Наследники предтеч 4

1 — 30 мая 2 года. Орден

— Надя уже совсем выбилась из сил. Даже вместе с волгорским врачом и добровольными помощниками не справляется с таким количеством больных. Я еду в Волгоград, — заявил Росс за завтраком. — Здесь останутся Пантера и Вероника — пусть не врачи, но помощь оказать смогут.

Лидеру явно очень не понравилась эта идея.

— Здесь тоже есть больные. В том числе — дети. Конечно, если ты уедешь, то ответственность за их жизни ляжет на плечи остальных. Но ты уверен, что готов хоронить наших детей ради того, чтобы спасти кого-то другого? — в своей обычной, косвенной манере, принялся отговаривать зеленокожего Дет. — А ещё Юля вот-вот родить должна. Сможет ли, учитывая, что сердечную немощь подхватила?

— Вот, значит, как?! — хирург вскочил, отбросил недоеденную крысу и яростно сжал кулаки. — Значит, пусть другие дохнут — их не жалко?

— Я не собираюсь на тебя давить, — мягко улыбнулся лидер. — Просто хотел показать, какой выбор ты делаешь. Решать тебе.

Росс с такой силой ударил рукой по стволу дерева, что содрал кожу. Прислонился к коре лбом и надолго задумался.

— Ты победил. Я остаюсь. Доволен? — горько сказал он и ушёл в исследовательскую часть Ордена.

Игорь ненадолго оторвался от экрана компьютера и недоуменно поглядел вслед зеленокожему.

— Что это он вдруг?

Я тяжело вздохнула. После начала эпидемий математик ещё сильнее погрузился в виртуальную жизнь, будто бы отгораживаясь ей от реальных неприятностей. Нет, Игорь по мере сил помогал по лагерю, но всё меньше принимал участие в общих разговорах.

Вечером случилось сразу два события. Во-первых, Юля родила двух зеленокожих мальчиков. Один из близнецов явно ещё в утробе притеснял другого, поскольку оказался раза в полтора крупнее брата. Астроном очень тяжело перенесла роды, несколько раз теряла сознание, да и после них долго оставалась в полузабытье. Илья почти не отходил от жены, очень сильно опасаясь её потерять, а заодно присматривая за малышами. К счастью, они выглядели достаточно крепкими и здоровыми.

А уже после заката погиб сын Дета. Утонул на мелководье, несмотря на то, что до этого прекрасно плавал. Судя по всему, в воде его застал очередной приступ сильной желудочной боли, от которой ребёнок скорчился и нахлебался воды. Лидер никак не прокомментировал смерть своего сына, не начал никого обвинять, но выражение его лица стало каменным. Слишком нейтральным, без малейших признаков эмоций. Мёртвым.

— Тебе нужно его тело? — так же спокойно обратился Дет к явно не решающемся заговорить зеленокожему.

— Да, — кивнул Росс. — Но я думал, что ты будешь против.

— Мы же уже решили, что должны использовать любую возможность, — холодно сказал лидер. — Если останется что-то ненужное, отдашь.

— Договорились.

Хирург провёл тщательное вскрытие мальчика, а потом решил сделать скелет: мы всё ещё слишком мало знали о наших новых телах.

— Я не имел права даже думать о том, чтобы уйти, — устало вздохнул зеленокожий уже после полуночи, наблюдая за начинающимся новолунием гигантского спутника планеты.

— Но не по той причине, о которой говорил Дет, — вполголоса вмешался незаметно подошедший Игорь.

— Да ну? — горько усмехнулся Росс.

— Даже больше, — кивнул математик. — Я считаю, что Надя должна вернуться в Орден.

Мы с хирургом неодобрительно посмотрели на Игоря.

— В Волгограде вы можете оказать помощь, поддержать, но не спасти, — заметив нашу реакцию, так же тихо продолжил математик. — Ведь до сих пор не известен способ лечения ни одной из болезней. А тут вы можете более эффективно искать лекарство, меньше отвлекаясь на непосредственный уход за больными. Хотя, если Надю освободят от повседневной работы, я не буду возражать против того, чтобы она осталась у волгорцев — там есть возможность проверять найденное и непосредственно наблюдать за большим количеством больного народа. Гораздо больше пользы мы можем принести, если найдем способ справиться с заразой, чем принимая непосредственное участие. Особенно учитывая, что сами взвалили на себя ответственность именно за информационную и исследовательскую часть жизни свободных.

