Нелюдь

Я все понял. Наркотический сон — это был единственный способ для Юли вновь становиться зрячей.

Она могла теперь видеть только во сне. Но обычный сон не был гарантией того, что она будет что-то видеть. А вот наркотическое опьянение наверняка приводило к этому.

«Может быть, в чем-то она и права, — подумал я. — Если нынешнее ее состояние безвыходно, для нее лучше провести оставшуюся жизнь в наркотическом дурмане. Она будет периодически как бы становится зрячей, членом общества здоровых людей».

— Ну вот видишь, ты начинаешь понимать меня и соглашаться со мной, — вдруг произнесла Юля. Она почувствовала каким-то образом мое состояние и будто прочитала мои мысли. — Я это чувствую, — подтверждая мою догадку, сказала Юля. — Теперь я стала гораздо чувствительнее, чем прежде. Стоит мне прикоснуться к человеку, и я сразу ощущаю его состояние. С мамой и с папой то же самое.

— Что — то же самое? — не понял я.

— Я и их состояние чувствую, — ответила Юля спокойно. — Обниму, или просто дотронусь до них, и мне даже кажется, что я могу прочитать их мысли. Только мне не хочется этого делать, — это она добавила, чуть помолчав.

— Все ваши мысли так однообразны, — сказала она. — Вы все жалеете меня и еще… Еще — такая безнадежность в ваших мыслях, что мне даже немного надоело. От ваших мыслей я еще больше впадаю в отчаяние.

Она убрала руки с моей шеи.

— Ну вот, и у тебя точно то же самое, — грустно произнесла она. — Ты сидишь, и думаешь о моей жалкой участи. Как будто я и сама этого не знаю. Так ты принесешь таблетки?

Наверно, это было единственное, чем я мог помочь. Единственное, что мог сделать для Юли.

— Принесу, — ответил я. — Завтра же.

Первую половину дня Скелет провел в размышлениях. Утром он сибаритствовал — час пролежал в ванной, потом приготовил себе завтрак. Он очень любил поджаренный хлеб с вареньем, просто как ребенок.

Он даже купил себе специальную машинку для поджаривания хлеба. Сначала он помнил, что приспособление называется тостер. Но потом забыл это заморское название и про себя называл его просто «фиговина»…

Он засунул в фиговину нарезанные ломти белого хлеба, а сам уже приготовил открытую банку с вишневым вареньем. Варенье ему присылала бабушка с Украины. У нее был вишневый сад, и каждое лето хотелось порадовать внучка, который жил один в далеком Петербурге.

Скелет имел возможность покупать любое варенье — денег у него хватало. Но он любил только бабушкино вишневое и очень берег его. Даже когда к нему иногда приходила девушка и оставалась ночевать, то утром за завтраком Скелет жалел для нее бабушкиного варенья и не вынимал его из холодильника.

Он угощал девушку чем-нибудь другим.

«Не для этого моя бабушка варила это варенье, — думал он, — чтобы всякие посторонние его ели».

У Скелета не было близких людей, и ни одна девушка из тех, что приходили к нему ночевать, не увлекала его. Он вообще предпочитал не думать на эту тему и не привязываться ни к кому.

Скелету казалось, что жизнь, которую он ведет, несовместима с постоянными привязанностями, с любовью и семьей. В чем-то он был, конечно, прав, и с каждым годом все больше в этом убеждался.

Он был волк-одиночка. Отважный рыцарь. Или шериф-рейнджер, как в старых американских фильмах.

После завтрака Скелет долго и тщательно брился перед зеркалом в ванной. Он уже знал, что намерен делать. В голове его все время крутилась эта проблема про негодяев, которые похищают людей и потрошат их.

«Сволочи, — думал он. — Есть же пределы человеческой низости. Есть грабители, убийцы, налетчики, рэкетиры… Это все приличные уважаемые профессии. Но чтобы делать такое…»

Он опять вспомнил о девушке, которая сидит теперь слепая у себя дома. А ее глаза следуют малой скоростью в солнечную благословенную Италию.

Он подумал о тех людях, что сделали это за какую-то паршивую тысячу долларов. И носит же земля этих монстров.

— Поймаю — яйца отрежу, — с удовольствием решил Скелет. — Глаза выдавливать не стану, это я правильно решил. А вот яйца отрежу. Это стоит того.

Зацепки у него еще не было, но он представлял себе направление поисков. Сказалась служба в уголовном розыске. Скелет отлично помнил шутку: «Нету тела — нету дела».

Главное — куда девают тела… Если это банда, которая промышляет тем, что изымает органы у людей, то они делают это регулярно. А кроме Юли пока что ни с кем это не произошло. Скелет это знал точно, он накануне звонил знакомым в милицию, тем, которые помнили его по совместной службе. Те подтвердили, что не поступало к ним таких сигналов.

А если сигналов не поступало… А почему, кстати, не поступало сигналов? Да потому что тела убитых не находились. Все эти люди просто числятся пропавшими, исчезнувшими. Вот по этой категории и проходят жертвы банды. Если нет тел — то никто и не догадывается, что люди не просто убиты, а выпотрошены, как импортные курицы…

Но куда девают тела? Тел должно быть довольно много.

Как бывший сотрудник уголовного розыска Скелет хорошо знал, что так не бывает. От тела не так-то легко избавиться, как многие думают. Убить человека — это еще только половина дела. Труп — это вещественное доказательство совершенного преступления. Именно при наличии трупа заводится уголовное дело. Нет трупа — и дела нет. Есть просто сигнал о пропаже человека. И все.

«Вот с трупов мы и начнем», — подумал Скелет.

Куда-то же должны деваться трупы. Это не такое простое дело. Особенно, если труп не один.

Если в результате какой-то деятельности трупов бывает много и это регулярно возникающая проблема, то она должна быть как-то решена. Значит, есть способ избавляться от них. И это должен быть надежный поточный способ.

Загадкой, правда, оставалось, почему эту девушку Юлю оставили в живых. Что там у них произошло, у этих монстров? Какой-то сбой…

Вот если бы Юля просто исчезла, как, вероятно, исчезают многие, то опять бы никто не узнал об этом удачном бизнесе. Все было бы шито-крыто. Органы едут за границу в руки порядочных умных докторов, трупы пропадают, и никто ничем не интересуется. Очень мило. Но вот тут, с девушкой, у монстров явно вышла промашка.

Хотя, можно посмотреть на вещи с другой стороны.

Просто уж так получилось, что случайно в руки монстров попала девушка из богатой семьи. Ну, не слишком богатой, но все же такой, где папа спокойно может выложить двадцать миллионов за частного сыщика. А понадобится — выложит больше.

А была бы это девушка из обычной семьи? Ну, пришел бы дядя-милиционер, поговорил бы и ушел. Где он станет искать? Кого? Как?

Да у него, бедняги, десять дел на шее висят. Он с ними-то не знает, как разобраться, а тут такое…

Нет, Скелет слишком хорошо помнил свою прежнюю службу, чтобы иметь иллюзии на этот счет.

Просто случайность, что жертвой оказалась именно Юля, что ее папа захотел и смог позволить себе роскошь отомстить и нанять для этого дорогостоящего Скелета. Теперь Скелет отработает свои деньги и «сядет на хвост» монстрам…

В том, что хоть что-то удастся выполнить, Скелет не сомневался. Пусть он не докопается до конца, но что-то найдет. Он знал по опыту, что если долго и упорно искать, применяя разные средства, то можно найти что и кого угодно. Возможность такая у Скелета была. Он — не милиционер. У него гораздо больше времени на это дело, гораздо больше денег для этого, И абсолютно развязаны руки. Ему нужно только найти и убить. И никаких протоколов писать не надо, актов о задержании. Отчитываться в своих поступках и расходах перед начальством… Ничего такого от него не требовалось.

— Вот и отлично, — подумал Скелет и мстительно усмехнулся, мысленно обращаясь к монстрам: — Держитесь, парни. Быть вам мертвыми, голыми и без яиц».

Он добрился и потом долго выбирал себе сорочку и галстук. Он был щеголем и внешний вид был для него немаловажным.

«Если уж погибать, то в свежей сорочке. И чтобы галстук был в тон», — так он считал.

Скелет выбрал в конце концов светло-салатную сорочку и темно-зеленый шелковый галстук к ней.

Подумал, и засунул в нагрудный карман пиджака такой же темно-зеленый платочек — уголком, краешком…

Он вышел из дома, мельком взглянул на стоящую у подъезда свою машину.

— Не боитесь оставлять так автомобиль? — однажды спросил Скелета бесшабашный сосед.

— А что может произойти? — без улыбки отреагировал Скелет, остановившись.

— Могут угнать, — ответил сосед растерянно.

— Кто? — коротко спросил Скелет. — Кто может угнать?

— Да кто угодно, — смешавшись, сказал сосед, уже жалея, что начал это разговор с этим странным жутким мужичком.

— Я бы ему это очень не советовал делать, — спокойно произнес Скелет, зловеще улыбаясь и заглядывая в глаза соседу. С той памятной минуты сосед даже остерегался смотреть в сторону скелетовой машины…

Сегодня Скелет не собирался ехать на машине. Он подозревал, что придется выпить, а ездить днем «под газом» он не хотел.

Поездка его была довольно долгой. Сначала Скелет ехал на метро, потом еще несколько остановок на автобусе. Заехав далеко в глубь спального района, он подошел к отдельно стоящему зданию кафе-стекляшки.

Внутри было полупустынно. На первом этаже было поуютнее, стояли столики, покрытые сравнительно свежими клетчатыми скатертями, и играла музыка. Народу было немного. Несколько бизнесменов, которые горячо обсуждали что-то в углу зала, и несколько одиночек, молча напивающихся по разным столикам.

— Обедать будете? — спросил официант, нагло глядя на Скелета, и одновременно предупредительно помахивая салфеткой.

— Мне нужен Владимир Антонович, — вежливо ответил Скелет, обводя глазами зал кафе.

— Он вам по личному делу нужен? — поинтересовался официант и придал своей хамской морде более почтительное выражение.

— Он здесь? — не замечая дурацкого вопроса, спросил Скелет. Он взглянул прямо в лицо официанту, и тот наконец понял, что имеет дело с серьезным человеком, а не «фраером». И что лучше не дурить и не лезть с вопросами.

— Он сейчас у себя, — произнес официант. — Только занят, вроде…

— А ты пойди к нему и скажи, что я пришел, — сказал Скелет, присаживаясь за ближайший столик. — Я пока тут подожду.

— А как ему сказать? — уже гораздо более робко поинтересовался официант, делая шаг в сторону служебной двери.

— Скажи, что пришел я, — повторил Скелет. — Он поймет. А не поймет — пусть выглянет и сам посмотрит.

Официант убежал, а Скелет принялся рассматривать посетителей. Он закурил и поискал глазами пепельницу. Конечно, ее не было на столике. Но официант уже шел к нему.

— Владимир Антонович сейчас придет, — сообщил он. — У него там небольшое совещание.

— Ладно, я пока подожду, — сказал Скелет. — Ты пепельницу принеси пока что.

— У нас не курят, — произнес официант и осекся.

— Правда? — спросил Скелет, выпуская струю дыма в сторону официанта. — Это похвально, — заметил он. Потом взглянул мельком на самого парня и тихо произнес: — Ты все-таки пепельницу-то принеси. Не заставляй дважды повторять.

Тут открылась задняя служебная дверь, и в зале появился невысокий плотный человек. Он был очень смешной — круглое брюшко выпирало из-под пиджака, кривые короткие ножки как будто катили его по полу.

Ко всему прочему, он был удивительно одет. Красные брюки, желтая рубашка и ярко-голубой галс-тук: — все это контрастировало между собой и еще дичее смотрелось вместе с ярко-зеленым травянистым пиджаком…

На вид человечку было лет сорок пять, но Скелет помнил, что ему не больше сорока. Просто толстый живот, кривые ножки и все манеры человечка старили его.

Он подошел к столику, за которым сидел Скелет, и быстро, отодвинув стул, сел напротив.

— Слушаю вас, — произнес он, улыбаясь.

— Ты иди пока, — кивнул официанту Скелет. — Пепельницу не забудь. — Официант вопросительно взглянул на хозяина, но тот его как будто не замечал. Парень ушел в растерянности, и тогда Скелет сказал: — Привет, Клоун.

— Ты еще не забыл, как меня зовут? — засмеялся Клоун. — Сколько лет, сколько зим. Как ты поживаешь, Скелет?

Они посмотрели друг на друга, как будто изучая заново.

— Я и другое твое имя помню, — медленно произнес Скелет. — Ты сам-то его не забыл?

Клоун молчал, и глаза его сделались тревожными.

— Так не забыл? — настаивал Скелет.

— Не забыл, — так же медленно ответил Клоун, убирая с лица улыбку.

— Тебе что-то надо? — спросил он наконец.

— Давай лучше пообедаем, — предложил Скелет миролюбиво. — Я не хочу устраивать вечер воспоминаний. Мы немножко поговорим о настоящем, и если наш разговор будет содержательным, мы не будем говорить о прошлом. Договорились?

Клоун помолчал, опустив голову и как бы разглаживая руками складки на своих красных брючках.

— Тебе курочку? — наконец спросил он. — Или эскалопчик с гарниром? Курочку не рекомендую — слегка жилистые. Сам ел сегодня.

Клоун встал из-за стола.

— Жаркий день сегодня, — заметил Скелет. — Пока ехал сюда, весь вспотел в этом метро, да еще в автобусе. Далеко ты все-таки забрался.

— Ничего, — хихикнул Клоун. — Мы люди скромные. Нехорошо быть на виду.

— Это понятно, — кивнул Скелет. — Ты вели лимонаду принести холодненького.

— А из горячительного? — спросил Клоун предупредительно. Он не мог спокойно стоять на месте и все время приплясывал, дергая короткими ножками и ручками, как тряпичная кукла в детском кукольном театре.

— Чего хочешь, мне все равно, — отозвался Скелет равнодушно. — У нас будет долгий разговор, — добавил он как бы нехотя. Клоун опять нервно захихикал:

— У меня нет столько информации, чтобы долго разговаривать, — сказал он тревожно.

