Нефритовый Грааль

Глава вторая Шёпот и сны

В феврале Майкл Аддисон купил компьютер и попросил Анни зайти помочь ему с установкой.

— Слышал, вы местный эксперт, — заметил он.

— Только в масштабах Иде, — парировала Анни, — не так уж это много.

— Я заплачу…

— Глупости. Я согласилась бы, чтобы просто взглянуть на ваш дом. Вся деревня сгорает от любопытства: переделали его на манер тех, что показывают в модных телешоу, или нет.

— Деревня, — рассмеялся Майк, — будет очень разочарована.

Анни закрыла лавку пораньше: Бартелми всегда настаивал, чтобы она выбирала удобные для себя часы. С тех пор, как Натан стал учиться в пансионе, она старалась работать с десяти до пяти. Анни прошла по Хай-стрит и свернула в переулок, ведущий к Дому-на-Реке. Дорожка, окаймленная двумя рядами бурого и съежившегося в своей зимней наготе кустарника, вела через луга. Анни знала, что где-то поблизости находится заповедная территория: не то там водилась какая-то особенная бабочка, не то росли орхидеи редкого вида. Дом стоял чуть поодаль: на некотором расстоянии виднелись островерхие, как колпак звездочета, крыши. Со стороны он казался воплощением мечты о деревенской жизни; когда же Майкл открыл дверь и проводил Анни через холл в главную гостиную, женщине подумалось, что у комнаты на диво нежилой вид: мебель слишком идеально расставлена, на коврах ни пятнышка; все чисто, безупречно, нетронуто.

— Я редко бываю в этой комнате. — Майкл будто прочел ее мысли. — Мои владения — в одной башне, Рианны — в другой. Изредка встречаемся в спальне.

Анни решила, что Майкл, наверно, шутит, хотя была не до конца уверена. Она спустилась вслед за хозяином дома по небольшой лесенке в круглую комнату — очевидно, его кабинет. Вся мебель была специально спроектирована, чтобы вписаться в изгибы стен; на письменном столе натурального дерева красовалось последнее достижение компьютерной техники.

— Ну, вот и он, — объявил Майкл. — Что сначала: чай или работа?

— Работа, — ответила Анни.

В результате она провозилась гораздо дольше, чем ожидала.

— Для меня этот агрегат — всего лишь разрекламированная печатная машинка, — сказал Майкл. Так что Анни навела кое-какой порядок в его файлах, научила пользоваться поисковыми системами и бродить по сети.

Когда они закончили с компьютером, уже стемнело; Майкл объявил, что для чая слишком поздно, и предложил выпить чего-нибудь покрепче и мельком пробежаться по дому, если Анни интересно.

— Тогда сможете рассказать деревенским сплетницам обо всех неосуществленных изменениях в нашем интерьере.

Как показалось Анни, даже хозяйская спальня выглядела необитаемой: у Майкла стоял диванчик в комнате наверху его башни. В доме имелось несколько комнат для гостей, хотя, похоже, чета никогда никого не приглашала. На кухне стояла плита «Ага» последней модели, но, по всей видимости, микроволновкой пользовались значительно чаще. Повсюду, не считая комнат Майкла, царили безликая роскошь и странная холодность — будто целый дом был музейным экспонатом, а не жилищем. Башню Рианны посмотреть не удалось: там было заперто.

— Рианна очень ревностно оберегает свое личное пространство, — объяснил Майкл. — Даже у меня нет ключа.

— Прямо комната Синей Бороды. — Анни не смогла удержаться от ассоциации.

— Набитая трупами бывших мужей? — рассмеялся Майкл. — У нее был только один. Продюсер, мы как-то встречались. Теперь ему около шестидесяти, и он женат на двадцатитрехлетней блондинке.

— Извините, — смутилась Анни, — я не хотела показаться грубой или… чересчур любопытной.

— Все в порядке, — ответил Майкл. — Полагаю, людям, которые не знают Рианну, это и впрямь покажется странным. Она… наверное, ее можно назвать темпераментной. У нас чудесная уборщица — иммигрантка из Югославии, приезжает из Кроуфорда; так вот Рианна даже ее не пускает к себе — предпочитает убираться сама. А теперь что желаете выпить? Есть виски, джин, пиво… виски и снова виски.

— Тогда мне виски, — с улыбкой проговорила Анни. Они сидели, потягивая виски, в гостиной, что находилась над кабинетом Майкла: там имелся диванчик — «чтобы передохнуть и вздремнуть между периодами безделья» — и два потертых кожаных кресла. По одну сторону окна башни выходили на заповедник, по другую — на спуск к реке. Поскольку было уже слишком темно, чтобы рассмотреть что-либо в отдалении, Майклу пришлось приложить некоторые усилия, описывая гостье прелести открывающегося из комнаты вида. Он приглушил свет, и Анни увидела сияющий юный месяц в небе, полном колючих звезд, и сумрачные поля, простирающиеся до самой деревни, и мерцание огоньков в окнах ближайших домов. Она повернулась — и совсем рядом увидела кривоватую улыбку Майкла, смягченную полумраком, и очки, скрывающие выражение глаз. Он включил свет, и вот уже Анни смотрела на портрет Рианны, что стоял на буфете, — довольно эффектную черно-белую фотографию: актерские скулы в обрамлении копны темных волос, глубоко посаженные, подведенные черным глаза под бровями вразлет.

— Она очень красива, — вежливо заметила Анни.

— Да, я знаю, — отозвался Майкл. В его словах послышалась нотка грусти.

Когда бокалы опустели, он предложил:

— Давайте я провожу вас домой. — Потом добавил: — Черт. Времени уже больше, чем я думал. Мне вот-вот должны звонить из Штатов.

— Я отлично доберусь сама, — заверила Анни.

«Он мне нравится, — подумала она, — а вот дом — нет. Не считая комнат Майкла. Здесь что-то неправильно, что-то…»

Что-то не так с Рианной Сарду.

Анни шла по тропинке, закутавшись от холода в пальто и погрузившись в размышления. Понимание пришло не внезапно: скорее то было нарастающее осознание — перемена, подкравшаяся в ночи; по спине медленно расползались мурашки. Один раз она остановилась и оглянулась; ничего не увидев, женщина скорее почувствовала, что неправильность, которую она ощутила в доме, следует за ней по пятам, словно тень, словно слух на самой грани человеческого восприятия. Пугающе знакомо. А потом будто рябь пробежала по кустарнику, будто темнота скользнула меж голых ветвей, и Анни уловила шепот неразличимых слов, шепот тише самой тишины — так близко над ухом, что казалось, холодное дыхание вот-вот обожжет ей щеку.

Они.

Анни не побежала: это было бессмысленно. Она шла очень быстро, стараясь не оглядываться, считая удары сердца между шагами. Дорожка, ведущая сквозь луга, нырнула, на несколько минут скрыв от взгляда огоньки ближайших домов и оставив Анни в одиночестве — или нет? Она знала: шаркающей старушечьей походкой по пятам следуют тени, а шепот раздавался так близко, что она уже представляла, как бесплотные губы кривятся в дюйме от лица. Анни почудилось холодное прикосновение к затылку, словно жадная рука тянулась к ней в попытке схватить, — но вот впереди возникли огни в окнах дома, и видения отступили. А она побежала, словно высвободившись из-под власти заклятия. Мимо садов и задних ворот, на деревенскую улицу, назад, в книжную лавку. Анни захлопнула дверь и заперлась, понимая, что это все равно не поможет: ни одна дверь, кроме двери Торнхилла, не защитит от них. Спотыкаясь, она бросилась к телефону, дрожащими пальцами набрала номер.

