Не страшись урагана любви

8

Великолепно заточенный нож легко вонзился в последнюю рыбину, прямо в живот. Бонхэм лениво наблюдал, как его опытные руки умело и ловко делали свою работу, как будто мозг не имел к этому отношения. Он любил свой нож и всегда сам его точил, не позволяя другим даже прикасаться.

Нож скользнул по центру брюха к голове так мягко и легко, как будто входил в воду или в женское лоно. И скользкие, мокрые внутренности вырвались на пирс, как узники из тюрьмы. Эта рыбина ела правильно. Четыре целых рыбки виднелись сквозь узкую тонкую стенку желудка. Бонхэм разрезал его и вынул их. Одна была еще живой. Бонхэм смеясь показал ее неграм, которые тоже засмеялись, и бросил рыбку в воду. «Счастливица! — крикнул он. — Ей день ищо не пришол».

Пальцы автоматически прошлись по брюшине, чтобы убедиться, что все вычищено. Проведя пальцами до головы, он вычистил остальное. А мозг в это время был далек от чистки. Он думал о Роне Гранте.

Когда он правил нож на большом арканзасском камне, он как-то идиотски, едва слышно посвистывал.

Не каждый день в году попадается хороший, легкий клиент. У большинства из тех, кто страстно любит ныряние, нет денег, разве только на то, чтобы пройти полную подготовку в бассейне и пару раз выйти в море. А тех, у кого есть деньги, это не интересует. За четыре года жизни на Ямайке, за четыре года практики Грант был только третьим. Сэм Файнер — вторым. В прошлом году. А в этом — Грант.

Он сидел тогда в магазине, задрав ноги на стол. По радио передавали рок-н-ролл, и он слушал его, ковыряясь в зубах деревянной зубочисткой. Он скорее ощутил, чем увидел тень в открытых дверях, немедленно сел и начал изучать какую-то схему продававшихся регуляторов, лежавшую для таких случаев на столе. На самом деле он знал ее назубок. Да и все регуляторы не очень-то отличаются друг от друга. Достаточно знать один, кроме разве что регулятора «Норсхилл», у которого только одна деталь была похожа на детали других регуляторов.

Она была высокой, широкой, вполне ничего, с коротко подстриженными волосами. Свет за ее спиной не давал рассмотреть лицо. Неплохой корпус, без нижней рубашки. Отблеск света в районе сисек. Смешная походка, неуклюжая. Потом он встал, она повернулась, и он увидел ее лицо и понял, что она стара, пятьдесят три, пятьдесят пять. Было и что-то иное. Она ему сразу не понравилась. Улыбка — выпендрежная и очень самодовольная. Складки в углах рта: все знает лучше всех. Для этого пришла? Может быть, рано еще говорить. Ему было плевать, что она стара.

— Вы учите нырянию? — Голос выпендрежный и самовлюбленный.

— Конечно, мэм, — он дал лицу расслабиться в ухмылке. — Особенно хорошеньких леди, мэм. Это моя специальность. — Он старался подольстить, а не намекал на это.

В ней произошла значительная перемена. Складки разгладились, улыбка стала настоящей, темные глаза раскрылись шире и стали глубокими и дружелюбными, в них теперь было настоящее тепло. Так она неплохо выглядела, для старухи, конечно.

— О, это не меня! — с некоторым смущением сказала она. — Моего друга. На самом деле — приемного сына. Который приедет. Сегодня. Он хочет… — Она залезла в сумочку и вытащила телеграмму, как будто нуждалась в доказательстве — … научиться нырять.

— Ну, вы пришли в нужное место, мэм, — сказал он, вкладывая в голос сердечность.

Затем произошла значительная вещь. Без всяких видимых причин челюсти снова сомкнулись, глаза снова стали маленькими и неглубокими, и беспокойство или что-то такое снова овладело ею. Любопытно, это проявлялось даже в спине, которая неожиданно стала слегка сутулой. Именно тогда он понял, что она сумасшедшая. Или ужасно близка к этому.

— Мы живем у графини де Блистейн, — сказала она. Очень выпендрежно.

— Я знаю графиню, — быстро сказал Бонхэм. — Конечно, не очень хорошо. — Это так и есть. Он встречал ее. Все в городе немного знали Эвелин де Блистейн.

— Мы живем у нее и графа Поля. Мой муж, я и наш приемный сын. Его зовут Рон Грант. Полагаю, что вы слышали о нем?

— Думаю, да, — сказал Бонхэм.

