Нефритовый Грааль

Глава четвёртая Погоня

На следующий день они отправились на чай в Торнхилл. Натан оставил Анни с Бартелми в надежде, что она поделится с ним: мальчик знал, что у дяди Барти всегда получалось как-то все улаживать. Тем временем, прихватив упаковку «Смартиз», мальчик отправился разыскивать Лесовичка.

Как всегда, под сенью деревьев царила безмятежность — безмятежность леса, сопровождаемая пением птиц, шорохом листвы и жужжанием пролетающей мимо букашки. Солнце пятнами ложилось на землю, просеивая свои лучи сквозь неподвижные в безветрии ветки. Немного углубившись в лес, Натан выбрал бревно поудобнее, присел и негромко позвал: «Лесовичок! Лесовичок!» Оставалось лишь ждать.

Лесной обитатель явился почти мгновенно: должно быть, его длинный нос учуял аппетитный запах конфет, которые Натан сразу же предложил другу.

— Больше всего мне по вкусу зеленые. — Лесовичок принялся охотно и кропотливо отбирать любимое лакомство.

— По вкусу они все одинаковые, — спокойно заметил Натан. — И все равно каждому нравится какой-то определенный цвет. Вот мне — желтый.

Какое-то время они дружно жевали конфеты и почти не разговаривали. Потом Натан принялся рассказывать другу о чаше Торнов (хотя по-прежнему не мог произнести и слова о часовне или видении) и о том, что им с друзьями необходимо найти запрещающую бумагу, чтобы Ровена могла заявить о своем праве на наследование сосуда. Лесовичок мало что понял, поскольку ни в этом, ни в каком ином мире не сталкивался с законодательством, однако смог уловить главное.

— Скорее всего, запрет — просто листок бумаги, — заключил Натан. — Если мы его отыщем, миссис Торн докажет, что чаша принадлежит ей, и вернет ее. Мы тщательно обыскали дом — похоже, там документа нет. Дядя Барти предполагает, что запрет спрятан в здешних лесах, к примеру, на месте прежнего дома Торнов, разрушенного давным-давно, задолго до появления Торнхилла. Дядя рассказывал, что были и другие дома — жилища, как он их назвал; и только при Генрихе VII или VIII — не помню точно — построили тот, что напоминал нынешний, на вершине холма. В некоторых комнатах до сих пор видны остатки старых стен. Как бы то ни было, где-то неподалеку, под деревьями и толщей опавшей листвы, должны сохраниться руины первоначального жилища. Я подумал, вдруг ты знаешь такое место?

— Ты хочешь сказать, — попытался сосредоточиться Лесовичок, — что первый дом был не там, где стоит теперешний?

— Именно! — подтвердил Натан. — Извини, если я тебя запутал. Наверное, остались только кусочки стены, а может, и тех уж нет. Просто глыбы на месте фундамента. Мне как-то довелось видеть виллу эпохи римлян: стен не осталось, лишь пол под слоем почвы; а когда землю соскребли, под ней обнаружились чудесные мозаичные панно. Что-то подобное может оказаться и здесь, хотя насчет времен римлян и мозаики я не уверен. По дядиному мнению, род Торнов прослеживается до саксов, а то и дальше. Он говорит, что в летописях, кажется, 400 года нашей эры упоминается некий Турнус, чье имя также писалось как T-H-Y-R-N-U-S, то есть «Торн» на латыни; в те времена важные люди часто писали свои имена на латыни. Думаю, вполне могло быть и наоборот: то есть «Торн» — английская форма латинского имени «Thymus».

— Я не знаю букв, — настороженно признался Лесовичок. — А что такое «наша эра»?

— Время со дня рождения Христа. Так мы ведем летосчисление. Наша эра началась больше двух тысячелетий назад.

— Считаю я тоже неважно, — пробормотал Лесовичок. — Могу досчитать только до двадцати трех, но…

— Почему именно до двадцати трех?

Лесной житель пошевелил пальцами на руках и ногах.

— Ясно, — отозвался Натан и, чувствуя, что Лесовичок расстроился, поспешно добавил: — Не важно. Если понадобится, я посчитаю. Главное, что ты хорошо знаком с лесом. Я решил, вдруг ты знаешь какое-то место, где в земле сохранилась кладка.

— Знаю, — кивнул Лесовичок. — Только редко бываю в Темном лесу. Мне там не нравится. Деревья растут кривые, как будто прячутся от солнца, река меняет русло, а ночью слышен странный шепот; и я видел, как движутся тени там, где нечему отбрасывать тень.

— Шепот? — переспросил Натан, вспоминая змеиное нашептывание в часовне, которое преследовало его и во сне. — Ты хочешь сказать, голоса? Что они говорят?

— Ничего. Не разобрать. Они просто шепчут. Ссссс-сссс-сс. Какой-то шипящий звук. Ни одного отчетливого слова. А еще я однажды слышал грохот ударов — они доносились из-под земли.

— Может, там барсучья нора?

— Нет, это не барсуки. Другой запах. Барсуки пахнут животными, очень-очень сильно и неприятно. В Темном лесу не пахнет ни одним зверем. Скорее зуд, чем запах. У меня свербело в носу.

— Как от чоха?

Лесовичок решительно замотал головой.

— Нет, иначе. Зуд, означающий что-то плохое… или даже не плохое, а особенное — как ты тогда сказал.

— Что-то потустороннее? — помог Натан, воскрешая в памяти их предыдущий разговор.

— Наверное. — Похоже, у него все еще оставались сомнения в значении слова «потусторонний».

— Можешь меня туда проводить? Вдруг там хранятся какие-то тайны — запрет или еще что-нибудь. То, что издает грохот. В любом случае мы должны проверить. Ведь еще светло — и стемнеет не скоро. С нами ничего не случится. Я буду приглядывать за тобой, — оптимистично пообещал Натан.

Лесовичок согласился, хотя и не без оговорки.

— Мы быстро идем туда и быстро уходим, — настойчиво произнес он. — Темный лес враждебен даже ко мне. Там обитают старые воспоминания — плохие воспоминания.

— Разве у деревьев есть память?

— Не у деревьев, а у самих воспоминаний, — поправил Лесовичок. — Листья, умирая, превращаются в кипы прелой листвы, деревья — в древесную труху. Что-то всегда остается. Воспоминания застилают Темный лес густым слоем, словно листья, скопившиеся за долгие годы. Из них, как из семян, лежащих в лесной земле, может что-то прорасти. Дурные воспоминания порождают злых духов.

— Я часто бывал в Темном лесу, — промолвил Натан, — и никогда не ощущал никакой опасности — настоящей опасности.

Не считая провалившейся часовни…

— Ты не был в том месте, — убежденно заявил Лесовичок. — Я бы узнал.

— Тогда идем быстрее.

Поняв слова Натана буквально, Лесовичок помчался вперед, мелькая среди деревьев лиственной тенью. Когда мальчик был совсем маленьким, друг всегда осторожно выводил его из сада — держа за руку, помогая высвободить одежду, зацепившуюся за сучок или колючки шиповника. А теперь Лесовичок бежал далеко впереди Натана, лишь изредка останавливаясь, чтобы дать тому возможность догнать себя.

Мальчику даже пришлось несколько раз окликнуть друга, прося подождать. Их путь лежал вдали от тропинок; по мере того как они забирались глубже в Темный лес, низкие ветви все чаще мешали проходу, а спутанные стебли цеплялись за щиколотки. Прежде, отправляясь в путешествие по окрестностям, Натан старался выбирать самый расчищенный путь, Лесовичка же подлесок не останавливал: его худенькое тельце обладало способностью проскальзывать сквозь любые хитросплетения трав и ветвей.

