Нелюдь

— Действовать? — переспросил я, не понимая странную тактику Скелета. — Что вы имеете в виду?

— Ну, он мог и не показать вида, что испугался меня. Но ведь на самом деле он должен забегать. Для начала они теперь должны попытаться убрать меня. Или сделать еще что-нибудь. Пусть сделают хоть что-то, тогда легче будет их накрыть.

Скелет обещал держать меня в курсе дела. Еще он добавил утешительно, что теперь, когда он разворошил осиное гнездо, осы непременно что-нибудь вскоре выкинут, и тогда ситуация получит какое-то развитие…

Что ж, это было уже что-то, хотя я к тому времени уже основательно пал духом и не надеялся на успех расследования.

«Чего мы хотим, — думал я. — Сколько убийств и других страшных злодеяний произошло в последние годы. Вся страна содрогалась от них… Сначала Александр Мень, потом Листьев, потом еще что-то. Один Буденновск чего стоит… И что же? Никто ничего не нашел. Толпы милиционеров, надутых следователей и круглолицых прокуроров оказались совершенно бессильны. А мы хотим, чтобы один Скелет расследовал такое сложное и запутанное дело. Какая наивность с нашей стороны».

Действительно, если все эти сотни важных людей, получающих высокие зарплаты, не смогли расследовать ни одного серьезного убийства и который год бубнят по телевизору, что «ведется работа», и это происходит на глазах у всей страны, которая не знает, смеяться над ними или плакать над собой…

Мне так и не удалось дозвониться до Юли. В их квартире никто не снимал трубку.

И тут нашелся неожиданный выход. Мне вдруг позвонила Хельга.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросила она.

— Не знаю, — на всякий случай ответил я, хотя и на самом деле это был вопрос. Юля ведь не отвечала по телефону.

— Может быть, мне приехать к тебе опять? — сама предложила Хельга. — Не беспокойся, я знаю, что ты работаешь по ночам. Но я могла бы подождать, и зато после этого мы могли бы вновь быть вместе. Или ты приезжай ко мне, когда закончишь.

Хельга выпалила все это и замолчала. Я понимал — ей было не очень удобно так навязываться мне, но она, видимо, ничего не могла с собой поделать.

— Ты хочешь и сегодня быть со мной? — спросил я.

— Все дело в том, что я не узнаю сама себя, — тихо ответила Хельга. — Я все время чувствую, что не могу без тебя. Я на самом деле увлечена тобой. Хоть женщине и не принято говорить такое…

Но я прервал ее. Особенно после ее рассказа о своей жизни, я все время ощущал свою ответственность за эту женщину. Она казалась мне такой беззащитной. Бывает ведь так — человек на вид кажется взрослым и самостоятельным, уверенным в себе. А на самом деле, внутри он постоянно ощущает свою ущербность, все время нуждается в ласке и защите.

Именно такой предстала передо мной Хельга в последнее время. Меня отнюдь не смущал контраст между внешностью красивой женщины, принцессы Севера, и ее внутренним миром. После всех тягот, которые она пережила, ее сердце потянулось ко мне.

А ведь еще Сент-Экзюпери сказал: «Мы в ответе за всех, кого приручаем». А ведь я приручил Хельгу, теперь это было очевидно. Раз приручил, то и нес за нее ответственность.

Мы, немцы, очень хороши по части ответственности. Я это хорошо знаю по себе. Пусть я влюбчивый, пусть — непостоянный человек. Пусть, я даже способен на предательство. Но чувство ответственности у меня развито очень сильно. Просто мне трудно эту ответственность разделить между разными людьми. Билеты в филармонию я купил для Юли, перед которой ощущал ответственность. А теперь позвонила Хельга, и я захотел сделать приятное и ей… Что ж, как говорят, у господина большое сердце…

Я пригласил Хельгу в филармонию.

«У Юли все равно телефон не отвечает, — сказал я себе и стряхнул половину ответственности с плеч на время. — Не пропадать же билетам. Концерт хороший, а если я скоро бы и дозвонился до Юли, то все равно уже пять часов, и она не успела бы собраться вовремя».

После этого я окончательно успокоился. Уметь успокаивать свою совесть — это тоже искусство.

Хельга очень обрадовалась. Она не сказала этого, но я почувствовал по ее голосу, как приятно ее поразило мое предложение. Она же не знала, что билеты я купил не для нее. А вот ведь как удачно получилось!

— Я заеду за тобой, — предложил я, но Хельга не согласилась.

— Незачем тебе затрудняться, — сказала она решительно. — Я сама подъеду к филармонии. Мы можем встретиться прямо там.

Так мы и договорились. Она пришла вовремя, и я сразу узнал ее в толпе возле главного входа филармонии. На Хельге было длинное платье до щиколоток с открытыми плечами, которое великолепно обрисовывало ее фигуру.

Увидев ее в толпе, я еще раз отметил, как она хороша. Не было среди всех женщин вокруг ни одной, которая обладала бы такой отточенной, совершенной красотой.

Со своими золотистыми волосами, уложенными на голове, в длинном платье, Хельга была похожа на античную богиню. Наверное, именно такой представляли себе Афину древние греки. Было что-то величественное и в ее фигуре, — статной, стройной, и в ее лице — горделивое… Это была даже не богиня любви, не Венера-Афродита. Это была богиня-воительница. Богиня гордости и славы.

— Я не опоздала? — спросила она только, подойдя ко мне.

Что и говорить, приятно пройтись с такой женщиной по беломраморной лестнице филармонии. Когда архитектор проектировал эту лестницу, он наверняка имел в виду именно таких женщин, как Хельга…

Несмотря на летнее время, народу было много. Настолько, что даже по бокам зала стояли те, кому удалось купить только входной билет. Они стояли и высматривали для себя местечко на боковых диванах у стен.

Кажется, филармония — единственное место, где по традиции стоят такие диваны, на которые не продаются специальные билеты. Они просто стоят во множестве у стен, и на них может сесть всякий, у кого входной копеечный билет. Бывает, правда, что и там нет места, и тогда приходится подниматься на хоры, на самый верх, чтобы созерцать все как бы с небесной высоты. Внизу мелькает лысина дирижера, прилизанные волосы оркестрантов, и звуки музыки взлетают к тебе.

Пока Хельга снимала плащ в гардеробе, пока мы покупали программку, раздался первый звонок. Почти сразу последовал и второй.

Мы прошли и сели на свои места.

— Густав Малер. Вторая симфония, — прочел я на программке. И только поднял глаза вверх, как тут же невольно опустил их вниз…

Вот этого я никак не ожидал. То, что я вдруг увидел, заставило меня внутренне скорчиться. Впервые в жизни я ощутил желание стать маленьким-маленьким, совсем крошечным, меньше мыши. Стать таким и выползти незаметно из этого роскошного зала…

По проходу мимо нас с Хельгой шли две женщины. Они направлялись к первым рядам и не видели нас. Это были Людмила и Юля. На Юле было темное простое платье и все те же темные очки, закрывающие глазницы. Она шла неуверенно, осторожно ступая, и мать поддерживала ее под руку.

Совершать предательские поступки противно, но гораздо противнее, когда тебя в них уличают.

И не было, казалось мне, никакого предательства с моей стороны. Так я думал раньше. Ведь я честно пытался дозвониться до Юли и пригласить ее, и уж не моя вина была, что ее не оказалось дома, и тогда я пригласил Хельгу. Это ведь было просто стечение обстоятельств…

Но так я рассуждал сам с собой до того, как увидел Юлю с матерью. Объяснить себе этого словами и логическими понятиями я не мог, но чувствовал, как нехорошо получилось.

«Хоть сама Юля мне и говорила, что рада моему новому роману, — думал я, — однако, это вовсе не значит, что ей будет приятно, когда она узнает, что я здесь с другой женщиной…»

Юля с Людмилой сели впереди нас, в третьем ряду. Они не знали, что я тут, Людмила не оборачивалась. Но я знал, что впереди антракт и выскользнуть из зала незамеченным мне не удастся.

Фойе, да и сам зал филармонии устроены таким образом, что остаться незамеченным невозможно.

Убежать сейчас? Но это глупо и невероятно. Что я скажу Хельге? Как я объясню ей необходимость немедленного бегства?

Вышел оркестр, за ним — хор. Тут были мужчины и женщины, их было очень много. Дирижер — поджарый, в болтающемся фраке — взмахнул палочкой, и симфония началась.

Хельга ни о чем со мной не говорила, и это к лучшему — у меня в те минуты был не лучший вид.

Я не мог слушать музыку и вообще почти забыл о самой сидевшей со мной рядом Хельге, потому что был смущен и растерян.

Оставалось только ждать антракта и неминуемой встречи.

«Ладно, — сказал я в конце концов себе. — Чему быть, того не миновать. Должен же человек отвечать за все свои поступки. Так тебе и надо, Феликс. Сиди и жди развязки. Ты сам во всем виноват».

А что еще я мог себе сказать? Конечно, не стоило приглашать Хельгу. Еще не так много времени прошло с того дня, как случилось несчастье с Юлей. А с другой стороны — разве я мог предполагать, что мы сегодня встретимся? Да еще в таком составе? Боже, как стыдно и неудобно…

Мощные раскаты малеровской музыки сотрясали зал. Оркестру вторил хор, и звучание десятков голосов дополняло аккорды.

Потом все смолкло, и по ставшим ярче лампам я понял, что закончилось первое отделение. Симфония была в четырех частях и с одним антрактом. Люди вокруг нас стали вставать, и Хельга вопросительно посмотрела на меня.

— Тебе нравится? — спросила она меня, беря за руку.

— Не знаю, — ответил я одеревеневшим языком. — Я еще не разобрался до конца.

— Мы выйдем пройтись в фойе? — спросила она, и мне не осталось ничего другого как встать, хотя больше всего я хотел бы лечь на пол и поползти к выходу на животе, под стульями.

Едва только мы встали, Людмила увидела нас. Ее лицо как раз было повернуто в нашу сторону.

Между нами было небольшое расстояние — несколько рядов, потому что Юля с матерью медленно шли по проходу к фойе.

— Феликс! — немедленно окликнула меня Людмила с радостным выражением лица. Она, конечно же, не ожидала меня тут увидеть и обрадовалась. Но тут же лицо ее омрачилось, и она даже не смогла этого скрыть. Она увидела Хельгу, которая все еще доверительно и нежно держала меня за руку…

От нее не укрылась ни красота Хельги, ни то, как она держалась со мной. Людмила все поняла и уже пожалела о том, что окликнула меня. Глаза ее потемнели.

Но было уже поздно. Юля услышала голос матери и тут же инстинктивно повернула свое лицо в нашу сторону.

В это мгновение мы поравнялись и теперь стояли вплотную друг к другу.

— Здравствуйте, — сказал я и почувствовал, как мой голос стал сиплым от волнения. — Здравствуй, Юля.

Юля радостно улыбнулась в мою сторону.

— Это ты, Феликс, — нежно сказала она и на ощупь протянула руку. Я взял ее и пожал.

— Как ты узнал, что мы с мамой собрались сюда? — спросила Юля.

— Он не знал, — ответила тут же дочери Людмила, и голос ее не предвещал ничего хорошего. — Феликс не один. Он сейчас познакомит нас со своей очаровательной спутницей.

Людмила говорила, употребляя светские выражения, но в голосе ее дрожал гнев и уже готовы были прорваться нотки скандала. Людмила иногда возвращалась в свою прежнюю личину — питерской проститутки…

— Познакомьтесь, пожалуйста, — упавшим голосом сказал я. — Это Хельга… А это Людмила и Юля.

— Очень приятно, — произнесла Хельга. Женщины не протянули друг другу руки и остались стоять в прежних каменных позах.

Вокруг меня было сразу три моих любовницы: Людмила, Юля и Хельга. В последовательности, с которой мы были близки с каждой…

Мне показалось, что можно было бы объяснить, что я покупал билет для Юли, но так вышло… Потом тут же сообразил, что ничего этого делать не следует. Во-первых, я смертельно оскорблю Хельгу, а во-вторых, в таких случаях, вообще не следует суетиться. Что есть, то есть. Что будет, то будет. И нечего вилять хвостом и оправдываться.

Никто и не обвинял меня в подлости. Меня обвиняли в отсутствии характера, такта… Вернее, я сам себя обвинял.

— Мы пойдем в фойе погулять, — сказала Людмила таким тоном, чтобы я понял — идти за ними не следует.

Они прошли мимо нас, я успел только заметить, как сжались пальцы Юли на руке матери. Она не произнесла больше ни одного слова, с той секунды, как мать сказала ей о том, что я не один. Только кончики пальцев побелели от силы, с которой они сомкнулись на локте Людмилы.

Я взглянул на Хельгу. Ее вид поразил меня. Я почувствовал себя паршиво и неуверенно, но то, что было с ней, просто ошеломило меня.

Хельга была бледна, и глаза ее как будто потухли. Она стояла рядом со мной, и вид ее был отрешенный.

Мне стало стыдно. Какой я все-таки идиот! Своим поступком я поставил в неловкое положение обеих замечательных женщин, которые были совершенно ни в чем не виноваты.

О Юле я уж не говорю, это понятно. Мне не хотелось даже думать о том, как ей сейчас горько. Я не удивился бы, если бы они с Людмилой немедленно ушли отсюда и поехали домой…

А Хельга? Она ведь не девочка и не придурок и прекрасно почувствовала весь смысл сцены. Теперь она понимала, что вышла неловкая сцена, и ей оставалось Бог знает что думать об этом.

Я оскандалился и оказался в позорном положении, и Хельга, несомненно, это понимала. И ей, кроме того, наверняка было неприятно, что она выступила в роли коварной соблазнительницы.

От ее внимания, естественно, не укрылось, что Юля слепая. И вот вся эта встреча…

— Давай сядем и не пойдем гулять, — сказала вдруг Хельга и опустилась на свое кресло. Я видел, что она подавлена. Конечно, во всем была вина и Людмилы. Не стоило ей окликать меня, не убедившись в том, что я один. И не стоило потом вести себя агрессивно. Она сделала больно и Юле, и Хельге… Хотя… А разве ей самой не было больно при этой встрече? Ведь и у нее есть собственные чувства.