Мы долго молчали, обдумывая слова Игоря.

— А ведь ты прав, — серьёзно согласился зеленокожий. — Но очень больно знать, что людям плохо, и не помочь, — внезапно признался он.

— Ты поможешь. Только не так прямо, а опосредовано, — успокоил математик. — И этим сможешь спасти больше людей, чем если будешь лично их кормить или подмывать.

Я удивлённо посмотрела на Игоря: сейчас он проявил себя с очень неожиданной стороны. Выходит, математик отлично слышал разговор Дета с Россом и прекрасно его понял. Но к чему тогда было неуместное замечание? Или действительно долго доходило? Да, скорее всего так и есть: увлёкшись компьютером, Игорь услышал, но не сразу понял смысл диалога.

— Расскажешь, что нашёл при вскрытии? — неожиданно обратился математик к Россу.

— А тебе-то зачем? — хором удивились мы.

— Интересно, — невинно пожал плечами тот. — К тому же, хочу составить статистику — это может помочь в ваших исследований.

Зеленокожий благодарно склонил голову и кратко поведал о результатах вскрытия. Кроме ожидаемого по симптоматике поражения кишечника и желудка (уже знакомого амебоидного происхождения) и двух достаточно крупных паразитов, маскирующихся под органы, хирургу удалось подтвердить, что обычных кишечных червей и прочей живности, включая микроорганизмы (которую находили во всех представителях лесных людей), стало намного меньше. Впрочем, это можно легко объяснить сильной и длительной диареей.

— Вот и нашли способ бороться со многими паразитами, — заметил Росс. — Только почему-то мне он очень не нравится. Лучше уж пусть они бы жили, да люди так не страдали.

А ещё зеленокожий заявил, что, скорее всего, ребёнок погиб по другой причине. Нет, судя по небольшому количеству воды в лёгких, утопление имело место, но кроме него хирургу удалось обнаружить свежее сильное кровоизлияние в мозг.

— Я специально обследовал всю голову, но не нашёл следов ушиба, — добавил Росс. — Как, впрочем, и истончения сосудистых стенок в области разрыва. И бактерий тоже. Зато рядом находилось нечто вроде небольшой, чуть меньше сантиметра в диаметре, но, судя по форме, злокачественной опухоли — возможно, именно она и привела к повреждению довольно крупного кровеносного сосуда, поскольку частично проросла в его стенку. Бактерий я в ней не нашёл, но вирусное происхождение исключить не могу — слишком несовершенны приборы для исследования.

Зеленокожий немного помолчал, а потом добавил:

— Или это вообще мог быть паразит — потому что опухоль внутри полая и пустая, а ещё — она была порвана ещё до вскрытия. Если я правильно восстановил события, то новообразование прорвалось, повредив артериолу, из-за чего произошло кровоизлияние в мозг, инсульт, потеря сознания и уже после этого — утопление.

Новость не порадовала. Выходит, что в Ордене уже не две, а три болезни — не факт, что опухолей нет у кого-то ещё. И самое паршивое — мы не можем ничего с этим поделать!

Начиная со следующего утра Игорь ненавязчиво, но очень активно включился в исследования: он однотипно оформлял записи и помогал разрабатывать теоретическую часть опытов, заносил собранные факты в таблицу, подводил статистику, искал в ней закономерности — и этим позволял остальным больше сил отдавать другим сторонам исследований. Причём помогал математик всем учёным без исключения. А на замечание Росса, что сейчас актуальнее всего поднимать медицину, ответил:

— Актуально всё. Вы ищете способ поправить здоровье, а другие — облегчить жизнь, что даст больше сил и времени на остальное, в том числе — на то же лечение.

Дет поддержал Игоря, да и почти все посвящённые согласились, что математик рассуждает верно. Более того, благодаря Игорю, приняли решение по возможности не сокращать даже натуралистические наблюдения и сельскохозяйственные исследования. Кроме того, что и то, и другое могло само по себе принести пользу, был шанс обнаружить больных животных и способы, которыми они борются с заразой.

