Немного похоже на судьбу

Двадцать два

— Риз, — говорит Марк хриплым голосом, чуть слышнее шепота. Он произносит единственное слово со столь сдерживаемыми эмоциями, что физически больно его слышать.

Он останавливается, замирая в дверном проёме, когда за ним захлопывается дверь. Он одет в прозрачную серую тенниску с джинсами и чёрными найками. Его щетина больше, чем обычно, как будто он не брился несколько дней. Его темные волосы в непослушном беспорядке, а под обычно яркими глазами залегли темные круги. Его глаза устремляются к моей футболке, прежде чем возвращаются к моему лицу, но выражение его лица неясно.

— Привет, — говорю я неловко, когда поднимаю руку в небольшом взмахе.

— Что ты здесь делаешь?

— Э, Брайан… — Я останавливаюсь, и он выглядит так, словно ему больно от упоминания имени брата. — Вчера вечером он пригласил меня на ужин, но посреди ночи его вызвали по делам. Он сказал, что ты был не в городе.

— Был. — Он бросает дорожную сумку, которую я и не заметила, на пол. — А теперь вернулся.

Где ты был? Был ли ты с другой женщиной?

Я не имею права задавать эти вопросы, но мне бы хотелось.

— Извини, — говорю я, отодвигаясь от окон, направляясь к кухонной стойке, где я оставила свой клатч. — Я уже ухожу.

Он шагает ко мне. Я почти возле стойки, но внезапно останавливаюсь. Он заполняет пробел между нами и кладёт свою руку на мою. Кожа горит от его прикосновения, и мой взгляд блуждает по его рукам — воскрешая в памяти эти талантливые руки — руки, играющие на гитаре, держащие микрофон и скользящие по моему бедру.

— Не извиняйся. И не уходи. — Его голос умоляет, и у меня в животе проносится волна эмоций. Дело не только в том, что он великолепный. Не только в том, что он солист моей любимой группы. И даже не только в том, что он более глубокий человек, чем я считала — что он знает, как трахаться как профессионал, и может угодить мне, как никто другой.

Это большее.

Я влюбилась в него той ночью и, стоя здесь, когда его кожа касается моей, я уверена в этом больше, чем когда-либо. Это произошло той единственной ночью. Я была влюблена в него и до встречи с ним, но это было нереально. А ночью, которую мы провели вместе, окончательно.

Я не знаю, что делать. Я разрываюсь между тем, чтобы поступить правильно с Брайаном и тем, чтобы быть правой с самой собой.

Я вглядываюсь в его руку на секунду, поскольку она всё ещё лежит на моей. Его пальцы мягко касаются моей плоти, заставляя разум воспроизводить каждую секунду нашей единственной совместной ночи. Воспоминания наполняют меня потоком жажды и страсти, удовольствия и сильных чувств, которые я никогда не отпущу.

Он отпускает мою руку, но лишь для того, чтобы сделать ещё один шаг поближе ко мне. Мы в нескольких дюймах друг от друга, с глазу на глаз. Его зелёные так сильно напоминают мне о его брате, но неким образом они ещё более проницательные. В их глубине боль — то, чего я не знаю о нём, чего он мне не говорил и чего я, возможно, никогда не узнаю… но почему-то я вижу еще надежду, желание и жар, и все это направлено прямо на меня.

Мое дыхание учащается, и на сердце тяжелеет. Я отступаю от его рук. Здесь слишком напряженно.

— Оставайся на завтрак, — мягко говорит он. — Нет причин, по которым парень не может позавтракать с девушкой своего брата. — В его взгляде проскальзывает тень.

Я прочищаю горло. Нет причин, по которым я не должна… ну, кроме той, что я хочу, чтобы он поцеловал меня.

— Хорошо, — отвечаю, несмотря на сомнения.

— Что ты для меня сделаешь? — спрашивает он.

Я удивленно поднимаю брови.

— Извини?

Он смеется и подходит к холодильнику.

— Я просто шучу. — Он заглядывает на содержимое внутри холодильника. — Яичница-болтунья, хорошо?

— Звучит хорошо. Могу помочь.

— Ты занимаешься апельсиновым соком. Я — яйцами.

— По рукам. — Я шагнула за его спину и выхватила сок из холодильника. — Стаканы?

Он указывает на шкафчик.