Теперь я окончательно выгляжу полным негодяем в ее глазах. Сначала бросил ее ради ее дочери, а потом бросил ее слепую дочь ради вот этой женщины…

Наверняка, теперь Людмила вообще не пустит меня в дом.

И как можно обвинять ее в том, что она не была предусмотрительна сейчас? Разве ей не обидно за дочь?

— Кто это? — неожиданно спросила у меня Хельга сдавленным голосом и тут же откашлялась.

— Это мои старые знакомые, — ответил я. — Мы давно дружим.

— Эта девушка, — сказала Хельга, — она что — слепая?

— Да, — кивнул я. Мне не хотелось ни о чем сейчас говорить.

— Я так и подумала, — сказала Хельга. — Она слепая с детства?

Я вздрогнул. Вот что значит иметь дело с коллегой-врачом. Все вопросы не в бровь, а в глаз.

Хельга вопросительно смотрела на меня и не понимала, отчего я замялся с ответом.

— Нет, не с детства, — сказал я. — Это произошло недавно.

— Я так и подумала, — задумчиво ответила Хельга. — Это всегда чувствуется. У нее слишком неуверенные движения для слепой от рождения.

— Извини меня, пожалуйста, — сказал я, не в силах больше бороться с собой и сохранять спокойствие. — Мне очень неприятно говорить на эту тему. Дело в том, что Юля была моей невестой до… До того, как это случилось, и она ослепла. Если ты не возражаешь, мы не будем больше об этом говорить.

Хельга сжала мою руку. Она так и сидела, не отпуская ее.

— Мы можем даже уйти сейчас, — сказала она негромко. — Скажи, если тебе неприятно, то мы немедленно уйдем.

— Нет, не стоит, — ответил я. Уйти означало показать, что мне и вправду стыдно…

Юля с Людмилой прошли к своим местам, не глядя на нас. Играла музыка, пел хор, а я все не находил себе места. Теперь все мысли мои были поглощены Юлей. Что она сейчас чувствует? Что думает?

Со своего места я мог видеть ее и смотрел, не отрываясь. Голова Юли была неподвижна, казалось, она вся поглощена музыкой. Это, наверное, было как раз то, чего она хотела. Она ведь говорила мне, что — теперь во многом живет звуками. А малеровская музыка — это как раз обилие разнообразнейших звуков. Да, кроме того, это было даже больше чем симфонический концерт, о котором мечтала Юля. Тут ведь был еще и мощный хор, то есть богатство звучания было огромным.

Я взглянул в программку. «Умри и воскресни» — так назывался финал этой симфонии. Музыка грохотала, она переливалась раскатами, она волновала своим звучанием. Оркестр как будто сошел с ума, скрипки метались, трубы трубили иерихонским ревом.

Потом все стало постепенно стихать. Музыка становилась все тише, все глуше, все беднее в смысле инструментов.

«Это умирание», — понял я. В конце концов осталась одна флейта, которая печально выводила тонкое фиоритурное соло.

«Это пение соловья», — догадался я. Только соловей у Малера был необычный. Было в его чарующем тихом пении что-то искусственно-механическое, и в то же время чувствовалась живость и натуральность природного звука. Что-то вроде соловья из сказок Андерсена..

Пение соловья, как последний звук умирающей жизни… Флейта-соловей пропела последние звуки, и тут, вместо наступившей было тишины, вступил хор. Тоже тихо, как набегающая волна океана, тихо, но настойчиво и с обещанием грядущей силы хор запел гимн воскресения.

Ты воскреснешь.

Да, ты воскреснешь из праха земного…

Может быть, мне показалось, но в то мгновение голова Юли чуть дрогнула. Это были звуки, это были слова, обращенные к ней. Когда я слушал финал, я тоже думал о Юле, о том, что для нее понятия «умереть и воскреснуть» — не пустой звук. Волновавшие Малера образы Апокалипсиса, несомненно, были близки и ей.

Она потеряла зрение — значит, в каком-то смысле умерла. Умерли ее чувства. Но человек не может жить без надежды. А этой надеждой может быть только воскресение. Воскресение чувств.

Юля считала, что может воскреснуть через то внутреннее видение, о котором она мне говорила. Еще я вспомнил тут же о том, что все люди, воскрешенные после земной смерти, тоже будут восстановлены во всех способностях, в том числе и в зрении.

Юля надеялась и ждала воскрешения из своего мрака. Из долины смертной тени.

Симфония закончилась. Вступившая в конце музыка оглушила нас гимном вечной жизни…

После поклонов дирижера и оркестра, все встали и пошли к выходу. На лестнице перед гардеробом, когда мы стали спускаться, толпа вновь прижала нас к Юле и Людмиле.

— Осторожнее, здесь ступеньки, — негромко сказала Людмила дочери и крепче подхватила ее под руку.

Спускаться по лестнице вместе, близко прижатыми друг к другу, и молчать было невозможно, и я решился.

— Я заеду к вам завтра, — сказал я, обращаясь к Юле.

— Конечно, — ответили она, не поворачивая в мою сторону лица. Она узнала мой голос, хотя и не видела меня.

— Пойдем скорее, — произнесла Людмила нервно. В этот момент Юля сделала неосторожный шаг, ее нога соскользнула со ступеньки и она качнулась вперед. Вероятно, Людмила все-таки не слишком крепко ее держала, потому что рука Юли выскользнула из руки матери.

Несколько мгновений Юля стояла как бы накренясь, падая, но в эту секунду идущая рядом с ней Хельга инстинктивно подставила руку и перехватила ее, не дав упасть.

Хельга держала Юлю за руку и, неестественно улыбаясь, говорила:

— Осторожнее, что вы… Тут высоко… — Что еще должен сказать любой на ее месте?

Мы с Людмилой тут же тоже подхватили Юлю, и больше она уже не соскальзывая могла спускаться с коварной мраморной лестницы. Люди кругом нас расступились, увидев, что ведут слепую, и мы сошли в гардероб спокойно.

Юля была совсем бледна и дрожала. Все тело ее сотрясалось, ее буквально колотило. Едва дойдя до гардероба, она сказала в пространство:

— Мне нужно сесть… Я не могу идти.

На лбу ее выступили мелкие капельки пота, что говорило о внезапной слабости.

Мы усадили Юлю на банкетку, и гардеробщица принесла стакан воды.

— По-моему, тебе следует проводить их до дома, — сказала Хельга мне на ухо. Я растерянно молчал, подавленный происшедшим. Мне было очевидно, что Юля была сильно напряжена с момента нашей встречи и просто теперь не выдержала этого. Наверняка, она только и думала о том, что вот здесь, в этом зале сижу я со своей новой женщиной… Эта мысль терзала ее, обида глодала сердце. Бедная девочка…

Нельзя было мне с ней встречаться сегодня, подумал я. Хоть это и не от меня зависело, но нельзя же подвергать Юлю сразу стольким эмоциональным потрясениям. Она и так держалась как только могла. Все, что с ней произошло, что она пережила — это и так было достаточно для того, чтобы сойти с ума. А тут еще и я с Хельгой.

— Ты должен проводить их до дома, — тихо повторила Хельга. Она стояла позади меня, и после ее слов я обернулся. Хельга была бледна, краска заметно отлила с ее щек, остались только следы румян, но они теперь были безжизненные, как у раскрашенной куклы — просто красноватые пятна на бледной коже.

Глаза у Хельги были тревожные и печальные.

— Пойди вызови такси, — сказала она, указывая мне взглядом на выход.

— Не надо беспокоиться, — произнесла Людмила. — Мы и сами прекрасно доедем.

При этом ее лицо выражало презрение ко мне и даже почти ненависть.

Юля молчала и тихо сидела на банкетке. Кругом нас суетились одевающиеся люди, но теперь их было немного. Это зимой в гардеробе Филармонии всегда столпотворение. А сейчас все надевали только плащи, да наиболее щепетильные дамы переобувались.

Не зная, что предпринять, я посмотрел опять на Юлю. Она как будто почувствовала мой молчаливый вопрос и сказала:

— Проводи нас, Феликс, — при этом она протянула руку вперед и наугад стала шарить ею в воздухе. Я уловил это движение и взял ее руку в свою. Юля немедленно схватила мою ладонь и сжала ее. Значит, я правильно угадал ее движение — она протягивала руку именно мне.

— Сейчас я приведу такси, — произнес я и, осторожно освободившись, выскочил на улицу.

Хельга осталась стоять вместе с Людмилой и Юлей, и теперь я невольно пожалел и ее. Наверное, ей было тоже неприятно оставаться с этими двумя женщинами, которые относились к ней со столь явным недоброжелательством. Она ведь тоже человек и наверняка догадалась о том, что тут все не так просто и это не простая случайная встреча. У женщин вообще страшно развита интуиция. Так что я не сомневался, что и Хельга поняла, кто такая мне Юля и отчего она так разнервничалась…

Все же Хельга благородно предложила мне проводить Юлю с Людмилой. Такси стояли напротив, возле гостиницы «Европа». Их там был целый выводок. Клиентов не было видно, и шоферы сошлись рядом с машинами и болтали.

— Вы свободны? — на всякий случай спросил я у водителя передней машины, который стоял, облокотившись о капот, и разговаривал с товарищем.

Он окинул меня быстрым взглядом.

— Двадцать баксов, — ответил он и отвернулся равнодушно.

— Что двадцать баксов? — сразу не понял я. — Вы свободны?

— Двадцать баксов в любой конец, — сказал шофер, вновь неохотно поворачиваясь ко мне.

Все было ясно. В Питере есть несколько мест, откуда таксисты везут в любой конец только за двадцать долларов. Это международный аэропорт и пара престижных отелей. Там кучкуются иностранцы и вообще всякие приезжие.

Если таксист назовет нормальную цену, то его потом сживут со свету его же коллеги. У них существует негласный, а может быть, даже и гласный договор — с этих стоянок ехать только за двадцать долларов…

Я же подошел не от входа в отель, а с другой стороны. А значит, был плохим клиентом, по представлению водителя. Нормальный человек же не станет платить за провоз от Бродского до Фурштадгской двадцать долларов. На такие безумства способен только подгулявший финн или ничего не понимающий житель Кавказа… Я не был похож ни на финна, ни на кавказца, так что интереса у шофера не вызвал.

Пришлось отойти и останавливать частника. С ними теперь гораздо надежнее и дешевле. Они не связаны ложными корпоративными интересами, как таксисты. Частник никому ничего не должен — он свободный человек.

Когда я подъезжал к выходу из филармонии на сереньких «Жигулях», водитель которых радостно согласился отвезти куда нужно за пять тысяч, все три женщины уже стояли на улице. Как я и ожидал, они не разговаривали между собой. Хельга молча курила, глядя в сторону, а Юля крепко держалась за руку Людмилы.

Я вышел из машины и помог Юле забраться на заднее сиденье. Рядом с ней села Людмила, всем своим видом показывая мне, что не нуждается в моей помощи.

— Не надо нас провожать, — сказала она, меряя меня неприязненным взглядом. — Ты и так очень занят.

— Мама, — тихо произнесла Юля со своего места. — Если он хочет, то пусть проводит нас…

— Нет, — оборвала ее мать решительно. — Феликс должен проводить свою подругу. А мы с тобой прекрасно доедем сами.

С этими словами она захлопнула дверцу машины. Я еще раз отметил про себя, как изменилась Людмила, как она стала непохожа на себя прежнюю, какой я всегда ее знал.

Теперь это была твердая и решительная матрона, стоящая на своих позициях, отстаивающая интересы своей семьи… Что-то новое появилось в ней, чего раньше я никогда не замечал.

Наверное, какие-то черты характера просто лежат внутри человека и дремлют там, и никто со стороны, да и сам он не догадывается о том, что такие черты характера существуют. Они просто лежат и ждут своего череда. Сейчас, после всего, что Людмила пережила, эти черты характера были востребованы. Сначала ее бросил я, да не просто бросил, а ради женитьбы на ее дочери. Это был первый удар… А потом удар гораздо сильнее — то, что случилось с Юлей. Вот характер и переменился. В лице Людмилы теперь появилось что-то от Кустодиевской купчихи за столом. Сквозь черты былой игривости и жизнелюбия сейчас проступили властность и жестокость.

А как же иначе? Теперь изменилась ее жизнь, теперь она вдруг почувствовала, что все вокруг вдруг рухнуло и теперь от нее, может быть, только и зависит, сумеет ли она удержать разваливающуюся жизнь?

Сейчас она уже была не той игривой красоткой, которой когда-то соблазнила меня. Людмила стала серьезной и целеустремленной. Новое выражение появилось в ее быстро постаревшем лице.

Я глядел вслед удаляющейся машине, когда Хельга взяла меня за руку.

— Мы поедем к тебе или ко мне? — спросила она, заглядывая мне в глаза. Наши взгляды встретились, и я увидел, что ей тоже не по себе. Я вновь — обругал себя за легкомыслие. Взял и сразу трех близких людей поставил в неловкое положение.

— Куда хочешь, — ответил я, сжимая руку Хельги. Я был благодарен ей за то, что она не устроила мне надменную сцену и скандал, сопровождаемый криками и стенаниями типа: «Ты знал, что мы с ней встретимся… Ты специально это подстроил, чтобы помучить меня…»

Но Хельга была человеком другого типа, все это было ей не свойственно. Есть моменты, когда отчетливо понимаешь преимущества европейских женщин перед русскими и азиатскими… Европейская женщина не станет устраивать плаксивую базарную сцену, даже если внутри у нее все переворачивается от обиды.

Мы поехали ко мне, тем более что мама все еще была на даче. Кстати, надо бы познакомить Хельгу с мамой, подумал я. Все-таки у нас уже достаточно серьезные отношения, и пора уже это сделать.

Тем самым я как бы дал понять себе самому, что мои отношения с Хельгой важны и дороги для меня. Да и то, как она держалась этим вечером… Как сдержанно и благородно она вела себя с Юлей и Людмилой. Чего стоило одно ее предложение проводить их…

Едва мы вошли, как Хельга бросилась готовить кофе. Она быстро сварила его, найдя все самостоятельно на кухне, и принесла в комнату. Там она поставила поднос на низкий столик у кресла, на котором я сидел, а сама опустилась на ковер у моих ног.