Когда они забрались в глубь долины, солнце зашло — или скрылось за склоном холма; деревья сомкнули кроны над головами путешественников. В полумраке Натан едва различал своего проводника — Лесовичок то и дело останавливался и подгонял мальчика нервными взмахами руки. Обычно ступающий уверенно Натан все время спотыкался о корни деревьев и поскальзывался на неровностях, скрытых под опавшей листвой.

Внезапно лесной провожатый остановился под защитой древесного ствола, поросшего зеленым мхом.

— Дальше нужно идти тихо.

— А кто может нас здесь услышать? — спросил Натан. Но ответа не дождался.

Теперь они двигались по лесу с особой осторожностью. Мальчик различил над лесной подстилкой выступ: тот уходил в заросли кустарника слишком ровно для творения природы. Натан хотел было пройти вдоль барьера, однако Лесовичок схватил его за запястье и потянул вслед за собой. Они оказались у другого выступа, за которым земля просела на несколько футов. Вглядевшись в глубину провала, Натан заметил, что тот почти отвесен — как будто отрезан вдоль стены. Вполне возможно, что стена сохранилась, скрытая под слоем прелой листвы и мхов, занавешенная бахромой корней.

— То дерево в прошлом году вырвало ураганом, — пояснил Лесовичок, указывая на вывернутый ствол неподалеку. — Земля посыпалась — много-много земли. И получилось то, что теперь.

— Я спущусь, — решил Натан. — Хочу посмотреть поближе.

— Нет! — зашипел на него Лесовичок. — Ты все растревожишь. Воспоминания — или еще что похуже. Быстро пришли, быстро ушли. Ты обещал.

— Я должен взглянуть, — продолжал настаивать Натан. — Ведь для того мы и пришли.

Перекинув ноги через край, он спрыгнул в провал. Вряд ли это было подходящее место, чтобы спрятать запрет, но в приступе радостного волнения при виде первого пристанища Торнов мальчик позабыл о цели своего визита; теперь его подстегивало неукротимое любопытство. Натан принялся исследовать поверхность обвала, расчищая ее от крапивы и шиповника; весь исцарапался и искололся. Он нащупал то, что сдерживало землю: сеть тоненьких корешков. Вспомнив, как была сокрыта часовня, Натан попытался пальцами отыскать в почве какой-нибудь зазор, ложбинку. Вдруг Лесовичок издал странный звук, похожий на сдавленный писк, — мальчик взглянул вверх, однако друга уже не было. Нечто, подобное легкому дуновению ветерка, приближалось к нему по подлеску, вздымая вихрь из листвы, задевая нижние ветви, тогда как вершины деревьев даже не колыхались; чем бы оно ни было, передвигалось оно только по земле, невидимое, по-змеиному струящееся. Донесся едва различимый шелест: так шуршат, соприкасаясь, стебли травы. Потом звук перерос в шепот множества голосов — бессловесный и одновременно наполненный неизвестными словами; он быстро приближался, стелясь по земле, похоже и в то же время не похоже на шепот в часовне: тише, холоднее, мертвеннее…

Натан отпрянул от земляной стены и сначала бросился бежать вниз по склону; потом остановился, сообразив, что делает глупость, и стал забирать вправо и вверх. Он не оглядывался; казалось, шепот-гонитель дышит в спину, наступает на его тень. Натан не знал, что сталось с Лесовичком. Игра в крикет и регби сделала мальчика крепким и ловким, и все же однажды он упал: наступил на бревно, а то покатилось. И даже когда шепот стих, страх все гнал и гнал Натана, заставляя паниковать, заглушая доводы разума. Когда же беглец наконец остановился, запыхавшись и выбившись из сил, вокруг были леса Торнхилла; правда, он был довольно далеко от дома; на некотором расстоянии сквозь деревья виднелся изгиб дороги. Натан оглянулся, но не заметил ничего необычного: снова пели птицы, и солнце выкатилось назад на небо.

— Лесовичок! Лесовичок! — позвал мальчик. Напрасно: его лесной друг не появился.

— Ты был прав, — признал Натан. — Прости меня, — добавил он в надежде, что извинения достигнут слуха того, кому они предназначались. Затем повернулся и медленно пошел к дому, держась в виду дороги, погрузившись в долгое раздумье.

— Стало быть, Натан взрослеет, — заметил Бартелми. Они с Анни сидели, прихлебывая поднимающий настроение чай и заедая его восхитительным ароматным домашним печеньем, состав которого было невозможно распознать. — У него появляются свои секреты. Звучит избито, но он больше не ребенок. Он становится мужчиной, взрослым — если так тебе больше нравится. А у мужчины всегда найдутся тайны, которых он не раскроет своей матери. Это в порядке вещей. Натан попросил тебя доверять ему, так постарайся выполнить его просьбу. Если происходит что-то, о чем нам следует знать, в свое время мы обо всем узнаем. Бесполезно запрещать ему встречу с тем незнакомцем. Проситель убежища… Интересно…

— Что именно интересно? — Анни постепенно успокаивалась — то ли благодаря невозмутимому отношению самого Бартелми ко всему происходящему, то ли благодаря чудесному печенью.

— Меня всегда интересовало, откуда взялся этот чужеземец. Человек на пляже, который якобы доплыл до берега с судна; только почему-то я уверен, что не удалось ни отследить корабль, ни найти хотя бы малейший намек на присутствие сообщников. Незаконные иммигранты редко пускаются в подобные авантюры в одиночку. Постарайся, не донимая Натана вопросами, убедить его позвать того человека сюда — пообедать или поужинать. Должно быть, он живет в нищете и, разумеется, голодает.

Неожиданно на губы Анни легла улыбка.

— Превосходная идея, — обрадовалась она. — Еда — ваше лекарство от любого недуга, верно? С ее помощью вы творите настоящие чудеса — открываете сердце и отмыкаете разум. Не зелье — а печенье… — она взяла очередное печенье, — или кружка бульона, или кусок пирога.

— Вот именно, — согласился Бартелми.

Тут Гувер поднял голову и замахал хвостом — это означало, что вернулся Натан. Бартелми пошел на кухню за новой порцией печенья.

Парой часов позже Натан отправился к Хейзл. Хотелось обсудить то, что произошло в Темном лесу, — довериться союзнику; в глубине души он понимал, что нужно найти кого-то, кто согласится вернуться с ним туда. Когда там, на месте старого дома, Натан просунул руку меж корней в рассыпчатую почву, он совершенно явственно ощутил дальше пустое пространство; ему даже показалось, что он коснулся металла, как будто под деревом и корнями были железные прутья.

Мальчик с облегчением отметил, что, как он и надеялся, после чая с Бартелми Анни стало легче общаться с ним. Когда Натан сказал, что идет к Хейзл, мать начала было задавать вопросы, затем вдруг передумала, улыбнулась и быстро согласилась: «Ладно». Натан улыбнулся в ответ; поверив, что все встало на свои места, он направился к Хейзл.

В доме Бэготов слышались громкие голоса — ссорились взрослые, отец Хейзл и Лили. И еще Эффи Карлоу. Дверь распахнулась — из нее вылетел Дейв Бэгот с набитой до отказа спортивной сумкой. Он пронесся мимо, задев Натана плечом и не обратив на него ни малейшего внимания, сел в машину и рванул с места. Из дома донеслись слова Эффи Карлоу: «Ну и скатертью дорога!» Натан неуверенно постучал в распахнутую дверь.

Из сумрака прихожей внезапно вынырнуло лицо Эффи — сейчас она больше обычного походила на хищную птицу с крючковатым носом и острым взглядом.

— А, это ты, — проговорила она. — Хейзл наверху, у себя в комнате. В наше время девочки никогда не приглашали мальчиков в собственные спальни, если, разумеется, желали сохранить репутацию… Как дела со сновидениями? Посетил еще какие-нибудь миры за последнее время?

