Найди меня в Поднебесье

Глава 29. Последняя клятва Арэнкина

— Не может быть!

— Может. Это законы нагов.

Мейетола повторяла рассказ дважды, от начала до конца. Она стояла у стены, напряженная, бледная, судорожно скрестив руки. Нагини владела собой отменно. Елена держалась, глядя на нее. На постели сидит Кусинг. Вид воинственный, черные глазки гневно сверкают, усы топорщатся, шерсть на загривке дыбом. Мейетола его не прогоняет, вообще не обращает внимания. Одно это говорит, насколько ей плохо.

…Огромный базальтовый стол образует полукруг в пещере естественного происхождения. Девять мест обозначены подточенными скальными выступами. Во главе сидит Гирмэн. Справа от него Охэнзи. Губы старого нага сжаты в суровую нить. Мейетола, единственная нагини Круга, занимает свое место через два выступа от Вождя. Пытается поймать взгляд Охэнзи. Бесполезно. Когда все в сборе, Гирмэн берет слово.

Суд нагов прямолинеен. Никакого тайного голоса, никаких подтасовок. Девять судей, решение определяется большинством, последнее слово у Вождя. Посторонние не допускаются, свидетели присутствуют лишь в крайнем случае и в течение строго определенного времени. Справедливость нагов никогда и ни у кого не вызывала сомнений.

Арэнкин стоит перед полукругом. На глазах у него повязана черная шелковая лента — знак совершенного преступления и гарантия невозможности общения с судьями через обмен энергией.

Он виновен. Это сомнению не подлежит, даже почти не обсуждается. Просто констатируется факт. Арэнкин признает свою вину несколькими словами и более не желает говорить ничего.

Обсуждения вызывает вопрос о казни.

Охэнзи наизусть зачитывает закон. Убившему взглядом — смерть. Его голос бесстрастен и спокоен. Слова гулко отлетают от каменных стен.

Мейетола рассказывает все, что произошло на поединке. Только правду. Она не имеет права на эмоции.

— Ханг Юшенг был мутантом с отличительными возможностями, — прибавляет она к своей речи. — У нас есть основания полагать, что он вел бой не по справедливости, используя выдающуюся способность управления вещами.

Охэнзи поддерживает Мейетолу. Но этот факт имел бы значение лишь в случае оспаривания справедливости победы в поединке. Сейчас оспаривать нечего и некому.

Один из нагов берет слово и витиевато подводит к возможности обхода закона, ссылаясь на десятки недомолвок и приписок, внесенных за последние столетия. Он предлагает в качестве компромисса с законом ослепить виновного и изгнать за пределы Севера. Гирмэн отклоняет предложение движением руки. Это противоречит закону. Убившему взглядом — смерть!

Смерть в поединке, сознательное самоубийство, удар кинжалом в любимой руке, не самая благородная, но вполне обыденная гибель от удара палаческого меча…

Четверо нагов Круга имеют собственные счеты с братом Вождя, растянутые на десятки лет. Один из них высказывает предложение о наиболее достойной казни для нага благородной крови — добровольный уход на Заокраины.

Резкий протест Охэнзи, которого поддерживает Мейетола и еще два нага.

…Кусинг скулит и в бессильной злобе скребет когтями покрывало. Елена соперничает взглядом с каменной змеей, украшающей столбик кровати, против воли тихонько стонет сквозь зубы.

— Не вини себя! — шипит Мейетола.

Елена не отвечает.

— Ты не присутствовала на поединке, — говорит нагини. — Я никогда не видела Арэнкина более счастливым, чем тогда. Разве что, после тех ночей, что вы провели вместе.

— Теперь это не имеет значения! — Елена не замечает, как с ее губ слетает поистине змеиное шипение.

— Ошибаешься. Иногда за безудержное счастье не страшно и расплатиться по достоинству.

И с щеки Мейетолы на алое платье срывается холодная злая капля.