Она подобрала свое длинное платье, и я увидел, как красивы ее согнутые колени в чулках светло-телесного цвета…

Хельга налила кофе и подала мне чашку. Потом она положила голову ко мне на колени и потерлась щекой о ткань моих брюк, совсем как кошечка. Потом она посмотрела на меня грустно и чуть виновато и сказала:

— Наверное, я не права, и ты сейчас рассердишься, милый… — Голос ее звучал робко и неуверенно. Странно было слышать такие интонации от такой уверенной в себе блестящей женщины. — Но я все же должна спросить у тебя, — продолжала Хельга, — и ты поймешь меня… Эта девушка, которую мы встретили, — она была твоя возлюбленная?

Я понял Хельгу. Женщина всегда остается женщиной. Она может вести себя как угодно, но пересилить некоторые свойства женской природы не может. Конечно, она должна была узнать у меня про Юлю.

Врать я никогда не любил. Тем более не считал нужным делать это сейчас. Зачем? В конце концов, сейчас я был с Хельгой, а Юля осталась в прошлом. Больше она уже не была моей возлюбленной.

— Так вы были близки? — спросила опять Хельга. — Расскажи мне, не бойся, я пойму тебя. Не думала же я, что ты был один все эти годы.

— Была, — ответил я спокойно. — Юля была моей невестой, а не только возлюбленной.

— Она ведь слепая, — сказала осторожно Хельга и замолчала.

— Не всегда же она была слепая, — ответил я, и мне пришлось рассказать о том, что случилось с Юлей. Я ничего не стал рассказывать о том, что сначала был близок с Людмилой. Мне показалось, что это было бы слишком, да и обстоятельства не вынуждали меня быть столь подробным и откровенным. Но про несчастье с Юлей я рассказал.

Хельга слушала меня, положив мне голову на колени и глядя на меня строго, серьезно, не мигая. Она была потрясена чудовищностью того, что я рассказал.

— Даже не верится, — наконец произнесла она, встряхнув волосами, когда я закончил. — Никогда бы не подумала, что такое зверство возможно. Именно этим и вызвано твое появление в нашей больнице?

— Конечно, — ответил я. — У нас есть все основания предполагать, что все это творится в морге больницы. Это весьма подходящее место.

— Но почему именно в нашем морге? — удивилась Хельга. — В городе столько больниц и еще больше моргов. Отчего же именно у нас?

Я не стал рассказывать Хельге о Скелете и о том, каким образом он вышел на эту больницу. Просто ответил, что нанятый мною детектив заинтересовался их больницей.

— Вот почему ты так хотел познакомиться с Аркадием Моисеевичем, — облегченно вздохнула Хельга. — А я-то понять не могла, отчего у тебя такое тяготение к моргу и работе в нем… Так неужели ты думаешь, что Аркадий Моисеевич как-то причастен к этому жуткому варварству? Он вообще-то не похож на злодея.

— Никто не похож на злодеев, — ответил я. — Тем не менее преступления совершаются, и результат ты сегодня видела на Юле. Наверняка это сделали люди, которые внешне не напоминают бандитов… Так что причем тут внешность?

— Ты прав, — вздохнула Хельга. — Какой все-таки ужас ты мне рассказал. Просто мурашки по коже идут. Я все не могу успокоиться от твоего рассказа.

Я и в самом деле видел, что Хельга потрясена моей историей. Она была напряжена, и лицо ее утратило безмятежное выражение. Глаза теперь горели, а губы кривились в мрачной улыбке.

— И ведь носит же земля таких негодяев, — сказала она, уставясь в одну точку.

— Самое ужасное во всем этом — то, что скорее всего делают все это врачи, — произнес я. — У меня не укладывается в голове именно это.

— И ты хочешь проникнуть в наш морг, чтобы выяснить все про Аркадия Моисеевича? — спросила Хельга. Она помолчала. — Это очень умно с твоей стороны. Конечно, раз уж есть такое подозрение на него, то следует все выяснить. Он ведь и в самом деле очень неприятный тип. Замкнутый, никогда не улыбается, ни с кем не разговаривает.

Хельга закурила сигарету, руки у нее подрагивали. Она была, видимо, возмущена мыслями о том, что среди нас ходят вот такие люди…

— Знаешь, — сказала она после некоторого раздумья. — Ты мне все сейчас рассказал, я подумала и посмотрела на все иными глазами… В принципе, если задуматься, то Аркадий Моисеевич вполне может иметь какое-то отношение к этому ужасу. Он ведь и на самом деле очень тяжелый человек. Такой может заниматься тем, о чем ты мне рассказал.

Она нервно курила, стряхивая пепел мимо пепельницы.

— Может быть, мне и удастся тебе помочь, — сказала она. — Ведь когда ты говорил мне, что хочешь работать непременно в морге, я думала, что у тебя просто дурацкая фантазия… Кстати, а почему вы не обратились в милицию? Они ведь должны вести следствие.

— Естественно, мы обратились, — сказал я. — Как только это случилось с Юлей, милиция появилась, и теперь они ведут следствие.

— Но ты ведь не рассказал милиции о ваших подозрениях насчет нашей больницы, — уточнила Хельга.

— Нет, мы ничего никому не рассказали, — ответил я. — У нас есть свои планы разобраться с этими нелюдями. Зачем же отдавать их милиции? Мой частный детектив считает, что мы и сами сможем снять с них шкуру… Незачем впутывать милицию в это дело.

— Ну и правильно, — сказала после некоторого раздумья Хельга. — Если подключить милицию и позволить им самим арестовать негодяев, то это будет чисто моральное удовлетворение. Ну, расстреляют их, и все. А тут, если вы сами поймаете, то сможете наказать их действительно так, как они этого заслуживают.

— Как? — не понял я. Мне и вправду казалось непонятным, что еще можно сделать с мерзавцами. Не относиться же всерьез к словам Геннадия о снятии с них скальпов и выколупывании глаз…

Но Хельга, похоже, была того же мнения, что и Гена.

— Шкуру спустить, — жестко сказала она. — Просто убить этих негодяев мало… Надо что-то пострашнее придумать. За то, что они делают с людьми, просто умереть им будет недостаточно. Пусть помучаются.

Хельга встала с ковра и потушила сигарету.

— Знаешь, милый, — сказала она, — кажется, я что-то сделала напрасно… То ли зря поехала к тебе сегодня, то ли зря попросила тебя рассказать мне эту чудовищную историю.

— Что ты имеешь в виду? — не понял я.

— Я имею в виду, что теперь я должна ехать домой, — ответила Хельга, качая головой. — Что-то я не расположена к любви сегодня ночью. Была расположена, но теперь, после того, как ты рассказал мне об этих ужасах, я просто не могу заставить себя радоваться жизни. Прости меня.

Я понимал ее. После того, как это произошло с Юлей, я тоже долго не мог прийти в себя, а Хельга ведь к тому же была еще и женщиной.

— Мне трудно пережить то, что я услышала, — продолжила она подавленно. — Конечно, когда ты уже взрослый человек, то достаточно гадостей знаешь о роде людском и понимаешь, что есть люди, которые на все способны… Но то, что ты мне рассказал… Это так потрясает, что я, право, теперь даже не знаю, когда смогу прийти в себя.

Я не стал удерживать Хельгу, я прекрасно понимал ее. Она подошла к дверям, и я помог ей надеть плащ.

Мы спустились вниз, и я остановил проезжавшую машину.

— Не провожай меня, — сказала Хельга, прощаясь. — Я отлично доеду сама. Мне вообще теперь хотелось бы побыть одной. Есть такие вещи, которые человек должен пережить в одиночестве.

Она села в машину и уже через окно сказала мне:

— Спасибо за концерт, кстати. Музыка была великолепная.

Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, я думал о Хельге. Несчастная женщина. Я пригласил ее на концерт, думая сделать приятное, а на самом деле подверг ее такому испытанию. Сначала познакомил со своей бывшей невестой, да еще слепой. Сколько она передумала и прочувствовала, прежде чем решилась спросить меня о Юле! Но каково самообладание! Я восхищался Хельгой, ее огромным мужеством и тем, как она сама предложила мне проводить Юлю с Людмилой… Настоящая белая женщина.

А потом я еще и рассказал ей всю историю, то есть как бы переложил со своих плеч груз невыносимого знания…

Ведь когда факты таковы, когда все так страшно, то даже знать об этом, о том, что рядом творится такое — и то тяжелое испытание.

А я еще и не пощадил Хельгу — прямо так брякнул ей о том, что скорее всего эти ужасные монстры работают в той же больнице, что и она. Мне следовало бы быть более сдержанным и не говорить ей хотя бы этого. Довольно уж с Хельги испытаний.

Я казнил себя за эгоизм, за то, что не пожалел нервную систему Хельги, заставил ее как бы принять и разделить со мной груз невыносимых факторов.

— Может быть, я смогу помочь тебе, — сказала она напоследок. Что ж, может быть, теперь она поняла по-настоящему, как тяжело мне. Хотя чем она может мне помочь?

Оказалось, что Хельга говорила не зря. Она и в самом деле приняла близко к сердцу наше дело.

Она позвонила мне прямо с утра, когда я еще только встал и брился перед большим зеркалом. Оно висит у меня в ванной, и в последние несколько лет стало моим главным врагом. Как говорится, враг номер один. К зеркалу в ванной я боюсь подходить.

Есть разные зеркала — одно есть у меня в кабинете, одно — в прихожей. Есть еще зеркала в разных вестибюлях и прочих общественных местах. Их я боюсь не очень. Дело в том, что в кабинете я работаю, в прихожей смотрюсь в зеркало, когда выхожу на улицу. Об общественных местах и говорить нечего — там я всегда более или менее при параде.

А вот зеркало в ванной по утрам — это вечно неподкупное и объективное. Именно оно меня и пугает. Потому что к нему я подхожу по утрам, когда еще не успел привести себя в порядок. Когда я не успел причесаться, не разгладил складки на лице, когда еще не побрит.

Это зеркало в ванной говорит мне правду обо мне. Оно говорит о том, что мне тридцать пять лет и что, несмотря ни на какие разговоры о молодости, тридцать пять — это не двадцать. И даже не двадцать пять…

Потом, когда я сделаю все, что можно, со своей внешностью — причешусь, побреюсь, натрусь туалетной водой, оденусь в свежую сорочку с галстуком — потом уже все будет нормально и вновь можно принимать себя за мальчика. Можно смотреться в разные зеркала без внутреннего содрогания.

А вот в ванной — я стою перед зеркалом и вижу, что мне тридцать пять. Это и состояние кожи, и мешки под глазами, и желтизна белков. Да мало ли что еще… Днем все это незаметно, а утром вылезает со всей очевидной беспощадностью.

Вот тебе и «мальчик резвый, кудрявый, влюбленный»… Совсем другой коленкор. Поэтому, когда я бреюсь по утрам, у меня почти всегда дурное настроение — противно же смотреть на себя в таком виде.

Хельга позвонила именно в такую минуту.

— Ты откуда? — спросил я ее сразу же. Ведь мы расстались всего несколько часов назад.

Хельга рассмеялась:

— Откуда же я могу звонить в одиннадцать часов утра? Из больницы, конечно. Это ты можешь позволить себе спать до полудня.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я ее, помня о том, в каком тяжелом моральном состоянии я проводил ее сегодня ночью.

— Отлично, — ответила Хельга. — Хотя, когда вспоминаю о том, что ты мне рассказал… Бр-р-р… Мороз по коже. Но мне становится легче, когда я начинаю работать. А для тебя у меня к тому же есть хорошая новость. Можно сказать, сюрприз.

Хельга многозначительно замолчала, и я услышал, как раздается потрескивание на линии. Она ждала, что я сам догадаюсь, что за подарок она мне приготовила. Однако, я не мог ума приложить, что же это такое. Ведь мы расстались совсем недавно.

— Я договорилась с этим человеком, — понижая голос, сказала Хельга. — Он согласился с тобою встретиться.

— С Аркадием Моисеевичем? — догадался я. — Как тебе удалось?

— Очень просто, — хихикнула Хельга. — Немного женского очарования, немного лести, и он согласился поговорить с тобой. Я сказала ему, что ты — мой друг и что тебе очень нужна работа. Словом, все то, что ты «вкручивал» мне прежде о том, что тебе очень хочется резать трупы…

— И что же он? — не утерпел я. На самом деле я страшно обрадовался. Я уже потерял надежду на то, что мне удастся «внедриться» в этот морг или хотя бы познакомиться с заведующим. Ну и молодец же Хельга!

— Он согласился с тобой поговорить, — сказала она напоследок. — Приходи сегодня ко мне в девять часов и мы вместе поедем.

— Как в девять? — не понял я. — В девять вечера, что ли?

— Ну да, — подтвердила Хельга. — Он сказал, что днем он будет очень занят и это неподходящее время для разговоров, а в девять вечера он будет готов долго говорить с тобой. Так что давай, приезжай.

У меня даже не нашлось слов, чтобы выразить Хельге полностью мою признательность. С каждым днем я все больше убеждался в том, что приобрел в ее лице настоящего друга, а не просто возлюбленную. Она так близко приняла к сердцу наше расследование.

Положим, расследование было таково, что редко кого могло бы оставить равнодушным. Уж слишком велико злодейство. Однако, Хельга ведь немедленно приняла меры для того, чтобы помочь.

— Могу себе представить, как тебе было не по себе, когда ты договаривалась с Аркадием, — сказал я. Конечно, ведь бедной Хельге пришлось улыбаться и разговаривать с человеком, про которого были все основания предполагать, что он настоящий монстр. Не всякому мужчине такое лицемерие под силу, а слабой женщине, да еще находящейся под впечатлением вчерашнего моего рассказа…

— Ничего, я должна была это сделать для тебя, — сказала в ответ Хельга кратко. А через секунду, чуть подумав, добавила: — И для той девушки — тоже… Я теперь все время вспоминаю, после того, как узнала ее историю.

