театра и, что было немаловажно в условиях вынужденной пассивности флота, «поддержания боевого духа» личного состава. Наиболее яркий пример подобных действий — глубокий рейд крейсеров «Рюрик» (капитан 1 ранга М. К. Бахирев) и «Паллада» (капитан 1 ранга С. Р. Магнус) под флагом командующего флотом в среднюю и южную Балтику до параллели Полангена, выполненный в тяжелейших погодных условиях 14–16 (27–29) сентября[619].

Что же касается задач, связанных с содействием сухопутным войскам, то они носили не более чем декларативный характер: в этот период армии правого крыла русско-германского фронта сражались за сотни километров от побережья Финского залива, которым, согласно «Плану операций…» 1912 г., ограничивалась операционная зона Балтфлота. По этой же причине флот не мог оказать сухопутным войскам никакой помощи и в противодесантной обороне берегов Курляндии и Рижского залива.

Заметим, что командование флота вполне отдавало себе отчет в своей неспособности удержать центральную позицию в случае вторжения в Финский залив германского линейного флота, во всяком случае, до вступления в строй четырех линейных кораблей типа «Севастополь» и готовности 14- и 12-дюймовых батарей на островах Нарген, Макилото и Вульф. «Мы ожидали, что жизни нам осталось немного, что если он (противник. — Д. К.) придет с достаточными силами, то, несмотря на заграждения, он сумеет прорвать их», — свидетельствует А. В. Колчак[620]. «Если бы немцы в первые же дни войны ввели в Финский залив эскадру дредноутов, то, несомненно, наша участь была бы решена», замечает в своих воспоминаниях контр-адмирал В. А. Белли[621]. Ему вторит контр-адмирал И. А. Кононов: «Положение в смысле обороны Финского залива было критическое, тем более что наша старая бригада броненосцев никакого сопротивления немецкому флоту оказать не смогла бы, если бы в планы немецкого морского генерального штаба входила задача уничтожения русского флота с самого начала войны»[622].

Однако германское командование сосредоточило основные силы своего флота в Северном море против англичан. Принц Генрих Прусский располагал лишь семью малыми крейсерами (из них современными являлись только «Магдебург» и «Аугсбург», но и эти корабли были не вполне боеготовы[623]), восемью миноносцами (из них новые только «V186», «V25» и «V26»), канонерской лодкой, тремя подводными лодками и несколькими вооруженными гражданскими судами в качестве минных заградителей и тральщиков[624]. Как явствует из оперативной директивы Вильгельма II, изложенной в письме начальника Адмирал-штаба адмирала Г. фон Поля принцу Генриху Прусскому от 17 (30) июля (приложение 17), перед этими силами была поставлена скромная задача — «насколько возможно мешать возможному наступлению русских»[625]. Германское командованием полагало, что «слабые балтийские силы могли решать главные задачи операций», разумеется, при условии сохранения возможности оперативного вмешательства Флота открытого моря, «действовавшего на расстоянии как «fleet in being»[626].

Малый крейсер «Аугсбург»

Если в период реализации «плана Шлиффена», предусматривавшего нанесение первого главного удара на Западе, такой подход к применению германского флота надо полагать оправданным, то со стабилизацией фронта во Франции и Бельгии такая расстановка стратегических акцентов, по мнению ряда авторитетных исследователей, начала изживать себя. Так, О. Гроос, характеризуя стратегические перспективы Германии после поражения на Марне, «бега к морю» и последующего «оцепенения Западного фронта», писал: «Единственной возможностью являлась война с ограниченной целью против России, чтобы, добравшись до ресурсов этой страны, уравновесить давление английского владения морем. Нельзя было сомневаться в успехе такого наступления армии и флота против России, если бы оно было предпринято в широком масштабе (выделено мной. — Д. К.)…»[627].

Однако осенью и зимой 1914 г. неприятельское военно-морское командование продолжало считать Балтийский театр второстепенным. Лишним подтверждением этому, по мнению некоторых современников, а затем и историков, служит факт назначения на пост командующего силами Балтийского моря принца Генриха Прусского, Августейший гросс-адмирал, который в течение шести предвоенных лет не занимал самостоятельных командных должностей, «потерял привычку к морю»[628]. Это дает основание полагать, что назначение принца имело не столько военный, сколько династический характер: по свидетельству близкого к кайзеру начальника Морского кабинета адмирала Г. фон Мюллера, Вильгельм II чувствовал себя обязанным младшему брату, а «Балтийскому фронту не придавалось особого значения…»[629].

Г. фон Мюллер (слева), А. фон Тирпиц и кайзер Вильгельм II на палубе крейсера «Мюнхен» (1913 г.)

Высшее руководство кайзеровского флота полагало — и это подтверждают результаты новейших германских исследований[630], - что в обозримом будущем армии рейха принудят Россию к заключению мира и без крупномасштабного участия флота. Так, в ноябре 1914 г. гросс-адмирал А. фон Тирпиц[631] писал начальнику генерального штаба генералу Э. фон Фальгенхайну, что «войну на два фронта Германии не выиграть, и необходимо сосредоточить все силы против Англии»[632].

Броненосный крейсер «Блюхер»

Поэтому в кампанию 1914 г. немцы вели борьбу на Балтике «подручными средствами»[633]'; деятельность германских морских сил ограничивалась демонстративными действиями[634], которые немецкий исследователь справедливо охарактеризовал как «отдельные, не связанные между собой поиски»[635]. 13 (26) августа, во время одного из таких «поисков» в устье Финского залива, лучший из кораблей принца Генриха малый крейсер «Магдебург» (корветтен-капитан Р. Хабенихт) в тумане сел на камни у о. Оденсхольм[636]. В результате в руки русских, а затем и англичан попали «Сигнальная книга германского флота» ("Signalbuch der Kaiserichen Marine"), секретная карта квадратов моря ("Quadratkarte") и другие документы, весьма существенно повысившие возможности радиоразведки союзных флотов[637]. Чрезмерная, по мнению германского командования, рискованность «диверсий» крейсеров и миноносцев повлекла за собой эпизодическую поддержку поисковых сил эскадрами линкоров-додредноутов и броненосными крейсерами из состава Флота открытого моря. Первый подобный случай отмечен 23–27 августа (5–9 сентября), когда в оперативное подчинение гросс-адмиралу Генриху Прусскому были переданы броненосный крейсер «Блюхер», 4-я эскадра линейных кораблей (вице-адмирал Э. Шмидт), малый крейсер «Страсбург», а также 2-я (корветтен-капитан Шуур) и 6-я (корветтен-капитан Шульц) флотилии миноносцев[638]. На выход для демонстрации у Виндавы в последних числах сентября командующий получил в свое распоряжение уже две эскадры линкоров (4-ю и 5-ю вице-адмирала М. фон Грапова), крейсера «Йорк» и «Страсбург» и соединения миноносцев и тральщиков[639].

Малый крейсер «Магдебург» на камнях у о. Оденсхольм (1915 г.)

На начальном этапе военных действий на Балтийском море (до середины октября 1914 г.), который в отечественной историографии традиционно именуется «периодом ожидания генерального сражения на центральной позиции», адмирал Н. О. фон Эссен, по существу, инициировал установление плотной опеки над флотом со стороны главного командования 6-й армии и руководства ставки[640]. Попытка превентивных действий против военно-морских сил нейтральной Швеции, предпринятая Н. О. фон Эссеном 27–29 июля (9 — 11 августа), вызвала резкое неудовольствие верховного главнокомандующего и вынудила ставку еще раз акцентировать внимание комфлота на том, что «главная задача Балтийского флота прикрывать столицу, что теперь, главным образом, достигается его положением в Финском заливе»[641].

В этой связи следует отметить, что в первые месяцы войны устойчивость нейтралитета Швеции, который не был инкорпорирован ни в одно из международных соглашений, не был обеспечен гарантиями держав и имел целый ряд других специфических черт[642], представлялась российскому военно-политическому руководству далеко не очевидной. Так, в декабре 1914 г. морской агент в Швеции, Норвегии и Дании капитан 2 ранга В. А. Сташевский сообщал из Стокгольма: «Военная партия Швеции, пользуясь печатью, постепенно выигрывает почву, и к апрелю война более чем вероятна»[643]. О «неопределенном отношении Швеции к нам в настоящее время» писал и адмирал И. К. Григорович в письме министру иностранных дел 19 декабря 1914 г. (1 января 1915 г.)[644]. Известно, что и сами немцы характеризовали как «благожелательный и даже прогерманский»[645]. Поэтому и в дальнейшем официальный Петроград с особым вниманием относился к неприкосновенности нейтралитета сопредельного королевства, что, в частности, нашло свое отражение в организации действий Балтийского флота на неприятельских морских сообщениях.

К исходу первого месяца войны стало очевидным, что германский Флот открытого моря, дела которого в Северном море обстояли далеко не блестяще[646], не имеет намерения прорываться в Финский залив. Благоприятная стратегическая обстановка, которую в предвоенные годы не «просчитали» операторы МГШ, была обусловлена, главным образом, вступлением в войну Великобритании. Это позволило Н. О. фон Эссену поставить на повестку дня вопрос о корректуре плана применения флота и, в частности, о расширении операционной зоны и перечня решаемых флотом задач.

Приказом адмирала Н. О. фон Эссена от 22 августа (4 сентября) флоту были поставлены задачи расширения операционной зоны до меридиана м. Дагерорт с включением в ее границы Моонзунда и Або-Аландского архипелага и развертыванием в этих районах пунктов базирования миноносных и подводных сил. Очевидно, что выполнение этих задач обеспечивало достижение значимых оперативных целей увеличение глубины оперативной обороны Финского залива и, что особенно важно, создание благоприятных условий для активных действий Балтийского флота в открытой части театра. Со своей стороны командование 6-й армии, а следом и ставка констатировали, что «участие английского флота в войне коренным образом изменило соотношение сил», и, сделав вывод об «отсутствии намерений у противника начать операции в Финском заливе», 31 августа (13 сентября) санкционировали расширение района базирования миноносцев и подводных лодок[647].

В соответствии с приказом комфлота от 22 августа (4 сентября) оперативное построение флота и частные задачи соединениям легких сил претерпели серьезные изменения. Благодаря минному заграждению, поставленному германским вспомогательным заградителем «Дойчланд» (фрегаттен-капитан Г. фон Розенберг) на меридиане маяка Тахкона 4 (17) августа[648], появилась возможность выноса линии корабельного дозора на меридиан м. Дагерорт. Район боевых действий 1-й минной дивизии был выдвинут в Рижский залив, Ирбенский пролив и прилегающие к нему акватории, 2-й минной дивизии — в Або-Аландский шхерный район, бригады подводных лодок — в Рижский залив, Ирбенский пролив и к северному побережью о. Даго. Расширение операционной зоны и постановка новых задач повлекли за собой перебазирование части сил флота: на Лапвик теперь опиралась дежурная бригада крейсеров, из Ревеля в Моонзунд перебазировались 1-я минная дивизия и бригада подводных лодок, в Або-Аландский район 2-я минная дивизия, сохранившая свою прежнюю базу Лапвик в качестве тыловой[649].

Таким образом, предусмотренные приказом от 22 августа (4 сентября) мероприятия стали первыми практическими шагами командования Балтфлота в направлении отхода от сугубо оборонительной идеологии применения флота, лежавшей в основе «Плана операций…» 1912 г. Однако вышестоящее командование, несмотря на некоторые «послабления», в целом не изменило своего видения целей и характера действий флота.

Иллюстрацией тому может служить обмен мнениями между штабом главковерха и командующим Балтийским флотом, состоявшийся в первой половине сентября по поводу отражения предполагаемого неприятельского десанта на курляндское побережье. В ответ на запрос о возможных мерах Н. О. фон Эссен доложил, что считает «единственным средством воспрепятствовать успеху такого предприятия — выход наличных сил Балтийского флота к месту высадки для решительного боя с неприятельским флотом, прикрывающим десант, и нападение на транспорты с войсками». Вместе с тем, командующий флотом указывал, что «подобный выход флота только при условии освобождения от поставленной флоту ранее задачи охраны столицы с моря, так как при выполнении операции на неприятельский десант может случиться уничтожение всего нашего флота». Однако комфлоту было еще раз указано на то, что «задачей Балтийского флота остается охрана столицы со стороны моря. Необходимо сохранение флота для этой цели». Следующая директива имела еще более категоричный характер: флоту оставаться в Финском заливе, «даже если будет достоверно известно, что высадка началась»[650]. Таким образом, к исходу второго месяца войны с Балтийского флота были, по существу, сняты задачи, связанные с содействием сухопутным войскам вне Финского залива.

Несколько забегая вперед, упомянем еще об одной инициативе Н. О. фон Эссена в вопросе расширения операционной зоны Балтфлота, высказанной им морскому министру и главкому 6-й армии в конце декабря 1914 г. Речь идет о включении в систему позиционной обороны Аланских островов, которые фланкировали подходы к устью Финского залива и, кроме того, перекрывали неприятельским морским силам доступ в Ботнику, где осуществлялись экономические перевозки между финляндскими и шведскими портами. Неоднозначное правовое положение архипелага (Парижским трактатом 1856 г. на острова был наложен сервитут, запрещавший их милитаризацию), заставило И. К. Григоровича просить о содействии внешнеполитическое ведомство (приложение 18). С аналогичной просьбой к министру иностранных дел обратился и К. П. Фан-дер-Флит, согласившийся с необходимостью столь очевидного улучшения исходных условий Балтфлота для сражения на центральной минно-артиллерийской позиции. В первых числах января 1915 г. российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов проинформировал Петроград, «что король и кабинет не заявляют никакого протеста против наших предполагаемых мер, что шведское правительство рассматривает с удовлетворением все то, что может обеспечить морские коммерческие сношения с Россией»[651], после чего министр иностранных дел уведомил морского министра и главкома 6-й армии, что дипломатическая служба не усматривает «препятствий к осуществлению намеченных мер по обороне Аландских островов»[652]. В соответствии с планом оборудования або-аландской позиции, предложенным Н. О. фон Эссеном и утвержденным К. П. Фан-дер-Флитом, зимой 1914/15 г. начались «подготовительные работы» (траление фарватеров, подвоз материалов, оборудование постов службы связи), с тем чтобы с началом навигации разместить на островах гарнизон и приступить к сооружению береговых батарей[653].

Возвращаясь к обстановке, сложившейся на Балтийском театре к середине сентября 1914 г., отметим, что пассивность немцев, устойчивый нейтралитет Швеции и, что весьма важно, ожидавшееся в скором времени вступление в строй дредноутов типа «Севастополь» в корне изменили ситуацию — теперь она явно не соответствовала обстановке, которую прогнозировали авторы «Плана операций…» 1912 г. «Когда это окончательно выяснилось, личный состав Балтийского флота заволновался, — свидетельствует Д. В. Ненюков. — Многие высказывали мнение, что война окончится очень скоро и флот останется в бездействии. Молодежь, несмотря на материальную слабость флота, требовала активных действий, и командующему флотом, связанному строгими директивами ставки, стоило больших трудов, чтобы утихомирить горячие головы»[654].

Отметим, что и сам адмирал Н. О. фон Эссен, «наступательному» менталитету которого претила уготовленная флоту пассивная роль, упорно не желал предоставлять противнику полную свободу действий в Средней и Южной Балтике. В наиболее полном и аргументированном виде взгляды командующего и его ближайших помощников на задачи флота, формы и способы их выполнения были изложены в документе под названием «Изменение основного плана операций Морских Сил Балтийского моря», представленном Н. О. фон Эссеном на утверждение главкому 6-й армии 18 сентября (1 октября) 1914 г.[655] (приложение 19). Внимательное изучение «Изменения…» заставляет усомниться в корректности установившейся в отечественной историографии точки зрения, согласно которой его содержание сводится к плану активных минно-заградительных действий в юго-восточной и южной частях Балтийского моря. Представляется, что заложенный в документ замысел значительно шире.

Выполнив обстоятельный сравнительный анализ обстановки, изложенной в «Плане операций…» 1912 г., и ситуации, de facto сложившийся на Балтике к исходу сентября 1914 г., штаб флота пришел к выводу, что его усилия должны быть направлены на прикрытие приморского фланга армии от ударов с моря и морских десантов, а также нарушение неприятельских морских коммуникаций в южной части моря. По мнению авторов «Изменения…», для достижения этих целей надлежало избрать «новую операционную линию»: «Балтийский флот, имея основной задачей обеспечение безопасности столицы…, должен держать под наблюдением южную часть моря до линии Данциг — Карлскрона».

В этой связи отметим, что возбуждение вопроса о воздействии на морские перевозки противника означало, по существу, попытку пересмотра взглядов на роль Балтфлота в войне в целом. Учитывая военно-экономическое значение перевозок шведской железной руды в Германию, уместно заключить, что с постановкой задачи срыва неприятельских экономических перевозок Балтийский флот, в сущности, превращался из средства обеспечения устойчивости приморского фланга фронта в субъект вооруженной борьбы, нацеленный на самостоятельное решение важной стратегической задачи.

«Идея операции» заключалась в «периодических появлениях флота в южной части Балтийского моря на путях сообщения Мемеля, Кенигсберга и Данцига и попутном выполнении постановок минного заграждения на подходах к ним, уничтожении наблюдательных постов, истреблении пароходов и т. п.». По замыслу Н. О. фон Эссена, флоту, обеспеченному «надлежащей разведкой», следовало развернуться в южную часть моря, решить, разделившись на несколько тактических групп, перечисленные выше задачи, после чего отойти в Финский залив. При встрече с превосходящими силами противника предполагалось уклониться от боя и ретироваться под защиту центральной позиции, а слабейшего неприятеля — уничтожить.

В зависимости от наряда привлекаемых сил штабом были разработаны два варианта плана операции: первый — с выводом линейных сил в южную часть моря, второй — с оставлением линкоров в Лапвике в полной готовности к выходу. Варианты различались лишь формулировками частных задач некоторым корабельным соединениям. Общие же задачи оставались неизменными: главная — «постановка минного заграждения у неприятельских берегов на путях передвижения военного флота противника», другие («дополнительные») — «истребление неприятельских коммерческих судов на путях сообщения Германии и Швеции и уничтожение наблюдательных постов на побережье противника»[656].

Предвосхищая возражения вышестоящих начальников по поводу чрезмерной рискованности таких действий, составители документа отмечали: «Тщательно и с большим запасом осторожности рассчитанная подобная операция оставляет лишь ту долю риска, без которой немыслимо ведение войны и которая не больше риска — потерять бесплодно суда в оперативном районе Оденсхольм — Нарген, пассивно выполняя Основной план операций». На постановку активных заграждений штаб флота полагал возможным выделить 2 тыс. мин из имевшихся в наличии 7 тыс.[657].

Однако ни К. П. Фан-дер-Флит, ни великий князь Николай Николаевич не сочли эти аргументы убедительными. Препровождая на усмотрение главковерха проект нового оперативного плана Н. О. фон Эссена, главком 6-й армии оценил его как «покуда преждевременный». Гипотетические результаты задуманных комфлотом активных действий главком нашел не настолько важными, чтобы ради их достижения рисковать безопасностью Финского залива и столицы. Впрочем, Константин Петрович не отвергал в принципе наступательного порыва командующего флотом и вполне отдавал себе отчет в его благотворном влиянии на «воодушевление» личного состава и поддержание в нем «надежды на боевую деятельность». Однако переход Балтфлота к действиям наступательного характера главком считал возможным лишь при выполнении ряда условий: во-первых, вступление в строй всех четырех дредноутов (пока в расчетах штаба флота фигурировал только головной — «Севастополь»[658]); во-вторых, разгром англичанами германского Флота открытого моря или хотя бы начало активных действий британцев, гарантирующее от появления немецких линейных сил в Балтийском море; в-третьих, успешное развитие операций на германском фронте, делающее невозможной высадку неприятелем десанта «за отсутствием свободных войск»[659].

Линейный корабль «Полтава»

Решение императора, неделю спустя доведенное ставкой до командования флота, было еще более недвусмысленным: «Балтийскому флоту действовать активно лишь по получении на то ЛИЧНОГО разрешения ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА и разрешения на допущение в бой бригады линейных кораблей типа «Севастополь». Расширение зоны операций в Финском заливе до меридиана Дагерорта со включением Моонзунда — разрешено»[660].

Беспрецедентный факт ограничения полномочий командующего флотом в применении основной части вверенных ему сил, причем ограничения, наложенного самим державным вождем, стал важной вехой в истории боевой деятельности Балтийского флота: «С этих пор… вводится инстанция для получения права пользоваться теми силами, на которых так рассчитывал Эссен»[661].

Ответ верховного командования почти совпал по времени с катастрофой крейсера «Паллада», который 28 сентября (11 октября) в устье Финского залива был торпедирован германской подводной лодкой «U26» (капитан-лейтенант барон Е. фон Беркхайм) и мгновенно погиб со всем экипажем (597 человек)[662]. Это событие, надо полагать, еще раз убедило вышестоящее начальство в том, что к западу от центральной позиции крупные корабли подвергаются неприемлемому риску и в действиях Балтфлота во главу угла должна быть поставлена осторожность.

Таким образом, ставка отвергла выдвинутую Н. О. фон Эссеном инициативу переноса центра тяжести боевой деятельности основных сил Балтийского флота в Среднюю и Южную Балтику, не запрещая, однако, активных действий крейсерскими и миноносными силами. По существу, верховное командование дало принципиальное согласие на реализацию второго варианта решения, изложенного в «Изменении основного плана операций…». «Отношение Ставки к Балтийскому флоту: делайте что угодно, но не смейте потерять ни одного корабля, а тем паче линейного. Ставке было важно сохранить флот, дабы как можно шире располагать войсками, назначенными охранять подступы к столице, для переброски их на другие направления», — писал по этому поводу В. М. Альтфатер, возглавлявший в 1914–1915 гг. Военно-морское управление (ВМУ) штаба 6-й армии[663].

Крейсер «Паллада»

Впрочем, справедливости ради отметим, что и в Штабе ВГК рождались весьма нетривиальные идеи относительно возможных сценариев развития событий на Балтийском театре.

17 (30) сентября флаг-офицер ВМУ при верховном главнокомандующем капитан 2 ранга А. Д. Бубнов подал по команде записку, в которой изложил и аргументировал идею нанесения удара по наиболее важному «элементу стратегической обстановки на Германском морском театре» — Кильскому каналу, средняя часть которого (шлюзы в районе Ренсбурга) была, по заключению Александра Дмитриевича, совершенно беззащитна. А. Д. Бубнов наметил пункты на западном и восточном побережьях Ютландии «для производства одновременной высадки сил до двух корпусов в каждом» с последующим выходом войск десанта к каналу для его разрушения. Десантную операцию должна была взять на себя Англия, у которой, по сведениям А. Д. Бубнова, имелись в наличии свободные сухопутные войска. «Операция высадки в Ютландии может иметь если не решающее, то, во всяком случае, большое значение на исход войны, особенно если она будет осуществлена во благовремении, т. е. в согласии с максимальным напряжением операций на сухопутном театре войны и с готовностью нашего флота на Балтийском море», — резюмировал свои рассуждения автор проекта[664].

