Наш человек в Нью-Йорке. Судьба резидента

Глава 8

К середине невыносимо жаркого и душного лета 1938 года Голос впервые в жизни почувствовал, что устал. Не той физической усталостью, что приходит с тяжелой физической работой или просто кратковременной нагрузкой в ходе игры в футбол или восхождения на горные вершины. Такая успешно и без последствий снимается крепким сном, умелым массажем или даже обычным горячим душем. Нет, то была тягучая, трудно формулируемая усталость, проявляющаяся как раз не столько в физических ощущениях, сколько в своего рода депрессии, когда ничем не хочется заниматься, когда даже самые обычные житейские дела для своего исполнения требуют несусветных волевых усилий. И все же это не подлинная депрессия как состояние уже патологическое, когда для излечения требуется помощь профессионального медика. Это именно усталость, но особого рода.

Оптимисту по натуре Голосу это состояние ранее не было знакомо. К тому же — также впервые в жизни — он стал ощущать время от времени какой-то неприятный дискомфорт в груди, точнее — за грудиной.

Знакомый врач, тоже партиец, после самого поверхностного осмотра уверенно сказал:

— Сердечко пошаливает, Яша. Так работать, как ты работаешь, нельзя. Тебе уже не двадцать и даже не тридцать…

— Так что делать? — задал Голос исконно русский вопрос. — Ничего не делать, — пожал плечами эскулап. — По возможности ничего не делать. Но, коль скоро это невозможно, работать поменьше, отдыхать побольше. Словом, снизить нагрузку… Впрочем, кое-какие лекарства я тебе выпишу. Но учти: они помогут только в том случае, если убавишь обороты…

Поняв, видимо, что данный совет вряд ли будет принят к исполнению, доктор высказал другой, более реалистичный:

— Почему бы, Яша, тебе не обзавестись хорошим помощником? Переложил бы на него хотя бы беготню…

Это была идея. Оставалось только дивиться, как он сам до нее — столь очевидной — не додумался.

Среди ближайших друзей Голос подходящего человека не нашел, а потому обратился за помощью к партии — вполне естественно.

В середине октября того же 1938 года в небольшом ресторанчике на углу 8-й улицы и Юниверсити-Плейс ему представили высокую, заметно выше его самого, женщину лет тридцати. У нее были темные, пышные вьющиеся волосы, широко расставленные неожиданно светлые глаза, крупный прямой нос и несколько убегающий подбородок…

Звали ее Элизабет Бентли, и на день их знакомства никто не мог бы предвидеть, что всего через несколько лет во всех газетах эту женщину, внешне не слишком привлекательную, будут называть «королевой шпионажа».

Она родилась в январе 1908 года в живописном городке Нью-Милфорд, штат Коннектикут. Отец ее был торговцем галантерейными товарами, мать — школьной учительницей. В семье девочка была поздним и единственным ребенком. Впоследствии Элизабет утверждала, что ее предок, некто Роджер Шерман, родом также из Коннектикута, был в числе тех пятидесяти пяти американцев, представляющих тринадцать штатов, кто 4 июля 1776 года подписал Декларацию независимости США[68]. Представитель штата Коннектикут Роджер Шерман в этом историческом событии действительно участвовал, но являлась ли Элизабет Бентли его дальним потомком… Трудно сказать.

Родители часто переезжали из города в город, и Элизабет в разные годы пришлось учиться в четырех школах. Диплом о среднем образовании она получила в Рочестере. В школе она была неприметной, серенькой ученицей, серенькой настолько, что впоследствии никто из одноклассниц не смог припомнить о ней ничего интересного. Училась Бентли на «С+», что примерно соответствует российской стройке с плюсом», или, если проявить некоторую снисходительность, «четверке с минусом».

Сама Бентли вспоминала честно, что в школе ее интересовали только уроки игры на фортепьяно, участие в модном движении герлскаутов, посещения пресвитерианской церкви и игра в баскетбол.

Мама Бетти Мэй Шарлотта была женщиной строгих правил и не позволяла дочери дружить со сверстницами, которые уже испробовали вкус виски, курили и посещали ночные клубы. Впоследствии девушка с успехом компенсировала эти упущенные в юности мелкие радости, да так, что далеко перегнала своих раскрепощенных одноклассниц, ставших, несмотря на давние грешки, добропорядочными американскими обывательницами, примерными супругами и матерями семейств.

