Наследница

Глава 7

А вот ужин с господами, а отличие от обеденного чаепития, наполненного взаимным мурлыканьем, не удался. Потребовалось не больше часа, чтобы понять, что ее беззастенчиво сватают.

Мастер Влаар приглашал ее посетить своё имение, расхваливал сына, а тот сиял, искрился и молчал.

— Полагаю, всю следующую неделю я буду занята. Я даже отчёт об операции не делала, меня ждёт ужасная суета.

— Ничего страшного, — добродушно отбил подачу господин Влаар. — Всегда можно передать цветок с датой.

Средства связи в Астрели имели магический характер, но, как понимала Ясмин, были основаны на квантовой теории. Та самая теоретическая связь между энергией и веществом воплотилась в мире Варды самым примитивным образом. Это можно назвать поиском через растение.

Растения есть везде, и тот, кто ищет тебя — всегда найдёт. Возможно, поэтому Варда достигла расцвета цивилизации так быстро и так долго удерживала этот расцвет. Преступнику, мошеннику или мятежнику нигде не скрыться. Через все, имеющее корни, его можно настичь. А с помощью Абаля и уничтожить. Его невидимая волна, следуя за ведущими ее травами, пеленала неугодного и распоряжалась его телом, как своим собственным. Довольно жутко, если подумать. Странно, что Ясмин не задумывалась об этом, когда играла с ним, как кот с едой.

— Боюсь, я не вольна распоряжаться собственным временем в пределах ближайшей триады.

Ясмин талантливо состроила сожалеющую мордашку и трогательно опустила глаза. Были дни, когда она всерьёз пыталась управлять физическими реакциями тела. При обостренной эмоциональности можно заставить себя покраснеть, заплакать, побледнеть, даже испытать дурноту. Но со временем живость восприятия притупилась. Кончилось тем, что она использовала прямолинейное актерское мастерство.

— Ах, да не молчи же, Эгир, расскажи нашей гостье немного о себе. А я, пожалуй, отойду, заварю нашего чаю из семейного сбора. Я туда тайком дыньку сушеную добавляю и немного острых трав, необыкновенный вкус.

Чтобы Эгир не чувствовал, но сыном он был отличным. Даже глаза не закатил.

— Только много трав не добавляй, пап, — он так запросто назвал его папой, хотя вся столица поголовно считала это моветоном и демонстрацией семейственности. Но Ясмин это пришлось по душе. — Я, мастер Ясмин, в этом полугодии прошёл экзамен на мастера в военном ведомстве. Мне присвоили титул мастера Бьющего листа.

Неожиданно. Весьма громкий титул для настолько юного господина. Ясмин не могла не признать хороших способностей у этого мальчика.

— Серьезное достижение. Сколько вам лет? Только не сочтите за бестактность, но вы так молоды.

— Еще тридцати нет, — ликующим голосом отозвался из проема беседки господин Влаар.

— Неплохо, — скупо похвалила Ясмин, но не сдержалась — улыбнулась.

В Эгире было что-то очень подкупающее. Обаятельное и одновременно доброе. Хотя всем своим нутром она понимала, насколько глупо покупаться на первое впечатление. Сказочные королевичи не получают титул Бьющего листа. Такой титул дают лишь тем, кто не боится замарать руки и готов причинить боль. Дар сложен и одновременно прост. Он принимает ровно ту форму, которую желает его хозяин, он — человеческое ид, вышедшее на поверхность тела.

На поверхность Эгира вышли бьющие листы.

— У вас такие теплые отношения, — сказала она, стараясь не демонстрировать суровый академический интерес. — Редко встретишь людей, которые ценят семейные узы. Должно быть, мать счастлива иметь таких сына и мужа.

Сладкая улыбка Эгира застыла, а обаяние отключилось мгновенно. Это случилось так моментально, что Ясмин растерялась. Нет, она рассчитывала на реакцию, но не настолько же явную!