— Мне много и не надо от тебя, — сказал Скелет. — Просто я тебя знаю. Ты же всегда сначала кривляешься, перед тем, как что-нибудь интересное рассказать. Ломаешься, как девочка. А ты ведь уже не девочка, а, Клоун?

— Нет, я мальчик, — засмеялся тот и побежал на кухню.

С Клоуном Скелет был знаком давно. Еще когда работал в уголовном розыске. Дело в том, что почти у каждого оперативника есть так называемая секретная агентура. Эти люди, их имена никогда не разглашаются. Потому что они не просто осведомители. Они — часть преступного мира, в этом и состоит их ценность. Они — воры и убийцы, пользующиеся доверием в своем кругу.

Просто однажды такой преступник попадается, или «залетает». Можно его посадить. А можно и не сажать пока. Можно закрыть глаза на его деяние и предложить в качестве «благодарности» стать секретным агентом.

На это не все соглашаются. Зависит от характера каждого. Есть такие бесстрашные волки, что ни за что не пойдут на сотрудничество с органами. Лучше пусть ему все пятнадцать лет навесят, а он секретным агентом не станет. Потому что это называется «ссучиться». И если станет известно о том, что ты «ссучился», стал осведомителем — тебя точно убьют.

Так что многие не соглашаются просто из страха. Тут всего пятнадцать лет лагерей, а тут — верная смерть от руки своих же товарищей, если они узнают.

А кто-то, конечно, ломается и подписывает бумагу.

Это — крючок на всю оставшуюся жизнь. Потому что в бандитской среде не бывает срока давности.

Такой секретный агент может состариться, вообще отойти от дел, и мирно поселиться на дачке. Но если станет известно, что когда-то он сотрудничал с органами и «закладывал» своих товарищей — его найдут на той маленькой дачке, и плохо ему будет.

Скелет тогда, еще в самом начале своей карьеры задержал Клоуна с товарной партией наркотиков.

Наркотики не были специальностью Клоуна. Он занимался совсем другими вещами. С этой злополучной партией наркотиков он связался совершенно случайно и вдруг именно с ними и попался.

Садиться в тюрьму из-за такой глупости ему было очень обидно. Просто до слез. На более страшных вещах Клоун не попадался, а тут из-за такой чепухи можно было поехать на семь лет в дальние края…

Семь — это минимум, потому что Клоун был рецидивистом и это был бы уже третий суд в его жизни. А таких не любят прокуроры. Отломили бы Клоуну семь лет строгого режима, это как пить дать.

И тут Скелет предложил Клоуну сделку. Пусть тот станет секретным агентом, и тогда Скелет сделает так, что никакой партии наркотиков не было и вообще они с Клоуном не знакомы.

Два дня думал Клоун в камере о таком предложении. И в конце концов согласился. Он знал, что дома сидит его жена, которую он любил, и ждет Первенца. Глупо же было, не посмотрев на сынишку, поехать валить лес для нужд Родины.

И Клоун стал секретным агентом. Он тайно встречался со Скелетом и выдавал тому информацию. Все то, что Скелета интересовало.

Скелет не все пускал в дело, но Клоун ему сильно помогал в работе.

Только Клоун был уже не Клоуном в этих взаимоотношениях. Клоун — это была его всем известная кличка. А в общении со Скелетом он был «агент Гоша». Именно так он и фигурировал в документах уголовного розыска.

Сколько хороших парней «заложил» этот агент Гоша! Какие люди были! Убийцы, налетчики, взломщики… Столько хорошего народу благодаря своей доверчивости перед Клоуном поехали в далекий край!

Если бы их собрать воедино и каждый из них отрезал бы себе от Клоуна по кусочку, по самому маленькому кусочку — на всех бы не хватило…

Самое страшное для Клоуна было то, что он знал — примерно так и будет, стоит кому-то в преступном мире узнать о его хобби — дружбе с милицией.

Не жить ему на свете. А жить очень хотелось, потому что после первого мальчика у Клоуна родилась еще девочка. И теперь ради этих двоих детей Клоун хотел еще немножко пожить.

— Надо сына к делу пристроить, а потом доченьку замуж выдать, — говорил он безмятежно. — А тогда уж и помирать можно спокойно.

Сынок был еще маленьким, но Клоуну удалось пристроить его в престижную английскую школу, и мальчишка делал теперь большие успехи в иностранном языке. Папа очень гордился этим и даже планировал, что сын подрастет и станет настоящим ученым.

А дочку он лично водил на кружок рисования в Дом пионеров, и там ее тоже очень хвалили. Говорили, что у нее исключительно точное чувство композиции. Как же было не хотеть пожить еще на белом свете? Не посмотреть, как детишки вырастут и станут талантливыми людьми, на радость родителям?

Поэтому, понимая, что опасность велика и неминуема, Клоун очень тяготился своим положением секретного агента.

Как веревочке не виться, а кончик всегда найдется — говорили все вокруг. И Клоун знал, что рано или поздно его сотрудничество станет известно и ему придет конец.

Когда Скелет уходил из милиции, Клоун, узнав от него об этом, расплакался и взмолился. Он умолял «отпустить» его и не передавать по наследству другому оперативнику.

— Я же все выполнил, — говорил он. — Пока мы с тобой сотрудничали, я свое дело для тебя делал. Но теперь, Скелет, оставь меня, не заставляй дальше сотрудничать с другими. — Он рыдал и ссылался на семью.

Скелету к тому времени настолько опротивела служба, что он подумал и плюнул. И согласился отпустить Клоуна на все четыре стороны.

«Пусть мой преемник сам себе агентуру секретную ищет и добывает», — подумал Скелет эгоистично.

С тех пор они с Клоуном почти не встречались. Так, несколько раз. Скелет по природной своей любознательности иногда наводил справки о том, как поживает и что делает Клоун, и знал, что у него все в порядке.

Теперь жить стало легче, и Клоун в качестве прикрытия своего основного дела открыл кафе вот в этой стекляшке на окраине города.

Надо же быть солидным человеком, не век в преступниках ходить. Да и деньги-то надо как-то «отмывать». Вот Клоун и превратился в хозяина задрипанного кафе, даже вспомнил давно им самим забытое имя-отчество — Владимир Антонович. Отродясь никто его так не звал. Просто знали все, что он Клоун. Эта кличка прилепилась к нему еще в молодости, когда он в первый раз «мотал на зоне».

Он имел любовь к ярким шмоткам. Даже в лагере обязательно повязывал себе на шею красный шарфик. Сначала его принимали за педераста, но это было не так. Просто он любил ярко и пестро одеваться. Ему было так легче жить.

— В одежде должна быть контрастность, — говорил он иногда вычитанную где-то фразу.

Теперь, когда Клоун состарился, у него еще и нос стал красным от выпивки, так что контрастности еще прибавилось. И на свободе не то, что в зоне — любой выбор одежды. Вот Клоун и стремился всегда одеваться в соответствии со своим вкусом — поярче.

— Как твой бизнес? — спросил ради интереса Скелет, когда Клоун вернулся за столик и вновь сел напротив.

— Откуда я знаю? — улыбнулся тот и смешно развел руками. — Спроси что-нибудь полегче. У меня бухгалтер есть, вот она точно знает. А меня это не интересует. Ты же знаешь, Скелет, я не торгаш по натуре.

— Да, — хмыкнул Скелет. — Я знаю. Ты — не торгаш. Ты — романтическая личность…

Официант принес эскалоп с гарниром и несколько тарелок с закусками. Тут была красная рыба, финский сервелат, горячие грибы в сметане.

— За счет заведения, — усмехнулся Клоун, указывая глазами на стол. — По случаю дорогого гостя.

Он принял из рук официанта бутылку водки «Абсолют-курант» и потрогал запотевшую поверхность пальцем:

— Холодненькая, как ты и просил.

— Я лимонаду холодненького просил, — буркнул Скелет, с неодобрением глядя на необъятную величину бутылки. Он очень не хотел напиваться. Не потому что был противником выпивки. Просто Клоун — это был не тот человек, с которым можно было бы расслабляться. Очень уж он был страшен, несмотря на весь свой шутовской вид и действительно клоунское поведение.

— Как семья? — спросил Скелет, вспомнив о чадолюбии Клоуна. Тот всегда говорил о своей семье и даже показывал фотографии детей.

— На дачу отвез, — ответил Клоун, разливая водку по рюмкам. — Видишь, какая погода стоит. Грех в такое лето детей в городе держать. Надо и им отдохнуть.

— Зачем детям отдыхать? — усмехнулся Скелет. — Они же не работают все равно. Отдыхать — это взрослым надо.

— Ну, — вздохнул Клоун, — мы-то с тобой отдыхать на том свете только будем. Столько дел, просто невпроворот. А дети у меня занятные. — Клоун рассказал о сыне — отличнике в английской школе и об успехах доченьки в кружке по рисованию.

— У меня ее рисунки даже в кабинете висят, — сказал он. — Хочешь, пойдем, покажу.

— Нет, — отказался Скелет. — Все равно я в этом ничего не понимаю, давай лучше о твоих делах поговорим. Ты говоришь, что их у тебя невпроворот. Так?

— Ты же знаешь, Скелет, — ответил собеседник, стыдливо опуская глаза. — Что тебя конкретно интересует?

— Расскажи про дела свои, — попросил Скелет. — Ты ведь не изменил профиль? Все тем же занимаешься?

Клоун хихикнул и поднял рюмку:

— Давай выпьем, Скелет. За нашу тяжелую работу.

Они выпили. Скелет накинулся на горячие грибы в сметане, а Клоун лениво бросил в рот кусочек горбуши. Водка действительно была ледяная. Собственно говоря, «Абсолют-курант» и закусывать необязательно, она же все равно пахнет черной смородиной.

Так что закусывали скорее для порядка. Скелет любил грибы, хоть и пишут в газетах, что от грибов бывают болезни поджелудочной железы. Его это не останавливало. Он справедливо полагал, что так или иначе, и его, конечно, убьют раньше, чем успеет развиться панкреатит от неумеренного употребления грибов.

— Мы же теперь с тобой коллеги, — заметил Клоун, пожевав рыбу.

— То есть? — поднял голову от тарелки Скелет. Он не понял.

— Что ты имеешь в виду?

Клоун ухмыльнулся, и налил по второй.

— Ну, ты же теперь охранником работаешь, я слышал, — сказал он.

— Да, — подтвердил Скелет. — Ну и что?

— Вот я и говорю, — засмеялся Клоун. — Мы с тобой обслуживаем одних и тех же клиентов… Ты их охраняешь. А я имею с ними дело после того, как тебе не удастся их уберечь. — Он захохотал и на глазах его даже выступили слезы. Он смеялся от души над своей шуткой, и все никак не мог успокоиться.

«У него еще осталось чувство юмора, — мрачно подумал Скелет. — При такой жизни, да имея такой бизнес… Остаться веселым человеком — это талант».

Он знал, каким бизнесом занимался Клоун. Что у него за работа, которой, как тот сказал, «невпроворот»…

Клоун занимался этим уже давно, и Скелету это было известно. Просто теперь Клоун еще вдобавок открыл кафе и сделался внешне солидным человеком. Но Скелета это не могло ввести в заблуждение.

Клоун работал не один. У него было еще два подручных, с которыми они и составляли как бы бригаду. Это была бригада, наподобие «Скорой помощи». Конечно, на их машине это не было написано…

В большом городе находится работа для каждого. Одни без других не могут существовать.

Клоун избрал свое занятие сам. Вероятно, по зову сердца, по велению долга… И достиг в своем деле вершин мастерства. Жалко, что он не имеет возможности рассказать никому о своей редкой профессии. Не придет к нему шустрый журналист и не сделает в газете интервью с Клоуном под заголовком «Люди редких профессий». А жаль, потому что Клоун мог бы много забавного рассказать.

Во всяком случае, в Питере было известно всем, кого это интересовало, что кто-кто, а Клоун свое дело знает, и если тебе нужны такие услуги, то никто не сделает быстрее и надежнее его.

Клоун уничтожал трупы. Уничтожение трупов убитых людей было его основным занятием.

Ведь не каждого убитого можно оставлять на улице или в доме. Есть масса случаев, когда интересы дела диктуют необходимость сохранения строжайшей тайны.

Убили человека, и он исчез. Убийства не было, ничего не было. И трупа тоже нет. Совсем, как будто не бывало такого человека. Нет головы, рук, ног, туловища. И никто, нигде его больше не найдет. Потому что занимался уничтожением трупа сам Клоун…

Не все хотят этим заниматься. И не все могут, не все умеют этим заниматься. Есть такие герои, которым только дай пострелять. Убьют человечка, а как от тела избавиться — не знают. Не умеют. Или просто лень. Или трупов много…

Вот для этих случаев и существует Клоун с его командой.

Им звонят по телефону. И говорят буквально следующее:

— У нас есть три единицы. В садике Челюскинцев, возле главной аллеи. — Вот и все. Это чертовски короткий разговор. По краткости и одновременно по содержанию такой разговор мог бы занять рекорд в книге Гиннесса…

Три единицы — значит три трупа.

Дальше указывается место, где они оставлены. Их нужно забрать немедленно, в течение пятнадцати-двадцати минут, пока никто из посторонних не заметил. У одного из трупов куда-то в одежду на видном месте засунуты деньги — плата для Клоуна.

Цена тоже известна всем, кому это положено. Раньше она колебалась, но потом окончательно стабилизировалась — триста долларов за «единицу». Если труп детский — тогда вдвое меньше. Потому что в этом случае для Клоуна легче его работа.

Кто ему звонил — этого Клоун не знал. Его это совершенно не интересовало. Вообще это был его принцип. Даже если бы ему представлялся случай узнать, кто же его клиенты, он бы от этого отказался.

«Меньше знаешь — крепче спишь», — это он всегда повторял. Да и вправду, зачем им всем было знать друг друга?

Были постоянные клиенты, которые звонили регулярно. У них часто бывали «единицы», которые надлежало уничтожить бесследно. Клоун даже старался не запоминать голоса звонивших.

Он не знал также, каким образом его контактный телефон попадает в руки к новым людям. Это его не интересовало.

Кафе они открыли тоже втроем — всей бригадой. Клоун, как «пахан», стал хозяином. Одно дело не мешало другому, ведь основная работа у Клоуна была по ночам.

