Не страшись урагана любви

25

Следующее утро было серым и сырым, погода испортилась. Ветер стал юго-юго-восточным. С холодной веранды Гранд Отеля Краунт, выходящей на юг, видны были облака — тяжелые, почти без просветов, из которых временами по всей их длине падали косые синие полосы дождя, они протянулись по всему небу, до самого горизонта на юг и на восток. Если ветер посвежеет — а так оно и было — Джим Гройнтон еще в восемь утра подумал об этом и перегнал катамаран на стоянку и решил не выходить сегодня. Когда Гранты спустились завтракать на крытую террасу в десять тридцать, красно-белые скатерти уже полоскались на ветру, который загнал внутрь менее отважных, например, Бредфорда Хита, а Гройнтон со своей лодкой уже исчез.

В одиннадцать пошел дождь. Вскоре в чужой машине появился Бонхэм. Он не собирался откладывать посещение шхуны на другой день, получше и посолнечнее, так что, быстро набившись в машину Бонхэма и машину отеля, которую Рене одолжил Гранту, большая, уже слегка промокшая компания уехала. Кажется, ни у кого не хватило мужества сказать Бонхэму, что они не хотят ехать.

По-своему (поскольку плавания не было) это был хороший день для посещения гордости и радости Бонхэма. Но во всех остальных отношениях. Впрочем, Бонхэма это не тревожило.

Судно — корабль — стояло у маленькой пристани неподалеку от Ройал Яхт-клуба на обращенной к острову стороне гавани. Бонхэм привез их, а потом все они помчались под крышу лодочной станции, все — да, но только не Бонхэм. Он шел медленно. Писательница с мужем и молодой аналитик с женой-художницей, теперь уже близкие друзья Грантов, не были моряками, следовательно, не привыкли ходить промокшими даже под умеренным дождем. Весь визит они просидели в большом, затхлом, старом сарае, лишь изредка поглядывая на шхуну через большие раскрытые двери. Только Грант и Бонхэм не обращали внимания на дождь. Гранту он, кажется, даже нравился, как будто то, что он карабкается по лестнице на скользкую палубу под дождем, больше сближало его с насквозь просоленными моряками. Дуг пошел за ними на борт и таскался повсюду следом, но его лицо и фигура напоминали мокрого сердитого кота. Сейчас он нашел хорошенькую блондинку, француженку средних лет, эмигрантку с Гаити, остановившуюся в отеле, которую он прихватил сюда с собой. Эта леди оставалась в сарае с нью-йоркцами и вид у нее был далеко не счастливый. Но Лаки Грант пошла с моряками. Надев теннисные туфли без носков, шорты, шерстяную безрукавку и старую желтую шляпу Бонхэма, она лазила со всеми по судну, проверяя фок-мачту, глядя на огромную грот-мачту и ее оснастку, изучая внутренности корабля, и промокла, так что, как они точно определили, это было всего лишь хорошим спортивным упражнением.

Грант мог все это прочитать в ней. Странно, но за эти несколько дней после брака, из-за некоей духовной алхимии близкой сексуальности, они как бы стали одной личностью, двумя глазами одной головы, так что в каждую данную секунду каждый из них точно знал, что чувствует или думает другой. Грант ухмыльнулся, высоко оценив ее усилия. В ответ она улыбнулась.

На старом корабле — а это был корабль, стоило только забраться на палубу и оценить размеры грот-мачты, это вовсе не лодка, не суденышко — нечего было особенно смотреть, разве что эксперту. Шестьдесят восемь футов длины — не очень-то разгонишься с удобствами, и этот факт сразу же стал очевидным, как только они спустились внутрь и увидели каюты. Из открытой кабины через люк пятиступенчатая лестница вела в главный салон, который они вчетвером полностью заняли. В центре его стояла грот-мачта, стол с откидными сиденьями был построен вокруг нее. Когда сиденья откидывались, то не то что пройти, но и сесть или встать нельзя было, так что все это напоминало закусочную. Со стороны левого борта, впереди салона, отделенная переборкой, стояла открытая одинарная койка, которую можно было вытянуть в центральный проход и сделать двойной. Со стороны правого борта, вытянувшись до середины судна, так что центральный проход шел ближе к левому борту, располагалась «главная каюта» с отдельной дверью. В ней была трехчетвертная кровать, но между ней и переборкой можно было только протиснуться, да и то боком. И хотя здесь была отдельная дверь — для «интимности» — переборка лишь на две трети доходила до потолка, иначе не было бы вентиляции. Стоя в «главной каюте», по диагонали можно было хорошо видеть койку слева.

— Определенно, эту лодку строили не для любовников, правда? — бодро сказала Лаки, заглянув сюда. Бонхэм сверкнул глазами.

Все остальное было весьма условным: камбуз слева по борту, маленькая кабинка справа по борту, чтобы не уменьшать «главной каюты», две койки в носу для команды, открытый туалет. Когда Бонхэм говорил, что здесь могут спать восемь человек, то формально он был прав, но уж больно крошечными должны были быть эти восьмеро. Краска повсюду облупилась, темный старый лак потрескался и истерся. На койке и в салоне валялось оборудование и паруса, как бы покрытые плесенью. Все пропитал тяжелый затхлый запах старых тряпок и потных носков, и его не уменьшала тяжесть воздуха дождливого дня. И в самом деле, и дождь казался неотъемлемым атрибутом корабля, казался частью мрачного привкуса от этого осмотра. В общем, по крайней мере, для новичков, все это не очень располагало к отдыху.

Как бы почувствовав общее настроение, Бонхэм сказал:

— Конечно, мы выдраим все внутри до того, как отправимся в путь. Да и внутренности не так много значат. На плаву она, как черт. Я бывал на ней. Думаю, когда мы достанем деньги, то, наверное, полностью изменим планировку. Я как раз ее продумываю.

— Скоро это будет? — приятно осведомилась Лаки. Бонхэм уставился на нее холодным взглядом и лишь потом ухмыльнулся.

— Не сей секунд, — сказал он с английским акцентом, а потом пояснил: — Мы пока не можем заплатить за главный, самый необходимый ремонт.

Война между ними шла до победного конца, она это видела, с тех пор, как она отважилась высказать, что она о нем думает.