Мы договорились, что я приеду на машине за Хельгой ровно в девять и мы отправимся в больницу. Я положил трубку и подумал: «Судьба явно благоприятствует всем нам. Сначала мне удачно попался Скелет, оказавшийся весьма дельным человеком. А теперь вот помощь вообще пришла с неожиданной стороны — от Хельги. Скорее всего, благодаря ей мы теперь совсем близко подойдем к этой устрашающей компании».

Ну что же, я постараюсь сыграть свою роль как можно лучше. Буду с жаром говорить о проснувшемся у меня безумном интересе к патологоанатомии, к работе в морге. Буду клясться, что освою новую работу… Расскажу жалостливую историю о том, как прогорел на почве частной медицинской практики. Пусть я буду жалкий неудачник, не вписавшийся в рыночные отношения…

Все любят неудачников. Все готовы помочь этим жалким людишкам. Я оденусь попроще, победнее, стоптанные старые штиблеты, советская рубашечка с короткими рукавами. Убогий интеллигент, которого не стоит никому бояться.

Может быть, Аркадий даже примет меня на работу после этого. Только не следует бриться. Особенно сильно щетиной я к вечеру не зарасту, но зато приобрету специфически ущербный вид. Вот и будет прекрасная искомая картина. Хельга приведет своего знакомого, ищущего работу, находящегося на грани нищеты. Бедный парень попытался зажить по-человечески, прогорел, а теперь вот стоит, переминается с ноги на ногу в своих старых штиблетах и униженно просит дать ему местечко.

Может быть, Аркадий не испугается такого несчастного типа, которым я перед ним предстану. И возьмет меня в морг. Ну, а после этого накрыть всю их поганую компанию уже не составит особенного труда.

Право слово, как благодарить Хельгу за ее помощь! Значит, в этот вечер у меня опять срывается прием больных. Этак я скоро всю клиентуру растеряю. Но сделать тут ничего нельзя. Если уж ввязался в расследование, нужно довести его до конца. Только бы помочь Юле. Если все получится так, как посоветовал сделать Скелет, то мы еще отнимем у бандитов столько денег, что хватит на новые глаза для Юли…

Новый телефонный звонок прервал мои прямые, слегка возбужденные мысли. Может быть, это Скелет? Если он, то у меня есть, что ему сообщить. И мне удалось добиться какого-то результата.

Но это был не Скелет, а Юля. Я сразу узнал ее голос, как только она произнесла мое имя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я ее сразу, памятуя о том, в каком состоянии я оставил ее накануне.

— Слушай меня, — слабым и каким-то очень сосредоточенным голосом вдруг сказала Юля. — Я чувствую себя… Неважно, как… Но я хочу сказать тебе, что ты в большой опасности. Я это знаю совершенно точно.

— Откуда ты знаешь? — удивился я, хотя тут же вспомнил об удивительных способностях Юли в последнее время.

— Я знаю точно, — быстро прошептала она. — И это очень страшная опасность. Она почти неминуемая.

У меня от ее голоса и слов мурашки пробежали по телу.

— Откуда ты это знаешь? — опять спросил я и сам почувствовал, как мой голос задрожал, настолько убежденно она говорила.

— Я знаю, — просто ответила она. — Если хочешь знать поточнее, то ты почти мертв уже… Ты один у себя дома сейчас?

— Да, — сказал я.

— Если бы у тебя кто-то был сейчас, можно было бы сказать, что он стоит у тебя за спиной с ножом, — медленно произнесла Юля. — До такой степени близкая и неминуемая опасность тебя поджидает. Не выходи никуда из дома. И не открывай никому дверь… Ты слышишь меня, Феликс?

Подавленный, я молчал. Тогда трубку взяла на том конце Людмила. Голос ее был все еще неприязненный, она давал мне понять, что в другом случае больше никогда не стала бы со мной разговаривать.

— Знаешь что, — сказала она без всякого предисловия. — Мы с мужем в последнее время убедились, что если Юля что-то такое говорит, то следует к этому прислушиваться… Так что, хотя мне и наплевать на тебя, но все же послушайся Юлиного совета.

В трубке раздались короткие гудки — видимо, Людмила прервала наш разговор. Да, собственно, что еще можно и нужно было добавлять к сказанному? Интересно, что все это должно означать?

Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны у меня не было оснований не доверять парапсихическим способностям Юли. Она уже доказала всем нам, что на самом деле обладает теперь ими.

С другой стороны — что это была за опасность? Я сидел дома один. Выходить на улицу не собирался. Да и вообще — кому я могу быть нужен? Только если случайному хулигану или грабителю?

От кого может исходить смертельная опасность? Я же не бизнесмен, не журналист, не президент банка…

Я встал и на всякий случай прошел к входной двери. Взглянул в глазок на лестничную площадку — не притаились ли там убийцы. Нет, никого, пустая площадка. Может быть, рухнет потолок? Но это вряд ли, дом после капремонта…

А вечером я должен идти к Аркадию Моисеевичу. Наверное, это как-то связано с ним. Конечно, он не может знать, кто я такой, и поэтому вряд ли станет меня убивать, да еще в присутствии Хельги. Тогда уж ему нужно убить нас с ней обоих. Но… Ему незачем это делать.

С одной стороны — незачем. Но с другой… Все-таки он убийца и подонок. Мало ли что ему взбредет в голову. А если не ему, так его дружкам… Откуда я знаю, кто там будет? Так или иначе, а вечером мне предстоит идти в логово страшных преступников. Наверное, именно поэтому у Юли и появилось ужасное предчувствие, и она решила меня предупредить.

Ну что же, тогда все раскладывается по местам. Юля почувствовала, что вечером меня ждет встреча с кровавым убийцей, и заволновалась. Все нормально.

Я успокаивал себя все утро, пока пил кофе и завтракал. Но что-то тяжелое, тревожное лежало у меня на сердце. Я понимал, что у Юли это просто ложная тревога. Она же не знала, что я встречаюсь с этим убийцей по другому поводу, что он не будет знать, кто я такой.

А если не будет знать, то мне ничто не угрожает. Просто перед Аркадием будет стоять жалкий дурак, которого, может быть, можно даже использовать в своих интересах.

В середине дня, однако, я решил подстраховаться. Тем более, что Юля позвонила еще раз. Она все по-прежнему говорила что-то о смертельной опасности, и голос у нее был очень взволнованный.

— Ты никуда не собираешься выходить? — все время настойчиво спрашивала она меня. На всякий случай я заверил ее, что сижу дома и никуда не выйду до следующего дня. Нельзя же было ее волновать.

— Может быть, тебе следует приехать к нам, — вдруг сказала Юля. — Тем более, что у меня есть еще кое-что, о чем я хотела бы тебе рассказать.

— Ну так расскажи, — сказал я, но Юля не согласилась.

— Нет, — произнесла она потеряно. — Это нельзя говорить по телефону. Только лично, так, чтобы твоя рука была в моей. Иначе ничего не получится, ты не поймешь и не поверишь мне.

— Завтра я приеду, — пообещал я, на что Юля горестно хмыкнула. Она как бы хотела сказать, что завтра может и не наступить…

Тогда я позвонил Скелету. Теперь я уже точно знал его распорядок суток. Ночью он следил за моргом, а днем отсыпался у себя дома. Для меня это было весьма удобно.

Я рассказал Скелету о том, что вечером пойду знакомиться с Аркадием Моисеевичем. Пришлось рассказать и о Хельге, что это она взялась помогать нам.

— Вы ей рассказали обо всем? — поинтересовался Скелет как бы между прочим.

— Ну да, — подтвердил я. — Иначе она бы и не взялась помогать. Никто кроме нее не смог бы сделать этого. Я имею в виду рекомендацию для Аркадия.

— Это точно, — вяло отреагировал Скелет.

— Так вы будете в морге где-то в половине десятого вечера?

— Да, — ответил я, и он вздохнул:

— Я обычно заступаю в десять. Но на этот раз приеду пораньше, подстрахую вас.

— Вы тоже опасаетесь чего-то?

— Я опасаюсь всего, что связано с этой компанией, — ответил Скелет спокойно. — Они уже имели возможность доказать свои способности. Так что не следует недооценивать их. Кстати, почему вы сказали «тоже»? Кто-то еще опасается, кроме меня?

Не рассказывать же ему было о Юле и ее пророчествах. Частные детективы не понимают таких материй…

— У вас есть оружие? — вдруг спросил Скелет.

— Нет, — ответил я. — А что, вы считаете, что мне следует вооружиться?

— Нет, как раз наоборот, — ответил он. — Если бы у вас было оружие, я посоветовал бы вам не брать его ни в коем случае.

Мы попрощались, и в самом конце Скелет вдруг поинтересовался фамилией Хельги.

Он уточнил ее у меня по буквам и лишь после этого успокоился.

— Зачем вам ее фамилия? — спросил я. — Это совершенно излишне. Я ее отлично знаю, мы учились на одном курсе в институте…

— На всякий случай, — ответил Скелет равнодушно. — Просто принцип работы такой — когда в деле появляется какой-то еще человек, которого раньше не было, и начинает влиять на события, я должен про него знать хотя бы элементарные вещи.

Скелет повесил трубку, еще раз заверив меня, что приедет пораньше и подстрахует меня на всякий случай, а я вновь остался один. До вечера я коротал время, обзванивая своих постоянных пациентов и извиняясь перед ними за то, что и сегодня не смогу их принять. Некоторые извинения принимали, а по голосам других я слышал, что они раздражены и скоро начнут искать другого врача, если с моей стороны будут продолжаться подобные вещи.

Что ж, они правы. Доктор — это ведь что-то вроде высокооплачиваемой прислуги. Он должен быть всегда на месте и всегда готов к услугам. Так что моя необязательность сильно претила им.

Никогда я себе не позволял подобного — всегда был пунктуален. Это только теперь случилось такое в связи с тем, что я активно увлекся розыскной деятельностью. Но у меня не было другого выхода — я обязательно должен был закончить поиски и помочь Юле, хотя бы отомстить за нее. Это был как бы мой долг перед ней. Только поймав бандитов и отомстив им, я смогу чувствовать себя более или менее спокойно и не ощущать своей вины перед Юлей…

Конечно, идеальным вариантом было бы «вытрясти» из них еще и деньги — огромную, дикую сумму. И на, эти деньги восстановить глаза Юле. Это было бы самым лучшим, почти недостижимым результатом. Во-первых, из-за того, что сумма уж очень огромна, а во-вторых…

Во-вторых, мне в голову уже закрадывались противные мысли… Если мы поймаем бандитов и они даже дадут нам денег на операцию для Юли, она прозреет, то… То с кем же я тогда останусь? С прозревшей Юлей? И значит, брошу Хельгу?

Ведь Юля, так сказать, «отпустила» меня и разрешила больше не считаться ее женихом, пока она слепа. А когда она вновь прозреет, вряд ли она захочет отказываться от любви…

И тогда я разобью сердце Хельги… Которая так помогает мне в этом деле. Всегда так бывает. Человек совершает добрые благородные поступки и потом сам же за них расплачивается.

А впрочем, обо всем этом было рано еще думать. Бандиты нам не попались, а мне всего лишь предстояла встреча с Аркадием Моисеевичем. Нужно было ломать комедию и проситься к нему на работу. А когда еще мы кого-то поймаем…

Чем больше время приближалось к девяти часам, тем нервознее я становился. Мне позвонили несколько приятелей, однако я даже не смог с ними нормально поговорить. Мысли все время крутились вокруг того, что мне предстояло вечером.

«Сегодня я увижу того монстра, который совершает все эти ужасные злодеяния, — думал я с внутренним трепетом. — Я увижу того, кто сделал все это с Юлей, кто делает такие вещи с живыми людьми…»

Я вспомнил эти строки Заболоцкого, потому что они вдруг показались мне наиболее подходящими для этих монстров и их организатора. Для человека, который живет среди людей, ходит среди людей и сам старательно притворяется человеком. А сам вырывает из теплых, еще живых тел человеческие органы и оставляет людей умирать после этого…

Разве это человек? Разве он может называться представителем человеческого рода вообще? А он ведь еще носит белый халат и притворяется врачом… Пусть патологоанатомом, какая разница.

И сегодня вечером я увижу его. Я загляну ему в глаза и увижу его лицо. Какое оно?

И смогу ли я хорошо сыграть? Смогу ли остаться спокойным? Смогу ли сделать вид, что ничего не знаю об этом чудовище?

А может быть, мне придется пожимать ему руку? О, ужас! Я не смогу этого перенести. Пожать руку и дружелюбно улыбаться этому извергу…

Но это надо непременно сделать ради Юли. И ради других жертв тоже. Как в свое время писали коммунисты — «Ради жизни на Земле»… К тому же, все это будет совсем недолго, и в присутствии Хельги. Она же будет рядом, и это должно придать мне сил, чтобы я выдержал весь этот спектакль.

Но нервозность моя возрастала. Я сидел у себя в кресле и почувствовал, что больше не могу оставаться без движения. Меня могла разорвать какая-то внутренняя сила. Тогда я встал и вышел из дома.

Да-да, я помнил, что обещал Юле не выходить из дома. Но в ту минуту я подумал о том, что все равно к девяти часам мне нужно ехать к Хельге, а какая разница — семь или девять часов вечера сейчас?

Чему быть, того не миновать. Нельзя же оставаться сидеть дома и не двигаться с места только потому, что у Юли появились дурные предчувствия. А мне, для того, чтобы обрести душевное спокойствие и равновесие, обязательно требовалось какое-то движение.

Я вышел из дома, сел в машину и поехал по улицам. На часах было семь ровно. Мне предстояло два часа ездить и гулять где-то.

Может быть, подсознательно, памятуя о предупреждении Юли, я старался избегать оживленных магистралей, где могли быть аварии. Я ездил по тихим улицам, колесил по питерским окраинам. Иногда я останавливался где-нибудь у тротуара и курил. В конце концов, по мере того, как я размышлял обо всем, мои страхи сконцентрировались вокруг двух вещей. Мне было страшно войти в этот морг, где происходят такие страшные вещи, и мне было страшно увидеть Аркадия Моисеевича…

Вот на этих двух узлах я и сконцентрировался. Мне нужно было подавить свой панический ужас перед местом преступления и перед человеком-преступником.