Скелет прекрасно знал о деятельности Клоуна. Просто она никогда прежде не входила в сферу его интересов.

— Тебя тут рэкет не донимает? — как бы между прочим спросил он. — Говорят, что в новых районах, вроде этого, рэкет совсем обнаглел. Пользуются беззащитностью хозяев заведений.

Клоун погрустнел.

— Да, — вяло промолвил он. — Правду говорят, совсем рэкет обнаглел… Мы когда только купили это кафе, год назад это было, так сразу же и пришли… Трое, страшные такие. Из соседнего рабочего общежития. Ты не поверишь, такие морды некультурные. Лимитчики поганые, житья нет, понавезли всякое быдло в Петербург.

— Ну и что? — оскалился весело Скелет. — Денег потребовали, да?

— Ох, и не говори, — покачал сокрушенно головой Клоун. Он сидел, смешно сложив пухлые короткие ручки на своем толстом животе, и качал головой, как китайский болванчик.

— Я же говорю, совсем обнаглела лимита паршивая. Трое, да все такие страшные — в кожаных куртках и все время на пол плюют. И матом ругаются — совсем некультурно. Давай, говорят, денег, а то для начала тебе все стекла перебьем. А потом и до тебя самого доберемся. И все матом, матом, — Клоун даже передернулся от отвращения.

— Ну, а ты? — уже откровенно смеялся Скелет, предвкушая окончание рассказа.

— А я что? — развел руками Клоун. — Что я могу поделать? Я им сказал — бедный человек, говорю… Дайте встать на ноги, а то у меня семья, говорю… Пожалейте… Не пожалели, гады, — он опять сокрушенно покачал головой.

— И что же? — нетерпеливо спросил Скелет.

— Жадность фраера сгубила, — ответил Клоун, и лицо его мгновенно изменилось. Только что это был смешной добрый дедушка, а теперь вдруг улыбка сползла с его румяного лица, а глаза — выцветшие, блеклые — глянули так, что у самого Скелета мороз прошел по коже.

— Пропали те парнишки, — ответил отрывисто Клоун. — Совсем пропали, все трое. Вместе с кожаными куртками… Вся милиция ищет по всей стране.

— Найдут, как думаешь? — поинтересовался для смеху Скелет.

— Боюсь, не найдут. Зря ищут, — ответил с сожалением в голосе Клоун. Он помолчал, потом добавил: — Где же найти? В то время как раз тут недалеко бетонный котлован делали… Когда его теперь разрушать будут? Может, через тысячу лет только… Тогда, может, и найдут тех парней, как знать…

Он захохотал, а Скелет присоединился к нему. Смеялись они громко, так что с соседних столиков стали посматривать посетители. А официант, стоявший с тревожным лицом возле стойки, окончательно успокоился за хозяина, увидев, как весело проводит тот время со своим грозным посетителем.

Скелет смеялся от всей души. Парней тех было совсем не жаль. Сами нарвались, дураки. Действительно, правильно сказал Клоун — лимита поганая.

Понаехали из вонючих деревень, решили рэкетирами заделаться. Легкой жизни захотелось, чтоб все как в кино — деньги, девки, почет и уважение… Вот и пусть теперь полежат, замурованные в бетонном котловане.

Красивую жизнь надо заслужить. Надо уметь так жить. А не умеешь — скоро окажешься в бетоне…

Они выпили по второй. Потом по третьей. Скелет следил за собой. Опьянеть было нельзя. От Клоуна можно чего угодно ожидать. Ему нечего и некого бояться. Скелет — единственный, кого он боится.

Потому что только Скелет знает, что он был осведомителем… Больше никто. Стоит Скелету сказать кому-нибудь хоть словечко — и все. Погиб Клоун. Утоплен в дерьме, как обычно поступают со «ссучившимися».

А если не станет вдруг на свете Скелета — тогда Клоуну будет лафа. И не будет он больше «на крючке» у Скелета. На вечном крючке. Избавиться от такого крючка — очень заманчиво. Наверное, Клоун дорого готов дать, чтобы навсегда избавиться от Скелета.

Так что пить с Клоуном можно, но нужно соблюдать осторожность.

Народу в зале прибавилось. Публика все была неинтересная — какая-то мелочь. Лоточники после тяжкого трудового дня, их визгливые девицы, раскрашенные дешевой косметикой, как индейцы на диком Западе. Несколько мрачных компаний — наверное, мелкие рэкетиры… Скука.

Скелет выпил три рюмки и расслабился. Он знал, что теперь ему можно еще три, и на этом надо будет остановиться. Потому что Клоун только и ждет, чтобы он опьянел. Опьянеешь, и почти тут же окажешься замурованным в бетон. Знаем мы вас!

Клоун молчал или говорил о разных пустяках. Он не начинал серьезного разговора, потому что знал — когда надо будет, Скелет сам наведет на него.

Эта привычка у них сложилась обоюдно, еще в те времена, когда они встречались в темной подворотне, в служебной машине Скелета, на которой он приезжал, и куда, озираясь, впрыгивал Клоун.

Скелет между тем осматривался, оглядывал посетителей, убогий интерьер кафе. Многие были уже пьяны, народ «гулял».

Скелету вспомнилась девушка, которую он никогда не видел. Помнил только, что ее звали Юля. Как-то она сейчас там, у себя — одна, в кромешной темноте? Она не может вот так, как все эти девицы, натянуть короткую юбчонку и пойти радоваться жизни вместе со своими дружками-дебилами…

— Я хочу поговорить о твоей работе, Клоун, — наконец сказал Скелет, давая понять тем самым, что лирическая часть их беседы закончилась.

— Давай поговорим, — неожиданно легко согласился собеседник. — Только зачем тебе это? Ты ведь больше не практикуешь.

— Ну, я в милиции не практикую, — ответил Скелет. — Но могут ведь быть и другие дела.

— А что ты хочешь узнать? — сказал Клоун деланно-равнодушным голосом и как бы даже потянулся с ленцой. — Я ведь и сам не знаю слишком много.

— Мне на этот раз от тебя слишком много и не надо, — успокоил его Скелет. Но Клоун не поверил и только хмыкнул:

— Ну да, а то я тебя не знаю. Когда это тебе было нужно немного? Ты все жилы вытягивал. Это у тебя манера такая.

— Слушай, скажи мне, — начал Скелет. — Не было ли у тебя за последнее время каких-нибудь странных заказов?

— Каких таких странных? — удивился Клоун. — Знаешь ли, у меня все заказы странные, это тебе известно. Что ты хочешь узнать?

— Сам толком не знаю, — почти откровенно признался Скелет. — Не попадались ли тебе тела без глаз, например?

Клоун замолчал и задумался. Пошевелил губами, потом смешно наморщил лоб.

— Нет, — сказал он. — Что-то ты загадками говоришь… Не понимаю я тебя. Без каких таких глаз? Всякое, конечно, бывает… Бывает, выбит глаз… Выстрелом или как иначе… ты скажи прямо, а то мы так и будем вокруг да около ходить.

Скелет выпил четвертую рюмку и, оглядевшись, понизил голос:

— Ну, понимаешь, может быть попадались такие, что у них обоих глаз нету. И не выбиты, а так аккуратненько…

Клоун подумал опять.

— Нет, — твердо ответил он. — Мы, конечно, специально не рассматривали, но не припомню. — Он был очень удивлен вопросом, но вида не подал. Зачем ему лишний раз интересоваться и лезть не в свое дело. Скелет спросил — он ответил. И все.

Помолчали. Самым неприятным для Скелета было то, что он действительно точно не знал, что спрашивать. Чем интересоваться. Вот спросил про глаза… И ничего. Пусто.

— А не бывало, чтобы другие органы были удалены? — задал он уже совершенно безнадежный вопрос. Бессмысленный вопрос. И Клоун понял бессмысленность. Он даже нашел в этом юмор и хохотнул тихо:

— Так мы же им вскрытие не делаем… Откуда я знаю, есть там у него внутри органы или нет? Может, и нет у него аппендицита, мы справок не требуем. И истории болезни к ним не прилагаются.

«Действительно, глупо с моей стороны», — подумал Скелет тоскливо. Собственно, о чем еще спрашивать? Два вопроса. На них получено два отрицательных ответа. Может быть, Клоун и вправду тут ни при чем. Может быть, те монстры вообще не пользуются его услугами, а делают все сами от начала до конца. Включая уничтожение тел. Вообще-то говоря, это было бы весьма разумно с их стороны — делать все самим. Как говорится — замкнутый процесс производства.

Так что же спрашивать?

А Клоун тем временем посмеивался.

— Ну и вопросы ты задаешь, Скелет, — бубнил он весело. — Прямо цирк, да и только… Органы его заинтересовали… ты что, доктором заделался?

— Так вы с них даже одежду не снимаете? — спросил Скелет. — Прямо так в одежде и делаете все?

— А зачем ее снимать-то? Только возиться, — ответил спокойно Клоун и зыркнул на собеседника своими тусклыми глазами. — Они же не живые уже… Что ж, о гигиене что ли заботиться? А одежда нам не нужна — мы не такие бедные, чтобы на тряпки зариться.

Он протянул руку к бутылке, чтобы налить еще, и вдруг что-то вспомнил. Его невыразительное лицо-маска замерла на мгновение, а потом в глазах словно что-то вспыхнуло.

— Постой, — произнес он, и даже рука его чуть дрогнула — водка пролилась на скатерть.

Клоун задумался, а Скелет весь напрягся. Вдруг… Вдруг тот что-нибудь вспомнит о том, что важно в данный момент. Может быть.

— Было, — наконец твердо произнес Клоун. И повторил убежденно: — Было. Не дурак ты, Скелет… Не мое это дело, зачем тебе надо, но ты в точку попал. — Он даже не сдержал невольного восхищения и посмотрел на собеседника с уважением.

— Фирма веников не вяжет, — быстро проговорил Скелет и подался вперед всем телом: — Говори, — почти приказал он по старой привычке.

— Было такое два раза, — сказал нехотя и очень тихо Клоун. — Я сначала и не понял, про что ты спрашиваешь. А теперь понял, что это, наверное, оно самое и есть.

— Ну, не тяни, — прикрикнул на него Скелет. Он почувствовал, как все тело его покрылось потом. В зале было очень жарко, но он точно знал, что это не от жары. Наверное, точно так же чувствует себя собака-овчарка, когда вдруг берет потерянный след…

В зале громко заиграла музыка. До этого она была тихая, а теперь наступил вечер, и планировались танцы. Музыка была плохая по представлениям Скелета — современная, ритмичная. Такая, что бьет по голове и только выводит из душевного равновесия.

Наверное, эта пластинка, которую завел бармен за стойкой, была каким-то хитом сезона, потому что присутствующие лавочники и их подруги завизжали от восторга, едва заслышали первые аккорды этой дебильной музыки.

Послышалось примитивно-ритмичное звучание гитары, и потом надтреснутый пэтэушный голос певца, какого-нибудь лидера очередной музыкальной группы. Было в нем что-то гнусно-завлекательное, желание понравиться, столь же наглое, сколь и наивное.

«Наглость — второе счастье», — подумал внезапно Скелет. Он расслышал слова первой песенки. Они были пропеты, вернее, проговорены речитативом. Пэтэушник старательно проговаривал игриво:

«Какая чушь», — подумал злобно Скелет. Захотелось велеть бармену сделать музыку или то, что тут называлось этим высоким словом, потише. Но он не стал этого делать. Во-первых, не хотелось привлекать к себе внимания, а во-вторых, было слишком интересно «раскрутить» до конца Клоуна…

— Я и не тяну, — ответил на окрик Клоун и продолжал, сделав голос еще тише, так, что Скелету пришлось наклониться к собеседнику через стол, чтобы разбирать его слова: — Было два заказа, — сказал он. — Один в прошлом месяце, а один — недели две назад… Позвонили и сказали, что «единицы» в количестве двух штук лежат в скверике, что на углу Баррикадной и Семеновской. Мы приехали, забрали и все сделали, как положено… Во второй раз — то же самое, и в том же самом месте.

— Тоже две «единицы»? — уточнил Скелет для точности.

— Да. Тоже две, — повторил Клоун.

— Ну и что? Ты не тяни. Что в них было необычного? — торопил Скелет. Не терпелось добраться до сути. Скелет еще не знал, что скажет Клоун, но у него уже появилось предчувствие, что все идет нормально и разгадка близка. Он редко ошибался в таких случаях. Это называется сыскной интуицией…

— Необычное было то, что в обоих случаях «единицы» были голые, — ответил Клоун. — Завернуты в черный полиэтилен и все… Совсем голые… А потом мы увидели, что они все располосованы, Огромные такие разрезы.

— Где разрезы? — вскинулся Скелет.

«Это оно. То самое», — пронеслась в голове счастливая мысль.

Клоун замялся.

— В середине, — сказал он. — В середине разрезано.

— А точнее, — настаивал Скелет.

— На себе нельзя показывать, — всполошился Клоун. Как все матерые преступники, он был суеверен.

— Ну, на мне покажи, — разрешил великодушно Скелет. Он не верил в такие вещи.

— Все равно нельзя, — сказал испуганно Клоун. — Плохая примета.

— Ничего, — ответил Скелет. — Не бойся. Показывай.

— Ну пожалуйста, мне-то что, — согласился Клоун, и кривая ухмылка перекосила его раскрасневшееся лицо. — Не мне же погибать… — Он склонился над столиком и, протянув руку, ткнул Скелета в правую и в левую сторону живота, ближе к низу.

— Вот тут, — сказал он. — Вертикальные разрезы.

— Глубокие? — поинтересовался Скелет задумчивым голосом.

— Глубокие, — ответил Клоун. — Иначе мы бы и не заметили. Сам понимаешь, тут быстрота нужна, особенно не порассматриваешь.

Но Скелет понимал. Теперь он напряженно пытался вспомнить, что за органы расположены в тех местах, на которые указал Клоун…

— Расплатились с тобой нормально? — на всякий случай спросил он.

— Как обычно. Все цену знают, — успокоил его Клоун. — Да иначе мы бы и связываться не стали. Оставили бы лежать, как есть, вот и все.

— И оба раза были завернуты в черный полиэтилен?