— Стыдно, — приятно сказала она.

— Ну, — улыбнулся Бонхэм. — А как же? Точно.

Оба они смотрели на Гранта, который с восхищением и отсутствующим выражением лица ходил повсюду и все трогал руками.

Плохой запах, потрескавшийся лак, облупившаяся краска, ржавое оборудование, — все это на него вообще не действовало. Кажется, ему это даже нравилось. Более того, здесь у него было любопытное чувство своего дома. Он не знал, было ли это раньше, в Ганадо Бей, когда он еще и не видел судна, но может, и было. Может быть, он пришел уже подготовленным к капитуляции, с уже промытыми мозгами. Как бы там ни было, сейчас он был в восторге. Все в жизни, кроме жены — и успеха следующей пьесы — он отдал бы за то, чтобы владеть этим судном. Этим кораблем. Или в худшем случае — быть совладельцем, владеть хоть крошечной его частью. Он снова все облазил внутри, всюду прополз, уже в третий раз. Счастливый Бонхэм смотрел на него. Триумфально.

Бонхэм вывел его на палубу, под слегка поредевший дождь, чтобы показать гниль на правом борту, и оттянул брезент, укрывавший дыру от дождя. Лаки, высунувшись из люка салона, наблюдала за ними и позднее решила, что именно в этот момент Бонхэм должен был поговорить о займе. На самом деле, это было не так. Разговор состоялся уже в отеле, после возвращения, когда они поспешно приняли душ, и Рон пошел в бар первым, пока она одевалась и красилась. Не предупреждая заранее о том, что он будет ждать, Бонхэм все это время сидел в баре и сейчас не собирался упускать свой шанс, и Грант это знал. Но, конечно, ее там не было.

— Ну, — ухмыльнулся большой человек у стойки бара и поднял стакан виски с содовой. К этому времени одежда на нем почти высохла. — Тебе она понравилась?

— Иисусе! — хрипло сказал Грант. — Настоящая красавица. — Такой она и была для него, хотя в судах он ничего не понимал. — Все это барахло внизу можно убрать и все переделать.

— Конечно, — кивнул Бонхэм. — Хотя стоит ее просто вычистить, кое-где подкрасить и подлакировать, и ты бы удивился, какой красивой и удобной она станет внутри. Ничего не меняя.

— Да, — сказал Грант. В баре их было всего двое, если не считать Сэма, бармена-ямайца, одного из свидетелей на свадьбе. — Дай мне двойной виски и каплю содовой, Сэм, — заказал Грант и отвернулся к большому ныряльщику, который оперся рукой о стойку и улыбался. Это был большой день для Гранта. Поскольку опустившись утром вниз и обнаружив, что погода испортилась, он испытал чувство колоссального облегчения из-за того, что сегодня не нужно выходить в море, не нужно нырять, не нужно глотать еще раз терзающие его страхи. Как будто от школы освободили. И как всегда в морских портах, на морских курортах, наступление плохой погоды сопровождалось праздничным предвкушением каникул, каникулярным возбуждением. Вероятно, это чувство повлияло и на его восприятие шхуны. Но все равно он бы ее полюбил. Впервые он так близко сходился с тем, кто может купить такое судно. И более того, кто поставит всю свою повседневную профессиональную жизнь на эту карту. Глядя на него, Грант мечтал о том, чтобы чего-нибудь так хотеть в своей жизни, как Бонхэм хочет владеть этой шхуной. Единственное, чего он так хотел, это стать великим писателем, великим драматургом. Но в отличие от шхуны, это не конкретный предмет. Это нечто, о чем ничего нельзя точно узнать за время своей жизни. А у Бонхэма с его конкретной шхуной из дерева, веревок и парусины была мечта, цель в жизни, которой мог бы позавидовать любой мужчина.

— Канешно, — улыбнулся Бонхэм. — Сейчас я не могу сделать эту работу. Дерьмо, я не могу заплатить даже за ремонт, как уже говорил. — Он замолчал и вздохнул, все еще улыбаясь. — Вчера, знаешь ли, работы на шхуне вообще были прекращены.

— Нет! — сказал Грант. — Не знал! Почему?

Бонхэм пожал плечами.

— Нет денег. Нужна минимум тыщонка прямо сейчас, завтра же, чтобы продолжить работы. У меня нет. Так что нет и работы. Будет стоять, пока не достану. А через неделю начнут начислять арендную плату. — Он блестяще выбрал время и с блеском вел свою линию. — Утром бабахнул телеграмму Орлоффски. Но беспокоюсь, подозреваю, что ничего не пришлет.

— Да, — Грант секунду помедлил с виски в руках, выпил и двинул стакан за новой порцией. — Я убежден, что это он украл мою камеру в Га-Бей, ты это знаешь?

Лицо Бонхэма оставалось кротким.

— Ну, — сказал он, — я так не думаю. — Он снова помолчал. — Мы обыскали весь чертов дом, когда вернулись, и Дуг был с нами.

— Черт, если он украл, то не прятал бы в доме.

— Нет, — сказал Бонхэм. Он выпил. — Но что бы он делал с этой чертовой штуковиной? Иисусе, он же знал, что я стараюсь заинтересовать тебя нашей операцией. Это безумие.

— Может, он ничего не мог с собой поделать. Может, он клептоман.

— Не-а, — ухмыльнувшись сказал Бонхэм. — Навряд ли.

— Я бы чертовски остерегался его как партнера, скажу тебе.

— Я уже говорил тебе, — сказал Бонхэм, — что он мне нужен. Нужен. Провернуть это дело. Без его катера Файнер уйдет. — И он неожиданно замолчал. И смотрел на стакан.

Грант повертел своим, поболтал им, рассматривая лед.

— Тысяча долларов, — наконец сказал он.

— Да, — подтвердил Бонхэм. Взгляда он не поднял.

— Только, чтобы они возобновили работу.

— Да.

— Ну, слушай, — начал Грант, затем остановился и яростно потер подбородок.

— Да? — сказал Бонхэм.

— Слушай. Как ты считаешь, сколько тебе нужно — абсолютный минимум, — чтобы все отладить и спустить ее на воду? Я имею в виду абсо-лют-ный ми-ни-мум!

