Следующие две ночи Рамсес не приходил, но в окружавшей меня тьме забрезжил свет. На второй день месяца пахона мое тело подтвердило надежды, которые Мерит питала уже целый месяц. Я сообщила об этом Уосерит и Пасеру, а няня, услышав новость, на радостях издала такой вопль, что Тефер в ужасе скатился с кровати.
— Беременна? — кричала она. — Нужно сказать фараону Рамсесу! Как только он узнает…
— Вспомнит царевича Акори и подумает, что Исет была права.
Мерит отшатнулась.
— Никогда так не говори!
— Она обвинила меня в том, что я похитила ка ее ребенка, а теперь я жду собственного.
— Фараону такое и в голову не придет! Исет — глупая и суеверная. Нужно сообщить ему новость.
— Если он придет.
— Придет, госпожа, дай только срок.
Прошло еще четыре дня, а на пятую ночь, когда стало ясно, что он не придет, я разрыдалась в подушку, изливая свои горести белому полотну. Мерит гладила меня по голове.
Я плакала не просто от одиночества. Над Малькатой темной пеленой висела скорбь. Рамсес каждое утро бывал в тронном зале, но никогда не смеялся, и, даже когда ему сообщили, что устройство, созданное Пенра, отлично работает, лицо его не потеряло угрюмого выражения. Придворные в Большом зале смотрели на меня косо, и сама Уосерит со мной почти не разговаривала. Мне очень хотелось рассказать Рамсесу о своей беременности, но жрица взяла с меня слово, что я ничего ему не скажу, пока он не придет ко мне сам.
Он пришел на седьмой день месяца пахона, на рассвете. Рамсес присел на краешек моей постели; я обняла его и увидела у него на лице слезы. Казалось, кто-то отнял у него всю жизнерадостность, весь задор.
— Жрецы говорят, что такова воля богов, — прошептал Рамсес. — Неужели боги хотели, чтобы Анубис забрал дитя фараона, его первенца?
Он снял немес, и я гладила его по голове.
— Я этого тоже не понимаю, — сказала я. — Но, быть может, когда боги увидели, как ты скорбишь, они решили дать тебе взамен другое дитя?
Я положила его руку себе на живот, и у Рамсеса перехватило дыхание.
— Ребенок?
Я тихонько улыбнулась.
— Да.
Рамсес сжал мои руки в своих.
— Амон нас не оставил! — вскричал он. — У нас ребенок, Неферт! Другое дитя! — Не переставая повторять эти слова, Рамсес притянул меня к себе и посмотрел мне в глаза. — В тот день, на балконе…
— Какие пустяки! — быстро перебила я.
— По-настоящему я все равно не думал…
Я прижала палец к его губам.
— Знаю, — солгала я. — Это все крестьянские суеверия.
— Да. Родители у Исет были люди суеверные. А потеряв Акори, она совсем обезумела, — признал Рамсес. — Я обещал построить в Фивах усыпальницу для царевича — для всех нас, но ей все мало. Даже цветы у ворот ее не утешают.
— Что? Какие цветы?
Рамсес отвел взгляд. Я отодвинула длинную льняную занавеску и увидела, сколько цветов нанесли женщины к дворцу: тяжелые бронзовые ворота были увиты цветами, а за ними, сколько хватало глаз, лежали лилии — символ возрождения.
— Как же они ее любят, — прошептала я, надеясь, что Рамсес не заметит, как меня это расстроило.
— Тебя тоже полюбят, — пообещал Рамсес. — Ты станешь матерью старшего царевича.
Рамсес шагнул к двери в комнату няни, позвал ее и приказал сообщить всем радостную весть.
В тот день мы принимали просителей. В тронный зал я вошла вместе с Рамсесом; сановники смотрели на нас, но обрадовался мне только Пасер. Все уже знали, что я жду ребенка. Исет сидела на своем троне. «Видно, — подумала я, — Хенуттауи велела ей прийти». Лицо у Исет вытянулось, глаза ввалились; она, не отрываясь, смотрела в одну точку у себя под ногами.
— Исет! — Рамсес ласково взял ее за руку. — Зачем ты пришла? Ты хорошо отдохнула?