— Оба раза, — подтвердил Клоун. Строго говоря, это был самый настоящий триумф. Конечно, сказалось тут и везение, но все же Скелет ощущал себя молодцом и умницей. Знал, к кому обратиться. Сразу вычислил.

Это была настоящая победа.

«Победа разума над силами зла», — вспомнил Скелет фразу из какой-то то ли книжки, то ли статьи…

— Молодой человек, — вдруг послышался над ним незнакомый голос. — Можно вас пригласить?

Скелет резко поднял голову кверху и увидел стоящую перед ним девицу, которая протягивала ему руку, приглашая на танец.

Девица была совершенно обычная — такая, как и все в подобных местах. Толстая морда «будкой» раскрашена в яркие цвета, на полных крепких бедрах в обтяжку сидит джинсовая юбка, сверху груди почти вываливаются из поношенной такой же джинсовой рубашки.

Целый день она торговала с лотка морковкой и бананами, а вечером ее дружки повели их с подружкой в кафе…

Она смотрела требовательно, и мутные темные глаза ее, проглядывавшие сквозь густо намазанные ресницы, смотрели властно и нагло.

«Помесь коровы с сукой, — подумал Скелет. — Эти твари еще смеют называть себя женщинами, прекрасным полом…»

Клоун с интересом смотрел на Скелета, следил за его реакцией. Спорить и отказываться не хотелось, это было бы слишком вызывающе. Поэтому Скелет уныло решил: «Наплевать… Один танец, и она сама поймет, что напрасно ко мне подвалила. Отвяжется».

Он взглянул на Клоуна, усмехнулся и пошел вслед за девкой в круг.

Танец к тому времени был медленный, и корова тут же облапила Скелета за плечи своими заскорузлыми от овощей руками, прижалась к нему всем телом.

«Боже, она даже не приняла душ после работы», — содрогнулся Скелет, явственно уловив запах пота, смешанный с «ароматом» самых дешевых духов. Тех, что сделаны «самопально» в Польше и продаются русским сукам в качестве французских…

— Вы отдыхаете? — завела девка светский разговор.

— Нет, я тут по делу, — сухо и коротко ответил Скелет. — Деловой разговор.

— А мы с подругой так скучаем сегодня, — сказала донка, пытаясь придать своему сиплому голосу несвойственный ему томный оттенок. Скелет промолчал.

— Мы живем тут как раз напротив, — продолжала донка свои заигрывания.

— В общежитии, что ли? — для вежливости уточнил Скелет.

— Ну да, пока, — объяснила девка и тут же добавила: — Но вход у нас свободный… Можно было бы продолжить вечер…

Скелет прикинул что-то в уме и вспомнил, что недавно как раз исполнилось десять лет с тех пор, как он стал окончательно глух к таким предложениям.

И не потому, что чего-то боялся. Нет, конечно. Чего ему было опасаться? Он даже венерических заболеваний не боялся. Подумаешь, триппер или даже сифилис. Вылечат. А не вылечат — тоже не велика беда. Он все равно одинокий человек…

Просто ему было противно… Он чувствовал, что если пойдет, потом неделю будет ощущать себя вывалянным в дерьме…

Он ничего не ответил своей партнерше, надеясь, что все обойдется и она сама поймет, что обратилась не по адресу.

Скелет столько уже всякого перевидал и переслышал в жизни, что мог даже точно сказать, что будет, если он согласится на заманчивое предложение. Девка попросит для начала заплатить за них с подругой по счету. Потом попросит взять с собой бутылку коньяку и бутылку шампанского. И даже прибавит при этом жеманно:

— Чтобы расслабиться…

А потом будет заплеванная комната в общаге, музыка вроде той, что играет тут, и портреты черномазого Майкла Джексона по стенам. И потом секс с полупьяной наглой торговкой, то есть даже и не секс вовсе, а свинство…

— Так что вы скажете? — нетерпеливо обратилась девка к Скелету, продолжая прижиматься к нему. Он не успел ничего ответить, и тут танец кончился. Скелет с облегчением стряхнул с себя партнершу и сказал спокойно:

— Я занят сегодня. Так что не смогу. — Потом добавил, подумав немного: — Спасибо за приглашение.

Конечно, для нее он был бы завидным кавалером. Одет хорошо и дорого, не то, что здешние пацаны. Костюм на Скелете явно «тянул» долларов на триста, да и весь вид его выдавал в нем человека солидного, уважаемого, а не жалкого лоточника.

Поэтому в глазах девки вспыхнул огонек ненависти и оскорбленной невинности. А такие бабы очень легко сбрасывают с себя тончайший покров приличий.

— Ты импотент, да? — злобно спросила она, немедленно переходя на привычное «ты»: — Зачем тогда танцевать пошел? — Она по инерции еще шла рядом со Скелетом к его столику.

Он остановился возле своего столика, повернулся к ней и спокойно сказал, глядя прямо ей в «будку»:

— Отлезь, гадюка. — После чего сел на стул и повернулся к ожидавшему его Клоуну. Он знал, что такие слова иногда могут правильно подействовать на этих тварей. Может быть, девка по ошибке приняла его за интеллигента?

«Отлезь, гадюка», — эти слова должны были ее отрезвить и показать, что не все так просто в жизни…

— Развлекаешься? — спросил, приятно улыбаясь, Клоун.

— Да ну, — отмахнулся Скелет, закуривая очередную сигарету.

— Противная прошмандовка, — бросил Клоун вслед удалявшейся наконец-то девке. — Если хочешь, я тебе сейчас хорошую курицу устрою. Чистенькую, послушную.

— Ты же сам предупреждал вначале, чтобы я курицу не брал, — усмехнулся Скелет. — Говорил, что они слишком жилистые сегодня.

Клоун захохотал и от удовольствия даже хлопнул себя по коленям, обтянутым красными штанами.

— Да я же не про то говорю, — радостно пояснил он. — Чудак-человек… Я же курицами еще и баб называю. Мы же про это дело так и говорим — «потоптать курицу». Бабу, значит, поиметь. Не понял, что ли?

Скелет смеялся вместе с ним, а потом покачал головой:

— Не надо мне, Клоун, никаких куриц. Ни жилистых, ни других. Это меня пока не интересует.

— А интересуют тебя другие вещи, да? — спросил Клоун понимающим тоном. — «Единицы» мои тебя интересуют?

Скелет уже успел вкратце обдумать план действий и то, что он теперь хочет от Клоуна.

— Знаешь что, — сказал он. — У меня к тебе последняя просьба. Много было у меня к тебе просьб, ты сам знаешь. — Клоун при этих словах сокрушенно покачал головой, как бы прося не напоминать о неприятном.

— А теперь последняя, — сказал Скелет и для верности добавил: — Честное слово, последняя.

— Ну? — напрягся теперь в свою очередь Клоун.

— В течение двух недель тебе опять позвонят те самые люди, — объяснил Скелет. — Те, которые имеют голых… Разрезанных… Ну, ты понял. И ты немедленно после этого позвонишь мне.

— Зачем это? — быстро спросил собеседник.

— Я хочу на них посмотреть, — твердо ответил Скелет. — Да ты не дергайся. Только посмотреть и все. И кончено. И сразу уеду и не буду тебе мешать. Понятно? Больше мне от тебя ничего не надо.

— Ты что, очумел, Скелет? — удивился даже Клоун. Он был по-настоящему испуган и возмущен. — Где это видано такое? Ты что? — он задохнулся от гнева. — Я ж этим живу, ты знаешь прекрасно… А живу только потому, что я — могила. Полная могила. Мне за то и доверяют, что знают мою честную репутацию. Иначе мне кранты будут.

От ярости он даже поперхнулся и закашлялся. Скелет смотрел на него и спокойно ожидал, когда тот все скажет.

— Нет уж, — сказал наконец Клоун решительно. — Чего-чего, а этого не будет. Никогда, понял? Это мне — смерть… Верная смерть. И никто за меня не заступится, если узнает, что я разгласил. Сообщил тебе, например… Все скажут — так ему и надо, гниде. За дело поплатился.

— Но это последняя просьба моя к тебе, — ответил Скелет.

— Зато какая, — протянул Клоун. — Эта просьба стоит всех остальных. Нет, разговор окончен. — Клоун был настроен решительно: — Нет и нет. Ты просил меня кое-что припомнить. Я вспомнил по старому с тобой знакомству. А сообщать тебе и тем более брать на свое дело не стану. Мне жизнь дорога.

— Подумай как следует, Клоун, — предостерегающе сказал Скелет и сверкнул своими серыми глазами.

— А мне и думать нечего, — отозвался Клоун и сделал движение, как будто собирался вставать из-за стола. Но остался на месте, продолжая буравить Скелета ставшими очень колючими глазами-буравчиками.

— Однажды ты уже советовал мне подумать, — сказал он. — Я тогда подумал и согласился на то, что ты мне предлагал. Дурак был. Но теперь все — больше дураков нет, и ты меня не уговоришь. Другие времена.

— А что, разве ты тогда прогадал? — с удивлением спросил Скелет. — Тебе ведь тогда лет пять светило, как минимум. Партия была большая, а тогда как раз кампания против наркотиков была.

— Нет уж, дурак был, попался к тебе на крючок, — убежденно ответил Клоун. Было видно, что он уже Неоднократно думал на эту тему, и у него сложилось определенное мнение. Он проклял трижды тот день, Когда согласился на предложение Скелета сотрудничать с органами.

— Знаешь, Скелет, как в народе говорят, — промолвил Клоун задумчиво. — Говорят — лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть… Так вот, в нашем с тобой деле все как раз наоборот получается. Лучше сидеть, чем лежать… Так бы я отсидел свои пять лет и вышел бы потом нормальным вором, а я к тебе попался. И теперь все время рискую, как и прежде, что кто-нибудь узнает… И тогда я буду точно — лежать. Нет уж, лучше сидеть, чем лежать.

Скелет подивился остроумному замечанию Клоуна и засмеялся. Отчасти, конечно, Клоун был совершенно прав. И в этом он сейчас убедится.

Нужно было показать Клоуну, что ничего не кончилось и времена, хоть и изменились, ничего не изменили в положении самого Клоуна. Он все еще полностью зависим от Скелета. От его расположения.

— Так ты окончательно отказываешься сделать так, как я тебя прошу? — переспросил Скелет. — Ты окончательно отказываешься мне помочь в последний раз?

— Окончательно. Чего тебе еще? — окрысился Клоун. — Я и так по краешку хожу, а у меня семья. Не успею детей на ноги поставить. И все из-за таких, как ты.

— Ну ладно, тогда закончим разговор, — твердо промолвил Скелет, и в тоне его Клоун сразу почувствовал офицера милиции. Того самого капитана, который тогда с ним работал. Только тогда Клоун не смел называть его Скелетом…

— Закончим этот разговор и расстанемся навсегда, — зловеще произнес Скелет, отодвигая стул.

— А почему навсегда? — спросил тревожно Клоун, почуяв недоброе в словах собеседника.

— Да так получится, я думаю, — спокойно ответил Скелет, вставая и нависая всем телом над сидящим Клоуном.

— Полагаю, что так и случится, — повторил он, и добавил, чуть слышно: — Не увижу я больше никогда агента Гошу…

— Нет, — выкрикнул толстый Клоун, и лицо его перекосилось. Он схватил Скелета за рукав щегольского костюма и притянул к себе. Как бы нехотя, Скелет сел на свой стул обратно.

— Ты не сделаешь этого, ты что, — забормотал Клоун. — Это же верная смерть. Ты не сделаешь этого.

Скелет засмеялся утробным смехом. Это было какое-то клокотание у него в груди.

— Почему это не сделаю? — спросил он удивленно. — Ты что, думаешь, ты мне дорог как память? Или ты мне брат родной? Почему это не сделаю? Еще как сделаю, с большим удовольствием.

Скелет посмотрел издевательски на притихшего Клоуна, на его подавленное лицо, на еле сдерживаемую ярость.

— Что мне тебя жалеть? — сказал он вдобавок. — По мне так ты вовсе никакой жалости не заслуживаешь… А насчет того, что это будет тебе верная смерть, тут ты совершенно правильно сказал. Как в воду глядишь. На позапрошлой неделе, например, братья Захаровы с зоны вернулись… Очень теперь интересуются, кто их заложил десять лет назад… А, как ты, Клоун? Ты не в курсе, кто их заложил тогда со всеми потрохами?

Скелет весело посмотрел на Клоуна и засмеялся:

— Как ты полагаешь, они простят тому человеку, который их продал?

— Тебе этого нельзя, — сказал слабым и злым голосом Клоун после минутного молчания: — Это называется разглашение секретной агентуры… Ты мне сам говорил. Ты присягу давал…

Для внушительности Скелет выдержал паузу. Он понимал, что требует от Клоуна невероятного, невозможного. Но понимал также, что игра его удалась и сейчас Клоун сломается и согласится. Теперь просто требовался последний заключительный удар.

Если уж Клоун вспомнил про милицейскую присягу и стал заклинать ею, то, значит, он на грани и больше ему нечего сказать…

— Присягу я давал давно, — сказал Скелет спокойно и медленно, четко проговаривая каждое слово: — С тех пор сколько воды утекло, сам подумай… И уволился я тоже очень давно. Так что свободен я от присяги, совсем свободен, вчистую. И не надейся, Клоун, на такие глупости. Уж что меня не остановит, так это присяга.

Клоун помолчал вновь. Он боролся с желанием убить Скелета тут же, немедленно, прямо за этим столиком.

Сделать это было невозможно. Не мог он этого сделать прежде, не мог и сейчас. Посмотрев с ненавистью на своего давнего мучителя, Клоун сказал в конце концов:

— Но это правда в последний раз?

Скелет задумался. Он спросил себя самого, правда это или он все еще обманывает Клоуна. Потом вспомнил о том, что Клоун действительно страшно рискует, если все-таки выполнит его требование. Его тогда точно убьют. А уж о том, что к нему никто больше не обратится, можно даже и не говорить.

— Ладно, — сказал он, наконец, помолчав достаточно и решив, что уже хватит мучить собеседника. — В последний раз. Обещаю тебе, что после этого ты меня больше никогда не увидишь и я ничего больше от тебя не потребую.

— И забудешь обо всем? — переспросил на всякий случай Клоун для верности.