Спустя десять минут Бартелми сидел у Анни в задней комнатке лавки, заняв собой большую часть пространства, вселяя в нее своим присутствием спокойствие и уверенность.

— После рождения Натана, — рассказывала Анни, — мне казалось, что я немного не в себе. Они были частью моего безумия — так я сама себе объясняла тогда. И по сей день. Но ведь вы их видели, правда? Той ночью, когда мы пришли в Торнхилл. Вы видели, как они следовали за мной.

— О да, — спокойно отозвался Бартелми, — я видел их.

— Что они такое? Кто они? Почему теперь вернулись?

— Если бы я знал ответы на такие вопросы, — сказал Бартелми, — я был бы мудрецом, если не счастливцем. Я знаю лишь то, что видел сам или о чем догадался. Похоже, у них нет реальной плоти — и все же они вполне реальны. Они сотканы из тени и страха. Их всегда много, они существуют скорее как стая, нежели по одному. Мне никогда не приходилось встречать ничего подобного, а я повидал немало странного. Мне удалось удержать их за пределами Торнхилла — мое влияние там сильно, и я надеялся, что они ушли насовсем; теперь ясно, что это не так. И все же с чего бы вдруг им появляться вновь? Где они пропадали? Быть может, впали в спячку, пока чей-то приказ или нужда не потревожили их? Ты ходила в Дом-на-Реке?

— Да. Я вот думаю… а вдруг они поджидали меня там? В том месте что-то неладно. В доме ощущается нечто если не устрашающее, то достаточно необычное. По-моему, все это как-то связано с женой Майкла.

— Рианной Сарду… Подходящее имя для ведьмы. Уверен, она и похожа на ведьму, во всяком случае, на экране: вся такая загадочная и сверкающая. Классическая ведьма из книжек. Правда, и книги могут лгать.

— Думаете, существует связь между Рианной и… ими?

— Не знаю. Я не знаю, почему они преследовали тебя в прошлом и почему их охота возобновилась сегодня. Как я уже сказал, я не имею ни одного ответа, зато у меня возник очередной вопрос.

— Какой же? — У самой Анни их накопилось уже несколько.

— Почему они никогда не настигают?

Анни поежилась.

— Как это — не настигают! Мне показалось, что там, в переулке, меня что-то коснулось…

— Тем не менее, они тебя не схватили. Много лет назад они следовали за вами месяцами и не схватили. Почему? Они намного ловчее людей. Они гнали вас темнотой и страхом, но вам всегда удавалось ускользнуть от них. Они охотятся за тобой или просто наблюдают — шпионят? Или же…

— Может, не будем больше об этом? — взмолилась Анни. — По крайней мере, пока. Мне бы хотелось уснуть сегодня.

— Можешь переночевать в Торнхилле.

— Спасибо, не стоит, — отозвалась Анни. — Я останусь. Мой дом здесь.

Она долго лежала в постели, не в силах уснуть; однако занавески ни разу не шелохнулись, и ночь была пуста и неподвижна.

Натану снился сон. Не привычный уже кошмар о чаше с шипящими змеиными голосами и привкусом крови; на сей раз перед ним простирался фантастический ландшафт из раннего детства, с тех пор сделавшийся смутным и нереальным, а ныне стремительно оживающий.

Город. Город на краю Времени. Башни, устремляющиеся вверх на милю и выше, с фасеточными глазами окон, увенчанные стеклянными минаретами и шпилями, что сверкали на солнце. Земли, оставшейся далеко внизу, почти не видно. Между мостов, эстакад, переходов, висячих садов сновали воздушные суда, оставляя за собой светящиеся и быстро исчезающие следы. Иногда мимо проносились существа, похожие на гигантских птиц, с перепончатыми, громадного размаха крыльями и костяными клювами; ими управляли похожие на обычных людей существа в масках и защитных очках. Натану нравились эти сны: в них он часто оказывался в одном из подобных судов, носился по воздуху, огибая башни и ныряя под арки, пока, в конце концов, не проваливался сквозь сотни вращающихся измерений и не падал в собственную постель; и всякий раз просыпался в радостном возбуждении от захватывающего чувства полета.

Теперь все было иначе. Огромное, тусклое, едва появившееся из-за горизонта солнце с трудом выбиралось на открытое небо, мелькая в проемах между зданиями. Самые высокие из башен и минаретов уже ожили, залившись сиянием, и парили, подобно островкам света, над сумрачными ущельями, куда пока не проникли утренние лучи. Натан скользил по воздуху, все видящий и ощущающий, хотя бестелесный и бесплотный; он заглядывал сквозь овальные окна в сплетающиеся лабиринты комнат — пустых, словно муравейники без муравьев. Несмотря на всю необъятность города, людей, похоже, здесь обитало немного, да и те вечно были где-то слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует; они передвигались по одному или по двое, никогда — толпами.

На сей раз Натан парил рядом с одной из птиц; впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что она скорее напоминает рептилию: заостренная морда, когти на сгибах крыльев, острый шип на конце длинного хвоста. Кожа животного казалась жесткой и слегка поблескивала, будто вся состояла из крохотных, плотно подогнанных друг к другу чешуек; на серо-голубом туловище играли блики утреннего солнца. Наездник тоже был в синем — с головы до ног одет во что-то вроде металлической кольчуги; в плотно сидящем шлеме имелась ротовая щель; нос прикрывала защитная пластина, а глаза скрывались под темными очками. Седло было снабжено высокой лукой, поводья тянулись не ото рта животного, а от железных колец, продетых сквозь кожу возле уголков клюва. Натан подумал, что, наверное, это очень больно; наезднику требовалось лишь малейшее, едва заметное усилие, чтобы править. У существа было удивительно застывшее, даже по звериным меркам, выражение морды — с некоторым опозданием Натан догадался почему: кроваво-красные от уголка до уголка глаза, без век, зрачков и радужных оболочек, неподвижно смотрели из-под костяных дуг.

Летели очень быстро — быстрее, чем воздушные корабли, хотя крылья зверей вздымались и опускались лишь изредка; короткие мелкие движения хвоста заменяли повороты руля. Внезапно они резко снизились и опустились на платформу на крыше; другая фигура, тоже в шлеме, только в обшитом пластиком костюме и тяжелых рукавицах, взяла животное под уздцы, чтобы наездник мог спуститься. Мужчина в перчатках — по крайней мере, он походил на мужчину — привязал зверя и накормил его из ведра чем-то извивающимся. Натан последовал за наездником к подобию круглой кабины и сквозь стеклянные раздвижные двери вошел в лифт. Спустившись немного, они попали в длинную галерею с высоким сводчатым потолком; по обе стороны тянулись ряды колонн — не прямых, а витых и изогнутых, вроде искореженных деревьев. Окон здесь не было, зато от потолка исходило тусклое свечение, словно отголосок дневного света. Пройдя всю галерею, они вошли в полукруглую комнату в дальнем ее конце; в противоположность предыдущему помещению изогнутая стена здесь была целиком из стекла, кое-где ее заслоняли просвечивающие щиты. Из всей мебели имелось лишь некое подобие письменного стола и пара стульев. Дверь автоматически закрылась.