— Хочешь еще и тост?

— Конечно.

— В кладовке. — Он кивает на дверь, я иду туда и глупо осматриваю содержимое.

Полки в основном пусты, но две верхние полки полностью заполнены всяким алкоголем, который только можно себе представить. Это похоже на магазин спиртных напитков, пива, вина и ликера.

Коробка зерновых стоит на другой полке, рядом с другими предметами. Буханка хлеба лежит собственной полке в полном одиночестве.

— Нашла? — Его низкий голос раздаётся вблизи у моего уха, и я подпрыгиваю.

— Да, — говорю я, хватая хлеб. Когда я поворачиваюсь, он блокирует мои движения.

— Тебе нужна помощь? — спрашивает он.

— Нет, — говорю я, но мой голос звучит скорее как писк.

Он хихикает, но больше ничего не говорит. Я отхожу с дороги, и он хватает тостер с другой полки — я даже не заметила его там. Он подключает его на стойке, и, как только он уходит с пути, я кладу в тостер два куска хлеба.

— Итак, Риз, есть ли у тебя планы на оставшуюся часть лета? — Он напевает мелодию, когда размешивает яйца, пока они шипят в сковороде. Я пытаюсь понять, что он напевает, но звук его голоса, смешанного с жарящимися яйцами, накладывает саундтрек на наше утро, и я успокаиваюсь.

Я чувствую, что есть вещи, которые я хочу ему сказать, вопросы о нашей ночи, независимо от того, чувствовал ли он это, или это моё разыгравшееся воображение… но мы стоим здесь, легко разговариваем, пока готовим завтрак.

— Я, вероятно, поеду навестить свою семью.

— Где они?

— В Фениксе.

— Ты оттуда?

— Да. — Я смотрю, как тостер нагревает хлеб красными кольцами. — Я переехала сюда учиться в колледже и осталась после выпуска.

Марк берёт несколько тарелок из шкафа рядом со мной, и я отрываю взгляд от хлеба, чтобы налить апельсиновый сок.

— Погода примерно такая же, да?

— Да. В Фениксе обычно на несколько градусов теплее. — Я действительно обсуждаю погоду с Марком, фак, Эштоном?

— Я предпочитаю погоду Лос-Анджелеса. — Там бывает жарко, но обычно держится около восьмидесяти градусов (27 по Цельсию). Я стараюсь не проводить здесь слишком много времени летом.

— Тебе не нравится жара, как в духовке? — Я дразнюсь, и он смеётся.

— Не в моём вкусе.

— Ты когда-нибудь играл в летнем туре здесь или в Фениксе?

— Да, но мы требуем закрытые площадки.

— Умно. Какое твое любимое место?

— Для выступления?

Я киваю.

— В Вригливилле есть небольшое место под названием Sevens, где мы постоянно играли до того, как подписали контракт с нашим лейблом.

— Где это Вригливилль?

Он смеётся

— Чикаго.

— Ты оттуда?

Тост возникает неожиданно, напугав меня.

— Да. Мы могли прогуляться до него из дома, где нас воспитывали родители. — Нас. Он имеет в виду свою сестру и брата. — Просто небольшой дайв-бар.

— Когда в последний раз ты играл там?

Он задумался на минуту, пока делил яйца пополам и выкладывал их на тарелки.

— Вероятно, лет восемь назад.

— Ты когда-нибудь думал о том, чтобы просто появиться там и отыграть концерт?

Он смеется.

— Нет, нет. Но теперь задумываюсь. — Он протягивает тарелку, и я кладу на неё тост. Мы направляемся к столу.

— Что бы они сделали?

Он пожимает плечами.

— Я не знаю. Мы многим им обязаны. Они мирились с нашим дерьмом, когда мы были глупыми детьми без тормозов.

— Что это значит? — Я откусываю яичницу и издаю: ммм.

Он сдвигается в кресле.

— Это означает, что Итан и я были глупыми. Мы играли пьяными или иногда под кайфом, разбивали бутылки, начинали драки.

— Под кайфом?

— В основном, травка, хотя Итан готов пробовать что угодно. Тогда это никого не волновало, но как только мы подписали контракт с лейблом, нам пришлось измениться.

— Поэтому ты исправился?

Он смеётся.

— Я нашёл другие пороки.

— Женщины?