— Он бродвейский драматург. Вы должны были слышать о «Песне Израфаэля». Она три с половиной года шла на Бродвее.

— Думаю, да, — сказал Бонхэм.

— Был знаменитый фильм. МГМ делала. Пять наград Академии.

— Да, я видел фильм, — сказал Бонхэм.

Потом он все же вспомнил, что и впрямь видел фильм. О Перл-Харбор. О моряке и шлюхе. Он сам во время войны служил в ВМФ, и ему понравился фильм. Не было обычного дерьма. Или не много. Но она начинала уписиваться. Кому какое дело? Он улыбнулся.

— Я очень хорошо его помню. Мне понравился.

— Он, знаете, знаменит. — Он не слезала с темы; ну что, сказать, что он счастлив, что у него такой клиент? Так это само собой разумеется.

— Да, конечно, — сказал Бонхэм. — А как вас зовут, мэм?

— Меня зовут Кэрол Эбернати. А мужа — Хант Эбернати.

— Понимаю. Ваш муж здесь?

— Да. — Она улыбнулась той же улыбкой. — Кажется, я уже говорила.

Бонхэм пропустил это мимо ушей, спросив:

— И вы оба тоже будете приходить?

— Нет-нет. Муж нет. Ему неинтересно. Он играет в гольф. Но я, думаю, смогу прийти в первый день посмотреть.

— Вы сами должны попробовать, мэм. Вы поймете, что это очень волнует, — сказал он, — и я думаю, стимулирует интеллект. Подводная жизнь здесь, на Ямайке, одна из самых богатых в мире по флоре и фауне.

Улыбка и глаза стали робкими. Беззащитными.

— Ну, я не уверена, что сумею. Хотя я прекрасно плаваю.

— Любой сумеет. Не нужно даже быть хорошим пловцом. Я начинаю занятия в бассейне, — мягко сказал Бонхэм, — в первые дни. Пока не научу пользоваться аквалангом. Так гораздо безопаснее. А мой способ — учить без опасности. Я ведь даже свою мать обучил нырянию, а ей почти восемьдесят. Теперь ей нравится. — Лицо его оставалось абсолютно открытым.

Теперь женщина искренне улыбалась, и глаза и уголки рта были чуть более открыты.

— Ну, возможно, я и займусь. Я имею в виду: попробую. Тогда до завтра?

— Буду счастлив видеть вас, мэм.

— Когда?

— После обеда? В два? Два тридцать? В три?

— После еды не потребуется четырех часов на переваривание пищи? До ныряния?

— В бассейне нет, мэм.

— Очень хорошо. Тогда в три. Завтра. — На этот раз она выдала сжатыми губами выпендрежную улыбку и повернулась к двери. И тут же неожиданно вернулась.

Теперь ее лицо удивило Бонхэма. На нем было все то же выпендрежное выражение, но глаза были похожи на глаза очень умных кошек джунглей.

— Есть только один вопрос.

— Да, мэм?

— Рон… Рон Грант… собирается поехать в Кингстон по-настоящему изучать ныряние, я полагаю. У человека по имени Жорж Виллалонги, — она произнесла имя по-французски.

— Я знаю Джорджа, — сказал Бонхэм, произнося имя по-американски. — Но я не думаю, что он все еще в Кингстоне. Думаю, он уехал на западное побережье работать в службе спасения.

— Там он или нет, я бы очень хотела, чтобы мистер Грант занимался нырянием здесь, в Ганадо-Бей. — В голосе все еще звучал выпендреж, но появился какой-то очень острый металл. Очень острое лезвие. — Я бы предпочла вообще не ездить в Кингстон. — Она остановилась. — Вы поможете?

Бонхэм довольно долго и без всякого выражения глядел в эти глаза.

— Думаю, да, мэм. Я имею в виду, вы бы предпочли, чтобы он учился и нырял здесь, со мной, поскольку вы доверяете моему опыту? Ну, я, конечно, постараюсь помочь всем, чем смогу. — Затем он сам изобразил ухмылку. — Естественно, я бы не хотел отдать Кингстону хорошего, дорогого клиента.

Она не улыбнулась.

— Мы понимаем друг друга. До свидания. — Она повернулась и зашагала неуклюжей, выпендрежной походкой, откинув тело назад.

— Миссис Эбернати!

Она обернулась, стоя уже в дверном проеме.

— Вы не скажете, кто вас направил ко мне?

— Отчего же, — улыбнулась она, — управляющий «Ройал Кэнедиэн Бэнк». — Она развернулась и ушла.

