Наш человек в Нью-Йорке. Судьба резидента

Глава 12

Итак, Якова Голоса не стало… Отшумела суета похорон. Никто тогда, разумеется, не мог и представить, как скажется смерть «Звука» на судьбах многих десятков людей, в том числе и тех, кто при жизни никогда с ним не встречался или даже вовсе не знал о его существовании.

Мир, конечно, не рухнул, но советской внешней разведке пришлось столкнуться со многими серьезными трудностями и осложнениями, на преодоление которых ушли годы, а по ряду позиций и десятилетия.

Первый, самый естественный вопрос, который может, вернее, должен задать в этой связи любой историк разведки, что стало с «наследием» Голоса, теми агентурными сетями и группами, которые он либо сам создал, либо был как-то причастен к их деятельности?

Поначалу — ничего… Продолжали функционировать. Так оно и должно было быть.

Александр Феклисов («Каллистрат») в конце концов принял кураторство группой Юлиуса Розенберга («Антенны»). Некоторое время по ряду причин связь с «Антенной» была прервана, и «Кал-листрату» для ее возобновления пришлось даже пойти на рискованный шаг — заявиться к Розенбергу домой!

Юлиус тогда работал гражданским сотрудником в Армейском корпусе связи, выполнявшем, в частности, серьезные задания вооруженных сил, в первую очередь — военной авиации.

Надо отметить, что усилия научно-технической разведки НКВД/ НКГБ были ориентированы, помимо текущей будничной работы по многим направлениям, на первоочередное решение трех особо важных задач, получивших кодированные наименования. Так, операции, связанные с проникновением в «Манхэттенский проект» (так американцы закодировали работы по созданию атомной бомбы), были поименованы «ЭНОРМОЗ» («Ужасный»), по реактивным двигателям — «ВОЗДУХ», по радиолокации и смежной технике — «РАДУГА».

Юлиус и Этель Розенберги приняли мученическую смерть как якобы главные советские атомные шпионы. На самом деле к операции «ЭНОРМОЗ» они прямого отношения не имели. Однако неоспоримы заслуги Розенберга в операциях «РАДУГА» и «ВОЗДУХ». Об этом прекрасно были осведомлены и шеф ФБР, и прокурор, и судья на процессе над ними. Однако только обвинение в атомном шпионаже могло обеспечить требуемый властями смертный приговор. Но об этом позже.

Юлиус, убежденный коммунист и антифашист, привел с собой на добровольную службу советской разведке группу своих близких друзей и единомышленников. Это были весьма талантливые инженеры с ярко выраженной исследовательской и изобретательской жилкой. Сегодня их имена достаточно хорошо известны: Джоэль Барр («Мэтр», «Скаут»), Альфред Сарант («Хьюз»), Уильям Перл («Гном»), Мортон Собелл.

Все они работали в исследовательских лабораториях и конструкторских бюро либо военных предприятий, либо гражданских фирм, выполняющих заказы военных ведомств. Потому доставляемая ими информация, в том числе документальная, а то и образцы продукции имели исключительно важное значение для оборонной промышленности Советского Союза. Тем более что некоторые материалы и данные можно было использовать в СССР почти незамедлительно.

От Розенберга, а через него и от друзей последнего Феклисов, в частности, получал подробную информацию: чертежи, инструкции и наставления по эксплуатации различной секретной радиоэлектронной аппаратуры.

В первых числа Нового, 1944 года Розенберг в кафетерии «Харт энд Ховард» на 40-й улице, недалеко от Бродвея, вручил Феклисову крупную подарочную рождественскую коробку весом в… семь килограммов!

Распечатав коробку в резидентуре в присутствии своего начальника Леонида Квасникова («Антона»), Феклисов обнаружил там образец новейшего секретного радиовзрывателя для снарядов зенитной артиллерии!

Впоследствии «Каллистрат» вспоминал: «Суть этого нового устройства состояла в том, что оно направляло на самолет зенитный снаряд в тот момент, когда он находился на минимальном расстоянии от цели, и снаряд взрывался. Радиовзрыватель резко повышал эффективность поражения самолетов»[114].

