Нефертари. Царица египетская

Глава двадцать первая ПЕР-РАМСЕС

Аварис

Весть о победе над пиратами-шардана быстро разнеслась по Нилу.

К Аварису мы подплывали под радостные восклицания с берегов: «Фараон! Фараон!» Воины на кораблях выкрикивали: «Царица-воительница!» — и люди, еще не понимая, в чем дело, подхватывали их крики. Мне стало не по себе: кто знает, что придумает Хенуттауи, когда услышит эти приветствия.

Прошло три дня после победы над пиратами. Мы стояли на палубе «Благословения Амона», и корабль наш подходил к берегу. В последние годы из-за войны и бунта — со времени коронации Рамсеса — царский двор не переезжал на лето в Аварис. Город сильно изменился за прошедшие годы: словно кто-то взял картину и выставил на солнце, чтобы краски выгорели, потрескались и отвалились. Я повернулась к Аше.

— Что здесь случилось? — выдохнул он.

Рамсес, который наслаждался ликованием собравшегося на берегах народа, тоже был потрясен.

— Посмотрите на пристань! Она же просто разваливается!

Деревянные мостки на причале прохудились, а грязь, похоже, никто не убирал, и она пачкала ноги и подолы. Торговцы бросали рыбьи головы прямо на пристани — даже в реку их не трудились скидывать.

— А носилки какие!

Рамсес показал на выгоревшие пологи над облезлыми шестами.

— Можно подумать, что фараон Сети несколько лет не покидал дворец, — пробормотал Аша.

— Ведь он приезжал в Фивы на празднество Уаг! Он должен знать. Неужели он не видел…

Мы высадились на берег и в сопровождении двадцати воинов направились во дворец. Ликующие толпы не замечали, как расстроен фараон; люди бежали перед нашими носилками, рассыпая на дорогу лепестки роз; воинам протягивали чаши с ячменным пивом. Мы приветственно махали руками, но я знала, о чем думает Рамсес. На дороге попадались большие выбоины, а ведь, чтобы их заделать, всего-то и нужно немного глины и камней. На улицах было полно мусора, отходов, обрывков папируса. Явные признаки запустения, словно городом никто не управлял и никого не заботило, что в нем делается.

Мы приблизились к дворцу, и вооруженные стражники открыли нам ворота. Сойдя с носилок, Рамсес испуганно покачал головой.

— Что-то не так. Случилось что-то скверное.

В запущенном парке на ковре из сорняков стояли треснувшие и запылившиеся статуи Амона. В любом египетском доме внутренний двор вымощен плитами, чтобы там не могли прятаться змеи, — а здесь у самого порога царского дворца растет сорная трава!

Тяжелые деревянные двери облезли и растрескались, плиты под ногами раскололись.

— Это дворец моего отца или развалины Амарны? — гневно бросил Рамсес и повернулся ко мне: — Ничего не понимаю, ведь нет ничего важнее этого дворца! Пер-Рамсес начал строить мой дед. А теперь дворец разрушается — что же будет с ним через сто лет? Что останется в память о моей семье?

Двери распахнулись. Не увидев в зале встречающих, наши воины занервничали, раздался лязг вынимаемых из ножен мечей. Из полумрака появилась какая-то фигура. Свет упал на лицо — это оказалась рыдающая Уосерит.

— Рамсес, твоему отцу стало плохо. Он лежит в своих покоях и ждет тебя.

Фараон побледнел.

— Когда? — воскликнул он. — Когда он заболел?

— После нашего приезда. Вчера.

Рамсес махнул рукой, отпуская воинов. Аша понял, что их нужно отвести в Большой зал — накормить и напоить. Я испуганно направилась вслед за Рамсесом и Уосерит, которую никогда прежде не видела плачущей. Передо мной колыхалась бирюзовая накидка жрицы; я старалась сосредоточиться на вышитом бусинами узоре и не думать о страшном, что ждало впереди. Фараон Сети болен, но это не объясняет, почему город в таком небрежении, почему дворец пуст, словно скорлупа, — только редкие слуги пугливо выглядывают из-за колонн.

Мы подошли к покоям Сети, и стражники у дверей раздвинули перед нами копья. Фараон лежал в постели, накрытый простынями, и совершенно не походил на того, с кем я разговаривала во время празднества Уаг, — он сильно исхудал и побледнел с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Отец! — воскликнул Рамсес.