…Настает момент оглашения приговора. Каждый из нагов по очереди берет слово. Арэнкин не реагирует никак, он напоминает призрак самого себя.

Четверо нагов голосуют за самоубийство боевым мечом. Лучше этой смерти может быть лишь гибель в бою. Четверо других единогласно выступают за изгнание виновного на Заокраины. Восемь судей обращают взгляды на Гирмэна. Ему решать участь подсудимого. У Мейетолы отлегло от сердца, до какой степени это вообще сейчас возможно. Родной брат — редкость у нагов — обязанный Арэнкину самой жизнью, возрожденный на его крови, всегда считавший брата правой рукой, единственным, достойным доверия.

Арэнкин полжизни положил на возрождение Вождя. Гирмэн любил брата настолько, насколько был способен на хоть какое-то чувство.

— Меджед-Арэнк, Страж Заокраин, наг Скального замка. По древним и неприкосновенным законам великого народа нагов твою вину возможно изгладить лишь смертью. Ты признаешь это?

— Да, — Арэнкин не поднимает головы, его голос бесцветен и спокоен.

— По решению Суда нагов ты примешь смерть от самих Демиургов, по древней традиции, достойной благородной крови. Настанет указанный рассвет, и ты отправишься на Заокраины вслед за своими предками для искупления совершенного преступления.

Охэнзи делает едва заметное движение, точно хочет схватить Вождя за рукав. Мейетола не верит услышанному, ее глаза вспыхивают ненавистью.

— Тебе понятен приговор? — вопрошает Гирмэн.

— Да, Вождь, — глухо отзывается Арэнкин.

Вождь ожидал этого. Для него, прожившего несколько сотен лет, не существовало загадок. Хотя, были доли мгновений, когда он сомневался. Но сомнения не оправдались.

Елена стояла перед ним, осунувшаяся, в черном платье, с непривычным воинственным блеском в глазах.

Наг, тысячу лет назад бывший родным человеком, смотрел на нее безо всякого выражения.

— Я хочу поговорить с тобой, Вождь.

Гирмэн чуть склонил голову.

— Я слушаю.

Он поглаживал своего щитомордника длинными пальцами, периодически пощелкивая змею по плоскому носу. Под полуприкрытыми веками тонкие зрачки — сейчас это редкость для нагов. В нем не было ничего человеческого. Под знакомыми чертами лица — неизвестная и неизведанная душа.

— Я нужна тебе, Вождь. Я это знаю.

— Вопрос в том, знаешь ли ты, насколько сильно?

— Мне это безразлично. Я знаю, что тебе нужно не только мое тело и моя кровь. Тебе необходима моя воля.

Гирмэн доигрался. Щитомордник вцепился вождю в запястье, в голубоватую вену. Из ранки вытекла струйка крови вперемешку с ядом. Вождь блаженно прикрыл глаза.

— Подари Арэнкину жизнь. И моя воля подчинится тебе.

— Нет, — сказал Гирмэн. — Не в моих силах идти против законов.

— Ложь! — Елена бросилась вперед, стукнула ладонью о ручку его кресла. Щитомордник свернулся в кольцо, готовый к нападению. Гирмэн почесал его под головой.

— Отойди! — сказал он. Елена повиновалась, отступила на шаг. Ее трясло от злости. — Я могу предложить другое. Ты выполняешь то, зачем я тебя сюда привел…

«Найди меня в Поднебесье!» Умирающий любимый человек, прекрасные слова, последняя воля, желание видеть ее рядом…

— …А я дарю Арэнкину смерть. Настоящую, ту, которая уведет его в страны, сокрытые от наших глаз. Не смотри так, ты не умеешь убивать взглядом.

— Зачем тебе это нужно? Ты, лживая гадюка…

— В этом смысл жертвы, Елена. Жертвовать одним для благоденствия других.