И далее: «Полученный от Розенберга образец радиовзрывателя был высоко оценен нашими специалистами на Родине. По их ходатайству было быстро принято постановление… о создании специального КБ для дальнейшей разработки устройства и о срочном налаживании его производства. О значении “рождественского подарка” Розенберга свидетельствуют и появившиеся после окончания войны в американской печати сообщения о том, что из всех видов военной техники, созданных в период Второй мировой войны, радиовзрыватель по своему значению уступает лишь атомной бомбе, и на его разработку и создание Соединенными Штатами было затрачено около 1 миллиарда долларов.

Наши специалисты значительно усовершенствовали американский образец радиовзрывателя. С помощью такого усовершенствованного радиовзрывателя 1 мая 1969 г. на высоте около 20 км в районе г. Свердловска был сбит вторгшийся на советскую территорию американский самолет-шпион “Локхид У-2”, пилотируемый летчиком Г. Пауэрсом»[115].

Барр и Сарант были близкими друзьями, некоторое время они даже проживали в одной квартире. В начале войны они вместе работали в лаборатории Армейского корпуса связи в Форт-Монмоут в Нью-Джерси над созданием военных радиолокаторов — тогда их называли радарами. Оттуда, однако, их вскоре уволили. Одного за коммунистические убеждения, второго — за активную профсоюзную деятельность, недопустимую на военном предприятии.

Тогда один за другим они устроились на работу в известную компанию «Вестерн Электрик», где занялись разработкой… радарных высокоточных прицелов для бомбометания!

Уильям Перл («Гном»), крупнейший американский талант, подлинная звезда в области аэронавтики, в мае 1944 года передал данные о новом истребителе дальнего радиуса действия, а также расчеты по созданию прототипа реактивного самолета. Реактивный двигатель к нему разрабатывала известная корпорация «Вестингауз».

В декабре 1944 года резидентура доложила Центру, что получила от «Хьюза» семнадцать подлинных схем к установке «АРА-7». Это кодовое обозначение разработчики присвоили новейшей и, естественно, засекреченной еще на стадии создания радарной установке, которую компания разрабатывала совместно с военными радиоинженерами и учеными знаменитого Массачусетского технологического института.

Объем информации от группы Розенберга (ему присвоили новый псевдоним — «Либерал») был столь велик, что резидентура решила образовать специальную группу связников для работы с нею. В качестве связников Розенберг рекомендовал хорошо знакомых ему супругов Михаила и Анну Сидоровичей. Михаил (ему присвоили псевдоним «Линза») был другом детства Юлиуса. В середине 30-х он добровольцем воевал в Испании. Его жена и помощница Анна была — напомним читателю — дочерью редактора коммунистической газеты на украинском языке Михаила Ткача, также входившего в советскую агентурную сеть.

Сам Юлиус Розенберг передал в резидентуру также радиосистему опознания военных самолетов «свой — чужой». Сегодня без оснащения такой системой немыслима военная авиация всех типов: бомбардировочная, истребительная, штурмовая, транспортная, разведывательная и т. п.

На свою беду, Юлиус привлек к разведывательной работе и родного брата своей жены капрала Дэвида Грингласса («Калибр», «Шмель»). Но об этом — дальше.

С супружеской парой Моррисом и Леонтиной Коэн Голос больше никогда не сталкивался, хотя, теоретически, мог встречаться иногда с молодым интернационалистом после возвращения того из Испании в кантине «Амторга». Когда США оказались втянуты в мировую войну, Морриса призвали в армию и он надолго выбыл из агентурной сети. Однако Леонтина с лихвой поработала за них обоих. Она стала одной из основных связных между резидентурой и самым ценным агентом в закрытом центре атомного «Манхэттенского проекта».

Об этом периоде ее жизни и вообще о роли «Лесли» в решении атомной проблемы «ЭНОРМОЗ» написано достаточно много в общедоступной литературе, к которой и отсылает автор читателя, желающего больше узнать о замечательной супружеской паре выдающихся разведчиков-нелегалов, посмертно удостоенных высокого звания Героя Российской Федерации[116].

