Нефритовый Грааль

Глава девятая Буря и натиск

Натан осторожно закрыл заднюю дверь за собой и Хейзл, однако не рискнул опустить крючок: звук был бы слишком различим среди остального шума. Даже щелчок задвижки на двери в гостиную подверг их опасности быть обнаруженными. Пробравшись в дом, дети затаились на кухне и осмелились выглянуть только тогда, когда Бартелми и Анни были поглощены ритуалом и не замечали ничего вокруг. Верный Гувер не тявкнул и даже не вильнул хвостом. Теперь Натан и Хейзл, прокравшись через сад, выскочили в лес, слишком потрясенные увиденным, чтобы замечать темноту или возможную опасность. Стоило ребятам добраться до дороги, как тени кинулись за ними в погоню; однако Натан и Хейзл не забыли прихватить с собой талисманы, так что преследователям пришлось довольствоваться лишь возможностью дышать детям в спину.

— Он волшебник, — вымолвила Хейзл, когда дети оказались на достаточном расстоянии от дома. — Настоящий волшебник. Я о твоем дяде Барти. Или ведьмак.

— Нет, для ведьмака он слишком толстый. Ты где-нибудь видела толстых ведьмаков?

— Он в-волшебник, — повторила Хейзл. Язык ее заплетался на словах, как будто те были чередой непреодолимых препятствий.

— Твоя прабабка была ведьмой, — напомнил подруге Натан.

— Да, но все было… иначе. Она умела лишь привораживать да нашептывать проклятия: все это мелочи, ерунда, вовсе не такое…

— Какая разница, ведь ты все равно не веришь в магию.

— Можно подумать, у меня есть выбор, — проворчала Хейзл.

Некоторое время друзья шли молча. Позади на пустой дороге тени играли с ними в «бабушкины следы», затихая, когда Натан оборачивался.

— Они там, — проговорил он. — Гномоны.

Дети почувствовали, как страх тянется к ним, стараясь достать, но не может завладеть их умами, и без того переполненными всякими проблемами. Друзья лишь чуть прибавили шагу.

Когда они наконец выбрались из леса, Хейзл спросила:

— А что за история с женой Майкла и почему твоя мама узнала того духа? — Девочка по-прежнему не желала ни с кем обсуждать собственную встречу с головой из плошки.

— Мама далеко не все мне рассказывает, — ответил Натан, ощущая беспокойство.

Впрочем, и он делился с ней отнюдь не всем.

— Всегда они так, — мудро заметила Хейзл. — Моя мама мне вообще ничего никогда не говорит.

— Твоей маме не приходилось сталкиваться со злобными водными демонами, — тут же нашелся Натан.

— А может, приходилось. Я же говорю, она мне ничего не рассказывает…

Натан не слушал.

— Почему она мне не сказала? Неужели она по-прежнему думает, что меня надо оберегать от всего? Я же в состоянии позаботиться о себе даже в других мирах…

— Так вот почему ты так странно обгорел, — поддразнила Натана Хейзл.

— Ну, иногда я, конечно, совершаю ошибки. Если честно, меня до смерти пугает то, что сейчас со мной происходит. Нет смысла пытаться защитить меня — это просто бесполезно. Мне нужно большее. Но было бы неплохо, если бы она мне хотя бы просто доверяла.

Хейзл не нашлась, что ответить, — да Натан вроде бы и не ждал ответа; он был слишком поглощен собственными мыслями. Через некоторое время мальчик вдруг спросил:

— Что это?

— Что «что это»?

— Это.

Хотя лес кончился, до ближайших домов было еще далеко. Некто — или нечто — пробирался сквозь кустарник, шелестя травой и раздвигая ветви. Что-то скрывалось под густой листвой и спутанными стеблями — больше и материальнее гномона. Наконец стебли трав раздвинулись: на краткий миг показалось лицо, едва различимое в темноте. Но дети догадались, кто это.

— Узник! — громко прошипела Хейзл. — Он нас выслеживает.

— Он кого-то выслеживает, — поправил ее Натан.

Целенаправленно, хотя он и сам не представлял, с какой именно целью, мальчик направился к зарослям кустарника: лицо исчезло. Листва вздрогнула и замерла.

— Вот и все, — объявил Натан, как будто только и хотел, что напугать существо. На самом деле он очень встревожился. Оно должно было броситься прочь, а не оставаться поблизости от места своего длительного заключения, шпионя за людьми, которых даже не знает. И еще… зачем его заточили? Кто? И когда? Похоже, отыскать ответы на все вопросы в ближайшем будущем шансов не было. Натан повернулся к Хейзл: ему не терпелось скорее вернуться домой, и к тому же внезапно проснулся голод: как будто пиццу они ели сто лет назад.

Хейзл вернулась домой довольно поздно — а Анни еще позднее; Натан уже лежал в постели, читая книгу. Они пожелали друг другу спокойной ночи. Анни ужасно устала, но долго не могла уснуть, прокручивая в голове события того вечера. Натана же моментально накрыло забытье; погрузившись на сей раз в более или менее обычный сон, он несколько раз просыпался глубокой ночью, как будто подсознание проверяло, на месте ли его хозяин.

На следующей неделе наконец, состоялось долгожданное слушание по делу Эффи Карлоу. Как гласил вердикт, «смерть наступила в результате несчастного случая», и инспектору Побджою поручили другое дело.

— Я знаю, что вы хотите заниматься делом той пожилой леди, — сказал инспектору помощник старшего констебля, — но исходя из того, что у вас имеется, вы никогда ничего не докажете, даже если кто-то из родственников действительно столкнул ее в реку. Если мы добьемся признания вины, основываясь на косвенных уликах, любой сообразительный адвокат опровергнет его через десять минут.

— Девочка знает больше, чем говорит, — продолжал упорствовать Побджой. — Она намекнула, что миссис Карлоу убили на чердаке, а потом оттащили и бросили в реку. Мне бы бригаду экспертов, чтобы прочесать местность мелкой гребенкой…

— Сожалею. Мы больше не можем терять время и силы на это дело. Ограбление в Хеверли-холле сейчас важнее. Похищено полмиллиона в георгианских серебряных монетах и антикварные украшения, а в придачу еще куча всякой живописи, включая одно полотно Констебля и одно — Тициана, правда, сомнительного. Возможно, ограбление заказное, а судя по характеру взлома сигнализации можно сказать, что это были настоящие профессионалы.

— Сэр Ричард Викхэм, не так ли? — спросил Побджой. — Два года назад посвященный в рыцари за заслуги перед страной — то есть за то, что здорово нажился? На торговле оружием, если я не ошибаюсь?

— Я смотрю, вы уже выполнили домашнее задание, — сухо заметил помощник. — Викхэм — важная персона. Лично я не питаю к нему особых симпатий, да и вряд ли он вызывает их у кого бы то ни было. Но у него очень большое влияние.

— Что делает его гораздо важнее, чем какая-то безымянная и неимущая старушка из богом забытой деревеньки, — добавил Побджой.

— Вы знаете, как обстоят дела, — сказал помощник. — Не то чтобы вам улыбалась удача в данном деле. Даже если вы добьетесь, чтобы девочка указала пальцем на одного из своих родителей, суд, как всегда, вряд ли примет во внимание показания несовершеннолетней. Вспомните провал дела об убийстве Дамилолы Тэйлора. Кроме того, вряд ли найдется ребенок, готовый предать собственных отца или мать.

Побджой едва удержался, чтобы не спросить помощника старшего констебля: «Полагаю, сэр, ваши сыновья еще не достигли подросткового возраста?»