Видимо, к последнему школьному году Элизабет все-таки поднапряглась, поскольку сумела получить стипендию для продолжения образования в знаменитом Коллежде Вассара. То было одно из старейших и уж во всяком случае самых элитных частных высших заведений для девушек в США. Его основал в штате Нью-Йорк в небольшом городке Покипси в 1861 году некто Мэтью Вассар, однако из-за продолжающейся Гражданской войны занятия в колледже начались лишь через несколько лет.

В 1915 году семь самых именитых частных университетов Америки, в том числе Колумбийский в Нью-Йорке и Гарвардский в Бостоне, точнее в его спутнике Кембридже, штат Массачусетс, и Вассар образовали своеобразное объединение, известное в Америке под названием «Семеро сестер».

К моменту поступления Бентли в Вассар в нем насчитывалось лишь немногим более тысячи студенток[69].

Следует отметить, что в США по традиции, перенятой от англичан, название университета прилипает к его выпускнику на всю жизнь, становится своего рода визитной карточкой, свидетельством не только высокого уровня полученного образования, но и принадлежности к определенному общественному кругу. Выпускники таких элитных университетов, как уже названные Колумбийский, Гарвард или… Вассар, гордятся его дипломом до седых волос, они навсегда сохраняют узы студенческого братства и оказывают друг другу всемерную поддержку независимо от года выпуска и факультета.

Университеты и колледжи США, как и Великобритании, имеют традиционные цвета, эмблемы и девизы. Студенты и выпускники зачастую носят галстуки или косынки «своих» расцветок, что, в частности, помогает им распознавать даже в толпе ранее незнакомых однокашников. Недаром в английском языке «узы» и «галстук» обозначаются одним словом — «tie». Название элитного университета было и остается по сей день в США серьезным аргументом в пользу любого претендента на престижную работу в солидную фирму или государственное учреждение.

В колледже, как и в школе, Бентли решительно ничем не выделялась на фоне сокурсниц. За все годы учебы она не обзавелась ни одной близкой подругой, не было у нее и постоянного бойфренда. Академический уровень и в Вассаре оставался у нее все на том же «С+». Она и здесь была одиноким, замкнутым середнячком.

В Вассаре у девушки (примечательно, что сокурсницы называли ее Бентли, по фамилии, а не по имени) пробудился живой интерес к политике, причем привлекали ее преимущественно самые радикальные теории и течения. Впрочем, интерес к политике у молодежи в США на рубеже 20-30-х годов был явлением почти повсеместным, во всяком случае, у так называемого среднего среднего класса. (Повтор слова не случаен: в среднем классе в Америке очень точно разделяют нижний средний и верхний средний классы!) Особенно это проявилось в годы знаменитого кризиса 1929 года и последующих нескольких лет, вошедших в историю страны под многозначительным названием Великая депрессия.

У Вассара в конце 20-х годов была репутация весьма либерального учебного заведения, студентки были известны как независимо мыслящие особы, вольнодумствующие. На фоне Великой депрессии у некоторых возникло чувство своеобразной вины за свое материальное благополучие по сравнению с положением миллионов американцев — либо разорившихся, либо очутившихся в армии безработных.

Влияние так называемых левых в университете определялось и тем, что его возглавляла одна из самых авторитетных, радикально настроенных женщин того времени Хелли Фленеген. Это влияние ощутила на себе и Бентли, когда прослушала ее курс драматического искусства — ректор одновременно руководила и Экспериментальным театром Вассара. Эта незаурядная женщина с энтузиазмом относилась к коммунистическим идеям, хотя членом Компартии никогда не была. В 1930 году она с группой студенток совершила поездку в Ленинград и вернулась в полном восторге от увиденного. В одной из статей по возвращении в Америку она писала: «Россия — это то, что я и думала, только несравненно больше. Россия — это страна свободных людей, это земля рабочих. Они живут, чтобы помогать другим».

Восхищаясь Советами, Фленеген поставила в театре две пьесы левацкого содержания.

