Нечестивый Консульт

Глава шестнадцатая Инку-Холойнас

Ранняя осень, 20 год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат.

Катаклизм — золотой и ошеломляющий.

Бренчание и стук падающих обломков превратились в шипение песчаного ливня.

Потрясённая тишина…

По террасам Забытья, вдоль скалящихся золотыми клыками стен и на выступающих над ними высотах воины Кругораспятия, кашляя, поднимались на ноги, и, щурясь, вглядывались в последствия катастрофы. Склонённый Рог, словно бедренная кость лежал поперёк равнины Шигогли вереницей разобщённых цилиндров, частью смявшихся, а частью удивительным образом совершенно невредимых и разделённых огромными обручами — лишённые оболочки секции, которые, даже теперь, невзирая на случившееся с ними бедствие, размером превосходили высоту гор Окклюзии. Дохлые шранки окружали руины чудовищным клубком спутанных тел, образуя громадную кайму, совершенно лишённую цвета из-за осевшей пыли.

Постепенно приходило понимание.

Крики триумфа прокатились по высотам Голготтерата, в какой-то миг слившись в единый, гремящий рёв. Все как один, мужи Ордалии обратили взоры к своему Наисвятейшему Аспект-Императору, стоявшему на площадке Копьеносца там — в вышине. Голоса их дрожали сразу и от неверия в случившееся и от обожания. Ответствуя им, овеваемый ветром Анасуримбор Келлхус воздел над головой сверкающие хитросплетения Копья.

Исполнившись преклонения, мужи Ордалии ликующе взвыли и зарыдали.

И тут многие из них, задохнувшись от непонимания, увидели камень, летящий вниз вдоль всей протяжённости Высокого Рога. Святой Аспект-Император взглянул вверх…

С шумом и треском столкнувшись с незримыми сферами Оберегов, гранитный булыжник раскололся, разлетевшись увядающим соцветьем обломков. Воины Кругораспятия закричали: некоторые, увидев инхоройский ужас, стремительно падающий с небес, а затем, будто воробей, упорхнувший куда-то; некоторые, увидев, как Аспект-Император отвесно, словно выскользнувшая из срезанного кошелька монета, упал с площадки лишь для того, чтобы раствориться в небытии колдовского света; а некоторые, увидев, как низверглось в пустоту Копьё, потянувшее за собою верёвку, прикреплённую к какому-то металлическому сундуку…

Бормочущий шум пронёсся над огромным блюдом Шигогли — злобный, неразборчивый ропот. Воины Кругораспятия обратили взоры к забитым мерзкими толпами лигам окружающих Голготтерат пустошей — к сим бледным и алчущим миллионам. Звук, подобный стучанью зубов, взвился до самых небес — словно мириады змей, загромыхали вдруг своими погремушками. А затем вновь раздалось безумное завывание — похоть, скрученная воедино с ненавистью и голодной яростью и изливающаяся вовне заунывным кошачьим концертом…

Лорды Ордалии изо всех сил ревели, раздавая приказы.

Изломанный силуэт Голготтерата проступал перед троицей немощных беглецов.

— Поднимайтесь… — прохрипел старый волшебник, с присвистом дыша и размазывая слюну по ладоням и коленям — впрочем, также как и остальные. Из-за болезненного звона в ушах он едва слышал собственный голос. — Поднимайтесь! Скорее!

На него опустилась тень. Взглянув вверх, он увидел Мимару, загораживающую своим телом окуренный пылью солнечный диск и протягивающую ему руку. Эсменет уже заставила себя подняться на ноги, лицо её было пустым и белым как мел. Старый волшебник схватил беременную девушку за запястье.

Троица беглецов стояла, глядя как дали постепенно освобождаются от пыли.

— Нам необходимо двигаться дальше… — пробормотал Ахкеймион.

Никто из них даже не шевельнулся.

— А это вообще возможно? — безучастно произнесла Эсменет.

Ахкеймиону не хватило дыхания, чтобы ответить. Ему едва хватало дыхания, чтобы смотреть и постигать…

В своё время Айенсис удивительно точно подметил, что душа способна всё, что угодно, сделать символом для чего-то совершено иного — что все человеческие знаки произвольны. Даже если речь идёт о колдовстве, утверждал он, важны лишь смыслы — значения. Но некоторые символы, как было известно Ахкеймиону, неотличимы от их значения. Некоторые символы властвуют над тобой, другие же к чему-то побуждают — и не в силу своего значения, а в силу своего совершенства.

Меч — один из таких символов. Также как и щит, или же Кругораспятие…

Пыль, подобно песку, брошенному в колыхающиеся воды, оседала, открывая взору детали и предметы, кажущиеся голыми из-за контраста между сверкающим на их поверхностях солнцем и сумрачностью воздвигающейся позади них Пелены. Голготтерат лежал перед ними, словно череп какого-то чудовищно громадного зверя, наполовину занесённый песком — так, что наружу торчал лишь его огромный рог…

Один Рог.

Адепты Завета много из чего творили себе идолов, ибо дело их всегда было отчаянным, а люди отчаявшиеся всегда стремятся связать свои надежды с чем-то более осязаемым. Но Рога Голготтерата были единственным идолом, пред ликом которого они постоянно молились. Ибо он всегда был там — тень, павшая на изгиб целого мира, зримая краешком каждого взгляда и терзающая всякий пристальный взор вне зависимости от того, был ли он брошен по поводу тривиальному или же эпическому, память об ужасе ставшая ужасом — зловещий монумент самому себе.

Символ кошмара, сам бывший воплощённым кошмаром — чистым и абсолютным.

И ныне сей идол был сокрушён…

Это зрелище отняло у него дыхание. Расколовшийся на куски, размером с горы, Склонённый Рог, лежал на равнине цепочкой бочкообразных руин, сияя золотом в солнечном свете, подобно кучке выброшенных в грязь и растоптанных церемониальных повязок. Глаза его жгло и кололо — дождь из песка. Он почувствовал приступ головокружения, заставивший его пошатнуться — странное побуждение как-то подправить открывавшийся ему вид, изменив положение тела — словно наклон головы или некоторый подъём каким-то образом могли помочь вернуть оба Рога.

Эсменет, поддерживая в нём остатки решимости, сжала его руку. Мимара успокаивающе гладила его по плечу и спине.

Он не мог дышать! Отчего? Он подумал о способе, которым короли-боги Умерау казнили преступников, надевая им на грудь бронзовые обручи, а затем постепенно сдавливая их всё туже, и услышал лишённые слёз рыдания какого-то старика.