— Не знаю, — ответил Бонхэм. — Как я говорил, думаю, от пяти до шести тысяч, возможно, шесть. Но некоторые вещи не абсолютно необходимы. Я имею в виду, их не обязательно делать, чтобы она поплыла. Может, четыре тысячи. Скажем, сорок пять сотен. Для верности.

Грант глубоко вздохнул и выдохнул.

— Ладно. Я хочу одолжить их тебе. Тебе нужно, чтобы судно было на воде.

Лицо и глаза Бонхэма вспыхнули, как рождественская елка.

— Не может быть! Правда, одолжил бы?

— Тебе нужно, чтобы судно было на воде, — снова сказал Грант. Он больше как бы объяснял свое решение себе, чем Бонхэму или кому-либо другому.

— Но ты же едва меня знаешь. Откуда ты знаешь, что я… Откуда тебе знать, что я подхожу для этого?

— О, полагаю, подходишь. Но слушай. Мне это вовсе не просто. Я не купаюсь в деньгах. Этот долг пробьет большую брешь в моем бюджете. Так что будь уверен. Будь уверен, что ты сможешь это сделать.

— О, конечно, — сказал Бонхэм. — Я смогу. Может, она не будет хорошенькой. Но плыть она будет хорошо. Она поплывет в любое место мира.

— Ладно, — сказал Грант. Вид у него был такой, будто он сам не был уверен, что не сошел с ума, как будто до сих пор он удивлялся услышанными из своего же рта словами. — Завтра все завершим. Я дам телеграмму своему юристу в Нью-Йорке.

Бонхэм вытянулся во весь свой рост, лицо у него пылало восторгом.

— Но этого мало. Ты получишь больше! Сделать такую вещь! Слушай. Я хочу, чтобы ты, во-первых, уже сейчас знал, что когда мы предпримем первое плавание, то приглашаю вас с Лаки. Моими гостями. Тебе это не будет стоит и цента. — Он поднял руку, чтобы Грант не перебивал. — Больше того. Я хочу, чтобы ты принял десять процентов акций нашей компании. Я уверен, что сумею убедить Орлоффски дать тебе пять из его сорока девяти процентов, и дам пять своих. Но если Орлоффски не даст, я сам дам тебе все десять. У меня самого сейчас только двадцать девять процентов, потому что двадцать моих записаны на жену. На Летту.

— Зачем ты это сделал? — с любопытством спросил Грант.

— А, налоги. И подобное дерьмо. Но я хочу, чтобы и она чувствовала свое участие в деле, что она с нами. — Грант не мог удержаться, чтобы не вспомнить о том, что Летта рассказывала Лаки об их сексуальной жизни. Он очень старался не опускать глаза, не отводить взгляда. — Но все это побоку, я хочу, чтобы ты принял десять процентов.

Грант поднял руку и ощутил, что глупо ухмыляется, что он смущен. Он долго смотрел на море сквозь большую дверь, где дождь уже прекратился, проглянуло солнце, и от этого в баре стало еще темнее. Тропическая Ямайка, Карибское море, странный, старый, шикарный отель, и он дает взаймы почти пять тысяч долларов профессиональному ныряльщику и бывшему профессиональному моряку. Чтобы спасти корабль.

— Мне все равно. Я рад принять приглашение в первое плавание от имени Лаки и себя.

— Но ты должен принять десять процентов, — настаивал Бонхэм. — Это не какая-то дерьмовая сделка, понимаешь. Мы заработаем. — Здесь он замолчал и подозрительно осмотрел пустой бар. — Слушай. Я еще кое-что тебе расскажу. — Он снова осмотрелся. Никого, только Сэм полирует стаканы в другом конце бара. Но Бонхэм все равно заговорил шепотом. — Как бы ты посмотрел на участие в спасательной операции со мной? Половина на половину.

— Где? — спросил Грант.

— Там, в Ганадо Бей. Я обнаружил место кораблекрушения. Несколько дней тому назад. Сразу как вы улетели. В день, когда сам улетал.

— Ты о чем, какое-то сокровище?

— Не-а, — презрительно ответил Бонхэм. — Никто и никогда не находил таких «сокровищ», кроме Тедди Такера. Медные пушки. Бронзовые пушки. Их двенадцать. Валяются на песке точно по контуру корабля. Я их видел.

— Где?

— На западном конце глубокого рифа, где ты нырял, за Га-Бей. Тыщу раз там плавал. Единственное, что можно предположить, это что течение снесло песок, который их покрывал. Бронзовые пушки середины восемнадцатого века.

— Но что если их снова занесет?

— Так тем лучше, — ухмыльнулся Бонхэм. — Тогда никто не найдет. Да там и глубоко. Кроме меня, там никто не ныряет.

— Они чего-нибудь стоят?

— Черт, одна бронза должна стоит шесть, восемь кусков. А как реликвии, может, еще больше. Мы разделим. Половина на половину. Только ты и я.

Грант ощутил легкую хитрость. Слишком уж все хорошо.

— Во сколько это мне обойдется?

— Ни гроша. О, нам, наверное, придется нанять судно с достаточно мощной лебедкой, чтобы их вытащить, но это чепуха. И они просто лежат на песке. Если их занесет, мы просто откопаем. Теперь я знаю, где они.

— Когда мы это сделаем?

— Когда скажешь. Мне теперь нечего делать до тех пор, пока шхуна не выйдет из дока. Мы могли бы сейчас это сделать, на этой неделе. На следующей.

— Сколько времени понадобится?

— О, неделю. Может, две. Не больше. Видишь ли, законы о найденном имуществ пошти што визде, вот так, чтобы правительство того места, где найдено, брало себе кусок. Половину. Обычно. Но мы б могли это запрятать, подождать, пока выйдет шхуна, отвезти в Мексику или в Штаты и продать на черном рынке. Дерьмо, а музеи все время покупают такое барахло на черном рынке.

— Я не хочу, чтоб меня поймали на нарушении законов, — сказал Грант.

Бонхэм пожал плечами.

— Тогда заявим. Мне плевать.

Грант думал.

— Ну, может, это сойдется с нашими планами, — наконец сказал он. — Мы думаем провести неделю-другую у Эвелин де Блистейн до возвращения домой.

