Некрофилия: психолого-криминологические и танатологические проблемы

Глава VI Без совести и без сострадания (державные некрофилы)

То, что держанные деспоты, для которых не существует никаких законов и общечеловеческих норм, являются садистами и некрофилами, известно давно (хотя сами эти термины стали использоваться сравнительно недавно). Именно такими они, начиная с первобытных царьков, предстают в описаниях историков и этнологов всех времен. Главными держанными некрофилами XX в. были, как известно, Гитлер и Сталин, но о них в этом качестве написано так много (не сочтите за нескромность, и автором этих строк), что сейчас не видится никаких оснований вновь говорить о них. Наша страна, как и любая тоталитарная держава, была богата палачами.

Любой кровавый деспот, современный в том числе, является таковым в первую очередь потому, что может послать на смерть других. Он еще должен внушать страх — страх быть в любой момент уничтоженным, и за этот страх его, как это ни парадоксально, почитают, боятся и слушаются. Людям толпы он представляется богом, который творит для них и в то же время властен над их жизнью. Поэтому властитель время от времени убивает или применяет иные репрессии, желательно суровые. Он должен убивать, причем совсем не обязательно только тех, кто опасен для него, неприятен и т. д. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Э. Фромм в этой связи приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом. Он был очарован бюрократическим порядком и всем мертвым, писал Э. Фромм. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения. Таким же убийцами без страсти были и многие начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, что им поручили, проявляя полное бесчувствие к своим жертвам.

Некрофилия — главный способ существования державных некрофилов, дающий вожделенное ощущение власти над всеми другими, утверждения своего могущества, она дает возможность превращения немощи, болезни в иллюзию всемогущества. Далеко не каждый готов к такой роли, и большинство людей осуждает беззаконные убийства, особенно массовые, вот почему советские и гитлеровские палачи держали такое в строгой тайне, а если была возможность, приписывали массовые убийства кому-нибудь другому. В отличие от садиста, некрофил, тем более имеющий власть не заинтересован в сохранении жизни своих жертв, даже если он подвергал их неимоверным мучениям — ведь к его «услугам» могут быть все остальные. Даже садист не имеет всей той полноты власти над людьми, как некрофил. Как и садистские черты характера, так и некрофилию нельзя понять изолированно от всей личности, если же брать державную некрофилию, то нужно еще учитывать среду, режим, нравы общества, национальные, религиозные и иные традиции.

Когда к власти приходят новые люди в недемократических странах (Италия, Германия) или захватывают ее насильственным путем (Россия), то в качестве их лидера часто выступает человек, готовый физически уничтожить соперников и конкурентов, вообще склонный к убийствам, и правит он страной самыми незаконными приемами. Он способен убивать всех тех, кто помог ему карабкаться вверх по политической лестнице, и развязывает массовую бойню. Это доказывается всем ходом истории — от древнеримских владык до современных тиранов, прежде всего Гитлера и Сталина. Вся полнота власти обычно находится в руках такого лидера (фюрера, вождя, монарха), и он имеет все возможности показать свою некрофильскую силу, его уже ничего не может удержать, тем более совесть, и никто не смеет его контролировать. Понятие жалости ему просто неведомо, а совесть они понимают только как слабость.

Власть некрофила на вершине политической (государственной) лестницы настолько глобальна, а поступки столь непредсказуемы и жажда мести всему живому так сильна, что в опасности могут быть самые, казалось бы, близкие ему люди. Это те, с помощью которых он захватывал и удерживал власть, соучастники по кровавым делам, «товарищи» по политической борьбе и др. Иногда репрессии осуществляются в отношении их жен, детей, родственников, но обычно для проверки личной преданности (жена Калинина, жена Молотова и т. д.). Разумеется, державные некрофилы ни в чем не могут быть виноваты.

Как правило, они не знают тех, кто приводит в исполнение их приказы, имея дело с главарями охранки (Геринг, Гиммлер, Ягода, Ежов и т. д.). Последние тоже немало рискуют, поскольку и с ними тиран может расправиться, как это произошло с Ягодой и Ежовым. Последние тоже были некрофилами: так, дочь Ежова, будучи уже пожилой женщиной, в телевизионном интервью рассказала, что однажды, подростком, роясь в отцовских бумагах, она обнаружила его фотографию на фоне детских трупов. Она пришла в ужас и больше никогда ее не трогала.

Ежов был осыпан правительственными наградами, его называли железным наркомом, в его честь г. Черкесск был переименован в Ежово-Черкесск, ему посвящали стихи[73].

Эпоха Ежова в НКВД с 1936 по 1938 г. ознаменовалась 1 400 000 осужденными за контрреволюционные преступления. Из них почти 700 000 человек было расстреляно, многие погибли от голода и болезней в концлагерях. Естественно, что и до Ежова большевиками были уничтожены миллионы людей (в том числе голодом), поэтому большевистское государство, точнее, руководителей его охранных служб и часть сотрудников этих служб можно назвать некрофильскими. Ужас некрофильского государства в том, что им руководят некрофилы, которые для верной себе службы подбирают таких, как они, например, Ягоду или Ежова, но этот ужас становился еще сильнее, когда оказывается, что они заставляют совершать кровавые злодеяния и людей, в общем-то, совсем нормальных, но пробуждают в них низменные, темные, неконтролируемые инстинкты, либо заставляют их делать это под страхом смерти.

В истории тоталитаризма некрофильских палачей было всегда множество, и всех не описать и даже не перечислить. Но о некоторых, наиболее кровавых и одиозных рассказать необходимо, конечно, не из-за пустой надежды, что их злодеяния не повторятся, надежды на это нет никакой. Это нужно ради историческом справедливости, чтобы обрисовать их отвратительные образы, чтобы их невинные жертвы были хоть как-то отомщены.

