Немного в сторону

БЕЛЫЙ СЛОН

Старый Хаджими был хромой потому, что слон наступил ему на ногу; это был плохой слон, который не умел осторожно ходить по улицам. Так рассказывал Хаджими.

У нас слоны не наступают на ноги потому, что и слонов у нас не так уж много. А это произошло в городе Карачи, далеко, на берегу Аравийского моря, в Индии. Может быть, это и не совсем правда, но там такая вещь вполне могла случиться.

Это было давно, лет семьдесят тому назад. Теперь уж давно и слона того нет, да и старого Хаджими уже нет. Но Мумин, его внук, живет в ауле Балучи, недалеко от Кушки. Здесь от него я услышал всю эту историю.

И, в сущности, это совсем не сказка, а настоящая история. Это просто описание жизни Мумина, внука Хаджими.

Жил он на высоком холме со своим дедом Хаджими, а холм этот стоял в Афганистане, по ту сторону границы. Жили они там вместе с другими людьми одного из племен белуджей.

Белуджи — очень интересный народ. Они носят халаты, ружья и длинные ножи; головы их обмотаны большими, длинными чалмами, концы которых свешиваются, точно полотенца. Когда белуджи скачут на конях, эти концы мотаются по ветру.

Они очень любят скакать на конях, стрелять из ружья, петь песни. У них много песен. Но очень мало коней, и скакать многим не на чем. Они очень бедны, и у них почти ничего нет. Даже своей страны нет. Белуджистан принадлежит англичанам, и белуджей там меньше всего. Больше всего их в Индии и еще в Иране и в Афганистане. Многие из них переходят с места на место через границы, как цыгане. Они живут в шатрах среди гор и близ городов. Некоторые из них имеют своих верблюдов, коз и овец — они их пасут в диких горах и на чужих лугах.

Но у старого Хаджими с Мумином не было даже и верблюдов с овцами. У них была собака Аи, один ветхий шатер, котел и медный кувшин. Хаджими был стар и хром. Он не мог добыть себе даже козу.

Поэтому он был пастухом у Риза-Кули. Он жил в шатре с Мумином и собакой. Он сторожил скот Риза-Кули и рассказывал Мумину свои истории и сказки.

Они были бы плохими белуджами, если не любили бы хорошую сказку.

…Так вот про слона, который отдавил ногу старому Хаджими.

— Это было давно… А?.. Да, очень давно. Да, — так говорил Хаджими. Он говорил так медленно потому, что в это время вспоминал сон, который только что видел, чесал голову под чалмой и еще жевал табачный порошок. — Да… — говорил он и доставал коробку из пустой тыквы. — Очень давно… А?.. — говорил он и вынимал из тыквы горсть табаку. — Мы жили тогда на нашей святой земле. — Тут он отправлял табак под язык, и Мумин теперь должен был ждать, пока его язык освободится для рассказа. — Да, на нашей святой земле белуджей…

Но Мумин не мог ждать. Хаджими был стар, а Мумин был молод. Он хотел бы жить тоже очень давно и тоже на земле белуджей. Мумин смотрел в ту сторону, где должна быть эта земля. Там верблюд чесал бок о каменный уступ. За верблюдом ходили овцы. Еще ниже была долина и дремал афганский поселок — никакой земли белуджей.

— Ну, дальше! — говорил Мумин и теребил старого Хаджими за рукав.

— Да. Слон был большой, а я маленький; на нем ехал важный чиновник по улице. А? Он наступил мне на ногу…

Все это Мумин давно уже слыхал. Он даже знал, что было дальше. Но ему казалось, что он слышит это все в первый раз.

— Ты убил этого слона? — восклицал Мумин, сверкая глазами и кусая ногти от нетерпения и мыслей; ему уже было досадно, что ему, Мумину, слон не наступил на ногу, что он не хромой и что он не может никому об этом рассказать.

— Да, убил слона. А? Да! Да! — Тут старик переставал дремать и тоже начинал сверкать глазами.

— Но прошлый раз ты рассказывал, что слона не убивал, а убил чиновника?.. — сдерживая дыхание, осторожно спрашивал Мумин.

Старик останавливал взор на одной точке. На секунду он склонял голову набок, соображая. Потом он освобождал язык от табака и яростно выплевывал табак на землю.

— И слона и чиновника! — восклицал он и хлопал себя по лбу. — Да, да. Я вспоминаю, — это было именно так: я убил и того и другого! Вот что.

Он вынимал из-за пояса нож и показывал, как он убивал им слона, — он уже твердо верил, что он его убивал именно этим ножом. Мумин тоже верил — ему хотелось только, чтобы он сам тоже убивал слона. Он даже оглядывался по сторонам, как будто там, под холмами, уже бродили слоны, готовые быть убитыми.

Холмы стояли пустые и голые. Белуджские собаки, освещенные утренним месяцем, бегали в поисках костей.

Нет, у Мумина не было слонов, не было родной земли белуджей, ничего не было — даже отца с матерью. Зато у него был замечательный дедушка, который мог убивать слонов и чиновников.

— Ты был очень сильным? — спрашивал Мумин.

— О! — говорил дед. — Ого! — говорил он и лез за тыквой с табаком. — Он спрашивает: был ли я сильным? О-го-го! Очень, очень… — бормотал дед, жуя табак и раскачиваясь на корточках, и, пока Мумин рисовал в своем воображении улицы города Карачи, стены и замки из рассказов деда, дед тихонько засыпал.

