Не искушай меня

Глава 1

Лондон

Среда, 1 апреля 1818 года

Люсьен Чарльз Винсент де Грэй, одиннадцатый герцог Марчмонт, стоял на пороге утренней комнаты клуба Уайтс, обозревая собравшихся полузакрытыми глазами.

Женщины были склонны находить глубокое значение в выражении этих сонных зелёных глаз, где на самом деле не было никакой более серьёзной мысли, чем «интересно, как ты выглядишь обнажённой».

Женщины часто заблуждались на его счёт. То, как его бледно-золотистые волосы блестели при определённом освещении, придавало его чертам неземные качества. Ниспадающий на лоб своенравный локон выглядел поэтично.

Тем, кто его знал, было виднее.

Двадцатидевятилетний герцог Марчмонт не был ни неземным, ни поэтичным.

Он избегал глубоких раздумий и не позволял серьёзным чувствам бурлить внутри его. Он ничего не воспринимал всерьёз, включая одежду, женщин, политику, друзей, и даже – а может, и в особенности – самого себя.

В настоящий момент ни одной женщине не грозила опасность обмануться, поскольку они отсутствовали в принципе. В конце концов, ведь это был Уайтс, престижное убежище для пяти сотен привилегированных мужчин.

Некоторые из них собрались возле знаменитого эркера[1], где когда-то председательствовал Бо Браммел. Даже теперь, когда Красавчик томился во Франции, скрываясь от своих кредиторов, места в этом святилище сохранялись лишь для нескольких избранных.

В данный момент там находились близкий друг Браммела второй барон Алвэнли, а также наследник герцога Бофорта, маркиз Уорчестер. С ними спорили лорд Ярмут, лорд Аддервуд и Грантли Беркли. Из всей группы, только Аддервуд – худой, темноволосый и самый уравновешенный из них – не являлся собутыльником Браммела. Он пил с Марчмонтом. Они дружили со школьных дней.

Герцог Марчмонт входил в число Избранных, несмотря на то, что ежедневно нарушал полудюжину правил Красавчика, и что гораздо хуже, даже не придавал им значения.

Он не знал и не тревожился, почему они его выбрали. Честно говоря, он находил Браммела чертовски раздражающим ворчуном и предпочитал сидеть в эрекере, когда остальной компании не было поблизости и они не упражнялись в остроумии – какое бы оно ни было – по поводу проходивших по улице Сент-Джеймс.

Кого, дьявол забери, интересовало то, что панели той кареты слишком темны, или сюртук этого парня на дюйм короче положенного, а шляпка той дамы вышла из моды на прошлой неделе?

Только не герцога Марчмонта. Он мало о чём беспокоился в этом мире.

Его сонный взор скользнул от собрания остряков и денди возле эркера к тихому пространству через комнату, где дремал в мягком кресле молодой человек. Как будто ощутив внимательный взгляд герцога, джентльмен открыл глаза. Марчмонт слегка двинул рукой, жест повсеместно обозначающий «прочь отсюда». Джентльмен немедленно поднялся и покинул комнату.

Его светлость с трудом разместил свою шестифутовую фигуру в кресле, когда его ушей достиг возбуждённый гул, происходящий от собравшихся в эркере. Их внимание, как он заметил, было направлено не на прохожих на улице Сент-Джеймс, а на обтянутую кожей книгу пари.

Через мгновение лорд Аддервуд прошёлся своим пронзительным взглядом по комнате, остановившись на давнем школьном товарище.

– Ах, вот ты, Марчмонт, – сказал он.

– Как ты наблюдателен, Аддервуд, – ответил Марчмонт – От тебя не спрячешься.

– Я собирался искать тебя по всему клубу, – сказал Аддервуд – Мы не можем закрыть книгу пари без тебя. Что скажешь? Я говорю, что это она.

– Тогда я говорю, что это не она.

– В таком случае, сколько?

– Поставь за меня тысячу фунтов, – сказал герцог. – Но, умоляю, вначале, скажи мне, кто она. И, во-вторых, о чём идёт речь?