— Да ну? — сказал Бонхэм. Вид у него был удивленный.

— Да. Почему же нет? — возразил Грант.

Бонхэм виновато покачал головой.

— Ни почему. А миссис Эбернати еще там? — добавил он.

— Да, в этом-то и дело. Слушай, — сказал Грант, чтобы сменить тему. — Почему же ты не вытащил пушки, чтобы заплатить за шхуну?

— Именно это я пытался сделать, — ответил Бонхэм, — пока не появился ты со своими деньгами, Черт, ты бы даже мог вернуть себе мой долг. Не сомневаюсь, если мы объявим властям.

— Я бы этого хотел, — задумчиво проговорил Грант.

— О'кей, заделаем.

— Это мысль. Просто ради опыта, если не для чего иного. — И вдруг сердце у него подскочило и упало. Черт, ну вот, он опять залез еще глубже в это проклятое, чертово подводное плавание.

— Это в порядке опыта, — ухмыльнулся Бонхэм.

— И ты сделал это ради меня? Просто, чтоб дать мне половину?

— Почему же нет? Ты будешь работать. Половину. А это тяжело. И ты вкладываешь деньги, чтобы шхуна вышла, не так ли? — Бонхэм снова выпрямился. В двери появилась Лаки. — Но никому ни слова об этой операции. Даже Лаки. Не сейчас. — Они выпили еще по два раза, пока разговаривали, и Бонхэм смотрел на бар. — Э… у тебя хватит наличных заплатить за мое питье?

— Конечно. Я просто распишусь за него, — сказал Грант.

— Тогда до завтра. Хелло, миссис Грант, — вежливо произнес Бонхэм и приподнял белую капитанскую фуражку.

— Зачем он приходил? — спросила Лаки после его ухода. — Ни за чем хорошим, держу пари.

— Ничего, — ответил Грант. — Ничего особенного. — Но ложь ей вызвала неприятный привкус во рту. Так что позднее, за ужином, он ей рассказал обо всем, кроме спасательных работ. Ясно, что он рассказал ей о займе. Она спокойно выслушала. В этот вечер они ужинали одни. Одни? С Дугом, Рене, Лизой и француженкой Дуга. Но Бонхэма не было с ними, вот Лаки и казалось, что они одни.

Но Рене поднял вопрос о займе еще до того, как Лаки сумела что-нибудь сказать.

— Ты проста дашь их он? От так от? Ни гараний, ничто?

— Ну, нет. Не знаю. Может. Я имею в виду, я ничего не понимаю в банковских делах, интересах и прочей белиберде.

— Ну, не, слушать! Ронни, друг мой, ета сумасшествия, не? — сказал Рене. Затем он пожал плечами. — Ничего сибе. Ета ни бизнес. Не беспокоиться. Я пагаварить с он завтра. Ты завтра идти его встречать, а? Ета Бонхэм?

— Ну, да, Мне надо дать телеграмму в Нью-Йорк.

— Хокей. Я идти с тобой. Мы пагаварить.

— О'кей, Рене. Но он хочет, чтобы я принял десять процентов акций компании, знаешь ли.

— Ета другой. Ета хокей. Хорошо. Но ета не гарантия. Мы пагаварить с он.

Грант не ожидал такой быстрой и воинственной — если не воинственной, то агрессивной, — он не ожидал такой быстрой и агрессивной реакции от Рене. И он ожидал, что Лаки рассердится. Она не рассердилась. Она всегда считала, что сделанное — это сделанное, нравится оно тебе или не слишком, хорошо ли, плохо ли, но сделано, это факт, так она думала и об этом. Кроме того, это его деньги, он имеет право тратить их, как хочет.

— Может, я ошибалась в Бонхэме, — сказала она. — Я не знаю. Я ведь руководствуюсь чутьем. И фактом, что я ему не нравлюсь. Но я уверена, что он честен.

— Есть не вопроса честность, — возразил Рене. — Ета вопроса гарантия.

— Почему ты ему не нравишься? — спросила Лиза.

Лаки пожала плечами. Рене ответил:

— Возможна, ета потому, што бояться, што ты украсть у ниво Ронни? — ухмыльнулся он.

— Украсть его! — воскликнула Лаки. — Как это можно сделать? Я уже его получила. Я его жена!

Рене пожал плечами.

— Ета просто идея.

Лаки шаловливо пожала плечами.

— Ну, у меня есть кое-что, чего хочет Рон. Нечто, в чем он нуждается. И я, черт подери, точно знаю, что у Бонхэма ничего такого нет.

Все рассмеялись, Теперь и блондинка-француженка, несмотря на свою природную холодность, начала принимать Лаки. Нет, вовсе не долг был причиной их ссоры (хотя у него и впрямь не было таких денег, чтобы делиться), неприятности возникли следующим вечером, и их вызвали такие нелепые вещи, думал он позднее, и она тоже думала, что вся эта сцена была абсолютно глупой.

Но до того, как это произошло вечером, утром Грант и Рене повстречались с Бонхэмом.

Телеграмма Гранта ушла, и в ответ на нее деньги должны были перевести телеграфом на следующий день, к тому времени, когда в отеле появился Бонхэм. Море еще волновалось, хотя шторм и спадал, но они все равно не пыряли. Рене взял быка за рога, как только велел Сэму подать выпить.

— Как ета все делается, ета ваш компания?

Бонхэм объяснил.

— Ета Файнер, у он два процент, да? И он займ, ета за компания? Или за сам шхуна?

— В счет компании. Но, конечно, шхуна принадлежит компании.

— О, шери, канешна. Но шхуна чистый, не? Бон! Не хочу кибиц, не лезть в чужое дело. Но я юриста, защитника Ронни, ай? Хокей? Хокей! Чиво он хотит, ета, он хотит под заклад сама шхуна. Не компаний, а? Хокей?

Бонхэм потер подбородок, почесал щеку.

— Да. Да, о'кей. Если вы хотите. Но я не понимаю, что…

Рене выбросил вверх руку.

— Моя пояснит. Если компания распадай, шхуна продавай, так? Когда шхуна продавай, деньги идут компания, а? А компания распадай, платить долги нада, так?

Бонхэм все это время кивал.

— Так.