Судя по всему, Дет очень тяжело перенёс гибель сына. Гораздо хуже, чем даже мать ребёнка. Может быть, он уже заметил что-то неладное и именно поэтому так горячо возражал против отъезда зеленокожего? Впрочем, теперь ничего изменить всё равно уже не удастся.

Признав разумность замечания Игоря насчёт работы терапевта, сначала я рассказала о его предложении Свете с Ильёй, затем мы поговорили с Надей, а чуть позже вынесли вопрос на общее обсуждение. В результате межплеменное правительство единогласно решило освободить Надю от ухода за больными, чтобы у неё появилось больше времени для исследовательской работы.

Примерно через сутки после Юлиных родов у мужчин вновь появилось молоко, и Росс облегчённо вздохнул. Из-за болезни у матери молоко появилось только когда самочувствие улучшилось, и зеленокожему как единственному лактирующему среди посвящённых приходилось работать кормильцем. А ещё через несколько дней более крупный ребёнок по непонятной причине стал вялым, а потом и вовсе погиб. Его брат не высказывал признаков недомогания, но горе родителей всё равно было велико.

— А ведь мы уже сталкивались с одним таким случаем, — вспомнив историю с зеленокожими детьми, сказал Росс. — И там тоже было два ребёнка, при том, что во время сплава я только один раз видел двойню — и те полукровки.

Игорь тут же высказал готовность опросить всех, кого получится, и выяснилось, что после остановки двойни рождались больше чем в девяти случаях из десяти. И всегда более крупный и, на первый взгляд, здоровый младенец быстро погибал, тогда как его угнетённый сосед по утробе — часто выживал. Кстати, все дети-одиночки тоже погибли. Что самое поразительное — исключений не было ни в том, ни в другом случае.

Уговорив родителей пожертвовать тело ребёнка для науки, Росс провёл ещё одно вскрытие и выяснилось, что младенец погиб из-за неравномерного роста и развития систем органов. Сердце просто не выдержало такого сильного дисбаланса.

— Двойня. Причём выживает менее развитый. Очень странно, — задумчиво прокомментировал зеленокожий. — Скажу Наде, чтобы мимо подобных аномалий не проходила — это может оказаться очень важно.

Мелкие открытия и достижения пошли чередой. Большая часть из них пока оказалась неприменима, но некоторые уже сейчас помогали облегчить жизнь. Пролистав дневник за последнее время, я решила беспощадно вынести историю открытий в отдельный файл, чтобы не перегружать повествование, а в личных записях оставить только самые интересные случаи.

В Волгограде Сева провел всего несколько дней — этого хватило, чтобы согласовать практически все предварительные вопросы по строительству. Мельницу там планировали возвести в несколько раз крупнее, чем в Ордене, соответственно, времени и материалов требовалось гораздо больше. Особенно учитывая, что, как и у нас, строить её решили из морского бамбука (его не пожирала чёрная пыль), а добыть бамбук в нужном количестве быстро не получится.

Однажды, когда я вернулась с фруктами в Орден, то увидела, что народ возбуждённо собрался у кострища, а побледневший зеленокожий кричит в телефон:

— Нет! Немедленно! Выбросите всё или сожгите, чтобы никто не смог воспользоваться! Всё! И сами не смейте!

— Что случилось? — вполголоса поинтересовалась я у Ильи.

— Пока не понял, — пожал плечами он. — Росс как с цепи сорвался: прибежал из лаборатории и швырнул почти все лекарственные травы в костёр.

Тут зеленокожий закончил разговор и рухнул на мох у огня, обхватив себя дрожащими руками.

— Росс?..

Некоторое время врач молчал, явно не в силах справиться с эмоциями.

— Я снова стал убийцей, — наконец глухо сказал он. — Как тогда.

— Так, — Сева сходил за водой и вручил зеленокожему ведро. — Умойся, выпей и рассказывай.

Росс посмотрел на воду, а потом опрокинул на себя всю ёмкость. Ещё немного помолчал.

— Вместо лекарства я подсунул людям яд. Часть погибших в Волгограде на моей совести. И очень возможно, что сын Дета — тоже. И Кесарь. И Борис.

— Погоди, — вмешалась я. — Вроде я в курсе твоих исследований и не помню ничего такого.