— О чем? — осклабился Скелет. Ему нравилось играть с Клоуном, как кошка с мышкой. — О Гоше? — уточнил он. — Хорошо. И о Гоше забуду. Никто в Питере не узнает, кто был тот иуда, что всех заложил.

Он наслаждался ситуацией. Он был «на коне». Настоящий рыцарь без страха и упрека. Ланселот в поисках чаши святого Грааля…

— Только хочу предупредить тебя, Клоун, — сказал он напоследок. — С сегодняшнего дня я сижу дома днем и ночью. Жду твоего звонка. Если в течение двух недель не позвонишь — значит, ты просто не хочешь мне помочь… И не хочешь сообщить и показать то, что меня интересует. Понятно?

Клоун кивнул. Флюиды ненависти летели огненными снопами из его глаз прямо в улыбающееся лицо Скелета.

— И второе, — спокойно продолжал сыщик. — Тебе могут прийти в голову разные такие глупости… Наверное, они даже уже пришли. Ты — шустрый парень и умеешь прикидывать. Так вот, чтобы ты знал… Я напишу все об агенте Гоше и его геройских подвигах на бумаге, заклею ее в конверт и отдам одному человеку, которого ты не знаешь и никогда не узнаешь. И если со мной что-нибудь случится, этот человек отошлет это письмо братьям Захаровым. Или другим, мало ли в Питере людей, которым это будет интересно… Ты меня понял?

— Конечно, — Клоун заставил себя через силу улыбнуться. — Как не понять. Ты всегда умел выкручивать руки. Честно говоря, падла ты, Скелет. Эх, знать бы тебя, какой ты человек, не связался бы с тобой тогда… Получил бы свои пять лет, зато твою рожу не видел бы потом так часто. Ты уж прости меня за откровенность. Давай выпьем по последней, на посошок.

Клоун налил по последней рюмке, и они выпили, предварительно чокнувшись.

— Так я жду звонка от тебя, — напоследок сказал Скелет. И добавил на всякий случай еще раз: — Запомни, днем и ночью жду.

Прощаться они не стали. Просто Скелет встал и пошел к выходу, а Клоун так и остался сидеть на своем месте за столиком в задумчивости.

В дверях Скелета вдруг остановили.

Сначала он даже не понял ничего, просто показалось, что кто-то не успел посторониться. Но когда человек, загородивший ему дорогу не пошевелился и продолжал мешать проходу, Скелет понял в чем дело.

— Ты что девушку обижаешь? — послышался откуда-то сбоку мальчишеский голос. Скелет окинул взглядом окружающих и оценил обстановку. Парней было трое. Все трое — пьяные, хотя и не слишком. Молодые, нет и двадцати.

Фигуры у всех троих были крупные, откормленные, руки — толстые, загорелые на солнце.

Типажи были известные Скелету и легко просчитываемые. Подносчики овощей к лоткам. Таскают ящики с бананами. Таких как раз нанимают в качестве «тягловой силы» приезжие с товаром азербайджанцы и прочие. Они приезжают и нанимают этих парней как рабочую скотину. Платят им, конечно, что-то…

После этой скотской работы они еще немножечко занимаются мелким рэкетом. Отнимают деньги у торговца из соседнего киоска.

Таких сейчас развелось огромное количество. Они молодые и загорелые, Как быки, им хочется красиво жить, их волнует, что кругом так много богатых людей, дорогих вещей… Но они ничего не умеют и ничего не знают. У них нет ни профессии, ни вообще способности трудиться, учиться… Они очень глупые и едва умеют читать.

Но признаться себе в этом они не могут. Поэтому они, кроме всего прочего, очень злые и агрессивные. На весь мир, на всех людей. Потому что подсознательно они чувствуют, что хуже других. Гораздо глупее и хуже. И что скорее всего, так и останутся они отребьем общества, потому что не может же всем дебилам повезти в жизни…

Но все же так хочется красиво пожить! И вот после работы эти тупые животные идут в дешевое кафе, где и веселятся по-своему.

Скелет понял все это про стоящих в дверях парней. Им просто надо было подраться. Теперь они уже выпили, и им нужно было избить какого-нибудь приличного человека.

Скелет поправил себя — не подраться они хотели. Драк они боятся. Нет, им нужно не драться, а именно избивать какого-нибудь одинокого человека в галстуке. Того, который явно лучше их.

Найти такого, пристойного, уважаемого, образованного, поймать его, издеваться над ним. А потом бить его ногами по голове. Увидеть, как течет первая кровь, как этот человек корчится под их ногами…

Потом убить его, забить до смерти. Чтобы он затих и застыл на тротуаре. Чтобы сдох… Чтобы сиротами остались хорошенькие ухоженные воспитанные дети.

Чтобы вдовой — любящая порядочная жена. Вот что им нужно, вот чего они хотят.

У них ничего такого не было никогда, нет и никогда не будет. Они это прекрасно знают втайне каждый про себя.

Вот пусть ни у кого и не будет! Пусть у этого приличного тоже ничего не будет. Пусть он умрет.

Так они и чувствуют. Договариваться с такими бессмысленно, это Скелет знал. Еще по службе в милиции он помнил такие случаи. Этим существам даже деньги не нужны. Нужна кровь человека, который лучше их. Такого, каким им не стать никогда…

Они будут избивать его за все. В каждый свой зверский удар они будут с кряканьем вкладывать всю свою темную звериную ненависть и горе.

Будут бить за детство в коммунальной квартире, где на пятнадцать семей одна уборная. За отцов-алкоголиков и тунеядцев, за матерей-проституток, за скандалы с матом на коммунальных кухнях, за грязь, за семь поколений вырожденцев в семье…

За свою тупость и неспособность ни к чему, за отсутствие идеалов, понятий, за свое ничтожество…

За все это убьют поганого интеллигента в шляпе!

«А, они меня за культурного приняли», — подумал Скелет и внутренне усмехнулся.

— Ты, гад, девушку обижаешь, — повторил нетрезвый голос паренька в синей рубашке, который стоял ближе всех троих к Скелету.

— Какую такую девушку? — переспросил Скелет и тут же увидел неподалеку ту самую корову с наглыми глазами. Она стояла и курила. И смотрела на предстоящую «разборку».

— Вот эту, что ли? — спросил Скелет.

— Ну да, — ответил второй парень и надвинулся на него.

— А ну, пустите меня, — сказал грозно Скелет. — Некогда мне с сопляками неумными базарить. Расступайтесь!

Это он так, для порядка сказал. Понимал, что не выпустят просто так.

— А, говно, — смачно сказал третий парень, и в руке у него блеснул нож.

Скелет краем глаза увидел, как с интересом наблюдает сцену Клоун, который все сидел за столиком, где Скелет только что его оставил.

Это не Клоун организовал парней. Скелет пони-мал, что не Клоун. Он бы просто не успел, да и не смог бы так быстро. И не рискнул бы, наверное, действовать так примитивно.

Все получилось случайно, и Клоун тут ни при чем. Но в том, что он не вмешается и не придет Скелету на помощь, можно было не сомневаться. Главной мечтой Клоуна сейчас было, чтобы Скелета вдруг случайно взяли и убили тут, на месте.

Наверное, Клоун сидел и молил Бога, говоря:

— Господи, ну если уж так удачно получилось, и появились тут эти пьяные идиоты, и если уж они вдруг пристали именно к Скелету… Ну сделай же так, чтобы вот этот парень убил бы Скелета ножом. Раз, и убил бы…

Вот что просил у Бога в ту минуту Клоун. Это было понятно. Для него это было бы просто-напросто спасением. Избавлением от всех проблем. Скелет был бы мертв и унес бы с собой тайну. И ничего бы больше не хотел от него, не заставлял рисковать…

Нет, Клоун на помощь не придет, не стоит надеяться.

Дело было не в том, что Скелет боялся этих парней. Просто бывают на свете случайности и неблагоприятные стечения обстоятельств. Пырнет ножом, и все. Мало ли, что Скелет умеет отбивать такие удары, бывает и на старуху проруха, как говорят…

А Скелету очень не хотелось сейчас ни умирать, ни попадать в больницу. Сейчас, когда он взялся за такое важное и интересное дело. И так мастерски принялся раскручивать его, и даже добился первого результата.

Было бы совершено неразумно попадать в неприятную историю.

Оставалась и еще одна вероятность — тоже противная. В драке Скелет мог сильно повредить кого-то из этих идиотов. И тогда могли возникнуть неприятности с милицией. А ничего этого Скелет не хотел.

Нужно было как-то выпутываться из этой ситуации.

— Вам чего, парни? — сказал он, отступая на шаг и примериваясь.

— Пойдем выйдем, — прошепелявил один из парней.

— Я и собирался выйти. Сами же не даете, — ответил Скелет, стараясь говорить спокойно, ничем не выдавая своих намерений.

— С нами выйдешь, — процедил другой парень, тот, у которого был в руке длинный нож.

«Интересные теперь ножи продаются, — подумал Скелет, увидев оружие в руке нападающего, — теперь такие ножи просто можно купить в магазине. Они входят в набор ножей. Таким длинным ножом удобно, наверное, резать мясо. И никто не задумывается о том, что им столь же удобно резать человеческое тело».

— Давай, двигай с нами, — сказал третий парень, наседая сзади на Скелета. Теперь он был у них в руках, так они полагали.

Наверное, не в первый раз проделывали они такие штуки с людьми.

«И все из-за гнусной девки, — с сожалением подумал Скелет. — Надо было не ходить с ней танцевать… Отказаться сразу и все. А так — поскромничал, и все. А теперь из-за этого такой риск».

Но потом понял, что не в этом дело. Если бы сразу отказался идти танцевать, парни бы просто придумали иной предлог. Нет, он их раздражал. Они принимали его за приличного мужчину, и он им мозолил глаза…

— Ладно, пойдемте, — сказал равнодушно Скелет и опустил руки, как бы давая понять, что он покорился судьбе и не собирается сопротивляться.

В затылок ему дышал противным перегаром третий парень. Вот с него Скелет и собирался начать. Он прошел в дверь вслед за первыми двумя и стал спускаться по лестнице. Третий пыхтел сзади.

Парни имели уже некоторый опыт в таких делах и понимали, что нельзя устраивать драку прямо в кафе. Слишком много свидетелей. Они вели его на улицу. Чтобы спокойно убить там.

Ударом локтя в живот идущему сзади, Скелет заставил его скорчиться и сесть на ступеньку. Одновременно, стоило раздаться первому вскрику, Скелет ногой в ботинке ударил идущего впереди парня прямо в затылок. Тот даже не успел издать звука и так и повалился вперед лицом на каменные плиты пола первого этажа…

Третий парень обернулся и в следующее мгновение с громкими грязными криками бросился на Скелета, выставив вперед нож.

Нож был длинный и представлял собой грозное оружие. Если бы он угодил в живот Скелету, ему не помогла бы никакая медицинская помощь.

Но вот беда — движения у парня были слегка замедленные. Он сам этого не осознавал, ему казалось, что он движется как молния, но все же сказалось действие выпитого алкоголя.

«Меньше пить нужно», — подумал Скелет, и уклонившись от ножа, схватил парня обеими руками за голову, которая оказалась совсем близко от него, на уровне груди. Нож он не успел выбить из рук нападающего, но зато не теряя ни мгновения, резко рванул голову парня в сторону и изо всей силы опустил того лицом на железные перила лестницы.

Перила были узкие, и лицо пришлось со всего размаху ртом на тонкую металлическую полосу.

«Зубы придется все вставлять», — мелькнуло у Скелета, когда он услышал характерный хруст. Сколько раз уже ему приходилось проделывать нечто подобное. Он теперь мог заранее, в момент нанесения удара ставить предварительный диагноз, с которым человек будет доставлен в больницу.

— Это высший пилотаж, — говорили Скелету коллеги уважительно. — Мало того, что избил, да еще и сказал, что доктора определят потом.

Так оно и было. Парень в руках Скелета обмяк, стал как бы ватным и осел на лестницу. Рот его представлял собой кровавую кашу. Парень орал благим матом, и вместе с воплями изо рта вылетала кровь и какие-то ошметки…

Парень орал с открытым ртом и боялся его закрыть.

«Может быть, еще и челюсть сломана, — подумал Скелет. — Или во всяком случае — трещина».

Тут он резко обернулся к парню, которого оставил сидеть на ступеньке, корчась от боли в животе. Тот мог уже «оклематься» и трижды успеть напасть на него.

Такие моменты и губят людей. Это и называется роковой случайностью. Можно спокойно расправиться с двумя громилами, но забыть про третьего дохляка, который вдруг возьмет да и всадит тебе сзади финку. Для этого ведь большой силы не требуется…

Как нож входит в мягкое человеческое тело, Скелет знал не понаслышке… Но третий нападавший и не думал вставать и бросаться в бой. Он по-прежнему сидел на лестнице и старался стать незаметным, меньше насекомого.

«Вот если бы им удалось меня свалить с ног и избивать, этот был бы самым жестоким зверем», — подумал про себя Скелет.

— Ну что, — быстро сказал он парню. — А тебе я сломаю копчик. Хочешь?

Тот молчал и, задыхаясь от страха, смотрел на Скелета.

— Это очень быстро, — проговорил Скелет с наслаждением в голосе. — Тебе это как раз подойдет, падаль… Всю свою жизнь будешь на карачках ползать, потому что на инвалидную коляску у твоей матери не хватит денег…

— Я, — сказал парень. — Я, — повторил он жалобно. На него напала икота и он повторял только «Я»…

— Ты — падаль, — сказал Скелет, следя глазами за двумя другими парнями, но они были почти неподвижны. Так, только шевелились чуть-чуть. Но нужно было спешить, потому что у них могли рядом оказаться дружки.

И вообще, Скелет не обязан бесплатно воспитывать недорослей с питерских окраин…

— Повтори, — приказал он парню.

— Я — падаль, — покорно сказал тот.

— Ты — вонючая падаль, — поправил его Скелет.

— Я — вонючая падаль, — с готовностью пропел мальчишка, трясясь от страха.

Скелет поправил пиджак и побежал из кафе на улицу. Теперь следовало спешить и быстро ловить машину до дома. Приключение окончилось, и слава Богу.