«Это будет совсем недолго, — говорил я себе. — Может быть, этот негодяй даже возьмет меня на работу. И тогда мне хватит нескольких дней для того, чтобы разобраться, что к чему, и вывести их всех на чистую воду».

Конечно, я ведь точно знал, что буду искать и как себя вести. Скелет будет следить за моргом снаружи, а я — изнутри. Тогда уж преступникам от нас точно не уйти.

Когда стрелка часов приблизилась к девяти, я подъехал к дому Хельги. Она уже ждала меня, стоя в парадной.

— Ты вовремя, — сказала она и улыбнулась.

— У меня было две причины, чтобы не опаздывать, — сказал я в ответ.

— Какие же?

— Первая — меня ждала красивая женщина… А вторая — мне очень хочется поскорее найти преступников.

— Ты взволнован, но продолжаешь делать комплименты, — улыбнулась опять Хельга. — Честно говоря, — продолжила она, садясь в машину, — я и сама очень волнуюсь… Как пройдет ваша встреча? Все-таки, он опасный человек.

— Но ты ведь рекомендовала ему меня, — возразил я. — Всегда хорошо приходить не с улицы, а по рекомендации.

— Конечно, — согласилась Хельга, закуривая сигарету. — И все равно я очень волнуюсь. Мне в первый раз в жизни пришлось столкнуться с такой опасностью.

Она прикурила, и я заметил, как подрагивают ее длинные пальцы со свеженаложенным красным лаком.

Хельга всегда красиво одевалась и следила за собой. Ни разу мне не довелось видеть облупившийся на ее ногтях лак, никогда она не позволяла себе появиться ненакрашенной. Даже по ночам в постели она не смывала с себя грим.

Однажды я спросил ее, почему она так делает.

«Я всегда смываю, когда сплю одна, — ответила Хельга. — Но теперь ведь ты со мной… Вдруг ты проснешься ночью и захочешь меня… Я должна быть всегда в форме перед тобой. Или утром… Нехорошо, когда мужчина видит свою подругу неприбранной, несоблазнительной…»

Я замечал даже, что у нее всегда аккуратно подкрашены ногти на ногах, хотя Хельга носила закрытые туфли. Вот что значит европейская привычка!

— Ты думаешь, он возьмет меня на работу? — спросил я.

— Не знаю, — пожала Хельга плечами. — Во всяком случае, привезти тебя к нему — это был мой долг. Твоя история так потрясла меня, что я просто не могла оставаться равнодушной. Кстати, ты мог бы и раньше мне обо всем рассказать, — добавила она.

Я промолчал, потому что мне нечего было ответить. Откуда я мог знать, что Хельга окажется таким хорошим товарищем и так близко к сердцу воспримет мое расследование?

Мы подъехали к больничной ограде и вышли из машины. Смеркалось. Вокруг не было ни души. Только вдалеке, возле спрятанного за кустами приемного покоя стояли две санитарные машины и ходили несколько человек.

— Вот морг, — кивнула Хельга в сторону строения возле самого входа на территорию больницы. — Нам туда, — добавила она и быстро пошла вперед. Здание было не освещено и выглядело безлюдным.

— Там даже свет не горит, — заметил я. — Может быть, там никого нет?

— Просто свет горит с другой стороны, — ответила Хельга. — С улицы ничего не видно, окна операционной выходят на другую сторону. Нас ждут там.

Я огляделся в последний раз, перед тем, как приблизиться к моргу. Интересно, где же прячется Скелет? Я точно знал, что у него где-то тут невдалеке есть наблюдательный пункт, но не смог определить, где. Может быть, мне было бы легче, если бы я увидел его.

Хотя, с другой стороны, было ясно, что Скелет хорошо и надежно спрятался. Невооруженным глазом его не увидеть.

Я шагнул следом за Хельгой, и она одним рывком открыла железную дверь морга. Дверь была пригнана плотно, и со стороны казалось, что она вообще заперта. Мы оказались в узком коридоре, слабо освещенном одной-единственной лампочкой. Стены были обшарпанные, и кругом стоял специфический запах морга, который я уже успел позабыть с тех пор, как последний раз бывал в таком месте — запах формалина и разлагающейся человеческой плоти. Эти два запаха боролись друг с другом, и непонятно было, какой из них преобладает.

— Ну и запах, — выдавил я из себя.

— Ты же хочешь тут работать, — тут же ответила Хельга, и я уловил вдруг издевательские нотки в ее голосе. — У тебя вообще нездоровый интерес к моргу, — сказала она еще довольно громко.

Я испугался, что нас услышит Аркадий Моисеевич, но тут вдруг сообразил, что Хельга говорит намеренно громко, специально, чтобы ее голос из коридора был услышан. В конце коридора была открытая дверь, из нее шел яркий свет, который не был виден с улицы.

— Нам туда? — спросил я машинально, и Хельга, подталкивая меня рукой, сказала:

— Туда. Нас уже ждут.

Ощущение страха внутри меня все нарастало. Издевательские нотки в Хельгином голосе резанули меня и заставили вздрогнуть от неожиданности. Столько злобного торжества вдруг прорезалось в нем, столько издевки… Я не ожидал этого и сразу же сжался от дурного предчувствия. Я вдруг почувствовал то, что ощущают люди, страдающие клаустрофобией — боязнь замкнутого пространства.

Я физически ощутил, как закрылась за мной железная дверь, как впереди меня слепит яркий свет из операционной, где меня ждали…

Что все это значит? И этот странный голос Хельги, который так разительно изменился в тот момент, когда мы вошли в морг…

Первым моим поползновением было броситься вон, наружу, на воздух. Туда, где не было железной двери, узкого коридора и яркого света неизвестно откуда. Где Хельга была моей возлюбленной, и голос ее был ласковым и дружеским.

Но бежать? Как? Куда? А если я ошибаюсь, и просто у страха глаза велики? Если я испугался в решительный момент и сейчас позорно сбегу? Как это будет глупо. Я никогда себе этого не прощу.

Но все же… Бежать? А если уже поздно? Коридор узкий, и я прошел по нему уже большую часть расстояния до открытой в операционную двери…

Я машинально, как автомат, сделал еще несколько шагов вперед. Наверное, так идут люди, приговоренные к казни на эшафот. Ноги несут тебя сами, вне зависимости от тебя самого.

Хельга остановилась, пропуская меня вперед, и я услышал ее голос за моей спиной:

— Вот и конец. Сыщик нашел то, что искал.

Поговорив с доктором Феликсом, Скелет задумался. С одной стороны это было здорово — то, что рассказал доктор. Если ему действительно удастся устроиться на работу в этот самый морг, то можно будет считать, что дело в шляпе. Тогда уже преступникам точно не уйти.

Может быть, Феликсу даже удастся втереться к ним в доверие, и тогда они сами раскроются перед ним. Тогда их можно будет просто брать голыми руками. Бывает же везение на свете.

Но с другой стороны, Скелет очень не любил привходящих обстоятельств. Он не доверял людям со стороны и не верил в бескорыстную помощь.

Феликс сказал, что завел себе возлюбленную в этой больнице. Хорошо, это может быть. Потом он все рассказал этой своей возлюбленной врачихе. Зачем? Дурак, конечно… Но что же теперь поделаешь…

А врачиха решила ему помочь. Это очень мило, но у нее как-то уж слишком быстро это получилось. Если она так хорошо знакома с Аркадием Моисеевичем и для нее ничего не стоит обращаться к старику с такими просьбами, то отчего она не сделала этого раньше?

Да и вообще, Скелет уже успел познакомиться с Аркадием Моисеевичем и знал, какой у того скверный, несговорчивый характер. Так он прямо взял и согласился встречаться с каким-то протеже.

Хотя всякое бывает в жизни. Может быть и такое. Может быть…

Скелета смущал еще один факт. Встреча Аркадия Моисеевича с Феликсом была назначена на половину десятого вечера. Но за столько дней и ночей, что Скелет провел тут, следя за моргом, он уже точно знал, что старик-патологоанатом аккуратно уходит с работы не позже семи часов. И никогда не приходит по вечерам.

Распорядок его дня был Скелету хорошо известен. Около одиннадцати старикан являлся потрошить трупы, а вечером шел пить свой коньяк с шампанским, чтобы потом гулять с псом.

С чего бы это он вдруг решил прийти в морг в половине десятого? Неужели для встречи с протеже этой Хельги? Принял бы его днем, какая разница?

Феликс не знал распорядка работы морга и поэтому ничего не заподозрил. Вечером так вечером. Но Скелета все это заставило задуматься.

Было четыре часа дня. Скелет взглянул на сделанную им только что во время разговора с Феликсом запись. Хельга Хявисте… Очень приятно.

Надо бы спросить у Феликса про эту женщину. Все люди, которые приобщаются к делу, должны учитываться. Кто они и что они — это закон оперативной работы. Идеально было бы почитать ее личное Дело. Что закончила, когда, какие были награды и взыскания… Выезжала ли за рубеж? Кто муж? Есть ли дети и какого возраста они?

Скелету было известно, что иногда такая вот безобидная и, казалось бы, не относящаяся к делу информация может очень пригодиться.

Позвонить опять Феликсу и спросить у него самого? Но он сам только что сказал, что она его возлюбленная и что они вместе учились в институте. Он, скорее всего, вообще плохо воспримет вопросы Скелета на эту тему. Да и будет, конечно, прав… Если уж он ей все рассказал вчера, то значит, он ей безоговорочно доверяет. Если Скелет начнет задавать наводящие вопросы, Феликс просто оскорбится и все равно ничего не скажет толкового.

Феликс для этого дела не годится. Что ж, подумал Скелет, остался старый проверенный способ. Если бы он все еще служил в милиции, было бы гораздо проще. Теперь придется как-то изворачиваться.

Очень не хотелось вставать и уходить из дома. По ночам Скелет уставал. Теперь он был вынужден не только следить за моргом и всеми перемещениями вокруг больницы, но и думать о собственной безопасности. После того, как его расшифровали и столь оригинальным способом дали понять это, он имел все основания бояться того, что его раскроют и здесь. Наверняка преступники теперь, идя на свое дело, тщательно высматривают его, Скелета, и его машину. Так что приходилось еще и поминутно озираться, следить за тем, чтобы не быть замеченным самому. Если уж они Клоуну голову отрезали, то и со Скелетом не постесняются поступить так же.

Так что по ночам Скелет страшно выматывался и день использовал для отдыха. Но откладывать это дело было нельзя.

Скелет заставил себя встать, надел костюм поприличнее, галстук, достал свое удостоверение частного детектива, сотрудника охранной фирмы, и поехал. Теперь он каждый раз тщательно проверял, не прилепили ли к его машине что-нибудь снизу. Есть такие замечательные штучки, что висят себе снизу и висят. А ты поедешь, да оно и рванет. И нет Скелета на белом свете…

Сейчас, когда его машина уже была засечена, это могло произойти совершенно спокойно. Так что Скелет применял все меры предосторожности.

Оружие он обязан был хранить в сейфе охранной фирмы. Он так и делал, но в последние дни забрал пистолет к себе домой. Иногда ему удавалось об этом договориться.

Теперь пистолет лежал в кобуре под мышкой и придавал больше уверенности в себе.

Скелет точно знал, что люди, на которых он сейчас охотился, не остановятся ни перед чем, и что «брать» их будет неимоверно трудно. Обычно, когда «берет» таких милиция, то специально вызывают натренированную «группу захвата», так называемых «волкодавов». Они вчетвером берут одного преступника. Двое спереди и сзади, и двое повисают на руках с обеих сторон…

Скелет не имел возможности повиснуть на руках у трех бандитов, так что не был уверен, что захват удастся ему совсем уж бескровно.

К слову сказать, Скелет был уверен, что сегодня ничего особенно серьезного не произойдет и ему не придется вступать в бой. Скорее всего все будет именно так, как сказал Феликс, а ему — его знакомая. То есть, это ложная тревога.

Просто Скелет хотел подстраховать не только Феликса, но и подстраховаться сам. Оружие не помешает. Ведь бандиты могут и сами перейти в наступление.

И все-таки Скелету очень хотелось сделать все грамотно и по правилам. Он решил попробовать навести хоть какие-то справки об этой Хельге Хявисте. Он не сомневался в том, что Феликс ее действительно хорошо знает, но ему хотелось на всякий случай узнать и самому.

Около пяти часов дня он подрулил к ставшей уже почти родной больнице. Схема была простая и отработанная, не раз испробованная в разных ситуациях.

Из машины вышел хорошо одетый молодой человек и направился деловой походкой в отдел кадров. Деловитости ему придавал еще и аккуратный «дипломат» из дорогой кожи, внутри которого что-то слегка тянуло, добавляя солидности владельцу.

Скелет заранее приготовился ко всему и теперь был во всеоружии. Он терпеливо дождался, когда заведующая отделом кадров освободиться, и зашел к ней в маленький кабинетик с окнами, задернутыми белыми занавесочками, сшитыми из больничных простыней.

К тетке он уже успел присмотреться, пока она бегала мимо него по коридорчику и что-то громко выясняла про приказ о летних выплатах персоналу. Пока она ругалась с бухгалтерией по телефону, Скелет видел ее через полуоткрытую дверь. Тетка была самая обыкновенная, лет сорока, с блеклыми кудельками на голове и бульдожьим выражением лица.

«Советская власть вырастила определенную породу кадровичек, — подумал Скелет. — Это совершенно особая порода, не похожая на всех остальных. Маленькие краснорожие сучки с визгливыми голосами… Обязательно толстый низко посаженный зад от долгого сидения на стуле, кривые ноги и подозрительный взгляд маленьких глупых глаз… Подозрительный — это обязательно. Ведь каждая такая шавка чувствует себя не меньше чем самим товарищем Андроповым собственной персоной при исполнении им своих поганых обязанностей…»

И еще выражение лица, покрытого обычно красными пятнами — одновременно наглое и искательное.

