Не родись красивой…

Телохранитель

Будильник с вечера я не заводила и, тем не менее, проснулась рано. Конечно, первое, что увидела, — солнечное пятно на стене. До него можно было дотянуться, погладить рукой, даже почувствовать тепло. Митя, верный друг, спасибо! И, пожалуйста, не переживай — я не забыла о тебе. А сейчас, прости, надо позаботиться о Рубике…

Позади пёстрого киоска, того самого, где с веткой пиона ещё недавно поджидал меня щедрый Серёжа, я разыскала картонную коробку из-под каких-то ароматных сладостей. Возвращаясь домой, раздумывала — что лучше: обрезать высокую коробку или оставить как есть? Но сумеет ли Рубик запрыгивать в неё? И лишь когда зашла в кабину лифта, вдруг сообразила: зачем же обрезать, надо просто сделать для него дверь.

Мама была ещё дома. Она удивилась и красивой коробке, и моему энтузиазму:

— Теперь я спокойна — у Рубика будет заботливая хозяйка.

— А ты всё-таки сомневалась?

— Не так, чтобы очень, но ведь иногда ты давала повод для сомнений.

— Ах, мамочка… Ну, так не хотела об этом говорить, но… Ладно, признаюсь. Помнишь, под моей кроватью недавно нашла банку с мелом?

— Ты сказала, что босоножки подмазывала.

Я поскребла под распущенными волосами затылок и огорчённо сказала:

— Никакие, мамуля, не босоножки. Если хочешь знать правду, то я забеливала в подъезде пятна. Да, не удивляйся. Вставала по будильнику в четыре утра и шла белить.

— Неужели — ты? Одна, ночью?! — совершенно поражённая, спросила мама.

— Как видишь. Выходит, не так уж хорошо и знаешь меня. Чего ж тогда говорить о Прошкине! Гришу, может быть, вообще никто не понимает.

— Ладно, беру слова обратно. Не будем о Прошкине. Но ты-то как решилась?

— Да просто. Элементарно. И чего такого особенного? Взяла банку с мелом, кисточку ватную на палке — одна минута, и нет пятен. Больше разговоров. Любой бы мог. Только странно: никого почему-то не нашлось. Гриша правильно говорит: равнодушные все и ленивые. Лишь бы у телека сидеть. Да чтобы коврик у своих дверей был чистый.

— Дочка, всё справедливо говоришь, но до сих пор не верится: одна, ночью! И хоть бы намёк дала.

— В том-то и дело, интересно же, когда тайна. Никто-никто не догадывается… И разве ты пустила бы меня?

— Ни за что!

— Вот видишь! Я так и думала… Мам, а на работу ты не опаздываешь?

— Ох, работа, работа. Нет времени оглянуться, собственную дочку понять. Кажется, и не заметила, когда ты выросла? И почему такая вот стала?

— Не нравлюсь?

— Не говори глупости. Вся жизнь моя в тебе. А видишь, что получается — не знаю по-настоящему, какая ты. Как и Павла… не знала.

Я не дала ей расстроиться.

— Так, может, и министром меня не назначишь? Ведь свои кадры надо знать хорошо. Мамусь! — Я поцеловала её в одну щеку, в другую.

— А какая на самом деле я? Мне и самой интересно. Может быть, в прапрабабушку. Далёкую-далёкую. При Иване Грозном жила. Или даже при князе Владимире. Ты ничего о ней не слышала?

— Господи! — засмеялась мама. — Да отпусти же меня! И правда, с тобой на работу опоздаешь!..

А мне тоже предстояла работа. Большими портновскими ножницами я кое-как прорезала в твёрдом картонном ящике дверь, отогнула её и красным карандашом нарисовала два нуля. Настоящий вход в туалет. Отлично! Всем буду говорить, что Рубик у меня грамотный, умеет читать и… писать. Я радостно засмеялась: да, писать. А ударение в этом слове изменять не обязательно. Кто догадливый, тот поймёт.

Спуститься вниз и набрать песку было делом пяти минут. Вот и готово всё: дверь с нулями открыта, на дне маленькой железной сковородки — жёлтый песочек. И в холодильнике молоко поджидает. Вечером я могла бы всё выпить, но помнила о Рубике и немножко оставила в кружке…

На последнем этаже я вышла из кабины лифта, и тотчас где-то по радио пропикали сигналы времени — 8 часов. Не спит ли?.. Ничего, усмехнулась я, может и открыть министру экономики.

Точно: засоня. Дверь открыл лишь после третьего звонка. Однако я ошиблась. На самом деле «засоня» отмывал в ванне руки. И было, от чего отмывать. Такой сочной, жирной грязи я никогда не видела. Чёрная, даже с каким-то фиолетовым оттенком, грязь широким блином лежала на сетке неглубокого деревянного ящика, который стоял на краях таза с водой.