— Как я могу отдыхать, — вяло произнесла она, — когда кто-то украл жизнь у нашего сына. Повитухи сказали, что он был такой здоровенький, закричал сразу, как только появился на свет.
Рамсес взглянул на меня.
— Но родильный покой защищают Таурт и Бес…
— Разве они могут защитить от черного глаза? — вскричала Исет, и игравшие в сенет старики испуганно завертели головами. — Разве могут они помешать злым чарам, похитившим ка царевича? Есть только одна женщина, которой захотелось бы забрать душу нашего ребенка!
От стола, где сидели советники, к нам метнулся Рахотеп.
— Госпожа Исет нездорова. Я отведу ее к ней в покои.
— Я совершенно здорова! — взвизгнула Исет. — Я здорова!
Платье у нее на груди промокло, и она заметалась взглядом по залу.
Рамсес положил руку ей на плечо.
— Иди отдохни. Пенра будет показывать нам план храма. Как только мы закончим, я приду к тебе.
Исет глубоко дышала, колыхались ее тяжелые от молока груди. Она не двинулась с места.
— Придешь, хотя теперь очередь Нефертари? — с вызовом спросила она.
Прежде чем ответить, Рамсес помедлил.
— Да.
Исет метнула взгляд на меня, и я увидела в ее глазах боязнь. Она и вправду думает, что я похитила ка ее ребенка, что я убийца! Потом она успокоилась, изящно поднялась и вышла. Кто-то из придворных пробормотал:
— Это ведь только первый ребенок, у нее будут и другие.
Двери захлопнулись. Придворные смотрели на меня и шептались.
— Давай позовем Пенра, — сказала я, стараясь, чтобы не дрожал голос.
Мы ждали в полной тишине, пока наконец глашатай не объявил:
— Зодчий Пенра, сын Ирсу, начальник строительных работ.
Пенра вошел в зал с торжествующим видом. Он загадочно улыбался. За один месяц устройство, созданное им по рисункам из гробницы Мерира, распространилось по всей реке. К концу сезона шему будет первый за четыре года урожай, и в житницы достроенного луксорского храма засыплют зерно. Теперь зодчий приступал к возведению величайшего в Египте заупокойного храма.
За Пенра следовали два писца, неся на широкой доске глиняный макет, накрытый полотном. Пенра почтительно воздел руки.
— Государь! — провозгласил он. — Вот Рамессеум!
Зодчий сдернул покрывало, и придворные восхищенно забормотали.
— Вот самый большой заупокойный храм в Фивах, — начал объяснять Пенра. — Он будет стоять рядом с храмом Сети. Здесь, — показал он, — два пилона, высоких, как пилоны луксорского храма.
По каменному полу заскрипели ножки кресел: придворные подались вперед, чтобы лучше видеть.
— За вторым двором будет крытая галерея с сорока восемью колоннами, примыкающая к внутреннему святилищу.
У стола визирей раздался изумленный шепот.
Пенра снял крышу, показав расписной потолок: синее небо с рассеянными по нему золотыми звездами.
— В храме три зала: гробница Рамсеса Великого, которая простоит миллион лет.
Все присутствующие онемели. Никто не смеет давать фараону прозвище, фараон избирает его сам. Все смотрели на Рамсеса, ждали его ответа.
— Рамсес Великий, — повторил он, — и его Рамессеум, который простоит миллион лет…
Пенра гордо расправил плечи.
— К северу от галереи будет заупокойный храм самых прекрасных цариц Египта.
Я увидела две статуи — свою и Исет, причем одного роста. Наверное, это должно было мне польстить, но я забеспокоилась. Ведь строительство заупокойного храма длится много лет и требует много средств.
В ту ночь, перед тем как идти к Исет, Рамсес зашел ко мне.
— Откуда же возьмутся деньги на строительство? — спросила я.
— Мой отец получает дань от десятков стран. Я видел подсчеты. Денег хватит на три Рамессеума. Пусть наши потомки о нас помнят. — Рамсес посмотрел на мой живот и притянул меня к себе. — Наш маленький фараон, — с любовью сказал он.