— В последнее — нет, — отозвался Натан.

Из кухни доносился плач — тихий плач смирения, а не надрывное рыдание гнева и отчаяния. Мальчик решил сделать вид, что ничего не заметил.

Эффи улыбнулась — а может, просто обнажила зубы в свирепом оскале. Натан отправился вверх по лестнице, разыскивая Хейзл.

Высунувшись из своей двери, девочка быстро втащила гостя внутрь и закрылась, чтобы никто из взрослых им не помешал. Комната походила не столько на спальню, сколько на нору: стены увешаны картинками и плакатами, полки и пол завалены книгами и музыкальными дисками, под кроватью — кипы молодежных журналов. На письменном столе красовались неоконченное домашнее задание, недоеденная шоколадка, бутылка имбирной воды и плеер, из которого бухала необычная, надсадно звенящая музыка — видимо, индийская, решил Натан. Музыкальные пристрастия Хейзл все еще пребывали на стадии эксперимента: она решительно отвергала общепринятые направления и вечно пробовала новые жанры. Девочка как будто находилась в постоянном поиске конкретного звука, который вызовет у нее определенные чувства, но никак не могла найти.

— Что это? — спросил Натан, поднимая обложку от диска, но Хейзл сейчас было не до мелочей.

— Ты видел папу?

— Он пронесся мимо меня вон из дома. Он…

— Он ушел. По-настоящему. Они с мамой поругались, а тут еще пришла прабабушка Эффи, и он стал орать и на нее. И, кажется, он ударил маму, тогда она — прабабушка — прогнала его метлой. Он обозвал ее злющей старой ведьмой и много кем еще — и в конце концов ушел. Я так рада. Мне все равно, что скажут другие. Я рада!

Хейзл отгородилась волосами и засунула в рот кулак — на миг Натану почудилось, что она плачет.

— Ты как?

Хейзл молча кивнула.

— Он что, ударил тебя?

— Сегодня нет. Он сделал это лишь однажды, тыльной стороной ладони, скорее случайно. Он был пьян. Я тебе рассказывала.

Натан кивнул.

— Прабабушка некоторое время поживет у нас. Тогда он перестанет приходить — он ее боится.

— А ты?

— Побаиваюсь. — Хейзл снова задрожала. — Иногда. В любом случае она лучше папы. Хуже быть просто не может.

Некоторое время они сидели молча, погрузившись в странную звенящую музыку. Когда Хейзл немного успокоилась, Натан рассказал, что нашел место первого дома Торнов, и даже поведал о Лесовичке — в него Хейзл никак не могла поверить: другие миры — еще куда ни шло, однако получеловеческие существа, мелькающие среди деревьев, чересчур смахивали на пикси или гоблинов, а уж этого она принять не могла. Намеренно цинично девочка заметила, что уже выросла из сказок.

— Ты поймешь, когда встретишься с ним, — заверил ее Натан. Еще он предпринял попытку описать шепот и призрачную погоню, но сделать это оказалось труднее всего.

— Если ты ничего не видел, — возразила Хейзл, — то как понял, что там что-то есть?

— Я видел… движение. Как гнулись ветки, шевелилась земля. Мне трудно объяснить.

— И ты хочешь вернуться? Ты правда думаешь, что пропавший документ спрятан там? То есть… по-моему, вряд ли.

— Нет, запрета там не найти, — покачал головой Натан. — И все-таки что-то там должно быть.

— Откуда тебе знать? — спросила Хейзл.

— Если нечего прятать, зачем было меня отпугивать?

Хейзл не нашлась, что ответить на его довод.

— Ладно, — сдалась она наконец. — Я пойду с тобой. Только если день будет погожий, солнечный и приветливый, а не мрачный и… угрожающий. Договорились?

— А я думал, ты не веришь в сказки. — Натан достаточно осмелел, чтобы начать поддразнивать подругу.

— Верно. Зато я верю в истории о привидениях. К тому же то, что произошло, что бы это ни было, напугало тебя, а ведь обычно ты намного храбрее меня.

— Когда мы вернемся, — заявил Натан, — я не буду бояться.

На неделе Анни позвонил Бартелми.

— Как тебе мысль отправиться на денек в Лондон? Отвлечешься от проблем — настоящих или вымышленных, перестанешь думать о вещах, которых все равно не изменить.

— Было бы чудесно, — обрадовалась Анни. — С чего вдруг вам пришла в голову такая мысль?

Сколько она знала Бартелми, не могла припомнить, чтобы тот хоть на день отлучался в Лондон.

— Ровена Торн собирается в «Сотбис», чтобы взглянуть на Грааль Лютого Торна. Просит меня поехать с ней — оказать моральную поддержку; а я подумал, что небольшая прогулка не повредит и тебе.

— Грааль Лютого Торна! — воскликнула Анни. — Натан умрет от зависти. История о чаше волнует его воображение не на шутку. Ведь мне тоже позволят на него взглянуть?

— Почему бы и нет, — отозвался Бартелми. — Если поднимется шум, скажем, что ты тоже специалист. Похоже, они попытались установить возраст Грааля и столкнулись с кое-какими трудностями…

— Но ведь я вовсе не специалист!

— Несомненно, специалист. Ты великолепно разбираешься в компьютерах, маленьких детях и собаках. Мы же не обязаны говорить, в чем именно ты специализируешься.

Анни рассмеялась. Майкл Аддисон, который как раз сидел в магазине за чашкой кофе и листал редкий экземпляр истории сельскохозяйственной революции, оторвался от книги и поднял на женщину вопросительный взгляд. Положив трубку, Анни поделилась с ним планами Бартелми.

— Придется на день закрыть лавку.

Майкл широко улыбнулся.

— Ушам своим не верю! Если серьезно, старик прав: неплохо бы тебе денек отдохнуть, отвлечься от всего на свете. Ты слишком беспокоишься о Нате, Он отличный парень.

— Знаю, — согласилась Анни. — Именно это меня иногда и пугает.

— Расскажи-ка мне о Граале Лютого Торна — разумеется, если это не секрет.

В Лондон поехали в среду, на поезде, оставив «джовит» в Кроуфорде. Светило солнце, и город предстал перед гостями во всей своей красе, облаченный в свежую зелень юного лета. По настоянию Ровены они взяли такси до Бонд-стрит: миссис Торн обладала привычками, если не доходами привилегированных кругов и потому презирала автобусы и метро. В «Сотбис» их встретил ее друг Джулиан Эпштейн, человек лет сорока с мелированными волосами и бородой и массивными бровями, навечно принявшими хмурое выражение. Он с сомнением посмотрел на Бартелми, заколебался было насчет Анни («Моя ассистентка», — представил ее Бартелми) и наконец согласился.

— Может пригодиться любой совет, — неожиданно сказал он. — Чертова чаша всех сбила с толку. Что известно о ее прошлом конкретно тебе, Ровена?

— Ровно то, что я уже сообщила, — осторожно ответила миссис Торн. — Вам удалось установить ее возраст?

— И да, и нет, — ответил Эпштейн.

Он провел гостей в помещение без окон, ярко освещенное электрическими лампами, и отпер стальной шкаф. Оттуда Эпштейн вытащил ящик — самый обычный деревянный ящик, набитый искусственной соломой.

— Вот так ее привезли. Одному богу известно, где держали чашу. Целый день ушел только на то, чтобы ее отмыть.

Вынув солому, он извлек сам сосуд.

Анни подсознательно готовилась увидеть золотой блеск, быть может, даже сверкание одного-двух бриллиантов, и потому была несколько разочарована простотой чаши. Приняв сосуд, Ровена стала поворачивать его в руках; ее лицо преобразилось выражением некой жажды, сделавшись тверже и сильнее. Бартелми гадал, укрылась ли эта перемена от глаз Эпштейна.