Спиной к вошедшим и лицом к окну стояла фигура. Человек оказался на голову выше наездника, хотя и того Натан считал поразительно высоким. Судя по очертаниям, он был широкоплеч и стоял, слегка расставив ноги, по-видимому, скрестив руки, окруженный аурой власти и величественного спокойствия. Много позже этот момент во сне вспоминался Натану гораздо отчетливее, чем любой другой из прежней жизни; однако тогда он не осознавал всей его значимости.

Наездник молча ждал. Наконец человек обернулся.

На нем был черный шлем, лицо скрывала маска из какого-то материала, похожего на оргстекло; белая, как гипс, с вылепленными чертами. В искусственных губах открывалось ротовое отверстие, в крючковатом носе были прорезаны ноздри; увеличенные, листовидной формы глаза защищали полушария черных очков. Как у наездника и фигуры на крыше, ни один сантиметр кожи, ни даже волосок не виднелись из-под одежд. Когда человек заговорил, Натан понял его; лишь потом мальчик осознал, что это не английский.

— Ну и что? — произнес человек в маске.

— Хуже, — отозвался наездник. — Дрю не хотел, чтобы вы знали. Он опасается, что Суза будет отрезана.

— Придется. Выбора нет. — Человек говорил спокойно, не допуская в своем тоне ни намека на эмоции. — Мы отрежем весь Маали, от Ингорута до Хадеша.

— Целый континент? — Наездник не смог скрыть ужаса.

— Да. — Белая маска не выражала ни стремления оправдаться, ни печали. — Заражение распространится за пределы Сузы в течение каких-нибудь месяцев, а может, и недель. Мы должны действовать без промедления. Наше Время истекает. — И еще раз, с особым нажимом: — Все Время истекает.

— Есть какая-то надежда? — спросил наездник. Натану почудилось, что человек под маской улыбнулся.

— Надежда — лишь химера, — сказал он. — Я не хватаюсь за химеры. Я составил свой план давным-давно. Надежды нет, зато есть план. Будем его придерживаться. Теперь поешь и отдохни. Ты проделал большой путь. Твой крылоящер устал?

— Нет, сэр. Он силен.

— Хорошо. Я вызову тебя позже. Отправишься в Маали с пятой фалангой. Ты знаешь побережье.

Коротко поклонившись, наездник удалился.

Человек в белой маске сделал странное движение рукой и тихо произнес какое-то слово — Натан не разобрал. Перед ним — очевидно, созданное с помощью света, — появилось изображение: трехмерное, в натуральную величину. Фигура была облачена в лиловую рясу и маску, разукрашенную узором из завитков и линий.

— Суза заражена, — коротко сообщил Белая Маска. — Начинайте изоляцию Маали.

— Всего Маали? — Голос Лиловой Рясы потрескивал, словно звучал по плохой телефонной связи.

— Разумеется. Пошли пятую фалангу и одного из старших практоров. Реймор отправится с ними. Он хорошо знает местность.

Лиловая Ряса заколебался, словно желая что-то возразить, потом тоже поклонился и исчез по мановению руки хозяина.

Человек в белой маске вновь погрузился в созерцание города. Натан смотрел на него с близкого расстояния, снизу вверх: проваленный подбородок, вылепленные черты белого лица, поблескивающие в дневном свете, черные, ничего не выражающие бугры защитных очков. Но он чувствовал, что под маской идет напряженная работа мысли, необъятного ума — обширного и сложного, сосредоточенного на одном-единственном предмете, плане, цели, какова бы та ни была. Никогда прежде Натан представить себе не мог, чтобы существовал подобный разум: разум, столь могущественный, что мальчик ощущал его работу, вспышки и угасания подавляемых эмоций, чувство устрашающей безысходности под спокойствием абсолютного контроля.

Испугавшись этой близости, Натан попытался отдалиться; он принялся отталкивать сон, пока тот не начал разваливаться; и вот мальчик уже летел по длинному темному туннелю исчезающих ощущений. Он словно потерялся во сне, а когда проснулся, видение продолжало преследовать его, яркое, словно наяву, и воспоминание об увиденном долго не желало тускнеть.

Прошло недели две, и Натан вернулся. Он знал, что это тот же мир, тот же сон, — хотя обстановка изменилась. Натан снова очутился рядом с наездником, быть может, опять Реймором; впрочем, теперь их было множество: люди верхом на крылоящерах летели косяками по тринадцать, крылья взмахивали редко и почти синхронно. Внизу через громадный простор моря, растянувшись от края до края, плыл тусклый отблеск солнечного света. Натан видел, как колышутся бесконечные волны, как там и тут возникает белая рябь и как буруны, сталкивались, поднимают вулканы водяной пыли. Вскоре вдали возникла и понеслась на них, стремительно увеличиваясь, полоска земли. Натан видел серые утесы, отвесно уходящие в море, и за ними неровное плато, голое и неуютное.

Фаланга забрала влево и полетела вдоль береговой линии. Натан заметил, что на первом крылоящере за наездником сидит еще одна фигура, облаченная в красное. Человек делал нечто непонятное: рука его совершала замысловатые движения — и воздух между летящими и берегом мутнел: и вот уже словно пелена отделяла их от земли. Едва различимые утесы нависали над широким проливом, перекрещенным мостами и окруженным обширным портом. На воде вроде бы различались корабли, изредка попадались гидросамолеты, парящие над поверхностью моря подобно насекомым. Один из них заложил вираж и стал приближаться к летящему отряду, однако с каждым метром пелена становилась все плотнее; наконец самолет ударился о барьер, бока его заискрились, превращаясь в пламя; закружившись, судно рухнуло в океан догорающим фейерверком.

Красная фигура продолжала свой ритуал; теперь Натан оказался достаточно близко, чтобы расслышать: человек что-то напевает. Взглянув в сторону моря, он заметил еще одно судно — далеко за пределами барьера. Отделившись от внешнего крыла фаланги, два крылоящера полетели в его сторону. Натан не очень хорошо разглядел, что именно там произошло; только корабль вдруг вспыхнул и бесследно исчез, не потревожив движения волн.

Сон утратил свое очарование. Мальчику начало казаться, что даже просто наблюдая, находясь там, он стал действующим лицом, молчаливым соучастником какого-то ужасающего злодеяния. Он попытался оторваться от фаланги и почувствовал, как разум его падает, камнем обрушивается в океан. Потом падение замедлилось и перешло в скольжение: Натан коснулся верхушек волн как раз над тем местом, где затонул корабль. В воде кто-то был — по-видимому, последний член экипажа: вздымался над поверхностью и снова погружался серый шлем. На человеке не было ни спасательного пояса, ни жилета; долго ему не протянуть. Зная это, хозяева крылоящеров бросили несчастного на произвол судьбы. Хотя лица тонущего видно не было, Натан ощущал его ужас, и внутри мальчика разрасталась, угрожая взорваться, необходимость помочь — мощная, как гнев. Он спустился еще немного и, протянув руку, почувствовал удар холодной воды о кожу; крепко схватил барахтающегося человека за руку. Потом их выбросило из сна с такой силой, что у Натана скрутило внутренности, и швырнуло на каменистый берег. На ночной пляж, где буруны разбивались о гальку и простынями вздымалась морская пена, светящаяся в темноте. Натан разжал сцепившиеся руки и почувствовал, как отдаляется, соскальзывает обратно в забытье. Разбудил его звонок в школьной спальне. Натан сел в кровати, ощущая дискомфорт: рукава пижамы были мокрыми.