Искательное — перед начальством, а наглое — со всеми остальными. Как же иначе, ведь всегда говорилось, что «кадры — основа основ». А один спустившийся с гор паразит даже изрек, что «кадры решают все…» Как тут было шавкам не вознестись!

Самая лафа им была именно при Андропове. Вот тогда было раздолье — следить за тем, кто опоздал на минуту, кто раньше ушел на полминуты, не отлучился ли кто в туалет больше, чем на десять секунд.

И много работы было у шавок — стоять у проходной с секундомером, например.

Человек мог быть доктором наук и профессором, и заслуженным деятелем, но зависел в такие минуты от краснорожей шавочки с отвислым задом и десятью классами образования — в ее руках, вернее, в ее секундомере была его судьба. Опоздал на три минуты на работу… Что вы, да это же трагедия!

Теперь, конечно, не то, и все сучки-кадровички вместе со старыми, посиневшими от алкоголя партийцами очень жалеют об уходе старых времен. Как бы там ни было, а теперь если человек — хирург с мировым именем, то он — человек, а ты — вовсе не «основа основ» и не «решаешь все», а то, кто ты и есть на самом-то деле. То есть — дерьмо несчастное, сиди, пиши свои бумажки и не вякай…

Пока Скелет размышлял о превратностях судьбы этого сучьего племени, кадровичка закончила лаяться по телефону и с интересом поглядела на него через щель в двери.

— Заходите, что вам? — крикнула она.

— У меня разговор, — сказал Скелет, солидно усаживаясь перед столом и закидывая ногу на ногу.

Тетка с еще большим интересом посмотрела на него. Давно уже сюда не приходили хорошо одетые и уверенно себя чувствующие мужчины. Так, все больше старички дворниками наниматься, да одинокие матери с тремя детьми проситься лаборантами на неполный рабочий день…

— Какой разговор? — спросила тетка, еще ничего не понимая.

— Я — сотрудник сыскного агентства, — произнес Скелет замогильным голосом и сделал страшное лицо. Он знал, что баба немедленно попросит показать удостоверение, так что не стал этого дожидаться и сам положил его на стол.

— Вот как, — выдавила из себя кадровичка, прочитав то, что было там написано.

— Я хочу получить информацию от вас, — продолжал Скелет мрачно и добавил бессмысленную в данном случае фразу: — Вы очень поможете следствию.

Он знал, что на таких баб всякие бессмыслицы производят большое впечатление.

— А какую информацию? — задала осторожный вопрос тетка, у которой водка с портвейном и муж-забулдыга еще не отбили последние остатки здравого смысла.

— Простую, — отрезал Скелет. — Мне нужно личное дело одного вашего доктора.

— Это запрещено, — вякнула тетка и сделала официальное выражение морды. — Нужно разрешение главного врача.

— Да мне только взглянуть, — промолвил Скелет и добавил доверительно. — Дело срочное, некогда с главврачом разговаривать. Серьезное дело, я вам говорю.

— А какого доктора-то? — спросила кадровичка, в которой любопытство взяло верх над официальностью. На самом деле она с юности своей знала, что долг каждого советского человека — помогать «органам». А за время работы весьма привыкла к мысли, что главным ее начальником является вовсе не главврач-интеллигент, а куратор из КГБ…

Может быть, теперь сыграло свою роль то, что Скелет с его мрачным лицом и аккуратным костюмчиком очень походил на последнего куратора «оттуда», каким его запомнила благородная память кадровички. Она всю жизнь гордилась тем, что имеет доверительные отношения с охранкой…

Эх, были времена, когда она отводила душу и писала этому куратору длинные бумаги о том, кто что сказал из врачей, кто собирается «отъехать» в Израиль, а у кого жена вернулась из загранкомандировки и вроде бы привезла лишние туфли. И как начмед анекдоты рассказывает про последний партийный съезд… И многое другое. Когда серьезный материал иссякал, она писала о том, что зав. стоматологическим отделением спит с дежурной сестрой во время ночных дежурств, а шеф-повар таскает сумками ворованные продукты своему любовнику-диетологу…

Все бумажки эти где-то подшивались, складывались, их читали серьезные люди, по ним принимались какие-то меры…

Теперь стало скучно, ничего этого не стало. И Скелет с его разговорами о личных делах, о «расследовании» вдруг напомнил кадровичке дни ее былой славы. Он был для нее родным и понятным человеком. Человеком из ее прошлого. Что он не из милиции, ее не особенно волновало. Какая разница, думала она. Все они одинаковые.

Вместо ответа на ее вопрос, Скелет с серьезным видом полез в «дипломат», достал оттуда коробку конфет «вишня в шоколаде» и бутылку ананасового ликера. Перед тем, как достать бутылку, он чуть помедлил, прикидывая — давать или не давать. Потом взглянул на багровые пятна на лице кадровички и решительно вытащил ликер.

Все это он поставил на стол перед ней и одновременно, заведя руку назад, захлопнул дверь, полуоткрытую в коридорчик.

— Так какого доктора-то? — опять спросила тетка, уставясь на принесенные дары.

— Вы коробочку приберите, — сказал Скелет, кивая на стол и строго глядя на бабу. — И бутылку тоже, а то, неровен час, кто войдет, так неправильно поймет.

На красной рожице мелькнула хитрая улыбочка.

— Не войдет, — сказала тетка. — Дверь с автоматическим замком… Вы ее захлопнули сейчас.

«О Боже! — мелькнуло подозрение у Скелета. — Чего она теперь может еще от меня захотеть при закрытой-то двери…» Но все оказалось не так страшно. Баба уже «вышла в тираж» и амуры ее не интересовали. Теперь она сгорала от любопытства, кто же из докторов попал «под колпак».

— Вы папочки достаньте, — сказал Скелет, надевая на лицо улыбочку «номер три».

— Нельзя ведь посторонним показывать, — неуверенно опять завела кадровичка, но Скелет уже все про нее понял и твердо произнес:

— Мне на минутку. И я сразу уйду. Взгляну только.

— Ну ладно. Только быстренько, — вздохнула тетка, и глаза ее опять загорелись.

— Доктор Хявисте, — сказал Скелет. — Я хочу посмотреть личное дело этой дамы.

Кадровичка радостно закивала и достала папку. Хельгу Хявисте она отлично знала и недаром всегда ненавидела. Теперь пусть ею займутся вот такие серьезные мужчины. Вляпалась, наверное…

Как же было ей не ненавидеть Хельгу? Та была красивая женщина, хорошо одевалась, была доктором, у всех на виду… От одной только зависти можно было умереть. А тут еще и муж у этой Хельги уехал за границу, потом, может, к себе заберет. А не заберет, так хоть посылки, верно, шлет.

Ну ничего, подумала кадровичка, вот ты и допрыгалась, красотка. Недаром твоим личным делом интересуются.

Она достала папку с делом Хельги и раскрыла ее.

— Дать в руки не могу, — строго сказала она таким тоном, что Скелет решил не спорить. — Я вам так все прочитаю.

Она стала медленно читать все с самого начала — год и место рождения и так далее.

Образование — высшее медицинское. Разведена. Проживает, прописка… И так далее. Скелет слушал молча, кивал головой и силился вникнуть в скупые сведения. Пока ничего не находилось такого, за что можно было бы хоть краешком зацепиться. Ничего неординарного, непонятною.

— Вот запись о переводе… Вот направление на переквалификацию, — бормотала кадровичка. — Приказ о зачислении на курсы по переподготовке… Приказ об окончании и направлении.

— Какой приказ? — спросил Скелет на всякий случай. — О какой такой переквалификации?

Тетка вчиталась повнимательнее. Наконец поняла.

— А, — сказала она, наклонившись к бумаге. — Она переквалифицировалась на терапевта. С тех пор и работает в первой терапии у нас.

— А раньше где работала? — насторожился Скелет.

— У нас же и работала, — объяснила тетка. — Только на другом отделении.

Она уже приготовилась читать дальше, но Скелет вдруг подумал, что с этими деталями следовало бы разобраться. В конце концов, именно за этим он сюда и пришел. Что же еще могут отражать скучные строчки личного дела?

— А на каком отделении? — уточнил он. Тетка запнулась и вновь принялась вчитываться в бумаги.

— На офтальмологии, — сказала она.

— Это что такое? — переспросил Скелет. — Как вы сказали — офта…

— Офтальмологии, — гордясь своей способностью легко выговаривать сложные заграничные слова, ответила бабища. — Это окулисты которые.

Она подумала, что и это слово доступно только ей и потому пояснила дополнительно:

— Ну, глазники.

Скелет буквально подскочил на стуле.

— Как глазники? — переспросил он для верности севшим от волнения голосом. И тут же почти приказал: — Повторите это место.

Кадровичка прочитала еще раз приказ о переводе доктора Хявисте с отделения офтальмологии на терапевтическое в связи с окончанием курсов переквалификации и по производственной необходимости…

— Так, — сказал Скелет, весь дрожа от предчувствия. Теперь он был «на коне», теперь он ухватил удачу за хвост и крепко держал ее, не намереваясь отпускать. — Так, дайте мне ее трудовую книжку.

Тетка, видя как загорелись глаза посетителя, поняла, что он напал на след, и решив, что все равно уже почти на все согласилась, решила дать и трудовую, потому что «семь бед — один ответ»…

Она протянула Скелету трудовую книжку Хельги, которую вынула из специального металлического ящичка.

Скелет вперился глазами в голубые странички, заполненные разными записями, и сразу увидел, что записи сделаны разной рукой. Значит, нужно посмотреть все с самого начала.

Вот и та запись, которая его интересовала. Откуда появилась эта Хельга здесь, в этой больнице. А что было прежде?

Вот эта запись. Уволена по статье за прогул. А потом уже, спустя месяц, принята сюда, в эту больницу. Так, а откуда уволена? На синем штампе расплываются буквы, складывающиеся в сложное непонятное слово.

«Институт траспланталогии»… Что же это такое? Скелет задумался.

— Что такое траспланталогия? — спросил он у кадровички. Та просто вся зарделась от выпавшего сегодня на ее долю интеллектуального торжества. Как много она, оказывается, знает красивых непонятных слов!

— Транспланталогия — это те, которые пересаживают от одного к другому, — сказала она гордо.

— Чего пересаживают? — напрягся Скелет.

— Ну, там сердце или печенку или еще чего, — пояснила тетка. А потом добавила между прочим: — Они к нам оттуда вместе с мужем пришли. Сама и муж ейный… Их оттуда за прогул уволили, а они к нам и пришли. У нас тогда некомплект был, вот их и взяли.

Теперь все встало почти что на свои места. Хорошо было бы еще заглянуть в этот Институт транспланталотии и выяснить, из-за чего на самом деле уволили Хельгу с ее мужем. Потому что за прогул — это вряд ли. Докторов за прогулы редко увольняют. Это статья для рабочих, а не для классных специалистов, но на долгие беседы в институте времени пока не было, да и случилась вся эта история уже давно, так что там могут и не сразу вспомнить.

Сейчас Скелету все было уже ясно. Он обругал себя последними словами за то, что не догадался сразу зайти сюда и выяснить всю подноготную про новую знакомую Феликса. Хотя, конечно, кто бы мог подумать…

Он встал. Время терять он больше не мог.

— Благодарю вас, — со значением в голосе сказал он тетке. — Вы оказали неоценимую услугу следствию. Только я прошу вас никому о моем визите не рассказывать. Договорились?

— Что же, вы меня за дуру принимаете? — ответила баба. — Я же не имела права вам все эти документы показывать… Что же, я сама стану болтать, что ли?

— Ну и отлично, — быстро сказал Скелет, глядя, как баба быстренько убирает в шкафчик неподалеку от стола принесенные им коробку конфет и бутылку. — Я пошел. До свидания.

— А ее посадят теперь? — спросила тетка заинтересованно. Ей очень хотелось, чтобы непременно посадили. — Она что сделала-то? — интересовалась кадровичка. Она даже хотела добавить на всякий случай строго, что ей положено это знать по должности, но вовремя спохватилась, что это уж совершеннейшая ерунда, и осеклась.

— Ничего не сделала, — пожал плечами Скелет, уже стоя у двери. — Я просто так поинтересовался.

— Все вы так говорите, — разочарованно протянула краснолицая тетка. — Вы замочек не в ту сторону крутите, гражданин… Вот так, ага…

Скелет вышел из кабинетика и пошел к своей машине. Он взглянул на ходу, сколько времени, и, увидев, что уже семь часов, ужаснулся.

Было очевидно, что Феликса сегодня заманивают в ловушку. Просто каким-то образом эта тварь узнала, что Феликс имеет отношение к преступлениям. То есть не каким-то образом, а Феликс по дурости сам ей рассказал… Вот теперь его и повезут сегодня вечером на расправу…

Нужно его срочно предупредить. Скелет побежал к телефону-автомату. Он не работал. Побежал к другому — та же самая история.

Нужно было успеть. Хорошо, если Феликса довезут досюда, чтобы убить. А если не довезут? Если просто грохнут по дороге?

Скелет, про себя ругаясь матом, побежал обратно в административный корпус, чтобы позвонить оттуда, но когда подбежал к кабинетику отдела кадров, там было уже закрыто. Видно, тетка схватила конфеты и ликер и побежала к мужу. Или к любовнику-завхозу…

Скелет вскочил в машину и поехал по улице. Вот наконец и еще один автомат. Долгие гудки, никто не снимает трубку. Скелет заметил, что руки у него от напряжения дрожат и жетон скачет в пальцах, не лезет в прорезь.

Опять набрал и опять услышал протяжные долгие гудки. И шум ветра на линии. Феликс уже уехал. Или уже мертв. Хотя это вряд ли. Зачем было назначать ему встречу здесь, если решено уже было его убить дома, например? Нет, наверное, он просто вышел из дому…

Скелет испытывал два чувства одновременно, которые перемешались в его сознании. С одной стороны он был горд и счастлив тем, что сумел распутать все. И теперь главная загадка была решена — он знал, кто в действительности имеет отношение к преступлению. Во всяком случае, ему так показалось.

На самом деле никаких доказательств у него не было, это была чистая интуиция. В конце концов — что он узнал только что?