— Мы, — начал он лишь для того, чтобы ощутить себя так, словно младенческая ручонка схватила и сжала его голосовые связки.

Как бы отчаянно он ни моргал — песок всё равно колол ему глаза.

Мимара вскрикнула и скорчилась, обхватив свой огромный живот. Он услышал рёв тысяч и тысяч человеческих глоток — Великая Ордалия ликующе завывала.

— Идём! — сказала Эсменет прямо ему в ухо, сострадание в её голосе соперничало с тревогой. — Нам необходимо двигаться дальше!

Но было уже слишком поздно.

Не только шранков настигла смерть в ходе этого циклопического катаклизма. Никто из шайгекцев и адептов Имперского Сайка, увязших в сражении на южных бастионах Голготтерата, ничего не знал о Копье и той суматохе, что оно вызвало на террасах Забытья. Громада Склонённого Рога, подобно горной вершине, нависала над ними, заслоняя весь обзор. Лишь когда Святой Аспект-Император начал использовать древний инхоройский артефакт, они оторвались от ужасающего зрелища надвигающейся Орды, обратив взоры вверх — к грохоту и треску, вызванному перераспределением простершихся над ними невероятных напряжений и масс. Генерал Раш Сорпет вместе с великим магистром Темусом Энхору находились на верхней площадке девятой башни, изо всей сил стараясь перекричать постоянно усиливающийся вой Орды. Они одновременно обернулись и сощурились, ибо высоко стоявшее солнце внезапно вспыхнуло на краю необъятного чрева Склонённого Рога. Им почудилось, будто сама земля вдруг взлетела прямо к нему — настолько громадным было сооружение. Дряхлый великий магистр спешно выкрикнул какой-то Оберег, но пользы от него было ничуть не больше, нежели от вскинутых в защитном жесте рук генерала. Золотая поверхность обрушилась на них, замуровав всю жизнь и весь свет в нескончаемом мраке.

Когда Склонённый Рог ударил в само основание Мира, великий магистр Уссилиар был поглощён жесточайшей схваткой в чреве пятой башни. Стены повело. Пыль и обломки посыпались с потолка. Несмотря на то, что шрайские рыцари стояли, упираясь плечами в щиты, они, тем не менее, оказались сбиты с ног. По капризу Шлюхи, уршранки быстрее оправились от удара, и к тому времени, когда воины в достаточной мере опомнились и вновь явили свою свирепость, успели учинить в рядах людей ужасающую резню. Шранчий вождь, ростом почти с человека, пускающий слюни и обвитый прикованными к его грубому хауберку железными цепями, яростно атаковал потерявшего равновесие Уссилиара, и до того как грозный магистр, наконец, снёс мерзости голову, сумел пустить ему кровь из бедра.

— На стены! — скомандовал он рыцарям, помогшим ему подняться на ноги после схватки и теперь поддерживающим его.

Не выказывая ни малейшего страха, он поднялся по лестнице навстречу пробивающемуся сквозь завесу пыли дневному свету. Огромный цилиндр Рога, возвышаясь над раскрошёнными стенами, возлежал своим чревом на Струпе и чередою разбросанных, сияющих золотом вершин тянулся через блюдо Шигогли. Один из рыцарей его свиты вдруг вскрикнул, увидев скорчившуюся в юго-восточном углу боевой площадки обнажённую молодую женщину, продолжающую дышать, несмотря на изъязвляющие её кожу ужасные ожоги. Недоумевая, люди сгрудились подле неё. Лорд Урсилиар первым упал на колени.

— Принцесса, — осмелившись дотронуться до её плеча, позвал он, — экзальт-магос…

Анасуримбор Серва схватила великого магистра шрайских рыцарей за запястье, а затем, словно подброшенная чьими-то руками, встала. Она взглянула на взметающиеся ввысь золотые изгибы, а затем перевела взор на терзаемые неисчислимыми белокожими мерзостями дали. Неверие сменилось непоколебимой убеждённостью, и шрайские рыцари пали на колени, прижав лица к каменной кладке. Сердца людей в равной мере полнились и ужасом и изумлением, ибо она была облачена в одни лишь страдания. Её когда-то роскошные волосы сгорели до корней, превратившись в подобие опалённого пуха. Её правая рука была до кончиков пальцев изъязвлена ожогами. Оставшиеся нетронутыми пламенем участки её некогда по-орлиному совершенного лица образовывали пятно в форме руки вокруг её глаз и носа. Всё остальное, включая лоб, щёки и рот покрывали лоскуты растрескавшейся и обожжённой кожи. Лишь её ноги да покрытое волосами проклятье её женственности не пострадали.

— Лорд Уссилиар, — сказала она, голос её каким-то таинственным образом оказался неподвластным возрастающему шуму Орды. — Поставьте в строй всех, кто ещё дышит. Оставьте стены на раненых… Остальные же пусть защищают проломы. Удостоверьтесь, что никто не сможет проникнуть внутрь по развалинам Рога!

С кошачьей грацией она вспрыгнула на парапет.

— Скорее! — с внезапным гневом рявкнула она. — Пока ваш голос ещё слышен!

А затем её глаза и сожжённый рот вспыхнули сверкающим светом, и экзальт-магос Великой Ордалии шагнула в небо.

В момент Падения Склонённого Рога Немукус Миршоа и его родичи-кишъяти с боем прокладывали себе путь глубоко в недрах Высокой Суоль. Они пробивались через разгромленные коридоры, очищая от врагов вонючие кладовые и длинные бараки, забитые всяким мусором и отбросами. Все до единого они хрипели от напряжения и содрогались от ярости, иззубривая во мраке свои мечи о чёрные железные тесаки. Люди ничего не знали о том, что происходит снаружи, ибо погружённые во тьму залы были переполнены уршранками, свирепость которых с каждым локтем Суоль, уступленным ими людям, всё возрастала. У схватки не было чётко выраженного фронта. Разгром, вызванный первоначальной атакой сифрангов, ещё сильнее усложнил без того лабиринтоподобную планировку внутренних помещений крепости, соединив между собой этажи, за счёт обвалившихся потоков и перекрытий, и спутал друг с другом проходы и коридоры, обрушив стены. Более того, им довелось столкнуться с уршранками иной породы — ростом почти с человека, гораздо менее склонным к проявлениям бешеной ярости и полагающимся скорее на выучку и мрачную решимость. Сё были ужасные инверси, уршранки-гвардейцы, вооруженные мечами, похищенными из склепов и реликвариев Иштеребинта, облачённые в железные хауберки и несущие щиты с золочёным изображением горящего сверху вниз пламени. Всё больше и больше сынов Айнона сходились в бою с врагами столь же опасными, как и они сами — и даже более смертоносными, учитывая присущую уршранкам выносливость. То, что ранее представляло собой уверенное продвижение вперёд, превратилось в губительное топтание на месте. Урдусу Марсалес, некогда страдавший ожирением палатин Кутапилета, известный своим умением биться громадной, тяжёлой палицей, пал от руки уршранка, вооружённого зачарованным кунуройским клинком — знаменитым Питирилем, разрубившим его щит с такой же лёгкостью, словно он был сделан из бумаги. Гринар Халикимм, Священный Свежеватель, знаменитый чемпион шранчьих ям, родом из касты торговцев, также был зарублен древней колдовской реликвией времён куну-инхоройских войн, известной как Исирамулис — старейший из шести мечей-испепелителей, выкованных, как считается, самим Эмилидисом.

