Неодолимая любовь: Иранский романтический эпос

Встреча царя Мубада с Шахру на весеннем празднике

Летописцы и хранители преданий рассказывают, что жил в давние времена некий могущественный правитель, властвовавший над другими царями, прославивший свое имя по всей персидской земле, которого звали Мубад. Однажды, когда наступила весна и вся природа радовалась и ликовала, он решил созвать именитых гостей на пир к себе в Мерв*, — ведь весенние празднества издавна были в почете на земле иранской. Разослал гонцов с приглашениями, и собрались к великому шаху цари и князья, знатные люди со всех концов державы: из Хорасана* и Горгана*, из Шираза* и Исфахана*, из горных краев и из степных.

Как уже было сказано, Мубад считал себя старшим над ними, царем царей (а по-персидски это будет «шаханшах»*), властители из других земель, возможно, и не совсем с ним соглашались, но в гости приезжали исправно. Так и в этот раз — съехалась к нему вся знать, цвет общества, родичи и друзья боевые. Среди них были Бахрам и Рухам, Шапур и Гоштасп, Гилу, Виру и, конечно, Зард — брат Мобада и его умелый вазир* (был у Мубада и другой брат, Рамин, но он в ту пору еще пребывал в младенчестве и на празднестве не присутствовал). Прием получился на славу: сам царь Мубад в парадном одеянии, в царском венце, золотом кованом поясе блистал среди вельмож словно ясный месяц, а они вокруг него были подобны ярким звездам небесным. Мубад восседал на троне, перед ним на золоченых табуретах расположились в ряд сановные гости, а за спиной у них встали прекрасные невольницы, которые прислуживали за столом, пели и играли, лаская слух и взоры собравшихся львов-рыцарей. По кругу ходили чаши, полные вина, сверху на пирующих сыпался дождь цветочных лепестков, соловьи из сада вторили голосам придворных певцов своими трелями — никто не скучал за этим роскошным столом, все веселились, наслаждались яствами и хмельным питьем, звон кубков сливался с застольными песнями и приветственными кликами гостей.

А когда присутствующие притомились от долгой обильной трапезы, веселье переместилось на свежий воздух: все вышли из дворца в сад, на улицу, и тут обнаружилось, что не только в царском дворце празднуют приход весны! Вся земля словно бы принарядилась и украсилась, всё вокруг расцвело, заиграло яркими красками, весь народ торжествовал и веселился — кто в саду, кто на лужайке, кто на берегу ручья или реки. И Мубад тоже решил продолжить свой праздник на лоне природы. Он облачился в подобающие одежды, сел на гороподобного слона (на спине слона, как полагалось, был установлен паланкин с царским троном, а золота и драгоценных каменьев на них столько, что только слон и может снести) и двинулся в степь, на приволье. А за ним поскакали удалые богатыри, гарцуя на своих породистых конях, зацокали копытами нарядные мулы, на которых под балдахинами восседали нежные красавицы, выглядывая из-за кисейных занавесок словно звезды из-за туч.

Надо сказать, что собрались к царю Мубаду знатные дамы, признанные красавицы со всей державы. Была там индийская царица Шахру из Махабада*, была Сарвазад из Азербайгана, Абнуш из Горгана, Динаргис и Зарингис — из Рея*, Абнахид и Абнар — из Исфахана, Голяб, Канаранг, Ясмин, — все приехали на праздник да на весеннюю красу полюбоваться. Статные, стройные, родовитые, белолицые и чернобровые, изящные и величавые, они выступали словно павы, словно благородные кипарисы, увенчанные светлыми лунами, закутанные в яркие шелка. Но лучше всех была Шахру — высокая, ясноликая, с цветущими ланитами и густыми кудрями, отливавшими серебром над белым, точно слоновая кость, челом. Глаза ее были исполнены живого огня, который, казалось, и обжигал и врачевал, рубиновые уста, сверкающие в улыбке жемчужные зубки приковывали к себе взоры, а речи, которые она вела, были сладостны, как сахар, благоуханны, как мед.