Одним из таких некрофилов. причем на пике сталинских репрессий, стал Ежов. Он был в своем роде уникален — карлик (рост — 151 см), с неоконченным низшим образованием, но умевший при этом хорошо и грамотно излагать свои мысли, алкоголик и наркоман, гомосексуалист. О его детстве и отрочестве мало сведений, в первую очередь из-за его почти патологической лживости. Он, по некоторым данным, был сын дворника и окончил всего 1 класс. Признавал, что «почистил 14 000 чекистов, но… мало их почистил». Остальных своих жертв Ежов не считал, а их было куда больше — миллионы! О его младых годах, как сообщает А. Павлюков в биографии Ежова, известно, что он любил истязать животных и гонялся за малолетними мальчишками, чтобы причинить им вред. Он был садистом.

Это был человек, начисто лишенный совести в начале его бюрократической карьеры ему покровительствовал некто Москвин, жена которого постоянно жалела Ежова, называла его «воробушком» и стремилась сытно накормить. Когда «воробушек» стал наркомом внутренних дел, он приказал эту чету расстрелять.

Ежов был отменным исполнителем, за что все всегда его хвалили. Предположение, что он заливал совесть водкой, не имеет оснований: он ничего не знал о совести, унаследовал алкоголизм от отца и, конечно, понимал, что при сталинском режиме ему, очередному заплечных дел мастеру, рано или поздно придет конец. И он слишком много знал. Поэтому и заливал свою тревогу спиртным. Ежов составлял списки людей, которых надо ликвидировать, принимал участие в допросах, пытках и казнях, лично пытал Ягоду и Тухачевского.

Были палачи и ниже рангом. Они не занимали министерских постов, но весьма преуспели в палаческом деле: Гоглидзе, Б. Кобулов, А. Кобулов, Шарок, Кубаткин, Церетели, Гульст, Рапава, Бочков, Миронов и др., всех не перечислить. Особо выделялась группа В. Блохина, которая приводила в исполнение приговоры о расстреле: Антонов, Магго, Окунев, В. Шигалев, И. Шигалев, Яковлев. О самом Блохине надо сказать отдельно, по различным оценкам, им лично было убито 10–15 тысяч осужденных. Он, когда шел «на дело», носил специальную одежду: коричневую кожаную кепку, длинный кожаный коричневый фартук, кожаные коричневые перчатки с крагами выше локтей[74]. Это надо полагать, была его профессиональная палаческая одежда.

О Блохине известно, что он родился в 1895 г. весле Гавриловское Суздальского района Ивановской области в семье крестьянина-бедняка. С 1905 г. одновременно с учебой работал пастухом, затем каменщиком, работал и в хозяйстве отца. 5 июня 1915 г. зачислен рядовым в 82‑й пехотный полк во Владимире, дослужился до младшего унтер-офицера. Со 2 июня 1917 г. — старший унтер-офицер 218 Горбатовского пехотного полка на германском фронте, был ранен, лечился в госпитале в Полоцке до 29 декабря 1917 г. Затем до октября 1918 г., оставаясь в стороне от политических бурь, он крестьянствовал в хозяйстве отца, а 25 октября 1918 г. добровольцем поступил на службу в Яновский волостной военкомат Суздальского района. Вскоре Блохин сделал и свой политический выбор — в апреле 1921 г. вступил в Коммунистическую партию и тут же, 25 мая 1921 г., был назначен в 62‑й батальон войск ВЧК в Ставрополе[75].

Блохин занимал различные должности и в конце концов стал главным палачом. На пенсию он вышел в 1953 г., умер в 1955 г. Похоронен на Донском кладбище Москвы. По словам современников, к нему и его подручным собаки близко не подходили, так от них несло кровью. Скорее всего, Блохин и его «друзья» не чувствовали ни вины, ни раскаяния. Свои поступки они отталкивали от себя, оправдываясь сами перед собой полученным приказом. Но эти поступки стали частью их существа. Не случайно многие из них спились или закончили свои дни в психиатрических больницах. Это доказывает, что от каждого приказа убивать, который им пришлось выполнить, у них осталось «жало». Оно живет в них как чуждая инстанция и освобождает от чувства вины, которое лежит в основе нравственности.

Э. Канетти писал, что палач — это человек, который убивает под угрозой смерти. Он может убивать только тех, кого должен убить. Если он точно придерживается инструкции, с ним ничего не может случиться. Конечно, исполняя приказы, он не свободен от воздействия угроз, испытанных им в других обстоятельствах. Можно предположить, что, осуществляя казнь, он избавляется от скопившихся в нем жал иного происхождения. Но сущностно важную роль играет механизм осуществления главной задачи. Убивая сам, он освобождается от смерти. Для него это вполне чистое и самое нормальное занятие. Мрачных мыслей, которые он будит в других, в себе он не наблюдает. Важно отчетливо себе представлять официальные убийцы тем удовлетвореннее, чем больше приказов ведут прямо к смерти. Даже тюремному надзирателю труднее жить, чем палачу.

Правда, за удовольствие, которое палач получает от своего ремесла, общество платит ему презрением. Но он собственно, ничего от этого не теряет. Нимало для этого не подходя, он тем не менее переживает каждую из своих жертв. А отблеск уважения к пережившему падает и на него — хотя он всего лишь орудие — и полностью нейтрализует презрение общества. Он находит себе жену заводит детей и живет семейной жизнью[76].

Сложно сказать, откуда и как получены Э. Канетти данные о том, что палачи получали удовольствие от своего ремесла, скорее всего многие были равнодушны к тому, что детали, это было их работой. От отношения общества к палачу он теряет — и немало, теряет своей изолированностью, страхом перед ним или пре трением к нему; он может страдать и через родственников, в первую очередь детей которых сторонятся их сверстники. Так относятся только к тем, кто официально или полуофициально известен как палач. В тоталитарном государстве о нем могли ничего не знать как о палаче и относиться как к добропорядочному соседу или хорошему приятелю. Официально в таком государстве никого в качества палача не назначали, для этого существовали другие названия должностей, например комиссар особых поручении или комендант.

Люди чурались и инстинктивно избегали рядовых палачей. Что же касается высокопоставленных палачей типа Гиммлера или Ежова, отношение к ним было совсем другое, их дружбы и покровительства просто искали.