— Супруга моя нас покинула годом ранее, и наша боль ещё свежа, — после некоторого молчания ответил господин Влаар. Из темноты беседки, в которой метался блик от солнечного фонаря, слышался только мерный шорох чайных листьев. — Сын тяжело воспринял эту утрату.

Ясмин с трудом подавила желание узнать побольше, но, к черту, она не на работе, она видит Эгира первый и последний раз. Ну разве что столкнуться однажды около учебных классов. Мастерам всегда вручают юные цветочки, дабы передать основы мастерства новым поколениям.

— Сожалению.

Голос ее прозвучал сухо. Она умела понимать, но умела иначе прочих людей, просто потому что видела самые основы эмоциональных механизмов, где основой горя работали самые разные чувства. А вот любви набиралось дай бог, если на чайную ложку.

Проводить ее до покоев условно вызвался юный мастер Эгир. Условно, потому что Мастер Влаар давил на него безмерно и только что пирожное за него не пережевывал. Но, как ни странно, без отцовского присутствия дела у них очень быстро наладились.

— Здесь море гиацинтов, страшно идти.

— Любите гиацинты?

— Люблю поспать, но гиацинты мне нравятся. У них приятный аромат, особенно у последнего выведенного сорта.

— «Снежный ангел»?

— М… Совершенно не помню названия, — виновато отозвалась Ясмин. — Этот сорт слишком последний.

— А «Лору» и «Розовый восторг» помните?

Ясмин содрогнулась.

— Помню, особенно розовый восторг, который был уж очень восторг. Кажется его запретили разводить из-за наркотических свойств.

Эгир расхохотался и сразу сделался тем же обаятельным и ангелоподобным принцем, которого она встретила в начале чаепития.

— У меня мать поклонница гиацинтов. Была, разумеется. Кстати, изобретение «Лоры» дело ее рук.

Ясмин очень надеялась на темноту, в которой не видная ее кислая мина.

— Лора в целом потрясающий сорт, — стараясь пощадить чувства Эгира, обтекаемо сформулировала она.

И поймала едва различимый смешок

— Воистину так, мастер Ясмин, воистину так. Красота, сравнимая с божественной, и вонь свиного хлева.

Вот так, весело перебрасываясь смешками и остротами, они добрались до крыльца ее покоев, выходящих в сад.

— Здесь, — с некоторым изумлением, сказал Эгир, — очень хорошо. Просто очень хорошо.

Ясмин огляделась и словно увидела свой милый заоконный садик впервые. Резная, тонкой работы беседка, мраморное зеркало пруда, поймавшее в свой омут круглый мяч заходящего солнца, гамма роз от молочного до жгучего индиго, похожего на чёрную пену этим, пока ещё не ярким вечером. Да здесь было не просто хорошо. Здесь было волшебно!

— Да, — запинаясь, согласилась она. — Очень хорошо. Благодарю, что проводили меня, мастер Эгир, это был очень приятный вечер.

— Это мне стоит бла…

Договорить он не успел. Из темноты розовых кустов вычленилась медведоподобная фигура Хрисанфа и с явной игрой на перепуганную публику косолапо прошлась по садовой белой дорожке к ним.

Эгир — стоило отдать ему должное — не дрогнув, автоматически выступил вперёд, загораживая ее. Хрисанф был ему малознаком, и проявление рыцарских качеств умиляло до слез. Надо же. Не сдрейфил.

— А я уж заждался тебя, Миночка. Ну куда тебя понесло на ночь глядя с твоими-то ранами?

— Да я только прогуляться, — послушно оправдалась Ясмин.

Хрисанф был на ее стороне с той секунды, как ее окатил газ, а она прощала и принимала его мелкие слабости. Такие как беспричинная ревность, уменьшительно-ласкательные и желание припугнуть поклонника. У него было прав на Ясмин много больше, чем у неё самой. Особенно теперь, когда от его любимой женщины осталась только оболочка.

— Мастер Усиляющей длани, доброго заката, — пробормотал Эгир. — Я лишь проводил мастера Ясмин…

— Благодарю вас, — тут же отреагировала Ясмин.