— Благоденствия? Вы — наги, древнейший народ! Все остальные перед вами разве что на коленях не ползают! Вы никого не признаете равными, на всех смотрите, как на грязь под ногами! Перед вами опускают глаза, боятся, но без вас не могут. Любому из вас достаточно пальцами щелкнуть, чтобы получить желаемое! Вы непревзойденные воины, изощренные убийцы, стражи мира! Что тебе еще нужно?! Какую власть ты еще желаешь получить?! Я не понимаю, чего вам не хватает! Объясни, во имя чего я отдаю свою жизнь, во имя чего Арэнкину грозит жесточайшая казнь!

По мере того, как она говорила, Гирмэн подавался вперед, раздувая тонкие ноздри. Он тронул двумя пальцами подбородок, чуть приподнял брови.

— Так-так… — произнес Вождь. — Значит, абсолютная власть — не та цель, которая может оправдать имеющееся средство…

И тут произошло то, чего Елена ожидала меньше всего.

Тонкие губы Вождя вздрогнули. Потом еще раз. И Гирмэн засмеялся. Он смеялся тихо и долго, не отрывая от нее взгляда. Елена не понимала его смеха, чувствовала себя все неуютнее.

Потом Гирмэн замолчал, откинулся на спинку кресла, легкая улыбка продолжала играть на его жестком лице.

— Да, — сказал он, наконец. — Мой брат всегда отличался способностью жонглировать словами. А не добавил ли он, случайно, что я — жестокий тиран, который мечтает захватить весь мир и обратить народы в рабство? Странно, неужели у него не хватило на это фантазии? А молодец, ничего не скажешь. Наверное, он неплохо тебя узнал, если решил, что ты действительно сможешь пойти на жертву…

Елена начала понимать. «Ты можешь мне не верить», — сказал тогда Арэнкин. Справедливо. Он никогда не настаивал на своей искренности. Он всегда оставлял себе возможность сделать шаг назад.

— Ханг тоже проводил свои опыты во благо страны, — сказала она.

«Несмотря на весь страх и отвращение, я понимаю его. И мне жаль этого несчастного фанатика».

— А что поделать, Елена? Каждый выбирает свое средство. Кто-то считает унизительным довольствоваться страной, зависимой от Земли. Я же уверен, что мы должны хранить хотя бы ее.

…Две горсти земли в хрустальной оправе. Кровь — сильнейшая магическая субстанция. Смерти нет, есть лишь цикл вечных перерождений. Обновление мира через самопожертвование. Счастлив тот, на чью долю выпадает великая роль. Сердце будет столетиями биться на жертвенном камне, и его жизнь поддержит жизнь всего мира.

— Халлетлов прочно связан с Землей. Он рушится на глазах последние сто лет — с того момента, как маори Горы замолкли. Народы Халлетлова изобретают способы борьбы с этим. Мы должны возродить Гору, вернуть маори к жизни, возобновить их связь с землянами. Каждый маори представляет собой скопление энергии одного представителя каждого из народов Халлетлова. Но для полного обеспечения связи нужна энергия землянина. В давние времена посвященные земляне выбирали жертву один раз в несколько десятков, а то и сотен лет и отправляли на Гору. Их жрецы приходили к своей земной горе и получали возможность говорить с нашими маори. Эта энергия постоянно находится в сердце Горы, пока не угаснет, и не потребуется новая. Она может удерживать жизнь нашей страны еще на протяжении некоторого времени. Вот и вся правда, Елена. И мне, извини, до вон того канделябра власть над народами и обожествление, даже если бы это было доступно. Я просто-напросто хочу, чтобы мой народ имел возможность жить…

«Арэнкин, Арэнкин… Какой же безмерной была твоя одержимость, если ты поставил цену моей жизни выше собственного мира, не желая моего самопожертвования… Как оберегал меня с самого начала, с того дня, как увидел во мне свою надежду… Сколько ты лгал мне, сколько ты лгал брату и Вождю, скольких ты предал, желая только, чтобы я была в безопасности».