Каждая голова и каждая пара глаз обратилась в его сторону.

– Мой Бог, Марчмонт, ты где был? – изумился Аддервуд. – В Патагонии?

– Трудная ночка, – ответил его светлость. – Не помню, где был. Где находится Патагония? Где-то возле Лиссон Гроув?

– Он не читает газет до сна, – Аддервуд пояснил остальным.

– Я нахожу в них безотказное средство, чтобы заснуть глубоким сном без сновидений, – сказал его светлость.

– Но Вам и не нужно ничего читать, – сказал Уорчестер. – Они расклеили рисунки в витринах всех книжных магазинов.

– Я ехал другой дорогой, – заявил Марчмонт. – Не видел никаких рисунков. Что случилось? Ещё один герцог королевской крови ухлёстывает за немецкой принцессой? Не удивительно. Я давно жду, чтобы кто-то из королевской семьи совершил что-то действительно шокирующее, например, женился на англичанке.

В прошлом ноябре, после долгих и мучительных родов, обожаемая всей страной принцесса Шарлотта произвела на свет мертворождённого сына и скончалась. Это был печальный конец надеждам Англии, ведь она была единственной дочерью и наследницей Принца-Регента, что заставило её дядей, королевских герцогов, забросить своих любовниц и многочисленных внебрачных отпрысков и начать брачные переговоры с различными немецкими кузинами.

– Ничего подобного, – сказал Аддервуд. – Это о Лексхэме. Мы поровну разделились на тех, кто верит, что его лордство окончательно лишился рассудка, и тех, кто говорит, что он в порядке.

Глаза Марчмонта приоткрылись, и его праздный ум пришёл в состояние близкое к вниманию.

– Зоя Октавия, – сказал он. Если ставки делались о Лексхэме, значит, это имело отношение к его без вести пропавшей дочери.

Двенадцать лет назад Лексхэм взял свою жену и младшую дочь в поездку по Восточному Средиземноморью. Марчмонт посчитал этот поступок не самым разумным предприятием в военное время. Совершенно верно, что французы уступили Египет Англии в 1801 году, и великая победа лорда Нельсона при Трафальгаре убедительно доказала морское превосходство Англии. Однако водные пути оставались небезопасными. Более того, европейская борьба за власть ничего не значила для различных пашей, беев и прочих, кто царил в своей частице Оттоманской империи. Греция, Египет и Святая Земля были частью этой империи, и правители, и подданные продолжали жить по-прежнему. Невольничий рынок приносил прибыль, а белые рабы всегда были желанны в гаремах, о чём хорошо знали пираты, скрывавшиеся по всему Средиземноморью.

Этот регион, коротко говоря, был не самым безопасным местом для двенадцатилетней, светловолосой и голубоглазой английской девочки, не говоря уже о Зое. Они едва добрались до Египта, как глупышка сбежала, так же, как она это проделывала, будучи дома.

Но на сей раз рядом не было Марчмонта, чтобы её отыскать, и разыскивавшие её не нашли и следа. Верили в то, что она была похищена. Лексхэм ожидал требования о выкупе. Его не поступило.

Он никогда не оставлял попыток найти её. Хотя ему и пришлось со временем вернуться в Англию, он нанял сыщиков, которые продолжили поиски. Они объездили сверху донизу весь Нил, проделали путь от Алжира до Константинополя и обратно. Они слышали о ней то здесь, то там. Они собирали слухи и ничего больше.

Марчмонт оставил всякую надежду ещё с десяток лет тому назад и запер Зою на дальней полке в кладовке памяти вместе с остальными, кого он потерял, и чувствами, которые больше не позволял себе иметь.

– Какая эта по счёту?– спросил он. – Кто-нибудь вёл счёт женщинам, являвшимся на порог Лексхэма, объявляя себя пропавшей дочерью?

– Я досчитал до четырех десятков, – сказал Аддервуд. – Гораздо больше появлялось вначале, и значительно меньше в последнее время. Я почти забыл о ней.

Хотя все считали сумасшествием продолжение поисков, Лексхэм подтвердил здравие своего рассудка, отказывая всем до единой лже-Зоям.