— Так вы сказали, и да, и нет? — вежливо переспросил он.

— Мы провели анализ, — принялся объяснять Эпштейн. — Результаты оказались… неординарными. Датирование по углероду никогда не подводит, однако на сей раз… Ее анализировали трижды, и каждый раз получали новый возраст: сто лет, восемь тысяч лет и двести тысяч лет. Логического объяснения так и не нашли. К тому же мы до сих пор не смогли определить, из чего она сделана. В ваших семейных преданиях не упоминается материал?

— Традиционно считалось, что она сделана из золота или камня, — сообщила Ровена. Она не могла оторвать глаз от чаши. — Я бы сказала, что это камень. Возможно, какая-то разновидность агата. Определенно не металл. Значит, она не пожелала, чтобы ее возраст установили? Семейная легенда гласит, что чаша обладает необычными свойствами. Когда имеешь дело с легендой, надо быть осторожным, Джулиан.

Эпштейн отнесся к словам Ровены скептически.

— Ты хочешь сказать, что это проклятие?

Ровена издала короткий смешок, но не ответила.

— Можно мне взглянуть? — попросил Бартелми.

Она медленно, словно нехотя передала ему чашу. Бартелми провел рукой над сосудом, прикрыв глаза, как бы глядя на него с помощью пальцев или чувствуя посредством ощущений более сложных, чем осязание. Присмотревшись, Анни поняла, что чаша сделана из какого-то темного вещества с зеленым оттенком и покрыта пятнами настолько древними, что они стали частью ее естественного налета. Змеящиеся по кромке узоры, истертые за века, еле-еле проступали, едва отличимые от царапин. Чаша не казалась ни ценной, ни красивой — лишь очень древней, просто и даже грубо сработанной; быть может, она хранила слабый отголосок забытого волшебства, слишком отдаленного, чтобы не утерять свою значимость.

— Взглянешь поближе? — предложил Бартелми, передавая чашу Анни; от него не ускользнуло быстрое движение Ровены — та хотела было перехватить чашу, затем передумала.

Пальцы Анни сомкнулись вокруг ножки сосуда. Внезапно накативший приступ тошноты оказался так силен, что мир вокруг окрасился в черное — она почувствовала, как теряет сознание, а чаша выскальзывает из рук. Потом Анни лишилась чувств.

Вскоре она очнулась и увидела над собой озабоченное лицо Бартелми. Ее подняли и усадили в кресло. Через плечо Бартелми на нее пристально смотрел Джулиан Эпштейн: обычное хмурое выражение его лица теперь усиливалось беспокойством. Лишь Ровена была занята другим: подняв сосуд, она неотрывно смотрела на неглубокое дно.

— Нужно вывести ее отсюда, — говорил Эпштейн. — Здесь не хватает воздуха. Наверное, приступ клаустрофобии?..

— Наверное, — согласился Бартелми. — Спрячьте чашу. — Он бросил на Ровену короткий предостерегающий взгляд.

Эпштейн повернулся к миссис Торн; Анни попыталась подняться, но снова почувствовала тошноту и слабость. С удивительной легкостью Бартелми поднял ее и вынес из комнаты.

Позже, когда Анни приходила в себя в удобном кресле у открытого окна, он спросил ее, что случилось.

— Не знаю, — призналась Анни. — Ей-богу, не знаю. Я прикоснулась к кубку, и тут… Тошнота, тьма… Ничего, через пару минут я буду в порядке.

Бартелми смотрел на нее долго и задумчиво. Тут появился Эпштейн со стаканом воды; за ним спешила Ровена. Пока Анни пила воду, он продолжал распространяться на тему клаустрофобии, как будто пытаясь уверить самого себя. Миссис Торн его версии явно не верила.

— Только не говори мне, что это еще одно доказательство правдивости ваших семейных легенд, — заметил Эпштейн. — Никогда не считал тебя наивной особой. Похоже, чаша тебя заинтриговала. Постараешься выкупить утерянное наследство?

Она заколебалась, потом собралась с духом и заявила:

— Нет, я намерена доказать, что изначальная продажа незаконна.

— И каким же образом ты осуществишь задуманное?

— До сих пор существует документ, датированный пятнадцатым веком, который запрещает продажу или любую передачу чаши. — Правда, Ровена предпочла умолчать, что для начала бумагу нужно получить.

Складки на лбу Эпштейна стали глубже.

— Я не стану давать показания.

— Извини, Джулиан, — ответила Ровена. — Чаше суда не миновать. Не хочется портить тебе удовольствие, но что поделаешь. Грааль Лютого Торна принадлежит мне — мне и моей семье, и я его заберу.

Встреча закончилась на неудовлетворительной ноте. Оставив Эпштейна — предположительно для того, чтобы вызвать своих юристов на совещание, — они отправились обедать. Анни едва могла есть и лишь вполуха слушала, как Ровена с нескрываемым восхищением рассуждала о чаше.

— Это подлинник, — говорила Ровена. — Нет сомнений. Мне достаточно было к ней прикоснуться. Если это истинный Грааль — связанный с Артуром и всем прочим, — то он обладает силой противостоять научному анализу. Да, знаю: месяц назад я сама сказала бы, что все это ерунда, но ведь ты слышал слова Джулиана. Точной даты нет. Они даже не знают, из чего сделана чаша. В наши дни подобные тайны редки.

— Без сомнения, вопрос интересный, — кивнул Бартелми, — Как говорится, основание для предъявления иска.

Ровена повернулась к Анни.

— Ведь это чаша на тебя повлияла. Ты взяла ее и потеряла сознание. Все из-за чаши.

— Возможно, — уклончиво сказал Бартелми. — Но почему? Почему именно Анни?

— Это тоже часть тайны, — с видимым восторгом провозгласила Ровена.

Анни, не принимавшая участия в разговоре, извинилась и вышла в туалет. Посмотревшись в зеркало, она решила, что выглядит очень бледной, почти призрачной. Как после долгой болезни. А вдруг она больна? Какая-нибудь летняя лихорадка, или мигрень, или опухоль мозга… Тут Анни почти запаниковала, пообещав себе срочно обследоваться у врача, хотя в глубине души не верила в болезнь. Ровена права: все это как-то связано с чашей…

Стоя перед зеркалом, она увидела, как дверь за спиной открылась; внутрь заглянула женщина — их глаза на миг встретились — и поспешно удалилась. Анни резко повернулась, рванула дверь и выглянула: женщина исчезла. И все же Анни знала, что не ошиблась: она только что видела Рианну Сарду.

На чердаке в доме Бэготов Эффи Карлоу высвободила для своих целей стол. В почерневшей кастрюльке на походной плитке она принялась что-то разогревать — лениво побулькивала густая темная жидкость. Периодически Эффи добавляла несколько капель из того или иного пузырька, коих у нее имелось великое множество, и что-то бормотала себе под нос. По комнате поплыл острый запах, слишком сильный для столь тесного пространства. Не найдя выхода, он повис в воздухе, от чего у Эффи защипало в носу и заслезились глаза. Однако, похоже, она не обращала ни малейшего внимания на подобные неудобства. Рядом на столе лежал браслет — дешевое украшение из тех, что носят подростки, с лохматыми нитями бисера, свисающими с резинки, надевающейся на запястье. Между бисеринками застряла пара коротких витых светло-коричневых волосков. Эффи осторожно сняла один из них и бросила в кастрюлю. Жидкость продолжала кипеть, запах сделался еще невыносимее.