— Да. Я тоже не сразу заметил, — тихо сказал зеленокожий. Посидел, глядя на огонь, и продолжил: — Анестетики. Они облегчают состояние, животные чувствуют себя лучше, заболевания протекают легче… точнее, кажется, что легче. Но подопытные погибают. Даже в контрольной группе ещё живы, хотя я их ничем не лечу! А в этой — прямо мор. Причём не с каким-то одним препаратом, а со всеми четырьмя, которые испытывал. Нет полной гарантии, что все анестетики убивают, но не хочу рисковать. И так уже убил немало людей.

— Ты — дурак! — Сева вскочил, яростно сжав кулаки. — Ты — идиот!

— Да, — бесцветным голосом согласился Росс.

Инженер не выдержал и влепил зеленокожему оплеуху:

— Ты — дурак, но не в том, о чём сейчас думаешь!

— Именно, — кивнул химик. — Ты не должен себя винить.

Я открыла рот, чтобы высказать свои соображения, но Сева повысил голос, перебивая:

— Ты считаешь, что без тебя бы не обошлись? Неужели?! Сам говорил, что народ находит и активно пользуется травами, которые облегчают состояние. Нет?! И без тебя было бы то же самое!

— Только вот когда поняли бы, что лекарства приближают гибель, оказалось бы уже слишком поздно, — воспользовавшись паузой, вставила я. — А так у многих ещё есть шанс. Кстати, а почему они вдруг убивают? Потому что не чувствуется болезни и её сильнее запускают?

Росс безнадёжно махнул рукой:

— Какая разница… — тяжело вздохнул, а потом нахмурился. — А ведь и правда: почему они убивают? В смысле — если бы они были ядом и животные погибали от отравления, тогда вопроса бы не было, — зеленокожий встал и направился к лаборатории.

Мы с Вероникой и Ильёй пошли следом. Краем глаза я заметила, как Маркус одобрительно улыбнулся, а Сева поднял вверх большой палец, выражая одобрение. Действительно, сейчас Россу нельзя сосредотачиваться на своих переживаниях — а работа, причём такая, которая заставила бы усиленно думать — очень хороший способ отвлечься.

— Но они погибли не от яда, а от болезни. От очень запущенной болезни, — продолжил себе под нос зеленокожий и резко обернулся ко мне. — Сомневаюсь, что дело в том, что больные не способны рассчитать силы.

— Почему? — поинтересовался Илья.

— Потому что на людях такое объяснение бы прошло. Но не на подопытных животных. Они находятся в клетках, на небольшом пространстве, и активность больных из контрольной группы и тех, на которых испытывали обезболивающие и противовоспалительные, почти одинакова. Они не могли перетрудиться. Но болезни даже у тех подопытных, которые ещё не умерли, находятся в гораздо более запущенной стадии.

— Как будто анестетики способствуют их развитию… — задумчиво потянула я.

— Именно так. Но почему? — Росс нахмурился. — Надо поставить новые опыты. Проверить, какое время можно применять эти травы без пагубных последствий. И, заодно, проверить все остальные анестетики и противовоспалительные — вдруг найдем безопасный.

Зеленокожий с головой ушёл в работу, судя по всему, изо всех сил пытаясь отвлечься от тяжёлых мыслей. Больше он не срывался, по крайней мере, на моих глазах, но спать стал неспокойно: часто стонал, ворочался, кричал и даже плакал во сне. Никто из нас не мог и не стал бы винить Росса — необычные свойства «лекарственных» трав невозможно было предсказать, да и другие люди тоже ошиблись. Но зеленокожий не мог простить сам себя и смириться с неприятным открытием. Он сильно сдал, стал больше работать и меньше отдыхать. В конце концов, не выдержав, мы подобрали аргументы и с трудом доказали Россу, что своей гибелью (которая неминуема, если он продолжит жить в таком режиме) он не облегчит судьбу других людей.

— Та небольшая сила, которая у нас есть — не в нашей смерти, а в том, чтобы жить как можно дольше, — сказал Илья.

— Быстро такие опыты всё равно не поставишь. И решение быстро не найдёшь, — добавила я. — Это дело даже не дней, а недель, месяцев, а то и лет.

— Лучше двигаться медленно, но верно, чем пробежать кросс и потерять всё, — заметил Сева.