У ложа стояли царица Туйя, Исет и Хенуттауи. Неподалеку сидел на деревянной скамье Пасер, и Уосерит присела рядом с ним.

Фараон Сети открыл глаза, но сына как будто не увидел, а узнал только по голосу.

— Рамсес… — прошептал он и закашлялся.

— Исет принесет тебе соку, — сказала Хенуттауи. — Хочешь?

Сети с трудом кивнул. Хенуттауи взяла Исет за руку и быстро вывела из комнаты.

Рамсес опустился у ложа на колени.

— Что с тобой, аби[54]? — ласково и печально обратился он к отцу.

Раньше Рамсес так его не называл.

Фараон Сети тяжко вздохнул, и царица Туйя разрыдалась. Ее песик лежал тут же, положив мордочку на лапки; казалось, он страдает так же, как и его хозяйка. Он даже не поднял головы, чтобы приветствовать меня своим обычным рычанием.

— Я болею уже много месяцев, Рамсес. Анубис идет за мной по пятам.

— Нет, аби, не говори так.

Сети снова раскашлялся и сделал Рамсесу знак нагнуться к нему.

— Я хочу, чтобы ты восстановил Пер-Рамсес. Он разваливается. — Сети комкал в руке теплое льняное покрывало. — Уже сто лет мы живем под угрозой хеттского нашествия. Они надеются захватить Египет, когда я умру. Вся моя казна пошла на войско, на коней и колесницы. Отныне хетты — твоя забота…

— Мы только что одержали победу над шардана! Мы привезли сюда пленников, и они будут служить в твоем войске.

Старый фараон попытался сесть. Не верилось, что передо мной тот самый человек, который брал меня в детстве на руки и сажал на колени. Все у него как-то съежилось — и тело, и голос, и глаза. Он словно превратился в мумию Осириса.

— Мне уже ничто не поможет. Лекари говорят, что это сердце. Оно у меня слабое, — прохрипел Сети.

Рамсес собрался было возразить, но Сети протестующе поднял руку.

— У меня мало времени. Принесите мне карты. — Выцветшие глаза фараона остановились на низеньком столике. — Мои планы, — тяжело выдохнул он. — Ты должен завершить мои дела.

«С утра мы праздновали победу, — подумала я, — а вечером будем скорбеть о Сети. Наша жизнь лежит на весах богини Маат, и большая радость уравновешивается большим горем».

— В Долине царей выстроена для меня гробница. Стены уже расписаны. Осталось только внести мой саркофаг[55].

У Туйи вырвалось громкое рыдание, а я, чтобы тоже не расплакаться, сжала губы.

— Дворец… — продолжил фараон, тяжело дыша. — Непременно восстанови дворец. Сделай Аварис столицей, чтобы она была как можно ближе к Хеттскому царству. Если сумеешь отстоять Аварис, Египет никогда не падет.

— Пока я фараон, Египет не падет.

— Не позволяй хеттам отвоевать Кадеш. Без него наши земли будут беззащитны. — Фараон вздохнул. — И еще — Неферт.

Рамсес посмотрел на меня.

— Ты хочешь с ней поговорить?

— Нет! — с силой ответил больной, и я прижалась спиной к дверям. — Пусть помнит меня таким, каким я был раньше. Неферт… — Голос фараона ослабел. — Нефертари — мать твоих старших сыновей. Мудрая царевна… Но народ ее пока не любит.

— Кто тебе сказал? — спросил Рамсес.

Уосерит взглянула на меня, и мы поняли кто — Хенуттауи.

— Неважно. Я слышал. Мнение народа нельзя не учитывать, Рамсес. Ты знаешь, что случилось с Нефертити. Ее убили…

— Жрецы, — напомнил Рамсес.

— А жрецы выражают мнение народа. Эхнатон… — Сети мял пальцами покрывало. Казалось, слышно, как стучит сердце в его впалой груди. — Подожди хотя бы год, прежде чем объявить ее главной женой.

— Аби, год уже прошел, — возразил Рамсес.

— Не рискуй тем, что нам удалось создать! Подожди еще хотя бы год. Обещай.

Затаив дыхание, я ждала ответа Рамсеса. Он молчал.

— Обещай! — воскликнул Сети.

— Обещаю, — прошептал Рамсес.