Через несколько минут Эффи сняла кастрюльку с огня и вылила жидкость в миску, чтобы остудить. Какие-то сгоревшие остатки, приставшие к внутренней поверхности сосуда, свидетельствовали, что в предыдущий раз ее содержимое выкипело досуха. На сей раз Эффи была более внимательна и ни на миг не оставляла свой опыт без присмотра: ерзала на стуле, склоняясь над миской, осторожно дула на темную поверхность. По мере того как жидкость остывала, менялась и ее консистенция. Из мутной она стала гладкой и блестящей, словно черное стекло. Решив, что зелье готово, женщина что-то пробормотала, наклонившись над плошкой и пристально глядя в обманчивую мелкоту ее глубин, — вероятно, какое-то заклинание. Эффи обладала довольно скромными способностями и хорошо это знала; зато сегодня ей лучше, чем когда-либо ранее, удалась магия зеркала. Добавление волоса гарантировало, что заклинание сконцентрируется на Анни — той самой, которую Хейзл когда-то застала плачущей без всякой причины и которая скрывала правду о Натане, какой бы та ни была. Хейзл не захотела ничего рассказывать прабабке или давать ей браслет, однако Эффи давно научилась подчинять себе неокрепшие умы. А еще она сказала девочке: «Ты Карлоу, а не Бэгот. Сила живет в твоей крови. Однажды я научу тебя ею пользоваться».

А сейчас… сейчас она неотрывно смотрела в миску и ощущала, как видения обретают форму: не столь четко и ярко, как в колдовском огне Бартелми, а как бы через темное стекло, через лупу — в чью-то жизнь. Анни… Анни, идущая по тропинке между смутно виднеющимися рядами кустарника к Дому-на-Реке…

На следующий день после поездки в Лондон Анни решилась задать несколько неловких вопросов — пусть даже ей на них не ответят. Майкл оказался дома и, поприветствовав гостью обычной кривоватой улыбкой, предложил чашечку кофе.

— Я бы предпочел обед, — пояснил он, — если бы не две вещи: первая — к трем мне нужно быть в городе для встречи с агентом, а вторая — у меня пустой холодильник. Извечная проблема, когда почти все время живешь один: проще не заморачиваться с готовкой. Перекусываю на скорую руку. Если даже покупаю нормальные продукты, все равно никогда из них не готовлю; валяются, пока не зарастут зеленым мхом. Ужасно вредно.

— Для тебя или для купленной еды? — съязвила Анни. Она начинала сожалеть, что Майкл ей нравится. Это все усложняло.

— Как прошел день в большом городе? — поинтересовался Майкл. — Наверное, мне стоит как-нибудь взять тебя с собой, как думаешь? Или ты не согласишься?

Анни сделала вид, что не расслышала вопроса.

— Вообще-то мне нездоровилось. — И она стала рассказывать о происшествии в «Сотбис». Тем временем Майкл насыпал кофе в кофейник и задавал уточняющие вопросы.

— Надо бы тебе сходить к врачу, — встревожено произнес он.

— Со здоровьем у меня все в порядке. Думаю, Ровена права: это как-то связано с чашей. Специалисты не в состоянии установить ее возраст и даже не знают, из чего она сделана. Возможно, она что-то излучала.

— О, магическая аура? — с издевкой подсказал Майкл.

— А что, может, и так, — обиделась Анни. — В мире — и за его пределами — столько странных вещей… Нужно обладать очень свободным и широким разумом, чтобы все охватить и принять. Словом «магия» мы обозначаем то, что нам непонятно. Радиация тоже была магической аурой, пока кто-то ее не обнаружил.

— Справедливо. Ты предполагаешь, что от чаши Лютого Торна исходит какое-то неизвестное излучение? А почему оно повлияло лишь на тебя?

— Если бы я знала, — отозвалась Анни, — тогда бы не стала сейчас думать да гадать. Но я хотела поговорить с тобой не об этом.

— А я-то надеялся, что ты хотела побыть в моей компании, — пошутил Майкл, подавая кофе.

В его тоне слышались дразнящие нотки. Будь Анни чуть моложе, наверняка залилась бы румянцем. Так что она обрадовалась, ощутив, что переросла подобную слабость.

— Не только, — ответила Анни, не теряя спокойствия. — Я хотела спросить… Я встретила в Лондоне Рианну.

— Исключено, — тут же возразил Майкл. — Она путешествует по Грузии — той, что в России. Укрепляет культурные связи по всему миру: Рианна этим ужасно увлечена. Поскольку пьеса на английском языке, не представляю, кто ее поймет. Ладно, не важно. Я вроде говорил тебе.

— То-то и оно, что говорил, — подтвердила Анни. — Именно поэтому я так удивилась.

Майкл явно растерялся.

— А где ты…

— Мы ужинали в «Ле каприс». Я отлучилась в туалет и, когда смотрелась в зеркало, увидела, как Рианна вошла вслед за мной, а увидев меня, ретировалась. Я хотела догнать ее, но, пока добралась до двери, ее уже след простыл. И в ресторане ее тоже не было.

— Ты видела ее отражение всего лишь секунду или две, — возразил Майкл, — и могла обмануться.

— Нет. Рианна не похожа на себя в кино, и все же у нее примечательная внешность. Я увидела ее, а она — меня, поэтому ушла.

— У нее нет причин избегать тебя, — заметил Майкл.

— Есть, если она сейчас должна быть в Грузии, — отрезала Анни. — К тому же прежде она вела себя со мной… не совсем обычно. Я просто тебе не рассказывала: однажды она вошла в лавку и начала задавать всякие странные вопросы.

Лицо Майкла едва заметно посуровело.

— Обо мне?

— Нет. О Натане.

— О Нате? — Майкл был совершенно обескуражен. — С чего вдруг Рианне им интересоваться?

— Это один из вопросов, который я хотела задать тебе.

Майкл принялся расхаживать по кухне взад-вперед; за его растерянностью Анни почудилось нечто большее.

— Ты определенно что-то напутала, — снова принялся настаивать он. — Рианна в Грузии, доказывает свое соответствие званию гражданина мира. Она звонила мне три раза — как всегда, жаловалась на постановщика, говорила, что одного из ее товарищей по сцене несправедливо недооценивают, а на самом деле он лучше, чем Кеннет Брана, и просила меня просвещать ее относительно дел на Ближнем Востоке, поскольку в Грузии она страдает от недостатка новостей…

— А ты… ты пробовал ей дозвониться? — осторожно спросила Анни.

— Конечно, нет. Она же не сидит на месте… — Майкл внезапно смолк.

— Извини, — прошептала Анни. — Я понимаю, что это похоже на бред. Но я совершенно точно ее видела. И в тот раз в магазине мне показалось, что она… заинтригована личностью Натана. Она пыталась разузнать о его отце.

— Об отце? Господи, я повторяю за тобой, как чертов попугай. Ничего не пойму. Мы с Рианной… — Он сделал паузу, глубоко вдохнул и продолжил: — Полагаю, ты и без того догадывалась. У нас несколько… разобщенный брак. Большую часть времени каждый занят своим делом. Оказавшись вместе, мы вполне уживаемся. Как добрые друзья — или, по крайней мере, я так считал. Когда-то между нами горела истинная страсть, хотя теперь ее нет. Рианна не просила о разводе: так ей есть к кому возвращаться домой, и… ну, полагаю, я просто позволял себе плыть по течению. Ты скажешь, что я лентяй. Как все мужчины. Мне просто незачем было что-то менять.

Анни улыбнулась.

— Понимаю.

— Извини, что докучаю тебе своими рассказами. Мне почему-то показалось это… необходимым. Суть дела в том, что у Рианны нет причин скрывать от меня, где она и что делает. Я не муж-параноик из тех, что вечно проверяют, чем заняты их жены; у меня нет такой привычки. Будь Рианна в Лондоне, она бы мне сообщила. Что же до Натана, то я, разумеется, упоминал о нем. И теперь я вспоминаю, что она действительно чрезвычайно заинтересовалась им — тогда я это отметил, хотя и не придал особого значения. С чего бы?