Бентли вступила в Компартию лишь через пять лет после окончания Вассара, но, без сомнения, в значительной степени под влиянием идей еще студенческой поры. Надо отметить, что в те годы левые взгляды, в том числе социалистические и даже коммунистические, разделяли многие представители американской профессуры, творческой интеллигенции, журналистики — словом, достаточно широкой общественности.

За год до окончания курса в Вассаре Элизабет потеряла мать. Небольшое наследство девушка потратила на то, чтобы в последующие четыре года совершить три путешествия в Италию. Одно каникулярное лето она провела там, дополнительно занимаясь в университете Перуджи.

Получив диплом, Бентли со своим свободным владением итальянским и французским языками получила работу преподавателя в женской школе в Мидлберге, штат Вирджиния.

В 1932 году Бентли продолжила свое образование — чтобы получить докторскую степень — в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Тогда это считалось поступком не совсем обычным. В те годы в докторантурах страны женщин обучалось не более 20 % от общего числа соискателей степени. В «Колумбии» (так называли университет в городе) Бентли влюбилась в студента-араба. Однако через год помолвку порвала, когда получила стипендию для продолжения образования в университете Флоренции. Перед самым отплытием Элизабет в Европу скончался ее отец.

Как многие молодые американцы, посещавшие Италию в начале 30-х годов, Бентли попала под влияние идей Муссолини и эффективности внутренней политики дуче во многих сферах экономики и социальной жизни страны. В США, особенно в Нью-Йорке и Чикаго, в годы так называемого Сухого закона[70] неслыханно расцвел гангстеризм, многочисленные, со строжайшей дисциплиной мафиозные «семьи» обладали могуществом и влиянием, каким не пользовались порой даже мэры и губернаторы. Неслыханных размеров достигла коррупция среди чиновников полиции и местной власти.

Между тем Муссолини в кратчайшие сроки самыми крутыми мерами сумел фактически покончить с организованной преступностью даже на самой вотчине «Коза Ностра» — в Сицилии. Мерами до изумления простыми, но оказавшимися единственно эффективными: пренебрегая крючкотворством демократической юриспруденции, руководствуясь лишь «волеизъявлением народа» и категорическим приказом всесильного дуче, полицейские и сотрудники тайной спецслужбы ОВРА на основании имеющейся оперативной информации попросту бросили за решетку тысячи бандитов. Самых ретивых и особо опасных охотно пристреливали на месте за оказание сопротивления власти или за попытку бегства.

Растерявшиеся некоторые «доны» и «доны донов», привыкшие полюбовно улаживать свои затруднения взятками, в том числе знаменитый Вито Джеванезе, с перепугу попросту сбежали из страны и обосновались в… Соединенных Штатах Америки! Там, в самой демократической стране мира, они с успехом и куда большим размахом — следовательно, доходами, — нежели дома, продолжили свои «семейные» дела.

И по сей день американские спецслужбы и полиция не в состоянии искоренить преступные мафиозные кланы, и не только традиционных итальянского и еврейского, но теперь еще латиноамериканского, китайского, японского, а в последние годы и «русского» происхождения. (Напомним, что «русскими» в США и поныне называют любых выходцев из бывших республик СССР[71].)

Под впечатлением от поездок в Италию Бентли даже приняла участие в фашистской университетской группе. Впрочем, ослепление личностью Муссолини, возможно, именно благодаря работе в группе испарилось столь же быстро, сколь и возникло. Подлинная сущность фашизма, даже в его относительно «мягкой» по сравнению с гитлеровским нацизмом форме, стала очевидной даже для экзальтированной американской студентки. Теперь Бентли — уже убежденная антифашистка, более того — с укрепившимися на основе нового опыта радикальными социалистическими взглядами. Оставался лишь один шаг для перехода на рельсы коммунистической идеологии, вплоть до родившегося намерения вступить в Коммунистическую партию. Эта легкость смены убеждений, равно как и настроений, была важной чертой характера Бентли, обусловившей ее многие неожиданные и противоречивые поступки в будущем. Этому способствовали еще некоторые моменты, но об этом позже…

Последующие несколько месяцев в Нью-Йорке ушли на бесплодные поиски работы. В конце концов на оставшиеся небольшие сбережения Бентли поступила на бизнес-курсы, чтобы обучиться стенографии, машинописи слепым методом и делопроизводству — высокопрофессиональные секретари в деловой Америке всегда были и будут востребованы. Пресловутые секретарши советских времен, в основном из числа девушек с окраин, максимум с восемью классами за плечами, ничего общего с их американскими коллегами, разве что кроме названия должности, не имели.