В ту субботу они играли в регби против другой школы. Натан внес свою лепту в победу команды аббатства Ффилде, забив дважды, и вернулся домой поздно, зато в приподнятом настроении. Он собирался рассказать Бартелми о своих снах, но, когда дело дошло до разговора, почему-то разуверился в правдивости собственных видений и оказался не готов подвергнуть их скептическому анализу. Правда, в воскресенье они встретились с Хейзл — необходимость поделиться с ней не ставилась под сомнение. («Не с Джорджем, — решил он, не спрашивая себя почему, — именно с Хейзл».) Следующим утром они с Анни завтракали поздно, заодно слушая по радио местные новости. Планируется жилищная реформа, существует риск затопления в окрестностях деревни. «Предположительно человек, обнаруженный несколько дней назад на пляже залива Певенси, — незаконный иммигрант. На нем был водонепроницаемый костюм, закрывающий тело с головы до ног; он мог добраться до берега вплавь, спрыгнув с корабля. Человек не владеет английским языком, и пока его национальность не установлена. Полиция считает маловероятным, что он действовал в одиночку, и просит местных жителей проявлять бдительность».

Анни заметила, что Натан забыл про свои хлопья.

— У тебя все нормально? — поинтересовалась она.

— Да. Да, конечно. — Натан вернулся к завтраку. Минуту спустя он спросил: — А что с ним сделают? Его могут… посадить в тюрьму?

— Незаконного иммигранта? Наверное. Пока не выяснят, кто он такой, и предоставят ему убежище.

— Но… это же неправильно. Он один. И в отчаянии. Мы должны ему помочь.

Анни тронула заботливость сына.

— Да, должны. Беда в том, что люди боятся. Боятся чужаков — всех посторонних. Они думают, что иммигранты отберут работу и дом, хотя их не так уж и много; ведь приезжие не только занимают, но и создают рабочие места. Но страх отупляет людей, а иногда даже делает жестокими.

— А можно мне взглянуть на него? — неожиданно попросил Натан. — На человека с пляжа?

Анни была явно ошеломлена.

— Думаю, не стоит, — ответила она. — Тебя не пустят. Быть может, лучше ему написать.

— Он ведь не знает английского, — напомнил ей Натан.

Есть совсем расхотелось, и мальчик попросил разрешения выйти из-за стола. Ему нужно было прогуляться на свежем воздухе, чтобы поразмыслить.

— Это невозможно, — заявила, хотя и не вполне уверенно, Хейзл, когда они с Натаном забрались вечером в Логово.

— Считается, что существует куча других вселенных, — продолжал настаивать Натан. — И это не только написано в книгах; отец Клемент рассказывал нам о других вселенных на уроке физики. Их миллионы: некоторые похожи на наши, другие нет. Это называется многомирьем. А вдруг во сне я на самом деле побывал в одной из таких вселенных и каким-то образом вытащил того человека с собой в нашу?

— Просто смешно, — проговорила Хейзл отчего-то испуганно.

Когда-то в раннем детстве они оба проводили массу времени, исследуя шкафы в надежде найти путь в иные миры; а теперь Хейзл переросла подобные мечты — или старалась убедить себя в этом, одновременно испытывая сожаление, сомнения — и страх перед подобной возможностью. Она понимала, что Натан никогда не солжет ей.

— Ты имеешь в виду магию, — наконец произнесла девочка. Физику она недолюбливала.

— Может быть, — задумчиво проговорил Натан. — А что вообще такое магия? Многие говорят, что это еще одна наука, о которой мы просто не имеем понятия.

— А как же нам выяснить о ней побольше?

— Понятия не имею. Можно спросить дядю Барти, он много чего знает. История, археология, все точные и естественные науки. А еще мама говорит, что готовит он и вправду волшебно.

Хейзл фыркнула.

— Приготовление пищи — вовсе не магия. Хотя на твой прошлый день рождения он испек и впрямь потрясающий шоколадный торт… А бывают специальные книги? Я имею в виду по магии, а не по кулинарии.

Натан кивнул.

— Они называются колдовскими. Однажды кое-что подобное оказалось в маминой лавке. Я думал, они интересные, а они оказались жутко нудные: о начертании рун и символов, сборе растений в полнолуние и скучных ритуалах вызова демонов. Там даже нет ничего о жертвоприношениях, не говоря уже о других мирах. Они нам не помогут.

Воцарилось долгое молчание, наполненное грустными раздумьями.

— Ведьма — вот кто нам нужен, — наконец сказал Натан. — Сотни лет назад здесь сжигали ведьм — на пустыре возле церкви. Дядя Барти мне рассказывал. Я спросил, были ли там настоящие ведьмы, и он ответил, что в основном нет. Но ведь «в основном» — не значит «все»! Я прочел фамилии: там встречались Карлоу — как твоя прабабушка. Она Карлоу по рождению или по мужу?

— Кажется, и то, и другое, — нахмурилась Хейзл. — Папа вечно твердит маме, что их семья выродилась. Он говорил, что прабабушка рехнулась и вышла замуж за двоюродного брата, от чего дети обычно рождаются ненормальными, или недоумками, или еще какими-нибудь… Папа утверждает, что она тоже ведьма, — думаю, лишь для того, чтобы ее обидеть.

— Мы могли бы пойти прямо к ней и спросить, — робко предложил Натан. — Ведь она не будет возражать, если мы только зададим вопрос. В наши дни ведьм уже не сжигают.

— Она как раз таки будет возражать, — убежденно заявила Хейзл. — Она… ну, понимаешь…

Натан понимал. Ядовитый язык и орлиный взор Эффи Карлоу не располагали к излишнему любопытству. И все же…

— Если больше поговорить не с кем, — решил он, — придется спросить у нее. Должны же мы кого-нибудь спросить!

Находясь в школе, Натан старался не пропускать новостей по радио в общей гостиной. Однако о человеке, найденном на пляже, больше ничего не сообщали. Он попытался выведать у отца Клемента побольше о далеких вселенных, но монах ответил, что, насколько ему известно, никому не доводилось там бывать, хотя он полагает, что это возможно. Теоретически. К вечеру пятницы, когда мать забирала его из Иде, Натан уже принял решение. В субботу приходил Джордж, так что разговор с Хейзл пришлось отложить до воскресенья.

— Нам придется навестить твою прабабушку. Больше спросить не у кого.

Эффи Карлоу жила в домике, что стоял на дороге в Чиззлдаун в полумиле от Иде. Непогода выветрила и смягчила краски фасада, а вьюнок заплел безликие его части, придав викторианской постройке вид милый, если не живописный. Приезжих из Лондона дом не интересовал — с крошечными окошками, через которые почти не просачивался свет в убогие комнатушки, и крышей, спускающейся почти к самой земле. Зато пристройку, выходящую во внутренний двор, Эффи сдавала под студию местному художнику. Сад за забором представлял собой кусочек нетронутой природы, где преобладали в основном дикие цветы и травы.

— Пожалуй, стоит сначала ей позвонить, — предположил Натан, прежде чем они с Хейзл пустились в путь.

— У нее нет телефона, — отозвалась девочка.