— Все любопытнее и любопытнее, — заметила Анни.

С минуту Майкл сидел, не говоря ни слова; взгляд его был устремлен куда-то в пространство.

— Она звонила мне позавчера вечером. Расспрашивала о местных слухах. Рианна в жизни ничем подобным не интересовалась — только чем-то действительно серьезным; но с тех пор, как мы переехали сюда… Словом, я рассказал ей о Граале Лютого Торна. И даже упомянул, что ты собираешься в город.

— Рианна вполне могла следить за нами, — размышляла Анни, — от «Сотбис». Потом зашла в туалет в ресторане, не ожидая там меня увидеть, и выбежала, когда я ее заметила.

— Все это просто смешно, — возразил Майкл, стараясь встряхнуться и заставить мозги работать. — Если только… она не знала твоего мужа до того, как вы с ним повстречались. По крайней мере, это объясняет ее интерес к вопросу отцовства.

— Просто для заметки, — сказала Анни. — Человек из моей прошлой жизни не был моим мужем — и отцом Натана тоже, хотя мой сын об этом не знает. Совершенно не представляю, каким образом Даниэль мог повстречать такую, как Рианна. Что же до настоящего отца Натана… — Теперь настало время ей выдержать паузу и собраться с духом. — Тебе придется поверить мне на слово: совершенно исключено, что Рианна могла его знать. — Не глядя на Майкла, Анни еще раз повторила: — Совершенно исключено.

Снова воцарилось молчание.

— Не собираюсь вынуждать тебя откровенничать, — наконец вымолвил Майкл, — и все же мне бы очень хотелось, чтобы ты мне доверяла. По-моему, ты несешь очень тяжкое бремя — в одиночестве.

Тут Анни подняла на него взгляд.

— У меня есть Барти.

У Майкла между бровями обозначилась морщинка.

— Он твой родственник? Я всегда считал…

— Нет. Просто друг.

— Я не сомневаюсь, что он очень добр; но человек, который всю жизнь прожил в деревне, никуда не выезжая и ничего не делая…

— Он бывал в других местах, — заявила Анни с необъяснимой уверенностью. Вопреки всему, что ей было известно, он много и далеко путешествовал — чтобы знать так много и стать таким, кто он теперь.

Казалось, слова ее если не вполне разубедили, то хотя бы поколебали уверенность Майкла. Однако взгляд на часы сбил его с мысли.

— Черт побери, — спохватился он, впрочем, без паники в тоне, — мне пора. Разрази меня гром. Поговорим завтра — или на выходных. Не переживай. Разберемся. Я сам этим займусь. Если Рианна в чем-то замешана, я должен выяснить, в чем именно. А сейчас мне надо бежать, не то я опоздаю на поезд.

Майкл поставил кружку в раковину, схватил пиджак и кейс и выскочил из дома; Анни вышла следом.

— Могу подвезти, мне все равно в Кроуфорд…

— Не стоит. Чудесный день. Я лучше пройдусь.

— Тогда до завтра…

Анни вспомнила, что второпях Майкл оставил кухонную дверь на предохранительной «собачке». Она понимала, что пора возвращаться в магазин — ее не было уже часа два, — и все же медлила, борясь с искушением. Если Рианна Сарду шпионит за ней, убеждала себя Анни, то и она имеет право шпионить за Рнанной, так ведь? Не повредит, если она немного оглядится. Анни не ожидала увидеть что-нибудь такое, чего не встречала раньше, — если только башня Рианны не окажется открытой. Бросив быстрый взгляд назад, она вошла в дом.

Увы, башня Рианны по-прежнему была заперта, а во владения Майкла Анни, естественно, вторгаться не собиралась. Чувствуя себя ужасно гадкой, она просмотрела шкафы в общей спальне, не обнаружив там ничего, кроме кое-каких теплых вещей, совершенно ненужных в летнее время, дорогих комплектов постельного белья, запасных подушек и полотенец. Ей показалось странным, что в спальне так мало семейных фотографий: конечно, при том образе жизни, что вели в браке Майкл и Рианна, вовсе не удивляло, что они не обзавелись детьми; однако Майкл как-то упоминал, что его сестра замужем, и у него есть племянники и племянницы. Имеющиеся же снимки оказались либо профессиональными студийными работами для публичного просмотра, либо фотокарточками на документы. Анни смутило и отсутствие некоторых других неотъемлемых атрибутов: ни кремов для лица в главной ванной («А какая женщина может обойтись без крема для лица?»), ни кулинарных книг на кухне. Похоже, Майкла не занимал процесс приготовления пищи, и все же у всех дома есть кулинарные книги. Это стильный кухонный аксессуар, а Рианна, несмотря на ее джинсовые наряды, была натурой стильной: в платяном шкафу Анни нашла длинное пальто из ягнячьей кожи, которое наверняка стоило баснословных денег. Да и тогда, в Лондоне, зеркальное отражение Рианны было облачено в свободный цвета хаки топ с лямкой через плечо, щеголяющий знаком какого-то модельера.

Разочарованная тем, что дверь в Комнату Синей Бороды заперта, Анни снова прокралась наверх, от расстройства даже позабыв о смущении. Где в первую очередь ищут детективы, когда ведут расследование? В урнах, помойных ведрах… и прочих емкостях. Анни рассеянно подняла крышку с корзины для белья. Разумеется, там оказались носки и нижнее белье, скомканная рубашка и… краешек какой-то вещи цвета хаки. Моментально насторожившись, Анни отшвырнула рубашку. На удивление, та оказалась слегка влажной. А вот под ней обнаружился топ, что был на Рианне в предыдущий день. Анни подняла его, чтобы рассмотреть поближе и развеять сомнения. Топ был мокрым.

Она здесь, Майкл мне лгал…

Но почему-то ей не верилось. Если бы Рианна была здесь и Майкл это знал, то подготовил бы более правдоподобную отговорку, что не так уж и сложно. Он не стал бы нести чушь про Грузию. Анни ничуть не сомневалась, что его растерянность и сомнения были подлинными. Тогда как топ угодил в корзину для белья? Возможно, Рианна побывала здесь тайком от него?

Анни внимательно огляделась, однако в доме совершенно не чувствовалось присутствия другого человека; она изо всех сил напрягала слух, но нигде не скрипнула ни единая половица. Тишина казалась почти неестественной для столь старого здания. Не было слышно привычного завывания древнего водопровода, скрипа двери на сквозняке, свиста ветра в дымоходах… Конечно, Рианна могла сидеть, тайно заперевшись в своей башне, но ведь Майкл наверняка почувствовал бы ее присутствие. И о чем свидетельствовала мокрая одежда? Что шел дождь? Последние пару дней стояла хорошая погода. В любом случае вода. Вода…

Анни спустилась по лестнице и выбежала в сад. На привязи у небольшого деревянного помоста, что крепился к берегу, качалась лодка; над живой изгородью торчала мачта. Рианна могла бы тайно жить на корабле, во всяком случае, несколько дней. А топ промок, когда она упала в воду или что-то в этом роде…

Анни стала осторожно спускаться к реке, по возможности держась под защитой кустарника. Выглянув из-за рододендрона, она убедилась, что и яхта имеет заброшенный вид; впрочем, днем Рианна вполне могла куда-то уходить. Наконец Анни покинула свое укрытие и ступила на пристань. Но сколько ни вглядывалась она в окна кабины, не увидела ни единого признака жизни. Собравшись с мужеством и крепко ухватившись за оснастку, Анни перепрыгнула на борт. Палуба угрожающе качнулась; чересчур чувствительный желудок совершил ответный кульбит. Прилагая все усилия, чтобы не раскачивать себя и лодку, и крепко держась за бон и фал, Анни стала пробираться по палубе. Она заглядывала в низкие окна в надежде заметить на столе чашку, тарелку, недоеденный бутерброд или бутылку минеральной воды, однако не нашла никаких следов таинственного исчезновения: лодка не походила на корабль-призрак. Если Рианна впрямь здесь жила, она отличалась безупречнейшей опрятностью.