Мумин махал на него рукой. Вскочив на ноги, легкой походкой белуджа шел он с холма, к шатрам своих соплеменников. Собака Аи, виляя хвостом, бежала за Мумином.

Утро вставало над шатрами; легкий дымок, перемешанный с туманом, поднимался от пепла костров. Месяц становился бледным и наконец совсем таял в большом белом небе, точно льдинка, брошенная в широкую пиалу с водой.

Волшебные замки превращались в шатры и шалаши, прикрытые войлоком, тряпками и досками от ящиков. Из них выходили белуджи. Они кричали, и смеялись, и размахивали руками, согревая тощие свои тела.

Шумный и говорливый народ — белуджи — вставал и собирался толпами. Одни вскакивали на коней и ехали вниз, в долину, другие пешком тоже спускались по дороге к поселку. Они шли пестрой толпой, смеясь и сверкая глазами, подведенными сурьмой. Они были в чалмах, свешивающихся на плечи, в широких халатах, босиком, с орлиными глазами и белоснежными зубами — гордый и нищий народ белуджей.

Они спешили. Солнце стояло высоко, а мир был велик: его нужно было обойти, посмотреть и пощупать со всех сторон, многое повидать и послушать. Один базар в поселке чего стоил! О, это великое дело — базар! Много тут дел для белуджа.

Они рассыпались по улицам, шли в толпу, заглядывали в чайханы.

Некоторые, те, которые имели коней, скакали верхом из одного конца города в другой и обратно. Они хмурили брови и подхлестывали коней, мчались галопом, — пусть все знают, какие они важные, эти белуджи, и как много у них дел в этом мире.

Другие шли, продираясь сквозь базарную толпу, строго рассматривая товары. Они разглядывали козу, и ощупывали шерсть, и пробовали на язык табак, и смотрели лошадям в зубы, — пусть знают, что у белуджей тоже есть дела на базаре.

— Балучи пришли! Балучи! — кричали некоторые купцы из своих лавок. — Следите за своими товарами покрепче!..

Но белуджи проходили мимо, презрительно сплевывая сквозь зубы, — пусть знают все, что белуджи не слушают всякий вздор, который мелют досужие языки.

— Балучи! Вот балучи! — говорили матери маленьким детям. — Они положат тебя в мешок и унесут в горы…

Маленький Мумин тоже шагал по городу. Он тоже был в огромной чалме и с ножом за поясом. Он воображал себя очень храбрым воином. Потом он заходил в чайхану, сидел под навесом и смотрел на проходящих. Его собака лежала, свернувшись калачиком у ног, дремала и сквозь дрему иногда хватала зубами блох на своем животе и грозно рычала. Она тоже что-нибудь о себе воображала. Белуджская собака не может не воображать.

«Она считает, что она барс», — подумал про нее Мумин и принялся разглядывать своих соседей.

Рядом с ним сидел толстый человек с чашкой в руках. Он открывал огромный рот и клал в него сперва куски сушеной дыни, потом вливал туда горячий чай.

Мумин смотрел ему в рот и восхищался: это был огромный рот, необыкновенный рот, в нем могли бы уместиться два медных кувшина. «Когда я буду богатым, я буду есть сушеную дыню и запивать чаем», — подумал Мумин. Но он сегодня утром ничего не ел, поэтому он отвел глаза от толстого человека и стал смотреть в другую сторону.

В другой стороне стоял человек и держал в руке большой кусок теста. Он держал тесто за кончик и крутил им в воздухе; тесто вытягивалось и превращалось в колбасу. Тогда человек начинал вращать тестяную колбасу вокруг себя, и она вытягивалась еще тоньше. Человек делал лапшу.

«Нет, я буду делать лапшу и есть ее», — подумал тут же Мумин, увлекшись этой картиной. Но тут слюна наполнила ему рот, и, чтобы не видеть ни лапши, ни дыни, он стал смотреть на другую сторону улицы.

— Послушай, балучи, — сказал вдруг толстый афганец с большим ртом. — Ты, наверно, хочешь сушеной дыни?

— Хочу, да, — сказал Мумин, обрадовавшись.

— Может быть, ты хочешь, чтобы я дал тебе кусочек?

— Очень хочу.

— Ха-ха! — сказал толстый, вытирая губы. — Я так и думал. Видишь, какой я умный человек! Я все вижу. Только я тебе ничего не дам. Зачем мне отдавать тебе дыню, когда я могу съесть ее сам, а?..

К вечеру они возвращались на свои холмы, шлепая босыми ногами по дороге. Их пышные грязные чалмы белели над лугами, как коробочки хлопка.

Белуджи были усталы, но веселы.

Они несли с собой все, что послал им мир за день: рассказы и песни, арбузы и куски хлеба, тыквенные семена и мелкие монеты, разбитую кастрюлю, старые тряпки, не имеющие никакого назначения.

Их перегоняли конные; они еще продолжали гарцевать, как безумные.

— Э-э-эй! Э-э-эй! Дорогу! — орали они пронзительным голосом, выкатывая глаза и размахивая руками и тряпками, думая, что они разбойники, и воины, и важные чиновники сразу, что они едут в поход, завоевывать святую землю белуджей, о которой все они слышали от предков. Но пешие со смехом и шутками стегали по крупам лошадей, и те отскакивали в сторону и мчались дальше, пока их всадники, проскакав между шалашей, не изнемогали и, слезая с коней, тихо присаживались у костров, рядом с товарищами.