В этот период Элизабет познакомилась с соседкой по дому — некоей Лини Фур. Эта девушка, на три года старше Бентли, происходила из семьи голландских иммигрантов, ее юные годы прошли на шелкоткацкой фабрике в Паттерсоне, штат Нью-Йорк, знаменитом своей так называемой Гражданской войной 1913 года, то есть всеобщей забастовкой рабочих, переросшей в настоящее боевое столкновение с полицией и национальной гвардией. Этой стачке посвятил один из своих лучших очерков легендарный журналист Джон Рид. Он даже получил вместе с активистами забастовки от местного судьи две недели ареста.

Лини Фур была сознательной социалисткой и антифашисткой. Когда Элизабет рассказала ей о своих впечатлениях от фашистской Италии, Лини вовлекла ее в группу политически активных идеали-стов-интеллектуалов. По ее настоянию Бентли несколько раз выступила на митингах Американской лиги против войны и фашизма. Эта организация, движущим ядром которой были коммунисты, стремилась объединить американскую оппозицию против распространяющегося фашизма в Европе.

Закончилось все тем, что Лини созналась новой подруге, что является членом Коммунистической партии — единственной силы, по-настоящему противостоящей фашистской угрозе. И не только в Европе, но и в благословенных родных Соединенных Штатах Америки. После нескольких недель колебаний Бентли заявила Фур, что готова и хочет вступить в Компартию. Колебания были далеко не беспочвенными. И дело было не только в том, что Компартия США всегда, даже будучи вполне легальной, подвергалась всяческим гонениям со стороны властей. Членство в партии налагало на коммунистов серьезные обязанности, требовало соблюдения жесткой дисциплины и самоотдачи. В первую очередь это относилось к тем, кого на Западе принято называть функционерами.

В 1935 году Бентли вступила в Компартию под именем Элизабет… Шерман! Теперь ей приходилось порой участвовать в четырех митингах или собраниях в неделю, в разные периоды она выполняла функции финансового секретаря, руководителя сектора агитации и пропаганды, организатора, вела классы марксизма-ленинизма в партийной рабочей школе, организовывала шествия и митинги и рекрутировала новых членов. Иногда доводилось даже испытывать на себе мастерство, с которым нью-йоркские полисмены владеют своими клабами — резиновыми дубинками…

С наступлением фашизма в Европе лидеры Коминтерна смягчили традиционную и, как показала история, не просто бессмысленную, но и глубоко ошибочную, приведшую ко многим бедам оппозицию по отношению к другим левым. Началось движение к созданию «народных фронтов» в союзе с другими антифашистами. Смычку с либералами стала проводить и Компартия США. Этот период — с 1935 по 1939 год — был одним из самых успешных для коммунистов в истории их партии. Именно тогда вступили в Компартию тысячи людей, в том числе и весьма влиятельных в американском обществе. Тогда же объявилось много симпатизирующих коммунистам, но в партию не вступавших. Наконец, и это весьма характерно именно для Компартии США, в ней появился институт «секретных членов», то есть в партию вступивших, но скрывавших с ведома руководства КП США свою к ней принадлежность. В первую очередь это были люди, занимавшие посты, иногда достаточно ответственные, в государственных учреждениях, федеральных и штатов, а также в крупных компаниях, банках, трестах, концернах, фирмах.

Примечательно, что в 1936 году впервые в истории Компартии США число коренных американцев, то есть являющихся гражданами страны по рождению, часто в третьем, а то и четвертом поколении, превысило число партийцев, являющихся гражданами натурализованными, а то и вообще лицами без гражданства, обладающими всего лишь видами на жительство с правом работы по найму или учебы. С 1930 года генеральным секретарем Компартии США был гражданин страны именно по рождению, к тому же ирландец по происхождению, Эрл Рассел Браудер.

