Недобрый час

ДОБРЯК ВАРПЛ, СОБУТЫЛЬНИК ВОРА И БРОДЯГИ

Звезды рассыпались по небу, будто белоликой луне надоело висеть в пустоте и она заплевала все вокруг блестящими семечками. Улицы, еще недавно такие пустые, наполнились жизнью. Укутанные фигуры спешили по своим делам. Многие несли корзины.

— Самое оживленное время ночи, — сообщила госпожа Прыгуша. — Первый час-два очень опасны, обычные люди сидят по домам, чтобы не наткнуться на Звонарей и охотников за новичками. А сейчас все торопятся, лишь бы успеть до предрассветного мороза. Пошли. Обеими руками держись за мой фартук, так ты не потеряешься и тебя не украдут.

Совет оказался полезнее, чем можно было подумать: повитуха ринулась вперед с изумительной скоростью. Мошка заметила, что люди расступаются перед госпожой Прыгушей. Причем по собственной воле. Некоторые даже кивали ей, пусть украдкой, как воробей склевывает зернышко, но ведь кивали же! Складывалось ощущение, что повитуху тут все знают.

Суетливая толпа, похожая на стаю мышей, излучала атмосферу страха и нужды. Мошка чуяла ее в каждом осторожном взгляде, в каждой фальшивой улыбке. Липкий запах, как у прелой листвы. Было заметно, что здесь так живут, что страх — в порядке вещей.

Повитуха неслась вперед. Мошка трепыхалась у нее за спиной, как фалды плаща на ветру. Лунное серебро узких переулков сменялось кромешной теменью крытых проходов, разбавленной мерцающим золотом свечей и фонарей. Остановились они так внезапно, что Мошка воткнулась длинным носом в спину повитухи, оставив на платье зеленый развод.

Улица впереди расширялась. На свободном пространстве стояли три голых дерева. Вокруг стволов натянули тенты, уподобив деревья долговязым дамочкам в пышных юбках. Подойдя ближе, Мошка заметила, что тенты сшиты из лоскутов парусины, мешковины, льна, одеял и ветоши, зачастую с клеймами и кольцами плесени. В первой палатке девочка увидела дохлых грачей, подвешенных за лапки, в другой — серые груды шерсти из Грабели.

Это местный рынок. Знакомая картина успокоила Мошку. По крайней мере здесь не стеснялись нарушать зловещую тишину. Даже осмеливались поднимать голос и зазывать покупателей.

— Суп из сов!

Корявый огонь бился под ударами ветра, стараясь обогреть дюжину горшочков и чугунков, откуда поднимался пар.

— Дрозд в буковых орешках!

— Мох! Сухой, как глаза скупца! — кричали в другой стороне.

Перед продавцом и впрямь лежала куча бурого мха, взъерошенного, как шерсть спаниеля. Удивительно, но у прилавка собрались покупатели. В другом месте отдавали деньги, чтобы набить мешок сухими листьями из здоровенной бочки. Лишь увидев драку за тощие пучки растопки, Мошка догадалась, почему люди вокруг так угрюмы и серьезны.

Ночной Побор готовился к долгой и печальной войне со страшным врагом — с зимой. Деревьев тут почти не было, поэтому лоточники продавали сухую траву, веточки, растопку, сушеный навоз — все, что горит. Но никто не покушался на уличные деревья, из чего Мошка сделала еще один вывод. Несмотря на кажущуюся анархию, в Ночном Поборе действуют правила, одно из которых запрещает рубить деревья.

Женщины отчаянно торговались за тощие свечечки. Лишь один лоток продавал полноценные свечи. Опорой сморщенному хозяину служил человек-гора с дубинкой на поясе. Он напряженно следил за руками прохожих, будто товар был изготовлен не из сала, а из белого золота. С другой стороны стоял сероволосый мужичок, записывающий каждую проданную свечу. Хозяин лотка отчаянно трусил перед ним.

— Сборщик податей, — шепнула госпожа Прыгуша, бросив на него многозначительный взгляд.

Мошка задумалась, кто это догадался ввести налог на свечи для людей, живущих в темноте. Скорее всего, человек со связкой ключей на поясе.