Царь Мубад не мог не заметить этой владычицы красавиц, станом и статью подобной стройному серебристому тополю, но наделенной еще и плавной походкой. Он отозвал ее, почтительно усадил перед собой, поднес букет пышных роз, засыпал ласковыми словами, похвалами, любезностями всякими, а потом молвил:

— О прекрасная, как было бы хорошо вместе с тобой жизнь вести! Будь моей женой или подругой любезной, а уж я тебя буду нежить и лелеять, у самого сердца держать. Все свое царство тебе вручу, буду тебе во всем покорен, как мне покорны все другие владыки, всех дороже ты мне станешь, самой любимой и желанной. Клянусь, коли ты днем и ночью пребудешь подле меня, ночь для меня ясным днем обернется, а день — светлым праздником.

Шахру выслушала Мубада с приветливой улыбкой и в ответ заговорила ласково и учтиво:

— О владыка мира, не страдай обо мне понапрасну! Не гожусь я тебе ни в супруги, ни в возлюбленные, ведь у меня уж дети взрослые — богатыри все, военачальники, правители, все отважные, славные, а красавцы — как на подбор. А самый знаменитый средь них — витязь Виру, могучий, точно слон. Жаль, конечно, что не видал ты меня, когда я молодой была, в расцвете красоты… Тогда я с кипарисом стройным станом соперничала, луну светлым ликом затмевала, из-за меня смута по всей земле пошла, ибо от одного моего взгляда властелин превращался в раба… Увы, миновало то время, отцвела моя весна, превратилась в осень — очи померкли, щеки поблекли, по черным кудрям камфара седины рассыпалась. Да ты и сам это увидишь, если приглядишься хорошенько, так что не горюй зря!

Подивился шах Мубад благоразумию Шахру, похвалил ее за откровенные речи, а потом сказал:

— Тогда обещай мне, если у тебя родится дочь, непременно выдать ее за меня!

— Лестные ты слова говоришь, о царь! Будь у меня дочь, я бы с радостью ее за тебя отдала, так я и сделаю, если еще родится у меня дочка, — отвечала Шахру.

На том они и порешили, скрепили свой договор рукопожатием, а того не заметили, что грех совершили: нерожденное дитя просватали.

Рождение и воспитание Вис

Видно, сама судьба недоброе задумала, когда толкнула царя Мубада избрать себе невесту, которой еще и на свете не было, да ведь кто ж мог предвидеть, чем все это обернется? А между тем годы шли и шли, Шахру постарела, про тот договор с Мубадом и думать забыла, вот тут и настигло ее круговращение небосвода: седая, старая женщина вдруг забеременела и родила на свет прелестную девочку!

Новорожденная была так похожа на Шахру, свою матушку, в пору ее юности, что все только диву давались, глядя на это изумительное сходство. Шахру нарекла дочку именем Вис, передала кормилице, а та увезла младенца в Хузистан*, откуда сама была родом, и стала растить и лелеять дитя со всем тщанием и любовью. Ничего для маленькой царевны не жалели: розовой водой омывали, в шелка и бархат одевали, укрывали мехами драгоценными, украшали жемчугами отборными. И выросла она в холе и неге, не зная печали, превратилась в благородный тополь с телом из серебра, а сердцем — из стали. Самый красноречивый рассказчик не смог бы описать всех прелестей и достоинств юной Вис: она была как весенний цветник, как нежный букет и как яркий и пышный сад, как царская казна и как райская дева… Бессилен разум и слаб язык, не могут они выразить все совершенство истинной красоты!

Итак, Вис росла и расцветала под небом Хузистана, там же подрастал и маленький Рамин, брат царя Мубада. Дети вместе играли и гуляли по лугам и садам, няньки неусыпно пеклись об их благополучии, но ни одной живой душе не было ведомо, что небосвод уж записал их имена рядом на Небесной Скрижали, соединил их нитью незримой.

Между тем опытная кормилица и воспитательница Вис, видя, как хорошеет и взрослеет девочка, написала письмо ее матери, царственной Шахру:

Письмо доставили Шахру, та его прочла и поняла, что упреки старой кормилицы справедливы, что дочь ее достойна царской доли. Она щедро наградила гонца, а затем отрядила за дочерью целый караван: лошадей и мулов с паланкинами и вьюками, рабов и рабынь, чтобы ухаживать за юной царевной и поскорее привезти ее к матери.