Осенью 1935 года Бентли возобновила свои занятия в Колумбийском университете — на сей раз на факультете социологии. Она рассудила, что, имея докторскую степень по социологии, ей легче будет устроиться на работу в какое-либо государственное учреждение.

Функционер Американской Лиги против войны и фашизма Паулина Роджерс в ресторане «Чайлдс» (рестораны, точнее, кафетерии «Чайлдс» — стандартный обед стоимостью всего лишь 20 центов — были тогда в Манхэттене на каждом углу) познакомила ее с плотной, плохо одетой женщиной средних лет, представив ее как миссис Глезер. На тот день это соответствовало истине, ибо вышеназванная женщина формально состояла в браке с немцем по фамилии Глезер.

Эта внешне ничем не примечательная женщина была одной из самых таинственных фигур в американской Компартии еще с 20-х годов. Настоящее ее имя было Джулиет Стюарт Пойнтц. Как и Бентли, Пойнтц была коренной американкой с двумя университетами за плечами. Она была первым директором рабочей школы в Нью-Йорке и даже выдвигалась кандидатом в конгресс. То есть, как принято сейчас выражаться, являлась фигурой публичной.

Однако в 1934 году Пойнтц вдруг исчезла с политической арены. Ее больше не видели на митингах и собраниях, ее статьи больше не публиковались на полосах коммунистической и вообще левой печати. Словно таковой партийки вовсе никогда не существовало. Только несколько человек в высшем руководстве КП США знали, что «товарищ Пойнтц» по весьма серьезным соображениям переведена на нелегальное положение. В США, где никогда не было внутренних паспортов и института так называемой прописки, а основным документом, удостоверяющим личность, служила водительская лицензия (в просторечии справа»), сделать это было нетрудно.

Американские коммунисты переходили время от времени на нелегальное положение, разумеется, не с целью вести подрывную деятельность против правительства или подготовки пролетарской революции. Такой переход проводился в двух случаях. Первый — товарищ под чужим именем, с чужим или подложным паспортом по заданию Коминтерна мог направляться за рубеж для ведения там революционной работы. Чаще всего — в одну из колониальных стран, где шла национально-освободительная борьба против колонизаторов, например в Индию, Китай, Индокитай…

Второй вариант — партиец после прохождения соответствующей подготовки начинал работу в качестве агента на одну из советских разведок — военную или внешнюю.

Исчезнув из Нью-Йорка, Пойнтц на протяжении шести месяцев проходила усиленную подготовку в одной из секретных школ Разведупра Красной армии под Москвой. Вернувшись в США, она действительно отошла от активной политической деятельности.

Теперь одной из ее основных обязанностей была вербовка новых агентов, предпочтительно коренных американок, белых, англосаксонского происхождения.

Бентли идеально подходила на роль кандидатки на вербовку. Она была молодой привлекательной белой женщиной хорошего происхождения, весьма образованной, владела тремя иностранными языками, не значилась в полицейских списках правонарушителей даже за неправильную парковку автомобиля, не была обременена семьей…

Миссис Глезер легко завербовала Бентли так, что та об этом даже не догадалась. Джулиет объяснила Элизабет, что ее весьма интересует Италия и она хотела бы, чтобы девушка занялась с ней итальянским языком и вообще побольше рассказывала бы ей об этой замечательной стране и о том, что на самом деле представляет собой итальянский фашизм. Спустя некоторое время добавила, что последняя проблема весьма интересует и партийных товарищей, поскольку в Нью-Йорке живут и работают многие тысячи выходцев с Апеннинского полуострова, а также с островов Сицилия и Сардиния…

…На тринадцатом этаже штаб-квартиры Компартии на Восточной 13-й улице Бентли была представлена «товарищу Брауну». На самом деле его звали Марио Альпи. Впрочем, у этого опытного нелегала были и другие имена, под которыми его знали разные люди, в разных кругах, в разные годы. Как «товарищ Браун» этот человек был официальным представителем Коминтерна при Компартии США. Как Марио Альпи — функционером партийного подполья. Кроме того, он входил в итальянское бюро Компартии США.

