Нефертари. Царица египетская

Глава седьмая МОЛИТВА БОГИНЕ СЕХМЕТ

В храме Алоли пустилась выспрашивать у меня подробности ночных событий. Несколько дней я уходила от разговора, но в конце концов сдалась.

— Она уже беременна!

Алоли перестала играть на арфе и нахмурилась.

— Кто?

— Исет. — Я сморгнула слезу. — Носит первенца Рамсеса.

Алоли сочувственно глядела на меня.

— Может, это будет девочка, — утешила она. — Или Исет не доносит. Важнее, что сказал сам Рамсес. Он по тебе соскучился?

Я вспомнила, как Рамсес покраснел, разглядывая мой наряд из бусин, и кивнула.

— Да. Уосерит думает, что когда он вернется с войны, то решит, кого объявить главной женой. И если войско одержит победу, я должна участвовать в праздничном шествии.

Алоли захлопала в ладоши.

— Отличная новость! — Она заглянула мне в лицо. — Почему же ты не радуешься? Ведь вы с ним с детства близкие друзья. А теперь ты стала женщиной. Красивой женщиной. Чего еще он может пожелать от царицы?

— Ребенка.

— А кто сказан, что ты не родишь ему ребенка?

— Алоли, — начала я несчастным голосом, — моя мать умерла, когда меня рожала.

Жрица откинулась назад, и на ее украшениях заиграл свет масляной лампы.

— Разве боги не позаботятся о египетской царевне?

— Моя мать была царица, и боги о ней не позаботились! И потом… что, если я не хочу иметь детей?

Алоли шумно вздохнула.

— Этого хочет каждая женщина.

— И ты?

Алоли махнула рукой, словно отводя непослушную прядь.

— Кому я нужна! Мне-то царицей не стать.

— Но ты бы рискнула родить ребенка? — не унималась я.

— Думаю, да, если найдется человек, которому по карману покупать мне драгоценности, — легкомысленно сказала жрица, но, перехватив мой взгляд, серьезно добавила: — Я не шучу! В своих мечтах я никогда не представляю себя просто вдвоем с мужчиной. Я всегда мечтаю о семье. — Алоли сдвинула брови. — А ты? О чем ты мечтаешь?

Я вспыхнула.

— Ты мечтаешь о фараоне! — воскликнула она.

— Я думаю только о нас с ним… никаких детей.

— И вы с ним… в постели?

У меня горели щеки, но я кивнула.

— И ты делаешь так, как я тебя учила? — быстро уточнила жрица.

— Алоли!

— Это важно!

— Да. С тех пор как Рамсес отправился воевать, я только о нем и думаю. И в банях, и перед наосом, даже в святилище.

— Если ты мечтаешь о нем по ночам, — серьезно заметила Алоли, — то и он тоже.

Я уставилась на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Он с тебя глаз не сводил. — Алоли широко улыбнулась. — Поверь мне, царевна. А когда он вернется, то уж постарается, чтобы мечты стали явью.

Я думала о Рамсесе — вспоминает ли он запах моих волос, подобно тому как я, закрыв глаза, вспоминаю запах его кожи? Представляет ли он себе, как мы лежим рядом, и ничто не разделяет наши тела, кроме теплого летнего ветерка? Как мы падаем на кровать, на мягкие льняные простыни, пахнущие лавандой? Я вспоминала все, чему учила меня Алоли — где целовать нежно, а где крепко, как поцелуями довести мужчину до слез. Мечты мои становились все ярче. Ночью я представляла себя в объятиях Рамсеса, а днем переживала из-за того, что происходит на юге, думала, вернется ли он в Фивы.

Однажды утром, в начале месяца хатира, Пасер спросил меня:

— Ты еще практикуешься в аккадском языке?

— До языков ли тут, если Рамсес может погибнуть в Нубии?

Пасер посмотрел на меня долгим взглядом.

— Если ты решила переживать из-за Рамсеса, то всю оставшуюся жизнь проведешь без сна. Быть фараоном — значит сражаться с врагами, которые хотят захватить твое царство. А когда фараон не сражается с захватчиками, он должен подавлять внутренние мятежи. За Нубию с ее золотыми копями держался даже фараон-еретик. Рамсес вернется не раньше, чем окончательно подавит мятеж. Так что тебе ничего не остается…

— Остается! — прервала я. — Я могла бы поехать с ним.

Пасер посмотрел на меня так, словно мне на голову вдруг сел ибис.

— И что бы ты там делала? — спросил он. — Фараон Рамсес обучался военному ремеслу с малых лет. Там — кровь, смерть, раненые кричат по ночам…

— Женщины могут ухаживать за больными, — возразила я.

— Тебе приходилось видеть, как человеку отрубают в бою руку?

Я, стараясь не побледнеть, ответила:

— Нет.

— А кишки, выдернутые стрелой из живота?

— Нет. Зато я видела состязания колесниц и воинов, что погибали под колесами и лошадиными копытами.

— Война — не игра и, уж конечно, не состязание, — с чувством вздохнул Пасер. — Что с тобой будет, если фараон погибнет в бою? Тебя ждет плен, унижения. А Египет окажется ввергнутым в хаос. Кто станет править? Кто сменит на троне фараона Сети? В стране начнутся войны, и все, у кого есть деньги и голова на плечах, постараются уехать.

— Ты же говорил, что в Нубии не опасно. Ты сказал, что он вернется…

— Ну пусть не в Нубии, так в стране хеттов, в Ассирии, в Кадеше! Царевне на войне не место. Если хочешь помочь фараону — молись богине Сехмет, чтобы она возвратила его домой целым и невредимым. А теперь займись аккадским языком.

И все же мне никак не удавалось сосредоточиться. Я не могла ни спать ни есть. Мерит приносила с кухни самые вкусные яства — гусятину с чесноком, медовые лепешки с орехами, но мне ничего не хотелось.

— Так нельзя! — сердилась няня. — Ты превратишься в былинку. Посмотри на себя. — Она взяла меня за руку. — От тебя скоро ничего не останется!

Наконец, когда с отбытия войска минуло почти три месяца, ко мне в комнату заглянула верховная жрица.

— Мерит сказала, ты совсем не ешь. Вот Рамсес вернется из Нубии, а ты рядом с Исет будешь выглядеть облезлой кошкой!

Сидя на постели, я с ужасом уставилась на нее.

— Ни за что!

— Сейчас повара принесут несколько блюд, — сурово продолжила Уосерит, — и ты отведаешь от каждого. — Жрица помедлила у дверей — Утром прибыли гонцы. Войско фараона подавило мятеж.