Сюда они сносили все подарки дня, все, что удалось достать правдой и неправдой: выманить, выпросить или просто взять в городе. Только песен и всяких историй они ни у кого не выпрашивали. Они не были бы белуджами, если бы у них не было своих рассказов и впечатлений.

— Я был в городе, — сказал один белудж, подбрасывая палку в костер. — Там шел один человек. О, очень необыкновенный человек… У него был смешной нос, такой длинный и смешной нос…

Он задумчиво посмотрел вокруг себя. Пламя освещало окружающих: они сидели вокруг костра на корточках, спокойные и непроницаемые. «О, — подумал белудж, — как бы им сказать, до чего был этот нос смешной и длинный, чтобы они поняли».

— Он был такой, как эта палка, — сказал он.

— Как эта палка? — спросил другой, отламывая небольшой кусочек ветки.

— Да, бывают такие носы. Да, я видел такой нос, — заговорили белуджи, не выказывая никакого удивления.

— Я был в Герате, там у всех такие носы, — заявил даже один.

— Да, бывают такие носы. Да, я видел такой нос, — заговорил первый белудж, горячась. — Там собирался народ на базаре, и все щупали этот нос. А он брал за это две афгани с каждого. И я тоже заплатил две афгани и щупал. А один купец повесил даже на его нос большую гирю, и все смотрели…

Мумин сначала подумал: почему не у него, Мумина, такой нос, на который можно вешать гири? Но когда он услышал, будто белудж заплатил две афгани, то понял, что тот врет. Он встал и отправился к другому костру.

У других костров тоже сидели белуджи. Они кипятили суп и чай в котлах и чайниках. Белые и черные шатры колебались за их спиной, в зареве костров. Вытаращив глаза, смотрели они в огонь, на окружающие холмы и звезды. Там сейчас жили страшные и чудесные тени воображения.

У костров говорили неторопливым и громким шепотом о душах предков, о чудовищах с двумя головами, о тиграх, о святой Мекке, о земле белуджей, о городах далеких и замечательных, какие в них толстые стены и богатые дворцы, как много там живет людей и как много и хорошо там кушают!

Поздно ночью Мумин пришел к шатру деда. Тот спал, укрывшись мешком и сунув босые ноги в горячую золу. Аи, увидав Мумина, ударила три раза хвостом по земле и снова уткнула голову в лапы.

— Ну что, ты не принес чего-нибудь поесть? — спросил дед, открывая глаза.

Толстый и скупой Риза-Кули начал выдавать все меньше еды пастухам; последний раз он выдал всего лишь пять сухих лепешек на неделю. Но так как они позавчера уже были съедены, то лучше про них не вспоминать.

— Нет, ничего, — сказал Мумин. — Но вот слушай, я видел человека с длинным носом…

— А? Да, нос. А?.. — забормотал дед и снова упал на тряпки.

Мумин отвернулся от деда и посмотрел на небо. Звезды мерцали на черном небе, показывая разные дороги.

Одна дорога, как говорил дед, вела в землю белуджей, другая — направо, в Иран, третья — налево, в страну высоких гор. Мумин еще раз посмотрел на звезды и подумал: «Как, должно быть, холодно было бы идти босиком по этим дорогам».

Тут же была дорога в Мекку; дед говорил, будто и туда он ходил, поклоняться святому камню. Мумин представил, как дед, хромой, идет по этой дороге в Мекку, и ему стало жалко деда: он ничего сегодня не ел.

— Знаешь, что я придумал, — сказал Мумин и начал тормошить старика. — Вот что я придумал: ты сильный, ты слона убил. Я тоже сильный… Пойдем к Риза-Кули. Скажем: нужно кушать.

— А? Кушать? — спросил дед, протирая глаза. — Да, да. Нужно много кушать…

— Мы пойдем завтра к Риза-Кули и скажем, пусть дает нам больше лепешек. И не одних лепешек. Пусть даст нам кулеш. И суп с лапшой.

— Да-да-да, — заговорил дед, окончательно проснувшись. — Еще дынный мед. Я люблю мед. Я скажу: старый Хаджими очень, очень любит дынный мед. Он всю жизнь пас твоих овец. Ага!..

В это время собака зарычала во сне, отвечая далекому лаю городских псов. И на холмах белуджей начали тихо сквозь сон переговариваться собаки.

«Должно быть, городские собаки ругают наших, белуджских», — подумал Мумин и сказал деду:

— Собаке пусть кости дает.

Дед согласился.

— И сахар к чаю, — добавил дед.

Они принялись составлять список всяких вкусных вещей, которых они потребуют. Это им понравилось.

Они долго сидели друг против друга, сверкая глазами и предвкушая, как они пойдут завтра к Риза-Кули. Наконец они легли. Мумин посмотрел на шатры. Среди низких и дырявых палаток и ящиков возвышался большой шатер Риза-Кули. Он был сделан из бараньих шкур и войлока. Мумин представил себе, как там сейчас тепло. На сундуках и койках спят четыре жены Риза-Кули. На перине лежит толстый Риза-Кули, широко открыв рот, и храпит. Его чалма бережно подвешена на гвоздь, вбитый в стену шатра. Там же висит его цветной пояс. А с ним вместе маленький мешочек с землей. Эта святая земля из страны, откуда все когда-то вышли.