– Тогда я полагаю, мы можем поставить на сорок одну, – сказал Марчмонт.

Алванли покачал головой.

– На этот раз он её принял, – сказал Аддервуд.

Герцог Марчмонт оставил своё кресло и прошагал к эркеру.

Беркли поднял одну из газет со стола и протянул ему.

«Лорд Лексхэм приветствует Деву Гарема», гласил заголовок.

Обычно невозмутимое и, как говорили некоторые, несуществующее сердце Марчмонта забилось очень странным образом. Не то, чтобы это было заметно. Его сонное выражение лица не дрогнуло, пока он просматривал многословную статью в «Морнинг Пост».

«Таинственная молодая женщина», – прочитал он вслух, – «прибыла в Лондон ночью понедельника вместе с лордом Уинтертоном… Предупреждённые заранее, члены семьи собрались в Лексхэм-Хаус и приготовились встретить и выдворить очередную самозванку… и так далее, и так далее». – Он покачал головой, пропуская строчки. – «Читатель может вообразить слёзы, пролившиеся при радостном открытии» – герцог закатил глаза. – Меня сейчас стошнит. Кто пишет эту чушь?

Он продолжил с выражением:

– «Но, в самом деле, это была она, вернувшаяся, наконец, в лоно семьи после двенадцатилетнего заключения во дворце Юсри-паши». – Он пропустил ещё пару абзацев. – «Шокирующее преступление… Лексхэм… старинный баронский род… младшая дочь похищена и продана в рабство на невольничьем рынке Каира…»

Со смехом он уронил газету на стол.

– Безмерно занимательно. Вы, случаем, не обратили внимания на дату?

– Мне ни к чему было замечать, – сказал Аддервуд. – По дороге сюда всякий пострелёнок сообщал мне, что мой платок свисает из кармана. Есть ли первоапрельская шутка старше этой? Клянусь, её испытали ещё на Сократе. Первое апреля было первым, о чём я подумал, увидев газету. Однако в чём именно здесь розыгрыш?

– О ней все забыли, – сказал Алванли. – О чём тут шутить? Почему бы не выбрать более злободневную тему?

– Вы видели, кто привёз её домой, – сказал Беркли.

– Уинтертон. – Второй в Англии циничнейший из циников. Первым считался герцог Марчмонт. – Даже если бы я не заметил дату, это имя бы меня возбудило бы мои подозрения.

Хладнокровный и прямолинейный, Уинтертон был не из тех, кто спасает отчаявшихся девиц.

– Однако как гласят факты, девушка обратилась к Лексхэму, назвавшись его младшей дочерью, – сказал Уорчестер. – Эта часть не является первоапрельским розыгрышем.

– Вы видели её?– спросил Марчмонт. Он снова взял газету. В этом не было никакого смысла, разве что Уинтертон пострадал от сотрясения мозга в ходе своих путешествий по Востоку.

– Никто не видел её, кроме тех, кого она считает своей ближайшей роднёй, – сказал Алванли. – А они хранят молчание. Последнее, что я слышал, они уединились в Лексхэм-Хаус и не принимают посетителей.

Несмотря на упорные попытки подавления, интерес герцога Марчмонта стремительно возрос. Выражение его лица оставалось обманчиво безмятежным.

– Начинаю понимать, почему Аддервуд помешался на идее выловить меня, – сказал он.

– Ты член семьи для Лексхэмов, – сказал Аддервуд.

Это была не шутка. Марчмонт знал своего бывшего опекуна гораздо лучше, чем его собственные дети. Этот человек дураком не был.

Тем не менее, эта молодая женщина сумела одурачить его, очевидно, так же как и Уинтертона.

В этом не было никакого смысла.

Герцог Марчмонт, как бы то ни было, никогда не проигрывал. Если он и ощущал беспокойство, сомнение или замешательство, либо, как в данном случае, был полностью сбит с толку, то он пренебрёг этими ощущениями. И уж конечно не выказал своих чувств.