Она смотрела в глаза Гирмэна, в ледяные, змеиные глаза, искала и не находила и тени того, что видела тысячу лет назад, когда абсолютно незнакомый теперь человек умирал от хулиганского ранения на больничной кровати. Перед ней находился правитель, Вождь, за которым идут, которому повинуются. К н и г о е д. н е т

Вождь, который борется за неотвратимо гибнущий, старый, бесконечно прекрасный мир.

«Кто виноват, что этот мир на грани? В чем правда? Стоит ли целый мир одной-единственной жизни простого, ничем не выдающегося человека? Имею ли я право сражаться за свою жизнь, зная, сколько от нее зависит? Я даже рада, что мне не приходится отвечать на такие вопросы. Пусть правители размышляют о судьбах мира. Я буду делать только то, во что безоговорочно верю сама».

— Я — землянка, Гирмэн. Я мало прожила в Халлетлове, но мне хватило, чтобы полюбить этот мир. У меня нет сейчас времени и желания размышлять и философствовать о приемлемости жертвоприношения. Я отправлюсь с тобой на Гору! Я пойду под твой нож! Если моя кровь подарит жизнь Халлетлову — я буду знать, что погибаю не зря. И я прошу тебя, дай Арэнкину умереть так, как он заслуживает, так, как он мечтает. Если не можешь подарить ему жизнь… Подари достойную смерть! И тогда я не усомнюсь ни на миг, тогда я отдам все силы и всю волю, что есть в моей крови.

Вождь поднялся, прошелся немного.

— Да, — сказал он. — Считай договор заключенным. Это был мой приговор, в моей власти его подправить. Я подарю ему смерть на выбор, обещаю. Слово нага. Через три дня я приду за тобой. Приготовься.

— Гирмэн!

— Что-то еще?

— Дай мне увидеться с ним.

— Нет. Этого я не сделаю.

— Прошу тебя! Во имя того, что нас связывало в иной жизни! — Елена произнесла то, что обещала себе никогда не вспоминать. — Дай мне увидеться с Арэнкином еще раз!

— Нет, Елена. Это лишнее. Можешь идти. Помни — через три дня.

В тренировочном дворе назревал бунт.

— Я не желаю тренироваться!

— Кандидат Кусинг! Отставить разговоры!

— Не отставлю! — храбро выкрикнул вазашек. — Я хочу, чтобы меня продолжил обучать Арэнкин!

— Прекратить! — рявкнула Мейетола.

— Он лучший из наставников! — не унимался Кусинг. — Это несправедливо!

— Закрой пасть, крысеныш, и прими стойку!

— Я не крысеныш! Что сказал бы господин Шахига?! Без него все пошло не так! А теперь еще…

— Как ты смеешь обсуждать то, что тебя не касается?

— Это касается меня! Арэнкин — наш наставник! И я уверен, что он обвинен несправедливо!

— Он совершил преступление, которое карается смертью по закону.

— Чушь! И вы это знаете, госпожа Мейетола! Иначе не стали бы со мной разговаривать!

— Достаточно! Обучение в ваших, а не в наших интересах! Ты отсюда вылетишь и не успеешь пискнуть.

— И пусть! И выгоняйте меня! Выгоняйте!

Кусинг швырнул мечик на песок, развернулся и умчался со двора. Мейетола, закусив губу, смотрела ему вслед.

К следующей тренировке нагини решилась действовать.

— Кандидат Фануй, задержись!

Парень утвердил меч на стойке и подошел к наставнице.

— Арэнкин рассказывал мне, как он впервые увидел тебя. Долго ты с бандитами дела имел?

Фануй замешкался.

— Не тяни мышь за хвост! Отвечай честно!

— Ну имел, — неохотно протянул Фануй. — А что?

— Воровать умеешь? — в лоб спросила Мейетола.