Я-то думала: Прошкин спит, а он ещё два часа назад поехал на окраину города, где какой-то ручей протекает, в котором и водится лакомый для рыбок червячок под названием «трубочник», длинный и тонкий, как ниточка. Эту информацию мне Гриша выдал. Он как раз и занимался тем, что в холодную, чистую воду выманивал червячков из грязи.

— Давайте, шустрики, вылезайте. Рыбки давно ждут вас.

И котёнок Рубик тут же сидел, наблюдал. Но запах грязи ему не очень нравился, брезгливо подёргивал иголочками усов.

Червяков, сбившихся в живой розовый комочек, Гриша подцепил ложкой и бросил в аквариум. Какой там начался праздник, какой пир! Я вспомнила о молоке в холодильнике и взяла котёнка на руки.

— Ну, Рубик, прощайся с хозяином. Пора и нам завтракать. Свой новый дом осмотришь.

— Уже уходишь? — с сожалением спросил Прошкин. — Может, ещё побудешь?

— Хотела молока ему дать, — уклончиво сказала я. — Он ведь любит молоко?

— И я могу налить. Просто не успел из-за этих червяков. Да вот сейчас налью в блюдечко.

— Если молоко в холодильнике, то надо согреть.

— Рубик у меня закалённый.

— Нет, Гриша, он теперь мой. Не хочу, чтобы простудился.

— Чего же проще, можно и согреть.

— Тогда помогу тебе, — решительно сказала я.

Он только сидел на табурете и смотрел на меня. Молоко в чашке я поставила в кастрюлю с водой и зажгла горелку. Отрегулировала огонь с синими язычками пламени. Осталось обождать, когда нагреется вода.

— Вот мне бы такую сестру, — мечтательно сказал Гриша. — А то мать всё время ворчит: это не так, это плохо, не засти свет. Я и в кухню не захожу, когда она здесь.

— А сейчас сидишь.

— Ты же не гонишь.

Я потрогала пальцем молоко и налила в блюдце. Через минуту, глядя, с какой быстротой Рубик работает длинным язычком, Гриша улыбнулся:

— А правда, тёплое ему больше нравится.

— Гриша, — затаённо спросила я, — ты почему вчера сказал, что снова оборвёшь жилку к балкону Звонарёва?

— Почему?.. — Он пошевелил губами, поднял плечо. — Почему? Наверно, со зла.

— С какого зла?

— Обыкновенного. Разве не ясно? Натянули леску, вам интересно, радуетесь, что-то пересылаете друг дружке. Обидно всё-таки.

— Но мы дружим с Митей.

— Знаю.

— Тогда и обижаться нечего.

— Ага, нечего! А мне как на это смотреть? Не хочу, чтобы ты с ним дружила.

— Гриша, но так ведь нельзя.

— Может, и нельзя. А что могу поделать? Я сам хочу дружить. Да, с тобой дружить. Понимаешь?

Я длинно вздохнула, даже волосики на спине Рубика шевельнулись. Просто не знала, что и сказать.

— Расстроилась? — спросил Гриша.

— А ты как думал! Митя очень хороший парнишка. Добрый. Отросток лимона в горшке подарил. Спектакль для всего двора с ним готовили. Мастерили канатоходца.

— Я могу рыбок тебе подарить. Меченосцев, данио. У меня в другой комнате ещё два аквариума стоят. Отдам маленький, на четырнадцать литров. С растениями. И сачок есть.

— Гриша, спасибо. Мне Рубика достаточно.

— Понятно: дружить не хочешь, — мрачно произнёс Прошкин. — Эх, а я думал, будешь моей гирлой.

— Какой такой гирлой?

— Ну, по-нашему, девчонкой. Девочкой.

— Девочка по-английски: гёрл.

— Да это я знаю. Просто ребята так говорят.

— Значит, стать твоей девчонкой, гирлой?.. — протянула я. — Любопытно. Очень.

— Чего любопытного? У каждого парня есть своя девчонка.

— Своя девчонка. Это как? Собственность, рабыня?

— Рабыня какая-то. Во, придумала! Говорю же: моя девчонка. Разве не понятно?

— Твоя?! — Кажется, я не на шутку рассердилась.

— Ладно, отъехали! Остынь. — Лицо у Прошкина затвердело, брови сошлись в прямую линию. — Если не нравлюсь, если считаешь за придурка, урода, чокнутого…

Именно таким его и считала. Но это было вчера…

— Предлагаешь дружить? — подумав, спросила я.

Он не ответил. Однако голову чуть повернул в мою сторону.

— Надо подумать, — добавила я. — Только как-то… рабыня, вещь, собственность…

— Ну сказал, — потупился Гриша. — Можно и забыть.

— Что ж, поглядим… Рубик, — я погладила котёнка, — ты тоже так считаешь?.. Посмотрим, как он будет себя вести. Учти, Прошкин, я, между прочим, весьма важная государственная персона — министр экономики.