Смерть закружилась вихрем.

Высокая Суоль, превратившись в бойню, наполнилась криками. Наступающими и давящими сзади массами соплеменников воинов неумолимо влекло вперёд — к чавкающей линии столкновения, где они щека к бороде сталкивались с уршранками, кололи их кинжалами, схватывались врукопашную, убивали их и погибали сами. Миршоа и его родичи, по-прежнему оставаясь впереди, обнаружили, что сражаются на дне колодца, образовавшегося при обрушении сразу пяти этажей крепости. Схватки различной степени напряжённости разворачивались над их головами на каждом из открытых взору уровней, и кишъяти, походившим на упырей из-за размазанной по их лицам белой краски, приходилось терпеть непрерывных дождь метательных снарядов. Из-за брошенного сверху кирпича Миршоа, утративший и шлем, и равновесие, потерял правое ухо, отрубленное капитаном инверси. Юноша погиб бы, если бы ещё один кирпич не рухнул прямо на существо в тот самый миг, когда оно ринулось к нему, чтобы убить.

А затем пол вдруг ударил в подошвы сапог.

Инку Холойнас накренился — такова была масса Склонённого Рога. Мертвецы подскочили. Живые упали. С потолка, круша стены, посыпались целые пласты каменной кладки. Не успели Миршоа с братьями подняться на ноги, как очередной толчок — это Склонённый Рог рухнул на равнину Шигогли — вновь бросил их на пол. Крышка колодца обрушилась водопадом смертоносных обломков, без разбора убивающих всех, кому не посчастливилось оказаться у них на пути. Внутрь просочился тусклый солнечный свет. Воины Кругораспятия испуганно вопили и с ужасом ждали новых бедствий. Но облачённые в чёрные доспехи инверси видели лишь смешавших ряды людей, оказавшихся в сладостной уязвимости, и с похотью, умащённой ненавистью, они устремились на поражённых страхом сынов Айнона…

Крики и бряцанье оружия, отражаясь эхом от уцелевших стен, наполнили руины Суоль.

Миршоа и его родичи внезапно обнаружили, что теперь сражаются ради спасения собственных жизней. В то время как на террасах Забытья их братья издавали ликующий рёв, сыны Верхнего Айнона, теснимые вдоль коридоров и залов Высокой Суоль, были вынуждены с боем отступать.

Но их не оставили без поддержки. Апперенс Саккарис великий магистр Завета осознал важность захвата Внутренних Врат. Как раз в тот миг, когда айнонцы дрогнули под напором ярости и волшебного оружия инверси, первый из Наследников Сесватхи ступил внутрь через осиянный солнцем пролом, и, вознося колдовскую песнь, начал спускаться по колодцу, сея вокруг себя разрушение и смерть. Пятеро адептов погибли, поражённые хорами. Один из них, до самых костей превратившийся в соль, рухнул на дно колодца, едва не зашибив Миршоа. Но в каждый миг своего спуска к основанию цитадели колдуны терзали и бичевали открытые их ярости помещения Суоль хитросплетениями гностического света, и, добравшись, наконец, до самого нижнего этажа, обрушили свои ужасающие Абстракции на гвардейцев-уршранков.

— Отмщение! — взвыл Миршоа своим родичам, коих теперь оставалось лишь несколько десятков. Инверси отпрянули от его пляшущего клинка, а затем и вовсе бросились прочь, визжа и стеная, когда тот настигал их. Разразилась свирепая бойня, и среди убитых Миршоа уршранков оказалась мерзкая тварь, ранее сразившая Халикимму и многих других его соотечественников…

И таким образом юноша завладел мечом, звавшимся Исирамулис — Гибельный Горн. Пятеро адептов вместе с Миршоа и его родичами ринулись следом за уршранками, углубляясь в сумрак широкого прохода, словно бы предназначенного для процессий и уже усыпанного множеством обгоревших и разорванных на части мертвецов. Юные воины мчались вперёд, торжествуя и радостно крича: «Суоль пала! Крепость наша!». Но их ликование почти немедленно растворилось в небытии. Внезапно, горловина прохода перед ними вспыхнула скользнувшими по грубой кладке стен колдовскими всполохами, а затем пять точек сверхъестественного сияния, за которыми они следовали, вдруг стали четырьмя. Оставшиеся в живых сыны Кишъята остановились, с опаской вглядываясь в темноту. Миршоа сумел разглядеть нечто вроде надетого на слоновью тушу нимилевого хауберка и белую ногу, размером превышающую человеческий рост…

Четыре огонька стали тремя.

Теперь уже адепты Завета устремились в их сторону, спасаясь от того — чем бы оно ни было — что погасило свет двух их собратьев.

— Бегитеее! — подстегнул криком один из колдунов своих мирских товарищей.

Почти все повиновались, ибо там, где чародей спасается бегством, только дурак посмеет пренебречь опасностью.

Миршоа, однако, остался.

В остаточном сиянии, исходящем от убегающих колдунов, он едва мог видеть хоть что-то, но ему оказалось достаточно лишь возжелать света… и Исирамулис, внезапно вспыхнув, засверкал, вырывая из-под покрова тьмы нечеловеческого противника Миршоа и являя взору юного айнонца все его кошмарные особенности…

Перед ним воздвигался нелюдь-эрратик, ростом, по меньшей мере, на два локтя выше башрага, облачённый в чудовищные доспехи из мерцающего нимиля, несущий на голове шлем размером с котёл сукновала, и обладающий руками, способными баюкать взрослого человека, словно младенца. Своей неожиданной вспышкой Испепелитель ослепил гиганта, позволив Миршоа легко уйти от удара обрушивающейся на него кузнечной наковальни — палицы эрратика. Закружившись в пируэте, юноша выждал момент, когда вес тяжёлого оружия ишроя заставил того слегка пошатнуться, а затем ринувшись к громадной фигуре, погрузил свой клинок в монструозное лицо нелюдя. Острие меча, пройдя сквозь скулу, вышло из глазницы врага. Инерция движения гиганта протащила ошеломленного Миршоа вперёд, вырвав Головню из его руки.