— Всем нелегко, и я уверен, что твои силы ещё понадобятся. Причём не только твои. Нам жизненно важно не просто высыпаться, не просто отдыхать, а иметь резерв сил. Иначе, когда действительно понадобятся какие-то срочные действия, мы не сможем их осуществить, — подвёл черту под разговором Дет.

Росс согласился и изменил режим, даже воспрянул духом, но ещё долгое время по ночам его мучили кошмары.

Кстати, через некоторое время выяснилось, что хирург был прав: через неделю после того, как в Волгограде перестали принимать лекарства, смерти прекратились, и даже те больные, которых уже признали безнадёжными, перешли в разряд просто тяжёлых. Но вот работоспособность людей снизилась ещё больше, из-за чего даже простые дела иногда затягивались на несколько дней.

Росс с Надей с новыми силами окунулись в медицинские исследования, и вскоре зеленокожему удалось совершить первый значительный шаг вперёд. А именно — заразить один из видов некрупных зверьков теми амёбами, что вызывали сильную непроходящую диарею. Убедившись, что болезнь развивается схожим образом, мы очень обрадовались: теперь появилась возможность испытывать сильнодействующие средства без риска убить человека. А учитывая, что первые тесты либо не давали нужного результата, либо приводили к гибели не только болезнетворных амёб, но и животного — наличие достаточного количества подопытных, особенно таких, которыми можно пожертвовать, ещё важнее, чем может показаться со стороны.

Отпущенный на свободу больной фей то шёл драться к местным здоровым, то возвращался в лагерь и устраивался отдыхать у молоденького серебристого лешего. Самое поразительное, что уже через трое суток после того, как самец оказался на воле, загадочная болезнь прошла, как будто её и не было, а в крови появились личинки насекомых.

— Вот что интересно, — заметила я, сравнив мазки изначально здорового и поправившегося фея. — У бывшего больного личинки маленькие, как будто одновозрастные, а у здоровых встречаются разные. И они должны были как-то проникнуть в организм.

Дальнейшее сравнение образцов крови здоровых и больных фей, моей и прусов позволило сделать любопытные выводы. И у меня, и у прусов личинки насекомых могли размножаться на личиночной стадии — по крайней мере, у них присутствовало нечто вроде развитых половых органов, хотя и с очень небольшим количеством яиц. А вот у кровяной живности фей не наблюдалось ничего подобного — половая система очень сильно недоразвита и никаких признаков её функционирования. Поймав и посадив в клетку поправившегося самца, я брала пробы крови по два раза в день. Личинки выросли, достигли размера, раза в четыре большего, чем максимальный у меня или прусов… а потом исчезли из крови. Точно такая же закономерность прослеживалась с естественным репеллентом: его действие усиливалось изо дня в день, а когда личинок не стало — резко пропало.

Проанализировав запись, я поняла, что дерутся феи не просто за территорию, а охраняя её конкретное место: невысокий кустарник. Именно к нему и пытался пробраться вновь отпущенный самец. Более того, он некоторое время терпел побои, упрямо пробираясь к заветному растению, и сбежал только через добрых четверть часа. Снова поймав больного фея, вернула его в клетку, чтобы проследить, достаточно ли такого краткого общения для поправки. А ещё внимательно понаблюдала за здоровыми феями и загадочным кустом. Выяснилось, что вокруг него вьётся целый рой совсем мелких, едва видимых глазу мошек. Феи достаточно часто посещали куст и позволяли мошкам бегать по своему телу. Что, если именно эти насекомые и есть взрослая форма кровяных защитников? Тем более, что наблюдение за пойманным самцом подтвердило предположение: уже к вечеру в его крови удалось обнаружить очень мелких личинок, а через трое суток, когда они подросли, начала появляться защита от гнуса. Чтобы окончательно подтвердить теорию, мы отнесли клетки с больными феями к кусту и продержали их там, не выпуская, около получаса. И через несколько дней все «больные» начали вырабатывать естественный репеллент.

— Выходит, они были вовсе не больными, а, скорее всего, просто по какой-то причине лишившимися собственного куста, на котором обитают имаго репеллентных насекомых, — подвела итог я. — Приручив и забрав фей к себе, их хозяйка лишила семью возможности добираться до куста и заражаться новым поколением личинок.

— Тогда получается, что если мы посидим около куста, у нас тоже может возникнуть защита? — обрадовался Илья. — И мазаться уже ничем не надо будет.