А. Д. Бубнов

Спустя два с половиной месяца А. Д. Бубнов вернулся к поиску «какого-либо нового, выгодного для союзных армий, элемента стратегической обстановки». В докладной записке, датированной 1 (14) декабря, Александр Дмитриевич, в частности, замечает: «В случае осуществления Англией совместно с нашим флотом и, быть может, при косвенном хотя бы содействии Дании, операции, направленной на завладение каналом, Германия неизбежно должна будет сосредоточить в Шлезвиг-Гольштинии значительные силы, чтобы обеспечить безопасность канала. А так как Германия не имеет более свободных резервов, то для операций в Шлезвиг-Гольштинии ей придется взять силы с главных своих фронтов (подчеркнуто в документе. — Д. К.)»[665].

Реакция руководства ставки на этот прожект нам неизвестна: единственная резолюция, наложенная, по-видимому, начальником ВМУ при главковерхе контр-адмиралом Д. В. Ненюковым, написана слишком неразборчиво, а в своих воспоминаниях А. Д. Бубнов этого сюжета не касается вовсе. Остается лишь заметить, что план А. Д. Бубнова перекликался с предложениями российского представителя при Гранд Флите капитана 1 ранга Г. К. фон Шульца, который высказал британскому командованию мысль о необходимости вторжения в Балтийское моря для открытия прямого сообщения между Россией и союзниками[666]. Идея А. Д. Бубнова вполне корреспондируется и с «балтийским проектом» У. Черчилля и Дж. Фишера[667], к которому, как известно, российское верховное командование отнеслось с некоторым скептицизмом. Напомним, что в ответе на секретный меморандум первого лорда британского адмиралтейства, направленный великому князю Николаю Николаевичу 6 (19) августа, главковерх охарактеризовал идею высадки десанта на побережье Шлезвиг-Гольштейна или Померании как «осуществимую и целесообразную при благоприятных обстоятельствах», но поставил ее реализацию в зависимость от «общей военной обстановки»[668]. Проект британского адмиралтейства был, таким образом, если не отвергнут безоговорочно, то отложен на неопределенную перспективу.

Броненосный крейсер «Фридрих Карл»

Воспользовавшись соизволением верховного командования, пусть и неявно выраженным, на активные действия ограниченным нарядом сил, флот Балтийского моря в период с 18 (31) октября 1914 г. по 2 (15) февраля 1915 г. выполнил девять активных минных постановок и скрытно выставил на подходах к неприятельским портам Мемель и Данциг и в узлах коммуникаций противника 1598 мин (640 — с эскадренных миноносцев, 480 — с минных заградителей и 478 — с крейсеров)[669]. В своей совокупности эти действия (приложение 20), проводимые по единому замыслу и плану под руководством командующего флотом, являлись, по существу, морской минно-заградительной операцией продолжительностью 107 суток, глубиной около 500 км и размахом по фронту 360 км[670]. Благодаря высокому уровню организации постановок и продуманной системе мероприятий по обеспечению скрытности Балтийский флот добился оперативной внезапности: появление мин у побережья Германии стало для неприятеля полной неожиданностью. В результате противник понес тяжелые потери: на русских минах погибли броненосный крейсер «Фридрих Карл», четыре тральщика, семь грузовых судов (суммарной грузовместимостью более 8 тыс. брт) и подорвались малые крейсера «Аугсбург» и «Газелле» (последний был окончательно выведен из строя) и эсминцы «S149», «G128» и «G144»[671]. О достижении в полной мере результатов, заявленных в «Изменении основного плана операций…», говорить, конечно, не приходилось (ущерб неприятельским грузоперевозкам не превысил половины процента от их объема), однако результаты операции оказали весьма существенное влияние на оперативную обстановку на театре. Достаточно сказать, что гибель «Фридриха Карла» 4 (17) ноября заставила германское командование свернуть на оперативно значимый промежуток времени активные действия своих надводных кораблей, ограничить район плавания в юго-восточной части моря и, что наиболее существенно, перенести основной пункт базирования морских сил Балтийского моря из Данцига в Свинемюнде, основательно изменив тем самым конфигурацию операционной зоны своего флота[672].

В разгар минно-заградительной операции, 18 (31) января 1915 г., Н. О. фон Эссен обратился к главкому 6-й армии за разрешением на использование по своему усмотрению линкоров «Андрей Первозванный» и «Император Павел I» — наиболее современных из числа додредноутов. «Участие этих двух боевых единиц придаст каждой операции необходимую устойчивость и возможность выполнения ее успешно до конца во многих случаях открытой силой, так как вероятность боевых столкновений во время марша-маневра (оперативного развертывания. — Д. К.) теперь возрастает по мере увеличения светлого времени», — писал адмирал[673]. Кроме того, командующий аргументировал свое ходатайство дальнейшим усилением центральной минно-артиллерийской позиции и, главным образом, вступлением в строй бригады линейных кораблей типа «Севастополь», которая, по выражению А. Д. Бубнова, «в значительной степени уширяет оперативную способность нашего флота»[674].

Линейный корабль «Император Павел I»

На сей раз — впервые с начала войны — инициатива командующего об активизации основных сил флота встретила поддержку со стороны К. П. Фан-дер-Флита. Находясь под впечатлением случившегося неделей ранее победоносного для англичан боя на Доггер-банке[675], главнокомандующий согласился с «возможностью уделения части наших главных сил для обеспечения тех активных операций флота, кои не идут в ущерб выполнению последним его главной задачи» и поддержал ходатайство Н. О. фон Эссена[676]. 29 января (11 февраля) «добро» ставки было получено, хотя штаб главковерха оговорил свое разрешение традиционным требованием оградить эти линкоры «от риска боевой встречи со значительно превосходящими силами противника»[677]. Однако повлиять на деятельность Балтфлота в завершающейся кампании это обстоятельство уже не могло: развертывание корабельного отряда заграждения для последней в этой навигации минной постановки началось двумя днями ранее.

Таким образом, короткая кампания 1914 г. дает пример трансформации характера действий Балтийского флота: от пассивного ожидания вторжения превосходящих сил неприятеля в Финский залив — к единичным попыткам оспорить господство противнику в открытой части моря, а затем к захвату оперативной инициативы на театре. «Кампания 1914 года, — справедливо замечает М. А. Петров, — представляет собой отдельный и светлый период в истории Балтийского флота, когда последний, будучи исключительно слаб, как он не был слаб потом, имел наиболее крупный стратегический успех». Однако происходило это на фоне «борьбы тенденций активной и пассивной обороны, сначала не слишком заостренной, а потом принимавшей все более и более острые формы…»[678].

Что же касается действий на неприятельских морских сообщениях, то в кампанию 1914 г, единственной формой применения сил Балтфлота по нарушению коммуникаций являлась минно-заградительная операция на подходах к некоторым неприятельским портами (Мемель, Данциг) и в узлах коммуникаций в южной части моря. Легкие надводные силы боевых действий на сообщениях противника не вели. Устаревшие подводные лодки русского флота, целеустремленные на борьбу с боевыми кораблями, не смогли создать сколь-нибудь ощутимого напряжения на коммуникациях противника: по оценке начальника Адмирал-штаба адмирала Х. фон Хольцендорфа, «действия вражеских подводных сил в Балтийском море, вследствие слабых возможностей материальной части русских подводных лодок, в первые месяцы войны были почти незаметны»[679]. В результате, несмотря на некоторые потери, германское судоходство осуществлялось почти как в мирное время. Специальных мер по обороне коммуникаций противник не принимал, ограничиваясь действиями и мероприятиями в рамках противоминной обороны не театре.

2.3. РАСШИРЕНИЕ МАСШТАБОВ БОРЬБЫ НА ГЕРМАНСКИХ МОРСКИХ КОММУНИКАЦИЯХ (КАМПАНИЯ 1915 г.)

В кампанию 1915 г. флот Балтийского моря вступил в обстановке, которая по сравнению с началом войны существенно изменилась в благоприятную сторону. Вопреки ожиданию российского верховного командования и военно-морского руководства, германцы так и не обнаружили намерения с боем прорываться в Финский залив и рисковать Флотом открытого моря, имея в тылу господствующий в Северном море британский Гранд Флит, В свою очередь российский Балтфлот, опираясь на центральную минно-артиллерийскую позицию, выдвинул районы базирования части сил на запад — в Моонзунд и Або-Аландский район, расширив свою операционную зону до линии Ирбенский пролив, северная оконечность о. Готланд, Аландские острова.

Потери, понесенные противниками в предыдущей кампании (приложения 21, 22), были невелики и не изменили сколь-нибудь значительно соотношение сил на Балтийском театре. Куда существеннее на соотношение сил влияло пополнение русского флота новыми кораблями: в дополнение к четырем дредноутам типа «Севастополь», которые к июлю завершили испытания всех механизмов и прошли курс стрельб, в течение кампании 1915 г. вступили в строй два новых эсминца («Победитель» и «Забияка»[680]), а также три большие подводные лодки («Барс», «Вепрь» и «Гепард»), образовавшие новый 1-й дивизион подводной дивизии под командованием капитана 2 ранга В. Ф. Дудкина[681]. К английским подводным лодкам «E1» и «E9», прорвавшимся в Балтийское море и поступившим в оперативное подчинение командованию Балтфлота в октябре 1914 г., присоединились в 1915 г. «E8» (в августе), «E18» и «E19» (в сентябре)[682].

1-я бригада линейных кораблей Балтийского моря. На переднем плане «Гангут» (Гельсингфорс, июнь 1915 г.)

Подводные лодки «Пескарь», «Кайман» и «Барс» у борта спасательного судна «Волхов»

Подвергся изменениям и боевой состав флота — были сформированы два оперативных объединения (в терминах того времени — «высших соединения»). К началу кампании 1915 г. в соответствии с новым боевым расписанием Балтийского флота была учреждена минная оборона, а в июле эскадра. В состав эскадры (вице-адмирал Л. Б. Кербер) вошли 1-я и 2-я бригады линейных кораблей и обе бригады крейсеров. Минная оборона Балтийского моря (вице-адмирал В. А. Канин, с июля контр-адмирал А. С. Максимов) состояла из минной дивизии (сформирована из прежних 1-й и 2-й минных дивизий), развернутая из бригады дивизия подводных лодок, отряд минных заградителей и созданная в июне дивизия траления. Был сформирован, кроме того, отряд транспортов[683].

Л. Б. Кербер

Корабельная группировка гросс-адмирала принца Генриха Прусского, несмотря на пополнение устаревшими броненосными крейсерами «Роон» и «Принц Генрих», переданными из состава 3-й «разведывательной группы» Флота открытого моря, полуфлотилией эскадренных миноносцев и большой подводной лодкой[684], уступала русскому Балтфлоту, Соотношение сил несколько изменилось в пользу немцев в июле, с переводом на Балтику 4-й эскадры линкоров-додредноутов вице-адмирала Э. Шмидта (пять кораблей типа «Виттельсбах» и два типа «Брауншвейг») и 8-й флотилии эскадренных миноносцев фрегаттен-капитана П. Хундертмарка (11 единиц)[685]. Кроме того, при необходимости германские морские силы Балтийского моря могли быть многократно усилены соединениями Флота открытого моря путем межтеатрового маневра через Кильский канал. Напомним, что после завершенной незадолго до начала войны модернизации канала он стал доступен кораблям всех классов и типов, причем две эскадры линейных кораблей (16 вымпелов) могли быть переведены за семь часов[686].

4-я эскадра Флота открытого моря

В кампанию 1915 г. такие перегруппировки сил неоднократно имели место на практике. Так, во второй половине марта для проведения первой же активной акции у побережья Курляндии — поддержки контрнаступления германских войск на Мемель и бомбардировки Полангена — на Балтику были переведены 2-я эскадра линейных кораблей контр-адмирала Ф. Функе (восемь линкоров-додредноутов), 2-я разведывательная группа контр-адмирала Г. Геббингауза (четыре новых малых крейсера) и малый крейсер «Росток» с 3-й и 9-й флотилиями миноносцев под командованием коммодора И. Хартога[687]. Для содействия войскам, наступающим на Либаву, в первых числах мая в оперативное подчинение принцу Генриху были переданы 7-я дивизия линейных кораблей под командованием вице-адмирала Э. Шмидта (четыре старых линкора) и 4-я «разведывательная группа» (четыре малых крейсера) с двумя флотилиями миноносцев под командованием контр-адмирала Г. Шейдта[688].

Видение германским военно-морским руководством обстановки на Балтийском театре, задач и способов их решения аккумулировано в памятной записке командующего морскими силами Балтийского моря от 12 (25) марта 1915 г. (приложение 23). Из содержания документа видно, что достижение цели действий — «мешать намерениям русских вести наступательные действия»— по-прежнему предполагалось обеспечить решением «малых задач активного характера». Однако при этом, в отличие от предыдущей кампании, немецкое командование более реалистично оценивало свои возможности и расписалось в неспособности «помешать выходам неприятельских подводных лодок и минных заградителей из Финского залива для активных операций». Поэтому главную задачу своих морских сил на Балтике германские начальство видело в «наблюдении за русскими водами и терпеливом ожидании благоприятных условий для нападения на неприятельские силы»[689]. Наступательные действия представлялись принцу Генриху и его штабу в форме минных постановок в районах базирования и на маршрутах развертывания Балтфлота и, что особенно интересно, боевых действий подводных лодок в районах боевой подготовки новых линейных кораблей в глубине Финского залива — между Ревелем, Гельсингфорсом и Кронштадтом. Появление последнего тезиса было, очевидно, обусловлено сенсационными успехами подводных лодок в первые месяцы Великой войны, в том числе потоплением крейсера «Паллада» германской лодкой «U26» 28 сентября (11 октября) 1914 г., и совершенной неподготовленностью всех воюющих флотов к эффективному противодействию качественно новой угрозе. Недостоверная информация о базировании союзных подводных лодок на Либаву заставила гросс-адмирала поставить вопрос о необходимости бомбардировки этого порта и даже высадки тактического десанта (от двух батальонов до бригады с усилением) для «основательного разрушения» базы, однако эта идея не встретила понимания ни в Адмирал-штабе, ни у кайзера. Успехи активных минно-заградительных действий русских повлекли за собой постановку противником задачи организации противоминной обороны в своих прибрежных водах. Заметим, что в записке вовсе не упомянуто содействие сухопутным войскам, что выглядит весьма странным в контексте стратегических планов германской главной квартиры, которая предусматривала переход к стратегической обороне на западе и ведение решительных наступательных действий на русском фронте. «Два маятника качались не в такт», — образно заметил И. С. Исаков, характеризуя степень согласованности замыслов высшего армейского и флотского руководства Германии[690].

Справедливости ради отметим, что к началу кампании 1915 г. в германском военно-морского руководстве сложилась весьма многочисленная и влиятельная партия сторонников переноса центра тяжести усилий флота из Северного моря в Балтийское: «Принимая во внимание все возрастающее усиление русского флота, считали, что самые сильные германские эскадры уже весною следовало перевести в Балтику, чтобы сохранить там владение морем; считалось также, что сражения или хотя бы серьезного боя в Северном море следовало избегать, так как боевая мощь германского флота будет настолько ослаблена в бою, что вторжению англичан в Балтийское море тогда нельзя уже будет оказать серьезного сопротивления»[691]. Главным апологетом этой идеи являлся, по-видимому, адмирал Г. фон Поль, который в январе 1915 г. оставил пост начальника Адмирал-штаба, возглавил Флот открытого моря и, по наблюдению А. Лорана, готов был лично вести вверенные ему силы на Балтику[692].

Х. фон Мольтке

Однако убеждение высшего военного руководства Германии в способности армии самостоятельно вывести Россию из войны повлекло за собой сохранение явного диссонанса между стратегическими планами военного и морского командований. Впоследствии О. Гроос назовет «наиболее опасным заблуждением» уверенность германской главной квартиры в том, что «в период… стремительного штурма на Востоке можно обойтись без наступательного вмешательства флота»[693]. Кстати, пренебрежение координацией усилий видов вооруженных сил укоренилось в среде германского военного истеблишмента задолго да начала Великой войны[694]. Еще в 1911 г. на совместном заседании сухопутных и морских генштабистов начальник «большого» генерального штаба Х. фон Мольтке заявил, что он «считает за лучшее, если флот и армия будут оперировать независимо друг от друга в соответствии с их свойствами»[695].

Вместе с тем отметим, что неприятельское командование в целом верно прогнозировало намерения русского флота на кампанию 1915 г. Что касается перспектив активизации основных сил Балтфлота, то гросс-адмирал оценивал их весьма скептически и полагал возможными лишь в «стратегической связи с намерениями англичан». Последние же виделись Генриху Прусскому в виде прорыва британских легких крейсеров через Датские проливы, который, однако, был сколь-нибудь вероятен только после «крупного сражения» между английским и германским линейными флотами в Северном море[696]. Вместе с тем принц Генрих справедливо полагал, что русские продолжат, причем «в увеличенном масштабе», минно-заградительные действия и развернут действия подводных лодок на германских морских сообщениях. В этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что в записке принца Генриха отсутствует в прямой постановке задача обороны коммуникаций.

Причину этого, вероятно, следует искать в том, что оборонять свои балтийские сообщения германцы намеревались не столько морскими силами, сколько дипломатическим путем, используя по существу неблагожелательный нейтралитет Швеции по отношению к России.

Германские суда систематически использовали территориальные воды нейтрального королевства[697], прибегая при этом к услугам шведских лоцманов[698]. Лишь на некоторых участках трассы (Эстрабанкен — Эггергрунд, Симпнеклубб — Архольм, Альмагрундет, Ландсорт, Акребадан и к западу от о. Эланд) навигационно-гидрографические условия этой коммуникационной линии вынуждали немецких судоводителей выходить за пределы спасительной трехмильной прибрежной полосы[699]. Спасительной, потому что российские МГШ, ставка ВГК и особенно Министерство иностранных дел весьма трепетно относились к неприкосновенности шведского нейтралитета.

В этой связи уместно вспомнить о том, что с началом Великой войны российское военно-политическое руководство вынуждено было считаться с возможностью выступления шведов на стороне Центральных держав, которое грозило катастрофическими для России последствиями на Балтийском морском театре военных действий и вообще на северном крыле русского фронта. В этом контексте выглядит вполне объяснимой весьма несдержанная реакция великого князя Николая Николаевича на так называемую «шведскую авантюру» адмирала Н. О. фон Эссена, пресеченную ставкой буквально в последний момент[700].

Напомним, что Швеция в качестве потенциального союзника Германии фигурировала во всех предвоенных оперативных планах морских сил Балтийского моря начиная с 1906 г., при этом российское командование полагало военно-морской потенциал шведов важным фактором обстановки на театре[701]. Опасения по поводу участия шведских вооруженных сил во враждебной коалиции вполне разделялись и «сухопутными» генштабистами. Вероятно, в Санкт-Петербурге были осведомлены о состоявшихся летом — осенью 1910 г. консультациях между начальником германского генштаба Х. фон Мольтке и его шведским коллегой К. Бильдтом. Инициатором контактов выступила германская сторона. Немцы попытались вовлечь Стокгольм в свою военную орбиту, использовав в качестве предлога полученные германским военным агентом сведения о строительстве русскими железной дороги от столицы до финляндского порта Ваза (Вааса) и истолковав этот факт как свидетельство агрессивных намерений Петербурга в отношении Швеции. Любопытно, что в ходе переговоров Х. фон Мольтке счел возможным ввести своих потенциальных союзников в заблуждение относительно германских стратегических планов. Начальник германского генштаба, «забыв» о существовании «плана Шлиффена», обрисовал шведам перспективы войны на одном фронте — между Центральными державами и Россией — и предложил К. Бильдту принять участие в походе на Петербург высадкой десантов на Аландских островах и в Финляндии. Рассудительные шведы воздержались от подписания военной конвенции, однако выразили «принципиальное единодушие» с Германией по многим ключевым военно-политическим вопросам[702].

Поэтому вполне естественно, что в «Записке о силах и вероятных планах наших западных противников», составленной в отделе генерал-квартирмейстера ГУГШ в апреле 1914 г., указывалось: «Швеция — хотя до сего времени и уклоняется от заключения союзного договора с Германией, однако приходится считаться с возможным выступлением ее против России, на что указывает ее недружелюбие, проявляемое в последнее время по отношению к нам»[703]. Операторы генштаба признавали весьма вероятным участие шведских войск в десантной операции противника на побережье Финского залива, учитывалась и вероятность самостоятельной высадки шведами десанта с целью «захвата западного побережья Финляндии»[704].

На этом фоне в первые месяцы войны устойчивость нейтралитета Швеции, который не был инкорпорирован ни в одно из международных соглашений, не был обеспечен гарантиями держав и имел целый ряд других специфических черт[705], представлялась российскому военно-политическому руководству далеко не очевидной. Так, в декабре 1914 г. военно-морской агент в Швеции, Норвегии и Дании капитан 2 ранга В. А. Сташевский сообщал из Стокгольма: «Военная партия Швеции, пользуясь печатью, постепенно выигрывает почву, и к апрелю война более чем вероятна»[706]. О «неопределенном отношении Швеции к нам в настоящее время» писал и адмирал И. К. Григорович в письме министру иностранных дел 19 декабря 1914 г. (1 января 1915 г.)[707]. Известно, что и сами немцы характеризовали шведский нейтралитет как «благожелательный и даже прогерманский»[708]. Характерно, что уже в августе 1914 г. германский генштаб просил статс-секретаря по иностранным делам Г. фон Ягова настаивать на мобилизации шведских вооруженных сил с последующим демонстративным сосредоточением войск вблизи границы с Россией[709].

В 1915 г. отношения между Петроградом и Стокгольмом еще более осложнились в связи с милитаризацией русскими Аландских островов. Весной Балтийский флот начал создавать здесь або-аландскую «шхерную» минно-артиллерийскую позицию с постоянным базированием корабельных сил, что шло вразрез с требованиями сервитута, наложенного на этот архипелаг Парижским договором 1856 г., и серьезно обеспокоило шведскую общественность. По наблюдению известного российского юриста-международника барона М. А. Таубе, «в шведской народной психологии была создана уверенность, что ограничение суверенных прав России на этот архипелаг составляет существенную гарантию безопасности шведской территории»[710]. Хотя меры русских являлись вынужденными и временными, о чем не уставал повторять императорский посланник в Швеции А. В. Неклюдов и с чем в принципе согласилось шведское правительство[711], они спровоцировали в сопредельном королевстве мощную антироссийскую кампанию и активизацию сторонников политического сближения с Германией.

Если в последние месяцы 1914 г. германо-шведские отношения несколько охладились[712] (это было вызвано, главным образом, отказом шведов минировать пролив Эрезунд и пресечь тем самым возможность прорыва английских подводных лодок в Балтийское море, а также транзитом в Россию грузов западных союзников), то весной 1915 г. явно обозначилось политическое сближение Берлина и Стокгольма. Об этом свидетельствовал, в частности, состоявшийся в мае 1915 г. вояж в Берлин авторитетного «активиста» (так именовали себя сторонники присоединения к германскому блоку), родственника и камергера шведской королевы риксмаршала графа Л. Дугласа, предложившего немцам, хотя и неофициально, идею захвата Аландских островов в качестве первой совместной военной акции против России.