Госпожа Прыгуша протолкалась мимо деревьев в юбках и подошла к деревянной лестнице шириной почти во всю улицу. Мошка поднялась следом за ней. Перед глазами открылась арена, длинная, узкая, сжатая меж двух высоких кирпичных стен, на которых болтались подвешенные на цепях балконы. В каждом сидело четыре-пять человек. Их позы источали живое любопытство. Пространство меж балконов усеивали шаткие подмостки, подпертые хлипкими шестами. Их соединяли лесенки, доски и мостики. Складывалось ощущение, что тут поработала дюжина ополоумевших плотников. Каждый дюйм подмостков усеивали люди. Детишки, как стая скворцов, уселись на край стены.

Среди мостков росли две кряжистые сливы. Их кроны раскинулись над толпой. Стволы соединял узкий, но крепкий мост. Его концы были надежно привязаны к сучьям. На мосту стояли два человека со здоровенными дубинами. Бойцы махали оружием вкривь и вкось, как пьяные. Движения ног выглядели очень неуверенно. Подойдя ближе, Мошка поняла, что глаза соперников закрыты повязками. Каждый опасный взмах толпа встречала дружным воплем.

В лунном свете между мостков мелькала взъерошенная трава. И все равно Мошка поняла, где находится, лишь когда ее внимание привлекла жаровня, стоящая справа.

В ее свете она разглядела белую крышу и разломанную решетку. Они стояли над павильоном, где всего два дня назад она общалась с госпожой Бессел. Под мрачными настилами Палочного суда скрывается ухоженный летний сад Дневного Побора.

— Эй, Машерка, — раздался позади голос, похожий на скрип точильного камня. — Староста хочет видеть тебя.

Голос принадлежал высокому мужчине с ежиком черных волос и серповидным шрамом, стянувшим верхнюю губу. Судя по всему, Машеркой тут обзывали акушерку. Госпожа Прыгуша подпрыгнула и нервически хлопнула в ладоши.

— О! Конечно! Я как раз к нему собиралась… — Успокаивая Мошку, она положила руку той на плечо. Вместе они пошли за провожатым через лабиринт мостков и досок к павильону.

По дороге Мошка поскользнулась на хлипкой доске, покрытой изморозью, и чуть не наступила на газон. Провожатый в последний миг поймал ее за руку и помог удержать равновесие.

— На траву не наступать! — прошипел он.

Так вот зачем понадобилось строить этот деревянный лабиринт — чтобы местные не наступали на траву. Дневные жители должны видеть пышный, безупречный газон, а не озеро грязи, взбитое заледенелыми ногами и драными башмаками. Наверняка рубить деревья запрещено ровно по той же причине.

Павильон выглядел иначе. Свет жаровни окрасил его в персиковые тона. Он утопал в дыму, как пустынный мираж. На драпировке мерцали блестки. Внутри на троне восседал пузатый мужчина.

Скорчив самую безобидную рожицу, Мошка встала перед павильоном вместе с госпожой Прыгушей. Жаровня излучала тепло, отчего чесалась кожа. Даже сквозь опущенные веки пробивался оранжевый свет пламени.

Жаровней, поставленной прямо на улице, он будто показывал: «Я — могущественный человек, в эту ненастную холодную ночь я расточительно купаюсь в тепле. Мое расположение дорого стоит».

— Господин Староста. — Госпожа Прыгуша говорила бодро, как мышка, страдающая астмой.

— А, госпожа Прыгуша. Как я рад вас видеть!

У могущественного человека оказался булькающий, задыхающийся голос. Он будто свистел дырочкой в боку. Лица его Мошка не видела.

Госпожа Прыгуша обозначила радость раболепным взвизгом, даже не похожим на слово.

— Как будем решать проблему с вашей подружкой?

Мошка застыла, стиснув кулаки, чтобы руки не дрожали. «Он про меня говорит? На меня смотрит?»

— Ты понимаешь, о ком речь, — объяснил Староста. — О мамке, чей отпрыск живет на дневной стороне. О Трепачке Крейс. Ведет себя как дура. Поднимает суету. Вертится вокруг дневного дома, говорит, что слышит через стену плач ребенка. Это в приходе Шилосуя. Он хочет знать, что мы будем делать.

Мошка представила, как мать прижимается ухом к ледяной стене и слушает плач ребенка, который пока не понимает, что ему не положено существовать в этот час. Бедный комочек.

— Я поговорю с ней, — проблеяла госпожа Прыгуша.

— Ясное дело, поговоришь. Ладно, что за существо цепляется за твои юбки?

Госпожа Прыгуша крепче прижала к себе Мошку.

— Привела ее к вам. Зарегистрировать. Она иностранка. Мы думаем, ацедийка. Поживет у меня. Давно хотела взять ученицу, это прилежное, работящее дитя вполне…

— Имя? — просипел Староста.