К этому времени он был абсолютно убежден, что она сумасшедшая. Как, каким образом, почему — он не очень понимал. За таким типом людей в нырянии нужен глаз да глаз. Склонны к панике. Он надеялся, что она не придет. Но, может быть, парень — или дружок? — не захочет вообще прийти, если она не захочет прийти. Некоторые были такими. Проклятые женщины. Мысль о потере двух клиентов была ему ненавистна. Или хоть одного.

Гроши хреново идут в этом месяце. И это февраль.

Ну, у него занятия в бассейне «Ройал-Кариб» сегодня днем. Один небогатый турист.

Может, думал он, когда шел за подготовленным аквалангом вглубь магазина, этот Грант окажется утомленным, надутым снобом. Если его дев… если его приемная мать может служить примером. О вкусах не спорят. Как сказала старуха, целуя корову. Но почему она не хочет, чтобы он ехал в Кингстон? Если бы они не были такими противными, он бы съел это, он бы сделал. За деньги. Эти типы, богачи, всегда хотят наилучшего, роскошного обслуживания и еще чего-то, что заставит их задрать носы. Он бы дал им это, если б имел. Если б он имел, сам имел бы хоть шанс на это.

Прелестно — но со скребущей ревностью приобретателя — он позволил себе пожить, когда работал на «Наяду» и поехал в Кингстон осматривать ее. Там была надежда. Если б он смог получить ее.

В этом деле встречаются все виды мудаков. Эта дама, например. Он был до чертиков убежден, что Грант окажется высоколобым хреном.

Груз этих мыслей сделал акваланги еще тяжелее, когда он вытаскивал их из пикапа, чтобы идти к морю. Давил и тот факт, что он знал, что обязан это делать. Из-за денег.

Подумать только, когда все они умрут…

Неожиданная мысль породила у Бонхэма удивление, неверие, страх и уныние. Чем бы он хотел заняться сегодня днем, так это выйти и убить акулу. Как только он начинал думать о своей возможной, неизбежной смерти, а иногда он целыми днями думал об этом, единственное, что могло вывести его из этого состояния, — выход с Али в море к «Старой акульей горе», где всегда болталась парочка акул, там глубоко нырнуть и, пылая злобой, яростью и страхом, убить одну из дьявольских, омерзительных негодяек смертельным выстрелом; шести-семифутовую голубую, или тигра, или тупорылую. Даже если не удавался смертельный выстрел в мозг и ему приходилось обрезать линь, он все равно чертовски неплохо выходил из своего состояния. Да и недолго ей гулять со стрелой, проткнувшей голову, обе челюсти! Собратья о ней позаботятся.

И ему неожиданно до жути захотелось поехать. Он не брал ни дружков, ни клиентов в эти экспедиции и обычно выплывал один, только с Али. Али думал, что он псих. Но ему это было необходимо. После охоты он снова чувствовал себя человеком. После этого мужчине не нужно беспокоиться о том, чтобы улечься с женщиной.

Но сегодня у него тренировка в бассейне.

Господи! Летта так ненавидела охоту. Выход на акулью охоту. Рыдала, как рыбачка. При мысли о жене в нем открылся еще один тайник, другого рода, но тоже болезненный, значительно хуже страха смерти, и он мягко покрылся слоем еще чего-то, хотя вроде бы ничего и не было. Он вновь стал думать о «Наяде» и оборудовании для тренировки в бассейне.

Но как оказалось, Грант вовсе не был кривлякой. Совсем наоборот, он был правильным парнем. Почти слишком правильным, если это вообще возможно. И Бонхэм, который был гораздо опытнее и сложнее, чем позволял кому-либо узнать, так же, как он никогда не позволял никому узнать о своем университетском образовании, особенно тем, с кем он имел дело, — нашел его любопытно наивным, даже мальчишкой, для того, у кого столь много денег и такая слава.

Ну, может, именно таков художественный талант. Он не знал. О художественном таланте он почти ничего не знал.

В тот первый день он взял их в «Ройал-Кариб». Так что он мог работать и с ними, и с небогатым туристом, славным молодым человеком из страховой компании в Иллинойсе, который жил в этом же отеле, ему было около сорока лет, и он начинал полнеть, тип клиента, с которыми он большей частью и имел дело. Он сумеет дважды выйти на мелкий риф, потычется там и отправится домой рассказывать приятелям в загородном клубе о своем опыте подводного плавания. А он таким образом сумеет вести три платных урока сразу и сэкономить час времени на дороге между отелями. Он должен заколачивать денег побольше. Приятно выглядевшая жена страховщика только смотрела. Бонхэм попытался, но она слишком боялась и не поддалась уговорам учиться.