— Займитесь делом Хаверлей-холла, — подытожил помощник. — Мы уже не сможем вернуть сэру Ричарду похищенного, зато по крайней мере прищучим парней, которые совершили ограбление, пока они не обчистили кого-нибудь еще. Да, я понимаю, что вы хотите остаться на этом вашем предполагаемом убийстве, но придется с ним расстаться. Деньги правят миром, нам с вами обоим это хорошо известно.

— А в суде они играют роль? — полюбопытствовал Побджой.

— О да, — вздохнул помощник. — Обычно в парике и мантии.

Поскольку Хейзл и Джордж еще учились, в начале каникул Натан оказался предоставлен сам себе. Он сел на автобус до Чиззлдауна и отправился повидать Эрика: тот все еще подрабатывал у Ровены Торн. Друзья спустились к подножию холма, что дал название деревушке, и перекусили сандвичами, приготовленными Анни. На меловой поверхности склона прямо над их головами был вырезан громадный символ — менее известный, чем лошади или великаны в прочих местах, поскольку это был лишь узор; к тому же никто не знал, что он символизирует. Знак состоял из линии, пересеченной дугой и заключенной в круг.

— В моем мире, — сообщил Эрик, — это древний символ великой магии.

— Что он значит? — тут же загорелся Натан.

Эрик пожал плечами в своей чудной манере.

— Кто знает? Это большая тайна.

Радостное волнение Наташ тут же улетучилось.

— Может, просто совпадение? — предположил он. Как со «Звездными войнами», и силой, и магическими способностями поэзии — Натану уже начинало казаться, что Эрик во всем видит некий смысл.

— Что такое… совпадение? — спросил изгнанник.

Наконец преуспев в долгом и трудном объяснении, Натан перешел к рассказу о последнем сне: с пещерой, пустыней, чудовищем, несостоявшимися расхитителями гробниц и дикими крылоящерами. Эрик был одновременно восхищен и обеспокоен.

— Правильное место, — решил он. — Должно быть, Санграаль, меч, венец спрятаны там. Ты не видеть?

— В пещере было темно хоть глаз выколи, — признался Натан. — Я вообще ничего не видел. А ты знаешь, кто были те расхитители?

Эрик помедлил с ответом.

— Быть может, просто воры, — наконец произнес он. — Хотя, возможно, и нет. Это группа, как вы говорите, бунтовщиков? Они утверждают, будто Грандир не сделает ничего, чтобы спасти нас, бросит умирать всех, кроме избранных, так и не раскрыв заклинания первого Грандира. Мятежники могли попытаться похитить сокровища и самостоятельно сотворить заклинание.

— А им бы удалось? — спросил Натан.

— Нет. Никто не в силах сотворить заклинание. Его тайна утеряна. Возможно, у них есть какие-то предположения. Это незаконно, но я думаю, многие попытаются, если у них появится возможность.

Натан согласно промычал.

— Что им терять?

— Закон строг, — сказал Эрик. — Многих сажать в тюрьму.

Натан подал другу еще один сандвич, и они заговорили о крылоящерах.

— Их шкура очень плотная, — объяснил Эрик. — Защищает от солнечной смерти. И еще особенные веки на глазах: всегда закрыты и невидимы…

— Прозрачные? — догадался Натан.

— Ящеры видят сквозь них. Прозрачные. Я запомню.

Натан заметил, что Эрик впрямь все запоминает. Каждое новое слово заносится в память лишь однажды.

— Давным-давно люди поймать диких крылоящеров, изменить гены, сделать их крупнее, сильнее и послушнее. Некоторые дикие еще остаются там, хотя многие умереть. Теперь нет достаточного количества животных, чтобы они охотились.

— А почему дикие ящеры помогли людям? — спросил Натан.

— Потому что они очень умны, — неуверенно предположил Эрик. — Как дельфины здесь.

Натан удивился, что Эрику известно о дельфинах.

— Помогать людям — признак интеллекта? — спросил он. Разумеется, всем известно, что в прошлом дельфины спасали тонущих матросов, так что Эрик привел довольно удачную аналогию.

Друзья покончили с обедом, и Натан отправился в обратный путь до Иде. В лавке он встретил Майкла, который предложил как-нибудь покататься на лодке («Да, пожалуйста!» — обрадовался мальчик) и оставил их наедине с матерью.

— Что вы с дядей Барти задумали вчера вечером? — поинтересовался Натан как можно невиннее. Ему не хотелось ни самому обманывать мать, ни слышать неправду из ее уст. Мальчик испытывал чувство вины за то, что тайком подглядывал за Анни предыдущим вечером. И все же, ощущая, как сны завладевают им больше и больше, Натан решил, что должен знать все — в особенности то, что взрослые не хотят ему рассказывать.

— Просто ужинали, — ответила Анни, чувствуя себя ужасно неловко из-за необходимости обманывать. — И беседовали.

— Обо мне?

— Нет. — В конце концов, почти так оно и было. — Представь себе, ты не единственная тема для беседы в моей жизни. Мы обсуждали денежные вопросы. Как вести магазин и все такое.

— Раньше вы никогда не обсуждали подобные вопросы с глазу на глаз, — заметил Натан.

— Обсуждали. Просто ты не замечал.

«Она не собирается ничего мне рассказывать, — подумал мальчик. — Я должен знать, а она не говорит. Может быть, признаться, что я был там?»

«Не знаю, стоит ли ему рассказывать, — мучилась Анни. — Все это касается его напрямую. Но ведь он еще так юн… Я хочу оградить его, уберечь, по крайней мере до тех пор, пока он не повзрослеет. Чем больше он знает, тем больше захочет еще узнать — пока наконец не спросит о своем отце…»

Она ничего не сказала.

Он тоже.

Натан точно знал, что ночью увидит сны — не праздные сны блуждающего разума, но сны души, сны об ином мире. На сей раз он все почувствовал еще до того, как начался сон: скрутившее желудок ощущение падения, погружения в туннель черного, вращающегося пространства. Вокруг тучами клубилось нечто темное, мимо проносились звезды, кажущиеся крохотными (хотя он каким-то образом понимал, что они огромны) и стирающиеся в огненную пыль на невидимых отмелях Времени. То тут, то там на его пути возникали планеты, сверкающие океанами и материками, увитые гирляндами циклонов и антициклонов.

Пролетев сквозь туннель, Натан внезапно вынырнул в слепящий свет; огромное солнце затмило собой менее крупные звезды. Мальчик зажмурился. И тут он очутился на твердой поверхности и открыл глаза: оказалось, что он смотрит на край письменного стола. Стол в полукруглом кабинете Грандира. Натан сидел под ним, скорчившись, окончательно обретший плоть и видимый, а в нескольких футах спиной к нему стоял Грандир, слушая доклад человека на голограмме.

На голопроекции (мальчик был уверен, что верно назвал изображение) был забавный плоский головной убор, а над прорезями для глаз на черной маске возвышались желтые стеклянные пузыри, придавая ей злобный вид. Цельное одеяние также оказалось черным, сшитым из гладкого блестящего материала, напоминающего кожу, перчатки с накладками на пальцах были перехвачены металлом на суставах, а через плечо висело какое-то оружие. Уверенная манера речи незнакомца выдавала в нем военного.

— По происхождению он из Ингорута, — говорила голопроекция. — Он утверждает, что его имя Держин Заморк, что проверяется по компьютерам. Однако наши записи перепутались после последнего проявления саботажа, так что генетический отпечаток могли подменить. Поскольку континент теперь отрезан, у нас нет возможности проверить его подлинность.

— Не важно, — отозвался Грандир. — Его имя не имеет значения. Он неосальвационист, больше нас ничего не интересует. Что он сообщил о своей организации?