Последнее, что Скелет увидел в кафе, было огорченное лицо Клоуна, смотревшего на происходящее с верхней ступеньки лестницы. Он был явно разочарован…

Теперь я не выключал телефон по утрам. Пусть звонят.

Я продолжал принимать всех своих пациентов по домам, часов до двух, а потом ложился в постель.

И уже с десяти утра меня начинали донимать звонками. Раньше я этого не допускал, но теперь не мог себе позволить такой роскоши — не отвечать по телефону.

Дело в том, что я ждал звонков от двух людей — от Юли и от Скелета.

Юля мне не звонила. Она вообще никому не звонила, это я точно знал. Мне сказала об этом Людмила, ее мать, но и без нее я знал об этом. Юля как бы умерла. Она находилась как бы между жизнью и смертью. Она была в темноте, в черноте. В долине смертной тени…

Я знал, что нужно к ней поехать, но чувствовал, что это совершенно бессмысленно. Она отдалилась от всех нас. От мира людей. Она переживала свое состояние одна, в полном одиночестве.

И мы все были ей больше не нужны. Ей были нужны только ее сны, где она могла видеть. А для этого ей были необходимы таблетки. Я их достал.

В полдень позвонил Скелет. Надо сказать, что я не слишком-то ожидал его звонка, времени прошло еще немного и мне казалось, что он вряд ли успел что-то сделать.

Голос его был спокойный, и, как мне показалось, торжествующий. Чувствовалось, что он доволен собой. Это всегда чувствовалось, даже если человек старается это скрыть и разговаривать скромно и сдержано.

— Я на минутку, доктор, — сказал Скелет деловым тоном. — Скажите мне, что у человека находится по бокам живота?

Это был вопрос… По бокам живота? Доктору трудно ответить на вопрос, заданный таким образом.

— Ну, вот посредине живота у человека пупок, — объяснил Скелет, когда я попросил его выражаться яснее. — А справа и слева от пупка на той же высоте сантиметрах в семи по обе стороны что находится? Какой орган? — Голос у Скелета был сосредоточенный, он хотел получить информацию.

Я подумал. Что бы это могло быть?

— Почки, — сказал я наконец неуверенным голосом. — Если поглубже посмотреть, то почки. А что?

— Странно, — проговорил недоверчиво Скелет. — Почки же сзади находятся. Я точно знаю, когда бьешь по спине пониже — это называется «бить по почкам».

— Это у вас чисто профессиональный взгляд ни вещи, — ответил я. — Смотря с какой стороны посмотреть на проблему. Бить, наверное, удобно сзади. А вообще-то почки там, где вы сказали.

— То есть если меня разрезать справа и слева от пупка, то можно найти почки, — уточнил Скелет со всей дотошностью сыщика.

— И не только вас, — ответил я. — Даже если разрезать президента и тибетского далай-ламу, то и у каждого из них найдутся в том месте почки.

Но Скелет не захотел шутить и понимать мои шутки. Он был очень серьезен.

— А вам уже что-нибудь удалось узнать? — спросил я, осознав, что он неспроста задает все эти вопросы про внутренние органы. Меня осенило, что ведь почки — идеальный вариант для пересадки.

— Удалось, — ответил Скелет сдержанно, и тут все-таки впервые в его голосе явственно зазвучала гордость. Наверное, таким тоном генеральный конструктор космических кораблей сообщает премьер-министру о готовности новой модели для полета на Марс…

— Ну! — вскрикнул я от неожиданности. — Скорее, расскажите…

— Конечно, нет, — спокойно ответил сыщик. Голос его снова стал твердым.

— Это что — тайна? — удивился я. — Уж во мне-то вы можете быть уверены…

— Я в вас уверен, — монотонно произнес Скелет. — Просто рано еще говорить. Когда будет нужно, я вам своевременно сообщу. А пока что не о чем говорить. У меня к вам, кстати, просьба. Вы не могли бы заехать ко мне домой на минутку? А то мне нельзя выходить из дома.

Конечно, я согласился. Хотя просьба Скелета показалась мне несколько странной. Как же он собирается заниматься нашим делом не выходя из дома?

Вряд ли искомые негодяи приедут к нему на дом…

Тем не менее я записал его адрес и телефон и пообещал, что скоро приеду. Вот, подумал я, тогда все и выясню.

Именно так я и поступил. Собрался, взял таблетки для Юли и поехал. Сначала к Скелету, а потом уж к Юле. Даже трудно сказать, что хуже и тяжелее. Как говорится, сочетание неприятного с бесполезным.

Неприятное — это общение со Скелетом. Как бы много не было у меня таких знакомых, все они тем не менее оставались просто моими пациентами, и нас не связывало ничего, кроме их заболеваний. Да и вообще — даже если он найдет мерзавцев — что от этого изменится? Ну, он их доблестно убьет… Как будто Юле от этого станет легче.

А бесполезное — это поездка к Юле. За наши последние встречи я отчаялся «достучаться» до нее. Она удалялась от меня. И таблетки, которые я вез ей — разве это помощь для нее, если уж говорить на чистоту. Ну, я просто помогал ей уйти от жизни, убежать в мир ирреального. Вот и все. Но потом-то она все равно просыпается и страшная реальность входит в свои права.

Скелет встретил меня в махровом халате, накину-том на голое тело. Грудь его обильно поросла волосами, как у орангутанга.

— Что вы так смотрите? — спросил он, увидев мой взгляд, невольно задержавшийся на его груди.

— Это все оттого, что папа мой был грузином, — пояснил он. — Я по-грузински ни одного слова не знаю, а волосы на груди растут как у настоящего грузина.

Он усадил меня на диван в комнате и протянул конверт.

— Это запечатано, — сказал он. — Вы не будете открывать, в этом я уверен. Но на всякий случай сообщаю вам, что там нет совсем ничего, интересного для вас. Можно сказать, что вообще ничего интересного. Если я погибну и вы узнаете об этом, просто опустите конверт в ящик. Вас это не должно затруднить. Договорились?

Я был смущен. Ничего страшного в его просьбе я не увидел, но мне стало как-то не по себе.

— А почему вы просите об этом именно меня? — спросил я. — У вас что, нет других знакомых в Питере, кроме меня?

Скелет ухмыльнулся.

— Отчего же, — задумчиво сказал он. — Знакомых у меня много. Но только вам я доверяю в этом смысле. Не вообще доверяю, заметьте. Не вообще. Вообще я не знаю про вас достаточно, чтобы вам доверять. Но в данном вопросе — доверяю только вам.

— Отчего? — не понял я.

— Оттого, что вы — лицо незаинтересованное. Вы посторонний человек. Это про вас хорошо известно.

— Кому известно? — заинтересовался я.

— Всем, кому это важно знать, — отрезал Скелет, и стрельнул в меня глазами. — Да вы и сами с этим утверждением не спорите?

— Нет, не спорю. Я действительно надежный и проверенный человек, — подтвердил я даже с оттенком гордости. Заслуживать доверие и уважение трудно везде. И преступный мир — не исключение…

— Вот и возьмите письмо. Конверт надписан. Адрес там есть, так что больше ни о чем не беспокойтесь.

— А вы что — собрались на тот свет? — спросил я, кладя конверт себе во внутренний карман.

— Не знаю, — пожал плечами Скелет. — Во всяком случае, мне следует быть готовым к неожиданностям. Это просто необходимое приготовление на всякий случай. Так сказать, должок… Если все обойдется, то вы отдадите мне конверт обратно.

— Очень хорошо, — сказал я. — А это как-то связано с нашим делом?

— Впрямую, — ответил Скелет и опять ухмыльнулся. — Вы не тревожьтесь. Кажется, все будет в порядке и я сумею найти тех, кто вам нужен. Только нужно немножко подождать, и они проявят себя.

— Опять изуродуют кого-то? — с содроганием спросил я. Скелет оскалился:

— Уж не без этого. Теперь я кое-что узнал про них, так что хорошего от этой компании ожидать не приходится.

Я осмотрелся. Квартира у Скелета была самая обычная. Мне всегда казалось, что люди такой профессии, как у него, живут как-то особенно. Но оказалось, что все весьма прозаично. В комнате стояла старая довольно потрепанная мебель, а на стене висела плохая картина. Это был подлинник, но весьма заурядных художественных достоинств. На картине было изображено море, а в нем, среди ненатуральных серых бурунов, виднелся кораблик. Морской пейзаж на тему «Белеет парус одинокий». Середина прошлого века. Скорее всего, работа студента Академии художеств.

Все же наличие картины показалось мне странным и и решился сделать Скелету комплимент, похвально отозвавшись о картине.

Не знаю, насколько он почувствовал фальшь в моем голосе, но даже не взглянул на картину и равнодушно ответил:

— Это от мамы осталось. Не продавать же, пускай висит.

Такие картины висят почти во всех старых петербургских квартирах, и по их наличию всегда можно судить о том, коренная петербургская семья или нет. Эти картины перевозят с собой в новое жилье, в Новостройки, где на светлых бетонных стенах они смотрятся совсем странно. Но тем не менее… Это отличительный знак.

На все мои дальнейшие вопросы о ходе расследования Скелет отвечал уклончиво и в общем-то ничего не сказал. Это уже была старая милицейская закалка.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я напоследок.

— Отлично, — сказал он. — А что?

— Просто я несколько встревожился, когда вы сказали, что собираетесь сидеть без выхода дома, — ответил я. — Обычно это свойственно больным людям. — Я не стал больше ничего говорить о том, что меня тревожит ход расследования. Что же это за поиски такие, которые ведутся человеком, который сидит дома в махровом халате, надетом на голое тело? Но Скелет прекрасно понял меня и произнес многозначительно:

— Мне позвонят и скажут, куда и когда нужно прибыть. Вот этого я и жду. А пока что у меня есть время для размышлений.

— Вы работаете по методу дедукции? — поинтересовался я шутливо. Вот ведь какой Шерлок Холмс попался…

— Ну да, — кивнул Скелет. — Все главные событии проходят в голове. Что бегать без толку, если еще ничего хорошего не придумал? Так, только видимость деятельности.

На этом мы и попрощались. Я поехал к Юле, а Скелет обещал держать меня в курсе дела.

Юля на этот раз лежала на кровати и была накрыта одеялом.

— Она так и не встает, — сказала мне тревожно Людмила, впуская в комнату дочери. У Людмилы при этом было такое лицо и такие умоляющие глаза, как будто она надеялась, что я смогу вылечить Юлю. Если бы это было возможно…

— Привез? — сразу спросила меня Юля, стоило мне появиться в комнате. Она протянула руку в мою сторону. Я взял ее в свою и тихонько пожал.

— Не надо больше этого, — Юля поморщилась.

— Что не надо? — даже не понял я сразу.

— Ничего этого больше не надо, — ответила Юля спокойным и ровным голосом. — Ты не должен больше считать себя моим женихом. И у тебя нет передо мной никаких обязательств. Так что не надо больше объятий, поцелуев. Это все ни к чему и только делает все еще тяжелее.

— Что ты говоришь, — возмутился я, но Юля меня остановила.

— Я протянула руку, чтобы взять таблетки, которые ты привез, — сказала она. — И больше ни за чем… Я много думала о том, что произошло, и о том, что теперь будет впереди… Мне нужно научиться жить по-новому, по-другому. Вот с этими таблетками, например.

— Но это не может длиться долго, — ответил я, обескураженный и еще не вполне ее понимая: — Таблетки перестанут действовать и помогать тебе по мере того, как ты будешь к ним привыкать.

Улыбка тронула бескровные Юлины губы. Это была странная улыбка. Юля улыбалась так, словно она была старым, умудренным жизнью человеком, столько знания жизни и даже провидения было на ее устах в тот момент, что я даже испугался.

Таблетки — ерунда, — сказала она. — Когда перестанут действовать эти, ты принесешь другие. Мы ведь останемся друзьями все равно, правда?

Юля еще некоторое время помолчала, а когда я попытался что-то сказать, ответила:

— Ну посуди сам, Феликс… Что за глупости… Ты вовсе, не обязан продолжать любить девушку, которая стала слепой. Есть же элементарный здравый смысл. Твое благородство не дает тебе этого сказать, признаться себе самому в том, что все изменилось. Но это ведь именно так. Не дай Бог, мы бы поженились сейчас. Ты станешь тяготиться мной, моей беспомощностью, моими проблемами… будет только хуже.

— Но я же по-прежнему люблю тебя, — сказал я растерянно. На самом деле я был подавлен уверенным тоном Юли, тем, как спокойно и со знанием дела ими излагала новую версию своей жизни и наших отношений.

— Вот и прекрасно, — ответила Юля. — Просто мм теперь станем друзьями. Можно, наверно, любить слепую женщину, но нелепо же становится ее мужем и жить с нею всю жизнь. Ты в конце концов проклянешь меня и себя, и все на свете.

Юля вздохнула и добавила:

— А я совсем не хотела бы, чтобы ты меня проклинал.

— Твое настроение еще изменится, — сказал я ей. Мы еще неоднократно поговорим обо всем, и ты сама поймешь, что мое отношение к тебе не изменилось. Только, может быть, мне очень больно за тебя, поэтому тебе кажется, что я стал неувереннее.

Юля взяла меня за руку. Она лежала на кровати, запрокинув лицо вверх и на нем было совершенно сомнамбулическое выражение.

— Я хочу, чтобы мы перестали об этом говорить, Феликс, — сказала она. — Нашей свадьбы не будет никогда. Тебе не нужна слепая уродливая жена, да и мне в нынешнем положении вряд ли нужен муж в качестве мужчины. Что-то я не могу себе представить наших супружеских отношений…

Она облизнула пересохшие губы и добавила:

— Ты найдешь себе другую женщину и женишься на ней. А до этого мы с тобой будем просто старыми друзьями, у которых ничего не получилось. Бывает же так. Люди планируют, но судьбе оказывается неугодно то, чего они хотят.

— На ком я женюсь? — озадаченно спросил я. — Что ты такое говоришь? Ты — моя невеста, и нету у меня на примете других женщин.

— Нет, так будут, — ответила Юля равнодушно. — Ты красивый мужчина, молодой и здоровый. Найдется… А пока что можешь завести любовницу. Меня это больше не волнует. Так тебе будет легче примириться со всем тем, что произошло.