Снова повернувшись лицом к помосту, Анни поняла, что своими движениями немного оттолкнула лодку от берега. Хотя расстояние было не так уж велико, ей сразу подурнело. После некоторых раздумий Анни постаралась успокоиться — и прыгнула на берег.

Приземлившись на самом краешке пристани, она оступилась, и одна нога скользнула в воду; пришлось схватиться за швартовую тумбу. На миг в прикосновении речной воды ей почудилась хватка мокрой руки. Анни подтянулась на деревянных планках и, облегченно выдохнув, встала. По солнцу скользнуло облако, и, когда она повернулась к воде, поверхность Глайда потемнела. У самого берега что-то происходило.

Казалось, река стала подниматься, закручиваясь в водяной смерч, хотя на небе не наблюдалось никакого облачного столпа, что протянулся бы ему навстречу. Водное лассо росло перед Анни, раскачиваясь, будто слепая змея в поисках жертвы. Вот оно поднялось до двух футов, до четырех, пяти… Вращение замедлилось: водяной вихрь висел в воздухе, уходя корнями в Глайд. Анни невольно вспомнились фотографии всплеска брызг после прыжка ныряльщика. Только этот всплеск не был застывшим: он рябил и подрагивал, втягивая все больше воды, постепенно обретая форму и содержание. Вверху обозначилась голова, потом развернулись плечи, округлились бедра. Жидкостная субстанция начала застывать и терять свою прозрачность, наливаясь цветом: белизна кожи, струящаяся чернота волос, одежды… Лицо обрело знакомые черты — пусть и менее человеческие, бледнее и экзотичнее, чем в жизни. «Рианна», — сдавленно прошептала Анни.

Фигура начала двигаться к берегу, по-прежнему не отрывая ног от поверхности реки. Бескостные руки отделились от остального тела и потянулись к ней…

Запоздало накатила паника. Анни бросилась прочь. Сзади по доскам причала хлюпали шаги. Оглянувшись, женщина увидела, как существо споткнулось или поскользнулось, будто чувствовало себя на земле неустойчиво, однако с каждой секундой оно становилось все материальнее. Анни бежала и бежала, не смея больше смотреть назад. Когда она очутилась на знакомой уже тропинке, тень тучи сгустилась, а нечто невидимое ползло вдоль кустарника, заставляя траву волноваться без единого дуновения ветерка. Ощущение ужаса усиливалось. Они были здесь, ждали ее, загоняли сюда, а по пятам следовала тварь в облике Рианны Сарду; путь вперед и назад оказался отрезан. Лишь середина тропинки оставалась открытой, хотя они нависали со всех сторон. Промедление означало смерть. Анни бросилась по центру тропинки, не глядя по сторонам, спасая собственную жизнь…

И вдруг она была уже в конце тропинки, а когда наконец осмелилась оглянуться, позади не было ничего — совсем ничего: ни волнения травы от ног невидимых преследователей, ни твари, сотканной из речной воды. Снова выглянуло послеполуденное солнце, возвращая дню былую яркость; только Анни точно знала, что кошмар не кончился — лишь отступил, растворяясь в тени.

Она вернулась в лавку, где чувствовала себя более защищенной, и позвонила Бартелми. Никто не ответил. Анни приготовила себе сладкий чай, чтобы справиться с потрясением, и принялась набирать номер друга снова и снова, пока наконец он не взял трубку.

В школе Натану опять приснился иной мир. Краткий визит напугал его сильнее, чем все предыдущие сновидения. Он сидел позади наездника на крылоящере — одном из трех, что осуществляли патрулирование вдоль незнакомого побережья, Натан понял, что это именно патруль, по тому, как его попутчик передавал сжатые сообщения по скрытому переговорному устройству, по-видимому, вмонтированному в маску. Почти над самым ухом мальчика звучал другой голос, дающий автоматический ответ. Солнце едва село: зеленоватое свечение быстро исчезало с линии горизонта, а одна из трех лун повисла точно впереди, тогда как бледная долька другой поднялась по левую руку. Более яркий из спутников отбрасывал на море красноватый отблеск, покрывая оспинами широко раскинувшуюся тьму воды. Берег, что тянулся справа, казался необитаемым: не было видно ни единого огонька, который бы обозначал, что там есть дома или города; всюду — лишь белизна пенных барашков вокруг выдающегося в море мыса и редкие полоски пляжа, отливающие медью в свете луны. Натан напрасно гадал, сидит ли впереди него Реймор или другой наездник, — определить это было невозможно. Похоже, пока непосредственной опасности перетащить кого-то обратно в свой мир не наблюдалось, так что мальчик сосредоточился на окружающей обстановке и пьянящем чувстве полета, стараясь впитать впечатления, узнать как можно больше. Теперь он ощущал, как ветер омывает его мощной волной — прохладный, но не холодный, и чувствовал ногами шкуру крылоящера — она оказалась жестче кожи и была гладко отполирована, словно у змеи. Второй зверь летел чуть позади и сбоку, третий замыкал отряд. Луна отсвечивала красным в их глазах, горящих, словно налитые кровью.

Вдруг наездник второго крылоящера повернул голову и пристально взглянул туда, где сидел Натан. Снова раздался голос по переговорнику — теперь уже не автоматический: «Реймор! Рей! У тебя что-то за спиной…» Реймор поднял своего ящера над двумя другими и стремительно описал петлю, проверяя пустой воздух. «Нет! — закричали ему еще более взволнованно. — Не позади нас, а позади тебя! На твоем крылоящере. Похоже на тень. Возможно, низкокачественная голопроекция, очень расплывчатая. Видишь?»

Реймор развернулся в седле; нарушив строй, третий наездник подлетел и указал рукой на Натана. Мальчик оцепенел от ужаса. Прежде он всегда оставался невидимым, кроме единственного случая, когда вытаскивал из воды человека. А теперь, когда Натан так жаждал познать этот мир, стать его частью, его мысли начали обретать физическую форму, и он не представлял, как остановить начавшийся процесс. Напрасно мальчик пытался заставить себя раствориться, отбросить ощущения, которыми наслаждался несколько мгновений раньше. Реймор обмотал поводья вокруг луки седла и потянулся рукой в перчатке к призраку — хотя едва ли мог что-то разобрать в темноте. Крылоящер почувствовал свободу и качнулся. Дрогнувшая рука Реймора наткнулась на нечто, которое не было ни тенью, ни веществом; Натан почувствовал, что теряет равновесие. Руки заскользили по боку животного, и с беззвучным криком он рухнул в темноту…

В тот же миг Натан проснулся, живо ощущая страх. Голова шла кругом от падения, спальня вращалась. Потребовалось время, чтобы мир наконец остановился. Натан лежал, погруженный в раздумья, не в силах уснуть. Раньше он был всего лишь зрителем того, что происходило в чужой вселенной; теперь он превращался в действующее лицо. Возможно, он сам во всем виноват, ибо жаждал участия: он спас утопающего, он хотел ощутить мощь ветра и прикосновение к шкуре летающей рептилии. Одновременно Натан понимал и другое: что бы он ни делал, он едва ли мог — или не мог вовсе — управлять своими поступками. А если бы он полностью материализовался в том мире, мог бы он застрять там, в сновидении, тщетно пытаясь проснуться? И что тогда станет с его телом здесь? Он умрет — или впадет в кому? А там, в том мире, подвергнется ли он так называемому заражению — не защищенный маской и специальной одеждой? Натан вообразил, как ложится спать в водолазном костюме и очках, и невольно рассмеялся над этой картиной; ему стало легче, правда, ненамного.