— Не так много, сэр. Эти люди работают в ячейках, практически изолированно от других деятелей, чтобы при подобных нынешним обстоятельствах группировка не пострадала. Он даже не знает, кто снабжал его данными и отдавал приказы.

— Стандартный метод, — безразличным тоном произнес Грандир. — Я бы сам так сделал, будь я молод и изобретателен. Эти люди относительно умны. Вы нашли имплантат?

Последовала пауза — некое замешательство, как будто голопроекцию застали врасплох.

— Я… да, сэр. Он оказался на позвоночном столбе у основания черепа. Но…

Грандир не стал поощрять голопроекцию к продолжению рассказа какими бы то ни было словами. Он просто ждал.

— Мы не можем запустить его, сэр. Он сконструирован так, чтобы работать лишь в окружении живой ткани. Его ткани. Если бы у нас имелся телепатический сканер…

— Как тебе хорошо известно, подобное оборудование большая редкость. Последний сканер остался на Кворусе и был утерян, когда отрезали планету. Какую дозу сыворотки правды вы ввели?

— До номера семь включительно, сэр. Похоже, его тело обладает естественным иммунитетом, возможно, стимулированным с помощью активирующего заклинания.

Очередная пауза затянулась.

— Вы хотели бы допросить его сами, сэр?

— Нет. Как насчет женщины?

— С ней все оказалось еще труднее. Ее уровень сопротивления выше, чем у него. Плюс те же проблемы с имплантатом. Она даже не назвала нам своего имени, хотя нам удалось добиться этой информации от Заморка. Он называет ее Кванжи Лей. Говорит, что ее тренировали как практора третьего уровня.

— Ясно. Она могла узнать расположение пещеры с помощью магии. Знание имеет защиту, однако подобные заклинания снимаются. Очень хорошо. Больше не нужно никаких расспросов. Они очень старались ничего не узнать о тех, кто ими управляет. Поместите их в Глубокое Заточение.

— На какое время? — последовал вопрос голопроекции.

— На неопределенное.

«Это те двое, которых я видел в пустыне, — думал Натан. — Именно о них идет речь. Они спаслись от монстра, чтобы попасть под арест по возвращении в Аркатрон».

Голопроекция начала таять, и Натан закрыл глаза, изо всех сил желая перенестись вместе с ней, вызывая в памяти образы двух налетчиков. Тянулись бесконечно долгие мгновения: ничего не происходило. Мальчик услышал удаляющиеся шаги Грандира и, открыв глаза, увидел, что правитель стоит у окна, вглядываясь в щель между двумя щитами. «Еще миг — и он обернется, — понял Натан, — потом вернется к столу. Здесь нет больше никакого убежища, и мне не выбраться. Он обнаружит меня…»

Тьма поглотила мальчика так быстро, что он даже не успел этого осознать. Зато перемещение снова тянулось медленно, хотя и без ощущения космического полета. Натан пробивался сквозь окутавшее его пеленой забытье, стремясь вернуть сознание, ощущения, самого себя. Всякий раз, как ему казалось, что он вот-вот проснется, его обволакивал новый слой сна, толкая в очередную пропасть. Наконец он предпринял усилие и разорвал пелену, тонкую, словно тень, — и очутился на свету.

Только это был свет не эосианского солнца, а мягкое свечение, не имеющее (как поначалу показалось Натану) ни источника, ни границ, ни формы. Постепенно окружающее пространство начало обретать очертания. Мальчик попал в круглую комнату без окон и дверей, с гладкими молочно-белыми стенами и полом. Высота помещения в два раза превышала диаметр, а потолок был словно отлит из непрозрачного стекла. В самом центре, блестящая, как отполированный мрамор, высилась черная массивная колонна. Натан сидел, повернувшись к ней спиной. Откуда-то сзади послышался голос желтоглазой голопроекции:

— Вы находитесь в Глубоком Заточении, в яме С00437С. Период вашего пребывания не определен. Это все.

Послышался звук шагов, легкий свист раздвижной двери. Колонна оторвалась от пола и поползла вверх, исчезнув в отверстии стеклянного потолка, которое затем закрылось. Натан повернулся.

Женщина была здесь: она сидела, прислонившись к стене, поджав под себя одну ногу и вытянув вперед другую. Натану сразу же бросилось в глаза, какой расслабленной и спокойной она казалась. Женщина подвергла себя смертельной опасности в напрасной попытке узнать тайны пещеры, едва не погибла, а теперь ее бросили в тюрьму на неопределенный период времени — и все равно она не теряла самообладания. В яме оказалось тепло, поэтому одеяние, напоминающее плащ без рукавов, было расстегнуто; под ним женщина ничего не носила. Тело ее поражало необычайной поджаростью и мускулатурой. В нем отсутствовали изгибы и округлости, характерные для женщин родного Натану мира: насколько он мог судить, бедра незнакомки были узкими, а грудь едва-едва выделялась. Женщина не могла не заметить гостя — в этом пространстве было невозможно спрятаться, — но, похоже, ее не волновало ни его присутствие, ни собственная полунагота. Лицо узницы не отличалось особенной красотой — даже, как догадывался Натан, по меркам Эоса: сплошные изгибы и утлы, прямые линии и кости, лиловый блеск во взгляде, напомнивший Эрика (правда, у него глаза были светлее, скорее аметистового цвета). Казалось, предназначение этого лица — выражать быстроту реакции, волю и огонь; однако теперь внутренние часы, по-видимому, были настроены на отдых. Женщина изучала Натана без тени любопытства или каких-либо эмоций и наконец произнесла:

— Я думала, что буду здесь в одиночестве. Мне говорили, что в ямах всегда все сидят по одному. Всегда одна: разве не в этом смысл заточения? Ты иллюзия, которую они мне прислали, голопроекция? Или результат последней инъекции?

— Меня никто не присылал, — отозвался Натан. — Я настоящий. Во всяком случае, мне так кажется. В своем мире я реален, а здесь, может, и нет.

Женщина не пыталась осознать смысл происходящего. Позже Натан думал, что после всего пережитого ей было не до смысла: самое большее, на что она оказалась способна, — это сохранять спокойствие. Она твердо решила отвергнуть надежду, страхи, слабости, за которые могли бы зацепиться ее тюремщики.

— Ты очень маленький, — заметила женщина.

— Мне тринадцать лет. Я еще не вырос.

Воцарилось долгое-долгое молчание.

— Ты ребенок? А я думала, что детей больше не осталось. Мне никогда не доводилось видеть ребенка. Зачем тебя прислали?

— Я уже говорил: меня никто не присылал, — повторил Натан. Впервые во сне он с кем-то беседовал, и, похоже, женщина ему не верила. Ну что ж, вполне справедливо. — Я перенесся сюда во сне. Я умею — не знаю, как и почему. Я прибыл из иного мира.

— Все другие миры погибли, — ответила женщина. — Унварху-саг.

— Нет же. Я говорю о другой вселенной. По ту сторону Врат. — Натан усомнился: поймет ли женщина, что он подразумевает под Вратами. — Я видел вас в пустыне, когда вы спасались от чудовищного ящера. Я наблюдал из пещеры. Зачем вы туда отправились? Вам был нужен Санграаль?

— Вопросы, — вздохнула женщина. — Я так и знала: опять начнутся вопросы… А для иллюзии ты очень даже неплох. Почти идеально удались мелкие детали. Полагаю, ты не расскажешь мне, как они этого добились?