Юля еще раз тяжело вздохнула и сжала губы.

— А я уже, кажется, совсем примирилась. Вот сейчас приму таблетки и примирюсь окончательно.

— Только будь осторожной, — сказал я. — Ты ведь знаешь примерную дозировку.

— А что будет, если я превышу ее? — поинтересовалась Юля язвительно, с горьким смешком.

— Будет — безумие, — ответил я и тотчас же прикусил себе язык.

— Безумие, — проговорила Юля. Она как бы повертела это слово на губах. — Безумие — это было бы прекрасно. Это была бы панацея, — сказала она мечтательно: — Что может быть лучше безумия в моем положении…

Так писал Пушкин, а с Юлей случилось такое, что она теперь мечтала сойти с ума…

Да и то сказать — во времена Пушкина у девушек не вырезали глаза на продажу. Кстати, может быть, в этом именно и таится ответ на вопрос, почему в наше время не появляются гении вроде Пушкина. Когда такое возможно — Пушкины не живут…

— Ты теперь не приходи ко мне слишком часто, — попросила Юля. — Не надо дразнить себя и меня. Приходи пореже. Мы останемся друзьями, но нам надо постепенно отвыкать друг от друга. Что толку сейчас тебе сидеть тут. Пусть у тебя будет своя жизнь.

Я молчал и не находил, что сказать в ответ. Столько внутренней силы и мужества было в словах этой сломленной молоденькой девушки!

— Только хочу попросить тебя об одном, — Юля усмехнулась вновь и сжала мою руку, найдя ее на одеяле: — Не делай этого с мамой… С кем хочешь, но с мамой не надо…

С мамы, собственно, все и началось.

Четыре года назад я только-только начинал свою нынешнюю практику как частный доктор.

У меня оказалось несколько друзей и коллег, которые помогли мне, и я был полон радужных надежд. Кстати, многие надежды мои того времени, как ни странно, оправдались.

Тогда еще я не был таким заматеревшим, как сейчас, и меня еще смущали мои новые пациенты. Пугал их слэнг, их странные манеры, привычка лечиться по ночам…

— Когда все доброе ложится, и все недоброе встает, — цитировала моя мама что-то каждый раз, когда я вечером начинал прием больных.

Очередной такой прием еще только начинался, а я сидел, с тоской ожидая очередных своих пациенток — валютных проституток — мрачных деловых баб, которые за деньги готовы переспать даже с сенбернаром… Одна, кстати, именно такое и рассказывала…

При этом они оставались совершенно равнодушными, презирали и ненавидели мужчин и испытывали отвращение ко всему вокруг. Кроме денег, кроме шуршащих плотных долларовых бумажек.

И вот тогда появилась Людмила. Она вошла в кабинет и сразу сказала, что она по рекомендации такого-то. Так принято. Нужно обязательно сказать от кого ты пришел, в противном случае я не стану лечить. Вернее, буду, но от нескольких элементарных кожных заболеваний.

А про венерическую болезнь скажу, что не имею такого права и что очень извиняюсь и рекомендую обратиться в кожвендиспансер по месту жительства…

Но Людмила сразу сказала, от кого она. Я знал этого типа, и не мог сказать о нем почти ничего, кроме того, что он очень богат и что деньги свои заработал явно не на государственной бессрочной службе.

Я взглянул на посетительницу. На вид ей было лет тридцать. Потом выяснилось, что тридцать пять…

Это была красивая женщина, немного вульгарная, но не похожая на проститутку. Все-таки есть у них что-то особенное в облике, несмотря на все индивидуальные различия.

Посетительница же моя не имела этих отличий. Ни циничного взгляда, ни тяжелого выражения лица, ни прущего через все края хамства…

— Ложитесь, — кивнул я на гинекологическое кресло, — сейчас я дам вам подкладную. — Я встал и потянулся к шкафу, но женщина остановила меня словами:

— Не надо, доктор. У меня есть своя с собой. — Это уже окончательно убедило меня, что передо мной не проститутка. Дорогие валютные «шмары» вообще не думают о таких тонкостях. Они не понимают, зачем подкладная, не то, что носить ее с собой к доктору. Хотя, конечно, при специфике их работы можно понять их равнодушное отношение к гигиене…

Пациентка легко забралась в кресло, и я осмотрел ее.

— Гонорея, — сказал я в конце концов, откладывая в сторону зеркало и садясь обратно за стол:

— Одевайтесь.

Женщина оделась и села на стул напротив меня за столом.

— Сейчас я выпишу вам лекарство, — сказал я. — Вы будете принимать это утром, днем и вечером. Через три дня я вас жду.

— Нет, — произнесла пациентка с отчаянием в голосе. — Это невозможно. — Я вскинул на нее глаза и удивленно спросил:

— Что невозможно? Если не можете через три дня, приходите через два или через четыре.

— Нет, — ответила дама и прижала руки к груди. — Я потому к вам и пришла, что мне сказали, будто вы можете срочно.

Я понял ее. Она заболела, и теперь боялась, что узнает муж. Наверное, муж уезжал в командировку и вот-вот должен был вернуться. И ей было непременно нужно вылечиться прямо сейчас, чтобы к его приезду уже быть здоровой. Нельзя же заражать своего собственного мужа…

Я взглянул на нее повнимательнее. Это была красивая шатенка, довольно высокого роста, с отлично сохранившейся фигурой. Наверное, на чей-нибудь вкус она была крупновата и походила на кобылу, но мне такие нравятся. Может быть, потому что они мне под стать — я и сам не маленьких размеров.

И еще одно отличие было у нее, которое я сразу заметил. У нее больше зеленые глаза. Они немного удлиненные, как у кошки, и совершенно изумрудного цвета.

— Можно за два раза, — сказал я. — Только вы сами понимаете… — Я сделал вид, что замялся. Это такая манера у докторов. Некоторые врачи сейчас забыли традиции отцов и говорят пациентам все прямо в лицо открытым текстом. Что и сколько стоит…

Но я знаю, что так нельзя. У меня есть корни и представления о приличиях профессии. Их несколько, и они неукоснительно соблюдаются всеми культурными врачами еще с чеховских времен.

Никогда не называть точной суммы. Хороший пациент сам все прекрасно знает. Ему известны все расценки. А тот, кто не знает и дает меньше положенного — тот плохой пациент и его вообще не надо принимать. Пусть идет в следующий раз в поликлинику по месту жительства.

Вообще не следует употреблять слово «деньги».

Это низкое слово, оно не к лицу представителю самой гуманной профессии. Достаточно просто выразительного взгляда. Хороший пациент его сразу поймет. А что делать с плохими, я уже сказал раньше…

И третье. Деньгами не размахивать. Когда тебе их дали, они должны немедленно исчезнуть в кармане или в твоем столе. Еще лучше, если они просто растают в твоей руке. Есть такие специалисты, что добились этого долгими тренировками.

— Я готова заплатить сколько нужно, — с готовностью отозвалась дама. — Но я вас очень прошу — чтобы это прошло поскорее.

Она заплатила мне и я сделал первый укол. Второй нужно было сделать на следующий день и я гарантировал, что во всяком случае, болезнь перестанет быть заразной.

Она пришла и на следующий день, и после этого мы расстались.

Некоторое время я думал о ней, она произвела на меня впечатление. Кроме всего прочего, я не очень понимал, кто она такая. С одной стороны — не проститутка. А с другой… С другой — она совсем не смущалась. Обычно порядочные женщины, когда с ними случается такое, теряются. Они краснеют, бледнеют, нервно мнут носовой платок.

В данном случае ничего этого не было. Странно.

Но Петербург маленький город. И произошло невероятное. А если посмотреть на вещи трезво — вполне возможное. Мы встретились с моей странной пациенткой через две недели после первого знакомства.

Один мой знакомый пригласил меня в ресторан.

Дело в том, что он мой очень старый приятель, и когда он обратился ко мне за помощью, я не смог взять у него деньги. Вылечить — вылечил, но когда он протянул мне деньги, я не сумел их взять. Все-таки почти школьный товарищ…

Тогда он пригласил меня в ресторан, и я согласился. Хотя и пришлось отменять ради этого прием.

Я вел довольно замкнутый образ жизни, который диктовался в основном моим странным распорядком дня. И просто чувствовал, что мне необходимо расслабиться.

Товарищ привел меня в ресторан — огромный зал с множеством столиков, почти все они были заняты. Посредине находилась танцевальная площадка, на которой толпились люди, и все они в ритм прыгали на одном месте. Уморительная картина, скажу я вам…

Мы сидели и болтали о разных разностях. В основном о проблемах современного бизнеса — он был бизнесменом.

Козьма Прутков однажды написал:

«Три вещи, единожды начав, трудно кончить. Слушать друга, возвратившегося из дальнего путешествия, вкушать вкусную пищу, и чесать там, где чешется»…

Мы как раз «вкушали вкусную пищу», друг мой вернулся только что из Лондона, а это вполне можно считать дальним путешествием. И мы «чесали, где чешется» — потому что разговаривали о бизнесе, а у кого не чешется сейчас в этом месте?

И тут я увидел свою недавнюю пациентку. Она сидела за столиком невдалеке и смотрела прямо на меня.

— Что ты так замолчал? — с интересом спросил меня товарищ, а потом поймал мой взгляд.

— Да, ничего, — прокомментировал он, но я тут же перебил его. Я извинился и сказал, что это моя знакомая и мне хотелось бы с ней немного поболтать. Товарищ оказался не занудой и меня понял.

— Ладно, покобелируй, — сказал он. — А у меня пока что есть своя собеседница, — он весело указал на бутылку французского вина с высоким и узким горлышком.

— Потом обсудим, у кого из нас собеседница была стройнее, — засмеялся он.

Почему я захотел подойти? Не знаю, может быть, это судьба. Или мы с самого начала заинтересовали друг друга? Наверное, так.

Между людьми существует невидимое притяжение, просто зачастую судьба разводит их в разные стороны и не предоставляет возможности закрепить знакомство. Сейчас же судьбе явно было угодно свести нас вместе.

Взгляд женщины, устремленный на меня, был достаточно красноречив. Она, очевидно, не скрывалась от меня и хотела, чтобы я подошел к ней.

— Пойдемте танцевать, — пригласил я ее и она охотно согласилась. Рядом с ней сидела подруга примерно такого же возраста, только гораздо хуже сохранившаяся.

— Вы часто здесь бываете? — спросил я, едва только мы вышли в крут танцующих.

— Иногда, — уклончиво сказала она и, приблизившись, обняла меня за шею своими руками, от которых исходил сильный и приятный аромат духов.

— Как вас зовут? — спросил я. Ведь мне так и не было известно ее имя.

— Людмила, — ответила она и внезапно добавила:

— Но только не Люда… Терпеть не могу. Какая-то кличка, вроде собачьей. Люда…

Руки ее были мягкие и сильные. На Людмиле было зеленое шелковое платье без рукавов. Когда она подняла руки, я скосил глаза и увидел гладко выбритые подмышки.

— Цвет платья вам очень к лицу, — сказал я комплимент в духе прошлого века. Людмила засмеялась, открывая белые и ровные зубы, и раздвинув полные, изящно очерченные помадой губы, сказала:

— Вы заметили, что у меня красивые глаза? Я думала, что вы смотрели мне совсем в другое место.

— Но ваши глаза произвели на меня большее впечатление, — попытался я отбиться.

— Там, куда вы смотрели, тоже неплохо, — заметила она спокойно, продолжая улыбаться и тут пришел черед мне смущаться и краснеть.

Разговор был рискованный, и все равно Людмила не производила впечатления проститутки. Я мог бы за это ручаться, а я к тому времени уже понимал в этом толк.

— Вам тогда все удалось? — спросил я, чтобы перевести разговор в другое русло, а заодно и перейти в наступление: — Муж ни о чем не догадался?

— Муж? — картинно вскинула она брови: — А при чем тут муж?

Она опять «переиграла» меня. Вновь я смутился. Вероятно, в этот момент Людмила поняла, что переборщила с напористостью, и что может просто испугать меня своими играми.

— Спасибо вам, — сказала она. — Я вам очень благодарна за помощь. Все прошло.

Танец на этом закончился, и я усадил Людмилу на ее место за столиком. Она с интересом посмотрела на меня, подняв голову, но больше ничего не сказала.

Еще некоторое время мы болтали с товарищем, но меня уже интересовала только эта женщина. Все мои мысли были о ней, я был взбудоражен. Кроме того, я постоянно ловил на себе ее взгляд.

Это было совсем как у Блока:

Вероятно, Блок описывал что-то именно в таком роде, как было у нас в тот вечер с Людмилой.

Даже когда я отворачивался к товарищу, то невольно чувствовал на своем затылке ее взгляд.

Через некоторое время возле нашего столика появился не наш официант, не тот, который нас обслуживал.

— Вам презент, — произнес он, улыбаясь, и поставил перед нами бутылку шампанского.

— Совсем как в кино про старинных купцов, — растерянно заметил мой товарищ, озираясь по сторонам.

— И к нему записка, — официант протянул мне сложенный вчетверо листок розовой бумаги.

«Доктор, — было написано там летящим стремительным почерком. — Если вы выйдете отсюда через десять минут и сядете в красные „Жигули“ с номером…, то вы сможете проводить меня домой». И стояла подпись: «Людмила».

Я первым делом посмотрел на своего товарища, который читал вместе со мной, через мое плечо.

Он улыбнулся.

— Старик, надо ехать, — сказал он решительно. — Иди, я тебя пойму… Как не проводить такую женщину? Шампанское прислала, домой позвала. Почему бы и нет доктор?

Людмилы уже не было за столиком. Я увидел только ее спину, когда она вместе со своей спутницей спускалась по лестнице в гардероб.

— Иди, иди, — сказал мой товарищ. — Что я — не человек, что ли? Я все понимаю. Мгновенная страсть и все такое. Бывает. Я бы сказал тебе — будь осторожен, но ты же сам венеролог и лучше знаешь… — Он захохотал и еще раз благословил меня на подвиги.

— Бутылку оставь, — сказал он на прощание строго. — Бутылка моя. Это мне в утешение. А тебя ждет нечто получше. — Он мечтательно причмокнул губами.