К утру он так ничего кардинально и не решил, разве только лишний раз уверился в необходимости повидаться с иммигрантом. Наступил четверг, и Натану осталось сгорать от нетерпения сорок восемь часов, А еще он должен был как-то заставить себя не видеть сны. На уроках Натан был необычайно невнимателен и так часто зевал, что один из учителей отправил его в лазарет.

— Я не мог уснуть ночью, — объяснил мальчик отцу Джеймсу. — Иногда у меня бывают проблемы со сном. Может… может быть, вы дадите мне какое-нибудь снотворное?

— Ерунда! — фыркнул монах. — В твоем возрасте не нужны лекарства. Выйди на площадку для крикета, вдохни побольше свежего воздуха, разомнись. Отлично поможет! Ты определенно засиделся взаперти над уроками. Я поговорю с твоим куратором.

— Спасибо, — поблагодарил Натан, не чувствуя ни малейшего облегчения. Он вовсе не надеялся, что крикет решит его проблемы.

— Существует множество разновидностей духов водной стихии, — повествовал Бартелми, сидя тем же вечером в крохотной гостиной Анни, пока хозяйка дома пила приготовленное им какао. Он добавил в напиток что-то, захваченное из собственных запасов, — она понятия не имела, что это было, но чувствовала себя уже гораздо спокойнее. — Наяды, нимфы, русалки, злобные духи воды — лорелеи, селки, сирены; впрочем, предпоследние и последние обитают скорее в морской воде. Тем не менее, я склонен предполагать, что ты столкнулась с чем-то иным. Оно явно способно принимать человеческое обличье, что само по себе требует значительной мощи, и к тому же делает это весьма искусно. Похоже, ему удалось убедить Майкла — если только он сам ко всему этому непричастен.

Бартелми не стал упоминать о создании, которое видел в колдовском пламени, хотя оно замаячило в его памяти. Кое-что наконец-то стало собираться воедино.

— Не думаю, — осторожно возразила Анни. — И все же… все же у меня такое ощущение, что вы не очень… как бы выразиться… удивлены. Вы мне верите. Будь я на вашем месте, я бы себе не поверила. По меньшей мере, это оказалось бы очень непросто.

— А почему я не должен тебе верить? Ты всегда была со мной честна. Вообще-то я кое-что знаю о подобных вещах.

— Я уже догадывалась. Быть может, даже всегда это знала. А что конкретно вам известно?

— О! Ответ займет много времени. Для начала просто прими тот факт, что я знаю. Важнее сосредоточить внимание на том, что происходит здесь и сейчас. Несомненно, существует настоящая Рианна Сарду, чей облик приняло то существо, хотя где Рианна теперь…

— Отправилась с туром в Грузию, — тут же подсказала Анни.

— Возможно. Лучше бы мы знали это наверняка. Принятие формы другого существа — самый сложный вид симпатической магии. Обычно он требует вольного или невольного присутствия оригинала — или же весьма значимого его знака.

— Вроде перчатки или локона?

— Этого недостаточно, — ответил Бартелми. — Нужно что-то большее: отсеченная рука, глаз или иной орган, из которого можно воссоздать образ. (Анни едва не захлебнулась какао.) Но не станем преждевременно пугаться. Пока мы не выясним, что за дух причастен к нашей истории, мы не сумеем определить его возможности. Или же узнать, какова его истинная цель.

— Натан, — мгновенно побледнев, отозвалась Анни. — Оно расспрашивало о Натане… Ему нельзя сюда возвращаться. Он должен остаться в школе — или у друзей.

— Не стоит перестраховываться, — успокоил ее Бартелми. — Мы пока ни в чем не уверены.

— Ты всегда так говоришь, — попыталась пошутить Анни.

— Потому что так оно и есть. Тем не менее, кое-какие умозаключения сделать можно. Как я уже говорил, я уверен, что у Натана могущественный отец, который вполне способен за ним присмотреть. И за тобой тоже явно кто-то приглядывает.

— Что вы хотите сказать? Сначала за мной гнался… какой-то водяной зомби, а потом они…

Бартелми сложил ладони домиком.

— И никто из них тебя не схватил. Разве это не почва для размышлений? Ты же сказала, что Рианна двигалась быстро и следовала за тобой по пятам. А что, если они явились не для того, чтобы присоединиться к погоне, а для того, чтобы преградить путь ей? Я много размышлял о тех твоих призрачных фуриях. Ты думала, что они гнались за тобой сюда, а на самом деле они вели тебя.

— Но почему? — Анни одолевали сомнения и растерянность.

— Чтобы привести ко мне. Я мог защитить тебя и ребенка. У меня имеются кое-какие весьма специфические способности. Кто-то решил, что подобная защита тебе не повредит.

— То есть вы хотите сказать, что они… помогают нам? Не могу поверить. Будь они частью доброй силы, они не наводили бы такой ужас.

— Я не говорил, что они добрые, — уклончиво ответил Бартелми. — Однако раз или два они действительно помогали. Вполне вероятно, что, гоня тебя по тропинке после первого визита к Майклу, они старались оградить тебя от водяного духа. Да и вообще, как определить границы добра или отличить его от зла? Даже сама природа человека не бывает однозначно белой или черной. Наши моральные принципы находятся в сильной зависимости от воспитания, общественных норм поведения, а зачастую просто едва завуалированного личного интереса. Что же до оборотней — тех, что более или менее походят на людей, — то категория морали, как мы ее понимаем, для них не существует.

— Вы хотите сказать, что не верите в добро и зло? — еле слышно спросила Анни. — Потому что если вы…

— Вовсе нет. Я лишь имею в виду, что другие живые существа рассуждают иначе.

— Это их личное дело, — заявила Анни. — Если у меня не будет своего мнения, то кто станет рассуждать за меня? Даже если я неправа, я должна руководствоваться тем, во что я верю, разве нет?

Бартелми взял Анни за руку; губы его тронула непривычная грустная улыбка.

— Ты мудрее меня, — после некоторого молчания произнес он. — Когда-то я знал человека, похожего на тебя, — человека, которого я любил всем сердцем. Порой я узнаю ее в выражении твоего лица, повороте головы…

— Что с ней сталось?

— Она умерла. Нет, для нее это не было печально — лишь для меня. И для остальных, кто скорбел по ней. Она делала то, во что верила. Мир поразил сильный недуг, а она была искусной врачевательницей; тогда она пришла на помощь, но чума в конце концов одолела и ее.

— Чума? — почти прошептала Анни.

— Наверно, потому я попытался обрести хотя бы часть ее способностей, когда она ушла из жизни. Медицина и питание заботятся о физическом благосостоянии. Врачуй тело, питай душу… — Легкий проблеск улыбки скользнул по его лицу. — Мои слова позабавили бы ее. Она относилась к той категории людей, которые не замечают, что едят, даже когда я готовил. Моя Айлин… О да, это было давным-давно.

— Как давно? — прошептала Анни. Она чувствовала, что сейчас, в миг ностальгии и тихой грусти Бартелми, она стоит на пороге чего-то очень важного. Вот-вот откроется правда, которую она давно предчувствовала…

— Ах, примерно семь столетий назад, — произнес Бартелми.

Она слишком хорошо знала Бартелми, чтобы сомневаться в правдивости его слов. Впервые в жизни Анни приняла не только то, что существуют другие миры, кроме этого, но и то, что мир, в котором живет она сама, совсем не таков, каким кажется. В сознании рухнули преграды, и воображение хлынуло ничем не сдерживаемым потоком.