Роль, сходную с той, что в Лос-Аламосе сыграла «Лесли», выпала на долю и безотказного Гарри Голда. После Семена Семенова («Твена») его постоянным куратором стал Анатолий Яцков («Алексей»). По его заданию Голд неоднократно выезжал на конспиративные встречи с немецким физиком-политэмигрантом Клаусом Фуксом, одним из ведущих разработчиков американской атомной бомбы.

Поскольку Голд, как и Розенберг со своей группой, были еще Голосом переданы на прямую связь резидентуре, Бентли не пришлось больше иметь с ним никакого дела.

Однако на ней осталась связь с вашингтонскими группами (за исключением Лоренса Даггена, контакт с которым поддерживал знавший его с довоенных времен Исхак Ахмеров). Информация от них по мере разгорания мировой войны приобретала все большее и большее значение. Так что «Умница», как и раньше, примерно раз в две недели, а иногда и чаще наезжала в Вашингтон и возвращалась обратно. Теперь, когда не стало единственного человека, которого она по-настоящему любила, эти поездки стали смыслом ее существования.

У Якова Голоса была еще одна обязанность, и многолетняя, о которой в партии знали не более двух-трех человек: он был доверенным, наделенным большими полномочиями связующим звеном между Генеральным секретарем ЦК Компартии США Эр-лом Браудером и резидентом внешней разведки, причем главным. То есть в рассматриваемый период Василием Зарубиным. Когда резидентура нуждалась в одном-двух-трех надежных помощниках-коммунистах (чаще всего — секретных членах партии), то просьба передавалась Браудеру через Голоса. Генсек подбирал нужных людей вместе с Голосом и через него же сообщал намеченные кандидатуры резиденту.

Разумеется, Браудер, лично знавший Бентли и неплохо к ней относившийся, возложить на нее эту сверхсекретную обязанность Голоса никак не мог. Для него Бентли была всего лишь технической помощницей Голоса, не более того. Их личные отношения его никак не касались.

На этом посту Якова Голоса заменил его старый товарищ по нелегальной работе Бернард, или просто Берни, Шустер. (Партийный псевдоним «Честер», оперативные псевдонимы по линии НКВД/ НКГБ — «Эхо», «Дик», «Юг».) Примечательно, что в известном отношении Берни был коллегой Голоса. Он несколько лет возглавлял Контрольную комиссию партийной организации штата Нью-Йорк.

На протяжении ряда лет Шустер помогал Голосу подбирать потенциальных агентов и занимался их проверкой. В частности, именно «Эхо» проверял перед привлечением к сотрудничеству одного из главных информаторов в ходе операции «ЭНОРМОЗ» Теодора Халла («Млад») и его ближайшего друга Сэвилла Сакса («Стар»).

За последующие два года у Бентли сменилось три куратора и несколько связных. Одним из таких, правда очень недолгих, кураторов был некто, представившийся как «Джек». Он нисколько не походил на русского, да и говорил с заметным бруклинским акцентом[117]. Настоящее имя этого человека — Джозеф Катц (псевдонимы «Информатор», «Дуглас», с осени 1944 года — «X»). Это был достаточно опытный агент-вербовщик и связник. Действовал под прикрытием владельца двух небольших фирм. «Джек» был также специалистом по фотографированию материалов, которые агенты, их доставившие, должны были утром возвращать на место. По счастью, Бентли никогда больше не пришлось встретиться с этим человеком…

Случалось, что Бентли передавала материалы русской женщине, которую она знала как с Шуру» — то была жена оперативного работника, а затем заместителя резидента Владимира Правдина («Сергея»). Официально — заведующего отделением ТАСС в Нью-Йорке.

Непродолжительное время работу Бентли курировал «Билл» — Исхак Ахмеров. К сожалению, потому что, если бы Ахмеров поработал с «Умницей» года полтора, скорее всего, не произошло бы того, что, увы, произошло осенью 1945-го… Иногда по поручению «Билла» материалы забирала явно коренная американка по имени «Кэтрин». Элизабет не подозревала, что это — Хелен, жена «Билла» и племянница хорошо ей лично знакомого Эрла Браудера.