Миршоа заставил себя подняться на ноги и вгляделся в кромешную тьму. Сделав шаг, он споткнулся о лежащий на выщербленных каменных плитах Испепелитель. При его прикосновении по всей длине клинка пробежали отблески яркого пламени. Удерживая меч перед собой, словно факел, он в одиночестве продолжил свой путь по заваленному трупами коридору, двигаясь в направлении Внутренних Врат.

В отличие от труса Ликаро, Маловеби не был человеком, совершенно чуждым битве. Он умел читать её судорожные ритмы, и знал то, как легко во время боя благодушие переходит в панику, как вспышки насилия сменяются периодами затишья, во время которых стороны зализывают раны, и как затем всё возвращается на круги своя. «Пьяным батюшкой» — метко называл сражение Мемгова, учитывая весь тот поток мелких капризов, наказаний или даров, которые оно являет совершенно случайным образом.

Но это…

Он лепетал бы от ужаса, словно идиот, если бы происходящее не представлялось настолько абсурдным. Он давно бы опорожнил кишечник, если бы тот у него оставался.

Только что он наблюдал за тем, как один из Рогов Голготтерата медленно, словно бы двигаясь сквозь воду, рушится на равнину, в катастрофическом катаклизме разваливаясь на куски и давя целые лиги толпящихся там шранков. А в следующий миг он уже болтался на бедре Анасуримбора, взмывая вверх после резкого падения. Скалистая поверхность земли кружилась перед его не способными сфокусироваться глазами — возносящаяся смерть…

Лишь для того, чтобы тут же обнаружить себя низвергающимся, казалось, с самого небесного свода — с такой высоты, что с неё можно было разглядеть всю Окклюзию целиком…

Он падал, будучи совершенно беспомощным, а голова, что являлась его вместилищем, раскачиваясь, плыла по небу. Он заметил второго декапитанта, разглядел его чешуйчатые щёки, железные рога, выступающие из путаницы чёрных волос, и ярко-жёлтые глаза, по которым также невозможно было сказать принадлежат ли они существу мёртвому или живому, как и по его собственным. А потом он увидел Аспект-Императора — его уложенную и заплетённую бороду и его рот, пылающий словно топка. Выражение лица Келлхуса было абсолютно безмятежным.

Он падал и падал, до тех пор пока не почувствовал себя чем-то вроде плывущего но небу мыльного пузыря — душой, удерживаемой единственным проклятым волоском…

Лишь для того, чтобы внезапно ощутить, как, яростно дёрнувшись, он прекратил своё падение. Открывающийся ему вид подрагивал и вращался, в то время как они со вторым декапитантом подскакивали на поясе Аспект-Императора, словно привязанные к его талии побрякушки. Взору его теперь открывалась одна лишь охряная хмарь Пелены.

Крутанувшись, из-за внезапного разворота своего похитителя, он оказался вдруг ослеплённым геометрическими устроениями Гнозиса — сверкающими, будто лучи полуденного солнца росчерками, описывающими идеальные дуги и ровные линии.

Словно бы пробившись сквозь этот сияющий каскад, перед его взором на миг мелькнула крылатая тень…

Затем они снова падали с какой-то невероятной высоты, а Пелена расплывалась по телу Мира, словно болезненное пятно…

Лишь для того, чтобы, проскочив сквозь ещё один невозможный предел, вновь уткнуться в завесу из охры и извести, на сей раз оказавшись прямо над крылатым чудовищем — существом с кожей, подобной плавающему в толще воды плевку…

Инхорой…с ужасом осознал Маловеби.

И Анасуримбор охотится за ним.

С тех пор как колдун Мбимаю обнаружил свою душу пленённой, ему доводилось обитать среди нескончаемого карнавала легенд, но, однако же, ни одна другая из них не смогла заставить его оцепенеть так, как эта…

Более не оставалось никаких сомнений в намерениях Анасуримбора Келлхуса.

Чуждая тварь парила над кишащими толпами, поднимаясь или опускаясь с каждым взмахом иззубренных крыльев. Её взгляд с тревожной напряжённостью метался из стороны в сторону, однако лишь Напев Аспект-Императора дал знать отвратительному существу об их присутствии. Вокруг стоял такой рёв, что только колдовские слова — изречения, скользящие где-то вовне Реальности, могли быть услышаны. Тварь перевернулась, точно дёрнутая за проволоку и Маловеби сперва показалось, будто она слепа, ибо глазницы на громадном, продолговатом черепе были затянуты белой, бескровной плотью. Затем он увидел мерзкое лицо, проступающее прямо в пасти этого черепа, и блеск чёрных глаз, внезапно воссиявших семантическими интенциями…

Возможно, создание намеревалось нанести удар, или же просто хотело укрепить свои Обереги — Маловеби не дано было этого узнать. В этот день он очень мало понимал, что за колдовство ему доводится свидетельствовать. В любом случае тварь опоздала. Явившиеся из эфира сверкающие бело-голубые нити по дуге ринулись к существу, вращаясь вокруг незримых осей и обвивая гностические Обереги инхороя спиралями всё возрастающей и возрастающей сложности, постепенно формирующими вокруг него сияющую сферу. Поражённый Маловеби увидел, что инхорой начал вращаться…

Казалось, будто само пространство оказалось обезглавлено, превратившись в нарост пустоты — в нечто такое, что Аспект-Император мог по своему соизволению вращать будто волчок — и за счёт этого повергнуть своего противника, не пробивая ни одного из его Оберегов.

Вращение ускорялось, повороты постепенно становились неистовым вихрем, пока инхорой, наконец, не превратился не более чем в размытое пятно внутри сферы пульсирующего, сетчатого света, а его конечности и крылья не оказались распростёртыми по сторонам и вывернутыми из суставов в мрачной пародии на Кругораспятие.

Анасуримбор подошёл к этому жуткому зрелищу, а затем, чудесным образом, шагнул внутрь, разрушая сферу, словно бы замораживая размытые очертания и фиксируя инхороя в гротескной неподвижности…

А затем Аспект-Император швырнул бесчувственное тело на золотую площадку у себя под ногами.