– Как член семьи, я заявляю, что эта девушка, кем бы она ни была, не может быть младшенькой Лексхэмов, – сказал Марчмонт. – Зоя была в гареме в течение двенадцати лет? Если её приковали к особо толстой стене, то все возможно.

– Она была сорвиголовой, как я помню, – сказал Аддервуд. Он часто присоединялся к Марчмонту в те давние летние каникулы с Лексхэмами.

– Беглянкой, – ответил Марчмонт.

Он отчетливо видел ее перед своим мысленным взором.

Хочу играть, Люсьен. Скажи им, чтобы взяли меня.

Девчонки не играют в крикет. Возвращайся к своим куклам и нянькам, надоеда.

Он засунул воспоминания обратно туда, откуда они вырвались – в кладовку памяти, и крепко захлопнул за ними дверь.

– Для блага Лексхэма я надеюсь, что женщина не окажется его дочерью, – сказал Алвэнли. – «Беглянка» будет самым мягким из эпитетов, которыми её наградит общество.

– Двенадцать лет в гареме, – сказал Беркли. – Всё равно что сказать двенадцать лет в борделе.

– Это не одно и то же, – заметил Аддервуд. – Совсем наоборот, на самом деле

– Всем безразлично, так это или не так, – сказал Марчмонт. – Никто не позволит фактам стать на пути отличного скандала.

Ситуация была того сорта, о каком мечтали сплетники, как алхимики о философском камне. История англичанки, дочери пэра, потерявшейся на двенадцать лет на экзотическом Востоке среди язычников и многожёнцев, была праздником для грязных умов.

– Подождите, пока не увидите гравюры, – сказал Уорчестер. – Подождите, пока толпа не соберётся перед Лексхэм-Хаусом.

– Они уже собирались, когда я ехал домой сегодня на рассвете, сказал Беркли. – Площадь выглядела как ярмарка святого Варфоломея.

– Клерки, молочницы, продавщицы, разносчики, воришки и пьянчуги, все жаждут увидеть Деву Гарема, – сказал Уорчестер.

– Слышал, что они вызвали войска, чтобы рассеять толпу, – сказал Ярвуд.

Марчмонт посмеялся бы над последним примером человеческой нелепости, если бы Лексхэм не был в центре событий.

Лексхэм, чьё доброе имя будет запятнано скандалом и дурной славой. Лексхэм, один из самых преданных и трудолюбивых членов Палаты Лордов, чьи суждения окажутся под вопросом. Лексхэм, который станет предметом насмешек.

Герцог Марчмонт мало о чём беспокоился в этом мире, и это малое начиналось и заканчивалось лордом Лексхэмом. Долг герцога перед бывшим опекуном было трудно облечь в слова, и определённо невозможно было погасить.

Эта бессмыслица должна прекратиться. Немедленно. И, как обычно бывало в случаях, связанных с Зоей, Марчмонт обязан был заняться этим.

– Запиши за мной тысячу фунтов, Аддервуд, – сказал он. – Не знаю, кто она, но не Зоя Лексхэм. И я докажу это до конца дня.

Через час с небольшим после своей ставки герцог Марчмонт обозревал море людей на некогда мирной Беркли Сквер. Над их головами громоздились серые тучи, принеся дню раннюю темноту.

Никого не заботила погода. И землетрясение не отпугнуло бы эту толпу, как он знал. Ожидание появления главных действующих лиц последней драмы из высшего света было прекрасным развлечением для общественного времяпровождения.

Только человек, проживший год отшельником в пещере, мог бы удивиться этим волнениям.

Нация провела зиму, оплакивая горячо любимую принцессу Уэльскую. Для простого люда, принцесса Шарлотта была ярким, счастливым образом среди унылой компании, которую представляла собой в настоящее время королевская семья. История Девы Гарема не могла сильнее угодить общему настроению и вкусу, даже если бы была придумана специально: Отважная Англичанка (как и покойная принцесса) преодолевает немыслимые преграды, перехитрив кучу простофиль-язычников. Более того, история Зои Лексхэм была не только героической, но и приятно возбуждающей. Образ Саломеи танцевал в их головах.