Я выскользнула за дверь и притворила ее за собой. В груди жгло огнем, и я, чтобы побыть одной, побежала в тронный зал. Дверь была слегка приоткрыта. Входя, я едва не плакала, но звук голосов из-за колонны заставил меня сдержаться. Прислушиваясь, я тихонько пошла вдоль стены.

— Я подарила тебе целый год! Убери с лица хмурую мину и посмотри на меня, — сказала Хенуттауи.

— Боги знают, что ты натворила, — ответила Исет.

— Что мы натворили, — спокойно заметила Хенуттауи. — Все тебя вчера видели с чашей.

— Чашей, которую дала мне ты!

— А кто это видел? Так или иначе, мы только ускорили неизбежное. Чем дольше мы ждем, тем сильнее становится Нефертари, тут и сомневаться нечего. Если мне придется напоминать… — Хенуттауи перешла на свистящий шепот: — Ты должна найти способ отблагодарить меня, или же я лишу тебя всего, что дала. Как только он сделает эту девчонку главной женой, она сошлет нас в Ми-Вер. Не сомневайся, я, не задумываясь, пожертвую тобой…

В коридоре послышался шум, и они замолчали. Я осторожно вышла и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Ко мне приблизились Уосерит и Пасер, а за ними Рамсес и царица Туйя.

Рамсес был белее мела.

— Его больше нет, Нефертари. — Он плакал и не стыдился своих слез. — Отец ушел к Осирису.

Я обняла его, и тут появились Хенуттауи и Исет с чашами шедеха в руках.

Увидев наши слезы, Хенуттауи вскрикнула, а Исет зажала ладонью рот. Я прижалась к Рамсесу, чтобы никто не разглядел, как исказилось мое лицо при появлении этих двоих. Он отстранился от меня.

— Нужно написать письма…

— Государь, с твоего позволения, письмами займусь я, — предложил Пасер.

Слово «государь» обрушились на Рамсеса, словно удар. Теперь у Египта только один правитель.

— А мне что делать? — спросила Хенуттауи.

Мне хотелось крикнуть, что хватит с нее убийства фараона, но слова застряли у меня в горле, и жжение в груди усилилось.

— Ступай с Исет и Уосерит, — сказал Рамсес. — Они отведут мою мать в храм Амона, и пусть она скажет богам… — Он не решался произнести страшные слова. — Она скажет богам, что мой отец уже в пути.

Все собрались уходить, но я замерла у дверей в тронный зал и сделала знак Пасеру.

— В чем дело, Нефертари?

— Он бы ни за что не умер! — яростно прошептала я.

Пасер огляделся — вокруг уже никого не было.

— Я вышла из покоев Сети и случайно услышала разговор Хенуттауи и Исет. Речь велась о какой-то чаше, — исступленно прошептала я. — Хенуттауи сказала, что подарила Исет еще год. Еще один год.

— Все видели, как Исет поднесла фараону чашу с питьем.

— Чашу дала ей Хенуттауи! И эту тайну она использует, чтобы погубить Исет — если та не выполнит ее желания. Хенуттауи желает изгнать свою сестру в файюмский храм и перестроить храм Исиды, чтобы сделать его самой богатой сокровищницей в Египте.

— Так будет, только если Исет станет главной женой.

— Но у нее теперь есть целый год! Ты ведь слышал обещание Рамсеса. А захоти он его нарушить… Если уж Хенуттауи убила собственного брата…

Я впервые видела Пасера испуганным.

— Лекари говорят, что у Сети было больное сердце. Отравления даже не заподозрили. Кто еще слышал их разговор?

— Никто.

— Тогда держи это при себе. Я расскажу Уосерит…

— А Рамсесу? Ведь Сети — его отец!

Пасер покачал головой.

— У нас нет доказательств.

— Лекарь может проверить, был ли яд.

— Или установить, что фараон умер из-за больного сердца, а значит, ты ложно обвинила верховную жрицу Исиды. Лучше молчать. Рамсес тебе поверит и вызовет лекаря, но откуда нам знать, не подкупила ли этого лекаря Хенуттауи? Все очень непросто, Нефертари.

— Значит, убийство Сети останется безнаказанным?

Я сжала кулаки, чтобы не дрожать от ярости.

— Ни одно злое дело безнаказанным не останется.

Пасер поднял глаза к изображению богини Маат, взвешивающей чье-то сердце на весах истины. При жизни сердце человека, изображенного на фреске, было правдивым и потому весило меньше перышка. Умерший улыбался: его ка не пожрет бог-крокодил, и душа будет жить вечно.