— Не знаем, — поспешно ответила госпожа Прыгуша. — Я пыталась разговорить ее, но она лепечет по-ихнему, как курица в клетке.

— Веди ее сюда.

Вместе с госпожой Прыгушей Мошка осторожно прошла мимо жаровни и остановилась перед Старостой. Она всей душой надеялась, что тот не заметит краску у нее на коже. Девочка постаралась придать лицу самое равнодушное, расслабленное выражение.

У Старосты оказалось выцветшее лицо в рытвинах, похожее на панцирь краба. Глаза сонно выглядывали из щелей, тоже напоминая краба. За ними прятался матерый, цепкий ум, просчитывающий все ходы наперед и вбок.

— Может, она просто слабоумная? — спросил Староста.

Мошка поняла, что перестаралась с невинным видом. Староста наклонился вперед и толстым пальцем ткнул ее под ребра.

— Ну давай, изобрази нам свою тарабарщину. Как тебя зовут?

Мошка облизала пересохшие губы и разразилась лепетом. В ее речи проскользнула пара настоящих слов: «хряк» и «герань». Девочка надеялась, что никто не заметил.

— Хм. Рот открой. — Толстый палец постучал ей по подбородку, Мошка послушно открыла рот и замерла. Староста заглянул внутрь. — Ага, правильно, типичный иностранный язык. Бледный, синеватый, с заостренным кончиком. Тут ничего не поделаешь. — Мясистая рука дважды хлопнула Мошку по плечу. — Вытирай ей нос и не давай наступать на траву.

У Мошки от радости скрутило живот. Она собралась было уходить, но ее внимание привлекла фраза Старосты.

— Гриб, как дела у Эплтона?

Обращался он к человеку со шрамом на губе.

— Пару раз получил в жбан, но на ногах пока держится, — ответил тот.

Госпожа Прыгуша поволокла Мошку прочь. Та старательно не смотрела на Старосту.

— Вы слышали? — шепнула она повитухе на ухо, когда они отошли подальше. — Похоже, Староста знает, где находится Эплтон!

— Конечно, знает, — тихо ответила повитуха, глядя на центр арены; Мошка проследила за ее взглядом и увидела бойцов на тонком мостике. — И я знаю, и все, кто пришел сюда. Видишь рыжеволосого паренька?

У одного из бойцов и впрямь оказались рыжие волосы. Он двигался рискованнее, чем соперник. Вместо того чтобы осторожно прислушаться, он сделал выпад в надежде достать врага. Мошка подумала, что он младше соперника, ему лет восемнадцать.

— Каждый раз, как проходит Палочный суд, он выходит на бой, — вздохнула госпожа Прыгуша. — Зрители платят копеечку за просмотр, но бойцы дерутся не за деньги. Приз — дефицит, предмет роскоши. Бутылка вантийского хереса. Кусок шоколада. Специи. Сегодня — засахаренные фиалки. Похоже, Эплтон до сих пор живет дневными желаниями. Он скорее умрет, чем откажется от шелка и кофе.

В добром голосе госпожи Прыгуши прорезалась нотка презрения. Мошка прямо увидела, как День и Ночь скрипят зубами друг на друга.

— Лично я думаю, это подарки даме, — буркнула Мошка. Она представила, как Бренд Эплтон каждый вечер тащит домой корицу и конфеты, будто побитый пес — удушенную птицу, в надежде, что его полюбят за добычу. — Подойдем ближе.

Используя проверенный временем локоть, Мошка с госпожой Прыгушей расчистили себе местечко на помосте неподалеку от схватки. Подозрения Мошки подтвердились. Дела у Эплтона шли неважно. Противник был на пару дюймов ниже, зато куда крепче. На рубашке у Эплтона Мошка увидела темные пятна и решила, что это кровь. Да и толпа болела за его соперника. То и дело в Бренда летел камешек или картофельный очисток.

Коротышка сделал выпад, чуть не дотянувшись до Эплтона. Тот услышал шлепок ноги о доску и рванулся вперед, размахивая длинными руками. Соперник не стал отступать. Наоборот, он шагнул вперед и ловким взмахом заехал Эплтону в висок. Тот пошатнулся, соскользнул с моста, но в последний момент уцепился за край, ударившись о доски грудью и подбородком. Противник аккуратно, шажок за шажком, пошел к Эплтону, пока не наступил на пальцы правой руки.