К этому времени его светлость не только вооружился информацией, но и изрядно напился. За бутылкой, или двумя, или тремя друзья повторили ему всё услышанное. До прихода сюда он остановился в книжном магазине Хэмфри на улице Сент-Джеймс. Ему пришлось проталкиваться через толпу, таращившуюся на картинки в витрине.

Одна карикатура изображала щедро одарённую Зою Лексхэм в наряде, состоящем только из большой змеи, исполняющую вульгарную пародию на восточный танец.

На другой она сладострастно извивалась в прозрачных покрывалах, в то время как мужчина в тюрбане с лицом премьер-министра предлагал ей голову Принца-Регента на блюде.

Хотя его светлость долго разглядывал их, он не обошёл своим вниманием и менее неприличные рисунки, где, к примеру, Лексхэм фигурировал как обманутый старый дурак, а Уинтертон был нарисован заворачивающим девушку в ковер, как шекспировскую Клеопатру. Некоторые оттиски ссылались на прошлогодний инцидент, когда женщина заставила некоторые доверчивые души в Глочестере поверить в то, что она является принцессой Карабу из Явазу. Она оказалась пустым местом по имени Мэри Уилкокс из Визериджа, графство Девоншир.

Марчмонт понятия не имел, кем могла быть молодая женщина в доме Лексхэма, и это не особенно его заботило. Всё, что он знал, так это то, что он за последнее время ничего не ждал с такой силой, как её разоблачения.

Герцог начал прокладывать себе путь через толпу, «случайно» отшвыривая с дороги тех, кто не успел подвинуться достаточно быстро. Ему нечасто приходилось это делать. Усыпляющее неземное спокойствие герцога Марчмонта изображалось в карикатурах в многочисленных случаях. Оно украшало витрины книжных магазинов и зонтики продавцов гравюр. Мир знал – или думал, что знал – о нём всё. При его приближении разумные люди убирались с дороги.

В это самое время в малой гостиной Лексхэм-Хауса предмет всеобщего волнения находился у маленького столика возле окна, изучая страницы моды последнего выпуска «La Belle Assamble».

Научившись этому в гареме, Зоя сохраняла спокойствие перед лицом бури.

Все семеро её братьев и сестёр нагрянули сегодня в Лексхэм-Хаус этим утром.

С этого времени все семеро закрылись вместе с ней и её родителями в малой гостиной. Все семеро проводили время, разглагольствуя и беснуясь. Однако за последние несколько минут их численность (но не уровень шума) существенно сократилась.

Старший брат Родерик последним из братьев с раздражением выскочил из комнаты. Он проследовал за Самуэлем и Генри вниз в бильярдную, где они без сомнения дулись, поскольку отец сказал им, что они ведут себя как истерички.

Зоя знала, что они бы скорее останутся и будут дуться в стенах Лексхэм-Хауса, чем вернутся домой и предстанут перед своими жёнами. Если все братья и сестры Зои обвинили её в том, что она разрушила их жизни, то чего она могла ожидать от их спутниц жизни?

Было также очевидно, что братья рассчитывали на то, что четвёрка старших сестёр Зои измотает их отца.

Августа, Гертруда, Доротея и Присцилла оставались у большого стола в центре. Там они поглотили огромное количество чая и пирожных, чтобы сохранять силы для бесконечных жалоб, упрёков и взаимных обвинений, казавшихся необходимыми в этом случае. Двое младших, Доротея и Присцилла, находящиеся на поздних сроках беременности, были в большей степени, чем их старшие сёстры, склонны к слезам, внезапным сменам чувств и периодическим обморокам.

Ураган, стихший с уходом братьев, разыгрался снова. Зоя пропустила его, собираясь с мыслями и приберегая энергию для критического момента.

– Она не может оставаться в Лондоне, папа.

– Вы же видели газеты.

– Если бы вы видели эти гравюры…

– Непристойные, отвратительные…

– Заклинательницы змей и всё в таком духе.

– Мы стали посмешищем, цирковым представлением для толпы.