Когда Вис прибыла в отчий дом, Шахру с первого взгляда приметила, как прекрасна ее юная дочь. Она восславила Творца, открыла свои сундуки и ларцы, разодела, разубрала вновь обретенную дочку, так что та полной луной засверкала. Смоляные косы ее перевили золотыми лентами, надушили мускусом и амброй, окурили девицу от сглаза благовонным алоэ, украсили драгоценными самоцветами, жемчугами отборными, и Вис предстала миру словно творение великого Мани*, словно китайский кумир, словно гурия* райская. Без всяких ухищрений и прикрас, к которым издавна прибегали красавицы, этот дивный цветок, взращенный в тиши и в глуши, притягивал к себе взоры, а уж когда Шахру нарядила и украсила дочь золотом и каменьями, она так и заблистала красотой и свежестью, а подвески, серьги, ожерелья и кольца драгоценные еще ярче заиграли на нежной коже.

Порадовалась Шахру столь пригожей дочке, а потом повела такую речь:

— Поистине, дочка, ты — венец творенья, ты достойна самой счастливой доли! Но ведь и отец твой, и я, твоя мать, мы оба царского рода, значит, пару тебе надо найти тоже средь царских отпрысков. А где их сыскать? Чтобы не откладывать доброго дела, я полагаю, надобно отдать тебя за Виру, твоего старшего брата, — он из нашей семьи, отменный красавец и витязь знаменитый. Вот подходящий тебе супруг, с ним обретешь ты радость и благоденствие.

А надо вам сказать, что в древние времена в царских семействах многих народов кровосмешения не боялись, напротив, браки между кровными родственниками считались самыми надежными и даже угодными богам. В древнем Египте и в древней Персии цари часто женились на своих сестрах или дочерях, утверждая, что таким образом только укрепляется Божья благодать, которой отмечены члены царского рода. Так что намерения Шахру лишь многие века спустя стали казаться греховными, противоестественными (во времена Горгани они именно так и воспринимались, но ведь речь идет о делах минувших дней).

Итак, Шахру вознамерилась поженить брата и сестру. Вис слушала речи матери молча, но в душе ее уже проснулось желание: ей захотелось замуж, сердце ее забилось сильнее, а на щеках выступил румянец. Шахру истолковала молчание дочери как согласие — она помнила свои молодые годы, помнила, как ее выдавали замуж, а она так же скромно стояла, потупив очи. Тотчас позвала она звездочетов, велела им определить, какова воля небес на этот счет, какой день надлежит избрать для свадьбы. И ученые мудрецы взялись за дело: развернули звездные таблицы, изучили расположение звезд и планет, вознесли молитвы Господу, а потом объявили время, которое сочли благоприятным для бракосочетания.

В назначенный день и час Шахру, величаво выступая, вышла из своих покоев, взяла за руку сына и дочь, испросила благословения у Бога, а злого духа предала проклятью, дабы охраняли светлые силы молодую чету, дабы удалилось от них всё дурное, а затем сказала:

— Живите дружно и будьте счастливы! Господь будет свидетелем на вашем обручении, от Него — благословение, а иных свидетелей, жрецов и законников с печатями нам не надобно — мы одна семья.

С этими словами она соединила руки молодых и еще молвила им в назидание:

— Да будет ваш брак долгим и прочным, а счастье — вечным, поступайте друг с другом по справедливости, любите верной любовью, будьте неразлучны словно солнце и луна.

Послание от царя Мубада

Вот ведь как на свете бывает: и со звездочетами посоветовалась Шахру, и благословение Господне призвала, а немилости небес отвратить не смогла. Дурное предчувствие омрачило торжество, со стороны реки появилось легкое облачко, тень пробежала по степи… Стало облачко густеть, темнеть, свет дневной заслонило — то не туча небесная была, то клубилась над холмами пыль черная, которая поднималась из-под копыт богатырского скакуна. На вороном коне, в черном наряде приближался к дворцу всадник: брови нахмурены, глаза покраснели, то ли от гнева, то ли от пыли, сам похож на льва, вышедшего на добычу, на свирепого волка, почуявшего запах дичи, а в руках у него — послание шаханшаха, начертанное на тугом шелку благовонной тушью.