То, что Гитлер и Сталин были некрофилами не вызывает никакого сомнения. Они были эмоционально холодными людьми которые не умели ни жалеть, ни проявлять милосердие; оба были фатально и фанатично преданы своим идолам: Гитлер — идее рейха и расы, Сталин — удержанию и умножению своей единоличной власти. Вокруг них было как бы безлюдное, выжженное пространство, где не существовало ни людей, ни нравственности. Оба были тиранами, для которых человеческая жизнь была лишь способом достичь успеха — близкого или в перспективе. Нет вообще никакой уверенности, что они вообще воспринимали людей как живых существ. Поэтому понятия совести и морали к ним совсем неприменимы. С одинаковым равнодушием и холодностью они относились и к тем, кто погибал в лагерях смерти, и к тем, кого они посылали на войну. Сталину еще очень нравилось играть чьими-то жизнями, поэтому он любил миловать, чтобы потом сразу казнить. Он был еще и садистом.

Гитлер и Сталин, эти два некрофила, были подлинными лидерами, хитрыми, жесткими, неразборчивыми в средствах и изворотливыми. Они обладали умами, лишь нацеленными на реализацию их идеалов, но дальше этого они ничего не понимали и не хотели понять, поскольку это помешало бы реализации их планов. Так, Гитлер никогда не желал учитывать, что 80‑миллионный германский народ никогда не сможет править всем миром. Сталин же решил, что огромный СССР будет жить вечно и при нищем населении, когда другие народы успешно развиваются. И тот и другой не понимали, что взрастили целую плеяду некрофилов, которые норовят занять их места, а поэтому они очень уязвимы. Для некрофильского владыки очень важно, чтобы все было под контролем, вот тогда хоть на время снижается снедающая его тревожность и укрепляется чувство, что он хозяин жизни, он — власть, непререкаемая, великая, непогрешимая. Для него главное — что ему все подчиняются, поскольку он приобретает (приобрел) огромную власть над людьми. Он боится нового, новых людей и особенно новых идей, хотя бы потому, что они исходят не от него, но это относится только социальному устройству. Все же технические новинки (открытия), если они могут способствовать укреплению власти, только приветствуются. Типичные черты синдрома некрофилии удержанных властителей слагаются как реактивные образования прожитой жизни, а частично как унаследованные по генетической линии. В целом синдром некрофилии у названных лиц не осознается.

Некрофилия не исключает садизм, который ей может предшествовать или чередоваться с ней. Ненависть к людям некрофилы не ощущают как ненависть, а злобу — как злобу, но очень часто и ненависть, и злоба носят ровный, не скачкообразный характер, а сама некрофилия проявляется как постоянное отношение к людям, обществу, миру. Они могут быть любезными, внешне доброжелательными, спокойными. Так, Гитлер был очень любезен с дамами, любил их общество, играл с детьми; его бешенство и неистовые припадки некоторые современные наблюдатели оценивали как часть игры, при которой сам он оставался совершенно спокоен. Это обеспечивало ему порядок и спокойствие, владение и распоряжение миром с помощью жестокости без жалости и являлось способом сто существования.

Сталин почти всегда производил впечатление спокойного, выдержанного человека, что придавало ему вес, внутреннюю силу, убедительность его словам. То, что он говорил и делал, следовательно, представало плодом зрелых, мудрых размышлений, его решения — взвешенными, а отсюда один шаг до гениальности. Конечно, людьми руководил еще и страх, особенно теми, кто (тонко стоял к владыке и кого тот мог заподозрить в недоверии и нелюбви к нему, а еще хуже — в сопротивлении.

Выше уже отмечалось, что некрофилия может быть врожденной. Это означает, что в зависимости от воспитания, воспринятых влияний, всей прожитой жизни человек может стать, например, патологоанатом и пользоваться всеобщим уважением. В гораздо худших случаях люди типа Лукьянчука, горького забулдыги, «просто» убивают, совсем не задумываясь над тем, зачем это нужно, и не приобретают никакой власти. Вероятно, можно представить себе случаи, когда человек рождается с ненавистью к жизни, не ценит ее, напротив, он любит смерть, испытывает влечение к ней и в ней ищет забвение и покой. Но также можно представить себе, что на свет появляются люди лишь с некоторыми задатками некрофильского характера, которые в силу обстоятельств, особенно вовлечения в политику, а также в силу собственных способностей достичь в ней успеха, могут стать некрофильскими властелинами. Фактор среды играет первостепенную роль, без него личность понять очень трудно, а в ряде случаев невозможно. Но и без самой личности, всестороннего учета ее особенностей, сделать это тоже нельзя.

Как уже отмечалось выше, люди, у которых немощь некрофилии дарует им иллюзию всемогущества, должны быть духовно и интеллектуально нищими. Такими, наверное, были Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон. Такими, совершенно определенно, были Статин и Гитлер. Они не получили хорошего воспитания, выросли в неинтеллигентной, некультурной среде, получили явно недостаточное образование. У них были довольно суровые отцы, и в целом они были предоставлены самим себе.

Большинство стран пережили в своей истории периоды, когда ими правили не знающие границ своей власти некрофильские личности. Этой судьбы избежали разве только бывшие английские колонии — США, Канада, Новая Зеландия, Австралия, поскольку они начали с буржуазно-демократического строя и не успели взрастить своих домашних извергов. Поэтому можно сказать, что гитлеровская Германия и ленинско-сталинские страны — это откат далеко назад.

Наш отечественный душегуб Иван Грозный был, несомненно, душевнобольным человеком, и это сказывалось на его совершенно диких поступках, особенно совершенных им убийствах. Все это давало В. О. Ключевскому основания считать, что царь был «зверь от природы»[77].

Если, пофантазировав, мысленно представить себе, что тирану-некрофилу оставили все функции кроме одной — возможности убивать, посылать на смерть, нести захватнические войны, — он просто погибнет, ему незачем будет жить, он потеряет смысл жизни. Он не сможет понять, как можно править, не убивая. Иными словами, он не может жить без новой крови. Он не способен иначе быть.