Она чувствовала напряженность Эгира и недовольство Хрисанфа, и не хотела их сталкивать. Ей было неловко под их изучающими взглядами.

— Будет новый день, мастер Ясмин, и мы встретимся снова, — Эгир откланялся и медленно направился к выходу из сада.

— Будет новый день, — подтвердила Ясмин.

Она с улыбкой взмахнула Эгиру рукой вслед. Вряд ли они когда-нибудь встретятся.

Обернулась к Хрисанфу, похожему на крупного растревоженного медведя.

— Никто меня не предупредил, — с некоторым извинением сказала Ясмин. Ей было неловко, что Хрисанф прождал ее до начала темноты. — Ты давно пришёл?

Это было странно, но в его компании ей было не так комфортно, как рядом с Абалем. Это было смешно и странно одновременно. Чувствовать покой рядом с человеком, который способен одним взглядом рассечь до кости, и который волновал ее до неконтролируемой дрожи. Хрисанфа же она просто больше не боялась.

Мускульная память Ясмин. Не больше. Всего лишь истаивающие остатки чужих чувств.

Они уселись в саду, потому что в покоях расхаживала сиделка и всей сутью стремилась к окну.

— Подглядывает, — пожаловалась Ясмин.

— И подслушивает, — согласился Хрисанф.

Ясмин фыркнула.

— Не волнуйся за меня, я здорова и меня с минуты на минуту выпишут. Как Верн?

— Да что ему сделается. Расхаживает, задрав нос, хотя мог бы и опустить пониже.

Хрисанф сел вполоборота к Ясмин, едва слышно постукивал по столу указательным пальцем. В полумраке было не разобрать выражение его лица, а включать фонарь не хотелось.

— И как же так вышло, что мастер Белого цветка, вышедшая из комы без единого повреждения, снова оказалась в реанимации? — спросил он задумчиво.

Ясмин помолчала. У неё было лишь несколько секунд на решение. Она могла бы солгать, но доверие Хрисанфа стоило дорого. Он единственный, кто не предавал ее. Он был слишком ценным союзником, чтобы потерять его из гордости. Ясмин раздумывала недолго, в конце концов, они тут одни, а слова — это просто слова.

— Ну… Скажем так, я взяла горошину силы и направила ее внутрь. Эффект, как видишь, превзошёл все ожидания. После Чернотайи моя сила изменилась, и я пока не очень понимаю, как с ней справиться.

Хрисанф привстал в шоке. Фонарь дрогнул на столе, и солнечные блики заметались по темной зелени кустов.

— Зачем? — поразился он. После сел, беспокойно поправив фонарь и уставился на неё многоцветными ореховыми глазами. — Так и помереть недолго, Миночка. О чем твоя головушка только думает!

Ясмин отобрала у него солнечный фонарь, понимая, что это жалкая попытка прикрыться и потянуть время. Зачем-то зажгла и тут же выключила. Ее головушка, да. Ее головушка попала в другой мир и все ещё никак не придёт в себя, потому что у неё нет времени на прокрастинацию.

— Из-за Файона? — вдруг спросил Хрисанф. Поймал ее взгляд и уже увереннее сказал: — Это, значится, правда, что мастер Файон применил пытки при допросе. Слухи тут нехорошие ходят, будто, правая рука Примула слегка зарвался.

Ясмин даже засмеялась и весело толкнула Хрисанфа в плечо.

— Можно подумать, ты не знаешь, как мастер Файон ведёт свои дела. Ну, со мной, я имею в виду. Он же слова без угроз сказать не может. Я сначала думала, что из-за Верна, поэтому терпела и считала частью платы за все произошедшее, а на днях поняла, ему просто нравится.

— Ты толкуешь, что он всегда… Ты никогда не рассказывала.

— О чем? О том, что два дня после встречи с мастером Файном я лежу около унитаза и выблевываю собственные внутренности? О таком не рассказывают, Хрис. А сейчас слишком хороший момент, чтобы не воспользоваться репутацией Зелёных листов. Мол, девица после допроса мастера Файона попала в реанимацию, и ладно бы просто девица…

Хрисанф тяжело поднялся, разминаясь и неслышно потягивая мышцы. Взглянул куда-то в сторону.