Всё сущее, казалось, было блистающим золотом — парящими полированными плоскостями, отражающими солнечный свет. Мгновением спустя Маловеби со всей ясностью понял, где они находятся.

Нет…

Пелена поглотила Высокий Рог.

Сиксвару Марагул, умерийский книжник времён Ранней Древности из Школы Сохонк дал им это имя, исказив название, услышанное от наставников-сику — Оскал. Ужасающие Внутренние Врата, земной порог Инку-Холойнаса.

Миршоа, привлечённый исходящими от его меча отблесками света, скользящими по тому, что оказалось золотой шкурой Ковчега, вошёл в огромный зал. Глубокая пропасть примерно пятидесяти локтей шириной отделяла Инку-Холойнас от выложенного грубо обтёсанными булыжниками пола Суоль. Он остановился перед мостом — чёрный камень поверх сияющей неземным золотом балки — не решаясь ступить на него, чем спас свою жизнь от разящего возмездия вложенных, словно свёрнутые пружины, внутрь полотна смертоносных Оберегов.

Неземной металл Ковчега уходил вниз и устремлялся вверх далеко за пределы отблесков света. Но если всюду золотая оболочка следовала гладким, как юная кожа, изгибам — здесь она была выгнута и пробита. Вертикальная прореха, высотой с башню Багряных Шпилей под углом рассекала корпус Ковчега. Кладка из чёрных каменных глыб — столь же циклопических, как всюду в Голготтерате — целиком закрывала дыру, образуя грубую, в сравнении с неувядающе-вечной полировкой оболочки, поверхность.

Внутренние Врата воздвигались в центре каменной кладки.

Отверстые.

Исходящая изнутри вонь была почти осязаемой — столь резкой, столь чуждой, настолько гнилостной, что, казалось, так может пахнуть разве что его желудок. Прикрыв рот, Миршоа кашлянул, всматриваясь в чёрный как смоль зев Внутренних Врат. Ликование, точно кровь, вытекло из него, сменившись ужасом. Решимость юношей — вещь переменчивая и абстрактная из-за недостатка у них по-настоящему сурового опыта, и потому она эфемерна, как всякая прихоть или причуда. Он бросился на штурм Высокой Суоль…но ради чего? Чтобы воодушевить своих братьев. Выполнить священный долг. Спасти свою погрязшую в злодействах душу…

И да — чтобы быть первым.

Первым бросить взгляд на Внутренние Врата.

Первым ворваться в Ковчег.

Возможные последствия не беспокоили его, поскольку он, подобно многим юношам, инстинктивно понимал, что совершённые поступки зачастую безвозвратны, и знал, что просто делать что-либо — хоть что-то — бывает достаточно, дабы избавить человека от трусости и превратить славу и мужество в его единственных спутников.

Но теперь он пребывал в замешательстве…лишившийся щита и сжимающий волшебный меч, терзаемый страхом и нерешительностью.

Что ждёт его там — внутри Инку-Холойнаса? Какие искажения чувств и извращения разума?

Он подумал об омерзительных грехах, совершённых им под воздействием Мяса, о злодеяниях против человеческой благопристойности и божественных установлений. Он подумал о своём проклятии и, вздрогнув от чудовищного отвращения, сморгнул слёзы…

Перемещающийся, снующий туда-сюда скрип донёсся сквозь чёрный портал.

Знатный юноша едва не подпрыгнул. Но с гаснущей вспышкой тревоги к нему вернулась прежняя ярость, унёсшая прочь всякий страх.

— И они трясутся в своих жалких норах! — воскликнул он, цитируя из-за отсутствия собственных слов строки Священного Писания. — Ибо слышат, как под поступью Суждения стонут пласты самого Творения!

Он стоял, высоко воздев Исирамулис и всматриваясь в клубящуюся меж железных створок темноту…

Дыша…

Дивясь умерийским рунам, вырезанным на обрамляющих портал каменных глыбах.

Чудовищное рыло возникло из пустоты, за ним последовали челюсти, размером с лодки, и подобные сверкающим изумрудам глаза — бусины, сияющие из-под увенчанных рогами гребней, заменяющих зверю брови.

Враку.

Миршоа потрясённо застыл.

Блестящая, чёрная голова с беззвучной змеиной грацией поднялась выше, являя гриву из белых шипов, длинных, как копья, и питонью шею толщиной с туловище мастодонта. Чудовище взвилось до высоты корабельной мачты, а затем сделало стремительный выпад, откинув голову назад и издавая кошачье шипение. Пламя ринулось через мост, охватив перепуганного насмерть юношу.

Однако, стена огня прокатилась над и вокруг Миршоа, показавшись ему не более, чем тёплым ветерком. Юный кишъяти, крича от удивления и ужаса, стоял совершенно невредимый, хотя камень под его ногами треснул, защёлкав, словно суставы живого существа.

Громадный враку вновь воздвигся, всей своей статью высясь над мостом. Объявшая чудовище ярость окрасила багровой каймой обсидианово-чёрные щиты чешуи на его шее. Шипы поднялись над величавой короной, застучав, словно железные прутья. Обнажив зубы, с которых сочилась дымящаяся слюна, оно ухмыльнулось. Миршоа решил, что сейчас оно яростно взревёт, но вместо этого существо заговорило…

— Аунгаол паут мюварьеси…

Дворянин кишъяти, который едва мог поверить, что всё ещё жив, засмеялся словно подросток, оставшийся невредимым после грозящего верной смертью падения. Анагке благоволит к нему!

Он слышал крики родичей, разносящиеся гулким эхом по коридорам позади него.

— Сё добродетель! — проревел он Зверю. — Лишь нечестивцам суждено гореть в день сей!

Зловещий враку разглядывал его — стоящего с раскалённым Исирамулисом в руке — и постепенно всё выше и выше вздымался на фоне золотой оболочки Ковчега, становясь при этом столь огромным, что тело юноши, спасовав под тонкой скорлупой его бравады, затряслось, ибо там, где душа надеется — тело знает…

— Ибо они слышат, как под поступью Суждения! — воскликнул Миршоа с вызовом, исполненным неповиновения и готовых излиться слёз. — Как под поступью Суждения стонет…!