Элизабет заинтересовала Альпи, видимо, в связи с тем, что Бюро по трудоустройству своих студентов Колумбийского университета устроило ее на работу в Итальянскую правительственную библиотеку в Нью-Йорке. На самом деле то был самый настоящий пропагандистский центр итальянского фашизма в самом крупном городе страны. В нем жили и работали сотни тысяч итальянских иммигрантов. Среди посетителей библиотеки шла усиленная вербовка не только сочувствующих режиму Муссолини, но и потенциальных агентов итальянских спецслужб. Элизабет стала до бровольным и весьма обстоятельным информатором «товарища Брауна» обо всем, что происходило в вышеназванном культурно-просветительном учреждении. В Бентли, возможно, неожиданно для нее самой пробудился живой интерес к разведывательной деятельности.

По поручению «товарища Брауна» Бентли выполнила ряд заданий еще двух «товарищей» (в основном в качестве связной), которые, как она узнала много позднее, были оперативными сотрудниками резидентуры советской военной разведки в Нью-Йорке.

Сбор информации об итальянской библиотеке уже не мог удовлетворять новые интересы Бентли, о чем она не преминула поставить в известность своего шефа. «Товарищ Браун» и сам уже видел, что его новая помощница способна на нечто гораздо более серьезное.

Миссис Глезер к этому времени снова исчезла… 3 июня 1936 года она вышла из своего номера-квартиры в «Америкэн Вумен Отел», и… с тех пор ее больше никто никогда не видел… В 1944 году Джулиет Стюарт Пойнтц была официально признана умершей.

Что стало с Пойнтц на самом деле — неизвестно. В исторической литературе из книги в книгу переходит одна и та же версия: ее уничтожили боевики НКВД за предательство (вариант — за то, что «слишком много знала»). Доказательств — никаких. Такова уж традиция. На самом деле так называемых литерных устранений за границей люди ОГПУ/НКВД осуществили не так уж много. Так, достоверно установлены: ликвидация разведчиков-невозвращенцев Георгия Атабекова, Рудольфа Клемента и Игнатия Райса, политика Льва Троцкого, похищение генерала Александра Кутепова, в послевоенные годы — украинских националистов Льва Ребета и Степана Бандеры… Имели место несколько смертей при не выясненных по сей день обстоятельствах: сына Троцкого Льва Седова, Вальтера Кривицкого и Федора Раскольникова… Вокруг каждой такой смерти сразу начинают клубиться слухи. Никто не верит, что, к примеру, известный или даже знаменитый человек может, как простой смертный, стать жертвой автомобильной катастрофы.

В 1934 году в Нью-Йорке в районе 52-й улицы был найден в бессознательном состоянии с проломленной головой резидент ИНО Валентин Маркин (оперативные псевдонимы «Оскар», «Дэвис»). Через несколько дней он скончался, так и не придя в сознание. По некоторым данным, он был обнаружен возле кинотеатра, по другим — неподалеку от бара… Установить, кто и почему напал на Маркина, не удалось и, видимо, уже никогда и не удастся. Но и сегодня каждый житель Нью-Йорка знает, что чужому человеку появляться в некоторых барах или кинотеатрах не стоит, как не следует с наступлением темноты гулять по Центральному парку в Манхэттене. Иностранец может этих тонкостей и не знать…

Опять же — в каждом мегаполисе почти каждый день бесследно исчезает человек, и не обязательно старик, страдающий потерей памяти. Кто не видел по телевидению или не читал в газетах сообщений, начинающихся словами: «Ушел из дома и не вернулся…»

Так что не стоит лишний раз повторять раз за разом никем не подтвержденную версию, что за исчезновением Пойнтц обязательно стоит «длинная рука Лубянки»…

…15 октября 1938 года состоялась — как выяснилось — последняя встреча Бентли с товарищем Брауном в Гринвич-Виллидж, перед маленьким ресторанчиком на Юниверсити-Плэйс. Браун заранее предупредил, что с этого дня она будет работать помощницей очень серьезного человека, занимающего в партии важное положение, точнее — одного из ее руководителей.

Встретившись, они неторопливо пошли вдоль 8-й улицы. На одном из углов вдруг, словно ниоткуда, возник широкоплечий невысокий, заметно ниже Элизабет, мужчина лет сорока с небольшим, в далеко не новом костюме с жилетом и таких же изрядно поношенных ботинках. У мужчины были яркие голубые глаза и… огненная шевелюра.