Со своей стороны Германия, стремясь извлечь внешнеполитические дивиденды из впечатляющих успехов своего оружия на Восточном фронте, в середине 1915 г. предприняла наиболее мощный за всю войну натиск на нейтралитет Стокгольма. При этом Берлин использовал не только традиционные каналы и способы политического давления, но и средства «неофициальной дипломатии». Так, летом и осенью по инициативе имперского управления по иностранным делам Швецию трижды посетил гамбургский банкир М. Варбург, обрисовавший официальному Стокгольму перспективы германо-шведского военного союза. В качестве компенсации за вступление в войну шведам предлагались германское содействие в распространении шведского влияния на малые прибалтийские государства, возвращение Аландских островов и создание буферного с Россией Финляндского государства. Однако шведскому министру иностранных дел К. Валленбергу, который явно не относился к лагерю воинствующих «активистов», более импонировала роль посредника в мирных переговорах между Германией и Россией, и военные инициативы Берлина были по обыкновению отклонены.

Альтернативный план вовлечения Швеции в войну был предложен в августе 1915 г. германским морским атташе в Скандинавии капитаном цур зее Р. фон Фишер-Лоссайненом. Автор проекта полагал, что катализатором вооруженного выступления шведов могла бы послужить высадка на Аландские острова пятитысячного немецкого десанта, усиленного подготовленными в Германии подразделениями финских добровольцев. Участие последних должно было придать высадке характер не германской оккупации, а первого акта национально-освободительной войны финского народа, что не могло не вызвать сочувствия со стороны шведской общественности и официального Стокгольма, а также спровоцировало бы восстание в собственно великом княжестве. Аргументы Р. фон Фишера-Лоссайнена показались убедительными с политической точки зрения рейхсканцлеру Т. фон Бетману-Гольвегу, поддержал идею и начальник морского кабинета кайзера адмирал Г. фон Мюллер. Военные же аспекты «аландской экспедиции» 11 (24) августа были обсуждены начальником «большого» генштаба Э. фон Фалькенхайном и руководителем Адмирал-штаба Г. Бахманом. Военачальники были единодушны в том, что германские вооруженные силы не располагают свободными ресурсами для самостоятельного вторжения на Аланды. Вопрос о десантной операции немецкое военное руководство поставило в прямую зависимость от участия в ней шведских войск, что заставило имперскую дипломатию активизировать свои усилия на скандинавском направлении[713].

Г. фон Мюллер

Т. фон Бетман-Гольвег (слева) и Г. фон Ягов

В ноябре германцы еще раз озвучили «аландский вопрос» на сей раз устами принца Макса Баденского, кузена шведской королевы Виктории[714]. Целью его миссии являлась подготовка военной конвенции, предусматривавшей наступление шведских войск, усиленных германским армейским корпусом, на Петроград. Однако ни король Густав V, ни премьер-министр Я. Хаммаршельд, ни министр иностранных дел не сочли предложенные Берлином компенсации достаточными для того, чтобы пожертвовать преимуществами нейтрального статуса и ввязаться в войну с Россией, а значит и с Англией, нападения которой в Стокгольме особенно опасались. Сыграло свою роль и категорическое неприятие шведским генштабом требования Берлина о подчинении в случае войны шведской армии германскому верховному командованию и, более того, включении шведских дивизий в состав германских корпусов[715].

К исходу 1915 г. германское руководство окончательно убедилось в решимости шведов сохранить свой нейтралитет. Да и в самом Берлине все громче звучали голоса политиков, считающих, что Швеция полезнее для Германии в качестве благожелательного нейтрала и экономического партнера, нежели в качестве союзника. Лишним подтверждением прогерманского характера нейтралитета шведов стало последовавшее в декабре 1915 г. запрещение иностранным (читай — английским) подводным лодкам заходить в свое территориальное море, лишившее британцев возможности наращивать группировку подводных сил на Балтике.

Военное же командование Второго рейха и ранее с некоторым скептицизмом оценивало способность немногочисленной шведской армии (по штатам военного времени — около 100 тыс. человек[716]) вести длительные и широкомасштабные военные действия. Как явствует из официального германского описания балтийских кампаний 1916–1918 гг., на реальную военную помощь шведов при высадке на Аландские острова немцы не рассчитывали[717]. 14 (27) сентября 1916 г. первый генерал-квартирмейстер кайзеровской главной квартиры генерал Э. Людендорф в разговоре с известным шведским прогерманским публицистом С. Хедином заметил, что вступление Швеции в войну уже не имеет военного значения[718]. Поэтому весьма вероятно, что инициативы Берлина имели не столько военный, сколько политический характер и преследовали цель поддержать в шведах враждебность по отношению к России. Однако в Петрограде и Могилеве полагали совершенно неуместным лишний раз «нервировать» нейтральных соседей и с особым вниманием относились к неприкосновенности нейтралитета Швеции.

Со своей стороны российская ставка оставила главную задачу Балтийского флота без изменений: не допустить прорыва германских морских сил в восточную часть Финского залива, т. е. обеспечить безопасность морских подступов к столице. Ядро линейных сил по-прежнему предписывалось беречь для сражения на центральной минно-артиллерийской позиции, за пределами которой разрешалось применять только крейсера, эскадренные миноносцы, подводные лодки и минные заградители с прикрытием в виде полубригады старых линейных кораблей. Одновременно флоту предписывалось удерживать в своих руках Моонзунд, не допускать проникновения неприятельских морских сил в Рижский залив и по мере формирования або-аландской позиции мешать действиям противника в Ботническом заливе[719].

Нетрудно заметить, что у русских, как и у германцев, оперативный план Балтийского флота не был согласован с намерениями высшего сухопутного командования. Весьма характерный факт: в записке генерал-квартирмейстера Штаба ВГК генерала от инфантерии Ю. Н. Данилова «по вопросу о нашем стратегическом положении и дальнейших задачах на Западном фронте» от 3–5 (16–18) января, положения которой легли в основу стратегического замысла ставки на кампанию 1915 г., задачи военно-морских сил не сформулированы вовсе[720]. Видимо, поэтому план кампании вырабатывался без участия военно-морского командования, что, строго говоря, противоречило духу и букве «Положения о полевом управлении войск в военное время» 1914 г. даже при всех недоработках «флотских» статей этого документа. Достаточно сказать, что в совещании, состоявшемся 4 (17) января 1915 г. в штабе Северо-Западного фронта для определения целей и задач действий войск, представители флота участия не принимали[721], хотя решение главной задачи — овладения Восточной Пруссией — предполагало перенос центра тяжести борьбы именно на приморское крыло фронта. Верховное и фронтовое командование продолжало смотреть на Балтийский флот лишь как на вспомогательное средство обороны побережья Финского залива и столицы, хотя в сложившейся на театре оперативной обстановке имелись возможности для содействия флота и наступательным операциям сухопутных войск — например, демонстративных действий для сковывания резервов и отвлечения сил неприятеля с главного направления. Таковые демонстрации, безусловно, были выполнимы только при условии эффективного разведывательного обеспечения сил. Однако убедительные успехи, достигнутые вторым (радиотелеграфным) флагманским минным офицером штаба командующего флотом старшим лейтенантом И. И. Ренгартеном (добывание радиоразведывательной информации), начальником службы связи контр-адмиралом А. И. Непениным (обработка радиоразведывательных материалов и ведение разведобстановки) и их подчиненными, обеспечивали своевременное обнаружение противника, а в некоторых случаях и выявление его замысла[722]. Очевидно, что результативная деятельность органов радиоразведки в известной мере гарантировала действующие в Южной Балтике корабельные силы от соприкосновения с превосходящим неприятелем — соединениями Флота открытого моря.

Вице-адмирал В. А. Канин, вступивший в должность командующего флотом после смерти Н. О. фон Эссена в мае 1915 г., начал свою деятельность на новом посту с представления в ставку через главкома 6-й армии ходатайства о разрешении использовать вне акватории Финского залива новые линейный корабли или хотя бы головной «Севастополь» в единственном числе. «Это необходимо, — докладывал командующий, — для поддержания духа в личном составе, которому в огромной массе могут быть непонятны те мотивы, которые обрекают наши лучшие и сильнейшие корабли на оперативное бездействие»[723]. Озабоченность В. А. Канина (по наблюдению компетентного современника — «очень рассудительного, спокойного и опытного моряка»[724]) морально-психологическим состоянием вверенного ему личного состава имела под собой все основания: менее чем через полгода прозвенит первый тревожный звонок — коллективное неповиновение матросов крейсера «Россия» в сентябре, линкора «Гангут» и крейсера «Рюрик» в октябре 1915 г.[725]. «Это — результат нашей бездеятельности… Вот где бедствие настоящее…», — записал в своем дневнике по поводу событий на «Гангуте» И. И. Ренгартен[726], активно ратовавший за повышение оперативной активности Балтфлота.

Кстати, подобные идеи имели в офицерской среде весьма широкое хождение. Вот, например, что писал в одном из частных писем флаг-капитан по оперативной части штаба флота капитан 1 ранга А. В. Колчак: «Наступательной тенденции нет ни у кого, все помыслы направлены на «сохранение кораблей», нельзя, изволите ли видеть, рисковать ими… Флот находится в маразме, нужно немедленно извне заставить его начать действовать»[727]. П. Новосильцев вспоминал об «общем недовольстве» командного состава минной дивизии: «Все без исключения испытывали глубокое разочарование. Совсем другого ожидали от войны на море… Армия дралась, а флот топтался на месте. Было больно и обидно… Всем хотелось настоящей боевой работы…»[728].

В. А. Канин, кроме того, напоминал вышестоящему командованию, что в связи с вступлением в строй бригады русских дредноутов немцы перевели на Балтику эскадру линейных кораблей из состава Флота открытого моря, что требовало более основательного оперативного обеспечения наших минно-заградительных действий.

Однако штаб главковерха оставался при своей точке зрения о недопустимости риска новыми линкорами, неизменно подтверждая требование не отвлекать основные силы флота от обороны морских подступов к столице. Поэтому в очередной директиве командующему Балтийский флотом от 11 (24) мая 1915 г. № 3576 главнокомандующий 6-й армией еще раз указал на «обеспечение» Финского залива как на главную задачу флота[729]. Впрочем, для оперативного прикрытия легких сил, действующих в средней и южной Балтике, допускалось использовать линкоры 2-й бригады, но и их следовало предохранять от малейшего риска. Таким образом, командующий по-прежнему вынужден был вести борьбу, еще более обострившуюся в связи с наступлением противника в Курляндии, не вводя в дело главные силы. «Канин хочет вывести в море «Севастополь», но при нашей мизерной защите подводными (так в документе. Следует, по-видимому, читать «защите от подводных лодок». — Д. К.) это опасно», — писал начальник штаба главковерха Н. Н. Янушкевич военному министру В. А. Сухомлинову 23 мая (5 июня) 1915 г.[730].

19 июня (2 июля) 1915 г. у о. Готланд 1-я бригада крейсеров под командованием контр-адмирала М. К. Бахирева («Адмирал Макаров», «Баян», «Олег» и «Богатырь»), наведенная на противника по данным радиоразведки, нанесла поражение германскому корабельному отряду коммодора И. Карфа (малый крейсер «Аугсбург», минный заградитель «Альбатрос» и три миноносца), вынудив выброситься на берег неприятельский заградитель[731] (приложение 24). В тот же день в южной части моря, у Нойфарвассера, один и из немногих крупных кораблей германского флота на Балтике броненосный крейсер «Принц Адальберт» под флагом командующего «разведывательными силами» контр-адмирала А. фон Хопмана был торпедирован британской подводной лодкой «E9» (коммандер М. Хортон) и получил тяжелые повреждения[732]. Успех русских у Готланда весьма масштабное по меркам Балтийского театра событие — стал своеобразным рубежом в борьбе на Балтике в кампании 1915 г. и имел серьезные последствия. Наиболее важным из них стало начало серии активных операций и боевых действий германских морских сил (в том числе соединений Флота открытого моря) с целью овладения Рижским заливом. Причем эти действия, оперативная и тем более стратегическая целесообразность которых выглядит весьма сомнительной, были предприняты в значительной мере для «восстановления авторитета» и «исправления положения» на Балтике.

М. К. Бахирев

Крейсер «Баян»

Минный заградитель «Альбатрос» на камнях у о. Готланд после боя с русской 1-й бригадой крейсеров 19 июня 1915 г.

Июльские успехи М. К. Бахирева и М. Хортона дали командующему Балтфлотом повод для очередного возбуждения вопроса об использовании новых линкоров вне Финского залива. Состоявшееся по этому поводу совещание под председательством главковерха было, по свидетельству Д. В. Ненюкова, продолжительным и бурным: «Генерал Данилов доказывал, что если флот, при существующей обстановке, одержит даже блистательную победу, то это не изменит общего стратегического положения, и, наоборот, в случае его поражения армии придется выделить из своего состава два или три корпуса для защиты подступов к столице, что может иметь катастрофические последствия для фронта»[733]. В результате великий князь Николай Николаевич принял компромиссное решение, предложенное начальником ВМУ ставки[734], и отдал командующему флотом в полное распоряжение один дредноут. Вот что писал по этому поводу начальник военно-морского управления штаба 6-й армии капитан 2 ранга В. М. Альтфатер начальнику штаба командующего Балтфлотом контр-адмиралу Н. М. Григорову: «Вероятно, флот в претензии на меня, что я не мог исхлопотать предоставление в распоряжение командующего флотом дредноутов. Лично я вполне уверен, что командующий не подвергнет их напрасному риску, но базироваться на такой уверенности здесь не желают, и с меня потребовали определенные ответы на следующие вопросы: 1. Есть ли риск для 1-й бригады (линейных кораблей. — Д. К.) в случае активных действий подвергнуться если не уничтожению, то значительному ослаблению ее боеспособности? 2. В случае вывода из строя временно 1-й бригады могут ли оставшиеся три корабля обеспечить в полной мере восточную часть залива? 3. Может ли 1-я бригада в случае успеха обеспечить Рижский залив от проникновения туда неприятеля? На эти вопросы я по чистой совести ответил: на первый — риск есть, на второй — не могут, на третий — обеспечить не может, может только задержать. Тогда решение оставить дредноуты в резерве было оставлено в силе. Тем не менее, основываясь на телеграмме командующего флотом, где он считает два дредноута и два «Андрея» (линкоры типа «Андрей Первозванный». — Д. К.) достаточной силой для обороны Финского залива, мне удалось отдать в полное распоряжение командующего флотом один дредноут (считается, что один может выйти из строя по разным причинам). Лично думаю, что это может обеспечить командующего флотом при крейсерских операциях, когда инициатива будет на нашей стороне или когда внимание противника будет ослаблено или отвлечено…»[735].

Состоявшееся в августе 1915 г. переподчинение флота Балтийского моря главнокомандующему армиями образованного Северного фронта генералу от инфантерии Н. В. Рузскому принципиально не отразилось на перечне и содержании задач Балтийского флота. Директивой главкома от 8 (21) августа № 1292 (приложение 25) главная задача флоту по-прежнему определялась как «недопущение противника к востоку от главной морской позиции». Предписывалось, кроме того, прочно удерживать Моонзундский и Або-Аландский районы, а также «всеми мерами затруднить» действия неприятеля, в первую очередь десантные, в Рижском заливе. По существу, важнейшим новшеством в директиве стало разрешение «пользоваться двумя кораблями 1-й бригады линейных кораблей, не испрашивая на то всякий раз ВЫСОЧАЙШЕГО разрешения»[736]. В директиве содержатся и первые, хотя и весьма расплывчатые, указания на «активные действия», не идущие «в ущерб главной задаче», что, очевидно, стало следствием благоприятных изменений в стратегической обстановке на Восточном фронте вообще и на Балтийском морском театре в частности. В первой половине года вследствие недостатка сил, пригодных для действий на коммуникациях, а также пребывания на театре значительных сил неприятельского флота, сосредоточенных для проведения серии операций по овладению Рижским заливом, задача нарушения морских перевозок противника Балтфлоту в прямой постановке не формулировалась. Теперь же августовское фиаско немцев в Рижском заливе и последовавшее вслед за этим возвращение в Северное море соединений Флота открытого моря, отказ противника от активных действий в средней и северной частях Балтики и, наконец, пополнение русского флота новыми эсминцами и подводными лодками позволили командованию флота пере-нести вопрос о воздействии на неприятельские сообщения в практическую плоскость.

К решению задачи нарушения коммуникаций противника были привлечены подводные лодки и надводные корабли — крейсера и эскадренные миноносцы.

Район боевых действий подводных лодок включал в себя всю акваторию театра: малые лодки действовали в Ботническом заливе позиционным способом, а новые лодки типа «Барс» и английские типа «E» оперировали в центральной и южной частях моря. Большие лодки осуществляли одиночные крейсерства продолжительностью до 17 суток (в среднем 8 — 10 суток) в районах м. Дагерорт — о. Фемарн — маяк Гиедзер — Фальстербо — м. Аркона, м. Аркона — Риксгефт и у Либавы. Средние коэффициенты оперативного напряжения («полезного использования») подводных лодок составили 0,33 для больших лодок и 0,11 для малых[737]. Максимальный показатель 0,41 принадлежит английской лодке «E9» (коммандер М. Хортон), совершившей 18 боевых походов общей продолжительностью 108 суток[738].

С оперативной точки зрения представляет интерес практика вывода нескольких подводных лодок (в 1915 г. — до трех) в районы, нарезанные с расчетом воздействия на неприятельскую коммуникацию одновременно на нескольких ее участках. Кроме того, командирам английских лодок представлялось право маневрировать позициями в зависимости от складывающейся обстановки, Российским же лодкам назначалась единственная позиция (без запасной), что стало существенным недостатком организации применения подводных сил Балтфлота в кампанию 1915 г.

Английская подводная лодка «E9»

Командованием Балтийского флота предпринимались попытки управления подводными лодками в море, а именно корректировки боевых задач, изменения районов боевого предназначения и наведения лодок на противника, обнаруженного другими силами и средствами. Если в течение первого года войны информация на подводные лодки передавалась, как правило, непосредственно постами службы связи[739], то с осени 1915 г. практиковалось управление лодками по радио с берегового командного пункта с назначением сеансов связи. Однако организовать устойчивое, непрерывное и оперативное управление подводными лодками так и не удалось из-за весьма ограниченных возможностей существовавших в то время станций «беспроволочного телеграфа». Лодочные приемники и передатчики обеспечивали надежную связь с берегом на расстоянии, как правило, не более 100 миль, что лишало командование флота возможности управлять подводными лодками на удаленных коммуникациях[740].

М. Хортон

Крейсер «Олег»

Новой формой применения сил флота на коммуникациях противника стали набеговые действия надводных кораблей в составе тактических групп. В 1915 г. эти действия носили эпизодический характер, их район ограничивался северной частью театра. 15–16 (28–29) октября 1-я бригада крейсеров контр-адмирала М. К. Бахирева («Адмирал Макаров», «Баян», «Олег» и «Богатырь») в сопровождении пяти эсминцев 7-ro дивизиона (капитан 2 ранга В. К. Кедров) совершила рейд в Ботнический залив, в ходе которого было осмотрено несколько нейтральных судов и захвачен германских пароход «Фраскати» (1750 брт). Показательно, что в это время в Лулео находилось до 20 немецких судов с грузом руды, но шведские власти, предупрежденные о появлении русских кораблей капитанами нейтральных пароходов, задержали выход германских транспортов[741]. 7–8 (20–21) декабря «полудивизион особого назначения» (эсминцы «Генерал Кондратенко», «Сибирский стрелок», «Пограничник» и «Охотник») под командованием капитана 2 ранга К. В. Шевелева произвел безрезультатный поиск неприятельских судов в Оландсгафе и Ботническом заливе[742]. Любопытно, что в первом случае командованием флота была предпринята попытка организации оперативного взаимодействия разнородных сил: для прикрытия поисковой группы и попутно для «действий против торговли немцев со Швецией» в пролив Южный Кваркен были развернуты подводные лодки «Дракон» и «Кайман». Однако последние из-за шторма опоздали с занятием позиций и действовали самостоятельно, при этом подводная лодка «Кайман» (старший лейтенант И. В. Мессер) захватила германское грузовое судно «Шталек» (1127 брт)[743].

Подводная лодка «Кайман»

Продолжались и постановки активных минных заграждений. Если весной и летом активные заграждения выставлялись только у побережья Курляндии в целях, главным образом, борьбы с боевыми кораблями противника[744], то осенью, с наступлением темных и продолжительных ночей, командование флота решило использовать минное оружие и для нарушения неприятельских морских сообщений между Килем, Данцигом и Либавой. Не рассчитывая более на достижение оперативной внезапности минных постановок в операционной зоне противника и на отсутствие противодействия с его стороны, командование флота предполагало добиться успеха за счет стремительности и широкого масштаба минно-заградительных действий, планируя комбинировать их с нанесением артиллерийских ударов по Кольбергу, Рюгенвальде, Штольпмюнде, Засницу и другим пунктам на германском побережье. Первоначальный замысел командования Балтфлота предусматривал постановку с крейсеров, эсминцев и минного заградителя в общей сложности до 200 мин преимущественно у побережья, с тем чтобы вытеснить неприятельские корабли и суда с мелководных прибрежных фарватеров в море под удары подводных лодок. В состав сил оперативного прикрытия наряду с крейсерами, эсминцами и подводными лодками предполагалось включить два линкора-дредноута. Ставка, однако, сочла нецелесообразным подвергать риску основное ядро флота и предложила решать задачу легкими надводными силами и подводными лодками. Новый план предусматривал постановку активных заграждений на подходах к Данцигу и Либаве крейсерами, на путях Либава — Нидден, Риксгефт — Стило, у Либавы и Стейнорта — эскадренными миноносцами, у Брюстерорта, Хелы и в Данцигской бухте — подводными лодками[745].

Подводная лодка «Акула»

В октябре — декабре крейсерами и миноносцами Балтфлота были поставлены три активных минных заграждения: 29 октября (11 ноября) 560 мин к югу от о. Готланд, 23 ноября (6 декабря) 700 мин к юго-востоку от о. Готланд и 3 (16) декабря 150 мин к северо-западу от Виндавы[746]. Первые два заграждения в совокупности предназначались для нарушения коммуникационной линии, связывающей Киль и Данциг с Либавой, третьим заграждением предполагалось сорвать прибрежное судоходство противника между Виндавой и Люзерортом.