Он пожимает плечами, и атмосфера внезапно становится неудобной, словно забиваю гвоздь в голову.

— Это всё образ, созданный моим публицистом. Секс продается и всё такое.

— Значит, ты говоришь, что не спишь с разными женщинами каждую ночь? Потому как, насколько я помню, я была одной из них.

Он смотрит на меня через стол с печалью в глазах.

— Не каждую ночь разные женщины. — Его голос мягкий, но немного побеждённый.

— Большинство ночей?

Он пожимает плечами.

— Иногда. Я не считаю это самым весомым.

— Что ты пытаешься доказать?

— Я не всегда "бац и свалил”.

Я поднимаю брови.

— "Бац и свалил”?

— Трахаю и отчаливаю.

Я бросаю вилку на стол с грохотом.

— Эм… что?

— Ебу и отваливаю.

Я закрываю рот, чтобы скрыть свой смех.

— Я не хочу, чтобы ты так обо мне думала.

Я хочу спросить, почему нет, но у меня такое чувство, что это только приведёт к ответу, который я не должна слышать, — не тогда, когда я скучаю по нему, — потому как наша единственная ночь прошла.

— Тогда давай так, расскажи мне больше о личном Марка Эштона, — говорю я вместо этого. — Что-то отличающееся образа, создавшегося публицистом. — Я поднимаю вилку, снова откусывая, и выдаю ещё одно "ммм" от удовольствия.

Марк ёрзает в кресле.

— Прекрати создавать этот шум, пожалуйста? — Он укусил тост. — Хороший тост, — говорит он.

Я сдерживаю другое хихиканье.

— Благодарю. Яичница тоже вкусная.

— Вот тебе. Я умею готовить яйца. Этого не печатают в таблоидах.

Я смеюсь.

— Им стоит. Что ещё?

— Я люблю футбол.

— А кто не любит?

Он одобрительно кивает на мой комментарий, и в этом есть что-то сексуальное, ведь он одобряет то же, что мне нравится, и появляется приступ острого желания.

Я пренебрегаю этим, потому как должна.

Он прочищает горло.

— Где мой брат? — Он говорит тихо, не смотря на меня.

— В Хьюстоне.

Он смотрит в свою тарелку.

— Ты заслуживаешь лучшего, чем он.

— Извини?

— Он мой брат, и я люблю его, потому как он моя семья, но ты достойна лучшего, чем он. — В его голосе слышится предупреждение, и Марк разбивает моё и без того хрупкое сердце надвое.

С минуту я пристально смотрю на него. Я полностью потеряна. Никаких идей, что ответить или как реагировать на это.

— О чём ты говоришь?

Он качает головой.

— Неважно.

— Он хорошо относится ко мне.

Он кивает один раз.

— Я уверен, так и есть. Я не должен был говорить это.

— Зачем тогда?

Он не отвечает. Вместо этого он встает. Мы оба уже поели, поэтому он собирает наши тарелки и ставит их в раковину.

— Марк, зачем тогда? — Повторяю я.

Он смотрит на меня, и тоска, которую я испытываю к нему, воспоминания о нашей единственной совместной ночи, потребность и жажда внутри — это все там, все отражается, как в зеркале, во мне.

Не может быть, что он хочет быть со мной. Он не может предупреждать меня о брате, потому что считает, что он лучше подходит мне. Это нереально.

Ведь так?

Внезапно появляется желание уйти, прежде чем случится то, что не должно произойти. Я заставляю себя вспомнить, почему я здесь, в первую очередь… потому что я провела ночь в постели другого мужчины. В постели его брата.

Я подбираю свой клатч, когда мы заканчиваем с едой. Всё то, что я хотела сказать ему, вылетело из головы. Вместо этого я ухожу со знанием, что он любит футбол и раньше курил травку, перед выходом на сцену. Мы не обменялись словами, которые нам нужно было сказать, — не говорили о том, как мы связались на каком-то другом уровне в ту ночь, никогда не упоминали, чувствовал ли он это, или всё было только в моей голове.

— Тебе необязательно уходить, — говорит он, внезапно вставая между мной и дорогой к двери.

— Я должна.

— Есть несколько вещей, которые я хотел бы сказать.