— Никто этого не добивался, — терпеливо объяснял Натан. — Я просто родился самым обычным образом: родился и вырос. Пожалуйста, попытайтесь мне поверить. Послушайте. В пещере чаши нет: все это лишь для отвода глаз. Она в моем мире. Кто-то переместил чашу туда — возможно, для сохранности, хотя я не совсем уверен. Зачем вы ее искали? А если бы нашли, то что бы стали с ней делать? Если чаша впрямь часть заклинания, которое спасет ваш мир, то мы должны знать, как оно действует. Прошу вас…

Женщина не ответила. Губы ее оставались сжатыми в суровую полоску, потом вдруг кончики их приподнялись в улыбке.

— Если ты реален, — сказала она, — докажи. Прикоснись ко мне.

Что же Натан сразу не догадался! Ведь это так просто! Подойдя к женщине, он протянул руку навстречу ее руке.

— Можно? — Он почувствовал, что в этом мире масок и комбинезонов, где ему еще ни разу не пришлось видеть, чтобы люди дотрагивались друг до друга, нужно обязательно спросить разрешения. Даже у Эрика было своеобразное отношение к физическому контакту.

Кванжи Лей кивнула.

Он накрыл ее руку своей. Ее пальцы отозвались дрожью, словно по ним пробежало электричество. Женщина сказала:

— Они не способны создать такое. — Потом добавила: — Они привели мой разум в смятение. Должно быть, это какое-то заклинание. Грандир очень силен — сильнее, чем мы предполагали. У меня есть защита, но она недостаточно мощная. Я недостаточно сильна… — Голос Кванжи Лей сорвался на шепот; жутко было слышать его из уст человека, который совсем недавно столь великолепно владел собой. Натан уже не понимал, с кем она разговаривает: с собой или все же с ним.

— Вы сильная, — сказал он, потрясенный произошедшей переменой. — Я вижу. Вы очень сильная. Как раз с вами все в порядке, а вот со мной — нет. Я не знаю, кто я — наверно, какой-нибудь урод. Я засыпаю, вижу сон — и вот я здесь. Сначала я был лишь невидимой мыслью, а теперь с каждым разом становлюсь все материальнее. Пожалуйста, расскажите мне о чаше. Скоро настанет время просыпаться, и тогда я уйду, так что…

— Если ты реален, — рассудила женщина, — ты никак не сможешь уйти. Мы в Глубоком Заточении. Отсюда нет выхода. Никому еще не удавалось бежать из Ям.

— Вы так и не поняли. Для меня это сон. Я просто… исчезну…

Неожиданно Кванжи Лей одной рукой схватила Натана, притягивая к себе, а другой быстро провела по его лицу — ощупывая черты, как слепая.

— Ты кажешься слишком материальным, чтобы исчезнуть, — заключила она, — или же мои ощущения мне лгут. Ты не оборотень: у тебя человеческие глаза. Магией такого не добиться. Кто тобой управляет?

— Никто! — Натан пришел в отчаяние. Он уже чувствовал, как темнота рвется к нему, щекочет за пятки, разливается по сознанию.

— Похоже, ты сам веришь в то, что говоришь. Они обманули и тебя. Всегда есть тот, кто управляет…

И тут все закончилось. Он в последний раз глянул ей в лицо — губы ее приоткрылись от удивления; и образ ее растаял, раскололся; мальчика повлекло назад, за пределы света, разума, всего этого мира…

Натан проснулся дома, в собственной постели, обливаясь холодным потом; за окном едва занималось утро. Он все повторял и повторял ее имя — Кванжи, убеждая, моля пустую комнату.

— Скоро Грааль вернется домой, — сообщил Бартелми, — если точнее, в субботу. Подозреваю, что наш друг Джулиан Эпштейн вовсе не в восторге от этой идеи. Чашу повезут в опечатанном фургоне под охраной…

— Вооруженной? — восторженно спросил Натан. Они с Бартелми и Анни сидели в книжной лавке: взрослые на стульях, мальчик — примостившись на краю стола.

— Честно говоря, я не в курсе, — признался Бартелми. — Его везут в Торнхилл, где соберутся… м-м… главные участники спора: Ровена Торн, граф фон Гумбольдт и Алекс Бирнбаум. Ну и еще мы с Эриком.

— Мы тоже должны быть там, — сказал Натан. — Мы имеем к Граалю такое же отношение, как они.

— Несомненно. Только им об этом неизвестно, и я вовсе не намерен посвящать их во что бы то ни было, — резонно заметил Бартелми.

— Зачем это все фон Гумбольдту? — недоумевала Анни. — Что он надеется выиграть?

— Все не так просто, — пояснил Бартелми. — Подозреваю, Ровене удалось убедить его, что на таких условиях она сможет склонить Бирнбаума отозвать свое требование. Алекс с чрезвычайным почтением относится к историческому прошлому чаши, Удаче Торнов и всему прочему. Если он решит, что уступает чашу Ровене, то вполне может отказаться от претензий.

— Верно, — заметила Анни, — он впрямь способен так поступить.

— Ты общалась с ним больше нас. Как бы то ни было, фон Гумбольдт верит, что игра стоит свеч. Ровена позволила ему думать, что, как только Бирнбаум сойдет с дистанции, она согласится на продажу и последующий раздел выручки. Он во что бы то ни стало хочет избежать долгой, запутанной и дорогостоящей судебной тяжбы.

— Что вполне понятно, — согласилась Анни. — Но что задумала Ровена? Ведь она ни за что не согласилась бы продать чашу, разве нет? Быть не может, чтобы она всерьез планировала… О нет!

— Ограбление? — улыбнулся Бартелми. — Вряд ли. Полагаю, она лишь хочет, чтобы Эрик взглянул на чашу. Он произвел на миссис Торн большое впечатление. Как, впрочем, и на многих других. Не берусь судить, смогла ли она осознать, что Эрик действительно из иного мира, однако Ровена отнюдь не глупа и должна понимать, что он не сумасшедший. Она хочет, чтобы он увидел чашу — причем, что называется, на своем месте. Ровена выбрала не самый краткий путь, чтобы организовать эту встречу. Признаюсь, я и не ожидал, что она способна на столь изощренное коварство. Люди не перестают меня удивлять — и это обнадеживает.

— В вашем возрасте, — хитро улыбнулась Анни, — наверное, осталось не так много, чему удивляться.

— А вот тут ты как раз ошибаешься, — парировал Бартелми. — Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что никого нельзя просчитать до конца. Как только начинаешь думать, что знаешь людей, они совершают нечто из ряда вон выходящее. Человеческая натура изобилует потрясающими глубинами — и мелями, разумеется. Что бы там ни говорил Фрейд, правил поведения для нее не существует.

— Но ведь гены, несомненно, предопределяют, каким станет человек, — вмешалась Анни.

— Гены ничего не предопределяют, — возразил Бартелми. — Можно позволить наследственности угнетать тебя — или жить с ней в согласии — или возвыситься над ней. Человек сам себя определяет. Разве гены могут превратить спустившуюся с дерева обезьяну в поэта? Я рассказывал вам о магии, о силах немногих Одаренных, однако истинная магия заключена в душе Человека.

— Иногда люди способны на ужасные поступки, — заметил Натан, вспоминая Ямы для бесконечного заточения.

— А иногда — на прекрасные. Две стороны одной медали. Тьма и свет живут в каждом из нас. Мы сами превращаем себя в тех, кто мы есть. Мы делаем выбор.

— А как насчет влияния среды? — поинтересовалась Анни.