«Да, они все когда-то вышли из этой страны, — подумал Мумин. — Только один вышел толстый, а другой тонкий и хромой. У Хаджими тоже такая чалма и даже есть такой же мешочек с землей из страны белуджей. Но у него нет лепешек. А у Риза-Кули много лепешек, и его все не любят».

— Вот что, — сказал Мумин, трогая деда за руку. — А если он откажется, мы его просто убьем. И все.

— Да, это, пожалуй, верно. Убьем совсем, — согласился старик.

Решив так, они окончательно уже легли и заснули.

Утром Мумин разбудил старика и попросил его вставать поскорее. Мумину нужно было поспеть в город, а перед этим еще нужно поговорить с Риза-Кули, потом еще убить его и еще много дел совершить за день.

— Да-да, — сказал старик, доставая дрожащими руками тыкву с табаком. — Что? Вот что. Мы не пойдем к нему сегодня. Подождем еще немножко. А?

Мумин очень рассердился.

— Нет, нет, посмотрим, может, он еще станет добрее, этот Риза-Кули, — сказал старик.

Тогда Мумин ушел в город. Белуджи опять шли вниз, оставив на холмах свои волшебные сновидения и замки, сделанные из тряпок и старых ящиков, и ямы, в которых они лежали, согревая друг друга.

Опять они шли по базару и улицам, веселые и важные, как бомбейские принцы, забыв, что ночью им было холодно. С ними шагал Мумин.

Он опять увидел в чайхане толстого афганца. Тот опять ел сушеную дыню. «Мы с дедушкой его убьем», — подумал Мумин. Он тут же представил себе, как бы они это сделали, и ему стало легче. Он пошел дальше.

Два полуголых человека строили дом. Один сидел на стене, другой лепил внизу круглые бабы из глины. Он подбрасывал их вверх, не поднимая головы, а его верхний товарищ на лету подхватывал куски глины и прилаживал куда следует. Делали они это так быстро и ловко, что Мумин замедлил шаг.

— Эй, балучи, куда идешь? — крикнул верхний.

«Куда я иду?» — подумал Мумин.

— Я иду далеко, — сказал он. — Я иду в страну белуджей. — «В самом деле, я пойду в страну белуджей», — тут же решил он.

— О! А где же твоя лошадь?

— Он ее съел, — сказал нижний. — Известно: он ее съел потому, что балучи всегда голодные.

Они засмеялись. Потом один из них сказал Мумину, хлопнув его по плечу:

— Ну ладно! На, балучи, тебе лепешку. Съешь, а то ты не дойдешь до своей земли: ты очень худой.

Мумин взял лепешку и пошел дальше. «Хорошие люди, — подумал он. — Я не буду их убивать. Пусть строят дом. Я тоже буду строить дома».

Он свернул в узкую улицу, где находились торговцы тюбетейками. Потом он прошел ряды одеяльщиков и попал в еще более узкую улицу.

Тут находились лавки портных, стекольщиков, лудильщиков, бурдючных мастеров, колесников, кузнецов и парикмахеров.

Парикмахеры сидели прямо на улице и брили всех желающих прохожих. Они сначала мочили их бороды водой, потом вытирали большой нож о фартук и, поплевав на лезвие, начинали сдирать этим ножом усы и бороды.

На улице стоял страшный шум: кричали ослы, которых подковывали, звенело железо, и еще кричали люди из лавочек. Улица была такая узкая, что люди разговаривали через нее друг с другом. Мумин сел на камешек и вытер концом чалмы пот с лица. Он здесь никому не мешал, потому что у каждого было свое дело…

— Ай, Пешавер! Ай, Пешавер! Ай, какой город — этот Пешавер! — говорил толстый иранец, которого брил парикмахер. Он кричал «ай», и качал головой, и морщился, наверное, не оттого, что такой город Пешавер, а оттого, что ему было больно.

— Да вы, господин, наверное, уж все видели на свете, — говорил парикмахер почтительно, потому что хотел больше заработать. — И Кабул, и Тегеран, и Стамбул, а?

— Что Кабул, что Тегеран… — сказал иранец. — Ай, Пешавер, ай-ай-ай…

— Автомобилей, наверно, много? — крикнул тут портной, задерживая иголку в зубах и глядя на толстого.

— Автомобили, автомобили! — закричал вдруг шорник, высовываясь из своей лавочки. — Когда была коронация Амануллы-хана, в Кабуле ехало двадцать пять автомобилей, и за ними двадцать слонов, и потом двести верблюдов! Я сам видел!

Все они переговаривались, крича друг другу через улицу, сколько слонов и автомобилей шло при коронации, и какой был Кабул, и какие там полицейские, и аэропланы, и пожарные, и телефон…

— Ваш Кабул… — сказал толстый иранец. — Вот Пешавер, ай-ай…

— Да, Пешавер, наверное, куда лучше! — вежливо согласился парикмахер, хватая иранца за нос. — Не крутите, господин, головой…

— Иначе ты отрежешь ему язык, правда, Махмед? — сказал усатый и хмурый лудильщик, который до сих пор молчал. Его лицо было все черно от сажи; внизу висели черные усы, над ними был черный нос, потом оловянные очки, а над ними уже глаза.

— Вот Ашхабад еще, говорят, тоже чудеса, — сказал парикмахер. — Я слыхал, там строят дома выше этого дерева. А улицы политы жидким камнем. А посреди улицы стоит человек в железном шлеме; такой же человек, как мы, но только очень много знает. Он стоит посредине, а кругом идут караваны, идут всякие люди: и туркмен, и иран, и афган, и такой вот балучи, — здесь парикмахер показал на Мумина, — и он отдает им всем честь… Да, отдает им честь, а потом посмотрит на звезды и показывает рукой каждому: кому куда дорога. Говорят, он был раньше самый большой караванчи, проводник, и знает все дороги по звездам.