– Мне пришлось пробираться через город как обыкновенной преступнице и проскользнуть в дом через сад.

– Нам пришлось задёрнуть занавески в экипаже.

– Вообще нет смысла покидать дом, когда стыдно показаться на публике.

– Точно нельзя посетить друзей. Их уже не осталось.

– Три дамы уже отозвали свои приглашения.

– Семеро отклонили мои приглашения.

– Мы можем быть уверены, что все это только начало.

– Их трудно обвинить. Кто захочет собрать на пороге весь лондонский сброд?

– Все наши соседи с Беркли-Сквер ненавидят нас, кроме кафе Гунтера. У них живо идёт продажа мороженого и булочек, без сомнения. Но Девонширы порвут с нами, будьте уверены. Лэнсдауны тоже. И Джерси.

– Вы представляете, что последует за этим?

– Бунт, без сомнения.

– Леди Джерси – одна из патронесс Олмакса – только подумайте, что это означает. Нас вычеркнут из списка!

Повисла оглушительная тишина, и затем:

– Великий Боже, что же станет с балом в честь дня рождения моей Эми?

– Отмени его. Никто всё равно не явится.

– Паркер говорит, мы должны уехать в деревню. Вы можете в такое поверить? Сейчас! В разгар Сезона!

К этому времени мама, легко поддающаяся эмоциям, оставила попытки определиться, на чьей же она стороне. Она упала на кушетку, где лежала с закрытыми глазами, время от времени испуская стоны.

Язык другой, думала Зоя. Другая одежда. Иная мебель. Но до чего же похоже на гарем.

Папа стоял у камина, спиной ко всем.

– В самом деле, думаю, невозможно представить катастрофу страшнее, чем потеря доступа в Олмакс, – сказал он, обращаясь к огню. – Две ночи назад вы рыдали, поскольку ваша маленькая сестричка, считавшаяся покойной, оказалась живой. Две ночи назад вы изумлялись ее храбрости. Теперь вам не терпится избавиться от неё.

Зоя не была уверена, плакали ли её сёстры от счастья, от шока или от негодования.

Она вошла в дом и нашла всех – родителей, братьев и сестёр с супругами – стоящими в холле, как армию, сплотившуюся для отпора захватчику.

Что если они не узнают меня? думала она. Что если не поверят, что это я?

Но ей стоило только поднять глаза и встретиться с холодным, подозрительным взглядом отца, пока капюшон её плаща скользил с ее волос. Папа долго смотрел на неё. Затем прикрыл глаза и открыл снова. Девушка увидела, что они полны слёз. Затем он раскрыл ей свои объятия, и она бросилась в них.

– Моя дорогая девочка. – Эмоции мешали ему говорить, но она поняла каждое драгоценное слово. – О моя дорогая, дорогая девочка. Я знал, что ты вернёшься. – Он плакал, и Зоя тоже рыдала. Наконец-то она оказалась дома.

Хотя она вернулась взрослой женщиной, а не девочкой, хотя её не было так долго, отец узнал её. Они все узнали её, нравилось это им или нет. Как и у сестёр, у неё были тёмно-золотистые кудри матери, но она единственная из всех унаследовала профиль бабушки Лексхэм и её тёмно-голубые глаза.

Они не могли отрицать, что она была их родной Зоей Октавией.

Затем, в течение двадцати четырех часов, начались неприятности, и все немедленно припомнили, что их родная Зоя Октавия была проблематичным ребёнком.

– Я не хочу избавляться от неё – крикнула Присцилла. – Уверена, что не хочу. Папа, но у нас нет выбора.

– Конечно, выбор есть, – сказал отец. – Вы можете поступить отважно. Вы можете держать голову высоко поднятой и игнорировать всю эту глупость. Если мы не станем лить воду на мельницы сплетников, прячась и отрицая что-то, свет скоро найдёт себе другой повод для суеты.

– Папа, я бы хотела в это поверить…

– Если бы это был обычный скандал, тогда, конечно…

– Однако такого ещё не бывало.

– Это не политический скандал…

– И даже не посягательство на супружеские права или бракоразводный процесс.