— Хокей. Чиво Ронни…

— Но мы же не считаем, что компания распадется, — ухмыльнулся Бонхэм.

— Канешна нет. Возможность. Ета должна быть кошер, чистая еда. Хокей? Хокей, чиво Ронни хотит, первая закладная под шхуна, не компания, и продать шхуна — платить Ронни сорок пять сотен до платить долги компания.

— А, понимаю! — наконец сказал Бонхэм. Вид у него был слегка удивленный. — Конечно. О'кей. Тогда так и сделаем.

Рене кивнул головой.

— Ун момент ожидать. Надо голосовать за такой решений, не? Другия будет голосовать, как вы?

— Нет, — немедленно откликнулся Бонхэм. — Нет, не обязательно. Как президент и капитан я юридически могу подписывать за компанию.

Рене живо кивнул.

— Хокей. Моя иметь свой юрист, — он хохотнул, — мой настоящий юрист, пусть так бы он. Понимать? Ета реальная путь гарантий долга Ронни.

— Конечно, теперь я понимаю, — сказал Бонхэм. — По мне — ладно. Иначе я и не хотел бы. И скажите ему, — сказал он Рене, кивнув в сторону Гранта, — что у него все равно десять процентов. Вчера он не знал, хочет ли он их принять.

Рене двинул головой.

— Ваша дела, двое. Ета другой.

Бонхэм кивнул и повернулся к Гранту.

— Как я говорил тебе, когда мы были на Гранд-Бэнк, как у члена фирмы, у тебя бесплатный отпуск раз или два в году, или почти бесплатно.

— О, ладно, хорошо, хорошо, — неожиданно смутившись, сказал Грант. — Просто я не хотел тебя подталкивать. В этом. — Он восхищался точностью и быстротой Рене, по его смущало, что говорят о нем, как о постороннем, как будто он не хочет или не может заплатить.

— Ну, можешь считать себя партнером с десятью процентами, — сказал Бонхэм. Ухмыляясь, он встал и пожал обоим руки. Затем он остановился. — Э… слушай, Рон. Я сам немного работаю, пока я здесь. Чтоб оплатить расходы. У одной нефтекомпании здесь в гавани подводный бензопровод. Вчера я его осмотрел, как всегда, когда здесь бываю. Ну, одна трубка прохудилась, так что завтра я буду менять ее. Не хочешь пойти со мной? Я нанял небольшой катер. Мы все могли бы захватить еду, выпивку и организовать пикник на море. Ты бы мог взять Лаки и Дуга с девушкой, — кивнул он. — И Рене с Лизой. И Гройнтона, если он захочет.

— Да, я бы очень хотел, — услышал Грант свои слова. — Я поговорю с остальными.

— Это настоящая подводная работа, — ухмыльнулся Бонхэм.

— Конечно, — ответил Грант. — Прекрасно. — Ну, а зачем он теперь это сказал? Ему захотелось рукой прихлопнуть свой рот. Он не хотел работать с Бонхэмом под водой. В данный момент ему плевать вообще, если он вообще не будет нырять, в любом виде. Чего он хотел, так это прямо сейчас бросить плавание. Кроме работы с бронзовыми пушками, это ему хотелось сделать. Он подумал о ночном кошмаре. И вспомнил о другой их совместной работе, когда они извлекали тела и разбитую машину. Но должен был заставить себя продолжать и сказать: да. — Но как с погодой? — зашел он с другого конца.

— В этой гавани погода никогда не мешает, — улыбнулся Бонхэм. Он оглянулся на море. — А чтобы идти с Джимом, завтра будет слишком свежо. И завтра будет солнце.

— Там глубоко? — спросил Грант.

— А, всего десять-двенадцать футов, может, пятнадцать. Ничего волнующего. Но интересно посмотреть их оборудование. И ты никогда не видел подводной сварки. Я помогал ставить эти трубы.

— Ну, конечно, пойду, — сказал Грант. Черт подери, не может же он нарваться на беду или опасность на глубине всего пятнадцать футов, не так ли? Но случилось так, что он все равно попал в крайне неприятное положение, и это было самое худшее, с чем он вообще сталкивался под водой. Но до этого происшествия он попал в другую переделку, домашнюю, которая произошла вечером того же дня. Кто мог знать. Или знал?

Он думал, когда на следующий день лежал на дне, опутанный потерянной кем-то рыбачьей сетью, что это — беда — никогда не приходит одна.

Вечер накануне принес самую худшую ссору, самое горькое чувство, которое когда-либо бывало у него и у Лаки. И все по его вине, это правда. Почему он не сумел справиться с проклятой ревностью? И в то же время он очень скоро сообразил, что вызвал такой мощный ответ, реакцию Лаки, совершенно несоразмерную с породившей ее причиной. Это нужно было обдумать.

Он не очень много размышлял над всем этим, когда лежал в сети, нужно было подумать и о многом другом. Но он раздумывал над этим все то время, когда они готовились к пикнику, когда плыли на маленьком катере, арендованном Бонхэмом. Они ушли под воду уже после двух часов дня, и все это время Лаки едва разговаривала с ним, она лишь соблюдала в присутствии посторонних формальную вежливость.

И причиной опять-таки стал этот сучий сын Жак Эдгар, ее бывший приятель. Бывший любовник.

Все они сидели и ужинали, второй вечер без Бонхэма — Рене и Лиза, Дуг и Франсуаза, Грант и Лаки, — когда в отеле появился бывший приятель с друзьями. Он остановился в дверях, довольно далеко от их стола, улыбнулся и помахал рукой. Он сделал два шага в их сторону и вежливо сказал, улыбнувшись: «Привет всем!» — затем поднял руку, кивнул и вернулся к своим друзьям — все, как в Европе, где никогда не мешают обедающим. Это взбесило Гранта, манерная учтивость выводила его из себя, а это великодушное «Всем!» — снобистское и фальшиво великосветское — он собезьянничал у чертовых англичан, и казалось, оно было адресовано непосредственно ему, что больше всего и разозлило Гранта. Он медленно закипал. Лаки ничего не сделала, просто улыбнулась, помахала рукой и откликнулась, но тлеющий пожар в душе Гранта разгорелся еще больше. Наконец, уже за кофе, он отомстил.