— Ай, советский город, нехороший город, зачем ты так говоришь! — совсем недовольно закачал головой толстый иранец. — Я там был, продавал шерсть, плохо продавал…

— Что, там гнилую шерсть не берут? — сказал шорник.

— Зачем гнилую шерсть? — совсем рассердился толстый. — Аллаха забыли, все забыли…

— Значит, без аллаха живут? Ай-ай! Ай, плохо! — сказал парикмахер и сделал такое лицо, будто хотел заплакать. — Ай, плохо! Ай, не крутите головой, господин…

— Отрежь ему язык. Отрежь язык ему, Махмед, — опять сказал молчаливый лудильщик парикмахеру и опять строго посмотрел сердитыми глазами на иранца.

Но тут заговорили все: шорник, портной, стекольщик, другой портной. Все говорили о земле, на которой стоял человек в железном шлеме.

— Советы! Советы! — кричал толстый, подпрыгивая на скамейке. — Они мне говорят! Что такое Советы?

— Советы? — сказал лудильщик, снял очки и положил их в сторону. — Это вот я — Советы. Это вот Махмед, и шорник, и вот тот балучи. Я пошел и отрезал тебе язык. Вот и все, очень просто.

Но, наверное, это было совсем уже не так просто, потому что Мумин ничего не понял, а остальные стали кричать еще громче.

— Мумин, — сказал старый Хаджими, — я сегодня совсем больной человек. На тебе мою палку, ты сегодня будешь пастух… А?

Старик потянулся за тыквой с табаком, но потом махнул рукой, лег и закрыл глаза.

— Хорошо. Да. Я пастух. Я большой пастух, — сказал Мумин и взял длинный посох старика. Он позвал собаку и отправился на холмы.

— А? Нет, это еще не все. А? — сказал он, как дед, опять вернулся и взял дедову тыкву с табаком.

— Я теперь чабан. Ты меня не называй больше Мумином, — сказал он собаке.

Он сунул в рот горсть табаку. Табак был горький и противный. Мумин начал плеваться. Он взял горсть табаку и дал пожевать собаке. Собаке табак тоже не понравился.

Мумин подошел к стаду. С холма было видно очень много земли, но больше всего она состояла из холмов. Холмы были такие рыжие и скучные, что от них тошнило, как от жевательного табака. Даже собака посмотрела вокруг себя и зевнула.

— Направо на холмы не гоняй, там земля афганов, они прогонят, — говорил дед. — На левые холмы тоже не гоняй, там не наши белуджи, — отнимут скот и угонят в горы.

«А где же наша земля? — подумал Мумин. — Да, она в мешочке за поясом». Он развязал мешочек и заглянул в него. «Как мало у нас осталось земли, ай-ай…»

Верблюды смотрели на Мумина. Они были облезлые, как деревья с обглоданной корой. Овцы стояли, сбившись в кучу, и смотрели на дорогу. По дороге двигались люди.

— Я погоню вас вниз, к дороге, — сказал Мумин овцам и верблюдам. — Вы паситесь там, а я буду смотреть, что там делается.

Он стал гнать овец и верблюдов вниз, но они не хотели туда идти и начали разбегаться от него в стороны.

— Как хотите, — сказал тогда Мумин. — Я пойду один. Я вам сказал, что там интереснее.

Он спустился с холмов и уселся у дороги. Мимо него шли и ехали разные люди. Тут были афганцы и иранцы, туркмены и хозарийцы. Одни ехали направо — в город, другие — налево. Там, где-то недалеко отсюда, начиналась страна, о которой вчера говорили на базаре.

Вдруг он увидел одного белуджа. Тот ехал верхом на коне; за плечами у него было ружье, в руке он держал чемодан, голова у него была покрыта красной фуражкой, а поверх фуражки была намотана чалма. Белудж размахивал чемоданом и пел.

Он пел странную песню:

Мумин вытаращил глаза и чуть не умер от удивления и зависти. Он никогда не видал белуджей в красных фуражках. Наверное, это белудж с той стороны! Мумин давно уже слыхал, что туда перебралось много их родственников, в страну Туркменистан. Многие на них ездили туда и обратно. Но рассказывали они об этой стране так много удивительного, что никто не знал, хорошо это или плохо.

— Здравствуй, товарищ мальчик! — сказал белудж, поравнявшись с Мумином. — Селям алейкум! Как живешь с тех пор, как ты появился на свете?

— Очень плохо, — сказал Мумин и вздохнул. — У меня разбежались верблюды. Я не умею делать лапшу… И я не был в Пешавере.

— Это ничего, — сказал белудж. — Я тоже не был в Пешавере.

— Но зато ты был в Кушке и Ашхабаде! Наверное, ты из города, где стоит на перекрестке человек в железной шапке? Скажи, где ты взял такую фуражку? — спросил Мумин.

— Эту фуражку мне подарил старший милиционер, товарищ Курбанов. Он сказал: я тоже буду милиционером. Если не веришь, спроси в Тахта-базаре товарища Курбанова — тебе каждый скажет, обязательно пойди и спроси. А идти нужно мимо старой мечети, потом мазар — кладбище, потом стоит дерево карагач, потом последний аул, потом будка. В будке солдаты живут, ты там осторожнее…

И, ударив лошадь чемоданом, белудж ускакал.