Толпа взорвалась и взволнованно зашумела. Многие подсказывали сопернику Эплтона, на чем тот стоит, но их голоса терялись в какофонии. У Бренда искривилось лицо, но он не дернулся, не проронил ни звука, пока через долгих десять секунд противник не двинулся дальше, походя наступив и на вторую руку. Пока тот искал врага, размахивая дубинкой, Эплтон, по-лягушачьи дергая ногами, зацепился коленом за доски и кое-как заполз на мост.

С разбитого уха на ворот текла кровь. Лицо исказила гримаса боли. Но Эплтон встал и беззвучно пошел за растерянным врагом. В последний миг тот что-то услышал, стремительно развернулся, но под ним скрипнула доска, и Эплтон неловко взмахнул дубиной. Рев толпы заглушил удар дерева о череп. Соперник крутнулся на месте, наклонил голову, будто рассматривал что-то на земле, опустился на колени и беззвучно распростерся на мосту.

Прозвенел колокол. Эплтон стащил повязку с глаз, утер ей лицо и побрел к выходу с моста, по дороге изучая оттоптанные пальцы. Спустившись по лестнице на помост, он отправился в павильон. Мошка увидела, как он с поклонами принимает мешочек, надо полагать, с засахаренными фиалками. Тем временем на мост взобралась следующая пара, и на Эплтона перестали обращать внимание. Забрав у служителя свои вещи, он пошел прочь. Приметная рыжая шевелюра поплыла над головами низкорослых ночных жителей.

— Проследить за ним в такой толпе не получится, — буркнула госпожа Прыгуша. — Попробуем расспросить людей, узнать, куда он уходит…

Она обернулась, и слова застыли у нее на губах. Там, где секунду назад стояла ее зеленоватая спутница, осталась пустота.

Не долго думая, Мошка притворилась, что поправляет башмак. Новые бойцы приветствовали толпу, все головы поднялись вверх, глаза прикипели к мосту, и никто не заметил, как таинственная иноземка с корзиной на голове ныряет в трещину меж двух мостков, наступает прямо на священную траву и под настилом припускает бегом.

Одинокий Эплтон сидел на деревянных ступенях, спиной к ней. Разбитая голова была перевязана большим платком. Мошка видела краешек мешочка с конфетами у него на коленях. Дрожащими пальцами он пытался стереть с ткани каплю крови.

Над головой у Мошки скрипнули доски.

— Ты ведь радикал? — Голос звучал, будто по виолончели терли наждачкой.

Мошка представила его хозяина. Перед мысленным взором встал гигант с кулаками, как дыни.

— Давай, радикал, скажи что-нибудь.

Бренд Эплтон обернулся, и Мошка увидела рассеченную губу. Он моргнул и изготовился, будто в голове со щелчком взвели курок. Но тут он вспомнил про мешочек на коленях, и руки бережно прижали награду к животу. Когда гигант сделал шаг вперед, Бренд спрятал мешочек в ладонях и покорно склонил голову.

— Ну… да… — Судя по всему, после удара он плохо соображал. — Ага… Смерть королям, переплавим их короны на орала…[8] каждый человек, рожденный… в лачуге, яслях или в поле, имеет… право, священное, как воздух или… или свет… — Поклонившись, он громко сглотнул.

Тяжелый сапог опустился меж его лопаток и презрительно пихнул его. Удовлетворенный гигант поскрипел по лестнице прочь.

Мошка наблюдала, как у Эплтона от подавленных эмоций дрожат плечи. Ее тоже раздирали противоречивые чувства. Похож ли этот человек на жестокого похитителя? Этот побитый мальчик, прижимающий к животу мешочек конфет?

Эплтон поднял голову, проверяя, ушел ли гигант. Мошка ясно увидела его лицо и темные потеки крови на левой щеке. Юноша, на год-два старше Лучезары, отбросил спокойную маску, и Мошка словно заглянула в гудящую печь. Ей захотелось прищуриться.

В распахнутых глазах она увидела боль, усталость, смирение, а еще свирепую, отчаянную выдержку. За этой выдержкой пылала страсть, которая, как лесной пожар, сметает все на своем пути, оставляя позади лишь обугленные пни. Его взгляд, прожигая все препятствия, смотрел вдаль, и объект его желаний отражался в зрачках белым отсветом. Этот человек способен на что угодно. Не факт, что у него получится, но он будет пробовать, пока не добьется успеха.