Оно нанесло удар словно кобра, в мановение ока обрушившись на Миршоа как молот и стиснув пасть на теле злополучного юноши — ибо лишь это он и видел перед самым концом. Помедлив не более сердцебиения, чего хватило, чтобы лодыжки и правое предплечье Миршоа шлёпнулись на булыжники, оно, так же быстро, как до этого и ударило, втянулось обратно в пустоту Внутренних Врат. И исчезло…

Скутула Чёрный.

Червь-Тиран. Крылатый Пожар. Ненасытный страж Оскаленной Пасти.

Хранитель Внутренних Врат.

У страдания есть собственные пути. Оно способно, скатав затаившуюся душу в крохотный шарик, заменить собою весь Мир. Или же, проколов пузырь и надорвав оболочку, может выплеснуть душу, как краску, прямиком на шипастый хребет Реальности.

— Бегите! — кричит старый волшебник.

Он обезумел от ужаса; Мимара же — нет.

— Сделай же что-нибудь! — визжит её мать, перекрикивая всё усиливающийся вой.

То, что должно принадлежать ей, теперь отвергает её, а то, что должно отвергать, ныне принадлежит ей. Империя её тела распалась, обвивая её непослушными конечностями, словно бунтующими провинциями. И в то же самое время всё вокруг — скалящиеся золотыми зубцами укрепления, вздымающиеся одна за другой ступени Забытья и даже чуждая чудовищность Воздетого Рога — жгутся и покалывают, словно являются продолжением её собственной кожи…пока ей не начинает казаться, будто она простирается ныне на всё Творение…

Мимара устремляющаяся от Мимары к Мимаре.

— Выбрось свои чёртовы безделушки! — рычит старик. — Дай мне возможность спасти нас!

Она видит на равнине скопища шранков, извивающихся словно личинки, снующие по земле-что-есть-мясо. Но взгляд её уносится прочь, скользя вдоль воспаряющего в небо уцелевшего Рога, нежно поблёскивающего в солнечном свете. Медленно, женственно и изящно она укутывается Пеленой, скрывая свою грациозную необъятность, ибо она по-прежнему остаётся той, кем была всегда — застенчивой шлюхой.

Как всегда, прекрасной на вид.

Она смотрит вниз на трёх отчаявшихся человечков, таких же маленьких как жучки, куда-то спешащие по полу храма.

Меньшая Мимара кричит, обхватывая свою горящую, судорожно сжимающуюся, визжащую утробу. Внутри неё пульсирует жизнь и потому её тело задыхается и бьётся в конвульсиях.

А Мимара большая беседует с Богом как Бог.

Маловеби наблюдал за тем, как Пелена поглощает пустоту, бывшую светом, принося зловонную тьму и хмарь. Окружающая их бездна исчезла, оставив лишь небольшую площадку, выступающую из простирающейся во всех направлениях бесконечной вертикальной плоскости. Облегчение, которое испытал Маловеби при упрощении геометрического буйства до простых и понятных линий, оказалось сведено на нет вспышкой ужаса. Они находились на Бдении — площадке, расположенной высоко на восточном фасе Воздетого Рога, и являющейся, как утверждали древние поэты, чем-то вроде открытой веранды Золотого Зала…

Сокровеннейшего святилища Нечестивого Консульта.

Во всяком случае, прямо перед ним виднелись запертые врата. В зеркальную золотую оболочку была вставлена грубая железная плита — достаточно высокая, чтобы крючья на крыльях инхороя могли свободно пройти в проём, и достаточно широкая для того, чтобы два человека могли встать в нём в ряд. С мирской точки зрения она представлялась достаточно скромной, однако же, в метафизическом отношении Маловеби, хоть и с некоторым трудом, увидел в ней нечто более монументальное. Метка портала словно бы кипела, указывая на могущественные Обереги — колдовство, вложенное в саму сущность железа и фрактальной паутиной расходящееся по изгибам Рога.

Скрючившаяся инхоройская мерзость без чувств лежала у ног Аспект-Императора, отвратные крылья были сложены, напоминая руки молящегося, чёрные вены пульсировали под по-медузьи прозрачной кожей, мембраны трепетали. Анасуримбор перешагнул через могучую фигуру и наступил правым сапогом на крылья твари. Маловеби болтался чересчур близко к бессознательному телу и даже не успел понять, что Аспект-Император вытащил меч, как вдруг оба крыла инхороя уже оказались отсечены.

Тварь с ужасным криком очнулась, оставив эмбриональную позу и выгнувшись мучительной дугой.

Аспект-Император сделал шаг назад за пределы досягаемости существа. Открывающаяся взору Маловеби мрачная перспектива подпрыгнула и замоталась из стороны в сторону, поочерёдно являя ему то пустоту, то взмывающие ввысь конструкции Рога. Мрак и безвестность оживили зеркальную полировку чередою мутных, размытых пятен. Инхорой корчился на площадке, суча ногами и разбавляя жутким воем доносящийся со всех сторон лай Орды. Постепенно тварь, казалось, начала оправляться и, наконец, поскуливающе дыша, поднялась и преклонила колени перед победителем. Лицо, вложенное в челюсти большего черепа, обратилось вверх — блестящее от слизи и попеременно искажаемое то скукой, то гримасой страдания…

Перед ними Ауранг, понял адепт Мбимаю, Военачальник Полчища, столь поносимый древними норсирайскими авторами Священных Саг.

— Я буду любить тебя… — выдохнуло оно.

И Маловеби узрел растущее очарование этого несчастного и жалкого лица, проступающее на нём обетование нежности. Стреноженная фигура существа, всего несколькими мгновениями ранее представлявшаяся отталкивающей из-за намёка на поразившую её бледную гниль, внезапно начала источать плотскую красоту и великолепие. То, что недавно было мерзкой слизью, стало маслянистым посулом вязкого, скользящего соединения. Маловеби заметил, как висящий член создания начал набухать, поднимаясь вдоль бедра…и это не казалось ему отталкивающим или же неприятным.

Во всяком случае, пойманный им взгляд инхороя наполнил его любопытством, одновременно представлявшим собою нечто вроде тягостного желания — невинной жажды знать, а также одарил головокружительной надеждой на освобождение…

— Открой Врата, — ответил Анасуримбор.

— Я буду преклоняться перед тобой! — ахнуло оно. Образы страстного проникновения и напротив — нанизывания промчались перед глазами его души.

— Открой Врата сейчас же или присоединишься к своей Орде — там, внизу.

Оно встало также прямо, как и его фаллос, и, воздвигнувшись над Аспект-Императором, усмехнулось, словно бы уступая своему нечеловеческому пылу и поддаваясь плотским желаниям. Даже не имея рук, Маловеби ощутил острое желание коснуться и сжать член создания, дабы удовлетворить его, столь непомерно проявившие себя, потребности.

