Некто или нечто?

Глава четырнадцатая Ивановский ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Для ученого, вся жизнь которого связана с лабораторией, всякая перемена места мучительна. Как ни стараешься упаковаться, все равно какая-то часть посуды и приборов будет перебита в дороге, какая-то часть утеряна. Втройне мучителен переезд, совершаемый второпях, переезд, похожий скорее на бегство. Тут уже иногда бросаешь и то, без чего трудно обойтись…

Профессора, преподаватели и служащие Варшавского университета со всем имуществом, которое удалось вывезти, прибыли в Москву в разгар лета 1915 года. Оказалось, что разместиться негде. С трудом удалось втиснуть в один из корпусов Московского университета канцелярию. Ивановский, и без того подавленный суматохой, связанной с переездом, впал в тоску. Как истый петербуржец, он недолюбливал Москву. Вероятно потому, что не старался — недосуг было — постичь очарование ее путаных улочек и переулков, прячущих в глубинах своих ампирные усадьбы и старинные уютные церквушки, прелесть ее тенистых кольцевых бульваров. А тут и подавно ему было не до московских красот: все вокруг — и университетские здания на Моховой, и Охотный ряд с его сутолокой, и тихий парк у кремлевской стены — напоминало о погибшем сыне. Здесь он записывал лекции, здесь покупал снедь у толстой торговки, здесь сиживал с книжкой на скамейке под тенистой липой…

Ивановский почти обрадовался, когда из Петрограда пришло, наконец, распоряжение: перевезти Варшавский университет со всем его имуществом в Ростов-на-Дону. Для чего же тогда заезжали в Москву, разгружались? Про то известно было одним лишь царским чиновникам.

Стояла уже середина сентября, когда варшавцы начали размещаться в аудиториях, в кабинетах Донского университета… Кафедре анатомии и физиологии растений достался еще и широкий коридор. В нем Ивановский решил устроить лабораторию для практических занятий со студентами. Он заказал по собственному рисунку удобные столы — за каждым могли разместиться шесть человек. Каждому студенту — микроскоп и набор инструментария в коробке.

Устройство на новом месте заняло много времени. Регулярные занятия начались только в середине декабря 1915 года.

Ивановский прочел первую лекцию в обычной для себя манере, неторопливо расхаживая по аудитории, как бы размышляя вслух для одного себя.

Он никогда не прибегал ни к каким приемам для оживления лекций. Однажды ассистент Дмитрия Иосифовича Е. А. Жемчужников, впоследствии профессор, признался Ивановскому, что всегда волнуется, когда ему нужно перед практическими занятиями объяснить студентам содержание работы. Волнуется так, что дрожат руки.

Ивановский задумчиво ответил:

— Хорошо, что мы еще волнуемся перед лекцией и во время лекций. Бойтесь, что вы перестанете волноваться, это будет конец вашей настоящей преподавательской деятельности.

Пришла революция, за ней гражданская война. Дон стал ареной кровавых схваток между белым казачеством и частями красных войск. Здесь генералы Каледин, Краснов, Деникин формировали свои армии, надеясь с помощью западных держав свергнуть Советскую власть. Ростов не раз переходил из рук в руки — от белых к красным, от красных к белым. Советская власть прочно утвердилась в городе лишь в начале 1920 года, после поражения и бегства войск Деникина.

Ивановский все эти годы не покидал университета. Работал он много. И все больше и больше замыкался в себе. Стал сильно прихварывать, его мучила болезнь печени.

Он так и не смог возобновить свои опыты по изучению хлорофилла. Нужны были приборы и реактивы, частью оставленные в Варшаве, частью утраченные при переездах. Где их было взять в те годы, когда и научные и всякие иные связи с заграницей порвались?

В 1919 году ему удалось издать в Ростове свой учебник физиологии растений. Спустя пять лет, когда автора уже не было в живых, учебник был переиздан в Москве. «Несомненно лучшее руководство по физиологии растений, и не только на русском языке». Такую оценку дал книге ее научный редактор. Хотя наука с того времени ушла далеко вперед, специалисты, да и просто любители ботаники, по сей день с удовольствием берут в руки учебник Ивановского, написанный превосходным языком, оригинально составленный.

В предисловии к своему учебнику Ивановский пишет: «… В основу изложения, как и в лекциях, положен исторический метод. Мною руководило при этом то убеждение, что без такого освещения факты и положения науки невольно приобретают такую степень непреложности, какою в действительности они еще не обладают… Курс физиологии до сих пор является не столько сводом законов или хотя бы прочно обоснованных положений, сколько историей наших попыток проникнуть при помощи физико-химического метода в глубочайшую из тайн природы — тайну жизни.

Этот способ изложения имеет еще то преимущество, что шире предоставляет изучающему возможность самому задуматься над выдвинутыми наукой вопросами, воспринимая не только факты и выводы, но и то, что можно назвать их удельным весом, и таким образом постепенно создавая себе самостоятельное суждение».

Воспринимать не только факты и выводы… Не внушать молодым людям, что все, добытое наукой, непреложно, неоспоримо… Делиться сомнениями… Не тут ли кроется секрет лекторского дарования Ивановского? Не потому ли он не нуждался в каламбурах для подбадривания аудитории, что во время лекций размышлял, спорил — одним словом, был самим собой?..

В 1919 году к Ивановскому в Ростов приехал его ученик по Петербургскому университету, впоследствии академик, Николай Александрович Максимов. Кажется, от него Ивановский узнал о смерти Андрея Сергеевича Фаминцына. Фаминцын скончался в декабре 1918 года в голодном Петербурге, на восемьдесят четвертом году жизни. Незадолго до смерти он оглох. Он перенес тяжелейшую операцию. Но продолжал работать до последнего дня жизни.

Ивановский спросил у Максимова про Михаила Семеновича Цвета, с которым потерял связь. Максимов ничего не смог ему сказать. А Цвет в это самое время умирал в Воронеже, прожив на свете всего только 47 лет. Первые три года после эвакуации из Варшавы он пробыл в Нижнем Новгороде. В 1918 году неожиданно для себя был избран профессором Юрьевского университета. Юрьевский университет, тоже под угрозой немецкого нашествия, был эвакуирован в Воронеж. Туда Цвет, избранный профессором, и переехал…

Максимов уезжал от Ивановского с тяжелым сердцем. «Я застал его уже совсем стариком, — вспоминал впоследствии Николай Александрович, — очень ослабевшим и болезненным, хотя ему в то время было всего 55 лет».

Спустя год после этого свидания, 20 июня 1920 года, Ивановский умер.

Значимость человеческой жизни определяется не числом прожитых лет, а содеянным. Да, конечно… Но когда размышляешь о судьбе таких людей, как Ивановский и Цвет, то тебя охватывают сложные, трудно передаваемые чувства. Тут и восхищение и гордость; тут и острая горечь ранних утрат, тут и немалая доля грусти.

Потомки оценили вклад Ивановского в мировую науку.

Но сам он вряд ли подозревал, как благодарно ему будет человечество.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