– Дева Гарема, папа! Когда в последний раз в Лондоне была Дева Гарема?

– Они могли бы называть её Иезавелью.

– Некоторые газеты так и назвали её, а также другими словами, которые леди не осмелится произнести.

– Если она появится на публике – в парке или театре – все вокруг будут глазеть и шептаться.

– У неё не будет ни минуты покоя, и ни у кого из нас тоже.

– Эти ужасные журналисты начнут ее преследовать повсюду.

– Она не сможет жить нормальной жизнью, и мы не сможем, пока она рядом.

– Только не в Лондоне, разумеется…

– Но если она уедет, куда-нибудь в тихое место…

– Например, в поместье кузена Горация…

– Упокой, Господи, его душу, бедняга

– И поселится там под другим именем.

– Оо-оох, – слабо вымолвила мама и спрятала лицо в носовой платок.

– Уехать?– переспросил отец. – Сменить имя? Но она только что вернулась! – Папа повернулся к ним, и Зоя была потрясена печалью на его лице. – Моя малышка. Двенадцать лет я потратил, пытаясь её найти. Двенадцать лет я молился, тревожился, и корил себя тысячи раз за мою беспечность. Двенадцать лет я злился на себя, за то, что не сумел лучше позаботиться о ней. – Он встретился с ней взглядом. – Никогда не прощу себе, дитя моё, то, что тебе пришлось пережить. Никогда не прощу себя за всё то время, которое мы с тобой потеряли и не сможем наверстать.

– Я прошу прощения, папа, за все беды, которые я причинила, – сказала она, – простите меня за все неприятности, принесённые мною в этот раз. – Она закрыла модный журнал и сложила поверх него руки. – Если другого выхода нет, как уехать отсюда, значит, я уеду.

Глаза ёе сестер начали высыхать. Мама отняла от лица платочек и села чуть прямее.

– Что ж, я рада, что ты решила проявить здравый смысл, – проговорила Августа.

– Я поеду в Париж, – сказала Зоя.

Сёстры вскрикнули.

– Или в Венецию, – добавила Зоя. – Я прожила взаперти двенадцать лет и больше этого не вынесу. Но есть большие города. Там имеются магазины, театры, парки и всё прочее. Я снова почувствую себя живой.

– Она не может жить в Париже!

– Что скажут люди?

– Она понятия не имеет, что предлагает.

– Никакой морали, вы же видите. Никакого представления о подобающем поведении.

– Ни малейшей практичности, должна сказать. На что она будет жить?

– Где она будет жить? Кто присмотрит за ней?

– Я уверена, ей эти мысли даже в голову не приходили.

– Она всегда была неосмотрительным созданием.

Папа промолчал, изучая лицо Зои. Он всегда понимал её лучше, чем кто-либо из семьи. Он выжидал, оставляя решение за ней.

Её воодушевила его вера в неё.

– Я соберу свои драгоценности и сменю имя, как вы и советовали, – сказала она.

– Драгоценности?

– Какие драгоценности?

– Она не упоминала ни о каких драгоценностях.

– Она имеет в виду дрянные побрякушки с базара.

– Я имею в виду рубины и алмазы, жемчуг, изумруды и сапфиры, – ответила Зоя.

Сёстры умолкли. Присцилла замерла с куском торта на полпути ко рту. Гертруда опустила чашку.

– Золотые и серебряные браслеты, ожерелья, – продолжила Зоя, – «драгоценности» это правильное название, не так ли? Карим испытывал нежные чувства ко мне и был очень щедр. Я думала, что придётся продать мои сокровища, чтобы оплатить моё возвращение домой, но это оказалось дешевле, чем я полагала. Я была рада, поскольку надеялась разделить моё имущество с женщинами моей семьи. Но если так сложно для меня оставаться здесь, драгоценности позволят мне жить в другом месте. Мне говорили, жизнь в Париже и Венеции не настолько дорогая, как в Лондоне.