Это была шутка, не очень оскорбительная, вообще не оскорбительная, разве что грубоватая. Полупьяные, они вспоминали, как напились на свадьбе. «Иисусе, да», — сказал он и наклонился вперед, поблескивая глазами и злобно изогнув брови. И он рассказал, как проснулся рано утром, провалившись до плеч между сдвинутыми двойными кроватями. «Мы их сдвигаем, понимаете. И вот, лежу, зажатый до плеч, и не могу выбраться. Целую минуту я думал: черт подери, на ком я женился? На Гранд Каньоне?» Все рассмеялись, но слегка нервно.

Конечно же, это было адресовано Лаки, но что бы шутка ни значила, она вызвала у Лаки мощнейшую, несоразмерную и абсолютно неожиданную реакцию. Она глянула на него, вскочила и тут же ударила его по лицу зажатой в руке сумочкой. На мгновение он ослеп. Замок сумки перебил кожу на переносице, и он почувствовал, как по лицу течет кровь. Он зажал порез пальцами и жалобно пискнул, пытаясь обратить случившееся в шутку: «Эй, смотри-ка! Мне больно!»

При виде крови глаза у нее расширились, но тут же сузились. «Ты паршивый сучий сын», — только и сказала она и ушла с террасы. Остановив кровь носовым платком, Грант смеялся и пожимал плечами, но в глубине души, в самой ее сердцевине, где гнездилось ошеломление и удивление, он уже начал думать, пытаясь понять и проанализировать, что он мог такого сказать, что вызвало столь поразительную реакцию. Что заставило ее так мгновенно перемениться и взорваться? Но в то же время он рассердился и смутился. Он остался за столом. Когда он вернулся в номер, ее там не было.

Еще днем Лаки получила местную телеграмму от пожилой четы, которую она знала еще в Сиракузах, это были друзья ее матери, которые путешествовали по Карибскому морю на теплоходе и оказались на сутки в Кингстоне. Известие о ее браке просочилось домой через «Тайм» и телевидение, и этой чете очень бы хотелось встретиться с ней и ее мужем. Когда она показала телеграмму Гранту, он сделал гримасу, и она согласилась с ним, решив не встречаться. Сейчас Грант был уверен, что именно туда она и отправилась, так это и было. Она прошла через внутренний дворик отеля во внешний двор около дороги, где всегда было два-три местных побитых такси, шоферы которых повсюду болтались и сплетничали, причем вид у них был такой, будто они от всей души надеются, что пассажиров у них никогда не будет. Лаки села в машину и уехала в порт, где на ночь пришвартовался большой корабль, а его пассажиры могли осмотреть Кингстон, остров Ямайка. Холодная ярость и какая-то опустошающая боль от страха овладели ею. Вот, он снова назвал ее шлюхой или фактически сделал это, да еще и при посторонних. При ее друзьях. Чего ожидал от нее этот сучий сын? Она не может переделать прошедшую жизнь, не так ли? Может быть, кое-что в ней сейчас ее не радовало. Но этот ничтожный, презренный сучий сын. К черту его. Но когда она встретилась и поговорила с супружеской четой из родного города, пустота в душе и боль от нее стали почти бездонными. Их акцент, их способ мышления, их глупость, их добрая глупость и бесчувственность вызвали в сознании целый поток воспоминаний о жизни в этом городе. Кто мог бы вернуться туда и жить так? Это все равно, что сознательно обречь себя на медленную смерть. Она ушла от них раньше, чем рассчитывала, в одиннадцать тридцать, поймала такси и уехала в отель, но, конечно, Гранта в номере уже не было. Он посидел немного, а потом вернулся в бар напиваться со своим другом Дугом, и к черту ее. Ладно, к черту его, она не знала, что он в баре, и легла спать. Легла спать, снова ощущая, как ее окутывает толстый слой горячего, студеного льда.

Это был еще тот вечер. Еще до того, как пойти в номер, Грант заметил, что Жак Эдгар и его компания уже уехали из Краунта, и им овладел болезненный ужас. Если она это сделала, он изобьет ее до смерти. Изобьет и выбросит эту проклятую задницу. Она до обалдения красива. Дуг сидел в баре, как будто ждал его прихода. Его француженка ушла спать. Она просто и хладнокровно использовала Дуга физически, как и он ее. Яростный, обиженный и несчастный, как никогда в жизни, Грант при изощренном потворстве Дуга принялся шутить, дразнить Рене и Лизу своим поврежденным носом. Подмигнув Дугу, он заговорил о том, какой виноватой почувствует себя Лаки, если вернется и увидит, как сильно она его поранила. Отсюда логично вытекал следующий шаг — достать перочинный нож и попросить Дуга надрезать нос дальше — чуть-чуть, только чтобы Лаки удивилась еще больше. Белиберда, конечно, но он почему-то почувствовал себя лучше. И все это время она спала наверху, и ей снились дурные, тревожные сны о нем, но он, конечно же, не знал этого. Дуг исполнил приказ, достал нож и начал напоказ пробовать остроту лезвия. «Вы бы видели, как этот парнишка затачивает ножи!» — ревел он. Рене знал, как хорошо делает это Грант, поскольку Грант, проходя через кухню, всегда их затачивал, пока двое поваров-ямайцев не порезались, так что он вынужден был прекратить это занятие. «Он так умеет затачивать ножи, что ими можно бриться. Давай! Давай сюда, Рон! К свету! Я не хочу ошибиться!» Паршиво было так поступать с ними, ведь оба они были такими милыми, они ведь искренне верили, что он хочет это сделать, так что впали едва ли не в истерическое состояние. Но он напился. И Дуг напился. А он к тому же, до боли в чубах, был несчастен. Под конец он, конечно, позволил отговорить себя от такой ужасной шутки.