Об Ахмерове стоит сказать несколько добрых слов особо. Он был не просто разведчиком, но нелегалом, прирожденным нелегалом. И по сей день ветераны Ясенево считают, что, возможно, Ахмеров был лучшим разведчиком-нелегалом второго за «Великими Нелегалами» поколения. В чужой стране, под чужим небом, в чужой шкуре Ахмеров чувствовал себя как рыба в воде. Когда же ему приходилось время от времени работать в центральном аппарате, одним словом в «конторе», он начинал скучать и ничем особенно не выделялся среди сослуживцев.

Однако стоило ему пересечь государственную границу с очередным паспортом на чужое имя гражданина другой страны, он преображался. Воистину эта бесконечная игра «в поле», порой смертельно опасная, требующая повседневной и повсечасной мобилизации всех физических и духовных сил, была его стихией.

В нелегале концентрируются в наибольшей степени все общие и специфические черты, свойственные профессии разведчика. Работа нелегала «в поле» существенно отличается от деятельности сотрудника «легальной» резидентуры. Последний, как гражданин своего государства, снабжен его подлинными документами (даже если таковые выписаны на другую фамилию) и работает под прикрытием его официальных учреждений: дипломатических, консульских, внешнеторговых, культурных, представительств морских и авиационных компаний, средств массовой информации, иногда международных организаций вроде ООН, ЮНЕСКО, МОК, ВОЗ и др.

Нелегал пребывает в чужой стране с паспортом бог знает какого государства, но только не своего собственного, с официальным представительством своей страны никак не связан. Перед местными властями он фактически беззащитен. В стране с жестким политическим режимом его могут тайно арестовать, подвергнуть допросу так называемой третьей степени, а то и ликвидировать физически без комедии суда.

Даже зная о его аресте, посольство родной страны официально ничем ему помочь не может, разве что через подставных лиц нанять хорошего адвоката. В случае осуждения за шпионаж нелегалу остается только уповать на то, что свои сумеют организовать ему побег (а это всегда весьма проблематично), либо надеяться, что его через несколько лет тихо обменяют на захваченного с поличным разведчика того государства, чьим строго охраняемым гостем он пока является. Но такая практика обмена разведчиками стала почти обычной лишь после Второй мировой войны[118]. Яркие тому примеры — обмен советского разведчика полковника Вильяма Фишера (больше известного как Рудольф Абель) на американского пи-лота-шпиона Гэри Фрэнсиса Пауэрса и Конона Молодого, также полковника («Лонсдейла», «Бена»), на агента английской разведки Гревилла Винна.

В рамках полученного им задания или инструкции нелегал всегда действует самостоятельно, полагаясь только на самого себя. Ему не с кем посоветоваться, не у кого испросить разрешения на тот или иной шаг, не к кому обратиться за помощью (во всяком случае, сделать это быстро, вовремя). «Легальный» разведчик работает под постоянным контролем резидента, докладывает ему о каждом своем шаге, согласовывает с ним (а порой и с Центром) каждый поступок. Любое оперативное мероприятие ему обеспечивают соответствующим прикрытием коллеги. Оперативный сотрудник резидентуры всегда зажат рамками железной дисциплины, как солдат-новобранец — уставами и всевидящим оком сержанта-сверхсрочника.

Потому характеру нелегала свойственна вырабатываемая годами работы «в поле» независимость в мышлении и действиях. Эти люди знают себе цену, они обладают обостренным чувством собственного достоинства и способностью отстаивать свое мнение перед начальством. Потому последнее таких работников хотя и ценит, но в глубине души порой недолюбливает, иногда и завидует. Про себя…

Именно таким человеком и был Исхак Ахмеров. Чего стоила — нынешнему молодому читателю, боюсь, этого не понять — его женитьба вопреки прямому неодобрению начальства и советам друзей на иностранке, будь таковая хоть трижды коммунисткой.