Они добрались до места около четырех дня, в удачное для случайного визита время — по крайней мере, Натан на это надеялся. Нервно переглянувшись с Хейзл, он дважды постучал в дверь молотком, запоздало заметив, что под плетью вьюнка прячется кнопка звонка. Друзьям пришлось долго ждать, напрягая слух в бесплотной попытке уловить звук приближающихся шагов. И вот наконец дверь приоткрылась на несколько дюймов.

— Ну? — спросила Эффи Карлоу.

— Привет, прабабушка, — пробормотала Хейзл.

— Извините, что побеспокоили, — выдавил из себя Натан, — нам просто необходимо кое о чем спросить именно вас.

Старуха окинула его с головы до ног хищным взглядом:

— Ну, так спрашивайте.

— Мы насчет ведьм, — сказал Натан, все больше и больше смущаясь. — В книге по истории края я прочел, что когда-то давным-давно здесь заживо сжигали ведьм; и некоторых из них звали Карлоу. Мы хотели бы узнать… о колдовстве, и об иных мирах, и о многом другом, и подумали: вдруг вы нам поможете.

В лице старухи произошли неуловимые, легчайшие перемены — черты как бы заострились, хотя взгляд и прежде был проницательным. Она приоткрыла дверь шире.

— Заходите.

Они сразу оказались в гостиной, битком набитой мебелью и всяким барахлом. Стены были сплошь увешаны картинами и книжными полками, стулья стояли вплотную друг к другу, на маленьких столиках громоздились лампы, чашки, украшения — и древний радиоприемник. Ни один из светильников не горел, так что во мраке трудно было различить подробности, но в целом комната напоминала телефонную кабинку, в которой проходит беспорядочная распродажа.

— Садитесь, — сказала Эффи.

Натан и Хейзл сидели на соседних стульях, едва удерживаясь от того, чтобы схватиться за руки, а тем временем старуха заваривала им крепкий черный чай, долив в него чуть-чуть молока; затем, поразмыслив немного, добавила к угощению блюдце несвежего печенья.

— Храню для почетных гостей, — объяснила она. — Берите.

Повинуясь настоятельному приглашению хозяйки, Натан взял одно печенье. Хейзл последовала его примеру. Она до сих пор не могла поверить, что их пригласили в дом, и погрузилась в испуганное молчание, предоставив Натану вести беседу. Он попытался сформулировать вопрос, но отвлекся на печенье, твердость которого требовала усиленного разжевывания.

— А зачем вам знать о ведьмах? — спросила Эффи. — О ведьмах… и об иных мирах, и о многом другом. Ведь ведьмы Карлоу жили в этом мире, пока их не сожгли. А что происходит в других мирах, не дано знать ни одному человеку.

— А вот Натан знает, — прошептала Хейзл. Ее печенье оказалось более податливым.

— И что же знает Натан?

— У меня бывают… особенные сны, — выдавил он между попытками проглотить печенье. — Некое место… я вижу разные его уголки — город, побережье — и все равно осознаю, что это одно и то же место. Там есть летающие машины, похожие на наши, только без колес; а люди путешествуют верхом на птицах, которые на самом деле вовсе не птицы, а ящеры вроде птеродактилей. И я попытался спасти человека, который тонул, а несколько дней спустя услышал в новостях по радио что-то о незаконном иммигранте, и… понял, что речь идет о том человеке.

— Откуда ты знаешь? — жестко спросила Эффи.

— Описывалась его одежда. Он был в комбинезоне, закрывающем все тело, и в шлеме. Сказали, что он не говорит по-английски и национальность установить не удается.

— Неубедительно, — заключила Эффи. — Незаконный иммигрант вполне мог быть в цельном комбинезоне — водолазном скафандре или вроде того, если он добирался до берега вплавь. Я слышала: именно так в новостях и сказали. Что же до твоих снов — не стану отрицать, ведьмы умеют толковать их, однако, скорее всего, ты просто насмотрелся фантастических фильмов. Чем сидеть у телевизора, лучше бы уделял больше внимания домашнему заданию.

— Натан хорошо учится, — набралась храбрости Хейзл.

— Неужели? Откуда тогда взялась вся эта бессмыслица про иные миры?

— Потому что она не бессмыслица, — ответил Натан, — по крайней мере, в моем сне. Если вы мне не поверили, зачем пригласили войти?

Старуха подалась вперед и обхватила его лицо руками, больно впившись ногтями в щеки; затем притянула к себе. Пальцы ее, на вид сплошные шишки и косточки, оказались неимоверно сильными. Свирепые глаза смотрели в упор. В полумраке Натан не мог различить их цвет — видел лишь, что они темные, с каким-то нечеловеческим блеском. Ему показалось, что Эффи Карлоу пытается заглянуть прямо в его разум, проникнуть в мысли и даже в подсознание. Он встретил взгляд — упрямо, но без вызова, стараясь не отводить глаз.

Наконец она отпустила его, опустившись обратно на стул.

— Значит, ты у нас сновидец, путешественник по иным мирам. Ну, посмотрим, посмотрим. Моих прабабок топили на позорном стуле и жгли живьем; быть может, в наследство мне досталась частица их Дара. Я вижу будущее, иногда даже настоящее, так что лишь дурак осмелится сыграть со мной в карты. Если есть что-то, что можно увидеть, я увижу это, Натан Вард. А пока что будь осторожнее со снами. Броски из мира в мир плохо влияют на желудок и еще хуже на мозги. Постарайся не терять головы.

— Ты и впрямь ему веришь, — произнесла Хейзл, — да, прабабушка?

— Ты совсем обнаглела, — огрызнулась Эффи. — Я сама решу, кому и чему верить.

Она встала; дети последовали ее примеру, чувствуя, что злоупотребляют гостеприимством — если оно вообще было им оказано. Внезапно Эффи развернулась к Хейзл и схватила ее за волосы, рывком откинув с лица растрепавшиеся пряди. В отличие от Натана девочка не смогла выдержать взгляда прабабки: она часто-часто заморгала, едва не впав в панику в цепких руках старухи.

— Не забывай, — произнесла прабабка Хейзл спустя пару минут, — ты тоже Карлоу.

Неприятный скрип в ее голосе, казалось, чуть смягчился — если нечто подобное могло произойти с Эффи. В ту же секунду Хейзл рванулась прочь, дернув головой и спрятав взгляд. Эффи отпустила правнучку и выставила детей на улицу. Тучи, громоздящиеся друг на друга, затмили последний дневной свет, мрак дома словно преследовал путешественников по дороге. Услышав, как закрылась входная дверь — не с грохотом, а с тихим щелчком, — они отправились в обратный путь, держась обочины дороги.

— Она действительно обладает какой-то силой, — спросил Натан, — или лишь считает, что так? В ней определенно есть что-то зловещее.

Хейзл поежилась.

— Мама говорит, что она обладает Зрением, что бы это ни значило. Помню, как-то раз она за неделю предсказала смерть дяди Гэвина.

— Когда это случилось?

— Давным-давно. Почти год назад. Ты тогда был в школе.

— Твой дядя болел? — скептически уточнил Натан. — В конце концов, когда человек серьезно болен, нетрудно предположить время его смерти.

— Нет, он не болел. Он умер от нервизмы — или как ее там. Совершенно неожиданно.

Некоторое время они шли молча. Натан хмурился.

— Что она имела в виду, говоря, что ты тоже Карлоу? Хейзл не ответила.