А затем оно повернулось к Вратам, открыв взору адепта Мбимаю ужасающе выглядящие обрубки над своими плечами.

И тогда основа охватившего Маловеби непристойного безумия оказалась разбитой.

Он ощутил фантомное шевеление внутренностей — позывы к тошноте, наполнившие его отвращением. Существо околдовало его, понял он, вскрыв его душу, словно замок, при помощи каких-то распутных и гадких чар.

Маловеби призвал чуму на голову Ликаро и всех его родственников.

Чуждая мерзость провела когтями по железной преграде, опустив при этом свой продолговатый череп, дабы что-то пробормотать. Какое-то подобие смолы сочилось из обрубков на его спине, покрывая пятнами зад. Энергия запульсировала по всей гигантской системе магических Оберегов — эфирное сердцебиение.

Погружённый во мрак Мир завывал. Железный монолит беззвучно скользнул влево.

Врата отворились.

Высота Бдения была такова, что его невозможно было полностью лишить солнца. Свет сочился в прямоугольную пасть, открывая взору глубины, простирающиеся за каменным обрамлением — укутанные в сумрак скошенные золотые поверхности и более ничего.

Инку-Холойнас…

Ковчег Апокалипсиса!

Инхорой пал на одно колено, его непотребная жизнь вытекала из корней обрубленных крыльев. Лицо, притаившееся в огромной оскаленной пасти, отвернулось от тьмы, клубящейся в глотке разверстого портала.

— Спаси меня, Анасуримбор, — прохрипело оно сквозь слизь и шелест тростников, и я покажу тебе, как побороть…Смерть…и Проклятие…

— Побороть? — спросил в ответ Святой Аспект-Император. — Ты обрётший плоть кошмар Преисподней, ставший ужасом этого Мира. Ад давно поборол тебя — причём всеми возможными способами.

Щелчки, видимо представляющие собою нутряной смех. Молочно-серые мембраны заволокли глаза существа маслом и обсидианом.

— Ты будешь истекать кровью, — просипело чудовище, — такова будет тягость…и сила…

Маловеби не видел своего пленителя и потому не знал в точности, что произошло. Он лишь узрел, как окутанный Пеленой Мир вдруг дёрнулся куда-то, словно подвешенный на верёвке, Бдение и Рог заскакали перед его глазами, очутившись на самом краю поля зрения, а когда всё успокоилось, Святой Аспект-Император уже стоял на этих продуваемых всеми ветрами высотах совершенно один.

Он услышал затихающий визг, вопль чуждого существа, заглушаемый гораздо более могучим рёвом Орды.

Ауранга, древнего и зловещего Военачальника Полчища Мог-Фарау, более не было.

Только не так…

Хотя ему и пришла в голову эта мысль, Ахкеймион, тем не менее, понимал, что сё была именно та участь, которую Анагке уготовала им. Ибо вся его жизнь была ничем иным, как бесконечным преодолением.

Маршем смерти, что было угодно учинить Шлюхе.

Мимара, решил он, оказалась обманутой чудовищной необъятностью Голготтерата — какое ещё может быть объяснение? Рог целиком заслонял Небеса — невозможная громада. Златозубые стены были наполовину выше укреплений, окружавших Момемн. Она глянула на всё это, и, будучи несколько не в себе из-за тяжести своих материнских трудов, решила, что они находятся гораздо ближе к безопасному прибежищу Великой Ордалии, нежели они в действительности были — достаточно близко, чтобы успеть достичь ближайшей бреши до того, как с юга нахлынут шранчьи полчища.

Однако, в настоящий момент Пелена уже поглотила Высокий Рог, а первые шранки карабкались на развалины Коррунц, и ещё больше тварей — гораздо, гораздо больше — устремлялось следом. Настоящий потоп тощих мчался сквозь пустоши. Невероятные множества шранков, выглядящих более звероподобно, нежели ему когда-либо ранее доводилось видеть, казалось, вознамерились заполонить собою всё Пепелище без остатка.

Они, все втроём, продолжали бежать, несмотря на очевидную бессмысленность этих усилий. В боках у них кололо, одышка обжигала им глотки, а конечности онемели, будто холодная глина. Они более не слышали друг друга, не считая слов, выкрикнутых прямо в приложенные к уху ладони. И, бросая взгляд на Мимару, старый волшебник всякий раз испытывал ужас — то, как она брела, шатаясь под тяжестью своего огромного живота, то, как блестели от слёз её щёки, то, как от непрерывных мучений она морщила брови, а её рот постоянно округлялся от неслышимых криков.

И всё же они продолжали ковылять вперёд. Старый волшебник поражался её упрямству, граничащему с настоящим безумием! Анасуримбор Мимара, казалось, готова была с радостью швырнуть всех троих — или четверых? — беглецов прямо в пасть неизбежной смерти! Да она была готова скорее затащить его в Преисподние, нежели прислушаться к нему!

Тощие десятками тысяч уже заполнили полоску земли, лежащую между ними и Голготтератом. Пелена поглотила белый шип солнечного света, воздвигшись перед ними, словно бесконечно разбухающая череда фантомных скал — эфирные отроги высотой до самого неба, всё продолжающие и продолжающие расти до тех пор, пока Воздетый Рог превратился не более, чем в смутный силуэт, оставшийся единственным ориентиром. Избавленные от беспокоящего их яркого света, первые шранки тут же заметили их, и буквально через несколько мгновений, вся Орда целиком — или во всяком случае та её часть, что они могли видеть — ринулась прямо к ним.

— Упёртая девка! — крикнул Мимаре Ахкеймион. — Ты убила нас всех!

Но он и сам себя не слышал.

Эсменет рыдала, отвернув лицо от безумного зрелища, Ахкеймион же, напротив, застыл, будучи неспособным отвести от врагов взгляда — собачьи движения, бешено дёргающиеся бледные конечности, нескончаемая череда белых лиц, совершенная красота, изуродованная выражением полоумной похоти и неистовой ярости. Орда обрушилась на них. Каждая беснующаяся фигура напоминала нечто вроде мчащегося во время камнепада обломка — смертельно опасного и как сам по себе, и как часть монументального множества…

И, тем не менее, они по-прежнему ковыляли вперёд.

В самый водоворот.