Фануй отвел глаза.

— Не понимаю, к чему…

— Отвечать на вопрос!

— Бывало! — с вызовом ответил Фануй. — Разное бывало!

— Тогда мне нужна твоя помощь.

Фануй крался тенью вдоль тюремного коридора, стараясь не звякать ключами. Мейетола, гибкая, незаметная, как настоящая змея, скользила за ним.

— Госпожа Мейетола?

— Что тебе?

— А что вам будет за это?

— Какая тебе разница? Тебе ничего не грозит, я обещала! А мне голову оторвут… Ничего, новая вырастет, как всегда. Что пугаешься, в переносном смысле, естественно!

«Улетайте в Чинияангу! — думала она. — Прочный, устойчивый мир. Там живут наги, они дадут укрытие. Сенгиды уже роют когтями землю, оружие готово. Брат, только не будь упрямым, прислушайся ко мне. За Елену я уверена, Кусинг найдет ее, приведет к морю. Она полетит с тобой, пусть в меня последний крысеныш плюнет, если я ошибаюсь!»

Преодолев бесчисленные коридоры, кандидат и его наставница добрались до нужной камеры. Мейетола бросила взгляд сквозь решетку и застонала.

Камера была пуста.

Нагини точно знала дату казни, точно знала также, что наг, попавший в эту камеру, обречен находиться здесь до последнего часа — и никаких других возможностей. Она поняла, что опоздала.

— Наставница, идемте! Держите мою руку! Вдруг все обойдется, не может не обойтись!

Но Мейетола сползла вниз по стене и зарыдала второй раз в жизни.

Арэнкин измерял шагами камеру. Четыре шага в одну сторону. Три — в другую. Наги не держали элитных тюрем и не имели понятия о благородных заточенных. Перед ликом закона равны все. Последний ли воришка, брат ли самого Вождя — всех, в случае преступления, ждала подобная наиобыкновеннейшая камера без окон и с решетчатой дверью. Арэнкин размеренно вышагивал, чтобы не уснуть, решив отдыхать только в том случае, если он провалится в беспамятство. Бежать из скальных тюрем невозможно. За всю свою жизнь Арэнкин не помнил ни единого случая помилования. Наги славились безукоризненным почитанием законов.

Он боролся со страхом так, как только мог. Он бросил все душевные силы на эту борьбу. Он шаг за шагом внушал себе, переживал заранее назначенный рассвет.

Шаг. Стражник отворяет дверь, его проводят по тесному коридору.

Еще шаг. Его препровождают в покои, где он должен облачиться в одежды уходящего на Заокраины.

Хорошо. Держись. Шаг. Его выводят на площадь перед Скальным замком. Гирмэн сам читает приговор.

Он не смотрит ни на кого. Он не должен видеть Мейетолу. Не должен видеть Охэнзи. Он не должен не то что, смотреть, но даже помнить о существовании Елены.

Нет! Нельзя об этом думать. Моя жизнь кончена. Я больше не смогу принимать участие в ее судьбе. Нет смысла думать о том, что ее ждет.

Дальше. Я не стану ни с кем прощаться. Я не стану ничего говорить.

Шаг. Его последний полет. И вот они, врата перед древним кладбищем нагов. Врата, через которые можно пройти лишь однажды. За ними серый сумрак и тишина. Медленный вечный снег, который падает с неба даже, если по ту сторону врат светит солнце. Уже от врат видны серые статуи, увенчанные снежными коронами, превращенные в сугробы. Но снег то и дело тает на них…

Держись, Арэнкин. Ты выдержишь. Ты достойно пройдешь этот путь. Ты ни разу не опустишь голову, ты не ускоришь свое дыхание, ты не произнесешь ни слова. Ты не станешь просить другой казни, как делали многие. Поклянись в этом себе и будь ты проклят!

Теплые струйки защекотали предплечье. Арэнкин открыл глаза. Оказывается, он в кровь разбил руку о каменную стену.