— Она считает, что и у тебя есть сила, да? Что ты унаследовала что-то вроде гена колдовства?

— Я нормальная, — оборвала друга Хейзл. — Я такая же нормальная, как все. Не хочу быть похожей на нее. Да и у мамы не заметно никаких сверхъестественных способностей. Если бы она ими обладала, то могла бы справиться с папой.

— Иногда гены проявляются через поколение, — авторитетно заявил Натан. — Как рецессивный признак. Мы проходили это по биологии.

— Слушай, никакая я не ведьма, ясно? — разозлилась Хейзл. Когда она была расстроена, голос ее звучал глухо. — Я не верю в ведьм — даже в прабабушку Эффи. Я обычная девочка.

— Жаль, — проронил Натан. — Было бы здорово, если бы ты оказалась ведьмой. Ведь мы так и не продвинулись в вопросе других миров, правда?

Хейзл шла, снова погрузившись в молчание и шаркая ногами. Похоже, она все еще не могла пережить обвинения в колдовстве.

«Придется спросить дядю Барти, — решил Натан, — только попозже. Когда я увижу новые сны».

Время шло, Натану снилась чаша, он просыпался под чей-то шепот; но еще долго ему не доводилось попасть в чужой мир.

Анни тоже давно не слышала и не ощущала своих преследователей, хотя по мере того, как весна плавно перетекала в лето, часто гуляла одна по лесам и по лугам, как бы подзадоривая тени, призывая следовать за собой. Оставаясь в дружеских отношениях с Майклом, она, тем не менее, больше не заходила к нему, с беспокойством вспоминая единственный вечер, проведенный в том доме, и его последствия. Рианна бывала в деревне в промежутках между съемками и однажды даже заглянула в лавку. За две недели до того Анни видела ее в старой мелодраме по телевизору — тем острее ощутила она контраст между шикарной дамой на экране и тем, что представляла она собой в обыденной жизни. Лицо Рианны было измождено, почти уродливо; вокруг глаз залегли тени, ненакрашенные губы оказались бледными и бесформенными. Она не носила украшений — даже обручального кольца. Неужели людская молва донесла до Рианны слухи о якобы существующей между Майклом и Анни связи? Однако Анни была твердо уверена, что это не так; да и как Рианна могла услышать, о чем сплетничают деревенские жители, когда она избегала местных пересудов и почти всегда пребывала в разъездах?

— Слышала, у вас есть сын, — сказала Рианна. — Двенадцати или тринадцати лет?

— Ему двенадцать.

— Говорят, он очень необычный для своего возраста.

— Для меня он особенный, — с нежностью отозвалась о сыне Анни.

— Полагаю, в нем есть восточная кровь?

В словах Рианны Анни послышался легкий намек, и она изо всех сил постаралась скрыть вспыхнувшую искорку раздражения.

— В самом деле?

Если это и прозвучало недружелюбно, Рианна сделала вид, что не заметила.

— Кем был его отец? — спросила она. В ее голосе чувствовалась нотка усталости, словно вопрос был скорее обыденным, нежели намеренным; однако сузившиеся глаза смотрели внимательно — или Анни лишь так казалось: в полумраке магазина нельзя было судить наверняка.

— Он был моим мужем, — ответила она.

На миг Рианна застыла, возможно, почувствовав пренебрежение Анни; затем отвернулась и, больше ни о чем не спросив, вышла из лавки.

«Ее больше интересует Натан, чем моя дружба с Майклом», — подумала Анни. Данный факт показался ей столь необъяснимым, что она решила при удобной возможности рассказать обо всем Бартелми.

На кухне Торнхилла Бартелми выслушал ее рассказ с обычным невозмутимым видом. Как всегда, на плите попыхивал котелок с отваром; Анни не могла припомнить ни единого случая, чтобы его там не было. И вдруг ей подумалось, что это тот же самый котелок, что и в вечер ее прихода сюда, — содержимое его перемешивали, пробовали на вкус, добавляли, но никогда не меняли; с годами оно лишь становилось богаче и ароматнее. От запаха, вырывающегося из-под крышки, у Анни по-прежнему бежали слюнки, и кружка бульона — которым Бартелми угощал исключительно редко и нехотя — утоляла голод и грела душу, как ничто другое.

— Вы когда-нибудь меняете бульон в той кастрюльке? — спросила она.

— Хороший отвар должен настояться, — ответил Бартелми. — Чем дольше, тем лучше.

— И как долго? — поинтересовалась Анни.

Он не ответил.

— Не переживай из-за Рианны Сарду, — наконец произнес Бартелми. — Возможно, она спрашивала из любопытства.

— С чего ей любопытствовать по поводу Натана? — настаивала Анни. — Должно быть, Майкл рассказывал ей о нем, но… какое ей дело до его отца?

— Может, просто попала пальцем в небо? Вдруг Рианна из тех, что любят расспрашивать обо всем подряд. Она когда-нибудь видела Натана?

— Сомневаюсь. Натану нравится Майкл, так что, думаю, он обязательно рассказал бы мне, если бы встретился с его женой.

— М-м… Ну, несомненно, правда откроется — в свое время. События — как отвар в котле — должны вызреть. Ты молода и нетерпелива.

— Не так уж и молода, — возразила Анни, — мне тридцать шесть.

— А сколько лет Рианне Сарду, как по-твоему?

— Под сорок… Думаю, она старше Майкла. А что?

— Да просто так, интересно, — отозвался Бартелми.

После ухода Анни Бартелми сидел в гостиной с Гувером, попивая сладкий чай и не сводя взгляда с огня в камине.

— Зачем я сюда пришел? — спросил он, в общем-то не обращаясь ни к кому конкретно, однако пес приподнял одно ухо. — Я умею читать знаки, но никогда в жизни не следовал им. За все эти годы мне явилось только несколько знамений. А я всегда мечтал лишь исцелять недуги и готовить. Понимаешь, Рукуш: это две стороны одной медали. Лекарства и зелья исцеляют болезнь, хорошая пища делает сильным тело, а великолепная еда… о, великолепная еда питает душу. Я могу приготовить десерт, который превратит крестьянина в поэта, могу усмирить гнев тирана при помощи супов и соусов; могу так поджарить вырезку, что от ее нежности гордец сделается кроток, а атеист поверит в Бога. Только о такой силе я всегда мечтал. Но когда мне в дыму явилось видение, я пришел сюда и стал ждать. И в день, когда Анни постучала в мою дверь, я знал, что ждал именно этого. Анни с ребенком. И все же я до сих пор не знаю зачем. Вопросов всегда больше, чем ответов. Думаю, пора поплотнее задернуть шторы и разжечь другое пламя.

Когда последние дрова догорели, он вычистил очаг и сколол края штор — от любопытных взглядов. Настала уже глубокая ночь, когда Бартелми наконец разжег новый огонь, подбрасывая в него не дерево или уголь, а синеватые кристаллы, которые плевались и трещали после слишком долгого хранения. Наполняя комнату бледным ледяным светом, они разгорались синеватым, холодным огнем. Тогда Бартелми швырнул в пламя немного порошка, мокрого на вид, и оно обратилось в дым; в комнате снова потемнело, хозяин перекрыл дымоход: теперь дым не мог вырваться наружу и так щипал человеку и собаке глаза, что те сделались красными. Бартелми взмахнул рукой — будто человек из Натанова сна, — и дым собрался в облачко. Оно зависло на месте, в самом сердце его что-то клубилось, зажигались и гасли размытые цвета. Потом вихрь замер, цвета сгустились, и посреди дыма явилось изображение.