Не случайно державные некрофилы были трусливыми людьми. По воспоминаниям Балабановой, журналистки, с которой Муссолини вместе работал в газете, после окончания рабочего дня, если на улице было темно, он боялся выходить один из здания редакции. Сталин был необыкновенно труслив: его старого товарища С. И. Кавтарадзе вместе с женой арестовали, пытали и приговорили к расстрелу, потом внезапно выпустили. Сталин стал приглашать его на обеды, на одном из которых он неожиданно сказал Кавтарадзе: «И все-таки ты хотел меня убить». Гитлер был храбрый солдат, в Первую мировую войну удостаивался наград за храбрость, но очень боялся микробов, считая, что они все набрасываются на него.

Э. Фромм утверждал, что «Гитлер был трусливым человеком, а поэтому ему всегда нужна была рационализация. Карл Вольф сообщает, что поздним летом 1941 г. Гиммлер присутствовал при массовом расстреле в Минске и был изрядно потрясен. Но он сказал: «Я считаю все-таки, что мы правильно сделали, посмотрев на это». Кто властен над жизнью и смертью, должен знать, как выглядит смерть. В чем состоит работа тех, кто выполняет приказ о расстреле»[78].

Страх у тиранов, как фундаментальное качество их личности, отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал:

«…В нем уживались самые противоположные пороки — непомерная самоуверенность и в то же время опаянный страх. В самом деле: он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе и молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней — вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессаны вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы, но когда однажды за Рейном ехал в повозке через узкое ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появись откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам…»

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что «природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом», древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску.

В. О. Ключевский отмечал, что у Грозного с годами развилась способность «преувеличивать опасность, образовалось то, что мы называем страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставляло его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным ожиданием»[79]. Иными словами, он был тревожным, мнительным и трусливым человеком, идеально вписываясь в тип некрофильского владыки.

В наш век стремительной и всеохватывающей информации власть вождя или фюрера в недемократическом обществе определяется доверием и любовью к нему масс, толпы, но не в смысле скопища людей в одном месте, а как подавляющего влияния тысяч и даже миллионов серых, некритичных, интеллектуально и эстетически скудоумных людей.

Неудивительно, что для них в воздухе может носиться ощущение катастрофы — словно с гор свалилась лавина, которую ничто не способно остановить. Человек коллектива грозит удушить человека — личность, чьему чувству ответственности в конечном итоге обязано своим существованием все ценное в истории человечества. Масса как таковая всегда безымянна и безответственна. Так называемые вожди являются неизбежными симптомами массовых движений.

Поскольку же вожди готовы взять на себя часть забот и тревог, а, главное, могут защитить толпу от опасности, она дает им право уничтожать любого, кто посмеет нарушить покой толпы и защитить их ценности.

Естественно, что в демократическом обществе такое абсолютно немыслимо. Обожествленный же образ правящего идола начинает удивительным образом напоминать одну из главных архетипических фигур — Отца, который мог олицетворять грозные силы природы, быть шаманом, магом, богом или правителем, но всегда неумолимым хозяином первобытной орды. Он во всех случаях прав и внушал страх — парализующий, пронизывающий, уничтожающий, не дающий ни малейшей надежды на пощаду. Все остальные — маленькие, ничтожные, вечно подчиненные дети. Отец их породил и волен полностью распоряжаться их жизнями и судьбами. Страх перед ним навсегда въелся в человеческую душу, успешно прокладывая дорогу очередному тирану.

Бессознательная тоска по Отцу в принципе присуща всем людям и составляет психологическую основу веры в бога, помогая в то же время самым различным проявлениям деспотизма. Это извечная тоска по могущественному и справедливому Отцу, который, несомненно, защитит и решит все проблемы. Вера в него пробуждается уже в детстве с первыми жизненными трудностями и с первыми страхами. Развенчание или заметное ослабление Отца наносит огромный ущерб человеку, и именно по этой причине люди часто свергают царей, которые были не в состоянии олицетворять грозную нечеловеческую силу и тем самым обеспечить былое величие. Кстати, такая же участь постигала и богов, если они оказывались неспособными выполнить возложенные на них функции. Сами тираны достаточно умело и продуманно эксплуатировали стремление к Отцу, хотя и не оценивали это в современных психологических категориях, укрепляя тем самым свою власть.

Отец — фигура универсальная и нейтральная, это архетип рациональности, порядка, организации, это то, что вносит в жизнь четкость, взвешенность и ясность, оттесняя бурную стихию эмоциональности, непродуманности, чрезмерной увлеченности. Поэтому его нередко изображают мудрым и спокойным старцем наподобие микеланджеловского Моисея, пастыря и учителя людей, уверенно выводящего их из египетского плена хаоса и заблуждений в обетованную землю упорядоченности.

Крайне негативный вариант Отца — фашистский правитель, недвусмысленной и железной рукой проводящий только свою логику и свое видение жизни. Оснащение его цветистым «прилагательным» наподобие «вождь мировом революции», «великим учитель», «отец народов», «лучший друг», «великим кормчий» и т. д. отражает именно такую его роль. Причем тоталитарный правитель в некоторых областях жизни действительно устанавливает порядок и четкость, но это кладбищенский порядок, а четкость повторяет контуры могил. Это порядок, не терпящий никакого другого порядка, это организация, уничтожающая всякую другую организацию, если она не подчиняется ей. Это некрофильский порядок, который живет только насилием и жестокостью.

Такой порядок признает вполне естественным право некрофильского владыки убивать кого угодно и сколько угодно. Сам строй, политический режим предполагают возможность безграничного беззакония и произвола. Унавоженная же толпа воспринимает это как естественное наведение порядка, а потому только приветствует подобные действия. Впрочем, в большинстве своем она не имеет представления о законности, наивно, а скорее всего, по безграмотности своей, принимая свирепость и жестокость за право и справедливость.

Но не нужно думать, что каждый человек, зная, что и он в любое время может стать жертвой господствующего тирана, тяжко переживает свое угнетение. Напротив, во многих случаях повиновение сильной власти дает ему возможность избежать одиночества и ограниченности, обрести ощущение защищенности, приобщенности к тому, что обладает могуществом, самому приобрести власть и материальные выгоды.