Шел Мумин долго. Он прошел старую мечеть, стоящую в стороне от дороги. На развалинах мечети сидели черные орлы и клевали что-то. Они злобно посмотрели на Мумина, как будто думая, что он попросит у них кусочек. Потом опять принялись клевать.

«Наверное, умер человек голодный. Должно быть, белудж», — подумал Мумин.

Потом он прошел мазар. Потом увидел дерево карагач, большое и круглое, как шапка туркмена. Наконец он вышел в последний аул.

— Балучи! Балучи! — закричали ребятишки. — Смотри, твоя собака сейчас развалится.

Мумин оглянулся на собаку. Она шла еще за ним, опустив голову и хвост.

За аулом дорога совсем опустела.

Мумин подошел к будке. Дверь будки была открыта, на двери висели штаны. На крыльце сидел человек без штанов, в рубашке с блестящими пуговицами.

— Ты куда? — строго спросил он.

— Я посмотреть, — сказал Мумин.

— На, посмотри, — сказал солдат и показал Мумину кулак. Кулак был большой и волосатый.

Мумин посмотрел на него и повернул обратно.

Зайдя за поворот дороги, он свернул с нее и пошел в холмы по траве. Обогнув будку стороною, он спустился в долину. Перед ним текла узенькая речка. Это была река Кушка, и на той стороне была страна Туркменистан.

В речке бродили красные коровы.

На том берегу сидел мальчик в большой бараньей шапке и болтал ногами в воде.

Мумин спустился к реке, сел напротив мальчика и начал его разглядывать. Это был молодой туркмен, как и все туркмены, которых он видел. Он был немного побольше Мумина. Он тоже начал разглядывать Мумина. Это Мумину не понравилось.

— Ты что глядишь? — крикнул он по-туркменски, так как знал слова этих людей, среди которых он с дедом жил.

— Ничего, — ответил мальчик. — А ты что, разве запретишь мне смотреть? Я на своей стороне.

Это было верно. Мумин помолчал.

— Это твои коровы? — спросил он мальчика.

— Нет, это колхоз.

— Как? — переспросил Мумин.

— Колхоз.

— Значит, не твои?

— Нет, мои. Я тоже колхоз, — ответил мальчик.

Они помолчали. Потом мальчик с той стороны спросил:

— А ты тоже колхоз?

— Да, — ответил Мумин. — У меня тоже много коров и верблюдов.

— Ты врешь, — ответил мальчик. — У вас нет колхоза. У вас солдаты, баи и ханы. А у вас есть заседание правления?

— Нет, — сознался Мумин.

— Ну, вот видишь. У вас, наверное, нет радио?

Мумин смутился: он даже не знал такого слова.

Он осмотрел себя, палку, собаку, ножик, мешочек у пояса.

— Вот! — закричал он. — У нас есть земля. Земля белуджей! А!!

— Покажи, сколько же у вас земли?

Мумин поднял мешочек.

Мальчик вдруг упал на спину. Он захохотал. Он взялся за бока и хохотал так, что даже коровы оглянулись на него, а Аи поднял уши и зарычал. Но мальчик, к удивлению Мумина, продолжал хохотать.

— Земля! — крикнул наконец он. — Ха-ха! Сколько же вы на ней сеете картошки, а? Посмотри-ка, сколько у нас земли! Смотри вон туда, за холмы, и туда, к заставе, и за тот лес — все наша земля!

Он встал и показал рукой вокруг себя. Мумин тоже встал.

— А я тебя зарежу, — сказал он и вынул ножик.

Мальчик перестал смеяться.

— Ну, не зарежешь, — сказал он. — Я на заставе скажу, и тебя возьмут. А если зарежешь, то наши объявят вам войну. Вот и все.

Мумин молча повернулся и молча пошел обратно.

«Вот плохо, — подумал он, — ничего у нас с дедом нету. И овцы не наши. И заседания правления нету. Только одна собака…»

Так пел Мумин, возвращаясь назад.

Он даже не заметил, что пошел обратно по дороге, забыл обогнуть будку с солдатами. Вспомнил он, когда уже очутился возле самой будки и солдат без штанов смотрел на него, выпучив глаза.

— Как? — переспросил он, прислушиваясь к пению. — Куда ты едешь? На чем же ты едешь: не на собаке ли, герой, а? Господин начальник, посмотрите-ка, какой здесь негодяй. Я ему не велел тут ходить, а он обошел кругом, а!

Господин начальник вышел в расстегнутой куртке. У него были еще более вытаращенные глаза и еще более блестящие пуговицы.

— Ты кто? — спросил он.

«Кто я? — подумал Мумин. — Я Мумин. Человек. Я убил слона. Нет, этого, правда, мало…»

— Я колхоз, — сказал он.

Оба солдата еще шире вытаращили глаза. Потом оба они, как по команде, вдруг захохотали. Мумин повернулся, чтобы пойти.

— Подожди-ка, я еще намну тебе бока, — сказал начальник и двинулся к нему.

Но Мумин не хотел, чтобы ему намяли бока. Поэтому он побежал. Он бегал быстро, как горная коза, поэтому его никто не догнал, и скоро он был в ауле.

— Эй, балучи, откуда ты спешишь? — кричали ему.

Он сказал, что он милиционер и что он из страны, где Советы, но в ответ ему тоже стали хохотать.