— Это Тимми, — представил его Браун несколько оторопевшей Бентли.

Тимми пригласил их сесть в стоявший за углом также далеко не новый «Додж»-седан. Втроем они проехали по 14-й улице, затем Тимми высадил Брауна у первой же станции подземки.

Лишь спустя много недель Бентли узнала настоящее имя «Тимми» — Яков Рейзен, впрочем, эта фамилия и в партии, и в деловых кругах Нью-Йорка была известна немногим. Большинство друзей, знакомых, деловых партнеров знали его как Якова Голоса. Только тогда Элизабет перестала называть его «Тимми», он стал для нее «Яшей», по его же просьбе. (Так, по-русски, называли его родственники[72].)

Молодая женщина понравилась новому шефу. Он достойно оценил ее интеллект, образование, эрудицию, владение тремя иностранными языками, а со временем — организованность, деловитость и трудоспособность.

К сожалению, ни Паулина Роджерс, ни Джулиет Пойнтц, ни «товарищ Браун», ни Яков Голос не знали о двух серьезных недостатках Элизабет Бентли. (Впрочем, все годы ее сотрудничества с Голосом она их успешно преодолевала.) А именно: эта скромная, даже застенчивая женщина скрыла (сама полагая искренне, что рассталась с этим навсегда), что была алкоголичкой и нимфоманкой.

Девушка, как уже отмечено, за годы учебы в Вассаре, не говоря уже о средней школе, не имевшая ни одного бойфренда, в первое же лето после его окончания словно с цепи сорвалась. Ее первым любовником стал английский инженер, с которым она познакомилась на пароходе при первом ее путешествии в Европу. За студентом-арабом, несостоявшимся женихом, последовала череда случайных связей. Она безошибочно выбирала в баре, кафе, холле отеля мужчину или юношу, наделенного от природы повышенными интимными достоинствами. Сама не будучи красавицей, она обладала тем, что по-английски называется «sex appeal», то есть сильной сексуальной притягательностью.

В сочетании с тягой к спиртному это весьма опасная комбинация, способная довести до большой беды…

Так Элизабет Бентли стала агентом советской внешней разведки. Ей были присвоены (последовательно) оперативные псевдонимы «Умница» и «Мирна». (Источникам информации обычно представлялась как «Хелен».) До поры до времени она, как и многие другие информаторы Голоса, полагала, что собирает важные, в том числе и явно секретные, сведения исключительно для ориентирования в серьезных политических вопросах руководства Компартии.

Достаточно скоро она, однако, поняла, что некоторые данные, проходящие через ее руки, никак не могли быть полезны партии как национальной политической организации, но могли представлять большую ценность для иностранного государства. Таковым государством, чьим представителем в США был в ее глазах «Яша», на всем земном шаре могло быть одно-единственное — Советский Союз. А затем… Затем произошло то, что неминуемо должно было произойти, когда нормальная свободная женщина и нормальный свободный (уже несколько лет оторванный от семьи) мужчина проводят вместе большую часть суток.

Элизабет впервые за тридцать лет жизни при достаточно значительном числе интимных связей влюбилась, что называется, «по уши» в своего руководителя. Что же касается Якова, то вряд ли приходится говорить о какой-то особой любви к своей помощнице с его стороны. Просто-напросто он слишком долго жил вдалеке от жены.

Интимная близость между двумя разведчиками, не являющимися законными супругами, никогда Центром не поощрялась, там, должно быть, всерьез считали своих агентов, находящихся в репродуктивном возрасте, существами бесполыми или принявшими монашеский обет полного воздержания. Автор полагает, что в действительности навсегда останется неизвестным, сколько — раз пресловутые запреты Центра нарушались, нарушаются в наши дни и будут нарушаться в будущем. Возникающие время от времени скандалы, особенно если разведчик попадает в так называемую «медовую ловушку», только подтверждают высказанное несколькими строками ранее предположение автора. Понятно, что на один раскрытый случай, завершившийся скандалом, приходится не менее десяти-двадцати, а то и более «нарушений», оставшихся достоянием лишь двоих «нарушителей».