Осенью 1944 года Бентли была представлена своему очередному и, как оказалось, последнему куратору. Это был среднего роста мужчина лет под сорок, начинающий полнеть, круглолицый, с уже обозначившимся вторым подбородком. Бентли сразу обратила внимание на его явно сшитый на заказ костюм, на купленные в дорогих магазинах рубашку, галстук, шляпу. С горечью вспомнила потертые костюмы Якова, его неоднократно чиненные ботинки… Ей не понравилось, что новый русский пригласил ее в хороший ресторан и, выбирая самые изысканные блюда, не обращал внимания на цену. Она снова вспомнила Якова, его слова, что революционеру не пристало шиковать, тем более на государственные или партийные деньги. Назвался новый куратор «Элом», предупредил, если ее будут расспрашивать о нем, надо говорить, что он чешский бизнесмен, работающий в Вашингтоне. Познакомились случайно. На самом деле новый резидент внешней разведки, сменивший Василия Зарубина, действовал под прикрытием первого секретаря, а затем советника посольства СССР как Анатолий Громов. Настоящее имя — Анатолий Вениаминович Горский. Ранее он работал в Англии и на протяжении нескольких лет был главным оператором знаменитой «Кембриджской пятерки» Кима Филби и еще нескольких ценных агентов. Оперативный псевдоним Горского — «Вадим».

Контакт с Бентли Громов начал с того, что присвоил ей новый псевдоним. Теперь она числилась в агентурной сети как «Мирна».

Громов был самолюбивый, даже амбициозный и достаточно опытный оперативный работник. Но… То самое многозначительное «но», после чего перечисляются недостатки, порой на нет сводящие ранее обозначенные достоинства. Видимо, не случайно родилось на свет утверждение, что недостатки человека есть продолжение его достоинств.

Разведчик, непосредственно работающий с агентом, изначально должен быть хорошим психологом, человеком тактичным, чутко слушающим и слышащим собеседника, улавливающим тончайшие нюансы его настроения и, разумеется, непременно оные учитывающим. При работе с агентом-женщиной все вышесказанное следует по меньшей мере удвоить, а то и возвести в степень.

Увы, приходится констатировать, что, видимо, Громов-Горский вести себя в должной мере с агентами женского пола либо не умел по природному складу характера, либо не считал нужным учиться галантному обращению принципиально.

Ни делового, ни тем более человеческого контакта с Бентли у Горского не получилось. Автор ни в малейшей степени не собирается оправдывать последующие поступки Бентли. Однако, по его мнению и убеждению, окажись на месте Горского более человечный разведчик, многих бед можно было бы избежать. Хотя это уже из сферы сослагательного наклонения, которое, как известно, к истории неприменимо. Но все же…

У автора имеется предположение, способное, по его мнению, объяснить ту линию поведения, которую Горский избрал по отношению к Бентли. Он пришел в органы государственной безопасности в 1928 году в возрасте двадцати одного года. Работал большей частью в Экономическом управлении. В Иностранный отдел НКВД был переведен в 1936 году в возрасте двадцати девяти лет и сразу попал на самый жестокий период Большого террора. Многие ветераны, вспоминая ту пору, только пожимают плечами и произносят сакраментальную фразу: «Такое уж было время…» Словно это самое время занесло на одну шестую земной суши откуда-то с Марса. Горский был свидетелем того, как один за другим исчезали бесследно его сослуживцы и товарищи… Впрочем, не так уж и бесследно. Все на Лубянке знали, чем занимается по ночам комендант НКВД Василий Блохин и его подручные…

Чтобы уцелеть в этой кровавой мясорубке, надо было либо попасть в немногочисленную группу ветеранов-счастливчиков, которым просто повезло, вроде Василия Зарубина и Наума Эйтингона, либо выработать в характере если не жестокость, то жесткость, способную принять, а то и оправдать («Лес рубят, щепки летят») любое бесчеловечное по всем меркам решение руководства и приучиться так действовать и самому.

Центр поставил перед Горским старую задачу, которую уже отчасти решили Зарубин и Ахмеров: передать напрямую резидентуре всю агентурную сеть Голоса. И дело было не только в том, что, по мнению Москвы, «Звук» недостаточно строго соблюдал профессиональные требования конспирации. Это вопрос спорный. В конце концов, у него до самой смерти не случилось ни одного провала, чего нельзя сказать о кадровых оперативных сотрудниках.