При двух первых постановках корабельные отряды заграждения прикрывались группами надводных кораблей, в первом случае и подводными лодками, направленными на маршруты развертывания неприятельских кораблей. При проведении постановок 29 октября (11 ноября) и 23 ноября (6 декабря) командующий флотом, воспользовавшись разрешением главнокомандующего армиями Северного фронта[747], включал в состав сил прикрытия линейные корабли «Петропавловск» (капитан 1 ранга В. К. Пилкин) и «Гангут» (капитан 1 ранга М. А. Кедров), которые под флагом начальника эскадры вице-адмирала Л. Б. Кербера впервые спускались в Южную Балтику[748]. Попытки использования для минных постановок специально оборудованных подводных лодок успехом не увенчались и были свернуты после неполадок с приспособлениями для постановки мин на «Вепре» и «Барсе» и гибели «Акулы» (капитан 2 ранга Н. А. Гудим) в конце ноября[749].

Н. А. Гудим

Результатом действий на германских коммуникациях стало уничтожение или захват 29 грузовых судов суммарной грузовместимостью около 55 тыс. брт[750]. Как видно из приложения 22, наибольших успехов добились подводные лодки, главным образом английские. Последние, как заметит впоследствии британский историк, «вызвали смятение, намного превосходившее их силу»[751]. Наиболее яркое достижение принадлежит «E19» (коммандер Ф. Кроми), которая в боевом походе 15 (28) сентября 31 сентября (13 октября) в районе Дарсерорт — Фальстербо потопила пять неприятельских судов («Вальтер Леонардт», «Германия», «Гуртруне», «Директор Рипперхаген» и «Никомедиа») суммарной грузовместимостью 12307 брт, два судна («Свиониа» и «Лулеа», всего 5008 брт) вынудила выброситься на берег, а по пути в базу захватила в качестве приза шведское судно «Нике» вместимостью 1800 брт, направлявшееся в Германию с грузом руды[752].

Вместе с тем, оценивая итоги боевой работы Балтфлота на морских сообщениях противника, следует иметь в виду, что прямые потери, нанесенные перевозкам жизненно необходимой Германии железной руды, не превысили процента от их объема. Поэтому тезис о влиянии результатов боевой работы Балтфлота на «самую способность» неприятеля вести войну, имеющий широкое хождение в отечественной и отчасти в зарубежной литературе[753], содержит, как нам кажется, некоторое преувеличение. Очевидно, что в кампании 1915 г. Балтийскому флоту с оперативно подчиненной флотилией английских подводных лодок не удалось прервать ни одну из коммуникационных линий противника (транспортировка руды из Швеции и воинские перевозки в юго-восточной части моря) на оперативно и тем более стратегически значимый промежуток времени, хотя германскому судоходству был, бесспорно, нанесен некоторый ущерб. О последнем свидетельствует, в частности, сообщение российского посланника в Норвегии С. Арсеньева в МИД от 2 (15) ноября 1915 r. «Вследствие успешных действий английских подводных лодок в Балтийском море два норвежских пароходных общества прекратили рейсы в германские порты и распродают свои пароходы»[754]. Э. Людендорф (в 1915 г. начальник штаба главного командования на Востоке), характеризуя обстановку на Балтике во время наступления Неманской армии в июле августе, вынужден признать: «Использовать порт Либавы для снабжения войск можно было лишь с большой осторожностью. Русские военные корабли и английские подводные лодки господствовали в восточной части Балтийского моря»[755].

Английские подводные лодки типа «E» в Ревеле

Экипаж «E19» во главе с коммандером Ф. Кроми

Еще одно принципиально важное обстоятельство: потери грузового тоннажа заставили высшее германское военно-морское командование существенно усилить, хотя и на непродолжительное время, корабельную группировку на Балтике за счет ослабления сил, действующих на главном для германцев морском театре — в Северном море. После гибели девяти грузовых судов в октябре 1915 г. и последовавшего следом отказа судовладельцев от регулярного сообщения со Швецией (в письме начальнику Адмирал-штаба адмиралу Х. фон Хольцендорфу от 14 (27) декабря 1915 г. принц Генрих охарактеризовал эту ситуацию как «кризис судоходства») командующий Флотом открытого моря получил приказ о передаче на Балтику малых крейсеров «Берлин» и «Штутгарт», а также 3-й и 5-й, а затем вместо нее 1-й флотилий миноносцев[756].

Вообще, успехи русского флота осенью 1915 г. заставили командование противника откорректировать свои взгляды на роль и место обороны сообщений в боевых действиях на Балтике. Потери, понесенные германским судоходством, заставили немцев безотлагательно принять ряд мер по организации противолодочной обороны (приложение 26). Увеличились масштабы реквизиции рыболовецких и каботажных судов для переоборудования их в эскортные корабли, было организовано патрулирование опасных районов авиацией с аэродромов в Варнемюнде, Штральзунде и Росслине. Специально для борьбы с российскими и английскими лодками на Балтику была направлена подводная лодка «U66»: ее предполагалось использовать совместно с «судном-ловушкой» (речь шла о буксировке лодки в подводном положении, однако на практике этот прием реализовать не удалось)[757].

На повестку дня был поставлен вопрос о введении конвойной системы. В первых числах ноября первые двенадцать германских транспортов в охранении боевых кораблей проследовали от маяка Ландсорт до о. Борнхольм. Некоторые немецкие судовладельцы предлагали поставить подобную практику на постоянную основу, однако эта идея не нашла поддержки со стороны принца Генриха. Последний полагал, что систематическое конвоирование транспортов невыполнимо прежде всего из-за отсутствия потребного количества миноносцев; кроме того, конвой, по мнению командующего, представлял для подводных лодок лучшую цель, нежели одиночное судно. Наконец, не исключалась возможность того, что транспорты, конвоируемые боевыми кораблями, и, что было особенно опасно, скопления судов в районах формирования конвоев будут атаковываться подводными лодками без предупреждения. Командующий учитывал и то, что организовать сквозное конвоирование[758] ему не удастся из-за ограниченной дальности плавания эскортных кораблей; поэтому, как справедливо замечает германский историк, «охрану рудовозов во время длительного перехода по Ботническому заливу надводные силы обеспечить не могли»[759].

Уместно вспомнить и о том, что капитаны и команды торговых судов, имевших разное водоизмещение, размерения и маневренные качества, не были подготовлены к совместному плаванию, особенно ночью и в сложных гидрометеорологических условиях. Многие военно-морские специалисты того времени весьма скептически оценивали способность «купцов» удерживать место в сложных строях и прогнозировали гибель значительной части судов — до 15–20 % — в результате столкновений друг с другом[760].

Но главная проблема состояла в весьма значительном — в среднем на треть[761] сокращении оборачиваемости тоннажа. Столь существенное снижение «продуктивности торгового судоходства» (в формулировке О. Грооса[762]) было обусловлено затратами времени на сбор судов в пунктах формирования конвоев, затягиванием погрузочно-разгрузочных работ при скоплении транс портов в портах, не всегда целесообразным с экономической точки зрения вы бором маршрутов, назначением скорости движения конвоя по самому тихоходному судну и тому подобными факторами.

К слову, воссоздание конвойной системы, изрядно подзабытой со времен каперов парусной эпохи, сопровождалось подобными дискуссиями и в других воюющих державах достаточно вспомнить дебаты в великобританском государственном и военно-морском руководстве между Б. Лоу, М. Хэнки и В. Симсом с одной стороны и Дж. Джеллико, Г. Оливером, С. Николсоном с другой (весной 1917 г. сторонников конвоев энергично поддержал и премьер-министр Д. Ллойд-Джорж)[763] или полемику между российскими адмиралами А. И. Русиным и А. А. Эбергардом[764]. У немцев же возобладала точка зрения Генриха Прусского, и осенью 1915 г. судоводителям было вновь предписано держаться в пределах шведских территориальных вод и проходить открытые участки маршрута по возможности ночью. Во второй половине 1915 г., когда, по выражению принца Генриха, «вражеские подводные лодки научились стрелять», охранение миноносцами было введено лишь для транспортов, осуществляющих воинские перевозки в восточной Балтике, однако и в этом случае недостаток эскортных сил не позволил немцам поставить конвоирование судов на регулярную основу[765].

Таким образом, стратегическая роль действий флота Балтийского моря в кампанию 1915 г. существенно возросла, причину чего следует искать именно в «переносе центра тяжести борьбы на Восточный фронт»[766]. Противник, который впервые активно использовал на Балтике основные силы своего флота, не добился решительного успеха и, более того, в ходе кампании понес ощутимые потери (приложение 22). Российский же флот сделал важный шаг к отходу от сугубо оборонительной идеологии, заложенной в предвоенные планы войны на Балтике, и расширил круг решаемых оперативных задач, некоторые из которых (в том числе нарушение морских коммуникаций противника) имели активный, наступательный характер.

2.4. ДЕЙСТВИЯ РАЗНОРОДНЫХ СИЛ БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА НА НЕПРИЯТЕЛЬСКИХ СООБЩЕНИЯХ В КАМПАНИИ 1916 г

Важнейшим фактором, определившим характер оперативной обстановки на Балтийском морском театре в кампанию 1916 г., стал перенос центра тяжести стратегических усилий германских вооруженных сил на Западный фронт. Крупномасштабных наступательных действий на приморском стратегическом направлении Восточного фронта немцы не вели, не дали сколь-нибудь существенных результатов и летние наступательные операции армий русского Северного фронта. Германский флот, основные силы которого были сосредоточены против англичан и не покидали Северного моря, активности на Балтике не проявлял. Боевые действия на Балтийском театре прибрели характер позиционный борьбы, что дало М. А. Петрову основание назвать балтийскую кампанию 1916 г. «периодом затишья»[767].

Состав противоборствующих группировок военно-морских сил в 1916 г. претерпел значительные изменения. Русский флот Балтийского моря, несмотря на приостановку строительства значительной части крупных надводных кораблей[768], продолжал пополняться легкими силами: в 1916 г. в строй вступили десять эскадренных миноносцев («Азард», «Гавриил», «Гром», «Десна», «Изяслав», «Капитан Изыльметьев», «Лейтенант Ильин», «Летун», «Орфей» и «Самсон») и тринадцать подводных лодок («Волк», «Львица», «Пантера», «Рысь», «Тигр», «Кугуар», «Единорог», «Леопард», «АГ-11», «АГ-12», «АГ-13», «АГ-14» и «АГ-15»)[769], не считая десяти посыльных (сторожевых) судов и шести тральщиков[770]. Группировка английских подводных лодок, в августе выведенная из состава 8-й флотилии и образовавшая самостоятельную «Балтийскую флотилию» во главе с коммандером Ф. Кроми, усилилась четырьмя малыми лодками типа «С». В августе сентябре «C26», «C27», «C32» и «C35» были приведены в Архангельск на буксире, после чего по Северной Двине, Сухоне и Мариинской системе доставлены на Балтику[771].

В преддверии очередной кампании флот был выведен из подчинения главнокомандующему армиями Северного фронта и подчинен Морскому штабу ВГК, образованному 24 января (6 февраля) 1916 г.[772]. Однако, несмотря на долгожданное «освобождение» Балтийского флота от власти ближайшего сухопутного начальства, директива начальника Морского штаба главковерха вице-адмирала А. И. Русина, преподанная командующему флотом вице-адмиралу В. А. Канину 3 (16) марта, мало чем отличалась от предыдущих. Главная задача флота осталась прежней — «не допустить проникновения противника к востоку от главной морской (Нарген-Поркалаудской) позиции в Финский залив». Обеспечивающими задачами объявлялись прочное удержание Або-Аландского и Моонзундского районов, а также «упорное сопротивление» проникновению противника в Рижский залив и, в случае прорыва неприятеля, «всемерное затруднение» его действий внутри залива. Другие задачи формулировались как «активные операции» для «нанесения возможного вреда противнику» и «содействие операциям наших армий». Характерно, что два последних пункта определялись лишь как «возможные» и во всяком случае «не идущие в ущерб главной задаче»[773]. Таким образом, как справедливо заметил Н. А. Данилов, «весь план борьбы с германским флотом имел в своем основании борьбу за дефиле, загражденные минными полями»[774].

Спуск на воду подводной лодки «Кугуар» (май 1916 г.)

Транспортировка британской подводной лодки типа «C» из Архангельска в Кронштадт

Сугубо оборонительный характер действий основных сил Балтийского флота в кампании 1916 г. дал многим современникам, а впоследствии и исследователям повод упрекнуть В. А. Канина в пассивности и безынициативности, которые ярко контрастировали с энергией и предприимчивостью Н. О. фон Эссена. Однако это сопоставление представляется нам не вполне корректным. Важно иметь в виду, что в период командования Н. О. фон Эссена российский флот на Балтике не имел сколь-нибудь серьезного противника, в то время как В. А. Канину уже через два месяца после вступления в должность командующего пришлось иметь дело с крупными силами германского флота Открытого моря, предпринявшего серию операций с целью овладения Рижским заливом. Прорыв неприятеля через Ирбенский пролив в августе 1915 г. показал, в условиях отсутствия у русских сопоставимой с противником корабельной группировки погасить наступательный импульс соединений германских дредноутов может лишь глубоко эшелонированная и хорошо оборудованная система оперативной обороны. Создание на театре таковой системы и стало основным содержанием деятельности Балтийского флота.

Кроме того, события августа 1915 г. лишили В. А. Канина иллюзий относительно решимости великобританского флота в нужный момент оказать помощь русским союзникам активными действиями в Северном море: просьба Петрограда «принять какие-либо… меры, облегчающие давление немцев на Ригу», осталась тогда без последствий. Весной 1916 г. наше командование получило еще одну возможность убедиться в том, что на помощь англичан в тяжелую годину рассчитывать не приходится. В начале апреля российский морской министр, имея в виду возможность активизации неприятеля вследствие «крайне выходных немцам условий льда в Рижском заливе», обратился к своему британскому коллеге с просьбой о «самых энергичных демонстрациях» английского флота в Северном море, Скагерраке и Каттегате для «отвлечения внимания противника на запад»[775]. Однако первый лорд адмиралтейства А. Бальфур, адресуясь к И. К. Григоровичу 18 (31) марта 1916 г., уклонился от обещания провести «эффективную военную демонстрацию», аргументировав свой отказ нежеланием «подыгрывать противнику» («to play enemy's game») и подвергать Гранд Флит ударам подводных лодок и миноносцев неприятеля в его «защищенных водах»[776]. Вообще, в кампанию 1916 г. явно обозначилось снижение интереса англичан к Балтийскому театру: окончательно похоронив «балтийский проект» Дж. Фишера и сняв с повестки дня вопрос о форсировании крупными силами Датских проливов и высадке десанта на побережье Померании[777], британское адмиралтейство ограничилось присылкой на Балтику четырех малых подводных лодок.

Таким образом, при новых попытках германского Флота открытого моря оказать массированное давление на Балтике (возможность этого, напомним, никогда не сбрасывалась со счетов ни российской ставкой, ни командованием Балтфлота), В. А. Канину приходилось рассчитывать только на собственные силы, что, очевидно, стало еще одной причиной его «чрезмерной» осторожности.

Однако немцы, особенно после Ютландского сражения 18–19 мая (31 мая— 1 июня) 1916 г., не помышляли об активных действиях на Балтике, ограничившись постановкой своим морским силам оборонительных задач. В меморандуме командующего силами Балтийского моря от 24 марта (6 апреля) 1916 г. задачи эти формулировались следующим образом: «1) предотвратить энергичное выступление русских военно-морских сил, 2) оградить нашу торговлю от больших потерь, 3) не допустить прорыва английских подводных лодок в Балтийское море»[778].

Принц Генрих настаивал на возможно более продолжительном пребывании в западной части Балтики соединений Флота открытого моря и полагал необходимым постоянно держать в Балтийском море линейный крейсер «Фон дер Танн», два старых линейных корабля («Брауншвейг» и «Эльзас»), броненосный крейсер «Роон», три флотилии миноносцев, два дивизиона тральщиков, двенадцать подводных лодок. В случае невозможности перевода на Балтику «Фон дер Танна», способного противостоять русским крейсерам, главком требовал передать в его распоряжение шесть малых крейсеров, из них четыре новых (со 150-мм артиллерией). Однако начальник Адмирал-штаба адмирал Х. фон Хольцендорф, хотя и понимал обоснованность требований балтийского командования, смог удовлетворить лишь малую их часть. Новых крупных кораблей принц Генрих не получил вовсе, к единственному исправному малому крейсеру («Аугсбург») прибавились еще два («Кольберг» и «Страсбург»), в третьей флотилии миноносцев было отказано, количество подводных лодок ограничилось пятью (из них один подводных минный заградитель)[779]. К этому остается добавить, что «Роон» в 1916 г. был выведен из первой линии, а «Брауншвейг» и «Эльзас» имели экипажи сокращенного состава и могли быть использованы только для обороны Либавы.

Х. фон Хольцендорф

Тем не менее командование русского Балтфлота, действуя в духе директивных указаний верховного командования, свое основное внимание сосредоточило на дальнейшем усилении оборонительных рубежей. Главное внимание при этом было обращено на завершение формирования передовой минно-артиллерийской позиции, в основе которой лежало германское минное заграждение, поставленное еще в августе 1914 г. на меридиане маяка Тахкона, а также на усиление обороны Або-Аландского и Моонзундского районов[780]. К исходу кампании 1916 г. система оперативной обороны на Балтийском театре была в основном завершена. В структуре центральной, шхерной и передовой минно-артиллерийских позиций и Красногорско-Кронштадтского, Ревельского, Свеаборгского, Моонзундского и Або-Аландского оборонительных районов с начала войны было выставлено в общей сложности около 25 тыс. мин и установлено 67 береговых артиллерийских батарей, насчитывавших 232 орудия[781]. Устойчивость оперативной обороны обеспечивалась значительной глубиной и эшелонированием рубежей, возможностью комплексного применения разнородных сил флота при решении оборонительных задач, широким использованием минно-артиллерийских позиций, расположение которых увязывалось с рубежами сухопутной обороны.

Созданная оборонительная система подверглась боевому испытанию 28–29 октября (10–11 ноября), когда 11 германских эсминцев 10-й флотилии капитана цур зее Ф. Витинга предприняли попытку набега в западную часть Финского залива с целью уничтожения российских кораблей и бомбардировки Балтийского порта. Непродуманная акция противника, не озаботившегося разведывательным обеспечением ударных сил, закончилась катастрофой гибелью семи миноносцев на минах передовой позиции[782]. «Хорошо, не даром прогулялись», — такую помету сделал Николай II на докладе начальника своего Морского штаба о провале неприятельской авантюры[783].

В кампанию 1916 г. германское командование, для которого с продолжением войны значение морских коммуникаций на Балтике все более возрастало, наращивало интенсивность сообщений со Швецией. По данным российской военно-морской разведки, в конце 1915 начале 1916 г. между шведскими и немецкими портами курсировало свыше 250 германских, шведских и норвежских судов. В апреле (н. ст.) 1916 г. на пути из Швеции в Германию было обнаружено 28 транспортов и в обратном направлении — 21 транспорт, в мае соответственно 109 и 74, в июне — 79 и 76, в июле — 128 и 126, в августе 114 и 94, в сентябре — 138 и 121 и в октябре 126 и 100. Одновременно противник осуществлял войсковые перевозки в интересах действующей в Курляндии Неманской армии[784].

Полученные МГШ агентурные сведения свидетельствовали о заключении между Швецией и Германией специального соглашения, согласно которому шведский флот (командующий контр-адмирал В. Дюррсен, с 1916 г. — контр-адмирал К. Эренсвэрд[785]) брал на себя обязательство обеспечивать охранение германских судов боевыми кораблями в пределах своих территориальных вод. Кроме того, разведывательное отделение штаба Балтфлота располагало информацией о том, что шведы передавали в германский Адмирал-штаб ценные сведения, касавшиеся присутствия российских и английских кораблей у своего побережья[786]. Для немцев столь деятельное содействие со стороны «благожелательно нейтрального» Стокгольма было как нельзя кстати, поскольку германский флот на Балтике испытывал ощутимый недостаток в эскортных силах, хотя в кампанию 1916 г. именно задача обороны морских коммуникаций стала для него главной.

Для ее решения гросс-адмирал принц Генрих Прусский развернул подвижные корабельные дозоры между южной оконечностью о. Готланд и южной оконечностью о. Эланд, между о. Борнхольм и маяком Утклиппан, к западу от м. Аркона и вдоль померанского побережья против Данцигской бухты, у Мемеля, Либавы и Виндавы. Несение дозорной службы возлагалось на миноносцы и сторожевые суда (вооруженные рыболовецкие траулеры и малые каботажные пароходы), а поддержка дозоров — на немногочисленные крейсера «разведывательных сил Балтийского моря» вице-адмирала Ф. Шульца, подводные лодки и авиацию.

Однако главным новшеством, реализованным немцами при организации обороны морских коммуникаций, стало введение конвойной системы. В марте 1916 г. Адмирал-штаб, который фактически руководил всем торговым судоходством на Балтике через союз гамбургских судовладельцев, ввел в действие специальное положение об охране судоходства в Балтийском море. Документ предусматривал организацию с 25 марта (7 апреля) системы конвоев на обеих основных коммуникационных линиях трассе вдоль побережья Швеции и коммуникации в южной и юго-восточной частях театра, по которой осуществлялись воинские перевозки.

Конвои из портов Германии в Швецию должны были оправляться три раза в неделю и с такой же периодичностью — в обратном направлении. Пунктами формирования конвоев были определены Либава, Свинемюнде, район плавучего маяка Гиедзер (в западной части моря, приблизительно на меридиане Ростока) и южный выход из пролива Кальмарзунд. В последних двух пунктах предусматривалась зональная оборона районов формирования конвоев радиусом до трех миль силами эскортных кораблей. Отдельно охранялся железнодорожный паром Зассниц — Треллеборг, являвшийся одной из основных артерий шведско-германской торговли. Транспортным судам разрешалось присоединяться к каравану по пути следования, для чего требовалось предварительно запросить согласие командира эскорта. К положению прилагались таблицы времен переходов конвоев, инструкции командиру эскорта, памятка капитанам транспортов и элементарные правила уклонения от подводных лодок и торпед. В целях маскировки судам рекомендовалось закрасить все знаки национальной принадлежности. Еще раньше — во второй половине 1915 г. — началось вооружение транспортов артиллерией.

В 1916 г., который германский морской историк М. Бастиан назвал «годом ярко выраженной партизанщины», немцам пришлось мобилизовать «все средства и средствишки, которые только можно было использовать при отсутствии мощных боевых средств»[787]. Для непосредственного охранения конвоев немцы смогли сформировать одиннадцать эскортных корабельных групп (по три вооруженных траулера в каждой), сведенных в полуфлотилии с базированием в Свинемюнде, Либаве и Варнемюнде. Командование всем соединением — «флотилией охраны торгового судоходства» — было возложено на фрегаттен-капитана П. Вольфрама[788]. Но этих сил было явно недостаточно, и на первых порах принцу Генриху пришлось ограничиться охранением судов только до момента их входа в шведские территориальные воды. Участки, на которых германские транспорты вынуждены были выходить за пределы трехмильной прибрежной полосы, могли патрулироваться только одним судном-ловушкой[789].