Возникшая интимная связь никак не повлияла на отношение Голоса к своей любовнице именно как к помощнице в разведке. «Умница» в основном была его агентом-маршрутником. Ее главной обязанностью стали поездки в Вашингтон. В столице она шла по указанному адресу, встречалась с указанными ей людьми, забирала от них информацию (это могли быть копии каких-то документов или непроявленные фотопленки) и доставляла их в Нью-Йорк Голосу. В ряде случаев ей приходилось запоминать информацию устную. Это не составляло большого труда, поскольку она, как все люди, владеющие несколькими иностранными языками, обладала прекрасной, натренированной памятью. Однажды ей пришлось запомнить и передать, не сделав ни одной ошибки, тактико-технические данные истребителя, при этом не поняв ни одного термина…

После 1945 года американские газеты окрестили Элизабет Бентли «королевой шпионажа». На самом деле она таковой никогда не была, да и быть не могла. (Как и легендарная Мата Хари.) Сама Бентли не завербовала ни одного агента, не обзавелась ни одним источником информации самостоятельно, не проникла ни в одно государственное учреждение или военно-промышленное предприятие. Поэтому, собственно, она никогда не была изобличена ни ФБР, ни обычной полицией.

Подлинным «master spy», то есть в переводе с английского «мастером шпионажа», был «Звук» — Яков Голос. Бентли — всего лишь его помощницей на протяжении пяти лет, лишенной права предпринимать какие-либо самостоятельные действия. К сожалению, и в этом качестве она слишком много и о многом в конечном счете узнала. Это, разумеется, непозволительно и крайне нежелательно для простого связного, то есть передаточного звена между групповодом, каким был «Звук», и его многочисленными агентами.

То была беда, присущая многим разведывательным группам, возникшим на базе активистов коммунистических партий, и не только в США, но особенно в США. Партийная дисциплина в них подчас была понятием размытым, некоей абстракцией, потому во многих случаях она не выдерживала серьезного испытания на прочность, особенно когда вступала в столкновение с личными интересами или жестокой реальностью жизни. К тому же многие участники такой цепи были даже не коммунистами, а лишь либерально настроенными демократами-интеллигентами, испытывающими личные симпатии либо к Советскому Союзу, в котором видели прообраз грядущего Царства всеобщего братства и справедливости, либо к идеям социализма, о котором также имели представления большей частью абстрактные и романтические. И, разумеется, все эти люди были убежденными антифашистами. И это уже без всяких натяжек.

Вышесказанное, разумеется, ни в малейшей степени не относится к самому Голосу. Потому как он был прежде всего российским революционером в лучшем смысле этого слова с огромным стажем борьбы, в том числе и с нелегальных позиций.

Примечательно и объяснимо, что многие идейные агенты советской военной и внешней разведки, в том числе и коммунисты, прервали с ними связь после заключения Пакта о ненападении между СССР и Германией. В США нечто подобное повторилось с наступлением эры холодной войны и накалом антисоветской и антикоммунистической истерии. Само словцо «маккартизм» по имени печальной памяти сенатора Джозефа Маккарти стало нарицательным, сменив пресловутую «охоту на ведьм».

Движущей силой всей деятельности Голоса были не спонтанные благородные порывы, а глубокие сознательные убеждения. Его тоже не мог не задеть пакт, но он понимал всю необходимость и вынужденную закономерность этого шага советского руководства после того, как Мюнхенский сговор распахнул настежь ворота для гитлеровской агрессии в Европе. Не было бы 30 сентября 1938 года, не вошла бы в мировую историю трагическая дата 1 сентября года 1939-го.

Элизабет Бентли ни в чем не сомневалась, никогда не колебалась, ни о чем всерьез не задумывалась, когда жила и действовала за широкой спиной Якова Голоса. Стоило «Мирне» лишиться этой опоры, остаться один на один с реальной действительностью, жестокостью и разочарованиями окружающего мира, подминавшими людей и более крепкой нравственной закалки и моральных устоев, как неизбежно произошло то, что произошло. На беду, никто в этот тяжелый для «Мирны» период не пришел к ней на помощь, не поддержал даже простым словом участия…