Чаша. На вид средневековая, быть может, даже старше; широкая и вместительная, на короткой толстой ножке, оплетенная витыми узорами, которые, похоже, образовывали некие руны и иероглифы. Чаша была сделана из непрозрачного стекла или полированного камня, но сияла, будто наделенная тайной жизнью, и словно плыла в зеленом ореоле собственного света. Неизвестно откуда в комнате раздался шепот. Потом свет исчез, чаша стала падать; ударившись о пол где-то вдалеке, закачалась на круглой кромке. Сверху медленно опустилась человеческая рука и подняла сосуд. «Грааль Лютого Торна, — пробормотал Бартелми. — Однако он был продан за границу и утерян в смуте войны, а Торнов, что не смогли сберечь его, давно уже нет на свете…»

Видение чаши сменилось смешением мутных, неясных форм; и все же Бартелми казалось, что он различает бегущую на него фигуру. Изображение было слишком темно, чтобы разглядеть его как следует, но он ощутил чувство хватающего за душу страха и тени, роящиеся за ней по пятам; и в тишине ночи — шепчущие звуки, доносящиеся из глубины дыма. Ему подумалось, что он уже слышал этот шепот несколько минут раньше, только теперь тот раздавался громче и произносил иные слова, с иной целью. Впрочем, речь была неразборчива, а цель непонятна. Картинка поблекла и исчезла, сменившись другими — стремительно мелькающими, то отчетливыми, то размытыми. Небольшая часовня, человек в плаще, переходящий от свечи к свече; узкий язычок пламени выхватил профиль, когда он склонил голову: выдающийся, похожий на сломанную балку нос, безгубый изгиб рта, глаза, провалившиеся в толщу морщинистых век. В отсветах коптящих свечей вырисовывались очертания головы горгульи, глядящей с каменной арки, и низенького алтаря без креста. Потом картинка сменилась: лесная чаща — крючковатые, сплетающиеся между собой деревья, возможно, Темный лес — сверкание реки на солнце, то ли клетка, то ли решетка, и руки, трясущие перекладины; потом лес весной и коричневое, с сучковатыми ножками существо, юркнувшее в дупло дерева; потом снова река: под водой виднелось лицо, а по поверхности над ним бежала солнечная рябь, причем Бартелми знал, что это не утопленник. И снова вернулось изображение человека в плаще, воздевшего руку, — внезапная вспышка, пламя, охватившее часовню; и наконец Бартелми увидел галечный пляж в унылом свете занимающегося зимнего утра, накатывающие и отступающие серые волны и человека, видимо, вышедшего из воды, в шлеме, полностью закрывающем голову.

Бартелми поднялся: он сжег лишь немного кристаллов и потому решил, что видения закончились.

— Существует какая-то связь, — сообщил он Гуверу, — жаль, что я пока ее не улавливаю. Быть может, тени, что преследовали Анни, связаны с Граалем Лютого Торна; но ведь они гнали ее сюда, а не отсюда. А самого Грааля здесь нет уже более века. Если они посланы кем-то, то кем? И как? Подобное действие отняло бы много силы. Джозевий Лютый Торн давно в могиле; жива ли до сих пор его сила?

Гувер издал тихий утробный звук — почти рычание, и Бартелми, нагнувшийся было, чтобы открыть дымоход, обернулся. В рассеивающемся дыме он на секунду уловил еще одно изображение: расплывчатый, неузнаваемый силуэт женщины с собранными в пучок седыми волосами, что согнулась над неглубокой плошкой, полной клубящейся жидкости, и промелькнувшее отражение его собственного лица, взирающего на женщину из сосуда.

На мгновение обычное спокойствие изменило Бартелми: он произнес какое-то слово, и дым завитками расплылся по углам комнаты. «Вопиющая неосмотрительность! — упрекнул он себя. — Да, я редко этим занимаюсь — мне никогда не нравились заклинания, — но подобные ошибки непростительны». Он отодвинул перегородку дымохода, и дым заструился прочь. Потом из буфета Бартелми извлек бутылку — припорошенную скорее временем, нежели пылью, напоминающую трофей с утонувшего корабля, — откупорил ее и налил себе крохотную стопку, не более глоточка. Ликер оказался почти черным, с богатым фруктовым букетом и неимоверно крепким. Бартелми опустился в кресло, смакуя напиток. Гувер с надеждой поднял голову.

— Тебе нельзя, — заявил хозяин. — Ты же знаешь, он плохо на тебя действует. Так-так. Стало быть, Юфимия Карлоу… Интересно, она-то тут при чем? В прежние времена подобные ей довольствовались тем, что взглядом заставляли сворачиваться молоко или лечили бородавки за медный грош. И все же она наверняка всегда знала или, по крайней мере, догадывалась, кто я и что я. Она вовсе не глупа, даже если и не столь мудра, как хочет казаться. Будем надеяться, что увиденное послужит ей предостережением. Любопытство губительно не только для кошек, но и для ведьм.

В апреле Натану исполнилось тринадцать лет.

— Ты родился весной, явился на свет с прилетом ласточек.

— А я думал, этим промышляют аисты… — Натан изобразил искреннее удивление.

Анни рассмеялась.

Майкл купил лодку — не надувную с мотором, а парусную шлюпку длиной в двадцать шесть футов. Он сказал, что иногда будет отправляться на ней в плавание до самого моря, пояснив, что в молодые годы довольно часто ходил под парусом и может управлять таким судном в одиночку. На день рождения Натана Майкл предложил прокатить именинника, Хейзл и Джорджа вниз по реке, если выдастся хорошая погода. Мальчик не мог скрыть взволнованного нетерпения в ожидании прогулки, а Анни изо всех сил старалась побороть легкую обиду за то, что Натан предпочел путешествовать без нее, — обиду недостойную и несправедливую, она прекрасно это понимала.

— Почему бы и тебе не присоединиться? — как-то предложил Майкл.

Она отказалась.

— Меня укачивает.

— На реке?

— Меня укачивает даже в надувном замке.

В последнюю минуту Натан заявил, что откажется от развлечения, в конце концов, он собирался провести этот день с семьей; однако Анни, не поддавшись на уловку, решила вопрос кардинально. Около полудня она проводила облаченную в свитера и спасательные жилеты команду в путешествие к морю и вернулась в Торнхилл в сопровождении Бартелми. Соответствующий случаю именинный пирог был испечен, частично разобран моряками, завернут в фольгу и взят в путь в качестве провианта; и все же порядочный кусок еще оставался, так что Анни, Бартелми и Гувер собрались на чай у камина и почти расправились с имеющимся лакомством. Анни, как обычно, в основном говорила о Натане: о том, как она гордится его успехами в учебе, и о том, что еще больше счастлива от того, каким человеком он становится.

— Ну вот, снова я докучаю вам разговорами о сыне, — вдруг спохватилась она.

— А какая мать поступает иначе? — улыбнулся Бартелми. — Ты же знаешь, что мне не скучно.

— В такие дни, — продолжала Анни несколько минут спустя, — как день рождения или когда мы собираемся семейным кружком, я особенно часто задумываюсь о его отце. Нет, не о Даниэле. Глупо пытаться убедить себя, что Натан на него похож. Возможно, характером, еще какими-то чертами — только не внешне.