Летом 1916 г. германское правительство, обеспокоенное проблемой обеспечения бесперебойного импорта стратегического сырья, выделило для перевозок железной руды из Швеции дополнительно три десятка крупных транспортных судов, доукомплектованных личным составом военного флота. 23 июня число еженедельных конвоев из Свинемюнде к Ландсорту увеличилось с трех до шести, что, естественно, привело к предельному росту напряжения эскортных сил. Поскольку пополнения корабельного состава ждать было уже неоткуда (в строй морских сил Балтийского моря вступили лишь несколько новых тральщиков типа «M»[790]), германскому командованию пришлось свернуть конвойную службу в юго-западном «углу» Балтики. Теперь в водах к западу от м. Аркона боевые корабли сопровождали только паром, курсирующий между о. Рюген и побережьем Швеции.

Таким образом, оперативная обстановка, складывавшаяся на Балтике в кампанию 1916 г., а также значительное усиление миноносных и подводных сил создали благоприятные условия для организации широкомасштабных действий на германских морских коммуникациях. Несмотря на то, что военно-экономическое значение перевозок шведской руды в Германию было вполне осознано русской главной квартирой[791], в упоминавшейся выше директиве командующему флотом Балтийского моря от 3 (16) марта начальник Морского штаба главковерха вице-адмирал А. И. Русин не счел нужным внести нарушение неприятельских сообщений в число задач флота на кампанию, ограничившись упоминанием о «возможных активных операциях» и «нанесении противнику возможного вреда»[792]. Ставка, таким образом, проигнорировала ценный опыт предыдущей кампании на Балтике. «Хотя субмарины доказали свою высокую эффективность в борьбе с торговым судоходством между шведскими и немецкими портами (выделено мной. — Д. К.), атаки грузовых судов не были включены в число официальных задач подводных лодок Балтийского флота. Основной акцент был сделан на уничтожение неприятельских военных кораблей», — справедливо замечают авторитетные зарубежные исследователи[793].

Заметим, что желание во что бы то ни стало избежать недоразумений с официальным Стокгольмом и лишний раз не провоцировать шведских «активистов» стало одной из основных причин весьма сдержанного отношения российского правительства к предложению союзников о формальном объявлении блокады балтийского побережья Германии.

Вопрос об объявлении блокады, организацию которой предполагалось передать на усмотрение российского морского командования, был возбужден по инициативе французского правительства в октябре 1915 г., после первых успехов английских подводных лодок в борьбе с германским судоходством на Балтике. Против выступило британское адмиралтейство, выдвинувшее два аргумента. Во-первых, такой шаг выглядел не вполне уместным на фоне протестов Англии против германских методов «подводной войны». Во-вторых, с окончанием навигации на Балтике английские подводные лодки выходили из игры — таким образом, не обеспечивалась «действительность» блокады, которая, по условиям Парижской (1856 г.) и Лондонской (1909 г.) деклараций, являлась непременным условием ее формального объявления. Сыграли роль и энергичные протесты со стороны нейтралов, в том числе Северо-Американских Соединенных Штатов, по поводу «неразборчивости» некоторых английских командиров-подводников.

Кроме того, официальный Лондон опасался дипломатических осложнений со Швецией, от благосклонности которой зависел транзит союзнических грузов через территорию нейтрального королевства. В этом смысле показательно обращение великобританского правительства к руководству российского морведа с просьбой принятия мер против «возможных нечаянных агрессивных действий против шведских военных судов» со стороны оперирующих на Балтике английских лодок[794].

Скептическое отношение к проекту французов вполне разделяли и в России — причем как в военных, так и в дипломатических кругах. Так, российский посланник в Стокгольме А. В. Неклюдов (приложение 27) вполне обоснованно опасался, что «Германия, лишившись выгод, вытекающих… для нее из шведского нейтралитета, не постеснялась бы принять все меры вплоть до насильственных, дабы заставить Швецию объявить нам войну»[795]. Резоны руководства российского МИД были сформулированы в одобренном царем всеподданнейшем докладе С. Д. Сазонова от 22 октября (4 ноября) 1915 г. (приложение 28). Полагая объявление блокады «при существующей обстановке мерою нежелательною и даже опасною»[796], российское руководство не поддержало инициативу Парижа. Общее на сей счет мнение военно-политического истеблишмента было кратко, но емко выражено в помете, сделанной начальником Штаба ВГК генералом от инфантерии М. В. Алексеевым на цитированной выше депеше А. В. Неклюдова от 19 октября (1 ноября) 1915 г.: «Нужно оставить шведов в покое. Нам важен их нейтралитет»[797].

Правда, в коридорах адмиралтейства появилась идея пойти навстречу пожеланиям союзников и декларировать блокаду, не беря на себя труд ее фактического поддержания. В Морском министерстве ссылались на опыт англо-французских войн XVIII и XIX столетий, в ходе которых британские эскадры, случалось, месяцами не появлялись в виду блокируемого ими побережья. Однако ссылки на авторитет Дж. Родни, Р. Хоу, Дж. Джервиса, А. Худа и Г. Нельсона не показались убедительными шефу российской дипломатии. 25 октября (12 ноября) С. Д. Сазонов сообщил союзникам, что объявление блокады «было бы, несомненно, использовано как нашими противниками, так и враждебными нам элементами в Швеции для побуждения последней к выступлению против нас»[798].

Не желая портить отношения со Стокгольмом, российский кабинет был готов смотреть сквозь пальцы даже на реэкспорт из Швеции в Германию российского продовольствия и иных товаров. В январе 1916 г. временно главнокомандующий армиями Северного фронта генерал от кавалерии П. А. Плеве, получивший от своей разведки данные «об участии Швеции в снабжении воюющих с нами стран», обратился к председателю Совета министров Б. В. Штюрмеру с ходатайством о прекращении всякого вывоза в сопредельное королевство. Однако правительство не поддержало этой меры, полагая, что последняя «вызовет в Швеции раздражение, которое может тягостно отразиться на снабжении армии и флота заказанными за границею боевыми и иными припасами». Как значилось далее в журнале Совета министров от 26 января (8 февраля) 1916 г., «эта сторона вопроса имеет столь существенное значение, что побуждает даже мириться с некоторой… утечкою предназначаемых для Швеции грузов в Германию»[799].

Отсутствие внятных директив сверху заставило командование Балтийского флота самостоятельно формулировать задачу нарушения неприятельских морских коммуникаций. Однако в оперативном плане Балтфлота на 1916 г., точнее, в его составной части — «плане активных операций» — это было сделано неконкретно, без определения цели и способов действий на сообщениях противника и выделяемого для решения данной задачи наряда сил и средств. Составители плана ограничились весьма неконкретным указанием «…стремиться к уничтожению открытой силой всякой более слабой части неприятельского флота и всех коммерческих его судов (выделено мной. — Д. К.) каждый раз по выходе их в море»[800]. Таким образом, задача нарушения морских перевозок противника была отнесена к числу второстепенных и, как видно из приведенной цитаты, подчинена более узкой задаче — ослаблению военного флота неприятеля.

Причину такого положения следует, видимо, искать не только в осторожности ставки, но и в осмотрительности самого командующего флотом. В. А. Канин и его подчиненные, памятуя о прошлогоднем прорыве германского флота в Рижский залив, сосредоточили все свое внимание на расширении и совершенствовании системы позиционной обороны. Основные силы Балтфлота в течение всей кампании не проявляли наступательного порыва, укрываясь за оборонительными рубежами в Финском и Рижском заливах и пребывая в «томительном бездействии»[801]. Причем балтийское командование не изменило своей позиции даже летом 1916 г., когда германский Флот открытого моря, изрядно потрепанный в Ютландском сражении, стоял в ремонте (поврежденные линкоры и линейные крейсера вышли из строя на два — три месяца[802]) и, следовательно, не мог оказать полноценной поддержки немногочисленным морским силам Балтийского моря.

Заблаговременная подготовка органов военного управления и сил русского Балтфлота к действиям на сообщениях противника в полном объеме не производилась, планирующие и директивные документы штабом флота не разрабатывались. Подготовка конкретных действий и мероприятий была возложена на командование соединений, однако некоторые шаги в этом направлении были предприняты только в дивизии подводных лодок (командующий под брейд-вымпелом капитан 1 ранга Н. Л. Подгурский). Ее штабом (флаг-капитан — капитан 2 ранга С. Д. Коптев) была разработана специальная инструкция командирам лодок для действий на «шведской» коммуникации. Не вникая в тактические нюансы документа, отметим, что командирам лодок рекомендовалось избирать позиции на участках трассы, расположенных вне шведских тервод, и при необходимости менять районы действий с целью дезориентации противника[803]. Командирам предписывалось строго соблюдать нейтралитет Швеции и нормы призового права, хотя в 1916 г. это выглядело неуместным донкихотством и вызывало понятное недоумение в среде балтийского подплава. «Русское правительство лишний раз желало показать всему миру, что ведет войну честно и благородно, не прибегая к «жестоким» и «варварским» способам, в которых союзники обвиняли немцев… Опять эта игра в «европейцев», желание быть больше европейцами, чем сами европейцы!» — писал по этому поводу один из командиров подводных лодок[804].

Н. Л. Подгурский

Применение сил российского флота на неприятельских сообщениях в 1916 г. характеризовалось целым рядом особенностей, представляющих значительный интерес с точки зрения развития военно-морского искусства.

Из опыта первых кампаний командование Балтфлота сделало справедливый вывод о том, что систематическими боевыми действиями ограниченным составом сил и средств на обширных пространствах театра трудно достигнуть значительных успехов, так как обстановка зачастую требовала не просто затруднения судоходства противника, а его пресечения в том или ином районе на оперативно значимый промежуток времени. Поэтому главное, на наш взгляд, достижение командования Балтийского флота состоит в том, что летом 1916 г. оно внедрило в боевую практику новую форму применения сил флота на неприятельских сообщениях — морскую операцию по нарушению коммуникаций противника.

В предыдущей кампании поисковые действия надводных сил на сообщениях неприятеля имели эпизодический характер, ограничивались акваторией Ботнического залива и велись однородными тактическими группами. В 1916 же году для выполнения операций на коммуникациях командованием флота впервые специально создавались разнородные группировки, ядро которых составляли ударные и обеспечивающие тактические группы надводных кораблей. При этом район действий крейсеров и миноносцев значительно расширился и охватывал всю коммуникационную линию, проходящую вдоль побережья Швеции. Это стало возможным главным образом благодаря пополнению флота тремя дивизионами быстроходных турбинных эскадренных миноносцев типов «Орфей» и «Гавриил», имевших мощное торпедное и артиллерийское вооружение и значительный оперативный радиус действия, позволявший этим кораблям действовать в удаленных районах театра.

С оперативной точки зрения представляют безусловный интерес две морские операции, проведенные группировками разнородных сил Балтийского флота в июне (н. ст.) 1916 г. с целью уничтожения германских конвоев.

В первых числах июня (н. ст.) 1916 г. русское командование было проинформировано великобританским посольством в Стокгольме о планируемой отправке из Швеции в Германию крупной партии стратегического сырья — 84 тыс. тонн железной руды. Перевозки, по данным англичан, планировались на 23 мая (5 июня), 28 мая (10 июня) и 31 мая (13 июня) из Стокгольма и Оклезунда на германских транспортах. По сведениям российской разведки, конвои из этих портов выходили, как правило, в светлое время суток и между 7 и 8 часами вечера находились в районе мыса Ландсорт — на одном из коротких участков трассы, пролегающих вне территориальных вод Швеции.

Учитывая, что в состав эскортных сил противника входили вооруженные траулеры и «вспомогательные крейсера», предназначенные для противодействия подводным лодкам, но не способные эффективно противостоять надводным боевым кораблям основных классов, командование флота сочло целесообразным привлечь к борьбе с неприятельским судоходством крейсера и эскадренные миноносцы. На основании полученной информации командующий флотом адмирал В. А. Канин принял решение «произвести обследование района Ландсорт — Готланд — северная оконечность острова Эланд с целью уничтожения обычно находящихся в этом районе дозорных и сторожевых судов и конвоиров и захвата или уничтожения неприятельских коммерческих судов, караван которых, в частности с большим грузом железной руды, должен выйти от Ландсорта к югу в 19–20 часов 28 мая»[805].

Для решения этих задач был сформирован «отряд особого назначения» в составе крейсеров «Рюрик» (командир — капитан 1 ранга А. М. Пышнов), «Олег» (капитан 1 ранга А. С. Полушкин) и «Богатырь» (капитан 1 ранга Д. Н. Вердеревский), флагманского эсминца начальника минной дивизии «Новик» (капитан 1 ранга М. А. Беренс), новых эскадренных миноносцев 1-го дивизиона «Победитель» (капитан 2 ранга И. Н. Дмитриев) и «Гром» (капитан 1 ранга Н. Д. Тырков), а также восьми более заслуженных «угольных» эсминцев 6-го дивизиона капитана 1 ранга Н. И. Паттона «Стерегущий» (капитан 2 ранга Н. Н. Азарьев), «Страшный» (капитан 2 ранга Г. К. Старк), «Украйна» (капитан 1 ранга А. В. Салтанов), «Войсковой» (капитан 2 ранга В. А. Кузминский), «Забайкалец» (капитан 2 ранга Д. Д. Тыртов), «Туркменец-Ставропольский» (капитан 2 ранга Н. П. Анжу), «Казанец» (капитан 2 ранга М. И. Смирнов) и «Донской казак» (капитан 2 ранга А. О. Старк). Командование этой группировкой было возложено на начальника 1-й бригады крейсеров контр-адмирала П. Л. Трухачева (флаг на «Рюрике»). Корабельная ударная группа в составе трех новых «нефтяных» эскадренных миноносцев была вверена начальнику минной дивизии контр-адмиралу А. В. Колчаку.

Крейсер «Рюрик» и эскадренный миноносец «Пограничник»

Эсминец «Донской казак»

Суть замысла командующего флотом сводилась к поиску неприятеля двумя корабельными отрядами на встречных направлениях в районе, расположенном между островом Готланд и побережьем материковой Швеции (приложение 29). Для этого крейсера отряда в сопровождении миноносцев 6-ro дивизиона выходят из Утэ и, следуя по протраленным фарватерам, а затем по большим глубинам, развертываются в пролив между Готландом и шведским берегом. Там корабли контр-адмирала П. Л. Трухачева осуществляют поиск военных кораблей и транспортных судов противника в южном направлении вплоть до параллели северной оконечности острова Эланд. В свою очередь корабельная группа контр-адмирала А. В. Колчака (эскадренные миноносцы «Новик», «Победитель» и «Гром») с упреждением основных сил отряда выходит от Дагерорта в пролив между островами Готска-Сандэ и Готланд, затем спускается к Эланду и оттуда следует на север. С присоединением эсминцев А. В. Колчака к крейсерам П. Л. Трухачева поисковые действия прекращаются, и все корабли возвращаются в Утэ.

Кроме того, для оперативного прикрытия отряда особого назначения и, попутно, для уничтожения транспортов и военных кораблей неприятеля командование флота предполагало развернуть в юго-восточную часть моря английские подводные лодки «E19» (к Виндаве) и «E9» (к Либаве), позиция между Либавой и южной оконечностью острова Готланд предназначалась подводной лодке «Тигр», а «Вепря» и «Волка» планировалось расположить соответственно у южного и северного входов в пролив Кальмарзунд. В ходе проведения «набега» функции сил оперативного прикрытия выполняли и крейсера «Баян» и «Адмирал Макаров», выдвинутые из Финского залива в Або-Аландский район. (Это было сделано, по всей вероятности, по инициативе самого П. Л. Трухачева.) Противоминное обеспечение развертывания крейсеров и эскадренных миноносцев из Утэ и от Дагерорта командующий флотом возложил на командующего под брейд-вымпелом дивизией траления капитана 1 ранга П. П. Киткина.

П. Л. Трухачев

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что решением командующего флотом не было предусмотрено включение в состав сил прикрытия линейных кораблей, хотя к этому времени даже дредноуты 1-й линейной бригады контр-адмирала М. К. Бахирева были вполне боеготовы и уже трижды выходили из Финского залива для обеспечения минно-заградительных действий осенью 1915 г.[806]. Напомним, что к началу кампании 1916 г. ставка Верховного главнокомандующего сняла с командующего Балтфлотом все ограничения в использовании по своему усмотрению новых линейных кораблей[807]. Остается лишь предположить, что после получения сведений о результатах Ютландского сражения 18–19 мая (31 мая 1 июня) 1916 г. (или, как его называют немцы, «битвы при Скагерраке») адмирал В. А. Канин был уверен в том, что ему нечего опасаться появления в Балтийском море линкоров и линейных крейсеров Флота открытого моря.

27 мая (9 июня) подводные лодки начали развертывание в районы боевого предназначения, а отряд контр-адмирала П. Л. Трухачева сосредоточился в Лапвике, куда из Ревеля перешли крейсера 1-й бригады и из Моонзунда — 6-й дивизион эскадренных миноносцев. 7-й дивизион капитана 1 ранга В. К. Кедрова, также привлеченный к операции, был переведен в Або-Аландский район еще раньше.

В тот же вечер начальник отряда особого назначения собрал совещание командиров крейсеров и начальников дивизионов миноносцев, где ознакомил участников операции с планом предстоящих действий. Начальник 6-го дивизиона получил приказ с 8 часов утра следующих суток оборонять от неприятельских подводных лодок рейд Лапвик, 7-му дивизиону поручалось наблюдение за выходными фарватерами из Утэ.

Крейсера и 6-й дивизион эскадренных миноносцев снялись с якоря в 8.00 28 мая (10 июня). На траверзе южной оконечности полуострова Гангэ крейсера «Баян» (капитан 1 ранга А. К. Вейс) и «Адмирал Макаров» (капитан 1 ранга П. П. Владиславлев), не включенные в состав отряда особого назначения, отделились от бригады и направились на рейд Люм — пункт маневренного базирования, расположенный на опушке финляндских шхер в районе Або. Там крейсера оставались в готовности к выходу на подмогу по требованию контр-адмирала П. Л. Трухачева. У последнего же дело сразу не заладилось: в скором времени отряд вошел в полосу густого тумана и стал на якорь, а в 4 часа пополудни с разрешения командующего флотом вернулся в Люм.

Начальник минной дивизии контр-адмирал А. В. Колчак в 14.00 выступил из Ревеля с эскадренными миноносцами «Новик» (флаг), «Победитель» и «Орфей» (капитан 2 ранга князь Д. Н. Голицын) последний был назначен в операцию вместо «Грома», не успевшего завершить докование. Однако корабли дошли лишь до Дагерорта. Из-за возвращения крейсеров П. Л. Трухачева и неисправности механизмов «Орфея» — миноносец не мог поддерживать назначенный 24-узловый ход — начальник минной дивизии отпустил «Победителя» и «Орфея» в Ревель, а сам на «Новике» спустился в Моонзунд. В Рогокюле контр-адмирал А. В. Колчак перенес свой флаг на эсминец «Сибирский стрелок». «На этот раз не повезло: помешали различные обстоятельства, а главное — туман. Будем надеяться, что следующая попытка будет удачнее», — свидетельствует участник событий[808].

Таким образом, к вечеру 28 мая (10 июля) — в соответствии с планом операции выдвинулись в назначенные районы только подводные лодки, однако в первые же сутки неприятельской воздушной разведке удалось выявить факт развертывания группы лодок в центральную часть моря. «E19», прибывшая в район Виндавы, вскоре была обнаружена германским самолетом и в течение пяти часов четырежды подвергалась атакам с воздуха, неприятельские аэропланы атаковали и подводную лодку «Волк»[809].

Двумя днями позже немецкие аэропланы вновь атаковали лодку коммандера Ф. Кроми (в общей сложности на «E19» было сброшено 34 бомбы), и на этот раз англичане открыли по одному из самолетов огонь из своей единственной 47-мм пушки — столь же неэффективный, как и воздушные атаки неприятеля[810]. Усмотрев в либавской гавани неприятельские крейсера, командир английской лодки попытался разведать систему выходных фарватеров противника. Тщательно наблюдая за тральщиками и патрульными миноносцами в течение нескольких суток, Ф. Кроми выявил расположение безопасных от мин путей и организацию дозорной службы немцев.

Что же касается «E9», которой была назначена позиция перед Либавой, то утром 31 мая (13 июня) лейтенант-коммандер Х. Воган-Джонс атаковал двумя торпедами один из десяти встреченных германских тральщиков 2-го дивизиона (бывших малых миноносцев), но ни одна из выпущенных мин Уайтхеда цели не достигла[811].

Не удалось пополнить свой боевой счет и русским субмаринам. «Тигр» (старший лейтенант В. В. Соллогуб), который во изменение плана развернулся в район восточнее Готска-Саиде, и «Волк» (старший лейтенант И. В. Мессер) неприятеля не наблюдали вовсе. Подводная лодка «Вепрь» под командованием старшего лейтенанта В. Н. Кондрашева утром 29 мая (11 июня) атаковала торпедой один из двух обнаруженных транспортов, а вечером того же дня стреляла двухторпедным залпом по конвою, но все без результата[812].

Корабли сосредоточенного в Люме отряда особого назначения вновь снялись с якоря в половине второго пополудни 31 мая (13 июня). К этому времени контр-адмирал П, Л. Трухачев основательно переработал свое решение на «набеговую операцию» в части порядка развертывания сил в районы боевого предназначения. Теперь эсминцы группы контр-адмирала А. В. Колчака следовали к побережью Швеции совместно с крейсерами и отделялись от отряда только в районе маяка Копперстенарне. Вероятно, этим Петр Львович стремился по возможности упростить порядок действий подчиненных ему сил и минимизировать время маневрирования корабельных отрядов в отрыве друг от друга, что в условиях туманных погод было чревато неприятными, а возможно и опасными последствиями (достаточно вспомнить «блуждания» германских кораблей коммодора И. Карфа, приведшие к бою с российской 1-й бригадой крейсеров у острова Готланд 19 июня (2 июля) 1915 г.).

Эскадренные миноносцы «Новик», «Победитель» и «Гром»

Походный ордер отряда выглядел следующим образом: впереди в строю кильватера — эскадренные миноносцы «Новик», «Победитель» и «Гром», за ними крейсера «Богатырь», «Олег» и «Рюрик», на траверзах крейсеров по четыре эсминца 6-го дивизиона, впереди отряда в строю фронта — миноносцы 7-ro дивизиона «Внушительный» (капитан 2 ранга Л. М. Пущин), «Внимательный» (старший лейтенант В. Д. Погожев), «Боевой» (капитан 2 ранга Б. Н. Рыбкин), «Бурный» (капитан 2 ранга Н. В. Третьяков), «Инженер-механик Дмитриев» и «Инженер-механик Зверев» (капитан 2 ранга Т. Л. Фон-дер-Рааб Тилен).

Вскоре после 18.00, когда отряд втянулся в проход между банкой Копперстенарне и шведским побережьем, 7-й дивизион был отпущен в базу, а эсминцы 6-ro дивизиона выдвинулись вперед и образовали «завесу» на удалении 80 кабельтовых перед главными силами. Крейсера, выполняя «Инструкцию для уклонения от подводных лодок»[813], «ломали» курс на противолодочном зигзаге.