— Рисковая затейка. Мастер Файон могёт и в совет настучать.

— На что настучать? Прецедента нет, а слухи не судимы, — Ясмин невольно выпрямилась, как спица, словно уже была на суде.

Хрисанф невольно похлопал ее по руке, словно уверяя, что на ее стороне, и Ясмин немного расслабилась. Напряжение ещё не ушло, но потеряло накал. Ослабло, как нить в канве разговора.

— Он же садист, — уже не паясничая, сказала Ясмин. — Я должна была это остановить. Лучше один раз проиграть, чем всю жизнь бояться.

— Ты могла бы попросить Абаля о помощи, — помолчав сказал Хрисанф. Весь он, надежно укрытый вечером и тенью яблонь, словно отвернулся от неё в сторону заходящего солнца. — Он не отказал бы. Уж не знаю, чем ты его зацепила спустя пять лет бурного знакомства, а только он бы не отказал.

Ясмин встала, и незаженный фонарь опрокинулся с ее колен. Она медленно его подняла.

— Я не стану этого делать. Мужская помощь — штука ненадёжная, Хрис, — она улыбнулась, сглаживая обидные слова. Пояснила: — Или даже не мужская, а просто помощь. Доброта приручает, откармливает, делает тебя сначала любимой, а потом слабой, а когда сбрасывают тебя с колен, как кошку, ты не знаешь, как жить самой. Тебе кажется, что тебя сбросили не с колен, а с обрыва.

Она же не может объяснить ему, что однажды так поступил ее отец. Он оставил квартиру, машину, счёт, картины и книги, и, кажется, забрал только паспорт, а они все равно не знали, как дожить до завтра.

Абаль вжался в стену садовой беседки. С его способностями он вполне мог сойти за вечерний туман или жгут ползучего осота.

Ушла Ясмин, ушёл Хрисанф, а он все ещё стоял вплотную к беседке. Окна покоев затопило неоновым светом, от которых сетчатку пронзила мимолетная резь, после сразу стемнело. Она выключила свет?

Выключила. А после зажгла светильник у кровати и вытолкала сиделку из комнаты. Он и отсюда видел, что ее тощая фигурка полна непримиримости. Он ещё помнил ее бесстрастное насмешливое лицо.

Руки-веточки, худые бёдра, почти плоская грудь. Юная женщина в теле подростка. В том самом теле, что ещё год назад вызывало спазмы ненависти, а теперь стало самым желанным на свете. Хотелось взять ее на руки, как испуганную белку и спрятать от всего мира. Шепнуть, что никогда не обидит. Что будет рядом всегда. Будет на ее стороне. Но он не был на ее стороне всегда, да и она не собиралась прятаться от мира. В его руках точно не собиралась.

Откуда он вообще взял мысль, что шаг навстречу ее любви, все решит? Она позволяла ему будить себя среди ночи, целовать, касаться, вертеть, как куклу. Любила и не верила ему ни одной секунды.

А Хрисанфу верила, тот спросить не успел, как она ему все выложила про Файона. Мысль о том, что Ясмин искала защиты не у него, что вообще искала защиты, вдруг стала темной и густой, как смола. Забилась в горло застарелой кровью и не смогла найти выхода. Темнота затопила голову. Горячая жаркая ярость охватила грудь, как пламя охватывает сухое полено. Его власть все ещё не превосходит власть Файона, но тот расплатится за каждую секунду боли Ясмин.

И эти слухи, в которых Файон выступал в роли мерзавца, третирующего бедную сиротку, а в роли бедной сиротки сама Ясмин. Нетривиальный подход к битве умов. Абаль, все ещё греясь о непогасшую ярость, глухо рассмеялся. Ясмин подходила ему идеально.

Он не отдаст ее Хрисанфу, он не отдаст ее Верну, на растерзание своему отцу или Совету. Он не отдаст ее никому.