Но Центр никак не мог мириться с тем, что не знает многих лиц, от которых «Звук» черпал информацию. В Москве или не могли, или не хотели понять, что многие источники Голоса передавали ему различные сведения (в том числе и секретные, и документальные) как коммунисты или сочувствующие коммунисту, входящему в руководство партии. Иными словами, как американцы американцу, к которому испытывали личное доверие. Но ни как иностранному агенту. Даже если этот агент представляет государство, являющееся союзником США по антигитлеровской коалиции. Иногда эти источники догадывались, что Голос работает на советскую разведку, но шли на сотрудничество с ним ради достижения общей цели — победы над общим врагом: гитлеровской Германией[119].

Были и такие, кто все прекрасно знал и понимал, но просто, по каким-то личным соображениям, ставил Голосу непременное условие — не раскрывать русским их имена.

Понять Центр, его заинтересованность в полном контроле над вашингтонскими и иными группами, разумеется, можно. Тем более теперь. Лубянка не хотела и не могла оставить эту ценнейшую сеть в руках «Умницы», о которой никто в резидентуре, по существу, ничего путного не знал.

Разговоры Зарубина с Голосом проходили, если так выразиться, на высоком дипломатическом уровне. «Максим» знал и понимал, с каким зубром имеет дело, знал и то, на основании нескольких конспиративных встреч с Браудером, каким влиянием пользуется Голос у генерального секретаря Компартии США.

Как полагает автор, Горский в силу своей самоуверенности и амбициозности решил, что с «Мирной» можно особо не церемониться. И стал на нее откровенно давить. А этого делать нельзя было ни в коем случае, к ней нужен был подход особый, с учетом особенностей ее менталитета, характера, да и просто сложившейся ситуации в этот период ее жизни.

Горский прямолинейно давил на нее, убеждал, что она никак не в состоянии справиться со свалившейся на нее после смерти Голоса нагрузкой, что она наверняка уже находится под наблюдением ФБР, тем самым ставит под удар множество людей и т. д.

Горский даже настоял, чтобы Бентли съехала с квартиры на Бар-роу-стрит и перебралась в отель Святого Георга на Бруклинских Высотах, в котором сняла малоуютный номер 759. Горский не понимал, что значила для этой женщины ее старая квартира, где она была счастлива с любимым мужчиной, в которой он скончался на ее руках.

Далее он потребовал, чтобы Бентли уволилась из «Шиппинг Корпорейшн», под предлогом, что тамошние сотрудники догадываются о ее двойной жизни, стал предлагать ей деньги. Этого тоже не следовало делать. Бентли, как и Голос, никогда не работала на советскую разведку из материальной заинтересованности, и служба в «Шиппинг Корпорейшн» была единственным средством ее существования. Приняв деньги от «Эла», Бентли, по ее представлениям, вместо идейного борца становилась всего-навсего платным агентом иностранной разведки.

В конце ноября 1944 года Горский в очередной раз приехал в Нью-Йорк и встретился с Бентли перед Театром Эдисона на углу Бродвея и 103-й Западной улицы. Они пошли в сторону Риверсайд-драйв, и в ходе разговора Горский поздравил «Мирну», сообщив, что Указом Президиума Верховного Совета СССР она награждена орденом Красной Звезды[120]. Бентли удивленно спросила, что это, собственно, означает для нее. Горский объяснил, что сам орден она, конечно, получит только в случае приезда в Москву. Там она сможет его носить и, как орденоносец, сможет бесплатно ездить по городу на трамвае[121].

На «Мирну», однако, это не произвело ровным счетом никакого впечатления. В США имелось всего несколько гражданских орденов, и награждение ими частных лиц производилось крайне редко. Большинство американцев о наличии таких наград даже не подозревало.