Разговор повернул в психоаналитическое русло, и Натан погрузился в собственные мысли, сосредоточившиеся главным образом на задней двери в Торнхилл и преданном Гувере — сторожевом псе, который никогда не залает на друга…

Натан надеялся, что на неделе ему снова приснится сон о Кванжи Лей, — но он опять видел море в мире, где всю землю поглотил океан, а потом прекрасную страну, напоминающую детские мечты о Нарнии. Там были зеленые холмы, и поросшие мхом скалы, и ручьи, струящиеся и падающие маленькими водопадами. Леса здесь оказались даже прекраснее и словно бы «лесистее» окрестностей Торнхилла: вокруг простирались заросли шиповника и жимолости, в листве деревьев тут и там мелькали рыжие беличьи хвосты, слышалось пение неведомых птиц.

Спустилась ночь. Сквозь кружево ветвей светила громадная луна; беззвучно взмыла ввысь сова. Внезапно накатил страх — с ним крался лунный свет, и по подлеску пронеслась рябь. Они — озмоси — были здесь, и в этом чудесном уголке дикой природы. На Натане не было железа — а значит, защиты. Он бросился бежать словно сумасшедший, преследуемый кошмаром, пока наконец не споткнулся о древесный корень и не свалился вниз — и вниз — в черные глубины безмятежного сна.

Впоследствии, вспоминая сон, Натан гадал, не в том ли мире он отыскал Лесовичка — в давно забытом путешествии раннего детства. Мальчик уже давно не виделся со старым другом и потому однажды после обеда отправился в лес один, захватив в подарок упаковку «Смартиз». И они с Лесовичком сидели под деревьями, болтая о том о сем, хотя Натан не стал рассказывать лесному другу о сновидении. Мальчик сообщил, что скоро привезут Грааль, и поведал собственные планы на субботу. Он хотел, чтобы, когда настанет время, вблизи Торнхилла было как можно больше глаз.

— Я буду наблюдать, — пообещал Лесовичок. — Но и другие тоже наблюдают.

— Ты имеешь в виду гномонов? — нахмурился Натан. — Думаю, они привязаны к чаше. Не представляю, что они станут делать. Им не проникнуть в Торнхилл: там слишком много железа, а еще сильфиум в саду; полагаю, Бартелми сумеет организовать световые и звуковые эффекты.

— Я имел в виду гоблина, — объяснил Лесовичок.

— Какого еще гоблина? — Натан уже догадывался, кого имел в виду его друг.

— Того, которого вы выпустили из-под земли. Узника.

— Еще о нем нам не хватало беспокоиться, — заявил Натан. Но беспокойство осталось — оно цеплялось за границы его сознания, никак не желая стряхиваться.

Алекс Бирнбаум заглянул в лавку и пригласил Анни на бокал вина. В тот самый миг, что она отвечала на приглашение нового знакомого любезным согласием, в магазин вошел Майкл.

— Твой поклонник, — беззаботно заметил он, когда вышел Алекс.

Анни почувствовала, как по сердцу разлилось приятное тепло.

— Алекс очень мил. Он мне нравится. — Анни вовсе не хотела причинить Майклу боль; она была лишь женщиной, а Майкл пока оставался женатым мужчиной.

— Я надеялся, что ты согласишься поужинать со мной в пятницу, — сказал он. Майкл впервые приглашал Анни на ужин и говорил очень неуверенно.

— Натан…

— Нат сам о себе позаботится.

Анни робко улыбнулась.

— Хорошо.

Однако в пятницу утром домой вернулась Рианна Сарду.

Майкл позвонил Анни, чтобы предупредить: он чувствовал себя смущенным и виноватым одновременно. «Грузинский тур пришлось свернуть — какая-то у них там политическая нестабильность. Грузия расположена слишком близко к Чечне. Надеюсь, удастся поужинать на следующей неделе. Она уедет в Лондон озвучивать новую экранизацию „Макбета“».

«Интересно знать, чью партию? — про себя подумала Анни. — Призрака Банко?» И какая из двух Рианн вернулась: настоящая или дух в ее облике? К тому же при мысли об ужине с Майклом тайком, когда его жена — или предполагаемая жена — где-то поблизости, ей сделалось совестно.

— Ты никак не могла видеть ее в Лондоне, — добавил Майкл в конце разговора. — Она все это время пробыла в Грузии. Я выяснил.

Анни пробормотала что-то неопределенное и положила трубку. По минутном размышлении она набрала номер Бартелми, но того не оказалось дома: наверное, они с Ровеной Торн заканчивали приготовления.

Вернувшись домой, Натан застал мать в глубокой задумчивости. Анни рассказала сыну, что Майкл отменил ужин, хотя не назвала причины, до сих пор не в силах думать о речном кошмаре. Она отчетливо представляла, как чудовище поднимается в башню, чтобы лечь спать (спало ли оно вообще?), или, того хуже, делит с Майклом семейное ложе.

Нужно во всем разобраться.

Майкл сказал, что после обеда его не будет дома: он занят в каком-то специальном университетском проекте — не для студентов, а для людей со стороны. Около трех, спрятав в карман один из номерков (хотя Анни не была уверена, помогает ли железо против водяных духов), она закрыла лавку и отправилась к Дому-на-Реке.

Дом казался притихшим, задремавшим на солнце: ни угрожающим, ни гостеприимным, живописным и совершенно обычным одновременно. Анни подумалось, что в отличие от большинства деревенских жилищ в разгар второй половины дня Дом-на-Реке не производил впечатления действительно уснувшего: ему недоставало личностности, это был скорее вариант «напоказ», чем уютное гнездышко, — лишь фасад и бездушный интерьер. Анни позвонила в дверной колокольчик и стала ждать звука приближающихся шагов: стук сердца гулко отдавался в ушах.

Анни так ничего и не услышала: ни шагов, ни возни с ручкой или замком. Дверь внезапно распахнулась, и на пороге показалась Рианна Сарду.

Секунду — или даже меньше — Анни испытывала неуверенность. Существо выглядело как обычная женщина из плоти и крови, в джинсах и свитере: ногти на ногах были накрашены, темные волосы забраны заколкой, выбившиеся пряди льнули к шее. Анни даже почувствовала себя виноватой. Если перед ней стояла лишь женщина, то с ней поступали нечестно, раня чувства, что бы там Майкл ни говорил о состоянии их брака. Но тут Анни взглянула ей в глаза и все поняла. Под радужной оболочкой и зрачком была чернота — тьма океанских глубин, куда со дня сотворения жизни не проникал свет. Человеческие ноги не ступали столь бесшумно в такой тихий день — босые ноги там, где стоило надеть сандалии, — босые ноги, оставляющие на коврике мокрые следы…

Анни почувствовала, как лицо ее заливает бледность, и поняла, что выдала себя. Она старалась совладать с собой, не броситься бежать. Впрочем, голос ее, когда она наконец обрела дар речи, звучал вполне уверенно.

— Я искала Майкла. Я нашла книгу, которая могла бы его заинтересовать, — по истории викторианского Лондона. Майкл дома?

— Нет, — вполне спокойно ответило чудовище. Быть может, оно не осознало, отчего Анни так побледнела, а быть может, решило, что даже после той погони сможет ее обманывать. — Я скажу ему, что вы заходили.

Потом, совсем иным тоном, дух спросил:

— А как поживает ваш сын?

В вопросе не было угрозы, скорее подавленная дрожь, странная алчность, Анни ощутила внезапный прилив ярости, заставивший забыть все страхи, — древней, примитивной ярости матери, защищающей своего ребенка. Она вспомнила жест, которым Бартелми рассеивал духов в круге, и единственное слово Команды. Забыв, что у нее нет Дара, нет силы, она простерла руку и выкрикнула: «Энваррэ!» Тварь в облике Рианны Сарду отшатнулась, потом заколебалась: сущность ее стала меняться, превращаясь в силуэт из бурлящей воды, который потянулся к Анни. Женщина попыталась было сопротивляться, но сила сродни океанскому течению схватила ее за горло, и жидкие пальцы устремились в нос и рот, и в легкие потоком хлынула вода…

Анни пришла в себя и закашлялась, извергнув фонтан воды на дощечки причала. Она лежала у самой реки, насквозь промокшая и дрожащая; с выражением облегчения на лице над ней склонился Майкл: несомненно, ему пришлось сделать ей искусственное дыхание.