— Не спеши, — остановил воодушевившегося химика Росс. — То, что эти насекомые не причиняют вреда феям, не означает, что они не могут вызвать у тебя болезнь или даже убить.

— Или — что личинки вообще станут развиваться в твоей крови, — добавила я.

В результате было решено отпустить фей на волю, попытаться размножить ценный для них куст и поставить ещё серию экспериментов по прививке кровяных насекомых не обладающим естественным репеллентом животным. Но Илья угомонился не сразу — несколько раз мы заставали его сидящим чуть ли не в обнимку с кустом, на котором обитали взрослые репеллентные насекомые. Но ругань не помогала. Только убедившись, что в него мушки яйца не откладывают, химик успокоился и перестал тревожить фей.

После того, как запустили мельницу в Волгограде, нам стали привозить ореховое масло — на его основе делать репеллент было гораздо удобней. К этому времени технология сбора пота усовершенствовалась — теперь мы использовали гладкие скребки, сначала слегка смачивая прусов, а потом счищая репеллент с их кожи. Конечно, таким образом попадало больше мусора: отмерших клеток, шерстинок, слизи, песчинок и прочего. Но почти вся грязь легко отфильтровывалась, а та, которая оставалась, не снижала эффективности мази.

Технари пытались ковать золото — получались уродливые пластины с множеством трещин. Маркус сетовал, что несмотря на то, что температуры плавления золота достичь удалось легко (даже не пришлось пережигать на уголь — только высушить влажную древесину), переплавлять металл не получается по банальной причине — тиглей нет и сделать их не из чего. При этих словах он почти всегда поглядывал в сторону колбы с кремниевым песком, намытым Верой, и тяжело вздыхал:

— Когда же, наконец, поправимся и поисследуем нормально? Ведь должна же хоть где-то быть глина.

— Да уж, — проворчала геолог. — И чувствую я, что будет она дороже золота.

Физик понимающе хмыкнул:

— Ну, пока бесплатно… точнее, за наш адский труд. Ну неужели мы не заслужили немного глины? А лучше — много, — подумав, добавил он. — Она нам ой как пригодится.

Также краем уха я слышала, что с пережиганием древесины в уголь возникли проблемы. В яму нельзя было класть не только свежесрубленные, но и вообще ещё живые поленья. Если в костре их удавалось отличить легко (древесина вместо того, чтобы гореть, начинала пениться) и быстро вытащить, то в яме такой возможности не было, а несколько деревянных огнетушителей портили всю партию. Так что приходилось дрова сначала колоть, а потом давать им вылежаться и сортировать — на точно мёртвую древесину и остальное. Параллельно технари искали признаки, по которым можно проще определить, годится ли уже дерево для пережига. А пока самым надёжным способом оставалась проверка огнём — если через несколько минут полено не начинало пениться, то годилось для производства угля, если начинало — то отправлялось обратно в кучу, вылёживаться дальше.

Лёва и Лиза начали бегать и лазить, часто играли с Рысью или друг с другом. Кстати, старшая дочь очень полюбила присматривать за младшими, и даже притаскивала им свои любимые игрушки, фрукты, мышей, лягушек, насекомых и прочую добычу. Меня очень радовало, как развиваются отношения детей, и поэтому я почти не обращала внимания на добродушное ворчание Росса, что развела-де в Ордене не пойми что: не то детский сад, не то зверинец.

После того, как мои младшие дети начали вести активную жизнь, мы решили возобновить разведывательные походы. Но покидали лагерь не очень надолго, да и количество разведчиков резко сократили. Теперь походная группа состояла из меня (как самой здоровой), Рыси (её всё равно не удавалось оставить в Ордене) и Ильи, Веры или, гораздо реже, Юли — кто из них лучше себя чувствовал, тот и отравлялся на разведку.

В один из походов удалось увидеть, каким образом орангутанги разжигают костры. А заодно выяснить, что рядом с каждым кострищем (обычно в ямке под камнем) хранится кусок золота, ржаво-красный камень и немного легко воспламеняющейся растопки. Если с нажимом провести золотом по камню, то начинают лететь искры. Открытие очень помогло в быту — по крайней мере, по части разжигания костра мы, после некоторой тренировки, стали не глупее орангутангов.