Сев на место, Эплтон аккуратно отложил мешочек конфет и надел перевязь для меча. Он достал пару пистолетов, почистил их, проверил порох и заткнул за пояс. Судя по всему, он сдавал оружие на время боя.

Мошка медленно и осторожно вытащила ножик, захваченный для самозащиты. Если проделать дыру в мешочке с конфетами, за ним останется след из сахара, по которому можно найти логово Эплтона.

Увы, Эплтон никак не мог оставить награду без присмотра. Он накрывал мешочек рукой, когда нож был в считаных сантиметрах от ткани, или перекладывал на другую сторону. Потом вовсе положил мешочек на колени, где Мошка никак не могла его достать. Скоро он уберет его в карман, встанет и растворится в толпе.

Мошка отвела назад руку с ножом. Ее снедало плохое, неуместное желание. Ужасное дело: судя по речи, которую толкнул «радикал» Эплтон, он где-то что-то слышал. Существовал реальный запрещенный текст, который спрятали в телеге капусты, криво переписали, заучили наизусть, потом забыли, кое-как вспомнили. Именно эти крепко перемолотые остатки посыпались у Эплтона изо рта. Где-то страдает книга.

Мошка прикусила язык, но фраза проскользнула наружу:

— Вы говорили неправильные слова, мистер Эплтон.

Тот застыл, слегка повернув голову:

— Что?

— Когда вы изображали радикала, вы говорили неправильные слова.

Повисла долгая тишина.

— Ты знаешь точные слова Утешения Тысяч?

— Нет, но ясно вижу ошибку. Я была в Манделионе. Я знаю радикалов. В их речах куда больше смысла.

Эплтон заметно встревожился. Он сидел, будто проглотив кол.

— Попав сюда, я услышала, что вы — кошмарный радикал, и решила вас найти. — Мошка глубоко вздохнула, плюнула, и последние капли ее осторожности унес ветер. — Знаете что? Кошмарный — это слабо сказано. Правильнее будет «никчемный». Не двигайтесь!

Последние слова она прошипела, поскольку Эплтон вознамерился заглянуть под лестницу. Мошка чувствовала, что зашла слишком далеко. Но не видела вариантов.

— Забавное дело, учителя в детстве не смогли как следует обучить меня основам революционного мышления, — стиснув зубы, ответил Эплтон. — А когда я повзрослел, то тратил время на анатомию, безосновательно поверив, что меня ждет работа врача. Тогда мне никто не говорил, что я радикал!

— Да уж, что-то вы на радикала не похожи, — буркнула Мошка.

— Комитет Часов не ошибается, — пропел Эплтон. Судя по всему, он так часто повторял эту фразу, что протер ее до дыр, и она окончательно лишилась смысла. — Если они говорят, что я… значит, я такой. Я могу… могу это принять. Но…

— Но тебе не объяснили, как быть радикалом, правильно? — Мошка всеми силами поддерживала интерес Эплтона. — Могу тебе помочь. Я учила речи радикалов наизусть. Настоящих радикалов, из Манделиона.

Бренд Эплтон склонил голову, оценивая перспективы. Мошка смотрела на его затылок и пыталась угадать, что написано сейчас у него на лице. Бренд — это факел. Она надеялась, что держит его за правильный конец. В любом случае, она играет с огнем.

— Эти речи, они сумасбродные и ниспровергательные? — шепнул Бренд наконец.

— Вздорные, — заверила его Мошка. — Бестолковые, как пушка из тыквы.

— А ты… приехала из Манделиона? Хорошо знаешь этот город? Людей у власти? — Бренд осторожно подбирал слова, будто не хотел преждевременно выдать свои планы.

Вдали прозвонили Башенные часы. У Эплтона дернулась голова.

— Надо идти. Слушай, кто бы ты ни была, встретимся завтра ночью, в два часа, в «Страхе и Отвращении». Это в Беспросветной Бочке. Знаешь такое место? Напротив каменной чаши старого фонтана.

— Найду, — прошипела Мошка, удивляясь внезапному успеху своего странного плана. — Встретимся там. Захвати тетрадь. Поотрубаем головы королям быстрее, чем ты скажешь «ассоциация».

Эплтон в конце концов рискнул бросить взгляд через плечо на собеседницу. Мошка нырнула в тень, чтобы тот не разглядел ее лица.

— Эй, ты что, ходишь по траве?

— Это между нами, — шепнула Мошка. — Суть радикализма в том, чтобы ходить по траве.