Моё сердце скачет. Он делает шаг ко мне, и я замираю. Он заполняет разрыв между нами, и тело предает меня, так как я автоматически наклоняюсь к нему. Он воспринимает это как намёк, и следующее, что я осознаю, это его руки, обернутые вокруг моей талии, и как его рот обрушивается на меня с неожиданной страстью. Его язык щекочет меня нежным желанием, наполняющим надеждой. Он целует меня по-мужски голодно, как мужчина, которому нужен мой рот, чтобы выжить, как мужчина, который оставался без того, что ему нужно, слишком долго.

Он целует меня, таким образом рассказывая мне всё, что он хочет сказать. Он демонстрирует, что всё не только в моей голове. Эта ночь была другая — для нас обоих. Связь, которую мы разделили, была особенной.

Это жестоко. Его рот разрушает меня, словно он не может целовать достаточно сильно, его язык не может получить достаточно меня. Он переживает ту ночь так же, как и я, но, хоть это жестоко, это каким-то образом чувственно. Он должен сделать это сейчас, потому что как только это закончится, все будет кончено. Его губы делают всю работу — его руки пробираются под мою рубашку, но они неподвижны на тёплой спине, когда его пальцы сжимаются на моей коже. Я чувствую его нарастающую эрекцию возле моего бедра, и память о той самой его части пронзает мои стены и подталкивает меня к удовольствию, вливаясь в мою грудь, разум, вены.

Так неправильно. В какой-то темной части моего мозга мне говорят остановиться: я с другим мужчиной, его братом, — но я недостаточно сильна, чтобы оттолкнуть его. Он чувствуется слишком хорошо, слишком правильно в его объятиях, его рот на моём.

Если это неправильно, то я согласна жить с этой ошибкой.

Я думаю, что застряла в воспоминаниях прежде, его поцелуй — это физическое напоминание о той страсти, которую мы разделили однажды ночью. Я стону у его рта, обнимая руками, потому что хочу этого. Я хочу, чтобы он услышал, что он делает со мной. Я хочу, чтобы он знал, насколько я желаю большего — больше, чем пальцы на моей коже, больше, чем наши тела, погребенные под слишком большим количеством одежды, больше, чем украденный поцелуй на его кухне.

Больше, чем одна ночь.

Ни с того ни с сего всё останавливается.

Он отрывает руки от моего тела и отстраняется. Он уходит с дороги, оставляя меня с холодным разочарованием.

— Чёрт, — бормочет он, отвернувшись от меня. — Я не могу. — Он говорит два простых слова, которые разбивают мне сердце, его глаза опущены.

Он не может? Он не может, потому что я с его братом? Он не может по какой-то другой причине? Почему он останавливается?

Почему, чёрт возьми, он останавливается?

Мысль о том, что из нас двоих остановиться может он, никогда не приходила мне в голову.

Я прочищаю горло.

— Я не должна была. — Мой голос звучит хриплым шепотом, и мои вопросы остаются недосказанными.

Он качает головой, всё ещё избегая зрительного контакта.

— Да, ты не должна была.

— И ты не должен был, — говорю я, мой тон более обвинительный, чем я подразумеваю.

— Ты права.

Мне нравится быть правой, но в этом случае мне жаль, что я была права. Тишина неловко замирает между нами.

— Мне нужно идти.

— Подожди, — говорит он, снова останавливая меня рукой. — Мне нужно что-то сказать.

Мы оба пристально смотрим на его руку, на моей ладони.

— Несколько секунд назад это вызвало у нас неприятности. — Я двигаю рукой так, что его рука падает, затем обхожу его и забираю свой клатч, вешая его через плечо и двигаясь к двери. Я должна заставить передвигаться каждую ногу, одну за другой, и не посмотреть на него снова, потому что, если я это сделаю, я не знаю, что произойдёт.

— Это несправедливо, — тихо говорит он, когда я добираюсь до дверной ручки. Душераздирающая боль в его голосе, даже в его мягкости. — Ты была моей сначала, и я не могу перестать думать о тебе. Ни на секунду с той ночи.

Я закрываю глаза, сжимая их, словно пытаюсь выжать слова из головы, как будто их никогда и не было.

Это не работает.

Слова плывут в воздухе между нами. Они приземляются в моих ушах, проносятся по слуховой системе и достигают нервных окончаний, окружающих мой мозг, пока не становятся частью меня. Я уверена, что никогда не отпущу их.

Я плачу всю поездку в лифте.