Наконец, в 22.00 эскадренные миноносцы контр-адмирала А. В. Колчака отделились от отряда и, увеличив ход до 25 узлов, легли на курс 248 градусов, ведущий в Норчепингскую бухту. Через четверть часа крейсера и 6-й дивизион эсминцев подвернули влево (на курс 215 градусов) и прекратили зигзаг.

Тем временем — около 9 часов вечера — неприятельский конвой из десяти «ценных рудовозов» в охранении трех вооруженных траулеров из состава 5-й группы 1-й «флотилии охраны судоходства» под командованием лейтенанта резерва Пликерта вышел в южном направлении и за полчаса до полуночи находился юго-восточнее плавучего маяка Хевринге, за пределами шведских тервод[814].

В четверть двенадцатого в районе Ландсорта с русских эсминцев были замечены дымы, и вскоре «Новик» со товарищи нагнали неприятельский конвой, шедший вдоль берега на юг в растянутой кильватерной колонне (приложение 30). Опустившаяся ночь была тихой и светлой, однако обе стороны, как замечает германский исследователь, «оставались в неведении, противник перед ними или нейтральные корабли»[815]. Совершенно очевидно, что в этой ситуации контр-адмиралу А. В. Колчаку, корабли которого располагали более чем трехкратным преимуществом в скорости, следовало бы обойти караван (пусть даже нейтральный) со стороны берега и «отжать» конвой от шведских территориальных вод. Даже в том случае, если атакующие со стороны берега русские эсминцы были бы скованы кораблями охранения, грузовые суда оказались под ударом крейсеров и миноносцев П. Л. Трухачева, державшихся в 15 милях мористее. Следует заметить, что сам Петр Львович рекомендовал А. В. Колчаку действовать именно таким образом[816]. Вместо этого в 23.33 начальник минной дивизии преждевременно, оставаясь в кормовых курсовых углах противника, приказал сделать предупредительный выстрел впереди по курсу концевого судна, опасаясь атаковать нейтральных шведов. Этим решением, точнее, несвоевременностью этого решения, А. В. Колчак лишил атаку внезапности, дал немногочисленным кораблям непосредственного охранения связать себя боем и позволил транспортам с рудой без потерь отойти в территориальные воды нейтрального королевства.

Схема бокового вида германского вооруженного траулера. Корабли этого типа входили в состав сил хранения «шведских» конвоев

В 23.38, после второго предупредительного выстрела, лейтенант резерва Пликерт направил транспорты к шведскому берегу, прикрыв их дымовой завесой, а сам на траулере «Вильям Юргенс» вместе с двумя подобными судами (на каждом — по одному 88-мм орудию) повернул навстречу русским эскадренным миноносцам и принял бой на контркурсах.

В этот момент Александр Васильевич принимает еще одно решение, вполне соответствовавшее полученным им инструкциям («в первую очередь атаковать концевой вооруженный пароход»), но весьма сомнительное с точки зрения тактической целесообразности. Вместо того чтобы оставить в покое слабосильные и тихоходные неприятельские эскортные суда и преследовать уходящие под берег рудовозы, А. В. Колчак «держится правил яко слепой стены» и поворачивает на северо-запад, стремясь, как значится в рапорте на имя командующего флотом, не разойтись с кораблями непосредственного охранения конвоя и не потерять из виду самый крупный из них — концевой. Вдогонку по транспортам было выпушено лишь несколько снарядов, не причинившие неприятелю вреда. «Новик» выпустил с дистанции около 15 кабельтовых две торпеды по «группе небольших судов, открывших по нам огонь», но также без успеха, хотя с русских эсминцев вроде бы наблюдали «сильный взрыв» и отметили прекращение неприятельскими кораблями стрельбы[817].

Кстати, в деле 31 мая (13 июня) русскими кораблями впервые были использованы трассирующие снаряды — «факелы». Вся траектория снаряда, по наблюдению флагманского артиллериста 1-го дивизиона миноносцев старшего лейтенанта Л. Н. Ростовцева, была отчетливо видна в воздухе, и не было ни одного случая, когда бы «факел» не сработал. «Общее впечатление таково, — заключил Лев Николаевич, — что мы имеем в снарядах данного типа надежное средство поражения»[818].

Единственной жертвой русских стало судно-ловушка «Германн» (9-узловый пароход-угольщик постройки 1901 г. грузовместимостью 2030 брт, вооруженный четырьмя 105-мм пушками) под командованием капитан-лейтенанта резерва К. Хофмана, которое следовало позади конвоя, имитируя, как и подобает «Q-ship», отставший транспорт. Из-за слабой подготовки наспех сколоченного экипажа — этот поход был для «Германна» первым[819] германский корабль не смог оказать никакого сопротивления, и в течение часа «Новик», «Победитель» и «Гром» беспрепятственно расстреливали неприятеля.

Первыми же залпами русских эсминцев был разбит мостик «Германна» и уничтожены средства управления рулем, выведены из строя три орудия, перебит главный паропровод. Средняя часть судна заполнилась дымом и паром. Командир и артиллерийский офицер с частью команды, отрезанные пожаром в носовой части, на шлюпке покинули корабль, «гибель которого казалась им неизбежной в ближайшее время». Часть экипажа, оставшаяся в корме без командиров («первый офицер» корабля обер-лейтенант резерва Хайнрих погиб), была бессильна справиться с распространяющимся огнем. Немецким морякам удалось спустить вторую уцелевшую шлюпку, многие держались в воде на обломках.

Пароход, трюмы которого специально для подобных случаев были заполнены пустыми бочками, осел носом, но не тонул, и восточным ветром его относило к шхерам шведского побережья. Начальник минной дивизии приказал «Новику» добить корабль противника торпедами. Но первая мина Уайтхеда, выпущенная с дистанции около кабельтова, прошла, вероятно, под целью, а вторая попала в борт неприятельского судна, но не взорвалась (специальная вертушка взводила ударник в боевое положение только после прохождения торпедой полутора кабельтовых). Так как на флагманском эсминце оставалось всего четыре торпеды, А. В. Колчак приказал взорвать пароход командиру «Грома» (по свидетельству Г. К. Графа, начальник дивизии посчитал, что на «Новике» «мины не в порядке»[820]).

Однако капитан 1 ранга Н. Д. Тырков и его подчиненные также выпустили две торпеды буквально в упор, и обе вновь не взорвались, хотя попали в цель. Только после этого «Гром» отошел кабельтовых на восемь и третьей миной подорвал неподвижное и агонизирующее судно. Получив торпедное попадание в среднюю часть корпуса, «Германн» начал медленно крениться и погружаться кормой. В это время на германском корабле начали взрываться патронные погреба, и «Новик» был буквально засыпан обломками поверженного неприятеля. Только приблизительно через четверть часа пылающий и сотрясаемый взрывами пароход затонул.

«Новик» оказался среди немецких моряков, которые, по свидетельству офицера русского эсминца, «плавали вокруг нас на различных обломках, разбитых шлюпках и просто в воде, неистово взывая о помощи». С помощью сброшенных за борт концов на борт флагманского эсминца были подняты девять членов экипажа «Германна», после чего миноносцы поспешили на соединение с силами прикрытия, так как А. В. Колчак получил сообщение П. Л. Трухачева о том, что «в этом районе находится неприятельская подлодка и какие-то суда вышли на выручку каравана»[821].

Впрочем, существует точка зрения, согласно которой отказ начальника минной дивизии от спасения всех моряков «Германна» был связан с особенностями психотипа А. В. Колчака. Сослуживцы Александра Васильевича не раз обращали внимание на «совершенно неприличное состояние нервов» (А. А. Сакович)[822], «бешеную вспыльчивость» (В. К. Пилкин)[823], «взвинченность», «резкость, а подчас и грубость» (С. Н. Сомов)[824] будущего верховного правителя, а также на его «жестокое обращение с командой» в бытность младшим офицером. «С годами, продвигаясь по службе, Колчаку пришлось занимать посты, где уже не приходилось «брататься», но репутация жестокости прилипла в Колчаку… Из песни слова не выкинешь, и Колчак не поднял, после потопления неприятеля, плававших и цеплявшихся за его миноносец немцев. «Crime de guerre?»[825] Правда, была опасность от подводных лодок и надо было скорей уходить», — писал впоследствии контр-адмирал В. К. Пилкин[826].

Так или иначе, но из 86 человек экипажа германского вооруженного парохода погибло 29, остальные были подобраны кораблями охранения и подошедшими шведскими судами[827]. Заметим, что А. В, Колчак и его подчиненные окончательно удостоверились в военном назначении «Германна» лишь после того, как взяли в плен часть его команды. Поэтому говорить о «бое с германским вспомогательным крейсером», конечно, не приходится.

Крейсера П. Л. Трухачева, до которых доносилась канонада в Норчепингской бухте, в соответствии с планом операции повернули на обратный курс в 1.45, о чем контр-адмирал А. В. Колчак был извещен по радио. Около 3 часов ночи левее курса отряда были усмотрены четыре парохода, но они оказались шведскими. Еще через час к кораблям П. Л. Трухачева присоединились «Новик», «Победитель» и «Гром», которые вместе с крейсерами трижды уклонялись от «обнаруженных» подводных лодок противника (на самом деле в море находилась только «UB30» обер-лейтенанта цур зее К. Шаплера, да и та в районе острова Даго[828]). На подходах к Утэ в охранение крейсеров вступили миноносцы 7-ro дивизиона. Из-за обнаружения здесь мин, выставленных германской субмариной, противоминное охранение кораблей на конечном участке перехода осуществлялось способом проводки за тралами.

К вечеру 2 (15) июня корабли расформированного отряда особого назначения ушли в свои базы. 1 (14) и 2 (15) июня вернулись и все подводные лодки.

Некоторые исследователи — возможно, не без оснований, — ищут причину провала набега на германский конвой в тщеславии молодого адмирала, не желавшего делить лавры победителя с П. Л. Трухачевым[829] (кстати, Петр Львович был предшественником А. В. Колчака в должности начальника минной дивизии), Как нам кажется, ближе к истине германский историк Э. фон Гагерн, приписавший удивительный успех лейтенанта Пликерта и его подчиненных «недостатку боевого опыта» у командира русского корабельного отряда[830].

Вероятно, именно шаблонные и безынициативные действия А. В. Колчака 31 мая (13 июня) 1916 г. дали основание его сослуживцу по оперативной части штаба Балтфлота А. А. Саковичу написать: «Колчак А. В. с задатками военного человека, но… и в этом «но» все: он прежде всего не оператор, не творец военной идеи, а только частный начальник-исполнитель»[831].

Откуда же появились в нашей литературе данные о потопленных 31 мая (13 июня) 1916 г. неприятельских транспортах? Любопытно, что в оригинальных отечественных документах никаких упоминаний об уничтоженных грузовых судах нет. «Пароходы были обстреляны миноносцами, но успели уйти в шведские воды»[832], - читаем в сводке сведений Морского штаба главковерха от 2 (15) июня 1916 г. (приложение 31). «Я… ночью напал на караван, рассеял его и потопил конвоирующий его корабль», — свидетельствует сам А. В. Колчак[833]. Сведения об уничтожении транспортных судов (от двух до пяти) появились позднее и были заимствованы из шведской прессы. Эти данные, причем с соответствующей оговоркой, и были приведены в первом отечественном развёрнутом исследовании опыта войны 1914 — 1918 rr. на море коллективном труде «Флот в первой мировой войне», увидевшем свет в 1964 г.[834]. Однако в том же году в Германии было опубликовано официальное описание балтийских кампаний 1916–1918 rr. — один из заключительных томов известного цикла «Der Krieg zur See 1914–1918». Там вполне определенно указывалось, что «умелые и осмотрительные действия кораблей охранения увенчались полным успехом, и все рудовозы достигли портов назначения»[835]. Казалось бы, появление в научном обороте систематизированных данных германской стороны о своих потерях, которые полностью корреспондируются с отечественными боевыми документами, должно было расставить точки над i. Однако и современные отечественные авторы демонстрируют удивительное пренебрежение такими этапами всякого исторического исследования, как классификация и критика источников, и продолжают тиражировать error facti девяностолетней давности о потопленных германских транспортах. При этом названия, тоннаж, фамилии капитанов или любые иные данные, позволяющие идентифицировать эти суда, в нашей литературе, разумеется, отсутствуют. Сложилась ситуация, весьма напоминающая миф о японском миноносце, якобы потопленном крейсером «Варяг» во время боя у Чемульпо в 1904 г. — его название «не удаётся» выяснить уже в течение более чем ста лет.

К сожалению, лишь немногие историки, вынося суждения о потерях противника, взяли на себя труд принять во внимание двусторонние данные и, как следствие, демонстрируют более взвешенный взгляд на результаты набеговых действий легких сил Балтфлота на германские коммуникации в кампании 1916 г. Например, профессор Н. Б. Павлович в своем классическом труде «Развитие тактики военно-морского флота» ограничился корректным замечанием о «положительных результатах» этих операций, достигнутых несмотря на «серьезные просчеты в боевом управлении»[836].

Спустя три дня после завершения первой операции — 5 (18) июня — штабом флота был разработан план повторного набега на неприятельскую коммуникационную линию. Общая задача — «поиск каравана неприятельских коммерческих судов между островом Готланд и шведским берегом»[837] — осталась неизменной, но состав корабельной группировки был почти полностью обновлен. На сей раз в состав отряда особого назначения вошли ветераны Русско-японской войны крейсера «Громобой» (капитан 1 ранга А. Ф. Титов) и «Диана» (капитан 1 ранга М. В. Иванов) из состава 2-й бригады, новые эскадренные миноносцы 1-ro дивизиона «Победитель», «Орфей» и «Гром», а также эсминцы «Охотник», «Генерал Кондратенко» (из 4-го дивизиона), «Эмир Бухарский», «Доброволец» и «Москвитянин» (из 5-ro дивизиона). Начальником отряда командующий флотом назначил начальника 2-й бригады крейсеров контр-адмирала А. П. Куроша. Командование ударной группой из трех турбинных миноносцев было поручено начальнику 1-ro дивизиона капитану 1 ранга В. С. Вечеслову, который двумя месяцами ранее был пожалован Георгиевским оружием за молодецкие действия вверенного ему дивизиона в завершившейся кампании 1915 г. Противоминное обеспечение отряда командующий флотом возложил на командующего дивизией траления, которому предписывалось организовать контрольное траление выходных фарватеров из Утэ и Эре по Дагерортскому створу. Начальнику минной дивизии надлежало обеспечить противолодочную оборону кораблей при развертывании и возращении в базу силами миноносцев 7-го дивизиона.

Кроме того, для прикрытия отряда особого назначения и, попутно, для поиска и уничтожения неприятельских кораблей и судов командующий под брейд-вымпелом подводной дивизией капитан 1 ранга Н. Л. Подгурский получил приказание направить одну лодку к Стейнорту и еще две — к северному и южному выходам из Кальмарзунда соответственно[838].

Крейсер «Громобой»

Оперативный замысел командующего флотом выглядел несколько упрощенным по сравнению с первой операцией. Адмирал В. А. Канин отказался от трудновыполнимого «встречного» поиска двумя группами. На этот раз отряду следовало в полном составе развернуться в пролив между островом Готланд и шведским берегом, на траверзе маяка Висби лечь на обратный курс и, следуя в северном направлении, произвести поиск неприятельских конвоев.

15 (28) июня штаб флота был извещен о том, что вечером (около 19.00) следующих суток германский караван будет проходить район Ландсорта и что в его охранении, вероятно, будут находиться два броненосных крейсера и два миноносца. В свете недавних событий в Норчепинской бухте информация о столь значительном усилении эскортных сил противника выглядела вполне правдоподобной, поэтому командующий флотом счел за благо выдвинуть линкоры 2-й бригады контр-адмирала А. К. Небольсина «Император Павел I» (командир — капитан 1 ранга С. Н. Дмитриев) и «Андрей Первозванный» (капитан 1 ранга Г. О. Гадд) в Люм. Командирам линейных кораблей предписывалось оставаться там в готовности к выходу в море по требованию контр-адмирала А. П. Куроша. Выход начальника отряда особого назначения был назначен на 16 (29) июня. Накануне в районы боевого предназначения вышли подводные лодки: «Тигр» — к южному, «Барс» — к северному входу в Кальмарзунд, «E9» — к мысу Стейнорт[839].

На совещании, проведенном с командирами кораблей перед выходом в море, А. П. Курош несколько уточнил план предстоящего «набега». Эсминцам ударной группы Александр Парфенович предписал к часу пополудни 17 (30) июня занять позицию под шведским берегом южнее маяка Херадсшер, то есть прямо на предполагаемом пути неприятельского конвоя. Главные же силы адмирал планировал расположить в 30 милях восточнее маяка и тем самым «нависнуть» над флангом германского каравана.

«Громобой» и «Диана» в сопровождении миноносцев 4-го, 5-ro и 7-ro дивизионов вышли с рейда Люм в 13.00 16 (29) июня, через час с четвертью за ними последовали эсминцы группы В. С. Вечеслова. Около 2 часов пополудни, когда отряд особого назначения уже миновал Утэ, штаба флота известил А. П. Куроша о том, что из-за тумана германские конвои предстоящей ночью в море не выйдут. Однако начальник отряда принял решение продолжить поход.

В половине пятого вечера миноносцы охранения усмотрели и «загнали под воду» германскую подводную лодку. Это была «UB33» (обер-лейтенант цур зее Х. Лефхольц), которая оперировала к северу от Богшера с 13 (26) июня по 19 июня (2 июля) и наблюдала наше соединение (правда, факта обнаружения и атаки «у-бота» русскими кораблями немцы не подтверждают[840]. Спустя час с небольшим догнавшие отряд «Победитель», «Орфей» и «Гром» сменили в походном ордере миноносцы 7-ro дивизиона, который вернулся в Утэ. Наконец, в 19.35 эсминцы капитана 1 ранга В. С. Вечеслова увеличили ход и, перестроившись в кильватерную колонну, склонились вправо — к маяку Херадсшер.

В ночь на 17 (30) июня на подходах к Норчепинской бухте германских конвоев, действительно, не оказалось. Прибытие очередного каравана из Германии задерживалось туманными погодами, ни одного судна не направлялось и из Швеции в немецкие порты, На пути русских кораблей находилось лишь неприятельское «миноносное прикрытие» — 20-я полуфлотилия капитан-лейтенанта барона Рёдера фон Дирсбурга в составе только что вступивших в строй эсминцев «V77», «V78» и «G89» и 15-я полуфлотилия капитан-лейтенанта Волльхайма, состоявшая из миноносцев «V183», «V185», «V181», «V184» и «V182»[841].

В 20.03 три корабля 20-й полуфлотилии были обнаружены и атакованы подводной лодкой «Барс», совершавшей переход на свою позицию у северной оконечности острова Эланд. Старший лейтенант Н. Н. Ильинский с перископной глубины произвел залп тремя минами Уайтхеда веером с дистанции 3–4 кабельтовых, однако неприятельские корабли удачно уклонились от торпед и в свою очередь безрезультатно контратаковали русскую подводную лодку глубинными бомбами. Командующий Балтийским флотом, получив радиосообщение командира «Барса»[842] о присутствии германских боевых кораблей в районе поиска, приказал «Андрею Первозванному» и «Императору Павлу I» выдвинуться на рейд Бокула.

В 22.23 слева по курсу эскадренного миноносца «Победитель» были замечены дымы. Полагая, что перед ним неприятельские эскортные корабли, капитан 1 ранга В. С. Вечеслов склониться на 20 градусов вправо, намереваясь, надо полагать, занять позицию между противником и берегом. Однако, как выяснилось уже через четверть часа, дым принадлежал шведскому пароходу, который после досмотра был отпущен восвояси. Как справедливо замечают в этой связи авторы книги «Флот в первой мировой войне», «с точки зрения тактической целесообразности, пароход следовало бы задержать до окончания поиска, чтобы обеспечить его скрытность»[843].

Не имея возможности произвести обсервацию из-за весьма скверной видимости, 1-й дивизион по счислению дошел до назначенной точки, повернул на обратный курс и вдоль берега двинулся на север.

Германский эскадренный миноносец «S63». К этому типу принадлежали корабли 20-й полуфлотилии, участвовавшие в бою 17 (30) июня 1916 г.

Миноносцы 15-й полуфлотилии «V181» и «V183»

Сразу после полуночи на параллели Норчепинга под берегом были вновь усмотрены силуэты нескольких судов. Начальник 1-го дивизиона еще раз попытался «вклиниться» между ними и берегом и начал сближение. Однако когда дистанция сократилась до 40 кабельтовых, обнаруженные цели были опознаны как восемь германских миноносцев, причем некоторые из них явно принадлежали к числу больших эсминцев последних серий. Таким образом, превосходство в силах, причем весьма ощутимое, было на стороне неприятеля. Действительно, девятнадцати 88-мм и пятнадцати 52-мм орудиям и тридцати трем торпедным трубам кораблей полуфлотилий Рёдера фон Дирсбурга и Волльхайма эсминцы «Победитель», «Орфей» и «Гром» могли противопоставить двенадцать 102-мм орудий и двадцать семь торпедных труб. Правда, новейшие русские миноносцы имели существенное преимущество в дальности стрельбы своих превосходных четырехдюймовок длиной 60 калибров (87,5 кабельтовых против 50 у немецких 88-мм пушек), однако скверная видимость не позволяла нашим артиллеристам реализовать это важное преимущество.

Капитан 1 ранга В. С. Вечеслов принял резонное решение не принимать боя в столь неблагоприятной обстановке и попытаться навести германские миноносцы на свои крейсера. Пользуясь превосходством в скорости, русские эсминцы начали отрыв от противника. Однако Владимир Степанович явно перестарался: в скором времени неприятельские миноносцы, успевшие сделать лишь несколько залпов, потеряли наши корабли из виду. Не помогло немцам восстановить визуальный контакт и использование осветительных снарядов — «Победитель», «Орфей» и «Гром» скрылись в пелене начавшегося дождя.

Когда около 2 часов русские эсминцы обошли свои крейсера с запада, на кораблях 1-ro дивизиона услышали раскаты артиллерийских залпов. Капитан 1 ранга В. С. Вечеслов счел задачу наведения выполненной и, определив место по маяку Ландсорт, направился в Утэ.

До получения донесения начальника 1-го дивизиона о боевом соприкосновении с неприятельскими кораблями крейсера и миноносцы контр-адмирала А. П. Куроша двигались в южном направлении. Затем отряд повернул на обратный курс, и около 20.20 по левому борту были обнаружены дымы, а через четверть часа — силуэты восьми эсминцев, которые по аналогии, надо полагать, с российскими кораблями этого класса, были опознаны как «три первые нефтяные, остальные — угольные»[844]. Одновременно сильно дымившие «Громобой» и «Диана» были замечены и германскими миноносцами, оказавшимися к этому времени в 30 милях южнее Ландсорта, то есть несколько восточнее места короткой стычки с «Победителем», «Орфеем» и «Громом».