Мумину стало очень обидно.

— Почему же они мне не верят? — спросил он собаку.

Но собака ничего не ответила и даже не вильнула хвостом: она очень устала и хотела есть.

Тогда Мумин ускорил шаг. «Наши белуджи мне поверят», — подумал он.

Когда он вернулся на свои холмы, был вечер. Белуджи сидели на земле большим кругом и наблюдали бой перепелов. Два перепела-петуха с подрезанными крыльями стояли один против другого.

Белуджи кричали все сразу. Они вскакивали от нетерпения, снова садились и снова вскакивали, хлопая себя по коленкам.

Они хохотали. Они стонали и выли от восторга.

Мумин растолкал народ и тоже сел в круг. В это время один петух вскочил на спину другому и, вцепившись в его шею клювом, мчался на нем по кругу.

Белуджи вскочили.

— А! Он бежит, как конь! Как барс! Как купец, как мулла! Как судья на извозчике! — кричали они.

Это было так интересно, что Мумин забыл на минуту все свои приключения и смотрел на перепелов. Но один из них победил другого, и их обоих унесли. Однако народ продолжал сидеть в кругу, обсуждая и переживая бой перепелов.

Тут Мумин вспомнил, что он должен стать старшим милиционером.

— Ай, хорошо на том берегу! — сказал он небрежно. — Радио. Стоит милиционер, всем людям дорогу показывает, белуджам честь отдает…

Он все хотел, чтобы его спросили, был ли он в той стране, и тогда он рассказал бы, как он долго там ездил. Но его никто даже не спросил об этом.

— Да, хорошо, я был там, — ответил один.

— О! Хорошая страна, и я был, — сказал другой.

Тут все забыли перепелов и заговорили о Туркменистане.

— Я опять туда пойду, — сказал Мумин.

— Да, правильно! Люди в домах живут. Каждому белуджу дом дают. А иногда и два. Обязательно иди.

Так они продолжали говорить обо всем, что слышали про ту страну и что сами выдумали. Про то, будто в шатрах там цветы растут и деревья, на деревьях фрукты растут — каждый стоит сто афгани, и всякий может подходить и срывать, сколько хочет. Про то, что белуджи там — тоже начальники, а баев вроде Риза-Кули сажают в клетку и возят по городу. Что женщины и мужчины в штанах ходят…

— Только вот один купец на базаре говорил: аллаха там забыли, — сказал Мумин.

— Да, верно: там аллаха нет. Там неверные, там мусульману плохо. Это правда, — согласились с ним.

Тут все стали говорить все, что слышали от других людей плохого про ту страну и что Мумин пусть и не думает туда ходить. Он будет последним ослом, если туда пойдет. Он будет неверной собакой и дураком, а не белуджем. И все это знают — все там были.

Так рассуждая про себя, все стали расходиться по своим шатрам, и Мумин остался один. Он остался один и не знал, как же ему все-таки поступить.

С холмов потянул ветер, и бледный месяц, тонкий и ржавый, как нож за поясом у белуджа, осветил холмы, и пепел костра, и шалаш Риза-Кули.

Женщины уже закрыли входные отверстия в шатрах, и дети давно перестали кричать и плакать.

Зато вместо них невдалеке начали выть шакалы, и от этого стало очень противно на душе.

К Мумину подошел белудж в истерзанном халате и опустился рядом с Мумином.

— Мне все известно, — сказал он хриплым голосом. — А? Я все слышу. Это не шакалы кричат. Ты думаешь: шакалы? Это барсы. В них сидят души разных больших и маленьких людей. Когда я умру, моя душа переселится в перепела…

Мумин посмотрел ему в лицо: глаза блуждали, как у помешанного. Это был опиекурильщик. Мумин встал.

— Подожди, — сказал тот, беря его за руку. — Ты говоришь, что был в Туркменистане. А я знаю: ты врешь. Все знают и все врут. Ага… Врешь, врешь!..

Мумин сбросил его руку и пошел к деду. «Неужели все врут? — подумал он. — А дед? Пойду спрошу деда».

Но старый Хаджими был уже совсем болен. Он даже не мог протянуть руку за табаком. Он сказал Мумину, что он больше не пастух. Хозяин сказал, что ему не нужны такие пастухи. И Мумин — тоже не пастух: он разогнал стадо в разные стороны.

— Да. Я не пастух, — сказал Мумин. — Я милиционер. Вот кто.

— Как? — спросил Хаджими.

— Да. Я уйду отсюда. Пойдем в Туркменистан, дед. Там Риза-Кули возят в клетке, как зверя, вот что.

Дед в ужасе поднял руку.

— Что ты? Правоверные… А? Аллах… Мы — белуджи… — сказал он и закашлялся. — А! А?..

— А! А! А! — закричал Мумин, передразнивая деда. Рассердившись, он лег в стороне. Но спать он не мог. — Ты был в Мекке, — сказал он, вставая и подходя к деду. — Эх!.. А как же мы собирались убивать Риза-Кули? Скажи мне, ты был в городе Карачи, а? Скажи…

Он нагнулся к старику и схватил его за халат, ожидая ответа. Старик, услыхав про Карачи, стукнул было себя кулаком в грудь и воскликнул «А!», но закашлялся и, махнув рукой, лег.

К утру он умер.