— Ну, и ты можешь немедленно найти тут кого-нибудь, — сказал я. — Да хоть официанту скажи — он тебе мигом троих приведет.

— Не-ет, — протянул приятель. — Это совсем не то… Это — блядство. А тут, у тебя — роковая страсть. Ты меня за дебила не принимай. Я разницу понимаю.

Я вышел и сел в красные «Жигули», где за рулем сидела подруга. Людмила не познакомила нас. Она просто потом объяснила, что всегда берет с собой эту свою подругу, потому что та — диабетичка и не пьет, а значит, может потом вести машину. Да и вообще — вдвоем лучше. Одинокая женщина в таких местах привлекает слишком много внимания.

Когда мы подъехали к дому Людмилы, она вышла, и я вслед за ней. Подруга — сумрачная особа кивнула на прощание, с ревом развернулась и уехала.

Во время поездки мы не сказали друг другу ни слова. Теперь, перед парадной Людмила остановилась и сказала, интригующе скользя по мне глазами:

— Вы хотите войти?

Она спросила это так, что не оставалось сомнений, в том, что это означает. Этот вопрос и мое согласие…

Квартира оказалась очень большой. Хотя это и был самый центр города, все же я не ожидал такой величины комнат, такого их количества.

Пять комнат, самая маленькая из которых была метров двадцать…

Но не только размерами поражала эта квартира. Она была роскошно обставлена и отделана. Белые полированные двери с бронзовыми ручками, начищенные латунные защелки на высоких окнах, новый паркет в комнатах и ковролин от «Искрасофт» в прихожей и в холле…

Тут было что посмотреть.

В то же время чувствовалось, что все это не старое, не фамильное, а совсем недавно приобретенное. Ни одной старой вещи. Ни одного предмета антиквариата. В центре Петербурга стоит войти в любую квартиру, даже в самую задрипанную, и повсюду ты будешь наталкиваться на предметы старины.

В одном месте — старая гравюра, в другом — старенький подсвечник, в третьем месте — удивительные часы-ходики, изделие умельцев художественной ценности, но люди с этим живут.

Это есть здесь у всех. Конечно, я говорю о центре города и об определенном слое людей.

Понятно, что я не имею в виду «лимиту» с заводов, получившую квартиры в новостройках. И не их детей. Там этого ничего нет. Там полное «манкуртство»… Деревню, из которой они приехали — презирают. Город, в котором живут сейчас — не знают и не понимают. Так и живут, неприкаянные, пока не помрут.

Но здесь-то, в квартире у Людмилы, явно жили не лимитчики. Об этом говорило очень многое. Вот только со стариной у них что-то не в ладах.

Ни одной картины на стенах. Ни одной статуэтки.

Я огляделся в комнате, куда она меня привела. Ни одной книги. Даже книжных полок нет.

Потом я убедился в том, что книг нет и в других комнатах тоже. Только в детской, на секретере дочери — стопка книг, но то были школьные учебники. Не вполне книги…

Ублюдочная культура.

Людмила вышла ко мне в длинном пеньюаре. Она уже успела скинуть с себя платье, и теперь она была почти вся обнажена. Голыми были ее плечи — белые, полные, как у кустодиевской купчихи, руки — мягкие, округлых форм…

Она легла на диван прямо передо мной и улыбнулась.

— Мне кажется, что вы плохо рассмотрели в тот раз кое-что, — сказала она. — А то все глаза, глаза… Есть у меня и получше что-то. Смотри. — Она подняла пеньюар и развела оголившиеся колени…

Утром я уехал домой и завалился спать. Устал я так, как никогда не уставал во время своих ночных приемов.

Спал я до середины дня. Только в начале третьего меня разбудила мама. Она всегда будила меня, иначе я мог бы так проспать до самого вечера.

Этими словами она часто будила меня, сравнивая с Евгением Онегиным. Вот только, как правило, я спал так после работы. Но в данном случае сравнивать меня с Онегиным было вполне правомерно.

Людмила буквально истерзала меня ночью. Она набрасывалась на меня, как ненасытная кошка, и даже издавала при этом какие-то характерные кошачьи звуки — то урчание удовольствия, то вопли страсти…

Через день она позвонила мне и пригласила к себе вновь. Она держалась совершенно непринужденно и не стеснялась.

Я был просто заворожен ее темпераментом. Для меня было что-то удивительное во всем этом приключении. И в том, как оно началось — тоже.

Прежде всего, никогда у меня не было романов с моими пациентками. Для меня это было дико. Все-таки я ведь не стоматолог и не косметолог… У меня довольно специфическая направленность.

И потом, ее инициатива. Мне прежде приходилось слышать о том, что иногда дамы берут инициативу и смело предлагают приглянувшимся им мужчинам себя. Но столкнулся с этим я впервые.

Все-таки не каждая женщина, далеко не каждая решиться на такое, что сделала с такой легкостью Людмила — послать мужчине бутылку в ресторане и недвусмысленную записку.

А уж о том, как она вела себя потом, я и не говорю. Такая откровенность ее, граничащая с цинизмом, были мне совершенно непривычны. Может быть, поэтому я был так очарован ею. Очарован — не совсем правильное слово. Я был покорен. Я был заинтригован.

Так победитель, страшный варвар, предводитель скифских племен входил в европейские города. Точно так же покорила меня Людмила.

В ней была какая-то загадка. Если бы ее не было, и она оказалась просто проституткой, я с отвращением отвернулся бы. Но все было гораздо сложнее, я это чувствовал.

— Где твоя семья? — спросил я ее на второй раз. Мне ведь приходилось видеть в квартире и детскую, и две кровати, мирно стоявшие рядом в супружеской спальне.

— Сейчас лето, — ответила Людмила спокойно. — Дочка вернется только в конце августа, к началу учебного года. А муж — он как обычно.

— Что — как обычно? — не понял я.

— Муж — объелся груш, — ответила Людмила спокойным голосом и только после этого рассмеялась:

— Ты ведь слышал такую поговорку? Они всегда объедаются грушами, эти проклятые мужья.

Она рассказала мне подробности своей жизни и дала объяснения тому, что происходит, только потом, когда всласть наслушалась моих расспросов и предположений.

Чего только я не предполагал, какие только не строил гипотезы…

Людмила смеялась, загадочно смотрела на меня. Только потом, когда воображение мое иссякло, она согласилась поведать мне правду, или то, что она называла правдой.

— В одном ты оказался прав, — сказала она. — Я на самом деле была проституткой. Только было это очень давно, и я уже и сама не вспоминаю об этом. Отсюда, наверное, моя откровенность и мои немного вольные манеры.

Конечно, об этом сейчас никто не знает, а те, кто знал, стараются не вспоминать.

Я и тебе не сказала бы, все же это не так уж приятно взрослой замужней женщине — рассказывать о том, что она была проституткой. Но ты ведь сам мне сказал, что для тебя проститутки — привычный контингент и ты не должен так уж вздрагивать при этом слове. А кроме того, у меня, как говорится, давно, истек срок давности…

Мне тогда было двадцать лет. Как ты сам понимаешь, уже вполне можно говорить о событиях, отстоящих от нынешнего времени на пятнадцать лет.

Я жила в общежитии при заводе «Красное веретено» и одна воспитывала дочку. От кого я ее родила — совершено неважно. Глупая была, девчонка, вот и родила от одного жалкого негодяя с красивыми усами…

Негодяй с тех пор пропал из моей жизни навсегда, а я осталась с ребенком на руках. Воспитывала ребенка — это, конечно, сильно сказано. Слишком сильно…

Жила я тогда очень плохо. Днем я работала на фабрике, а девочка моя была в яслях. Потом я забирала девочку, отводила ее в общежитие и сдавала на руки подругам. А сама отправлялась на заработки.

Куда? В гостиницу, конечно.

Недалеко от нашего общежития как раз была одна такая гостиница. «Выборгская». Очень удобно. Там гостиница, а на первом этаже — ресторан.

Нас было там несколько девушек, которые терлись там постоянно. Помню, что почти все были из общежитий, с фабрик, и только две студентки…

Сутенеров тогда еще не было. Наша страна в те времена еще не доросла до этого признака цивилизации. То есть у меня было двое парней, которые защищали меня от пьяных хулиганов, и которым я отдавала часть своей выручки. Знаешь, проститутку ведь всегда могут побить. Избивали и меня несколько раз, и после этого я сама подошла к двум парням — завсегдатаям того ресторана, и предложила им.

Они брали у меня деньги каждое утро, после того, как я выходила из очередного номера гостиницы и, кроме того, спали со мной раз в неделю. Бесплатно, конечно. Но меня весь этот вариант устраивал. Денег они брали с меня немного, а потрахаться с ними мне бывало даже приятно, они были красивые парни…

Рассказывать тебе об этом долго не буду, потому что ты, наверняка, и сам себе все это представляешь.

— А сколько ты получала за ночь? — спросил я Людмилу.

— У тебя профессиональный интерес? — улыбнулась она.

— Просто я хочу сравнить, — ответил я. — Мне ведь известны сегодняшние гонорары проституток, и было бы интересно узнать, насколько поднялись или упали в цене такие услуги.

— Я брала тогда за ночь двадцать пять рублей, — сказала Людмила. — По тем временам это были очень и очень приличные деньги. Потому что ужин в ресторане на двоих стоил примерно столько. Иногда давали даже больше, а иногда и поменьше. Но я никогда не торговалась. Я вообще не люблю торговаться…

— Сейчас это стоит от пятидесяти до ста долларов, — сказал я задумчиво. — Как ни крути, а сильно подорожало женское тело в России.

— Сейчас это поставлено на профессиональную ногу, — прокомментировала мои слова Людмила. — Сейчас много берет себе сутенер, много берет себе полиция нравов…

— А полиция нравов тоже берет? — удивился я.

— Ну, я точно не знаю, — засмеялась Людмила. — Но если проституция существует, значит и полиция нравов берет… Если бы не брала, проституток не было бы так много. Это же очевидно.

Она задумалась, а я вставил:

— Вообще-то это странно, что цены сейчас так высоки. Сто долларов за ночь, это обычная цена в Питере, и совершенно дикая, невероятная где-нибудь в Париже или Нью-Йорке.

— Да? — улыбнулась Людмила. — Я и не знала…

Я точно знал, что в Париже или Нью-Йорке цена ночи с женщиной никогда не превышает тридцати-сорока долларов. Это уже предел. Больше берут только единицы, и в очень дорогих ночных клубах… А так — двадцать-тридцать долларов. Поистине, Россия становится самой дорогой страной в мире…

У нас сейчас самые дорогие панельные девки, и самые дешевые человеческие органы… И цена продуктовой корзины немного превышает цену человеческой жизни.

— Все это было так давно, — сказала Людмила, погруженная в свои воспоминания. — Восьмидесятый год… Именно в тот год я и встретила своего нынешнего мужа. Он был тогда очень хорош собой.

— Он был твоим клиентом? — догадался внезапно я. А что, русский человек так устроен. Он вполне может жениться на первой встреченной им проститутке. Об этой нашей особенности писали еще классики литературы.

— Ты будешь смеяться, но это действительно так, — подтвердила мои слова Людмила. — Только он не был моим клиентом… Но познакомились мы на самом деле в том ресторане. Был обычный вечер, и мы с подружкой сидели за столиком с бутылкой сухого вина. Мы высматривали клиентов.

— Иностранцев? — уточнил я.

— Не обязательно, — ответила Людмила. — Вовсе не обязательно. Иностранцев в той гостинице было не много, да и вообще я никогда не была любительницей финских лесорубов…

А за столиком неподалеку сидела довольно странная компания. Мы обратили на нее внимание, потому что там сидели пятеро мужиков, и ни одной женщины. Мужики были наши, советские, но очень приличные. Ну, ты представляешь себе, что это означало в восьмидесятом году…

Все пятеро были мордастые, здоровенные, все в костюмах-тройках. Они тогда как раз были в самой моде.

Мы с подругой, как говорится, «положили на них глаз». Они же были в чисто мужской компании. Она присмотрела себе одного, я — другого. В общем-то это было не важно. Не один, так другой. Из пятерых кто-то все равно клюнул бы.

Мы начали строить им глазки и всячески заигрывать, издалека. Тогда еще не принято было подходить самим.

Закончилось все тем, что двое из них подошли к нам и пригласили танцевать. Мужчина, с которым я пошла танцевать, был постарше меня, ему было тогда лет тридцать. Он мне сначала не очень понравился, потому что он — низкого роста, даже чуть пониже меня.

И уже начал лысеть в то время. Он танцевал со мной, и вел неторопливый разговор. Он, надо сказать, сразу понял, кто я такая, так что разговаривал просто для проформы.

— Мы тут еще некоторое время посидим, — сказал он. — А потом, если хочешь, можем поехать ко мне. Не возражаешь?

— Нет, — сказала я ему, потому что в тот день ресторан был полупустой, а лучше синица в руках, чем журавль в небе. Хоть он мне и не понравился, а все же я согласилась. Мало ли что — покапризничаешь, откажешься, а потом вообще никто не «клюнет».

— Сколько ты берешь? — спросил он меня напрямую.

— Сколько захотите подарить бедной женщине, — ответила я кокетливо, но сразу же отметила про себя этот вопрос как неприятную деталь. Дело в том, что в то время в Питере было не принято спрашивать у женщины так прямо. Тут, наверное, сказывалась советская стыдливость в этих вопросах. Или извечное русское желание создавать себе иллюзии. Делать вид, что ты соблазнил женщину, а не что тебя просто подцепила проститутка…

Во всяком случае, до того дня у меня никогда не спрашивали о цене с таким брезгливым спокойствием. Меня даже это покоробило. Стало как-то оскорбительно.

«Вот ведь советская проклятая идеология, — подумал я в этом месте рассказа Людмилы. — Даже в проститутках сумела воспитать чувство человеческого достоинства… Подумайте, она оскорбилась таким вопросом… Да для любой девки в нормальной стране это совершенно закономерный вопрос, она с радостью тут же на него ответит. Значит, подумает, клиент хороший попался, понимающий проблему. А у нас всех приучили корчить из себя тургеневских барышень. Даже шлюха требует к себе „человеческого“ подхода. Фу-ты, ну ты, о цене ее даже не спроси, а то обидится…»