Опасаясь взять под обстрел эсминцы капитана 1 ранга В. С. Вечеслова, начальник отряда особого назначения приказал 1-му дивизиону показать свое место, которое оказалось в 30 милях впереди по курсу крейсеров (2.40)[845]. Убедившись таким образом, что обнаруженные корабли — неприятельские миноносцы, контр-адмирал А. П. Курош приказал открыть огонь. Российские корабли, остававшиеся на постоянном курсе и имевшие ход около 19 узлов, стреляли левым бортом по правилам отражения минной атаки. Первый залп «Громобоя» с установкой прицела 40 кабельтовых дал недолет, после чего крейсера перешли на поражение завесой[846].

Со своей стороны противник, несмотря на многократное превосходство русских в силах и понемногу улучшающуюся в утренних сумерках видимость, избрал активный образ действий. Увечив ход настолько, чтобы не демаскировать себя дымом, германские миноносцы вышли в торпедную атаку; при этом менее быстроходные корабли 15-й полуфлотилии атаковала отдельно от новых эсминцев Рёдера фон Дирсбурга. Одновременно немцы вели интенсивный, хотя и не слишком точный (недолеты 5 — 10 кабельтовых) артиллерийский огонь.

Энергичная и эффективная стрельба «Громобоя» и «Дианы» не позволила германским миноносцам сократить расстояние до дистанции верного торпедного выстрела — по данным Э. фон Гагерна, самые настойчивые из немецких кораблей смогли приблизиться к крейсерам А. П. Куроша на 24 кабельтова[847]. Противник был вынужден выпустить мины из позиций, не благоприятных по курсовому углу цели, в результате русских кораблей не поразила ни одна из дюжины германских торпед. С наших кораблей наблюдали две из них: первая пересекла кильватерную колонну отряда за кормой «Громобоя», а вторая шла в кормовую часть «Дианы» и заставила капитана 1 ранга М. В. Иванова выполнить маневр уклонения[848].

В 2.50, когда последняя мина Уайтхеда вышла из аппарата, корабли противника начали выходить из боя. Германские миноносцы, отстреливаясь, врассыпную отступали на юго-запад, зигзагируя и прикрываясь дымовой завесой и «черным нефтяным дымом». Через десять минут неприятель вышел из сферы огня «Громобоя» и «Дианы» (дистанция увеличилась до 90 кабельтовых), и русские прекратили огонь, так и не добившись ни одного попадания в немецкие корабли.

Отразив атаку, корабли контр-адмирала А. П. Куроша проложили курс к опушке або-аландских шхер, по пути вновь обнаружив и обстреляв ныряющими снарядами германскую подводную лодку — по-видимому, ту же «UB33». Тем же утром на входном фарватере Утэ вновь была затралена мина, поэтому отряд особого назначения был направлен в Эре и там расформирован.

Подводные лодки оставались в районах боевого предназначения до 22 июня (5 июля), но успеха также не добились. Даже английская субмарина «E9», занимавшая наиболее перспективную позицию перед Либавой, — так и не дождалась выхода в море германского крейсера «Страсбург» (фрегаттен-капитан Г.-К. фон Шлик) и семи миноносцев 10-й флотилии капитана цур зее Ф. Витинга, находившихся в этом порту под началом младшего флагмана «разведывательных сил Балтийского моря» контр-адмирала Х. Лангемака.

Итак, цель операции не была достигнута и на этот раз. При этом управленческие решения А. П. Куроша и В. С. Вечеслова 17 (30) июня (в отличие от более активных действий П. Л. Трухачева и А. В. Колчака в предыдущей операции) сразу получили весьма критическую оценку во флотской офицерской среде. Так, исполняющий должность флаг-капитана оперативной части штаба комфлота капитан 1 ранга князь М. Б. Черкасский привел действия эсминцев В. С. Вечеслова в качестве наиболее наглядной иллюстрации «отсутствия жажды боя» у командного состава Балтфлота (письмо флаг-капитану Морского штаба главковерха капитану 1 ранга В. М. Альтфатеру от 14 (27) августа)[849].

«Не желая впадать в критику, мы можем только сказать, что в результате неприятелю удалось выполнить свою задачу, то есть защитить караван пароходов, несмотря на свою слабость по сравнению с нашими силами. Наш же отряд не сумел выполнить поставленной ему задачи, и лица, им руководившие, не проявили ни настойчивости, ни предприимчивости. Во всяком случае, мы на «Новике» теперь были довольны, что нас не взяли с собой, а в первый момент страшно обижались на это», — писал по этому поводу Г. К. Граф, бывший в то время страшим минным офицером флагманского корабля минной дивизии[850].

Вскоре после набега 17 (30) июня корабли Балтфлота совершили успешный рейд на морские коммуникации противника в северной части Ботнического залива. 28 июня (11 июля) эсминцы 7-го дивизиона «Внушительный» (капитан 2 ранга Л. М. Пущин) и «Бдительный» (капитан 2 ранга Н. Л. Максимов) в районе Бьюреклубба захватили германские пароходы «Вормс» (4400 брт) и «Лиссабон» (2800 брт)[851]. Неприятельские суда, одно из которых было загружено железной рудой, а другое шло порожняком, были приведены в Гамлекарлебю (або-аландский район) вместе с частью команды и шведским лоцманом, который безуспешно протестовал против захвата судов[852].

Эскадренный миноносец «Бдительный»

Протестовал, кстати, не только лоцман. По данным Осведомительно-статистического отделения российского Министерства иностранных дел, первый с начала войны захват германских судов в территориальных водах Швеции был расценен официальным Стокгольмом как «необыкновенно грубое нарушение шведского нейтралитета» и вызвал самую бурную реакцию со стороны влиятельных «германофильствуюших сфер». Подконтрольная этим «сферам» пресса раздула настоящую истерию, добиваясь, чтобы шведское правительство потребовало от Петрограда выдачи германских пароходов и, в случае отклонения этих требований, применения по отношению к России «строгих репрессий». Более того, на страницах стокгольмских газет появились сообщения о том, что российская сторона якобы задержала с началом войны большое количество принадлежащих Швеции парусников (называлась даже их стоимость — миллион крон) и, несмотря на неоднократные представления шведских властей, отказывается вернуть эти суда законным владельцам[853].

Со своей стороны немцы разыграли целый спектакль. 5 (18) июля в районе Карлскроны германский эскадренный миноносец «V152» захватил английский пароход «Адамс»[854], причем командир немецкого корабля прямо заявил, что он «намеренно захватывает судно в шведских территориальных водах в отместку за захват германских судов»[855]. Несмотря на то, что шведские власти оставили инцидент без внимания (чего никогда не бывало в отношении «прегрешений» русского флота), через двое суток «Адамс» был освобожден, и германский посол в Стокгольме Х. Люциус фон Штедтен принес шведам публичные извинения, охарактеризовав шаги командира немецкого эсминца как неправомерные. Таким образом германцы демонстрировали свою лояльность и «законопослушность», которая должна была ярко контрастировать с недружественными и незаконными действиями российской стороны. Немецкая газета «Berliner Localzeiger» писала, что «шведское правительство не может оставаться равнодушным к постоянному нарушению шведского нейтралитета Россией и, вероятно, примет более действенные меры»[856].

Германский эсминец «V152»

Однако Петроград проявил твердость, и датированные 2 (15) и 6 (19) июля ноты шведского посланника в России Брандстрёма (приложение 32) были оставлены без последствий. В сентябре 1916 г. «Вормс» и «Лиссабон» были зачислены в состав отряда транспортов Балтийского флота под наименованиями «Ша» и «Ща» соответственно и до конца войны использовались в качестве угольщиков[857].

На этом действия надводных сил флота Балтийского моря на неприятельских морских сообщениях были свернуты. Несмотря на определенные положительные результаты, во избежание новых недоразумений с нейтралами ставка верховного главнокомандующего под давлением Министерства иностранных дел дала командующему Балтийским флотом указание о прекращении воздействия на неприятельскую коммуникационную линию, проходящую вдоль побережья Швеции[858].

Более того, неспособность В. А. Канина оградить шведский нейтралитет от посягательств со стороны подчиненных командиров стала одной из весомых причин скорого смещения адмирала с поста командующего Балтфлотом. 16 (29) августа помощник начальника Морского генерального штаба капитан 1 ранга граф А. П. Капнист писал В. М. Альфатеру о том, что командующий не в состоянии «обуздать» своих подчиненных «по отношению к нейтральной Швеции»[859]. А в известном докладе начальника Морского штаба ставки адмирала А. И. Русина от 6 (19) сентября (приложение 33), в результате одобрения которого царем В. А. Канин был заменен А. И. Непениным, шведскому сюжету посвящен целый раздел. «Совершенно правильно задуманная операция борьбы с торговлей противника, вследствие отсутствия у командования флотом над лежащего руководительства действиями частных начальников и недостатка воли заставить этих последних безусловно и беспрекословно выполнять указания командования, в конечном результате вызвала ряд протестов со стороны Шведского правительства на нарушения нашими судами ее нейтралитета, что, безусловно, осложнило наши отношения со Швецией и понудило оказаться от борьбы с торговым движением неприятеля», — читаем в документе[860].

«Шведскую» подоплеку смещения Василия Александровича с должности подтверждает и капитан 2 ранга К. Г. Житков (в годы мировой войны — редактор журнала «Морской сборник»), описавший встречу адмиралов А. И. Русина и В. А. Канина в Морском генеральном штабе спустя неделю после смены командующего Балтфлотом: «Канин спросил совершенно откровенно — дело прошлое, за что его убрали. Русин указал: 1. Нарушение нейтралитета Швеции, т. к. подчиненные не исполняли приказаний адмирала…»[861].

В подготовке и проведении набеговых действий просматривается целый ряд позитивных моментов, среди которых отметим тщательное разведывательное обеспечение ударных сил и стремление к организации оперативного взаимодействия надводных кораблей и подводных лодок. Однако командование флота, которое следовало в фарватере директивных указаний ставки, по существу, игнорирующей проблему нарушения коммуникаций противника, неверно расставляло акценты при постановке задач подчиненным силам. Тактические корабельные группы нацеливались не столько на уничтожение транспортов с ценным грузом стратегического сырья, столько на потопление дозорных и эскортных кораблей противника. В результате при соприкосновении с неприятелем наши флагманы и командиры зачастую принимали не самые целесообразные тактические решения, особенно в условиях активного противодействия со стороны германских эскортных сил. Последние, как уместно замечает немецкий историк, «благодаря энергии и находчивости их командиров, добились блестящих результатов и заслуживают того, чтобы быть особо отмеченными в рамках операций в Балтийском море»[862]. В боевых столкновениях с превосходящими крейсерско-миноносными силами русского флота неприятель, располагавший в некоторых случаях лишь импровизированными силами и средствами, решительно вступал в бой, перехватывал тактическую инициативу и добивался успешного решения своей главной задачи — обеспечения безопасности транспортных судов с грузом стратегического сырья.

В июле 1916 г. в штабе флота Балтийского моря возвратились к идее о воздействии на наиболее уязвимый участок неприятельской коммуникационной линии — пролив Оландсгаф[863]. Через этот пролив, разделяющий побережье Швеции и Аландские острова, пролегал маршрут германских транспортных судов, принявших груз в шведских портах Ботнического залива — Лулео, Умео, Гевле. Именно оттуда направлялась в Германию большая часть экспортируемой из Швеции железной руды.

17 (30) июля командующий флотом вошел с ходатайством к начальнику Морского штаба ВГК о дозволении минировать Олансдгаф вне трехмильной полосы шведского территориального моря (приложение 341. Это заграждение, по мнению адмирала В. А. Канина, должно было «весьма существенно облегчить нашему флоту выполнение боевых его задач», в том числе стеснить неприятельское судоходство и облегчить борьбу с ним. Поэтому Василий Александрович пришел к выводу о «необходимости теперь же начать постановку минных заграждений в Оландсгафе…, в районе, ограниченной параллелями 59°40′ и 60°00′». Свое ходатайство командующий Балтийским флотом подкрепил ссылкой на тот факт, что весной 1916 г. немцы выполнили подобную постановку в проливе Зунд, близ маяка Фальстербо, оставив свободным проходы лишь в пределах датских и шведских территориальных вод. В июне того же года германский флот поставил мины у опушки «стокльмских шхер» на широте Норчепингской бухты — в районе, ограниченном маяками Коппарстенарне, Ландсорт и Хувудшер. При этом, хотя часть последнего заграждения оказалась внутри трехмильной прибрежной полосы, шведское правительство отнеслось к действиям германцев «без заметного недовольства»[864].

Предложенная же адмиралом В. А. Каниным акция не затрагивала нейтралитета шведов, что и констатировало внешнеполитическое ведомство, куда проект командующего Балтфлотом был направлен на согласование. Товарищ министра иностранных дел гофмейстер А, А. Нератов, адресуясь к помощнику начальника Морского генерального штаба капитану 1 ранга графу А. П. Капнисту (приложение 35) заключил, что «право наше минировать Оландсгаф до предела шведских территориальных вод не может подлежать сомнению»[865]. Существовала, правда, вероятность того, что шведы на основании подписанного в 1810 г. договора о границе заявят претензию на то, что границей их территориальных вод в Ботнике является линия, проходящая по середине проливов Кваркен и Оландсгаф[866]. Однако А. А. Нератов и случившийся в это время в Петрограде А. В. Неклюдов (посланник в Стокгольме) полагали, что протесты такого рода могут быть парированы ссылками на предыдущие заявления, в которых «шведское правительство само определило ширину своих территориальных вод в три мили». Более того, дипломаты обязались убедить власти сопредельного королевства в том, что «принимаемая мера, имея в виду обеспечение безопасности мореплавания в Ботническом заливе, не может не отвечать торговым интересам Швеции»[867]. Получив одобрение Министерства иностранных дел, ставка дала командующему Балтийским флотом «добро».

Минную постановку намечалось выполнить силами минных заградителей «Ильмень» и «Лена», четырех эскадренных миноносцев 1-го дивизиона и двух эсминцев 2-го дивизиона. Кроме того, корабельному отряду заграждения были приданы четыре парохода и несколько моторных катеров для обеспечения навигационной точности постановки, а затем ограждения опасного района для исключения подрыва нейтральных судов в период официального уведомления Швеции. Охранение заградителей на переходе, а затем оборона района постановки от неприятельских подводных лодок, резко активизировавшихся осенью 1916 г., была возложена на шесть миноносцев 7-го дивизиона. Командование этими силами командующий флотом поручил начальнику Або-Аландской позиции контр-адмиралу барону О. О. Рихтеру[868].

Корабли отряда вышли в море в 2 часа пополудни 17 (30) августа: «Ильмень» и «Лена» в охранении пары миноносцев 7-го дивизиона — от острова Корсе, остальные корабли — от банки Ярамас. Заградители имели на борту по 280 мин, эсминцы 1-го дивизиона по 50, 2-го дивизиона по 20 мин. К 23.00 корабли отряда заняли исходные точки, и через 50 минут первая мина полетела за борт. «Ильмень» и «Лена» выставили две линии мин на запад от маяка Логшер (углубление 3–4,4 м, расстояние между линиями полтора кабельтова, минный интервал 46 м). При этом минзаг «Лена» успешно выставил все мины. На «Ильмене» же во время постановки якорь одной из мин зацепился за кормовой минный скат, и в течение десяти минут, потребовавшихся для очистки якоря, мина буксировалась кораблем. В результате из имевшихся на борту 280 мин «Ильмень» поставил только 162, и в заграждении образовался разрыв длиной около полумили. На остальных кораблях все прошло благополучно, и в течение ночи в Оландсгафе была поставлена в общей сложности 821 мина.

Заградитель «Ильмень»

18 (31) августа линия, частично поставленная заградителем «Ильмень», была продолжена на две мили к маяку Флетиан минными транспортами «Кимито» и «Кивима», в охранении которых находились миноносцы 7-го дивизиона[869].

В тот же день российский поверенный в делах в Стокгольме Б. Евреинов, заблаговременно уведомленный Министерством иностранных дел по конфиденциальным каналам о готовящемся заграждении Оландсгафа, получил открытую телеграмму, все содержание которой ограничивалось единственным словом — «Да». Это был условный сигнал, по которому дипломат тотчас уведомил шведский кабинет о том, что «Императорское правительство по военным соображениям и в целях ограждения как русского, так и шведского мореплавания сделало распоряжение погрузить мины в Оландсгафе, до пределов трехмильной полосы шведских территориальных вод…»[870].

О постановке заграждения в Оландсгафе командующий флотом проинформировал Главное гидрографическое управление, которое на следующий день официально объявило для сведения судоводителей, что «в целях обеспечения свободы мореплавания торговых судов в Ботническом заливе правительство сочло себя вынужденным поставить в ночь с 30 на 31 августа минное заграждение в Балтийском море в районе, ограниченном с запада пределами трехмильной полосы шведских территориальных вод, с севера параллелью 59 градусов 54 минуты и с юга — параллелью 59 градусов 40 минут. Правительство слагает с себя всякую ответственность за случайности, могущие произойти со всякими судами, зашедшими в очерченное выше запретное пространство»[871].

Новый командующий Балтийским флотом вице-адмирал А. И. Непенин, вступивший в должность 7 (20) сентября 1916 г., сразу позиционировал себя как сторонник возобновления активных действий на неприятельских морских сообщениях. При этом Адриан Иванович предложил верховному командованию на утверждение два варианта таковых действий. Первый предусматривал уничтожение германских транспортов за пределами территориального моря Швеции без предупреждения, дабы лишить суда противника возможности укрыться в терводах нейтрального королевства (заметим, что к осени 1916 г. строгое выполнение норм призового права выглядело неуместным донкихотством). Второй вариант предусматривал постановку минных заграждений в районах, прилегающих к границе шведских территориальных вод. Ставка санкционировала только второй вариант, причем обязала штаб флота согласовывать каждую минную постановку с Министерством иностранных дел[872].

Однако из-за огромного расхода мин на подновление и усиление существующих и создание новых оборонительных заграждений (речь, прежде всего, идет о Передовой минно-артиллерийской позиции, на формирование которой было затрачено более 4000 мин), деятельность Балтфлота по постановке активных заграждений носила весьма ограниченный характер. До конца кампании 1916 г. на морских сообщениях противника было выставлено лишь два небольших заграждения.

Эскадренный миноносец «Десна»

В ночь на 5 (18) октября эсминцы «Новик», «Орфей», «Десна» (капитан 2 ранга граф А. Г. Кайзерлинг), «Летун» (флигель-адъютант капитан 2 ранга Б. А. Вилькицкий) и «Капитан Изыльметьев» (капитан 2 ранга А. В. Домбровский) поставили к северо-западу от мыса Стейнорт «заграждение № 21» из 200 мин пятью короткими линиями (углубление мин 3,7 метра, минный интервал 61 метр).

Наконец, в ночь на 12 (25) октября минный заградитель «Урал» (командир капитан 2 ранга А. В. Витгефт) и миноносцы 4-го дивизиона (начальник — капитан 1 ранга П. В. Гельмерсен) выставили 120 мин в проливе Северный Кваркен[873]. Этой постановкой имелось в виду, с одной стороны, нарушить неприятельские сообщения в Ботническом заливе, а с другой — защитить по представлению Министерства торговли и промышленности свое каботажное судоходство и коммуникацию, соединяющую ботнические порты Финляндии со Швецией. По завершении постановки корабли отряда оставались в районе до следующего дня с целью предупреждения капитанов нейтральных судов об опасности. 13 (26) октября правительство опубликовало извещение о минировании Северного Кваркена[874].

Характеризуя организацию самостоятельных действий подводных лодок, отметим некоторые новации, реализованные командованием флота с началом кампании 1916 г.

Во-первых, началу систематических действий подводных сил на сообщениях противника предшествовал специальный поход подводных лодок «E9», «E19» и «Волк» 1 (14) — 10 (23) мая с целью вскрытия обстановки на основных путях неприятельских судов. Это решение было обусловлено необходимостью проверки и уточнения полученных от МГШ агентурных данных о маршрутах, графиках движения и составе германских конвоев, о расположении и характере корабельных дозоров противника, В комплексе с подводными лодками для разведки коммуникаций использовались радиотехнические средства, а в прилегающих к нашему побережью районах — и морская авиация[875]. В результате этого группового выхода, в ходе которого районы крейсерства подводных лодок перекрывали все основные пути германских транспортов, сведения МГШ были в целом подтверждены[876].

Во-вторых, угроза со стороны германских подводных лодок, занимавших позиции у Тахконы и Дагерорта, и обнаружение в этих районах минных заграждений заставили командование флота изменить маршруты оперативного развертывания своих лодок. Российские подводные лодки вынуждены были выходить из Ревеля проливами Моонзунд и Соэлозунд или финляндскими шхерами, что увеличивало время переходов в районы боевого предназначения и, следовательно, сокращало коэффициент оперативного использования подводных лодок.

В-третьих, задача нарушения коммуникаций была снята с английских подводных лодок, которые, напомним, в предыдущей кампании добились здесь значительных результатов. Теперь же британские лодки вели боевые действия против боевых кораблей противника у побережья Курляндии и в юго-восточной части моря, причем в некоторых случаях английским командирам разрешалось атаковать только крейсера и другие крупные корабли противника[877]. Российские же подводные лодки, оперировавшие на «шведской» коммуникационной линии, не смогли повторить прошлогодних успехов своих британских коллег.

Наибольших результатов добилась подводная лодка «Волк», которая 4 (17) мая в Норчепингской бухте уничтожила германские суда «Гера», «Кольга» и «Бианка» суммарной грузовместимостью 5940 брт[878]. Однако этот успех был предопределен не только мастерством и настойчивостью командира лодки старшего лейтенанта И. В. Мессера, но и тем обстоятельством, что неприятельские пароходы совершали самостоятельные переходы без охранения боевыми кораблями — германское судоходство, по выражению германского адмирала Э. фон Гагерна, в начале кампании еще пребывало в «состоянии беззаботности»[879]. Однако в дальнейшем от этой «беззаботности» не осталось и следа: короткие участки трассы вне территориального моря Швеции транспорты проходили исключительно в составе конвоев. В редких же атаках последних российские подводники не преуспели в силу целого комплекса причин технического и тактического порядка, исследование которых не входит в число задач настоящего исследования. Так, «Тигр» (старший лейтенант В. В. Соллогуб), совершивший за кампанию пять боевых походов, обнаружил лишь два неприятельских «каравана», один из которых 6 (19) июня безрезультатно атаковал тремя торпедами из подводного положения. Командир «Барса» старший лейтенант Н. Н. Ильинский в шести походах трижды атаковывал конвои противника, но успеха также не добился[880].

Подводные лодки «Волк» (вверху) и «Тигр»

Более благоприятная обстановка складывалась в Ботническом заливе, где противник не имел возможности организовать регулярную конвойную службу. 25 июня (8 июля) в Эрншедьдсвике подводная лодка «Волк» потопила пароход «Дорита» (3689 брт). «Вепрь» (старший лейтенант В. Н. Кондрашев) записал на свой боевой счет пароход «Сирия» (3795 брт), потопленный в районе Бьюрекклубба 3 (16) июля. Кроме того, 10 (23) августа «Крокодил» (капитан 2 ранга А. Н. Никифораки) захватил и привел в Або пароход «Дестерро» (ок. 4000 брт), впоследствии отпущенный по решению призового суда[881]. Правда, в Ботнике российские лодки чаще встречались с враждебными действиями нейтральных шведов: 10 (23) мая таранным ударом шведского парохода «Ингерманланд» был потоплен «Сом» (старший лейтенант Х. К. Буругаев)[882], полумесяцем позже, 27 мая (9 июня), в районе Северного Кваркена другое шведское судно пыталось таранить подводную лодку «Волк», смяв лодке оба перископа[883].