— Ух, ты! — словно бы поверив и сразу повеселев, восхитился Прошкин. — Вот это да! Министр. Тогда личная охрана тебе требуется.

— Я думаю обойтись без охраны.

— Как же так, обязательно нужна. Вдруг какой-то злоумышленник что-то нехорошее задумает. Смотришь же телек: там взрыв, там кого-то в подъезде грохнули, да еще с контрольным выстрелом в голову. Если желаешь, могу стать твоим телохранителем. Ни один волос с головы не упадёт.

— Нет, благодарю. За охрану надо платить. А денег в государственной казне мало. Ведь не станешь охранять за красивые глаза.

— Я?.. — переспросил Гриша. — А почему? За Анютины глазки я соглашусь без всяких денег.

В этом нелёгком разговоре я чувствовала себя, в общем, довольно свободно, а тут смутилась, подняла пустое блюдечко, обмыла его под краном и села на свободный табурет.

— Гриша, — переменила я разговор, недавно мне пришла хорошая идея. Интересно, как ты оценишь? Что, если во дворе нам открыть ярмарку? Всякие вещи продавать. Ну, и покупать, кому нужно. К примеру, я могу пошить тапочки. Комнатные. Или ожерелье на шею изготовить. Из бисера. Я в тетрадке у себя рисовала. Всякие… А вот эта браслетка нравится?

Хозяин квартиры с большим интересом осмотрел на моей, уже загоревшей от солнца руке разноцветное украшение из блестевших бусинок и поцокал языком:

— Клёвая… Позавчера один пацан — Сенятка, шустрый парнишка, весёлый, помыл джип у одного американца. Капот, стекла. А потом положил букет васильков. Так американец десять долларов отвалил ему… А за такую штукенцию… — Гришка прищурился, — может, и полета не пожалел бы.

— Долларов? За браслетку?

— Натурально. Американцы же. Есть, конечно, и жадные.

— Ничего себе, — сказала я. — А могу и медвежонка сшить. Или зайца с ушами. Могу продать свои сапоги. Они ещё очень даже хорошие, только тесны стали. А на эти деньги купила бы себе чьи-нибудь другие, размером побольше. А вот ты можешь продать своих лишних рыбок, не нужно и на птичий рынок отвозить. У каждого найдётся, что продать и купить. Ну, как моя идея? Специальный стол поставим. Повесим плакат. Я смешной придумала: «У НАС ДЕШЕВЛЕ, ЧЕМ У ЛЕ МОНТИ!» Что скажешь?

Я ожидала, что Гриша сразу ответит. Нет, задумался. Погладил своё твёрдое, как железо, ребро ладони. Наконец вымолвил:

— Тут охрана нужна. Обязательно.

— Опять ты с охраной!

— Не понимаешь. Ребята с других дворов узнают и придут. Да этот стол твой кверху ногами перевернут. Или налогом обложат. Знаю: есть такие крутые, стороной не обойдут.

— Рекетиры? — нахмурилась я.

— Как везде, — кивнул Прошкин.

— И ты что же, станешь спокойно на это смотреть?.. А-а, — протянула я, — дошло: тебе надо будет за это платить. За охрану. И сколько же процентов? Пять, десять, пятнадцать? Сколько отстёгивают рекетирам?

— Чтобы полный порядок был?

— Конечно! Кому нужны перевёрнутые столы. Ну, ты-то должен знать. Давно имеешь дело с бизнесом.

— А вот за него, — Гришка показал на Рубика, прикорнувшего у меня на коленях, — я деньги просил, требовал?

— Ха! Ещё и за котёнка! Ну, даешь!

— А ты, Анюта, клуб весёлых и находчивых не устраивай. Я что, хоть слово сказал, чтобы платили? Не слышала. И не услышишь. Это говорю твёрдо. Как отрезал! А порядок обеспечу. Можешь не волноваться, никто не тронет.

— За это, Гриша… не знаю, какое тебе спасибо, — благодарно сказала я.

— Но отстёгивать, — подумав, проговорил Прошкин, — всё равно придётся.

Я выжидательно посмотрела на него. Вот это да! На что же, интересно, намекает?

— Не думай, я не дурак. Эту ярмарку для чего придумала? Таким, как бабушка Марья, помогать. Верно?

Что угодно он скажи — я бы так не поразилась. Гришка даже опередил мою мысль. Я до конца ещё не всё обдумала. А он помог. Конечно, это главное. Мне вдруг захотелось обнять Грилу… Но удержалась. Лишь сказала:

— О Лариных ты знаешь? Из девяносто второй квартиры. Трое детей у них. Иринку недавно видела, она во второй класс перешла. Представляешь: стоит у киоска и такими глазами смотрит на мороженое… Может, никогда ещё не пробовала?..

Прошкин сказал:

— А порядок, вот увидишь, будет железный.