Чуть позднее, но насколько позднее, он не помнил, они с Дугом вышли пописать под пальмами в лунном свете и на мягком морском бризе. Прислонившись к пальме, Дуг медленно соскользнул влево и хлопнулся на спину. Несколько секунд он лежал тихо, а потом, как будто падение что-то включило в нем или пробило какую-то плотину, он неожиданно подлетел на ноги и, как идиот, запрыгал. «Я поимел твою шлюху, Грант! — ревел он изо всех сил. — Я поимел твою шлюху! Я трахал твою шлюху! Я трахал твою шлюху, Грант! Так-то вот!» Грант едва не налетел на него. В какое-то мгновение в затуманенном пьяном сознании пронеслась мысль, что Дуг говорит о Лаки. Но, конечно, это не Лаки. Это Кэрол Эбернати. И Грант обнаружил, что ему наплевать на все это. Чего Дуг ждал? Что он огорчится? Сойдет с ума? Ясно, что это произошло после того, как он с Лаки улетел из ГаБей, и ревности было до огорчения мало, чтобы проявить ее. Он ощутил смущение от того, что Дуг вообще упомянул об этом. Не зная, что делать, он просто стоял и глазел на него. Дуг вскоре замолчал, и они стояли, уставившись друг на друга. А затем, но молчаливому согласию, они повернулись и молча пошли в отель. На следующий день Грант даже не был уверен, помнит ли Дуг об инциденте.

Было уже поздно, и Сэм всем своим видом показывал, что хочет закрыть бар. Так что они выпили всего по одной. В номере он обнаружил, что Лаки вернулась и спит в постели.

Если она и проснулась, то промолчала. Как и он. Положение оставалось почти таким же и на следующее утро — если не считать необходимых вежливых фраз в присутствии других людей, — и весь день, и весь пикник на борту вплоть до того самого момента, когда он с Бонхэмом прыгнул в воду.

И вот теперь он здесь, и вовсе не думает об этом, а лежит на глубине пятнадцать футов, запутавшись в эту проклятую рыбацкую сеть, в тридцати футах от едва видимого Бонхэма, поблескивающего подводным резаком. Как, господи же ты мой, боже, мог он попасть в такую идиотскую заваруху?

В мутной воде он не видел Бонхэма, только резак, и отчасти именно поэтому попался в западню. Плохая видимость. Но дело-то в том, что он все время оглядывался, проверяя, нет ли на хвосте у него акулы или чего-нибудь в этом роде, вот и заплыл сюда. Может быть, он смог бы раньше ее увидеть. Он ощутил лишь легчайшее прикосновение к уху, затем к плечу, а затем он сразу оказался полностью запутанным в сети так, что и руки были прижаты к бокам. Нельзя было поверить, что все произошло чуть ли не в мгновение ока. Один конец сети зацепился за камни на дне, грузила и поплавки были сняты, и она плавала в трех-четырех футах над дном, где ее выбросили за борт какие-то идиоты. То, что они так сделали, было опасным и беззаконным, но сейчас от такой мысли мало проку. Он попытался плыть, но в итоге еще больше запутался, теперь уже ноги с ластами были зажаты. Он попытался правой рукой достать нож из пожен на ноге, отстегнул застежку, вытащил нож, и он тут же выскользнул из пальцев и утонул в донном иле. И вот сейчас он испугался по-настоящему. Потому что теперь оставалось только лежать и ждать, что Бонхэм его заметит.

Но если Бонхэм его не видел? Что, если Бонхэм сразу начал работать и будет работать, пока не кончится воздух, и он не поплывет наверх за новым баллоном? Как же, твою мать, мог он залезть во все эти дела? Какого черта он хотел стать ныряльщиком? Черт подери!

Не было ведь реальных причин, почему Бонхэм должен его искать. Кто может попасть в беду над дном из песка и камней на глубине пятнадцать футов? Только Рон Грант, вот кто! Он начал искать трубопровод, видел, как Бонхэм зажег горелку, посмотрел, как тот делает первый разрез, а затем показал, что уплывает посмотреть все вокруг. Не было у Бонхэма причин думать, что здесь он не в абсолютной безопасности.

Осторожно, стараясь не учащать дыхания, он попытался освободить правую руку, прижатую к бедру и спине, и постучал пальцами по баллону. Но звук был столь слабым, что сам он едва его услышал, и щупальца страха охватили его, вызвав учащение дыхания. Он сосредоточился на дыхании, пытаясь его замедлить, замедлить расход воздуха. Ничего металлического, чтобы постучать, у него не было, а если бы и было, то он не сумел бы достать. Ничего не оставалось, только лежать связанным, как бык перед бойней, и надеяться, что Бонхэму придет в голову искать его. Время от времени он видел, как свет резака отражается в маске Бонхэма, когда большой человек поворачивал голову, но самого Бонхэма он не видел, а потому был уверен, что и большой ныряльщик его не видит. Иисусе! Перед глазами поплыли заголовки нью-йоркской «Дейли ньюс»: «КРАСИВАЯ МОЛОДАЯ АКТРИСА ВЫШЛА ЗАМУЖ И В ТУ ЖЕ НЕДЕЛЮ ОВДОВЕЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ ПОД ВОДОЙ С ПЛЕЙ-БОЕМ И ДРАМАТУРГОМ!»

Он знал, что воздуха хватит минут на пятнадцать. А Бонхэму, поскольку он работает, воздух понадобится раньше, если, конечно, сам Грант не запаникует. И тогда Бонхэм может вернуться на катер, обнаружить, что он не вернулся, и поплыть искать его. Но и тогда, черт возьми, откуда он будет знать, где искать? Да и Грант не был уверен, сколько времени осталось, поскольку левая рука с часами тоже была привязана к ноге.

Им овладел чудесный покой, когда в голову пришла одна мысль. Он думал об этом целых двадцать секунд. Смотри. Ага! «И что бы вы делали, мистер Собеседник, в моей ситуации?» Затем он осторожно начал двигать левой рукой. Когда она оказалась у баллона, который он нащупал пальцами, он сделал пальцами конус в узком пространстве между баллоном и спиной, чтобы развернуть руку и повернуть запястье вверх, и затем постучал металлическими часами по баллону. И почти сразу же он увидел, что голова повернулась, изменился отблеск на маске.

Он снова постучал. Горелка выключилась. Грант стучал и стучал, и через несколько секунд перед ним, как гигантский морж-циклоп, возник Бонхэм, ион никогда в жизни не испытывал такой радости от встречи с человеком. Покачивая головой, ныряльщик осмотрел его. Освободить его было делом пары минут, потом Бонхэм показал на пустые ножны на ноге. Грант ткнул пальцем вниз. Ныряльщик опустился, огляделся, очевидно, заметил отблеск, поднял нож и отдал Гранту. Затем он показал большим пальцем вверх: хочет ли Грант подняться?