То, что мальчишка-драматург был любовником миссис Эбернати, было сразу очевидно для завистливого, но не осуждающего глаза Бонхэма. Не беспокоило. К счастью, женщина сразу отпала. Она не могла научиться промывать маску, даже сидя в мелкой части бассейна. Всякий раз она паниковала. А когда он затолкал ее в акваланг и положил на дно мелкой части бассейна, думая, что это поможет, она не смогла сделать и это. Ему ненавистна была потеря денег, но теперь, по крайней мере, ему не нужно будет вывозить ее в море и не спускать при этом с нее глаз.

С другой стороны, Грант был хорош. Он был абсолютно храбр, хотя по неясной причине, кажется, не сознавал этого. Он быстро все схватывал и к концу урока даже обогнал страховщика, который занимался уже в третий раз.

На второй день он взял его в отель «Вест Мун Оувер», поскольку утром должен был вывезти страховщика, уезжавшего через два дня, на мелкий риф. «Вест Мун Оувер» был самым дорогим и шикарным отелем в Ганадо-Бей, и по этой причине Бонхэм обычно не водил туда клиентов, если только они там не жили. Но он сообразил, что немного рекламы не повредит. Так что утром он зашел туда и сказал менеджеру, кого он приведет. Естественно, они были счастливы.

Бассейн был безлюден, когда он давал Гранту урок, и совершенно неожиданно, после того, как прошли все, что нужно уметь делать с маской и аквалангом, Грант, почувствовав облегчение, начал прыгать с трамплина. В «Вест Мун Оувер» был настоящий трехметровый трамплин (единственный в городе, не считая Загородного Клуба), Грант залез и уже в первом прыжке исполнил красивый, абсолютно правильный прыжок вперед полтора оборота. Здесь, ощутив подъем духа, как почувствовал Бонхэм (может быть, потому что бассейн был безлюден), он разошелся, показав практически все виды прыжков. Бонхэм подумал, что никогда не видел ничего столь прекрасного, абсолютно прекрасного.

Женщина тоже пришла посмотреть на урок, но она, кажется, не обращала внимания ни на прыжки с трамплина, ни на любой другой вид спорта. Бонхэм решил: любой вид спорта, на какой сама она не способна. К счастью, после второго дня она больше не приходила, и мужчины остались одни.

Бонхэм провел всю свою жизнь в бассейнах и в плавании и действительно участвовал в соревнованиях по плаванию на спине как в школе, в Джерси, так и в университете Пенсильвании. Он знал, какого почти совершенного мастерства требовал трехметровый трамплин. Хорошая нервная система, мышечная координация — это для начала, а потом — работа. Часы, часы и часы постоянных тренировок, снова, снова и снова, сильные удары и неверные прыжки, после которых ударяешься спиной или лицом об воду. Именно тогда он начал впервые по-настоящему восхищаться Грантом. Он прыгал великолепно и, делая это, был сам великолепен. Несмотря на интеллектуальное, драматургическое дерьмо.

Бонхэм всегда любил прыжки с трамплина и всегда хотел научиться этому. Но был слишком велик и тяжел для пружинящей доски. Он знал, чего стоит этот вид спорта. Он всегда втайне ненавидел свою огромную толстозадую фигуру, а Грант там, на доске, был абсолютно прекрасен: тонкие бедра, очень широкие плечи и мускулистые, хорошо очерченные ноги. Жаль: если б он был чуть-чуть повыше, то был бы совершенным с физической точки зрения человеком.

Когда он, смеясь, вынырнул после последнего прыжка, Бонхэм поздравил его, но не слишком тепло. Он сделал это очень небрежно:

— Вы неплохо прыгаете.

Грант смущенно улыбнулся.

— Я прыгал за команду ВМФ в Перл-Харбор. И поддерживал форму. Мне это нравилось, потому что это волнует и… ну, немного опасно. Можно ушибиться. Думаю, это и нравилось.

— Конечно, — ухмыльнулся Бонхэм, — приправа. То же и в акваланге с ружьем.

Они, похоже, обменялись тайными взглядами особого понимания, даже соучастия, которое женщинам — даже если они заметят его — не будет понятно.