— Что случилось? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я нашел тебя здесь — в реке. Я услышал крик, а потом обнаружил тебя и испугался, что ты мертва… — Беспокойство Майкла отозвалось в ней волной тепла, почти остановившей дрожь. — Слава богу, что я вернулся.

— Почему…

— Я забыл пачку сочинений. Без них не было смысла ехать. Слава богу…

Он отнес Анни в дом, позаботился о том, чтобы она сняла мокрую одежду, выдал ей банный халат и полотенце; потом принес сладкого горячего чаю.

— Не представляю, куда запропастилась Рианна. Я полагал, что сегодня вечером она будет здесь. А ты что тут делала? Что вообще стряслось?

Анни растерялась. Она больше не могла лгать Майклу — он был в опасности. Но ведь он никогда не поверит в правду! Придется открыть ему лишь часть истины.

— Я п-пришла увидеть Рианну, — заикаясь, проговорила Анни. — Я хотела расспросить… о том случае в Лондоне. Я была совершенно уверена, что видела именно Рианну. Я решила, что если спрошу ее, увижу ее реакцию, то буду знать наверняка. Она открыла дверь и повела себя очень странно. Потом вдруг наступила чернота. Я даже не помню, как оказалась у реки. Она накинулась на меня — и все потемнело… — Анни было противно лгать Майклу даже из чувства сострадания, но больше ей ничего не приходило в голову. Он и так смотрел на нее с недоумением.

— Рианна… Ты хочешь сказать, что Рианна на тебя напала? Но… этого просто не может быть. Только не Рианна. Ей нет до меня никакого дела — по крайней мере не до такой степени. Мы уже несколько лет спим в разных комнатах. Даже если бы она впрямь ревновала, она устроила бы сцену, закатила скандал — но только не стала бы прибегать к насилию. Рианна на такое просто не способна… Что она сказала?

Анни ответила, не раздумывая:

— «Как поживает ваш сын?»

— Что?

— Она спросила: «Как поживает ваш сын?» Майкл… все… дело не в тебе. Я не могу объяснить — я больше ничего не знаю. Но дело не в тебе.

Майкл уставился на Анни немигающим взором. Потрясение и озабоченность постепенно исчезали с его лица; их сменило созерцательное выражение, присущее ученому, что склонился над неразборчиво написанным древним манускриптом. Когда Майкл заговорил, в его тоне появилась незнакомая резкость:

— И что все это значит?

Анни ничего ему не рассказала — просто не могла, не имея доказательств, которые убедили бы его в невероятном. Майкл не стал настаивать. Анни едва не погибла и пережила большое потрясение, так что он просто отвез ее домой, убедился, что она в порядке, и настоял, чтобы она рассказала о случившемся своему лечащему врачу. Если в поведении Майкла по отношению к ней и появился некий оттенок отчуждения, то уловить его могли лишь самые чувствительные антенны: и у Анни они оказались сверхчувствительными. Он знал, что она рассказала ему не все, и не мог думать о Рианне плохо: все это было ясно без слов. Ее утешало лишь то обстоятельство, что еще некоторое время Натана не будет дома и не придется изобретать для него каких-то сложных отговорок. Она расскажет все Бартелми… когда подвернется подходящий случай. Вечером Анни приготовила ужин, а Натан взял в видеопрокате фильм — мрачный научно-фантастический триллер, который вовсе не поднял его матери настроения. Анни плохо спала и на следующее утро встала поздно. На столе она обнаружила записку от сына, сообщающую, что он уже поел и ушел гулять. Накатила паника: вдруг Натан оказался возле реки и теперь за ним гонится водяной призрак, в чьих глазах отражается пучина? Анни позвонила Бартелми и поделилась с ним своими страхами; тот стал уверять ее, что не видит непосредственной угрозы мальчику, и строго-настрого запретил ей впредь самой пускаться на поиски неприятностей.

— Хорошо, что там оказался Майкл. Вовремя ему пришло в голову вернуться.

— Он знает, что я ему лгу, — смущенно проговорила Анни.

— Не обращай внимания. Женщины всегда лгут мужчинам: это некая часть игры.

Анни понимала, что Бартелми хочет лишь умерить ее беспокойство, но никак не считала ложь удачной частью игры.

Бартелми вернулся к таинству приготовления обеда: обед этот помог бы легко установить добрососедские отношения между «Хамасом» и «Моссадом», если бы только их представителей удалось уговорить отведать этой стряпни. Впрочем, в случае претендентов на Грааль Лютого Торна хозяин дома был не столь уверен. Алекс Бирнбаум прибыл незадолго до полудня, за ним следом появились Ровена и Эрик. Они дружно предположили, что Дитер фон Гумбольдт, видимо, не решился оставить без присмотра свою собственность и путешествует с ней.

Было решено доставить чашу из Лондона на машине, поскольку бронированный фургон привлек бы слишком много внимания. В качестве средства доставки был избран «BMW» Джулиана Эпштейна, который и сел за руль; на переднем и заднем сиденьях, прикованные наручниками к сейфу с Граалем, сидели двое охранников. Оба были вооружены — Натан пришел бы в восторг от этой новости. Машина подъехала к Торнхиллу около часа дня и, развернувшись, пристроилась около принадлежавшего Бартелми «джовит-джевелин». Охранников пригласили в дом, однако Джулиан настоял на том, чтобы один остался у входной двери. В гостиной Бартелми накрыл столик с лучшими напитками: шерри, виски, джин с тоником.

— А где граф? — без предисловий вопросила миссис Торн, едва завидев вошедших.

— Мы думали, он с вами, — удивился Эпштейн.

— Так вот, его с нами нет. Мы думали, что он приедет с вами.

— Возможно, что-то его задержало, — пробормотал Бартелми, сомневаясь в собственном предположении.

Гувер без особого интереса обнюхал охранника, недобро воззрился на спрятанную кобуру.

— Ну и как из него сторожевой пес? — спросил мужчина.

— Почем мне знать, — отозвался Бартелми. — Я никогда его не спрашивал.

Гувер отрывисто, как бы со значением, гавкнул («Как будто все понял», — позже живописал охранник своей жене). Мужчина сел, намертво вцепившись в сейф; человек и собака глядели друг на друга с нескрываемым подозрением.

— Ладно, давайте приступать, — оживленно заявила Ровена. От Бартелми не укрылось, что под налетом деловитости царит растерянность.

— Только после того, как появится хозяин, — отрезал Эпштейн. — Кто этот человек?

— Прошу меня извинить. Эрик Риндон — Джулиан Эпштейн. Эрик работает у меня. Полагаю, он мог бы помочь нам узнать больше о чаше, поскольку довольно неплохо разбирается в подобных вещах.

Эпштейн перевел взгляд на Бартелми.

— Похоже, все, кого вы знаете, — знатоки, — пробормотал он.

— Что не очень-то удивительно, учитывая специфику моей работы, — фыркнула Ровена. — Пойдем, Джулиан. Если фон Гумбольдт опоздает, пусть сам себя винит. Не вижу смысла всех задерживать. Чаша здесь: мы могли бы пока взглянуть на нее. А потом уже начнем переговоры.

Однако Эпштейн был непреклонен.

— Я не могу открыть сейф без личного разрешения фон Гумбольдта.