Её сёстры посмотрели друг на друга. Когда это касалось драгоценностей, женщины всего мира были одинаковы. Если бы её будущее и всё, ради чего она рисковала жизнью, не было на кону, она бы рассмеялась, поскольку сёстры вели себя подобно презираемым ими женщинам гарема.

Она сохраняла невозмутимое выражение лица.

– Я бы предпочла остаться здесь, – сказала она.

Тишина продолжалась, пока сёстры всё это обдумывали. Иногда самой мудрой линией поведения бывает предложить другим хороший стимул для разрешения проблемы.

– Не представляю, как это можно уладить, – начала Августа через некоторое время.

– Даже если бы можно было перевоспитать ее…

– Не имеет значения, что она будет делать или как себя поведёт. Все увидят лишь Деву Гарема!

– Как убедить дам высшего света её принять?

– Никто и нас не примет, вместе с ней.

– Сомневаюсь, что Принц-Регент благосклонно приветствует её в высшем свете.

– Разве что если женится на ней.

Тут прозвучал горький смешок.

– Однако он уже женат, нравится это ему или нет.

– Может, герцог из королевской семьи?

– Присцилла, ты бредишь. Они должны жениться на принцессах.

– На дочери герцога, самое меньшее.

– Но Зоя… Предположим, что джентльмен самого высшего ранга…

– Если его титул будет достаточно высок, дамы не осмелятся его оскорбить. Им придётся принимать его супругу.

– Оскорбить такого джентльмена равносильно самоубийству. Требуется кто-то вроде мистера Браммела – действительно модный джентльмен, чьё даже десятиминутное появление определяет успех собрания.

Пока сёстры размышляли, стояла тишина.

– Однако он должен занимать поистине высокое положение. Леди Холланд нигде не принимают, поскольку она разведена.

– Лорд Холланд всего лишь баронет. Этого недостаточно.

– Насколько высоким должен быть титул?– спросила Зоя.

– Это невозможно, – нетерпеливо воскликнула Августа. – Мы теряем время, ломая себе головы. Дворян с подходящим титулом очень мало, и почти все они уже женаты.

– Сколько не женаты?– спросила Зоя.

Доротея стала загибать свои пухлые, унизанные кольцами пальцы.

– Три, нет, четыре герцога.

– Один маркиз, – сказала Присцилла. – Это не считая титулов учтивости. Мы должны их считать?

– Тщетное занятие даже размышлять об этом, – сказала Августа.

– Прежде всего, как один из этих джентльменов познакомится с ней, если никто не пригласит ее на прием? – сказала Гертруда.

Августа и Гертруда всегда были брюзгливыми, отравляя удовольствие другим.

– О, Боже, – сказала Присцилла.

– Даже если удастся познакомить её с одним из этих джентльменов, это невозможно.

– Ты права, Августа. Ей двадцать четыре года, она жила в гареме, была или не была замужем за мусульманином, она не говорит на правильном английском и понятия не имеет, о чём можно говорить в обществе.

Зоя обнаружила, что в разговоре запрещено касаться многих тем, включая определённые части тела, самоудовлетворение, удовлетворение других, желания, импотенцию, наложниц, евнухов…

Этот список продолжался до бесконечности. Она была компетентной и разумной, но в этом окружении она была чересчур сбита с толку. Ей удалось восстановить знание английского во время путешествия домой. Однако по возвращении Зоя попала в чужой мир, как это поначалу было в гареме. Драгоценные крохи выученного в двенадцать лет крепко засели у неё в голове, так же, как и родная речь.

– Она научится, – сказал папа. – Зоя всегда была умной девочкой.

– Нет времени на учёбу, – сказала Гертруда. – Папа, если бы Вы были в состоянии отложить в сторону свои отцовские чувства…

– Надеюсь, что никогда этого не сделаю

– Это достойная надежда, папа, – сказала Августа. – Но трудность в том, что это мешает Вам объективно взглянуть на вещи. Какой дворянин, я Вас спрашиваю, захочет жениться на Зое, если он может получить свежую, юную, невинную невесту восемнадцати-девятнадцати лет?

Дверь малой гостиной отворилась.

– Его светлость, герцог Марчмонт, – объявил дворецкий.