Он узнал, что Хельга прежде была офтальмологом, вот и все. А потом переквалифицировалась и стала работать терапевтом. Это не только не доказательство причастности ее к преступлению, но даже, строго говоря, и не ниточка. Просто Скелет чувствовал, что Хельга появилась в этом деле не случайно. И не случайно она сама предложила Феликсу встретиться сегодня вечером с Аркадием Моисеевичем.

Скелет стоял в телефонной будке, и мысли крутились в голове на бешеных оборотах.

Значит так… Главарь банды — Аркадий Моисеевич. Он старик, старая сволочь, терять ему нечего. Накопит денег и уедет в Америку. А Хельга — как-то связана с ним. Во всяком случае, Скелету так казалось.

И, значит, сегодня вечером, то есть через два часа, Феликс поедет прямо в лапы к этой банде. Он, как дурак, все рассказал Хельге, вот она и заманит его прямиком в могилу.

Предупредить его невозможно. Надо же было ему уехать из дома! Стоп. Скелет заставил свои мысли остановиться и попробовал их упорядочить. А надо ли предупреждать Феликса?

Теперь, когда их обоих «рассекретили»… Бандиты все знают про то, что Скелет напал на их след. Теперь они знают все и о Феликсе… Игра проиграна.

Что будет, если сейчас предупредить доктора о том, что ему приготовлена страшная ловушка? Доктор испугается и сбежит. И в ловушку не пойдет. И правильно сделает, между прочим. Но это будет означать конец расследования. Все концы «отрубятся». Да, доктор ничем не рискнет, он спокойно уберегся к себе домой и спрячется за толстой железной дверью.

Бандиты просто переменят дислокацию, найдут себе какой-нибудь другой морг, и дело с концом. Найти их будет совершенно невозможно. Причем это будет наилучший исход дела.

Потому что, скорее всего, после такого провала и Скелету и Феликсу жить останется недолго. Преступники не позволят гулять живым людям, которые столько о них знают.

А если несколько человек захотят убить тебя — тебя ничто не спасет. Доктору не помогут его металлическая дверь и его обширные знакомства в криминальном мире. А Скелета не спасет его тренировка, оружие и осмотрительность. Всю жизнь ведь не станешь ходить «по струнке». Хоть один-то раз расслабишься. И это будет концом. Теперь доктор со Скелетом уже слишком много знают, чтобы оставлять их в живых. Они оба слишком близко подошли к тайне.

Ситуация вошла в ту стадию, когда-либо одна сторона победит, либо другая. Либо Скелет «зароет» бандитов, либо они — его и Феликса.

Скелет вдруг вспомнил из школьной программы слова, которые еще тогда, в юные годы поразили его воображение романтическим пафосом: «Нам с вами двоим на земле нет места». Так крикнул в свою последнюю минуту, стоя на скале под дулом пистолета, Грушницкий… После этого и прозвучал роковой печоринский выстрел.

Нам с вами двоим на земле нет места… Скелет вспомнил эти слова, и, как и в школьные годы, они заставили его содрогнуться под воздействием своей лаконичности и экспрессии.

Вот прежде им было место на земле всем, пока они не знали друг друга. Как-то жили и жили. Жил доктор Феликс, жил Скелет и жили, делали свое страшное дело эти подонки. А теперь они встретились и связались в какой-то узел, развязать который невозможно. Его можно только разрубить… Смертью.

Значит, Феликса и не надо ни о чем предупреждать. Скелет принял решение. Он сделает ловушку самим бандитам. Они хотят заманить и убить Феликса, а на самом деле он заманит и убьет их сам. Тут все дело не в числе, а в умении, как говорил Суворов.

Вот только в одиночку справиться будет тяжело. Скелет все прикинул и подумал, что бандитов может оказаться в общей сложности человек пять.

«Я ведь не Джеймс Бонд», — с тоской сказал себе Скелет. Даже Бонду иной раз тяжело было сражаться одному против пятерых… И большой риск. Одно неловкое движение, и все. Никакой страховки.

А тогда бандиты уйдут. Убьют Скелета, Феликса, и все. С концами. Бедная слепая девушка останется неотомщенной. И тот странный всклокоченный человечек — ее отец…

Нет, допустить такого поворота событий Скелет не мог. Это совершенно противоречило его представлениям о справедливости.

Кстати, о человечке… Скелет решил позвонить ему. Может быть, он окажется на месте. Тогда можно будет хоть ему задать пару вопросов. Скелет был одиночкой, но все же не до такой степени, и сейчас он чувствовал, что ему просто необходимо с кем-то поговорить, поделиться своими мыслями. Хотя бы некоторыми.

Геннадий Андреевич был дома.

— Я не знаю, где Феликс, — сразу сказал он, когда Скелет осторожно спросил его, нет ли поблизости доктора. — А что случилось? — тревожно поинтересовался Геннадий сразу же.

— Знаете, — ответил Скелет задумчиво, глядя в черную телефонную трубку. — Я хотел с вами посоветоваться, поскольку вы все же главный заказчик… Есть три варианта, я бы хотел, чтобы вы сами выбрали тот, который вас больше устраивает.

— Какие варианты? — не понял Геннадий.

— Три варианта развития событий, — пояснил Скелет. — От нас с вами сейчас зависит, как будут развиваться события. Вы ведь понимаете, что я говорю о нашем с вами деле…

— Это я понимаю, — отозвался Геннадий. — Просто я не понимаю, что вы имеете в виду. Вы что, нашли интересующих нас личностей?

Скелет хмыкнул и не смог удержать нервного смешка.

— Я бы сказал, что это они нас нашли, — заметил он. — Так будет точнее…

— Вы откуда звоните? — сразу же резко спросил Геннадий. — Вы можете сейчас ко мне приехать?

Ага, понял Скелет, он испугался, что меня захватили бандиты и теперь уточняет, что со мной происходит.

— Я могу к вам приехать, — сдержанно ответил он. — Но не имею для этого времени. Ситуация развивается слишком быстро, чтобы я мог себе позволить разъезжать по городу.

— Тогда я к вам приеду, — предложил Геннадий тут же. — Скажите, где вы находитесь.

«Он не дурак, — подумал Скелет уважительно. — И не трус. Зря я о нем так пренебрежительно думал». И сказал тут же в ответ:

— Подождите приезжать. На это, может быть, тоже нет времени. Давайте сейчас поговорим по телефону.

— Ну, говорите скорее, — поторопил его Геннадий. Похоже было, что нервозность Скелета передалась ему по телефонным проводам.

— Так вот, — не спеша, стараясь говорить внятно и четко, произнес Скелет. — Ваш Феликс здорово вляпался сегодня. Я не могу его найти. Он, конечно, сам виноват, не следовало болтать так много с посторонними, да уж ладно теперь…

— Вы что-то говорили о трех вариантах, — перебил его Геннадий Андреевич нетерпеливо. — Изложите три варианта, и я сразу все пойму. Вы сами сказали, что времени мало.

— Первый вариант — я предупреждаю Феликса об угрозе, и мы оба смываемся, пока целы, — сказал Скелет. Он произнес это и замолчал, надеясь, что этот вариант не устроит заказчика. Ему самому он претил. Смываться, пока цел, было не в его правилах.

Кажется, он не ошибся в заказчике.

— И что дальше? — спросил, помолчав, Геннадий. — Вы смываетесь, и что потом?

— Потом мы прячемся, как мыши, по норам и сидим тихо до тех пор, пока про нас не забудут, — сказал Скелет.

— Так, это меня не устраивает, — резко ответил Геннадий. — Излагайте второй вариант. Я вас нанимал не для того, чтобы вы смывались и сидели, как мыши.

— Второй вариант лучше, — продолжил Скелет. — Мы имеем возможность позволить Феликсу идти в приготовленную для него ловушку. Пусть он будет как бы приманкой. Мы поймаем их всех «на живца». Как вы смотрите на то, чтобы доктор был этим самым «живцом»?

— Тогда мы сможем их всех поймать? — спросил Геннадий. — С большой степенью надежности? Они не смогут в этом случае сбежать? Вы за это отвечаете?

— Я один, — ответил Скелет. — Вы понимаете, что это означает? Как я могу гарантировать, что схвачу пятерых, например? Меня могут убить. Когда я один, а их пятеро — все возможно. Когда я буду убит, я уже ничего не смогу вам гарантировать.

— Что вы предлагаете? — отрывисто спросил Геннадий Андреевич. По его голосу чувствовалось, что он тоже весь напряжен, как струна, и что мысль его напряженно работает.

— Второй вариант — это пустить «живцом» вашего доктора и сообщить в милицию. Пусть их «берет» группа захвата. Гарантия в этом случае намного больше, сами понимаете, — сказал Скелет неохотно.

— Они же не могут никого поймать, — ответил Геннадий вяло. — Что вы мне предлагаете, глупость какую…

— Поймать не могут, — возразил ради справедливости Скелет. — Но если мы их приведем за руку и укажем, кого хватать, это они сумеют. Десять амбалов в бронежилетах окружат все, положат всех мордами на асфальт и будут долго кричать и бить ногами… Все-таки этот вариант надежнее, чем если я буду один.

— А потом их заберут и посадят в тюрьму? — сказал саркастически Геннадий Андреевич. — Нет, это меня не устраивает. Их будут долго судить, с адвокатами, а потом признают больными или еще что там у них есть в запасе… И отпустят через год. Нет, никакой милиции, никаких судов. Только вы и я. И наше дело. Вам понятно?

— Мне понятно, — вздохнул Скелет. — Значит, вы выбираете третий вариант.

— Третий вариант — это имеется в виду, что брать бандитов будете вы сами и сделаете все так, как мы с вами договорились? — уточнил Геннадий Андреевич, который оказался гораздо понятливее, чем сам Скелет.

— Если меня не убьют, — сказал он.

— Вас не должны убить, — ответил Геннадий. — Как вы не понимаете… Если вас убьют, вы не сможете получить свои деньги. Я же не заплачу вам, убитому, ни копейки. И мое дело будет не сделано. Нет, убить вас не должны. Так вы сделаете все так, как мы с вами договорились?

— Это вы насчет выколупывания глаз у покойников? — вспомнил Скелет. Эта мысль показалась ему сейчас такой дикой, что он даже хрипло рассмеялся.

— Уж не знаю даже про это, — сказал он. Удача всего предприятия казалась ему вообще довольно призрачной и мало реальной, и ему казалось странным говорить сейчас о таких пустяках… Скелет хотел еще добавить, что, может так статься, что глаза будут выколупывать ему самому, но сдержался.

— У вас что, нет напарника? — вдруг спросил Геннадий Андреевич. — Вы что, и вправду собираетесь все делать в одиночку?

— Напарника у меня никогда не было, — ответил Скелет. — А звать в помощь постороннего человека, это, сами понимаете… Вы же первый и будете против.

— Это так, — промолвил Геннадий и замолчал опять.

— Так я пошел, — сказал Скелет. — Время дорого, а мне еще нужно ко всему подготовиться… Может быть, мне еще удастся сделать все так, чтобы и доктор не сильно пострадал.

Таким образом, он как бы давал понять Геннадию, что не берет на себя ответственность за безопасность Феликса. Он и вправду не представлял себе, как ему все удастся, а уж о Феликсе думать не приходилось. Пойди, попробуй повязать нескольких бандитов в одиночку…

— Хотелось бы, чтобы и Феликс остался жив, — заметил философски Геннадий Андреевич. — Все-таки он был женихом моей дочери… Это нельзя как-нибудь заодно устроить, чтобы он остался жив?

— Не знаю, постараюсь, конечно, — скромно ответил Скелет и хотел было уже повесить трубку. Он даже сказал, крякнув, на прощание: — Вы теперь ждите до утра… Я вам сразу позвоню, когда они будут у меня в руках. А если до утра не позвоню, считайте, что вы сохранили ваши деньги и мне уж не придется их получать.

Но тут Геннадий вдруг принял какое-то решение и сказал:

— Ладно. Уговорили. Так вы уверены, что сегодня есть точно шанс их всех схватить?

— Шанс есть, только возможностей маловато, — ответил Скелет. — Вы же сами отказались от помощи милиции…

На самом деле, когда он говорил сейчас, он понял внезапно для самого себя, что именно этого с самого начала и хотел. Он не желал отдавать это дело милиции и, естественно, не желал сбегать… Он так и хотел — пойти и поймать их всех, проклятых гадов.

— Вы будете не один, — внезапно произнес Геннадий Андреевич. — Я пойду с вами. Вам ведь нужна какая-то подстраховка. Говорите, где вы сейчас, и я подъеду.

Голос его стал совсем твердым, он был уверен в своих словах.

— Вы не сможете, — сказал Скелет, не ожидавший такого поворота событий. — Вы не умеете…

Страховка ему, конечно, была нужна. И вообще, всегда в таких передрягах лучше быть не одному, а вдвоем с кем-то. Однако Геннадий… Скелет плохо представлял себе, как этот маленький всклокоченный человек может ему помочь.

— Все я прекрасно умею, — отозвался на том конце провода собеседник. — И у вас все равно нет другого напарника, так что и нет выбора. Говорите, куда приехать.

Скелет секунду подумал, потом понял, что Геннадий совершенно прав.

— Приезжайте к больнице, — произнес он и назвал адрес, которого Геннадий не знал. — У вас есть оружие? — добавил он.

— Посмотрим, — ответил собеседник. — Через полчаса я буду там. Ждите.

Скелет повесил трубку и вернулся к себе в машину. И общем и целом он был удовлетворен. Он собирался поступить так, как сказал бы ему заказчик. Если бы тот решил выйти из игры и попросил бы только предупредить Феликса и сматываться, Скелет так бы и поступил. Если бы велел вызвать милицию и «навести» ее — тоже сделал бы. Но с неохотой.

А теперь — вот это было по нему. То, что он и хотел и собирался сделать. Скелет все равно допускал возможность того, что у него ничего не получится. Может быть, их всех троих просто прикончат.