Сейчас, сидя на корточках на молу, промывая выпотрошенную рыбу и неслышно посвистывая, Бонхэм снова думал о физиологическом открытии, сделанном им в Гранте тогда, во время прыжков. Драматург он или нет, интеллектуал или нет, но Грант был атлетом и выглядел атлетом, а Бонхэм это понимал. Он сам был атлетом.

Именно поэтому странно было видеть его с этой странной женщиной. Раньше этого с ним не случалось, он не знал, почему, но теперь подумал о Гранте, о том, что тот может войти в дело с покупкой шхуны. Идея могла быть очень и очень хорошей. Конечно, он не знал, сколько Грант стоит или сколько денег сможет вложить. Но любая сумма будет помощью. Как пойдет. Женщина, конечно, будет против с первого же слова. А она явно участвует в его жизни и его решениях. Как с ней справиться? Нужно подумать об этом.

Забросив рыбу в большую плетеную сумку для добычи, он шел из доков к маленькой горке, куда должен был вернуться Али с машиной. Слишком рано по-настоящему говорить о Гранте. Но если он соответствует атлетическому виду, он подойдет, с ним можно снюхаться. Рановато говорить. Но Бонхэм узнает побольше за четыре-пять дней на Гранд-Бэнк. Почти точно он должен будет страстно полюбить ныряние и охоту, если основываться на его личности. Он ничего не понимает в мореплавании. Но может научиться. В некоторых отношениях, размышлял он, Грант будет лучшим партнером, лучшим другом, лучшим, чем и Сэм Файнер, и Орлоффски.

У Бонхэма были свои оговорки в отношении этих людей, о чем он не сказал Гранту. Особенно насчет Орлоффски. Орлоффски был грубым, горластым, нахальным, глупым, бесчувственным животным. Он был поменьше Бонхэма, но дьявольски силен, с фигурой профессионального футболиста, и он более чем подходил для подводного охотника. Но моряком был вшивым. Бонхэм выходил с ним на яхте в Джерси. Он хорошо знал, что сам может управиться со шхуной. Наблюдая за Орлоффски, Бонхэм хорошо понял, что сам Орлоффски никогда с ней не справится, сколько бы ни орал при этом. Вдобавок Орлоффски сильно пил. Хоть и все они пили много, но Орлоффски был хуже. Бонхэм, к тому же, подозревал, что тот был психологически склонен к воровству. Так много было против. Но вкладывал в дело он много. Так много, что без него дела могло не быть.

С другой стороны, Сэм Файнер был очень умен. И тверд. Он прошел очень трудный, жесткий путь, грамматика у него была столь же плохой, как у Орлоффски, но он был сильным бизнесменом. «Бары всегда будут процветать, Эл, — одна из его теорий, — потому что люди всегда будут пить». Он вообще ничего не знал о мореплавании и признавал это. Он хотел быть самым младшим членом команды. Он восхищался охотой и подводным плаванием. И у него были наличные. Но он очень плохо пил. Хуже Орлоффски. Потому что напившись, начинал драться. Почти всегда. А драчуном он был паршивым. Бонхэм уже трижды или четырежды вытаскивал его из заварух, где могли и убить, или, по меньшей мере, грозили ему тюрьмой. На этот раз с ним впервые приедет жена (они поженились пару месяцев тому назад), которую Бонхэм не видел. Сэм встретил ее в Нью-Йорке во время деловой поездки, припомнил Бонхэм. Не натурщица ли она?

Ладно, увидим. Увидим. Он знал, что это первая общая встреча будет очень важной. Очень важной. Ладони у него вспотели.

О, этот корабль! О, эта шхуна! Если б она попала ему в руки! Получить ее, поплавать на ней и расплатиться. Так что он… так что корпорация (но в ней-то он будет и президентом, и капитаном) приобретет ее! Он сможет поплыть на ней, куда угодно. Он сможет поплыть на ней до Зеленого Мыса и Канарских островов, до Средиземного моря, если кто-то захочет.

А оттуда он может поплыть на ней вокруг всего проклятого Богом мира, если они захотят! Свободный человек на свободном корабле, и никто ничем не будет заплетать ему мозги.

Ну, они посмотрят на той неделе. Он с трудом переносил ожидание, но в то же время надеялся, что следующая неделя никогда не настанет.

Хорошо, что этой проклятой женщины, этой миссис Эбернати, не будет рядом. И он, может быть, сумеет поговорить с Грантом без ее влияния, без того, что она будет болтаться все время рядом, уволакивая его каждый вечер домой.