Всего в кампанию 1916 г. силами русского Балтийского флота было уничтожено или захвачено 12 неприятельских грузовых судов общей вместимостью 28426 брт. Несмотря на то, что действия Балтфлота не смогли парализовать сообщения между Германией и Швецией, они вынудили неприятеля прибегнуть к введению системы конвоев, что неизбежно привело к значительному снижению оборачиваемости грузового тоннажа. Таким образом, в кампании 1916 г. боевая деятельность Балтийского флота впервые с начала войны оказала сколь-нибудь существенное влияния на интенсивность и объемы морских перевозок противника. Кроме того, была создана известная напряженность для германских военно-морских сил, занятых обороной своих сообщений. Появление на неприятельских коммуникационных линиях надводных кораблей русского флота заставило противника включать в состав эскортных сил не только вооруженные траулеры и «суда-ловушки», но и свои немногочисленные боевые корабли специальной постройки, тем самым отвлекая их от решения других задач.

Вместе с тем боевая деятельность Балтийского флота на германских морских коммуникациях и в 1916 г. не помешали противнику увеличить объемы поставок шведкой руды (на 100 тыс. тонн по сравнению с 1915 r.[884]). Причину этого следует, по нашему мнению, искать в том, что российское командование — как верховное, так и флотское — недооценило значение действий на морских коммуникациях противника и, как следствие, выделило для их нарушения недостаточные силы. Да и эти силы применялись без должной настойчивости: эскадренные миноносцы привлекались к борьбе с неприятельским судоходством лишь три раза, крейсера — дважды. Между тем совершенно очевидно, что в сложившейся на Балтике обстановке командование русского флота имело все возможности придать действиям своих надводных сил на германских сообщениях систематический характер.

Более регулярно действовали на неприятельских коммуникациях подводные лодки. Однако при среднем коэффициенте оперативного напряжения 0,33 командование флота могло непрерывно держать в районах боевого предназначения четыре большие лодки, тогда как держало, как правило, всего одну[885]. Даже в тех случаях, когда лодки посылались в море парами или целыми группами (до пяти единиц), не всегда обеспечивалась непрерывность обслуживания самых перспективных позиций и районов (приложение 36). Вряд ли можно признать целесообразным и снятие в кампании 1916 г. задачи нарушения морских коммуникаций противника с английских лодок типа «E», наиболее подготовленных к действиям в удаленных районах театра. Кстати, низкая результативность действий российских подводных сил на Балтике немало тревожила англичан, весьма озабоченных продолжавшимися поставками шведской руды во Второй рейх. Шеф форин-офис сэр Э. Грей писал британскому послу в Париже Ф. Берти, что «Россия могла бы лучше использовать свой военно-морской флот на Балтийском море»[886]. А первый лорд адмиралтейства А. Бальфур в личном конфиденциальном письме И. К. Григоровичу от 18 (31) марта 1916 г., обосновав невозможность усиления британской подводной флотилии на Балтике, предложил направить в Россию английские экипажи для русских подводных лодок[887], надеясь, вероятно, хотя бы этим вывести русский Балтфлот из его «инертного» состояния. Вскоре после окончания войны британский историк Г. Байуолтер высказался в том смысле, что русский флот, имей он «соответствующее руководство», мог бы доставить противнику на Балтике значительно больше неприятностей[888]. Вообще, как это ни странно, взаимные обвинения в бездеятельности до сих пор тиражируются и в отечественной, и в английской историографии Великой войны.

Едва ли в полной мере оправдывалось оперативной обстановкой на театре и распределение мин между оборонительными и активными заграждениями: если постановка первых в 1916 г. приобрела без преувеличения грандиозные масштабы (с оборонительными целями было выставлено 13736 мин, или 98,6 % всех выставленных за кампанию[889]), то вторые обеспечивались лишь по остаточному принципу.

А. И. Непенин

Пассивность основных сил флота, пребывавших в «томительном бездействии», вызвала неудовольствие Морского штаба ВГК, стремившегося переложить ответственность за собственный «оперативный паралич» на командующих флотами адмиралов А. А. Эбергарда (Черное море) и В. А. Канина (Балтика). Благоприятная конъюнктура позволила группе офицеров штаба флота — князю М. Б. Черкасскому, И. И. Ренгартену, Ф. Ю. Довконту, заручившись в ставке поддержкой капитана 1 ранга В. М. Альтфатера и адмирала А. И. Русина, провести многоходовую аппаратную комбинацию, в результате которой 6 (19) сентября В. А. Канин был смещен с должности[890]. Флот возглавил вице-адмирал А. И. Непенин, который на посту начальника службы связи зарекомендовал себя как отменный организатор, однако не имел опыта командования корабельными соединениями и руководства оперативными штабами ни в мирное, ни в военное время. Да и первые шаги А. И. Непенина на посту комфлота — жестко авторитарное управление собственным штабом и подавление всякой инициативы его сотрудников, «подтягивание» дисциплины подчиненных всех уровней (зачастую в весьма грубой форме) и т. п. — заставляют усомниться в уместности этого кадрового решения. Деятельность же флота при новом командующем не только не активизировалась, но и была еще более ограничена вследствие появления в сентябре — октябре германских подводных лодок в глубине операционной зоны флота — в Рижском и Финском заливах[891]. Представляется очевидным, что причину не вполне благополучного состояния дел на российских морских театрах следует искать не в «бездарности» или недостаточной «энергии» командующих флотами, а в несостоятельности морских органов верховного командования, оказавшихся, по удачному выражению М. А. Петрова, в «идейном стратегическом тупике»[892].

2.5. БОРЬБА НА БАЛТИЙСКИХ КОММУНИКАЦИЯХ ПРОТИВНИКА В ЗАВЕРШАЮЩЕЙ ВОЕННОЙ КАМПАНИИ (1917 Г.)

Кампании 1917 г. предшествовали события Февральской революции, которые положили начало массовому падению дисциплины и фактическому развалу флота, особенно ярко проявившемуся на Балтике. В дни крушения династии в Кронштадте и Гельсингфорсе разразились стихийные революционные выступления матросов, сопровождавшиеся безнаказанными убийствами офицеров и кондукторов[893]. Жертвами, число которых превысило 100 человек (еще около 350 были арестованы)[894], становились не только жестокие по отношению к команде, но и просто требовательные к службе офицеры. 4 (17) марта в Гельсингфорсе был застрелен командующий флотом вице-адмирал А. И. Непенин, заявивший о поддержке новых властей, но пытавшийся призвать подчиненных к верности воинскому долгу. Известный приказ Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов № 1 от 1 (14) марта 1917 г.[895], который, по верному наблюдению современника, «предоставлял солдатам одни права, но никаких обязанностей»[896], положил начало демократизации вооруженных сил, принявшей, по существу, неуправляемый характер. 28 апреля (11 мая) в Гельсингфорсе начал свои заседания Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт), постановивший, в частности, «назначения офицеров производить только с ведома и согласия ЦКБФ»[897]. Смещение матросами своих командиров и избрание на их место новых, зачастую просто угодных команде офицеров стали обыденным явлением. До июня таким образом на командные должности было избрано около 500 офицеров, в том числе командующий флотом вице-адмирал А. С. Максимов. Большинство этих назначений трудно признать удачными, но ГМШ (6 (19) июня преобразован в Главное управление по делам личного состава — ГУЛИСО[898]) был вынужден утверждать их, чтобы сохранить какое-то подобие организации. Частая смена командующих и командиров всех степеней, равно как и вмешательство комитетов в решение оперативных вопросов не способствовали повышению качества управления силами.

Директива, преподанная ставкой Балтийскому флоту на кампанию 1917 г., не отличалась новизной: главная задача формулировалась по-прежнему — «всеми силами не допустить противника к востоку от… Нарген-Поркаллаудской позиции», в ее развитие «в целях удержания подступов к Главной (Центральной) морской позиции» предписывалось «прочно удерживать» Або-Оландскую и Моонзундскую укрепленные позиции, «оказать упорное сопротивление» проникновению противника в Рижский залив и «всеми мерами затруднить» его действия внутри залива в случае прорыва, а также «возможно длительно удерживать Передовую морскую позицию». При невозможности препятствовать прорыву неприятеля в Финский залив главным силам Балтфлота надлежало отступить на тыловую позицию на подступах к Кронштадту и «всемерно затруднить доступ противника к Петрограду»[899]. Отметим, что верховное командование, находящееся, надо полагать, под впечатлением мартовских событий, весьма скептически оценивало способность Балтфлота эффективно решить даже эти — сугубо оборонительные — задачи. «Балтийский флот — потерял боеспособность, и нет никакой надежды на скорое приведение его в порядок… Не рассчитывая на Балтийский флот, надо организовать оборону Финляндии и подступов к Петрограду, что потребует усиления Северного фронта», — констатировало совещание, состоявшееся 18 марта (1 апреля) под председательством генерал-квартирмейстера Штаба ВГК генерал-лейтенанта А. С. Лукомского[900]. Очевидно, именно этими соображениями было продиктовано решение ставки о возвращении Балтфлота в оперативное подчинение главкому армиями Северного фронта, принятое спустя две недели[901].

Между тем назначение в сентябре 1916 г. на должность командующего флотом вице-адмирала А. И. Непенина, который отличался предприимчивостью и верным пониманием обстановки на театре, давало надежду на активизацию Балтфлота, тем более что в 1917 г. ожидалось значительное его усиление новыми подводными лодками и эскадренными миноносцами (фактически флот пополнили эсминцы «Автроил», «Владимир», «Капитан Кингсберген», «Константин», подводные лодки «Змея», «Угорь», «Тур» и «Ягуар», не считая пяти лодок типа «AГ», вступивших в строй в конце 1916 г.[902]). Однако «план первоначального развертывания» (приложение 37), разработанный штабом командующего флотом в развитие директивных указаний ставки, отличался от своих предшественников разве что усилением Морских сил Рижского залива тяжелыми кораблями (проведенные в 1916 г. дноуглубительные работы позволили проводить через Моонзунд крейсера всех типов и линкоры «Слава» и «Цесаревич»)[903].

А. В. Развозов

И при А. И. Непенине, и при его преемниках[904] основное внимание командования Балтфлота было сосредоточено на дальнейшем совершенствовании и расширении системы позиционной обороны (приложение 38). Зимой 1916/17 г. началось формирование упоминавшейся в директиве ставки тыловой позиции в районе островов Сескар и Лавенсари с отсечной позицией в Бьеркезунде. С их оборудованием оперативная глубина оборонительной системы достигала беспрецедентной величины около 150 миль. Продолжалась установка береговых артиллерийских установок калибром до 356 мм. К концу кампании общее количество батарей на русском побережье Балтики достигло 83, количество орудий — 284[905]. В целях расширения и подновления оборонительных минных заграждений Балтфлот выставил 13418 мин, что составило 34,6 % от общего числа поставленных на театре в течение войны[906]. Противолодочные сетевые заграждения выставлялись в системе центральной и ирбенской позиций, что, наряду с организацией корабельных противолодочных дозоров и систематического патрулирования авиацией, превратило их, по существу, в противолодочные рубежи. Впрочем, эффективность последних существенно ограничивалась отсутствием на вооружении маневренных противолодочных сил гидроакустических средств и низкой живучестью сетевых заграждений большой протяженности, требовавших непрерывного наблюдения и ухода. Что же касается специальных противолодочных мин, что даже к лету 1917 г., когда противолодочные рубежи были развернуты в наиболее полной за всю войну форме, доля таковых в заграждениях передовой и центральной позиций составляла соответственно 14,5 % и 21,2 %[907], что, безусловно, совершенно не соответствовало значению уровня подводной угрозы как фактора обстановки в обороняемом водном районе. Факты проникновения германских подводных лодок в Финский и Рижский заливы летом и в начале осени 1917 г.[908] не позволяют согласиться с оптимистическим утверждением министерского официоза о том, что «борьба с подводными лодками в настоящее время стоит на такой высоте, что в значительной мере гарантировать безопасность плавания в определенном и в общем незначительном водном районе… не представляет особых затруднений»[909].

Задача нарушения неприятельских морских сообщений в кампании 1917 г. по-прежнему относилась к числу второстепенных[910]. Отметим, что на несколько пренебрежительное отношение Морского штаба ВГК и командования флота к проблеме борьбы с неприятельскими перевозками на Балтике не смогли, как ни странно, повлиять даже аргументированные суждения некоторых авторитетных экономистов. Среди специалистов, которые к началу четвертой военной кампании вполне осознали масштабы влияния экономических факторов на исход войны, наибольшим влиянием пользовался профессор П. Б. Струве, с 1914 г. возглавлявший Межсоюзный блокадный комитет в Петрограде (открытое наименование этого органа — Экономическая канцелярия Министерства торговли). В письме вице-директору дипломатической канцелярии при Штабе главковерха Н. А. Базили от 5 (18) января 1917 г. Петр Бернгардович справедливо отметил, что «война из стадии столкновений вооруженных сил как таковых уже давно вступила в стадию состязания целых народнохозяйственных организмов»[911]. Спустя две недели П. Б. Струве и консультант МГШ по экономическим вопросам Н. Н. Нордман подготовили меморандум (приложение 39), где, в частности, обосновывали необходимость в ходе военного планирования принимать во внимание «всю совокупность экономических условий, существенных для данного момента». Авторы записки полагали жизненно важным «создание условий, при которых экономические данные могли получать систематическое использование в оперативных целях, то есть приближение органов блокады к органам верховного командования»[912].

Однако эти и другие подобные предложения так и остались не более чем благими пожеланиями, что позволяет утверждать, что в ходе стратегического и оперативного планирования на кампанию 1917 г. накопленный в предыдущие годы ценный опыт вновь был учтен далеко не в полной мере. В результате надводные силы Балтфлота к борьбе на германских морских сообщениях не привлекались вовсе. Впервые за войну на Балтике не было поставлено ни одного активного минного заграждения[913] (приложение 40); правда, с некоторой долей условности к активным можно причислить заграждения, выставленные Морскими силами Рижского залива в Ирбенском проливе в непосредственной близости к занятому противником побережью.

Боевые действия на коммуникациях противника вели только подводные лодки, группировка которых в завершающей кампании существенно усилилась количественно: к началу навигации подводная дивизия (включая лодки Учебного отряда подводного плавания и английскую флотилию) насчитывала 35 кораблей[914], еще три единицы вступили в строй в ходе кампании[915]. В ходе последовавшего за Февралем «углубления революции» дивизия подводных лодок (капитан 1 ранга Д. Н. Вердеревский, с апреля капитан 1 ранга, затем контр-адмирал П. П. Владиславлев, с октября капитан 2 ранга В, Ф. Дудкин) в меньшей, в сравнении с соединениями крупных надводных кораблей, степени потеряла свою «боевую физиономию» (выражение М. К. Бахирева). Однако техническое состояние подводных лодок, их боеспособность и боеготовность оставляли желать много лучшего. Это было обусловлено, главным образом, известными политическими событиями, повлекшими за собой снижение качества судостроения и судоремонта, а также падение дисциплины в частях и на кораблях. Это, очевидно, стало основной причиной роста потерь подводных сил Балтфлота без соответствующих успехов: в 1917 г. русские потеряли четыре лодки — «Барс», «Львица» (старший лейтенант Б. Н. Воробьев), «АГ-14» (старший лейтенант А. Н. фон Эссен) и «Гепард» (старший лейтенант Н. Л. Якобсон)[916].

Следует отметить, что в кампании 1917 г. противодействие со стороны германских противолодочных сил стало гораздо более организованным и эффективным. Теперь неприятель строил противолодочную оборону как по объектовому (непосредственное охранение конвоев и даже отдельных судов), так и по зональному (систематическое противолодочное наблюдение и патрулирование, действия корабельных групп по вызову в районах базирования и в узлах коммуникаций) принципам. К противолодочным действиям привлекались дирижабли и аэропланы, в состав поисковых групп включалось до двух десятков кораблей, вооруженных глубинными бомбами. Все шире использовались технические средства подводного наблюдения — корабельные и стационарные гидрофоны.

Немцы добились ощутимых успехов и в организации взаимодействия разнородных сил противолодочной обороны. Так, в районе Либавы систематически патрулировали две пары миноносцев, проводилось контрольное траление обоих выходных фарватеров. Кроме того, ежедневно утром и вечером, если позволяла погода, в воздух поднималась пара самолетов. Именно ими 19 мая (1 июня) западнее порта была обнаружена «E9» (лейтенант-коммандер Х. Воган-Джонс). Аэропланы навели на обнаруженную цель цепеллин «L30» (капитан-лейтенант Бёдекер), который несколько раз атаковывал британскую лодку бомбами. На следующий день «E9» пришлось уклоняться от двенадцати германских миноносцев — на этот раз поисковую группу вызвал дирижабль «LZ120» (лейтенант резерва Леман), накануне обнаруживший минное заграждение, которое, как полагали немцы, мог поставить только подводный заградитель. 22 июня (5 июля) противолодочные корабли, наведенные в район цели самолетом, вновь вели поиск подводной лодки — на сей раз за «E19» (лейтенант Дж. Шарп). 22 августа (4 сентября) той же «E19», действовавшей в юго-западной части моря, пришлось уклоняться срочным погружением от группы неприятельских кораблей в составе трех миноносцев и трех сторожевых судов[917].

Противник продолжал интенсивную минно-заградительную деятельность: за кампанию немцы выставили 3574 мины, в том числе в Ботническом, Финском и Рижском заливах (в последнем впервые в качестве носителей минного оружия были использованы самолеты)[918]. Именно на минах, вероятнее всего, погибли «АГ-14» и «Гепард». В отношении «Барса» существуют указания германской стороны о результативном преследовании лодки силами охранения германского конвоя в районе бухты Хэвринге[919], однако в 1993 г. остов «Барса» был обнаружен в районе о. Готска-Сандэ, т. е. в 50 милях восточнее[920]. Поэтому нельзя исключить того, что гибель «Барса» (как и «Львицы») стала следствием неисправностей материальной части или ошибочных действий личного состава.

В отличие от флотов западных держав, в первую очередь германского, где в завершающих кампаниях мировой войны велись интенсивные поиски и апробация новых тактических приемов (например, ночных торпедных атак из надводного положения) и способов применения подводных сил (вплоть до попыток группового использования подводных лодок[921]), в отечественном флоте и в 1917 г. ни организация действий подводных лодок, ни их тактика серьезных изменений не претерпели. Оперативное напряжение подводных сил, и без того не слишком высокое, в завершающей кампании еще более снизилось: лодки выходили в море в среднем один раз в месяц на пять — шесть суток[922]. Эти обстоятельства на фоне усиления противодействия со стороны противника и снижения боевой выучки личного состава не позволили Балтфлоту добиться успехов в уничтожении неприятельского тоннажа. Наши подводники пополнили свой боевой счет только пароходом «Фридрих Каров» (873 брт), который 27 июля (8 августа) был торпедирован подводной лодкой «Вепрь» (старший лейтенант Р. М. Леман) в Ботническом заливе. Однако известная напряженность, создаваемая присутствием подводных лодок на коммуникационных линиях, заставила германцев продолжить практику конвоирования транспортных судов, что влекло за собой снижение оборачиваемости тоннажа и, следовательно, объемов грузоперевозок[923].

Подводная лодка «Вепрь»

Кампания 1917 г. завершилась перемирием между РСФСР и Центральными державами, подписанным 2 (15) декабря в Брест-Литовске. Флотским представителем в советской делегации состоял контр-адмирал В. М. Альтфатер — в недалеком будущем первый командующий Морскими силами республики, Балтфлоту вменялось на взаимной основе прекратить боевые действия и воспрещалось пересекать демаркационную линию Рогекюль — западный берег острова Вормс — Богшер — Свенска-Хегарне[924].

Итак, в годы Первой мировой войны нарушение морских коммуникаций противника входило в число задач флота Балтийского моря и, более того, на некоторых этапах (например, в кампанию 1916 г.) становилось, по существу, основным содержанием его боевой деятельности. С точки зрения развития военно-морского искусства представляет безусловный интерес расширение спектра форм и способов применения сил и средств флота на неприятельских сообщениях: начав в 1914 г. с активных минных постановок, в последующих кампаниях командование флота организовало боевые действия подводных лодок и тактических групп надводных кораблей, а затем впервые внедрило в боевую практику новую форму применения группировки разнородных сил — морскую операцию на сообщениях противника.

В кампаниях 1914–1917 гг. Балтфлотом (с оперативно подчиненной флотилией английских подводных лодок) было уничтожено 56 неприятельских транспортных судов (включая военные транспорты) суммарной грузовместимостью 98938 брт. Наибольших успехов в «истреблении» германского судоходства (52 % уничтоженного тоннажа) добились подводные лодки, 27 % потерь было нанесено минным оружием, на долю надводных сил приходится 9 %. Оставшиеся 12 % относятся к навигационным катастрофам и неустановленным причинам (приложение 22). На фоне грандиозной борьбы на атлантических коммуникациях, где цифры ежемесячных потерь союзников достигали 881 тыс. брт (апрель 1917 г.)[925], масштабы достижений нашего флота выглядят более чем скромными, однако и они оказали определенное влияние не только на обстановку на Балтийском морском театре, но и на ход и исход войны в целом.

Главным итогом боевой деятельности Балтийского флота по нарушению неприятельских коммуникаций стало не нанесение германскому транспортному флоту прямых потерь, а вынужденное введение немцами в 1916 и 1917 гг. системы конвоев. Результатом стало неизбежное снижение оборачиваемости тоннажа и, следовательно, ощутимое отставание объемов перевозок шведской руды от потребностей экономики Второго рейха.

Таким образом, мы имеем основания говорить о затруднении экономических перевозок противника. Балтийский флот не позволил Германии существенно увеличить ввоз из Швеции и компенсировать тем самым потерю иных источников импорта высококачественной руды — жизненно важного промышленного сырья. Это обстоятельство стало важной причиной снижения объемов выплавки в Германии чугуна (в 1918 г. — в 1,8 раза по сравнению с 1913 г.) и стали (в 1,4 раза)[926]. Все это позволяет причислить результаты действий русского флота на неприятельских сообщениях в Балтийском море к факторам стратегического масштаба.

Более того, проблема приобрела и определенное политическое звучание. Угроза немецкой экономике со стороны российского флота на Балтике стала одним из аргументов, выдвигаемых идеологами строительства «Великой Германии» для обоснования необходимости аннексии прибалтийских провинций России. Так, в памфлете «Russland und wir» (1915 г.) видный пангерманист П. Рорбах, ратуя за оттеснение России от балтийского побережья, указывал на то, что это «навсегда избавит Германию от русского флота в ее тылу»[927].