Ахкеймион практически швырнул Мимару в руки Эсменет, возвысив голос в мистической песне ещё до того, как эти двое рухнули в пыль. Беснующиеся белесые тела тощих распластались по внешним пределам его зарождающихся Оберегов, а неудержимый вал надвигающихся сзади сородичей попросту расплющил тварей о его защиту. Скрежещущие зубы. Молотящие бёдра. Царапающие и кромсающие Обереги конечности и оружие. Благословенная императрица Трёх Морей сидела в пыли, обхватив ногами свою раздираемую муками дочь, и разражалась рыданиями при каждом взгляде на творящееся вокруг безумие.

Пелена охватила их.

За какие-то мгновения тощие полностью поглотили магическую полусферу, и они погрузились во мрак более непроглядный и ужасающий, нежели любой другой на их веку. Это нападение было несравнимо кошмарнее, чем то, что им довелось пережить в Куниюрии. Старый волшебник пел навзрыд, зная, что это всего лишь вопрос времени — когда его колдовская сила иссякнет или же кто-то из тощих, имеющих при себе хору, просто прорвётся к ним прямо сквозь Обереги. Семантический накал его заклинаний заливал всё вокруг — от мешанины шранчьих фаллосов до округлости мимариного живота — жутким, стирающим все различия светом. Он ударил Напевом по кишащим вокруг безумцам, сбросив их со своих Оберегов, словно намокшие листья. Он возжёг их плоть, превратив тварей в извивающиеся свечи. Он расчертил занятые ими пространства линиями гностического света, оставив лежать на земле расчленённые и подёргивающиеся тела. Но всё больше и больше существ, волнами вздымаясь над пузырящимися кипящим жиром и дымящимися трупами, бросались на его Обереги всё с той же бешеной яростью.

Эсменет опустила подбородок к мимариному плечу и теперь вместе с дочерью раскачивалась взад-вперёд, прижавшись щекою к её щеке. Слёзы прочертили дорожки в покрывающей их лица пыли, нарисовав возле глаз похожие на чёрные деревья узоры.

Не переставая петь, Друз Ахкеймион взглянул на них и увидел весь их ужас, притуплённый, как он понял, осознанием факта, что, в сущности, это не такая уж мерзкая вещь…

Умереть в объятиях тех, кого любишь.

Он прервал свой Напев и, упав на колени, заключил их в объятия. Мимара сжала его руку. Эсменет обхватила ладонями его седые щёки. Шранки, перепрыгивая через своих дымящихся сородичей, бросались на его Обереги, и каждая новая мерзкая фигура похищала очередной кусочек мутного света. Тьма объяла их. Ахкеймион уткнулся лицом в их волосы и закрыл глаза, с лёгкостью выдоха отпуская последние остатки сожаления и обиды, ещё остававшиеся в его душе… И глубоко вдохнув, вобрал в себя союз любви и смирения.

Плача от благодарности.

За Эсменет. За Мимару.

За то, что хотя бы эти двое верили…и прощали.

Я достаточно долго трудился.

Орда взвыла.

Явившийся свет был достаточно ярким, чтобы воссиять прямо сквозь закрытые веки. Он открыл глаза и, моргая, прикрылся ладонью от ослепительного блеска. Сощурившись, он увидел её, парящую среди колышущейся хмари Пелены — девушку, одетую лишь в пузыри от ожогов и изъязвлённую кожу; девушку, возносящую гностические Напевы, непохожие ни на один из известных ему. Его облепленные тварями Обереги оказались очищены, а впереди простиралась широкая полоса, свободная от бесноватого буйства — нечто вроде призрачной дороги, проложенной прямо среди выпуклых луковичных торсов и торчащих конечностей.

— Бегите! — прогремел её голос через всё Сущее.

Кричать, когда ты что-то видишь — то же самое, что бить дубиной, когда ты что-либо делаешь — просто иной способ действовать. Днями напролёт он болтался на поясе Аспект-Императора, и хотя его бессилие для бытия столь насыщенного было совершенно невероятным, Маловеби, тем не менее, не мог не кричать. Он неоднократно восставал против бескомпромиссной и неумолимой манеры действий Анасуримбора — но никогда ранее не противоречил ему столь яростно, как сейчас, на площадке Бдения.

Это наживка! — вопил он в безмолвии своего плена. — Консульт заманивает тебя!

Ауранг был мёртв, а Врата распахнуты.

Ликаро непременно заплатит за это.

Аспект-Император задержался на краю платформы, выпевая колдовские устроения, которые колдун Мбимаю оказался неспособным постичь, предположив, однако, что это были Метагностические Обереги.

Ты уже победил в этом Споре, Анасуримбор!

Хотя Маловеби и знал, что не обладает телом, некая часть его души вновь отказалась соглашаться с этим знанием. Даже сейчас эта часть пинала и царапала заключающее его в себе небытие.

Я знаю — ты слышишь меня! К чему ещё таскать меня на бедре?!

Казалось, сама пустота теперь мечется вокруг них — провалы и высоты затерялись в безвестности Пелены. Обгоревшая шкура Рога поблёскивала сквозь дымку, кажущаяся для брошенного вдаль взгляда воистину бесконечной — простирающейся на всю сумму Творения.

Аспект-Император шагнул к порогу. Казалось, что они сейчас смотрят во чрево какой-то ямы, а не в коридор — в какие-то гораздо более проникновенные и ужасающие глубины.

Нееет! — взвыл Маловеби. — Это же глупо! И ты сам понимаешь насколько!

Зеркально-чёрный, словно обсидиановый пол простирался во мраке. Стены на протяжении первых нескольких локтей были сложены из прямоугольных каменных блоков. Они взметались ввысь, поддерживая каменные перемычки — также прямоугольные. Но далее внутреннее пространство становилось золотым и на три четверти развёрнутым — с переборками, выступающими под острыми и тупыми углами, с полом, являющимся подобием внутреннего бортового ската опрокинувшегося судна.

Ты бросаешь счётные палочки, на сам Апокалипсис! На конец всего!

И тогда случилось невозможное — Анасуримбор положил ладонь и пальцы на щёку декапитанта. Пленённый адепт едва чувствовал это прикосновение, но сумел ощутить его, ибо оно по-прежнему вызывало у него приступы ужаса и тоски.

— Не тревожься, Извази, — сказал Святой Аспект-Император — сказал ему, — Я — гораздо большая тайна.

Нечто, подобное скользнувшей в пучине вод каракатице, мелькнуло среди тусклых переливов — там, в глубине зала.

— И ступаю путём Причинности.

А затем Второй Негоциант Маловеби оказался внутри Ковчега, полного ужасов.