Как и религия, тоталитаризм, во главе которого стоит некрофильская личность, активно и целенаправленно насаждает фанатизм, и охваченные им люди исповедуют, по существу, культ тотема, который представляется им вполне рациональной системой. Фанатизм так же необходим беззаконному строю, как и сами орудия насилия. Но очень важно отметить, что тоталитаризм осуществляет возврат к более древним, а не современным верованиям. Можно ли поэтому считать, что последние препятствуют подобному возвращению? В определенной степени это так и, по-видимому, по данной причине также фашизм и большевизм неумолимо боролись с христианством. Однако верно и то, что, с одной стороны, сами современные религии неизменно сохраняли частицы прошлых верований, для многих из которых нынешние церковные постулаты и ритуалы иногда выступают лишь в качестве внешнего обрамления. С другой стороны, и в ныне господствующих теистических системах сохраняется достаточно сильный авторитаризм, требующий полного и безоговорочного растворения личности в вере. Так, согласно евангелисту Луке. Иисус говорил: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14:26).

Разумеется, это не единственный в Библии образец отношении к близким и к самому себе, в ней можно найти прямо противоположные призывы любить и такие противоречия в общем-то неудивительны в столь крупной книге, написанной разными авторами и в разные эпохи. С. Кьеркегор трактует слова Луки как требование реализации абсолютного долга перед богом и к тому же рассматривает эти слова как парадокс. Абсолютный долг может привести к тому, что запрещает этика, но он никоим образом не может привести рыцаря веры к тому, чтобы отказаться от любви. Можно сказать, что здесь в завуалированной форме содержится пожелание любить мать, отца и других близких, и только в этом случае жертва любящего будет угодна богу. В этом С. Кьеркегор усматривает параллель с Авраамом и Исааком: последний только в том случае годится в качестве жертвы, если он любим отцом[80].

Но возможно и другое объяснение: спаситель и никто другой не мог бы быть ближе к человеку. Именно так думал не только Лука, но и все другие истинно верующие люди. Наверное, для каких-то времен это было вполне оправданно и только так могла сложиться единая и сплоченная церковь. Не будет преувеличением утверждать, что и некоторые политические учения нуждались в искренней преданности и даже фанатизме, хотя в последнем трудно заметить что-нибудь положительное. Но фанатизм был и в фашизме, в большевизме, став источником горя множества людей. Фанатизм оправдывал расстрелы «врагов народа» и иные репрессии против нежелательных или враждебно настроенных людей. Фанатикам даже не нужно приказывать, они и без приказа подчас сделают то, что от них ждут. Сверхпреданное, фанатичное отношение к богу может быть перенесено на земных владык, даже если они являются некрофильскими убийцами. И убивать они будут, потому что преданны и тем более фанатичны, и считать, что поступают правильно.

Подобное отношение к богу или деспоту с полным правом можно назвать даже мазохистским, поскольку божество, идол, кровавый правитель возносятся на невиданную высоту. Поклоняющиеся им — маленькие ничтожные букашки, эмоции и интересы которых всегда связаны со стремлением к полному и безоговорочному растворению в объекте поклонения. Согласно Р. Крафт-Эбингу, выдающемуся психиатру и основоположнику сексопатологии, мазохизм особенно часто встречается среди немцем и русских. То же самое о русских писал Н. А. Бердяев. Конечно, речь идет не о сексуальном мазохизме, а о той его разновидности, которую можно назвать социально-психологической. Она включает в себя религиозный и политический мазохизм, а последний можно понимать как безусловное поклонение власти — любой! В том числе вождям самых бесчеловечных систем, наделение их качествами необыкновенной мудрости и доброты, восприятие их жестокости и того, что мы называем подлостью, как необходимых и полезных. Наверное, какой мазохизм свойственен немцам и жителям России, допустившим абсолютную диктатуру Гитлера, Ленина и Сталина и раболепное поклонение им. Но не только представители этих наций способны млеть от восторга перед своими государственными идолами. Эти же черты можно обнаружить у многих азиатских народов, например у китайцев, и вообще в тех странах, где слабы демократические институты. Демократия и политический мазохизм несовместимы.

Имеет смысл рассмотреть характерные черты еще одного типичного некрофила — Гиммлера. В первую очередь стоит отметить, что Гиммлер является массовым убийцей, на нем лежит печать проклятия, ведь по его приказу с момента захвата власти нацистами в Германии и особенно в годы Второй мировой войны были уничтожены миллионы людей. Недаром на Западе его называли «Кровавым псом Европы». Естественно, осуществить психологический анализ личности Гиммлера трудно, поскольку о нем можно судить лишь по некоторым воспоминаниям и книгам, в которых рассмотрены его характерные особенности и действия как человека и политического деятеля.

Но вначале некоторые биографические сведения о Гиммлере. Он родился в 1900 г. в Мюнхене в семье профессора Гебхарда Гиммлера и был назван Генрихом в честь баварского принца Генриха Виттельсбаха, который милостиво согласился выступить в роли крестного отца. Семья будущего «пса» была типично бюргерской, патриархальной, со строгим распорядком жизни и весьма средним достатком. Внимание к ней принца Генриха объясняется тем, что Гебхард Гиммлер после окончания Мюнхенского университета был назначен наставником к принцу. Воспитание в такой семье оказало решающее и вредоносное влияние на всю жизнь Гиммлера. Он оказался жертвой старых порядков в семье и взыскательных родителей. Став взрослым, он идентифицировался с этими «агрессорами» сам став агрессивным, точнее — крайне агрессивным. Тем самым на бессознательном уровне защищался от страха смерти и унижений, которые он в детстве испытал в качестве жертвы. В то же время Гиммлер стал проецировать свою агрессию на других, особенно на евреев, которых немецкие нацисты и особенно Гитлер, считали своими исконными врагами.

Генрих Гиммлер постоянно вел дневник, в который записывал даже самые незначительные события своей жизни. Судя по дневникам, у него были частые простуды и расстройства желудка, вообще он был слаб здоровьем. Есть запись о том, что он желал пойти на фронт, но вместо этого был зачислен в высшее учебное заведение, где приступил к изучению сельского хозяйства. Не став сразу офицером, начал работать на ферме, хотя его привлекала военная деятельность, скорее всего потому, чтобы восполнить недостаток своей маскулинности, который им переживался всю жизнь, по большей части бессознательно, но мотивируя его поведение, в том числе преступное.