Что дальше? Он идет меж заокраинными статуями по пояс в снегу вперед, вперед, вперед… Он будет идти, пока останутся силы. А сил много, даже слишком. Сколько он станет сражаться с судьбой? День? Неделю? Месяц? Или, может, лучше закрыть глаза сразу, упасть на колени и отдаться на волю древним богам нагов? Проникнуться ощущением того, как замедляется течение мыслей, как сердце бьется все неохотней, как камень сковывает каждое последующее движение…

Остановись! Об этом нельзя думать, иначе твой последний путь превратится в несмываемый позор.

Арэнкин опустился на каменный пол и спрятал лицо в ладонях. Его никто не мог видеть. Скальные тюрьмы не нуждались в патрулях.

Шаги. Гулкие шаги эхом отражаются от каменных стен. Арэнкин закусил губы. Кровь потекла по подбородку. Держись, нежить тебя задери!

Но никто не торопится открывать дверь, не слышно отточенной речи стражника перед выводом на казнь.

— Ты все еще хочешь смерти, брат?

Арэнкин знал обряд жертвоприношения от и до. Он знал каждый шаг, каждое слово, ценность и назначение каждого мгновения. Он наизусть знал слова, записанные в свитках Витенега. Он обладал жизненной энергией, свойственной далеко не всем нагам.

— Ты умрешь той смертью, которую выберешь. Сделай то, что я прошу, и я пересмотрю приговор.

Арэнкин молчал. Он не смотрел на брата.

— Иногда приходится жертвовать. Не ради себя, не ради чьей-то прихоти. Во благо всего мира. Брат, облачные моря возникают все чаще и чаще. Мы уже с трудом держим все границы, нам приходится привлекать муспельхов и птицелюдов. Мир на краю. Мы пытаемся удержать то, что разваливается под нашими руками. Одна жертва — и все встанет на свои места. Одна жизнь — и мир обретет равновесие. Одно сердце — и Халлетлов вновь будет крепко связан с Землей. Разве эта девушка недостойна стать той, кто возьмет на себя великое дело? Ее живительная кровь напитает этот мир, она останется здесь, она останется с тобой. Я не желаю твоей смерти, брат. Я всегда любил тебя, я обязан тебе жизнью. Но я не тот, кто имеет право ставить чувства превыше всего.

Гробовая тишина стояла в камере, уже похожей на склеп.

— Что ж, — сказал Гирмэн после некоторого молчания. — В любом случае, обряд будет проведен. Может, не так гладко, как если бы это сделал ты, но, уверен, не менее действенно. Елена дала свое согласие после того, как узнала всю правду, которую ты от нее скрывал. Мне жаль, брат.

Еще до того, как шаги Вождя начали стихать, Арэнкина вновь захлестнула волна тошнотворного страха, смывая все то, что он внушал себе несколько дней. Он боролся с собой еще одно мгновение. Бесполезно.

— Стой!

Шаги резко смолкли.

— Я согласен, Вождь.

Гирмэн вернулся, тронул рукой решетку.

— Да. Не скажу, что был уверен, но очень рассчитывал на это. Завтра на рассвете твою камеру откроют. Лети к Горе, я буду тебя ждать.

— Хорошо, брат.

— Я верю тебе. Несмотря на твой характер, верил всегда. И все же, Арэнкин, я желаю, чтобы ты принес мне клятву. Я должен быть уверен абсолютно.

Арэнкин поднял на брата глаза.

— Чем мне поклясться, чтобы ты поверил?

— Мне достаточно обычной клятвы нагов.

— Огима-Гирмэн, Вождь народа нагов, клянусь выполнить твое повеление принести в жертву землянина во благо Халлетлова. Пусть меня в неурочный час постигнет проклятие нагов, и сердце мое окажется навечно погребенным заживо, если я нарушу свою клятву…