— Сердце Хенуттауи весит побольше, чем перышко, — заметила я.

— Ешь только ту еду, что готовит Мерит, — печально напутствовал меня Пасер и удалился.

Меня одолевали недостойные мысли: я родила двух сыновей, ездила с Рамсесом сражаться с шардана, а теперь, из-за смерти фараона Сети, все это забыто. Слова приветствия, что выкрикивали утром воины, сменятся завтра горестными причитаниями. Хенуттауи и Исет вместе с царицей Туйей рыдают в храме Амона, оплакивают лживыми слезами моего единственного заступника. Кажется, все, к чему я прикасаюсь, обращается в пепел.

Ужин в тот вечер прошел в печали. Трон Сети на помосте пустовал. Исет предложила Рамсесу сесть на трон, но он резко спросил:

— Зачем?

После этого никто из придворных не произнес ни слова.

Ночью, в своих покоях, я кусала губы, борясь с искушением рассказать мужу о подслушанном разговоре. Рамсес сидел на ложе черного дерева, инкрустированном золотом, на котором я спала еще ребенком, приезжая с двором на лето в Аварис. Оно стояло посреди комнаты на возвышении; за окном виднелся пришедший в запустение парк. Пруды полностью затянула ряска, и рыбки, наверное, погибли.

— Ты видела его конюшни? — тихо спросил Рамсес.

Ему не хотелось говорить о смерти отца. «Он так и будет носить горе в себе, — подумала я, — словно узник — тяжкие оковы».

— Конюшни — огромные. — Голос его звучал словно издалека. — Пять тысяч боевых коней.

Я прижала к груди одеяло. Даже жар от тлеющих в жаровнях углей меня не согревал.

— Во всех Фивах столько не наберется, — сказала я.

— И содержат их как следует. — В глазах Рамсеса блеснул наконец огонек. — Оружия у отца — больше чем на десять тысяч воинов, и всегда наготове четыре тысячи колесниц. Он очень серьезно относился к угрозе со стороны хеттов.

— Хетты много поколений пугают нас войной.

— Но не до такой степени. Оглядись — видишь, какая разруха? Вся царская казна ушла на подготовку к войне! С тех пор как хетты завоевали Митанни, между нами не осталось никаких препятствий. Отец понимал, насколько это опасно. Он знал: война — вопрос времени. Пасер говорит, что Муваталли нападет, едва узнает о смерти Сети.

— Еще одно сражение?

Мы только что одержали победу над шардана. Впереди — погребение фараона. Слишком много всего на нас свалилось.

Рамсес уныло смотрел на угли.

— Нет, Неферт, не сражение. Война.

На следующее утро тело фараона Сети обмотали пеленами и уложили на помост на палубе «Благословения Амона». Губы Сети изогнулись в спокойной улыбке — кончилось его бдение на северных рубежах Египта. Через двадцать дней он приплывет в Фивы, семьдесят дней его будут бальзамировать, а потом фараон уснет в своей гробнице, подобно прочим великим царям Египта.

Рамсес стоял на палубе. Над кораблем торжественно реял один-единственный флаг — с изображением мумии Осириса. На берегах женщины в длинных траурных одеяниях пускали по воде перед кораблем цветы лотоса и били себя в грудь — чтобы боги знали о нашем горе.

Рыболовы и деревенские жители падали на колени, приветствуя своего фараона. Если б они знали правду о его смерти, они бы не только плакали и кланялись!

Наконец мы прибыли в Малькату.

— Не выпускай детей из виду. Даже во время купания, — предупредила меня Уосерит.

— А как же Мерит?

— Расскажи ей то, что слышала.

Под глазами Уосерит появились темные круги: наверное, все эти ночи ее утешал Пасер — так же как я утешала фараона.

В моих покоях меня приветствовала Мерит. Я была так счастлива видеть своих малышей, что даже почувствовала угрызения совести — ведь весь Египет в трауре. Кормилицы стояли и смотрели, как дети тянут ко мне ручки.

— Как же они выросли! — воскликнула я.

Прошел только месяц, а их уже не узнать! Когда я звала их по имени, малыши улыбались, а я удивлялась: какие они уже умненькие!

— А волосы!

Казалось, что головки мальчиков увенчаны коронами чистого золота.