— В нем могли проявиться биологические атавизмы, — беспечно предположил Бартелми. — Нашла о чем переживать.

— Какие еще атавизмы? Да и не переживаю я. Просто чувствую, что должна знать. Не за горами день, когда он задаст вопрос, и придется отвечать. А я понятия не имею что. Вы… когда-нибудь размышляли об этом?

— Я очень много размышлял, — отозвался Бартелми.

— Поделитесь со мной своими выводами? — спросила Анни, испытывая некоторую неловкость.

Бартелми отодвинул тарелку с остатками пирога.

— Хорошо, — согласился он, — только учти: это лишь мои размышления. Быть может, нам не суждено узнать правду.

— Я понимаю.

— Врата Смерти называют именно так, потому что всегда считалось, что лишь смерть способна открыть их. Но говорят, что любовь сильнее смерти; вдруг твоя любовь смогла распахнуть Врата, и в миг, утерянный в памяти, ты прошла сквозь них и вернулась с ребенком под сердцем. Подобное случалось прежде. Нет надобности упоминать самый известный в истории случай.

Анни недоуменно взглянула на Бартелми; потом ее лицо прояснилось.

— Я вовсе не считаю, что Натан — новый Мессия. Боже мой, надеюсь, что это не так!

— Я тоже… но он и впрямь необычен. Его отличает зрелость, сила характера. Он уже подросток. Интересно понаблюдать, будет ли он вести себя неуправляемо, что обычно соответствует возрасту.

— А если нет? — спросила Анни. — Если Натан не начнет грубить мне, у него не будет резких перепадов настроения и он не станет включать в своей комнате музыку на полную мощность, курить травку или глотать таблетки — и относиться ко мне как к досадной помехе? Тогда я должна волноваться?

Ее слова не очень-то походили на шутку, и Бартелми улыбнулся лишь уголками рта.

— Если хочешь. Переживаниями ничего не добьешься, и все равно нам свойственно волноваться. Если хочешь переживать из-за того, что Натан не дает тебе повода для волнений… Да. Так о чем мы говорили? Ты прошла сквозь Врата — или могла пройти — и, по твоему собственному убеждению, именно тогда забеременела. Не от своего молодого человека: это совершенно очевидно. За Вратами существуют миры, коим нет числа, и Силы, что редко затрагивают нашу жизнь. Однако один раз за долгое время Силы эти озаботились нашими непосредственными делами. Ни я, ни кто-либо, кого я знаю, о таком не слышал. Но это случилось. Возможно, существует какая-то миссия, которую нужно исполнить, судьба, которой нужно следовать, — помни, я всегда скептически относился к Судьбе, она дама своенравная. Я чувствую, что в рождении Натана есть предназначение, хотя не знаю, каково оно. Быть может, лишь ему дано отвратить какой-то злой рок. Время покажет. Какова бы ни была истина, очевидно: отец Натана — сущность из иного мира, превосходящая нас умом и иными свойствами, если не духом; возможно, одна из самих Сил — даже этого нельзя исключать. И у вас обоих есть враги, что нам тоже известно, — враги на уровне сверхъестественного. Столь уникальное дитя не могло не привлечь внимания с самого момента рождения. Обстоятельства его зачатия — когда Врата открылись, пропуская живущего, — создало волнение, ощутимое для чувствительных. Безусловно, к Натану проявляют интерес — с разных сторон.

— Вот теперь вы на самом деле меня напугали, — сказала Анни. — Существа из иных миров… Натан… мифическое предназначение… Неужели все это правда?

— Кто-то послал по твоему следу тех тварей, — возразил Бартелми. — Возможно даже, они последовали за тобой сквозь Врата — подобные тени вполне способны проникнуть оттуда. Об одном можешь не волноваться. Кто бы ни приходился отцом Натану, он обладает некой силой, которой мы себе и не представляем, — силой нарушать законы. Он не оставит сына без покровительства. Такой отец найдет способ приглядывать за Натаном. Уж поверь мне.

«А хочу ли я, чтобы за моим сыном приглядывали потусторонние силы?» — спросила себя Анни. Она доела пирог и потрепала Гувера по лохматой голове, стараясь избавиться от ощущения того, что будущее уже накрыло ее своей тенью.

Путешественники вышли в море через маленькую гавань Гримстоун и с удовольствием учились маневрировать в заливе, где резкий ветер взбивал верхушки волн в водяную пыль. Обратное путешествие по реке заняло больше двух часов: русло Глайда было извилистым, и Майкл соблюдал ограничения по скорости; когда они наконец причалили у Дома-на-Реке, уже стемнело. Бриз остался позади, в заливе; стояла тихая ясная ночь, и юный месяц не мог затмить сияния звезд.

— Вон кастрюля, — показала Хейзл. — И Пояс Ориона.

— Вы разбираетесь в звездах? — спросил Майкл.

— Только Натан.

— Не очень здорово, — добавил мальчик.

— По звездам можно находить путь, — принялся объяснять Майкл, — если вы путешествуете по морю. Смотрите: вот там Полярная звезда — и Вечерняя. Они указывают, в каком направлении вы движетесь. Что-то вроде небесной дорожной карты.

— Я думал, у вас есть радар, — заметил Джордж.

— Конечно, есть. Только хорошему моряку он не нужен. Не то чтобы я считал себя хорошим моряком — я не настолько знаю звезды.

— А что там за звезда? — спросил Натан, указывая на небо. — Прямо под Орионом?

— Не имею ни малейшего понятия. Я же сказал, что астроном из меня никакой.

— Это новая звезда, что мы открыли в прошлом году? — спросил Джордж. — Та, которой не было на карте звездного неба?

— Вы нашли новую звезду? — заинтересовался Майкл. — Ну, в той части неба много всего. Быть может, она вовсе даже не новая, просто, когда составляли карту, она на минутку отлучилась со своего места?

Натан исхитрился и наступил Джорджу на ногу.

— У меня довольно приблизительная карта звездного неба, — пояснил мальчик.

Неизвестная звезда вернулась и снова повисла над деревней; Натан был уверен, что ниже по течению реки ее видно не было. Сам не зная почему, он оказался не готов обсуждать эту тему со взрослым — даже таким приятным, как Майкл. То была их звезда, они ее нашли — собственную звезду, сияющую над Иде.

— Словно Вифлеемская звезда, — заметила Хейзл, когда они остались втроем.

— Глупости, — отрезал Джордж. — В Иде нет ничего примечательного. Будь то даже второе пришествие, Иисус родился бы в госпитале Кроуфорда, как моя двоюродная сестра Элеанора. Там есть родовое отделение. К тому же Вифлеемская звезда была большая и сияющая: она указывала путь трем царям из других земель. А наша совсем непримечательная. Я все-таки думаю, что это НЛО.

— И что же привлекло НЛО в Иде? — насмешливо поинтересовалась Хейзл. Она решила, что Джордж чересчур уверен в собственной правоте.

— А звезду?

— Да хватит вам спорить, — остановил их Натан.

Майкл догнал ребят (он привязывал и закрывал яхту). Они срезали путь через сады, принадлежащие Дому-на-Реке, и переулком отправились в деревню. Натан старался не смотреть на небо, но иногда ничего не мог с собой поделать; ему казалось, что и звезда, словно недреманное око, глядит на него со своего наблюдательного пункта в вышине.