Его не приняли не только в офицеры, ему отказывают даже в приеме в качестве полноправного члена студенческой организации. Однако он очень успешно был связан с полулегальными военизированными организациями, участвовал в праворадикальных движениях, начал выступать с политическими статьями в газетах, пробовал себя как оратор. Очень увлекался антисемитской литературой, сам писал антисемитские статьи, но особенно важно отметить его увлечение реинкарнацией, астрологией, гипнозом, телепатией, в которых он пытается найти «рациональное зерно», связь с потусторонним миром. Его очень увлекали работы, посвященные доказательствам жизни после смерти, иными словами, сама проблема смерти, что полностью выдает его некрофильскую натуру, которая потом перешла от «теории» к ужасающей практике.

Фермерская деятельность Гиммлера продолжалась недолго из-за болезни. Ведет он уединенную жизнь, вращаясь лишь в узком кругу друзей, но без искренней привязанности, стремится к дружбе с девушками, но без пылкости, а движущей силой для него является чувство долга. Впрочем, пылкость в нем все-таки была — в национализме и антисемитизме. У него были и терзания на религиозной почве, но еще больше в связи сексом: до 26 лет он, по-видимому, был девственником, что не могло не сформировать в глубинах его психики высокой тревожности по поводу своей мужской идентичности. Это он преодолевал, но без успеха, всю жизнь. Другой бедой Гиммлера тогда был недостаток денег.

С начала 20‑х годов XX в. Гиммлер начинает интересоваться политикой; сначала сближается с Ремом, затем с Гитлером и Герингом, в незначительной роли участвовал в мюнхенском путче 1923 г., после этого перестал работать и полностью окунулся в политику. В 1928 г. вступил в СС, был заместителем командира небольшого (около 200 человек) эсэсовского отряда. В 1928 г. женился на женщине старше его на семь лет, польского происхождения. 6 января 1929 г. Гитлер подписал приказ о назначении Гиммлера рейхсфюрером СС, но расцвет этих войск начался позже, в 1931 г., когда к ним присоединились тысячи новых людей. В СС были установлены особые правила поведения не только их членов, но даже невест эсэсовцев; численность СС в 1932 г. выросла до 30 тыс. человек. В 1934 г. Гиммлер организовал «свой» концентрационный лагерь в Дахау, а для охраны его — отряд под названием «Мертвая голова» (особые знаки различия — череп и перекрещенные кости). В том же году он возглавил гестапо, был активнейшим участником «Ночи длинных ножей» — кровавой расправы над Ремом и его сторонниками. Теперь он стал антикатоликом и антихристианином, скорее всего в подражание Гитлеру. Тем не менее Гиммлер никогда не входил в ближайший круг людей Гитлера.

Как отмечалось всеми, Гиммлер был слаб здоровьем и весьма тщедушен, хотя и истязал себя бегом, прыжками и другими физическими упражнениями даже в зените своей власти. Его желудочные хронические заболевания скорее всего были нервного происхождения, свидетельствующие о его высокой тревожности.

Гиммлер стал одним из главных, если не главным убийцей III рейха; постоянно расширял сеть концлагерей, превратил их в источники дохода; постепенно сосредоточил в своих руках всю репрессивную систему гитлеровской империи, стал палачом миллионов евреев, славян, цыган, военнопленных, противников режима и т. д. Командовал так называемой Резервной армией, но в качестве полководца потерпел полный провал. В мае 1945 г. попал в плен к американцам, где был, несмотря на небольшой маскарад, опознан и покончил жизнь самоубийством. Интересно, что несмотря на то что весь мир зная его как гнусного и злобного убийцу, «Кровавый пес» надеялся, что западные державы будут вести с ним переговоры и он станет главой Германии и главнокомандующим немецкой армией. О большом уме палача это вовсе не свидетельствует. Фромм прав, что это говорит только о заурядном интеллекте и недостаточной способности к политическому мышлению, но также о феноменальном нарциссизме и самомнении, которые давали ему ощущение своей значительности даже в побежденной Германии.

Фромм считал его классическим случаем анально-накопительного садизма. Здесь же будет сделана попытка доказать, что этот обер-палач прежде всего был некрофилом, поскольку все свои служебные и политические проблемы, а поэтому и личные, он решал с помощью массовых убийств. При этом был достаточно беспристрастен, холоден и Психологически как бы отстранен от своих сверхкровавых деяний, но, впрочем, и от иных своих поступков. Это очень ярко характеризует его как личность неэмоциональную, причем такая черта сочетается у него с крайним фанатизмом. Можно предположить, что его сверхжестокость существовала вне его эмоциональной жизни, миллионы его жертв ни в косм случае не становились объектом его переживаний. Он был мрачен и совсем не склонен даже к единичным проявлениям веселья, а то, что он иногда проявлял заботу о других, лишь внешняя сторона его поведения, скорее всего определяемая его социальным статусом. При этом нужно отметить его полную преданность Гитлеру, подобострастие перед ним, готовность исполнять любые его приказы. Образ «Кровавого пса» будет неполным, если не отметить его чрезвычайную аккуратность и педантизм.

В данной работе не подвергается сомнению то, что Гиммлер был еще и садистом, но представляется, что не садизм, а именно некрофилия является ведущей чертой его личности. Все сведения о нем, о переживаниях и поступках могут расцениваться в качестве основы для объяснения его некрофилии, а только для понимания, почему именно гиммлеровская некрофилия приняла столь разрушительную и гнусную форму.