Он лежал, свернувшись в клубочек, обыкновенный маленький старик в большой грязной чалме. Он валялся на чужой земле, а на груди его лежал маленький грязный мешочек с землей белуджей, про которую он выдумывал столько необыкновенных историй. Мумин взял мешочек, повертел его в руках и понюхал. Мешочек пахнул обыкновенной землей и глиной. Мумин отбросил его в сторону. Перед ним лежал старик, которому больше не нужны были ни мешочек, ни всякие истории.

Мумин понял, что старый Хаджими никогда не убивал слона. Это была индийская сказка.

Собаку Мумину не отдали. Риза-Кули сказал, что она сторожила его скот и поэтому принадлежит ему. Ее привязали на веревке к шатру, чтобы она не убежала. Мумин остался один.

— Хорошо, — сказал Мумин и погрозил кулаком шатру Риза-Кули.

Он ушел на север, за реку Кушку.

Он ходил по советской земле долго. А может быть, и недолго — этого я совсем не могу сказать.

Но только он увидел все, что хотел: и радио, и колхоз, и главное — человека, который стоял на перекрестке улицы и поднятой рукой останавливал караваны. Потом он поворачивался и показывал дорогу по звездам.

А если он не помнил какую-нибудь дорогу по звездам, то смотрел в книжечку: там были записаны все дороги.

И шли по этим дорогам люди разных племен. У всех были дела. И туркмены, и русские, и иранцы, и афганцы, и белуджи. Мумин пошел вместе с белуджами. Все они ходили толпой по городу, все вместе ехали по железной дороге и все щупали, удивлялись и громко восклицали. Очень сильно поразила Мумина железная тарелка, которая говорила на его родном языке.

Но еще больше удивил его почтовый ящик, в который можно бросить письмо и оно придет к кому угодно. Ему сказали, что он сам мог поступить в школу и выучиться грамоте, написать письмо и бросить его в почтовый ящик.

«Кому бы мне написать письмо? — подумал он. — Деду? Его нет. Собака Аи не сможет прочитать письмо».

Да и учиться нужно было долго; лучше ездить верхом на лошади.

Но нельзя сказать, что все уже в этой стране было так, как он мечтал. Так, его огорчило, например, то, что не было деревьев, про которые рассказывали, что растут на них драгоценные фрукты и каждый приходи и рви, сколько хочешь. Нужно было много работать, чтобы есть эти фрукты.

И к тому же ему очень захотелось посмотреть на свои родные места. Ночью ему снился его холм с дырявым шатром, и собака Аи, и дед, и хотя он знал, что деда нет, но все равно он ему снился. Ему даже жалко было брошенного мешочка с землей белуджей. Когда он представлял себе этот мешочек, который так любил дед, валяющимся на земле, под дождем, сердце его сжималось.

И потом очень уж ему хотелось рассказать толстому афганцу, который ел сушеную дыню, и солдату без штанов, да и всем, что вот он — из Страны Советов. Он — и милиционер, и колхоз, и машинист на паровозе. Теперь уже ему должны поверить.

…Однажды ночью он подошел к берегу реки Кушки. Это было уже давно, когда на краю страны было спокойно, охраны было меньше; житель гор и пустынь мог тогда найти тропку, по которой можно было пройти. Мумин вошел в воду и зашагал на тот берег.

«Солдаты могут заметить, — подумал он. — Ну так что ж? Теперь они увидят, что я не обманываю, а иду с того берега».

Вода оказалась холодной. Было очень темно, только полоса реки была белая и отражала звезды, а по бокам этой белой полосы было все черное. «Дорога в землю белуджей», — подумал Мумин, рассматривая звезды в реке.

Обходя острые камни, он подошел к берегу. Когда он ступил на ту сторону, сильные руки схватили его и повалили на камни. Он не закричал. Сверкнул ручной фонарик, и он увидел усатое лицо знакомого солдата. Мумину стало немного приятно, что это был знакомый солдат. Тот поднял Мумина за шиворот и потащил к будке.

В будке Мумин увидел начальника.

— Ты? Сын ящерицы? Ишак? — сказал он, ткнув в Мумина пальцем.

— Я не ишак, — сказал Мумин. — Я из колхоза. Знаете, я кто?

— Как же-с! Как же-с! — сказал начальник очень тонким голосом и приблизился к Мумину на цыпочках и так осторожно, будто боялся его разбить. — Очень знаем.

И вдруг он ударил Мумина кулаком в лицо. Он ударил так сильно, что Мумин упал на спину и в его глазах все закачалось и перевернулось кверху ногами: начальник, солдат, стол, лампа, и распахнутая дверь, и звезды на небе. «Звезды эти показывают дорогу в страну белуджей» — так успел подумать Мумин.

И тут же начальник и солдат принялись бить Мумина. Они били его долго. Били ногами, кулаками и даже какой-то доской, неизвестно откуда взявшейся.

— Чтобы ты на всю жизнь запомнил, откуда ты пришел! Чтобы ты забыл эту землю!.. — кричал кто-то.

Но кто — Мумин уже не мог понять. Ему было так больно, что он только думал: «За что? За то, что я пришел с той земли».

И тут Мумин понял, что эта земля, с которой он ушел, — его земля. А вся остальная — не его, чужая земля и злая.

И когда он понял это, то замолчал и сделал вид, что умер. Тогда солдаты на минуту остановились посмотреть на него, действительно ли он умер, этот маленький белудж.

Мумин был ловок и быстр, как кошка. Он вскочил с земли и тотчас исчез за дверью, за которой продолжали еще видеться звезды, показывающие разные дороги.