— Как у фараона, — заметила Мерит. Произнеся эти слова, она вспомнила о фараоне Сети и понизила голос до шепота: — Мне так жалко старого фараона, госпожа.

— Он умер вскоре после нашего прибытия в Аварис.

— Мы слышали о вашей победе над шардана, а потом пришла весть о болезни Сети, но никто не верил. Говорят, что сердце…

— Это был яд, — резко сказала я.

Мерит умолкла и махнула кормилицам, чтобы шли к себе. Как только двери закрылись, я сообщила няне все, что знала.

— Не понимаю! — разрыдалась она. — А как же люди, которые пробуют его пищу?

— Сети распустил почти всех слуг, — объяснила я. — Он готовился к войне с хеттами, покупал доспехи на Крите.

Мерит прижала палец к губам.

— Хенуттауи пожертвовала своим ка, чтобы сделать Исет главной женой. Она и тобой займется, — уверенно добавила няня. — Найми человека пробовать твою еду.

Я отмахнулась, но Мерит настаивала.

— У Рамсеса есть такие люди.

— Рамсес — фараон.

— А ты станешь царицей. Если твою еду будут пробовать, Хенуттауи об этом узнает и не решится пустить в дело яд. Подумай о детях! Что с ними будет, если с тобой случится беда? Исет никогда не позволит мне остаться во дворце и присматривать за ними. Нас с Уосерит сошлют в самый дальний храм, а малютки останутся здесь, совершенно беззащитные.

Я похолодела: Мерит была права. Я взглянула на детей, прекрасных царевичей, которые когда-нибудь станут царями.

— Найми мне человека, — решила я.

— А если фараон спросит?..

— Скажу ему…

— Скажем, что ты боишься хеттских лазутчиков, — подсказала Мерит.

Хенуттауи и Исет — лгуньи, а мне так не хотелось обманывать Рамсеса. «Нужно сказать ему правду, — думала я, — признаться, что я боюсь, как бы его собственная тетка не отравила меня чашей вина или глотком шедеха».

В дверь постучали. Прежде чем открыть, Мерит спросила:

— Еще целый год… Как ты полагаешь, госпожа, Рамсес сдержит обещание?

Я старалась не думать о своей обиде.

— Он никогда не нарушал обещаний.

— Даже если он знает, что нарушить — значит поступить по чести? В Фивах слышали от гонцов, как было дело с пиратами. Тебя уже называют царица-воительница. Все знают, что ты рисковала жизнью ради Египта.

Но я повторила:

— Рамсес всегда держит слово.

У Мерит опустились плечи, и она распахнула дверь.

— Государь! — Няня вздрогнула и поправила парик. — Ты никогда прежде не стучал…

— Я услышал ваши голоса и подумал, что Нефертари, наверное, рассказывает тебе новости… — Рамсес увидел меня с сыновьями на руках. — Не хотел вам мешать.

— Мне так жалко твоего отца! Он и госпоже был как отец, всегда такой добрый, ласковый…

— Спасибо, Мерит. После похорон мы переедем в его дворец, в Аварис.

— Весь двор? — вскричала Мерит.

— Даже Тефер.

Рамсес посмотрел вниз, и Тефер жалобно мяукнул. Кот всегда спал под кроватками малышей и покидать свой пост явно не спешил.

— Бальзамирование займет семьдесят дней. Как только отца похоронят в Долине царей, двор отправится в Пер-Рамсес.

Мерит уже прикидывала в уме, какие понадобятся приготовления. Она поклонилась и вышла, а Рамсес приблизился ко мне.

— Мой отец тебя любил, Нефертари.

— Хотелось бы верить, — тихо сказала я.

— Ты должна верить. Я знаю — ты слышала, какого он потребовал от меня обещания. Он опасался за мой престол. Ему хотелось видеть на троне тебя. Просто отец неверно кого-то понял.

— Вряд ли можно говорить о недоразумении, — осторожно возразила я. — Думаю, ему попросту солгали.

Рамсес смотрел на меня; не знаю, думал ли он о Хенуттауи или Исет. У меня не было сил сказать ему правду. К этому он должен прийти сам. Наконец Рамсес перестал смотреть в одну точку и обнял меня.

— Я буду защищать тебя, Неферт. Я всегда смогу тебя защитить.

Я закрыла глаза и стала молиться: «Амон, прошу, помоги ему понять, от кого меня нужно защитить!»