О садизме Э. Фромм писал следующее: он «определяется как страсть к абсолютной и неограниченной власти над другим человеческим существом. Причинение физической боли — только одно из провидений этой жажды абсолютной власти»[81]. Представляется, однако, что это не очень точное определение садизма применительно к Гиммлеру, хотя оно имеется как раз в том разделе, в котором анализируются его анально-накопительный садизм. В замечательной монографии Фромма «Анатомия человеческой деструктивности» содержится прямое утверждение, что именно садизм является ведущей чертой его личности, и, несомненно, эта черта у него была. Но в первую очередь он был некрофилом, то есть человеком, которому очень близка смерть, и с ее помощью он решает свои проблемы. В качестве доказательства можно привести текст одной из его речей 1943 г. по поводу нравственных принципов «Черного ордена». Гиммлер сказал: «Для представителя службы СС абсолютен принцип: быть честным, порядочным, верным, но все это — только в отношении чистокровных германцев. Как живут русские — мне это совершенно безразлично. Мы используем все хорошее, что есть у других народов, мы заберем, если нужно, их детей и воспитаем их так, как нужно. Живут ли другие народы в благополучии или подыхают от голода — это интересует нас лишь в той мере, в какой нас интересуют рабы, работающие на благо нашей культуры. Сколько русских баб погибнет при постройке противотанковых окопов — тысяча или десять тысяч — волнует меня лишь в том смысле, что я хочу знать, когда будет готов этот противотанковый рубеж для обороны Германии. И мы никогда не проявим грубости или бессердечия, если в этом не будет необходимости».

Он и раньше поклонялся смерти и открыто говорил об этом. Так, во время встречи по поводу очередной годовщины «пивного путча» он заявил 8 ноября 1938 г. группенфюрерам СС: «Я сказал командиру штандарта "Дойчланд", что полагаю правильным, если не будет ни одного пленного эсэсовца. Он должен будет покончить с собой. Мы тоже никого не будем брать в плен. Война будущего — это не перестрелка, а столкновение народов, не на жизнь, а на смерть… Если речь идет о жизни нашего народа, мы должны быть лишены всякого сострадания. Нам должно быть безразлично, если в городе погибнут тысячи людей. Но мы должны быть готовы к тому, что погибнем сами. Если потребуется, я сделаю это сам и ожидаю от вас такого же поступка».

Это типичные речи некрофила, особенно в той части, в которой он говорит о русских женщинах, которые могут погибнуть при постройке противотанковых окопов для Германии. Но он, как садист, рационализировал свои указания, объясняя, что все это нужно для процветания Германии.

Как некрофилом, Гиммлером в его гигантской империи уничтожения убиваемые бессознательно воспринимались именно как люди, «передаваемые» его идолу — смерти, которой он так преданно служил. О нем много раз говорилось, что он преданный слуга Гитлера, но он ему в конечном итоге изменил, пытаясь тайно договориться с западными державами, но не изменил другому своему пастырю — смерти. Пока она сливалась воедино с Гитлером. «Кровавый пес» был верен обоим, но как только Гитлер стал терять власть, ушел от него, поскольку тот уже не мог утолить его ненасытную некрофильскую жажду.

Если во время массового расстрела в Минске в 1941 г. «пес» был потрясен, то в дальнейшем все творимые по его приказу зверства уже воспринимались им спокойно. Летом 1942 г. во время посещения им Аушвица (Освенцима) «он пронаблюдал весь процесс уничтожения только что прибывшего транспорта с евреями. Также он провел некоторое время, наблюдая за отбором работоспособных евреев, не делая при этом никаких замечаний. Ничего не сказал он также и о процессе уничтожения, сохраняя полное молчание. Во время процесса он ненавязчиво наблюдал за участвующими в нем офицерами и младшими офицерами… Затем он отправился взглянуть на фабрику синтетической резины»[82].

Вечером того же дня Гиммлер на вечеринке у местного гауляйтера был дружелюбен и разговорчив, особенно по отношению к дамам. На следующий день он наблюдал порку узниц в женском лагере: пороли по обнаженным ягодицам, для чего их привязывали к деревянным помостам. Ранее он приказывал сильнее бить недисциплинированных осужденных[83]. В обоих этих последних случаях проявляется садизм, во втором — с сексуальным подтекстом. И это же было символической местью всем женщинам, которые отвергали его, с которыми в юности он был неловок и неуклюж. После наблюдения за всем «процессом уничтожения только что прибывшего транспорта с евреями» он вечером дружелюбен и разговорчив, что явно свидетельствует о хорошем настроении. В Минске Гиммлер, очевидно, еще не был готов к таким кровавым зрелищам, но потом, конечно, как и следует истинному арийцу, взял себя в руки и проявил свою холодность; здесь имело место и обретение чувства уверенности в себе.

Э. Фромм писал о Гиммлере, что он был слабым (а чувствовал себя не только слабым, но и способным на нечто значительное). Благодаря своей педантичности и любви к порядку Гиммлер приобрел чувство уверенности. Авторитет отца и желание быть на него похожим привели к формированию его стремления к неограниченной власти над другими людьми. Он завидовал прежде всего тем, кто от рождения был наделен и силой, и волей, и уверенностью в себе. Его «витальная импотенция» и породила ненависть к таким людям, желание унижать и уничтожать их (это относиться и к евреям). Он был необычайно расчетлив и холоден, у него словно не было сердца, это пугало даже его самого, усиливая чувство изолированности[84]. Очевидно, тот случай, когда он полностью наблюдал весь процесс убийства евреев, прибывших с новым транспортом не испугал его, и поэтому в тот же вечер он был разговорчив и любезен с дамами. Даже самые мелкие добродетели ему недоступны, он бесчестен, лжив и неверен, он вечно лгал, в том числе самому себе. Все это вызывало в нем потребность садистских компенсаций. Его спокойствие при лицезрении убийств ни в чем не повинных людей и хорошее после этого настроение не должно вызывать удивления — он ведь был некрофил, он ведь отправлял в смерть, психологически понятную, доступную, близкую.

Рейхсфюрер («Кровавый пес») был садистом и некрофилом еще до того, как он занял столь высокий пост в государстве, которое в свою очередь иначе как некрофильским нельзя назвать, поскольку оно основывалось на ненависти, крови, предательстве и смерти. Оно само по себе предназначалось для убийств, а поэтому Гиммлер и подобные ему были очень нужны такому государству. Но власть, которую он получил от подобного режима, позволяла ему действовать, то есть творить смерть в неограниченных масштабах, особенно после начала Второй Мировой войны. Если бы этот человек родился и жил в другое время, в ином политическом режиме, то он с его низким интеллектуальным уровнем и высокой степенью аккуратности и исполнительности, скорее всего, стал бы мелким или средней руки чиновником. Но остался бы садистом и некрофилом: некрофильские тенденции проявлял бы иным способом и в иных формах (например, все время бы хвалил смерть, коллекционировал ее символы и т. д.), а садистские наклонности вполне мог бы удовлетворить в отношениях с членами своей семьи или подчиненными по службе.