Ну что ж… Значит такова будет их судьба. На этот раз Скелету припомнилось другое крылатое изречение — слова, которые сказал своим дружинникам князь Святослав на днепровских порогах. Он по растяпистости попал в половецкую засаду и погубил себя и дружину, а перед смертью сказал своим рыцарям: «Аще убитому быти, нежели полонену быти… Мертвые бо сраму не имут…» Скелет не был силен в истории, он просто машинально на протяжении своей жизни подбирал и запоминал цитаты, которые подходили к его характеру или, как ему казалось, могут пригодиться ему в какой-то ситуации. Пригодиться не для того, чтобы блеснуть образованностью, а просто для самоподдержки… Вот и эти слова он сейчас вспомнил оттого, что ему показалось — они как нельзя лучше подходят к нынешней ситуации и к его человеческой позиции.

Чем трусливо бежать, чем сдаваться, пасовать перед монстрами — нет уж! Лучше пусть он погибнет, чем отступит перед уродами! Мертвые бо сраму не имут… А иначе — будет ему срам. Это верно сказал Святослав.

А если Геннадий хочет погибнуть рядом — пусть, его дело. Тут каждый человек сам выбирает — смерть или срам…

«Если бы с моей дочерью так поступили, я бы наверняка действовал так же», — с уважением подумал Скелет о всклокоченном бизнесмене-заказчике.

Он сидел в машине и курил до тех пор, пока не подумал, что Геннадий, наверное, уже подъехал к больнице и ищет его.

Геннадий и вправду уже сидел в своей машине недалеко от главного входа и беспокойно озирался. Скелет сел к нему и сразу спросил про оружие. Его и вправду это интересовало. Он представлял себе, что Геннадий Андреевич, конечно, вряд ли сможет сильно ему помочь, но все же с оружием в руках это будет понадежнее.

— У меня есть газовый пистолет, — скромно ответил Геннадий, вынимая из кармана черный пистолетик и демонстрируя его Скелету. Тот только усмехнулся, постаравшись сделать это понезаметнее.

— Вы напрасно ухмыляетесь, — заметил Геннадий. — Все говорят, что если выстрелить с близкого расстояния в голову, это может быть очень эффектно.

— Конечно, — сказал Скелет спокойно. — Если с близкого расстояния, да еще в голову, то можно и футбольным мячом поразить человека… Вот только тут проблема в расстоянии… Знаете анекдот про клопов?

И он тут же рассказал Геннадию Андреевичу то, что казалось ему подходящим к данному случаю.

Однажды человек купил на рынке порошок — средство от клопов. А на следующий день пришел на рынок ругаться с продавцом.

«Не действует ваш порошок», — говорит.

«А как вы его использовали?» — спрашивает продавец.

«Ну как, — отвечает, разводя руками, покупатель. — Очень просто. Насыпал ваш порошок по всей комнате, да и все. А клопы прямо по нему ползают и им хоть бы что».

Засмеялся тогда облегченно продавец и говорит: «Ну что вы… Это не по правилам. С этим порошком нужно иначе обращаться, тогда он и будет очень эффективен».

«Как же?» — спрашивает обескураженный покупатель.

«Вы лежите себе спокойно в кровати. Видите — ползет клоп. Так вы должны его поймать и аккуратненько так насыпать ему порошок в оба глазика… Вот тогда клоп точно уползет», — отвечает продавец.

Скелет рассказал все это Геннадию и добавил:

— Так вам и позволят бандиты подойти к ним поближе и прицелиться… Вы уж будьте поосторожнее.

Делать все равно было нечего, и пришлось смириться с таким помощником, другого все равно не было.

Скелет посмотрел на часы. Было восемь часов вечера. До запланированной западни оставалось чуть больше часа. Ему еще предстояло обдумать варианты и все, что он мог предпринять в этой дикой ситуации.

Надежды на успех было мало. Он не успел хорошенько приготовиться ко всему. Случайность сыграла свою роль. Надо же было Феликсу познакомиться и сойтись с участницей банды, да еще рассказать ей все… Вот бандиты и опережали их.

Аркадий Моисеевич только хорохорился и делал вид, что спокоен, когда разговаривал со Скелетом в скверике возле своего дома.

Скелет не ошибся, когда подумал, что старикан все равно испугался его слов. Аркадий Моисеевич после разговора поднялся к себе в квартиру и сразу принял валокордин, так стучало его сердце.

Говорил ли этот странный человек правду? И что он конкретно имел в виду? Вот эти мысли теперь не давали покоя Аркадию Моисеевичу.

Неужели его морг имеет какое-то отношение к тем страшным преступлениям, о которых он только что узнал?

Прежде ничего подобного не приходило в голову Аркадию Моисеевичу. Он был единственным врачом в морге с некоторого времени. Раньше врачей было двое, а теперь он остался один, не хотел принимать на работу нового человека. Хотя справляться одному было трудно, Аркадий Моисеевич твердо стоял на своем и отклонял все предложения начмеда о новом человеке.

Может быть, причиной тому была старческая инертность и нежелание что-то менять в устоявшемся порядке вещей…

А может быть, тут было дело и еще в чем-то. Дело в том, что последний помощник, который был у Аркадия Моисеевича, ему страшно не нравился. Скользкий какой-то был человек. Поэтому, когда Лева Рахлин собрался увольняться и уезжать на постоянное место жительства в Германию, Аркадий облегченно вздохнул.

Не было у него никаких особенных претензий к Леве, тот ни в чем не успел провиниться, однако сердце старика не лежало к этому субъекту с темными масляными глазами и потными руками. После рукопожатия с ним хотелось немедленно идти мыться.

А это уж последнее дело для патологоанатома — испытывать такие чувства. Патологоанатом имеет пониженный порог брезгливости. Уж если ему не противно копаться в трупах, то и пожимать руку своему товарищу тем более не должно быть противно. А вот Лева вызывал у небрезгливого в работе Аркадия Моисеевича именно такое отвращение.

Он даже не смог бы объяснить толком, если бы у него спросили, на чем зиждется его неприязнь к Леве. Блудливые глаза… Потные руки…. Резкий нагло-просительный голос. Все вместе, наверное.

Аркадий знал о том, что Лева имеет жену — красавицу Хельгу, вместе с которой и перешел сюда на работу, в эту больницу. И иногда не мог взять в толк, что же привязывает такую красивую женщину к этому поцу…

А потом поц собрал документы и гордо объявил, что теперь скоро станет гражданином Германии.

Аркадий Моисеевич в сердцах плюнул, все же поздравил потом Леву с такой великой судьбой и поблагодарил судьбу за то, что Лева вскоре уберется с его глаз. Пусть с ним теперь мучаются немцы, так им и надо, фашистам проклятым… Уж если им так хочется подбирать всякую мразь, то пусть получат Леву.

Рахлин собрал чемоданы и уехал. Жена его, Хельга, с которой он незадолго до того развелся, ходила даже какая-то посвежевшая и вполне довольная жизнью. Аркадий же Моисеевич не захотел брать больше никого.

Теперь в морге они работали втроем — он сам, санитар Василий и еще на полставки санитар, которого звали Армен. Армен появлялся только днем, он помогал Василию, а потом уходил.

Армен был художником, самым настоящим. Отчего-то он не захотел жить на своей далекой солнечной родине, а упорно цеплялся за Питер. Когда же Василий иногда говорил ему, что нечего жить за границей, надо любить свою Родину, Армен скрежетал зубами и вращал черными армянскими глазами от ярости. Аркадий Моисеевич подозревал, что Армен просто боится трудностей на своей родине, не хочет жить в нищете, да еще опасается призыва в армянскую армию…

Поэтому Армен, стройный широкоплечий красавец с бородой, говорил о чистом искусстве и Петербурге — колыбели культуры, где только и можно творить… Конечно, чего только не скажешь, когда тебе «светит» нищая Армения, где нет газа и света, да еще перспектива защищать свою родину с автоматом в руках и погибнуть в перестрелке с азербайджанцами…

В такой ситуации даже про Урюпинск начнешь со слезами рассказывать, что это колыбель европейской культуры… Помирать-то кому охота.

А в морге Армен работал оттого, что, как он говорил, созерцание и осязание трупов будят его художественную мысль. Якобы он так вдохновляется этим, что немедленно по возвращении с работы в морге пишет великолепные холсты.

Он каждый раз при этом вспоминал Бодлера и его стихотворение «Падаль» и звучно читал его со своим сильным кавказским акцентом. Аркадий Моисеевич как-то тоже читал Бодлера, но он ему не понравился. Аркадий любил Михаила Светлова и Багрицкого…

Что же касается Василия, то этот добрый молодец работал в морге очень давно. Когда-то его вышвырнули из мединститута за какие-то гадости, и с тех пор он устроился санитаром в морг.

Поскольку у него все же были какие-то зачатки медицинского образования, он оказался неплохим помощником для Аркадия Моисеевича.

Когда появился Лева Рахлин, они почему-то сдружились. Лева часто беседовал по душам с Василием, выслушивал его. В особенности Аркадия Моисеевича возмущало то, что Лева лгал санитару. Василий страстно мечтал все же стать врачом, настоящим хирургом. Он не оставил надежды восстановиться в институте и сделаться врачом.

Аркадий об этом знал, но никогда не поддерживал в Василии эти пустые мечтания. Он знал, что уже поздно, что время ушло, что никогда Василию диплом не получить. Поэтому и не обещал ему ничего.

А Леве, казалось, было совершенно все равно. Он лгал Василию, что все это возможно, что все будет хорошо. А санитар за это, естественно, тянулся к доктору. Поощрять такой обман Аркадий Моисеевич не мог и однажды даже резко сказал Леве:

— Зачем вы обманываете парня, Лева? Вы же прекрасно знаете, что его мечта неосуществима. Что прошло, то прошло. Врачом ему уже не стать. Зачем вы забиваете ему копф дреком?

— Человек должен иметь надежду в жизни, — ответил тогда Лева. — Это теперь называется — видеть перспективу.

— Но это же аморально — поддерживать пустые надежды, — возразил Аркадий, впрочем, понимая, что достучаться до души Левы невозможно.

На том и закончился тогда их разговор, а Лева все дружил с Василием, который буквально стал боготворить этого доктора. Он смотрел ему в рот, и глаза его были полны любви…

Потом Лева «отчалил» к немцам. Как и сын Аркадия Моисеевича, он тоже сослался на книгу «Исход» и сказал что-то невнятное про исход евреев из египетской земли…

— Исход же был в Израиль, в землю отцов, в землю обетованную, — сказал Аркадий в ответ. — А вы, Лева, бежите за немецкими сосисками. Вам свысока швыряют кость, а вы ползете и виляете хвостом.

Они расстались, и Аркадий Моисеевич не жалел о том, что остался фактически вдвоем с Василием. Армен бывал днем, он помогал серьезно, но все же на Василии, как на постоянном работнике, лежали главные заботы и хлопоты.

Можно было еще принять медсестру, и Аркадий ничего против не имел. Он даже как-то говорил об этом, но Василий слезно упросил его этого не делать.

— Я со всем справляюсь сам, — говорил он. — Днем помогает Армен, и хорошо. А во всем другом я здесь хочу быть вашим единственным помощником.

— Но вам же тяжело одному со всем управляться, — увещевал его Аркадий. — Вы и так здесь днем и ночью. Разве это дело для молодого человека?

— Меня это устраивает, — кротко отвечал санитар. — Вы же довольны моей работой? Ну, тогда и вопросов нет. А мне все здесь нравится.

На том и порешили. На самом деле, самоотверженность Василия была почти уникальной. Чтобы молодой здоровенный парень имел такое рвение по службе — это и в прежние-то времена было редкостью, а уж про нынешние нечего и говорить. Он работал днем и ночью, Аркадий это отлично знал. Только днем Василий иногда уходил домой, да еще в очень-очень редкие ночи. Конечно, он был одиноким парнем, но ведь всему же бывают пределы.

Конечно, он и получал немало, это Аркадию тоже было отлично известно. Когда каждый день три-четыре покойника, которых нужно обмыть, обрядить, причесать, побрить, натереть специальным раствором, чтобы не пахло в гробу… И за все это берется один санитар, и он же получает все деньги, которые ему отдают за эти услуги рыдающие родственники. Это довольно много денег. А если говорить честно — весьма много денег.

И это ведь не все. А выламывание зубов с золотыми коронками? Это же целая отдельная статья дохода.

Для того, чтобы получить золотые коронки с зубов своего покойника, родственники должны обежать пять инстанций и собрать сто справок и разрешений. Тогда они получат коронки в морге на законном основании по государственным расценкам.

Но собрать такое количество справок в госучреждениях за три дня, которые проходят между смертью и похоронами, практически абсолютно невозможно. Это даже просто смешно об этом говорить…

Так что за приличные деньги санитар в морге может сделать все это совершенно спокойно и без документов. Он просто выслушивает просьбу родственников, потом называет цену за свою услугу, потом берет в руку щипцы поздоровее и идет в помещение, где хранятся трупы…

Так что, если говорить абстрактно, стимулы у Василия были. Он работал тут днем и ночью не даром. Другое дело — психика. Аркадий Моисеевич иногда пугался за своего санитара. Ему казалось, что тот спокойно может свихнуться.

Все-таки привычка привычкой, а проводить всю свою жизнь среди трупов… Но пока что работал Василий безупречно и был отличным помощником. Несколько раз он аккуратно предлагал Аркадию некоторые суммы денег от своих барышей, хотел, так сказать, поделиться с начальством. Но Аркадий ни разу не взял ни копейки.

Не взял по двум причинам. Во-первых, он вообще не признавал никаких денег, кроме тех, что ему выдавали через окошечко кассы. А во-вторых, нельзя вступать в денежные отношения с подчиненными. Если ты сегодня взял у него заработанные им самим деньги, то завтра уже не сможешь спрашивать с него как полагается.

Хотя с Василия и спрашивать не приходилось. Он работал очень хорошо. После разговора со Скелетом Аркадий Моисеевич не находил себе места. Неужели он что-то проморгал?

Но если что-то было, то это, наверняка, дело рук Василия. Кого же еще? Оставался еще на подозрении Армен, но он ведь приходил только днем и всегда был на глазах…

Но если считать, что Скелет был прав, то оставалось только предположить, что все, о чем он рассказал, происходило ночью, когда Аркадия Моисеевича не было на работе.