Всадник спешился, — а это был Зард, родной брат царя Мубада, — поклонился Шахру и сказал:

— Ты уж извини, госпожа моя, но царь приказал мне скакать без отдыха всю дорогу, чтобы тотчас вручить тебе это письмо, а потом, не задерживаясь, возвратиться в Мерв с твоим ответом.

И только после того он, по всем правилам, вознес хвалу Шахру, передал привет от Мубада, пожелания здоровья и благополучия, свиток с царским посланием вручил. Шахру удивилась, свиток взяла, стала читать — да так и оторопела. Твердо и непреклонно шаханшах напоминал ей, что они заключили договор о бракосочетании Мубада с дочерью Шахру, то есть с Вис, а Шахру о том и думать забыла! Но Мубад ничего не забыл. Он писал, что Бог одобрил тот союз, потому и послал Шахру дочку, что сам Мубад в ознаменование рождения будущей жены раздал щедрую милостыню бедным, что он терпеливо ждал, пока невеста подрастет, а теперь желает, чтобы ее прислали в Мерв — пора уж, приданого за ней он не возьмет, добра у него и так много, царство Мах по-прежнему оставит под управлением Шахру, а для Виру найдет жену из своего семейства.

Дочитала Шахру, в глазах у нее потемнело, голова кругом пошла: душу ей пронзила вина в нарушении клятвы, охватил ее страх перед Богом и царем, грудь стеснилась, от стыда пот на челе выступил. Вис увидела, что мать в замешательстве и вся дрожит, спросила напрямик:

— Поведай мне, неужели это правда? Как же ты могла выдать замуж дитя нерожденное? Ведь это грех великий, а себя ты на посмешище выставила!

Потом она решительно повернулась к послу:

— Назови себя, кто ты таков?

— Я — правая рука шаха, его управитель и полководец, — отвечал Зард. — У государя нет от меня тайн, он советуется со мной во всех делах, потому в нашей стране я человек уважаемый и почитаемый.

Но Вис ничуть не смутилась, глянула насмешливо и сказала:

— Что же ты, советчик непутевый, не видишь, куда попал? Не понимаешь, что свадебный пир у нас? Вся знать собралась, величавый праздник в разгаре, вино рекой льется — что нам за дело до посланий твоего шаха, пропади он совсем! Лучше бы тебе убраться отсюда подобру-поздорову, пока мой супруг не разгневался! А царю своему передай, он, видно, от старости вовсе из ума выжил: не о девицах молодых ему помышлять надо, а о могиле своей да о поминках. У меня есть достойная, праведная мать, прекрасный молодой супруг и брат Виру, зачем мне старик Мубад и его Мерв где-то на краю света? Поезжай!

С тем и вернулся Зард к царю, а шах Мубад от такого ответа пожелтел как шафран, озлился, стал допытываться у брата, верно ли тот передал вести, сам ли видел свадьбу Вис. Зард все подтвердил, рассказал досконально — ведь такую дерзость в Махабаде явили, клятву нарушили, знатному послу никакого почтения не оказали!

Разговор этот при вельможах Мубада происходил, они так и заскрежетали зубами от гнева, стали говорить, что надобно наказать правителей Махабада, пойти войной на непокорную страну, разгромить и сжечь там все, чтоб неповадно было впредь ослушание допускать. И в душе Мубада загорелся огонь возмездия.

Воссел Мубад на трон, вызвал к себе писцов и гонцов и составил послания всем государям окрестным, вассалам своим. В тех грамотах корил клятвопреступницу Шахру, оповещал всех, что двинет войско на Махабад, одним приказывал выступать, других призывал помощь оказать, словом, ополчение скликал. И всколыхнулись тут князья и цари, вышли боевые дружины из Табаристана* и Хорасана, из Хорезма и Турана*, из Хиндустана и Китая — несметное войско собралось, словно настал день Страшного суда.