— Разумеется, он его уже дал, — заметил Бартелми, наливая всем успокаивающего шерри. — Вряд ли он стал бы организовывать данную встречу и доставку чаши, если бы не собирался ее никому показывать.

Ровена открыла было рот, чтобы выразить согласие, но тут Бартелми пересек комнату и предупреждающе сдавил ей плечо. Джулиан, поначалу отказавшийся от шерри («Я за рулем»), потом все же взял рюмку: хозяин дома подсказал, что обратно их может довезти охранник. Последнему пришлось мужественно согласиться на фруктовый сок. Эрик в поиске новых ощущений перешел от шерри к виски. По всей видимости, алкогольные напитки в его мире были в таком же дефиците, как и продукты питания, хотя, к счастью, способности его вполне соответствовали нужному уровню.

К двум часам дня, когда фон Гумбольдт по-прежнему не появился, Бартелми позвал всех к столу. Эпштейн попробовал дозвониться до австрийца по мобильному телефону — безрезультатно — и без особого удовольствия принял приглашение. Собравшиеся перешли в столовую; охранник ел, поставив сейф на колени. День выдался влажный и жаркий, низко нависли тучи, и казалось, что воздух стиснут между землей и небом, — так что старый дом явился для всех желанным прохладным пристанищем. Восхитительная еда и охлажденное вино немало способствовали тому, что разношерстная компания немного расслабилась: охранник, умиротворенный если не вином, то общей атмосферой, принялся отпускать смелые замечания в отношении прежних клиентов, Эпштейн был почти готов признать неприязнь к графу и возобновить прежнюю дружбу с Ровеной, а Эрик обрел нового друга в лице Бирнбаума. Бартелми собрал обеденный набор для охранника, что сидел снаружи, и даже задержался поболтать с ним, вежливо согласившись взглянуть на фотографии сердечного друга, облаченного в кожу и с тремя гончими. Лишь когда воцарилось молчание, собравшиеся ощутили напряжение — уже не в отношениях друг с другом, а как бы извне: оно выползало из леса, карабкалось по стенам дома. Во внезапной тишине Гувер прошлепал к окну и, водрузив на раму передние лапы, настороженно выглянул.

— Что случилось, мальчик? — спросил у него Бартелми.

Пес повернулся к хозяину со столь разумным выражением на морде, что даже Эпштейн был поражен.

— Предлагаю перейти в гостиную на чашку кофе, — пригласил всех Бартелми. Хотя фраза его прозвучала как любезное предложение, собравшиеся хорошо понимали, что это вовсе не так. Без всяких комментариев и возражений люди встали и перебрались в другую комнату.

— Где фон Гумбольдт, черт его подери? — воскликнул Эпштейн после очередной бесплодной попытки дозвониться австрийцу по мобильнику. — А вдруг он попал в аварию?

— Что бы там ни произошло, — заметил Бартелми, — совершенно ясно, что он уже не появится. Теперь вам решать, что делать дальше.

Все взгляды обратились к представителю «Сотбис».

— Мне бы хотелось увидеть чашу, — заявил Алекс. — Моя мать говорила, что она проклята, и теперь я почти готов с ней согласиться: в воздухе как будто что-то нависло.

— Она была нашей тяжкой ношей, — сказала Ровена, — и нашей удачей. И приносила несчастье всем остальным, кто осмеливался завладеть ею.

— Великое сокровище, священная вещь, — добавил Эрик. — Если она находится здесь, то здесь она в безопасности.

Эпштейн кивнул охраннику.

— Мы откроем сейф, — решил он.

По мере того как Натан и Хейзл приближались к тропинке, ведущей к Торнхиллу, тучи мрачнели; почему-то они не громоздились ввысь, как обычно, а свисали вниз — громадные завесы кучевых облаков, едва не задевающие брюхом верхушки леса. По-прежнему стояла жара, и воздух вокруг дома словно был наполнен невидимыми булавками и иголочками. Издалека доносились приглушенные раскаты грома. «Они здесь», — сказал Натан, когда уже знакомый трепет пробежал по земле, преграждая друзьям путь в Торнхилл. Мальчик проследил взглядом за волной, всколыхнувшей травы. Ему показалось, что сейчас гномонам не до них с Хейзл: твари окружили дом, сохраняя некоторое расстояние, по-видимому, сдерживаемые какой-то силой — близостью железа или сильфиума. Ребята достали и вытянули перед собой дверные номерки — «Наши счастливые номера», как называла их Хейзл, — и прорвались сквозь кольцо призраков, без труда пробравшись к дому незамеченными; потом, пригибаясь под окнами, пробежали к черному ходу и укрылись в палисаднике. Натан проверил кухонную дверь.

— Мы сможем попасть внутрь? — прошептала Хейзл, когда он вернулся.

— Пока нет. Дядя Барти все время ходит туда-сюда — берет блюда или еще что-нибудь. Так что придется подождать.

— Вот-вот пойдет дождь…

Договорить Хейзл не успела. Несколько крупных капель упали детям на макушки, а потом облака вдруг раскисли, обрушившись на землю ослепляющей силой муссона. Натан что-то говорил — но гром глушил его слова. Так что он схватил Хейзл за руку и потянул под защиту стены, где широкий карниз хоть как-то укрывал от ливня. Небо расщепила молния, на миг ярко озарив сад и лес; друзья увидели, как под бешеным натиском дождя гнутся книзу ветви, ломаются стебли, вминаются в землю опавшие листья. Новые раскаты грома ударили по барабанным перепонкам; и опять сверкнула молния. Хейзл видела, как в считанных ярдах от нее вспышка вонзилась в самую землю, с шипением, слышимым даже сквозь рев ливня, опалив траву вокруг. Девочка гадала про себя, смогут ли гномоны выдержать подобный шум и свет или все же разлетятся: в такую непогоду было не отыскать глазами едва заметных признаков их присутствия. Дети промокли насквозь. Слипшиеся в крысиные хвосты волосы Хейзл распластались по лицу и лезли в глаза.

— Нечего нам тут делать! — прокричала она на ухо Натану. — Нужно идти.

Но пока дождь не приутих, им не удалось покинуть укрытия. Очередная вспышка молнии, похоже, угодила в провода: в соседнем окне на кухне погас свет. Несмотря на ранний послеобеденный час, вдруг сделалось темно. За грядкой фасоли что-то мелькнуло — нечто крупнее и плотнее, чем гномоны. Дети остановились как вкопанные; в тот же миг мимо них в дом проскользнула маленькая фигурка.

Внутри четверо склонились над чашей. Они были так поглощены созерцанием сосуда, что едва ли заметили, как сгустилась тьма и раздались первые раскаты грома. На миг в тусклом свете все лица обрели одинаково голодное выражение, один и тот же фанатичный блеск заплясал во взглядах. Потом Алекс отодвинулся — быть может, разочарованный тем, что предмет его изысканий не столь роскошен и витиеват, как он ожидал. К Эпштейну вернулась профессиональная отрешенность, и чары развеялись. Лишь Ровена и Эрик по-прежнему не могли отвести глаз от чаши.

— Та самая, — произнес Эрик. — Сокровище всех сокровищ. — Обычно звонкий голос его теперь звучал глухо. Ровене показалось, что по щеке Эрика ползет слеза.

Бартелми, предугадав возможные последствия бури, ушел за свечами. Охранник отдыхал, откинувшись на спинку стула, все еще прикованный к пустому сейфу. Его сослуживец спрятался от дождя за входной дверью; рядом пристроился бдительный Гувер.

— Из чего она сделана? — спросила Ровена у изгнанника.

— Из камня. Это эосианский нефрит — в давние времена его много и часто использовали. Теперь он встречается редко. Драгоценные камни называются эсон, они очень дорогие, но это не имеет значения. Важен только Санграаль.