Если бы эти трудные переговоры с Бентли были поручены «Вар-до» — Елизавете Зарубиной! Она бы поняла, что творилось в душе «Мирны»… Общеизвестно: жены или многолетние любовницы зачастую утрачивают дистанцию между собой и своим мужчиной, воспринимают его дела и работу как свои собственные в буквальном смысле слова, особенно если они не только сожители, но и партнеры, пускай и «младшие», в каком-либо занятии. Так произошло и с Бентли. После смерти Голоса она решила, что не только способна, но и обязана заменить его во всем и полностью, не сознавая, что в действительности она не обладает всем комплексом необходимых для этого качеств. И не только умом и профессиональной хваткой, но прежде всего моральной стойкостью, силой духа и личного авторитета людей того круга, к которому он принадлежал.

К тому же спустя несколько месяцев, а может и недель, после ухода Голоса из жизни, под давлением огромного психологического груза, а также из-за ярко обнаружившейся личной неустроенности Бентли не устояла перед рецидивом своего былого пагубного пристрастия. Она снова стала пить, снова заводить случайные интимные связи.

Это не осталось незамеченным: в своих шифровках в Москву «Вадим» не раз и не два высказывал тревогу относительно странностей в поведении «Мирные, даже опасения ее возможного предательства…

…Летом 1945 года в жизни Бентли произошло некое, в общем-то вполне обыденное и предсказуемое, событие. В баре отеля «Святой Георге на Бруклинских Высотах, куда она переселилась по требованию Горского, она познакомилась с мужчиной средних лет и в тот же вечер под влиянием тоски и выпитого виски вступила с ним в интимную связь.

Его звали Питер Хеллер. У него были вьющиеся рыжеватые волосы, и чем-то он напоминал Якова, потому, видимо, связь между ними продолжилась, и Элизабет даже стала воспринимать его как потенциального мужа. О себе Питер не слишком распространялся и скрыл от Бентли, как выяснилось позднее, что был женат и имел детей. Из разговоров с ним у Бентли сложилось впечатление, что Хеллер — юрист и связан с какого-то рода расследованиями. Потом случайно узнала, что он — офицер-резервист. Однажды Хеллер исчез на две недели, потом как-то туманно объяснил, что проводил какое-то важное расследование по поручению правительства… В воспаленном мозгу Бентли сразу возникло подозрение, что Хеллер — приставленный к ней агент ФБР или какой-нибудь иной спецслужбы, вспомнились слова Горского, что ее «Шиппинг Корпорейшн» уже находится под пристальным наблюдением властей… Потом пришла другая странная мысль: а может быть, Хеллер приставлен к ней не ФБР, а Лубянкой? Бентли запаниковала. По-настоящему. Она не знала, что ей делать. То ли расставаться с Хеллером под каким-нибудь предлогом, то ли… в том-то и дело, что расставаться с ним в глубине души ей не хотелось, но и продолжать связь было страшно…

Как это часто случается с женщинами, попавшими действительно или только в воображении в чрезвычайную, опасную ситуацию, она приняла самое странное, на первый взгляд, решение, какое только могло прийти в голову.

…Стояла прекрасная осень 1945 года. В Америке входили в моду бра без бретелек. В домах появились первые телевизоры фирмы «Дюпон» (вскоре их стали выпускать по четверть миллиона в месяц). В молодых семьях приобрели невероятную популярность первые книги сразу ставшего знаменитостью «детского доктора» Бенджамена Спока. Несколько позднее на страницах таблоидов взахлеб обсуждались помолвки джазового дирижера Арти Шоу с кинозвездой Авой Гарднер, еще одной звезды, Джуди Гарланд, с режиссером Винценте Минелли, а также Глории Вандербильд (из той самой семьи мультимиллионеров) двадцати одного года от роду с сорокасемилетним всемирно знаменитым дирижером Леопольдом Стоковским. Число супермаркетов достигло 20 тысяч, в Калифорнии появились первые восьмирядные хайвеи. В армии шла подготовка к демобилизации первого миллиона солдат, из флота — четверти миллиона моряков.

В один из последних жарких августовских дней Элизабет Бентли, она же «Умница», она же «Мирна», решилась на безумный шаг — пойти в ФБР. В сущности, сама не зная зачем… Во всяком случае, «сдавать» она в тот день никого не хотела. И не сделала этого…