Именно об этом и думал Грант, но через мгновение он покачал головой. Они вдвоем собрали опасную сеть, порезали ее на мелкие кусочки и затолкали в ил под трубопровод. Позднее Бонхэм пояснил, почему он это сделал, а не поднял ее наверх: он не хотел, чтобы в лодке узнали об инциденте. Закончить его работу — вопрос еще пяти минут, и когда они пошли вверх, он показал Гранту на якорную цепь, вместо того, чтобы, как обычно, плыть к корме. Как только они высунули головы из воды, он вынул нагубник и тихо сказал:

— Я бы не рассказывал Лаки об этом. И никому. Чего не знаешь, то и не волнует, а из-за этого они только расстроятся — и зря, без всяких оснований.

Грант кивнул, и они поплыли к корме.

На катере Бонхэм сразу начал есть, поскольку до погружения оба они не ели. Но Гранту не очень-то хотелось. Он в одиночестве уселся на корме. Страх уже прошел, но слегка угнетала мрачная мысль о том, что и впрямь могло случиться. Он и вправду мог отдать концы, как говорят мальчишки. И тут он ощутил чью-то ладонь на своем плече, глянул и увидел, что это Лаки. Она не сняла руки.

— Что случилось?

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Что-то случилось. Я не знаю, что. Но ощущаю.

— О, я просто попал в старую сеть, которую какой-то идиот выбросил за борт.

— Это опасно.

— Нет. Но могло быть. Но рядом был Бонхэм, — солгал он.

— Он просил, чтобы ты не говорил мне?

— Нет, — снова солгал он. — Зачем? Иисусе, это пустяки.

— Тогда почему же ты мне не сказал?

— Зачем? Я собирался сказать, — в третий раз солгал он. — Позднее.

Она глянула ему в глаза, и в ее голубых глазах гнева уже не было.

— Ах, Рон, нам надо прекратить это.

— Знаю, — ответил он. — Я же сказал, это пустяки.

— Дети в лесу, — сказала она и глянула через залив на Палисадоуз. — Если мы потеряем друг друга, мы просто потеряем почти все.

— И это я знаю, — откликнулся он. Дуг и Франсуаза, Рене и Лиза разговаривали с Бонхэмом в крошечной кабине. Поскольку Джим Гройнтон отказался от поездки, Бонхэм должен был все делать сам, он запустил мотор и одной рукой вертел штурвал, а в другой держал огромный бутерброд с ветчиной. Лаки отвела взгляд от Палисадоуз и снова посмотрела на него.

— Даже ныряние и Бонхэм не стоят того, — сказала она.

Грант взял ее ладонь в руки.

— Конечно, не стоит. Ничто того не стоит.

— Я не могу теперь отвечать за все, что было до встречи с тобой, — не требуя ответа, сказала Лаки.

— И это я знаю, — ответил он.

— Не хочешь поесть?

— Через минутку. Устал немного.

— Я принесу тебе сандвич и пиво, — сказала она.

— О'кей.

В отеле он рассказал ей о спасательных работах, что следовало бы сделать раньше, о двенадцати бронзовых пушках, и о том, что он хочет участвовать в этом.

— И тогда мы все закончим. Мы вернемся на север, в Нью-Йорк. Если только они не приготовят к тому времени первое плавание на шхуне.

Они только что занимались любовью, и он лег на нее, чтобы дать ей, возможно, наилучший оргазм, которого он когда-либо добивался. Они лежали бок о бок, поперек покрытых простынями сдвинутых двойных кроватей.

— И мы можем жить у Эвелин де Блистейн и одним выстрелом убить двух зайцев, — сказал он.

— Но эта… эта «спасательная операция» — главная причина, по которой мы туда едем? — спросила она.

— Ну, скажем, одна из главных. Этот парень, Хит, снова сегодня остановил меня — прицепился ко мне, как…

А Бредфорд Хит это и сделал. Он остановил его на террасе, когда они возвращались с пикника-ныряния, и был особенно противен, даже для Хита.

— А, привет, Грант, — так это началось. И он встал прямо перед Грантом, так что тот вынужден был остановиться. — Ну, полагаю, похоже, что ваша старшая приятельница не будет говорить. И полагаю, я не могу добиться правды от вас, не так ли? — Он гадко улыбнулся.

Этого уже нельзя было переварить.

— Мистер Хит, почему я должен говорить вам правду? — улыбнулся он. — Почему я должен говорить вам правду о чем-либо? Если вы хотите понять мою жизнь, читайте мои пьесы. Там все есть. А теперь — извините. — Он обошел Хита. — На самом же деле, — выстрелил он напоследок, — моя жена и я, мы собираемся нанести визит графине и миссис Эбернати через несколько дней.

— Конечно же, нас не слишком затруднит маленькая манифестация дружбы, — говорил он Лаки, рассказав о встрече с Хитом. — И думаю, с Кэрол будет все в порядке. Ей же выгоднее. — Затем он усомнился. Был ли настоящей причиной Бредфорд Хит? Должны ли они ехать только из-за Бредфорда Хита? Или был другой, более глубокий мотив, тянущий его обратно? Может, подсознательное желание раскрыть карты? Может быть, — Ты так не думаешь? — спросил он.

— Ладно, — спокойно сказала она. — Если ты так считаешь. Я знаю, что вполне смогу управиться с этой дерьмовой матерью. — Она помолчала. — Чего я по-настоящему хочу, это иметь возможность любить тебя. — Она улыбнулась, а потом слегка вспыхнула. — Любить тебя, помогать тебе делать то, что ты хочешь, может, то, что должен делать. — И добавила: — Ты сегодня был великолепен, правда…

Грант положил ладонь ей на грудь.

— Знаешь, — медленно произнес он, — у меня возник замысел новой пьесы. Но я сам его еще не понимаю до конца.

— О чем?

— О подводном плавании. С маской, а не с прочей дрянью. — Он пожал плечами. — Расскажу подробней, когда сам лучше пойму. — Он помолчал и добавил: — Конечно, есть дюжина других замыслов. Это — лишь один из кучи.