— Ему впрямь все известно о чаше? — едва слышно пробормотал Эпштейн.

— Грааль имеет ценность там, откуда ты родом? — продолжала расспрашивать Эрика Ровена.

Последний ухитрился сделать неопределенное и вместе с тем эмоциональное движение рукой.

— Не имеет цены. Слишком священный.

— Бесценен, — подытожила Ровена. — Понимаю.

И тут погас свет. В комнату с неукротимой силой маленького торнадо ворвалось нечто, сопровождаемое неописуемым запахом — вонью не вполне животной, но и не человеческой. Ровена потянулась к чаше; Эрик медлил, не желая расставаться с Граалем; Эпштейн и Бирнбаум присоединились к склоке. Охранник попытался наброситься на вора, но забыл о наручниках и сильно ударился о сейф. Руки схватили добычу, хотя в темноте никто не мог разобрать, что к чему. «Она у меня!» — «Она у тебя?» — «У кого она?» — «А это еще что такое?» Чаша, выскользнув из множества пальцев, стала падать — но так и не достигла пола. Шаги удалялись в направлении кухни. Нечто, которое так никто толком и не разглядел, исчезло столь же мгновенно, как появилось. Вернулся Бартелми с канделябром, из коридора примчался Гувер, Свет упал на переплетение рук, хватающих пустоту. Ничто.

Эрик принялся браниться на своем языке, Эпштейн рухнул, едва не промахнувшись мимо стула, Алекс проговорил лишь «Боже мой», а Ровена выдала целую тираду ругательств, которых никто никогда от нее прежде не слышал.

— Взять след, — приказал Бартелми. Гувер выскочил из комнаты.

Снаружи Натан и Хейзл видели, как, крепко прижимая к груди добычу, появился вор. Переглянувшись, друзья бросились в погоню, забыв о ливне. Их цель двигалась быстро, явно не испытывая трудностей из-за ненастья, тогда как преследователи то и дело поскальзывались на мокрой листве и едва разбирали дорогу под ногами. Через несколько мгновений существо уже оказалось за пределами их ограниченного поля зрения. Как раз в этот момент Гувер нагнал друзей и большими прыжками помчался дальше в погоне за вонью, устранить которую не могла даже буря. Вскоре и пес скрылся из виду, хотя его отрывистый лай помогал ребятам следовать в верном направлении. Дождь поредел, и друзья побежали быстрее. Хейзл несколько раз спотыкалась и подставляла руки, чтобы не упасть, — так что теперь ее ладони были все в грязи. Натан лучше держался на ногах, зато его футболка стала зеленой от хлещущих ветвей, а грязь облепила джинсы до самых колен.

Бег ускорился — дети запоздало поняли почему: склон сделался круче, и они оба заскользили вниз. Хейзл, по пояс увязшая в кустах ежевики и прелой листве, принялась с трудом выбираться, едва не переплюнув Ровену в красноречии.

— Пошли, — позвал Натан. — Сейчас нельзя останавливаться.

Хейзл последовала за другом, стараясь не отставать, скорее из упрямства, нежели по желанию: интерес к приключению смыло дождем. Натан шел как можно быстрее — насколько позволяла осторожность. Впереди мелькнул хвост Гувера — грязный и мокрый, однако по-прежнему мелькающий из стороны в сторону. Внезапно пес замер, опустив голову. Беглец как сквозь землю провалился. Но Натан еще до того, как добрался до места, понял, куда подевался вор. Мальчик присел на корточки и сквозь знакомую дыру спрыгнул в часовню.

В дальнем конце помещения карлик тянулся, силясь поставить Грааль в нишу, где тот в свое время явился в видении Натану. Существо принялось напевать — нет, скорее бормотать — слова на незнакомом языке, том самом, что использовал Бартелми, призывая духов в круг, а быть может, и Грандир — извлекая изображения из магических шаров. Голос гоблина звучал грубо и хрипло, будто бы тот давно не разговаривал вслух. Натан бросился вперед, стараясь дотянуться до чаши, но беглец схватил его; оба повалились на землю, сцепившись и молотя друг друга кулаками, и ни один не мог взять верх. Натан слышал, как где-то позади его зовет Хейзл; Гувер отрывисто, глухо рычал, но не решался спрыгнуть вниз. И в этот миг чашу окружило зеленое свечение; изо всех уголков разрушенной часовни пополз шепот. Каким-то образом Натану удалось вырваться, он попытался подняться на ноги; противник ударил его головой в грудь, отбросив назад и выбив из легких весь воздух. Шепот утих; когда мальчик оглянулся, альков был пуст. Чаша исчезла.

Карлик издал крякающий звук, с дьявольским проворством выпрыгнул из отверстия и исчез. До Натана донеслись испуганный возглас Хейзл и гневный рык Гувера. Мальчик принялся медленно, скользя по мокрой земле, выбираться наружу; Хейзл старалась схватить его за руки, чтобы помочь. Гувер стоял рядом, бодро помахивая хвостом.

— Где Грааль? — спросила Хейзл, когда Натан наконец выбрался на поверхность. — У карлика его не было. Я думала, что ты…

— Он отправил Грааль обратно, — объяснил Натан. Небо начало очищаться, проливая свет на промокшую, грязную, побежденную троицу. — Он отправил его назад, в другой мир. Там опасно: я точно знаю. Чаша должна была храниться здесь, пока не понадобится. Плохо это или хорошо, но мы должны были охранять ее и не смогли.

— Откуда ты знаешь? — спросила Хейзл.

— Я не уверен, откуда именно. Просто знаю.

В полном молчании друзья взобрались обратно по склону холма — Гувер бежал впереди. Дождь совсем перестал, и лес окутался паром — бледные струйки испаряющейся влаги поднимались от опавшей листвы и устремлялись вверх. Деревья превратились в размытые ветвящиеся серые силуэты, почти утратив зелень убранства. Порожденные туманом призраки парили в воздухе над самой землей, окутывали стволы и пни. Натан присматривался в поисках следов гномонов: легкого движения в дымке, дрогнувшая веточка или лист; однако лес стоял недвижно, почти неестественно. Друзья еще не вышли из долины, здесь не слышалось пение птиц. Высоко над головой Натан заметил призрачное солнце; его белое лицо едва просвечивало сквозь туман.

Гувер остановился, чуть не доходя до вершины холма; шерсть у него на загривке стала дыбом. Переместившись на несколько ярдов вправо, он принялся обнюхивать что-то лежащее на земле, кажущееся в дымке бесцветным. Потом пес поднял голову и посмотрел на Натана. Мальчик подошел к собаке; за ним приблизилась Хейзл — ощущая какое-то внутреннее сопротивление. Бесцветная масса оказалась костюмом — серым костюмом, совершенно не вписывающимся в пейзаж. Человек лежал, уткнувшись лицом в листву и вытянув вперед руки словно в попытке предотвратить падение. Пальцы зарылись в почву, как будто он цеплялся за землю в каком-то последнем предсмертном спазме. Натан присел рядом на четвереньки, поднял к девочке мгновенно побелевшее лицо.

— Кажется, он мертв. — Голос его звучал пусто, без эмоций. — Он очень холодный.

Хейзл сглотнула комок в горле; она не хотела смотреть — и не могла отвести взгляда. Волосы, прилипшие к голове покойника, в одном месте были покрыты чем-то темным, напоминающим запекшуюся кровь. Человек лежал головой к подножию холма.

— Кто это? — проговорила Хейзл.

— Не знаю. Думаю, нужно вызвать полицию.

— Опять, — вздохнула Хейзл.