Среди нас, как отмечал Фромм, живут тысячи Гиммлеров. При ненадлежащей социализации они, по-моему, могут приносить немалый вред, особенно своему ближайшему окружению, но очень опасны при возникновении тоталитарного режима. Они будут увечить, калечить и убивать, прежде всего тех, кого они фанатично ненавидят, как, например, Гиммлер евреев. Их он считал раковой опухолью, опутавшей своей паразитической сетью всю национальную экономику. Этой концепцией злобного еврея, высасывающего жизненные соки из немецкой нации, был одержим не только Гиммлер, но и очень многие другие фанатичные нацисты. Он не мог смириться с тем, что считал проникновением евреев в немецкую экономику и культуру со своими расовыми и политическими целями: это две расы, два мира никогда не должны смешиваться, их нужно разделить насильно, пока не обнаружились непоправимые последствия. Именно эта одержимость в сочетании с его академическим стремлением к точности, но в гораздо большей степени некрофилия убедили Гиммлера в правильности решения другого некрофила — Гитлера — не изгнать евреев с территории Германии, что тоже было бы выходом для них, а именно уничтожить.

Керстен, личный врач Гиммлера и в последние годы очень близкий ему человек, считал, что Гиммлер был жесток не по натуре, а по убеждению. Он был якобы против охоты и называл ее просто убийством. К уничтожению людей его, по Керстену, толкнули насильно, и он взялся за эту страшную работу, поскольку считал ее единственным и к тому же окончательным решением проблемы расовой чистоты Германии, которая всегда оставалась его глубоко укоренившимся идеалом. В условиях тотальной войны Гиммлер принял геноцид как единственное решение. Р. Мэнвэлл и Г. Франкель, из книги которого взяты эти суждения о Гиммлере Керстена, не вступают в полемику с последним, хотя обширная литература об этом губителе Европы говорит о прямо противоположном: Гиммлер был одним из самых страшных убийц в истории человечества. Он убивал не потому, что его заставляли, а потому что он хотел этого сам.

Науке известно, откуда и почему возникают садизм и некрофилия. Можно предположить (только предположить), что садизм является реакцией на какие-то тяжкие душевные раны в детстве и способом защиты себя в настоящем. Некрофилия, возможно, есть не что иное, как поведение еще психологически не родившегося, еще не вошедшего в жизнь человека, оставшегося еще там, в непознанной и никому неизвестной вечности. Некрофил уже здесь, в жизни, но еще и там, в вечности, именуемой смертью. И садист, и некрофил весьма тревожны, поскольку не адаптированы к жизни. По мнению тех же Р. Мэнвэлл а и Г. Франкеля, Гиммлер, больше которого в Германии боялись лишь Гитлера, сам был жертвой хронических страхов.

Некрофилов и садистов в гитлеровской империи было много, но Гиммлер идеально подходил для роли главного палача. Именно в том, что он взял на себя эту роль, в первую очередь проявляется его некрофильская сущность. Он пробовал немало сфер деятельности, даже пытался стать полководцем, но либо отказывался сам, либо терпел полный крах. Наконец, Гиммлер создал гигантскую фабрику террора и уничтожения людей, постоянно контролировал и направлял ее, постоянно искал и находил новые поводы для новых казней.

В Гиммлере продолжал жить юноша, который переживал по поводу того, что так и не стал офицером и вообще по причине постоянно переживаемой недостаточности мужественности. Так, в 1929 г. А. Кребс, гамбургский национал-социалист, провел с Гиммлером во время железнодорожной поездки более шести часов. Гиммлер произвел на него впечатление, вспоминал Кребс, человека, который пытался своим поведением компенсировать некие внешние недостатки. «Он вел себя подчеркнуто браво, буквально бахвалился манерами ландскнехта и своим презрением к буржуазной морали, хотя, наверное, хотел посредством этого скрыть свою собственную слабость». Кребс подчеркивал, что для него была просто невыносима «глупая и беспредметная болтовня» Гиммлера, которую тот вел. Речи рейхсфюрера СС были «странной смесью из воинственного хвастовства, мелкобуржуазных разглагольствований и усердного фанатизма сектантского проповедника»[85].

«Кровавый пес» обладал неброской, как бы смазанной наружностью со слабо выраженным подбородком и совсем не походил на театрального или кинозлодея. Впрочем, такой внешностью отличались и многие другие обер-палачи, например «наши» Ягода, Ежов, Берия, причем последний, кстати, тоже носил пенсне, как и Гиммлер. Гиммлера не следует представлять себе ни мелким бюрократом во главе колоссальной машины массового уничтожения людей, ни полным ничтожеством. Он был поразительно изворотливым, умелым и хитрым интриганом, двуличным и в то же время убежденным нацистом и антисемитом; он знал, когда нужно предать, а когда проявлять верность; он был садистом и некрофилом в самом худшем смысле и именно это определяло его жизнь.

Некросадист Гиммлер был жалок и ничтожен и в то же время страшен, его кровожадность во многом определяется его ничтожеством. Он был еще глуп, поскольку надеялся, что демократический Запад признает его, «кровавого пса Европы», во главе Германии.

Невольно напрашивается сравнение между Ежовым и Гиммлером и в первую очередь потому, что они занимали примерно одинаковое положение в государственной иерархии и выполняли примерно одинаковые функции. Конечно, различий между ними было множество: Ежов происходил из низов общества, Гиммлер — из его верхушки; естественно, они и образование получили разное. Ежов палачествовал всего несколько лет, Гиммлер — длительные годы и даже был командующим одной из армий, правда, очень бездарным. Но главное, что было у них общим — это некрофильское влечение, любовь к смерти, стремление делать живое мертвым. Оба должны были насытиться этим сполна, поскольку распоряжались жизнью и смертью тысяч людей.