Почему я так чертовски глупа?

Второй раз я убегаю из дома Марка Эштона. Я даже не дала ему возможности объяснить, что он имел в виду.

Я не могу. Не имеет никакого значения, сколько раз я повторяю то же самое глупое дерьмо в голове — я с Брайаном. Я влюблена в Брайана. Брайан любит меня. От этого не становится лучше, не помогает мне почувствовать, что я делаю правильно. Не излечивает моё разбитое сердце.

По крайней мере, на этот раз у меня есть солнцезащитные очки, поэтому я надеваю их и плачу, пока жду на стоянке парковщика. Я продолжаю плакать, когда мне возвращают машину и я еду домой.

Его слова повторяются вновь и вновь, как песня, которую он может петь мне. Это несправедливо, несправедливо, несправедливо. Ты была моей, моей, моей сначала. Я не могу перестать, перестать, перестать думать о тебе.

Его брат был прав.

Реальность поражает меня с силой урагана.

Марк говорит правильные вещи, делая все возможное, чтобы очаровать меня, чтобы попытаться украсть меня у Брайана. Для него это просто игра, но он использует мои эмоции в качестве своей пешки, и это несправедливо по отношению ко мне.

— Эй, как твоя ночь — начинает Джилл, но когда она видит, какая я вошла, она останавливается, смотрит на покрытое пятнами, красное, опухшее лицо. — О мой Бог. Что случилось?

Увидев мою лучшую подругу и все её переживания, возникает ещё одна вспышка рыданий.

Она обнимает рукой мои плечи и ведёт меня на диван.

— Что сделал Брайан?

Я качаю головой.

— Кто это сделал?

Я выдыхаю дрожащее дыхание, и произношу его имя на следующем всхлипе, когда я падаю на диван.

— Марк.

Она садится рядом со мной.

— Этот долбаный мудак. Что он делал?

Я люблю её. Мне нравится, как она поддерживает меня, не зная истории. Мне нравится, что, несмотря ни на что, она на моей стороне. Я качаю головой.

— Не так. Думаю, я люблю его.

— Конечно, да, детка. И я тоже. Он Марк Эштон. Все его любят.

— Но Брайан. — Я заливаюсь слезами.

— Ты любишь Брайана?

Я киваю.

— Думаю, да.

— Начни с самого начала.

Я совершаю ещё один дрожащий выдох.

— Этим вечером я отправилась в квартиру Марка, его не было в городе. Затем Брайану поздно ночью позвонили, и ему пришлось немедленно отправиться в Хьюстон. Я осталась, потому как всю ночь пила вино. Когда я встала утром, я была совсем одна в пентхаусе. Затем вошёл Марк.

— О, дерьмо. — Она сидит на краю дивана — словно она на краю своего места, ожидая, когда я расскажу свою историю. — Что случилось?

— Он поцеловал меня.

— Боже мой, Риз! — Она схватила моё запястье. — Что это значит?

— Это ничего не значит, кроме того, что я обманываю Брайана. — Я отряхиваю ее.

— У тебя был секс с Марком?

Мои брови сдвигаются в замешательстве.

— Да, почти два месяца назад.

— Не сегодня?

Я качаю головой. Я знаю, что она понимает, что поцелуй, возможно, не рассматривается обманом, но я не ищу лазейки. Я виновна в своём преступлении. Я не была инициатором, но и не остановила его.

Она складывает руки на груди.

— Ладно, вы поцеловались, что потом?

— Он прекратил это, и я ушла.

— Это всё?

Я качаю головой.

— Он сказал кое-что, когда я вышла.

— Что он сказал?

— Он не может перестать думать обо мне, — перефразировала я.

— Боже мой, — говорит она в третий раз с тех пор, как я вошла в дверь.

— Не имеет значения. Мне нравится Марк. Я даже люблю его. Но я смогла полюбить Брайана. Марк не хочет меня, он просто не хочет, чтобы я была у Брайана.

— Я не знаю, — говорит Джилл. — Я видела, как он смотрел на тебя на вечеринке. Не думаю, что это игра для него.

— Это не имеет значения. Брайан — правильный выбор. — Я говорю это непреклонно, в основном, чтобы убедить себя, что это правда. — Безопасный выбор.

Она раздраженно рассмеялась.

— Безопасность и любовь не сочетаются, детка.