Война Мубада с Махабадом

Дошла до славного Виру весть, что со всех концов земли движутся на Махабад отборные войска, а ведет их сам шах Мубад. Это случилось в то время, когда во дворце еще шли пиры по случаю свадьбы Виру и Вис, торжества, на которые собрались князья и вельможи из Хузистана, Истахра* и Исфахана, из Рея и Гиляна*. Они услыхали, что шаханшах выслал рать на славный город Мах, и немедля отправили гонцов за своими дружинами, за воинами наилучшими — захотели гостеприимных хозяев поддержать. Так получилось, что встали в степи друг против друга два войска: всю долину запрудили, в горный хребет ее превратили. Одни пылали жаждой возмездия, другие свою честь и жизнь хотели защитить, с одной стороны были отважные витязи, с другой — храбрые, как львы, богатыри, и волновалось это море людское словно пучина океанская под натиском свирепого ветра, вздымающего огромные волны и бросающего их на прибрежные скалы, разбивая в пыль водяную и пену.

Едва настало утро и владыка-солнце взошло на свой небесный престол, раздался гром барабанов и над полем битвы вырос лес знамен и значков, они развевались и сверкали на ветру, украшенные золотыми навершиями в виде орла и сокола, павлина и Симорга*. На родовых стягах виднелись изображения гордых тигров и свирепых вепрей, бесстрашных волков, диких барсов, а под ними стояли готовые к бою, львы-воины, богатыри и герои. И вот запели, и зазвенели ратные трубы, замерли на миг боевые ряды, а потом разом бросились друг на друга, и закипела смертельная сеча. Казалось, сражающиеся забыли о страхе смерти, казалось, обуяло их кровавое безумие: не страшась ни булатных мечей, ни стрел, ни острых копий, они ринулись в бой, ища лишь воинской славы. Из-под копыт боевых коней вздымалась до небес пыль, вновь опадала вниз на поле брани и покрывала густым слоем лошадиные спины и воинские доспехи, превращая вороных скакунов в серых, а молодых витязей — в седовласых старцев; пыль забивалась в рот и в нос, в глаза и уши, но никто не обращал на это внимания, ибо две стальных горы, две рати, сошлись вплотную, сшиблись, высекая искры и исторгая стоны, лязг и грохот, и развести их теперь было никому невмочь. За грозным шумом битвы не слышно было голоса благоразумия, говорили лишь копья и мечи, на клинках которых расцветали алые розы и тюльпаны…

И вот уже сражен, пал с коня славный царь Карен, отец Вис, а вокруг него полегли сто тридцать витязей его дружины. Росли на глазах груды мертвых тел, меж ними побежали кровавые ручьи и реки, а небосвод все сыпал сверху алый зловещий град. Виру увидел, что погиб Карен, а с ним и другие верные бойцы, обернулся к своим соратникам и воскликнул:

— О благородные друзья мои, укрепите свое сердце, ведь рыцарю не пристало бежать от опасности! Взгляните на павших родичей, на царя нашего, положившего жизнь за правду, неужели мы не отомстим за их смерть?! День близится к концу, соберемся же с силами, дадим врагу отпор суровый — пусть возрадуются души наших погибших!

И от этих слов воители Махабада приободрились, теснее сплотили ряды и понеслись над полем как грозное пламя, налетели на неприятеля, ослепили сверканием мечей, оглушили яростным кличем боевым, — и вот уже их копья пронзили вражьи тулова, словно вертелы дичь охотничью, их стремительные стрелы за несколько мгновений уподобили противников чучелам пернатым, а булатные клинки оросили землю кровью. Смерть, как злой ветер, пошла гулять по полю, срывая головы, точно листья с деревьев, подсекая тела, будто стволы тополиные, и не было ей угомону. Тут и день погас, а с ним — торжество Мубада, который утратил свой перевес и вынужден был под покровом ночи отступить, скрыться с поля боя.

Но история, конечно, на том не закончилась, Мубад снова пошел в наступление и на этот раз добился победы, Виру снова стал обороняться, словом, затянулась эта война надолго. Через некоторое время Мубад еще раз отправил посла к Вис, мол, если она пойдет замуж за шаханшаха, он воевать прекратит, а если нет — совсем рать Виру уничтожит. Вис была девушка горячая, самолюбивая, в замке одной сидеть, мужа дожидаться ей не нравилось, но и к старому Мубаду в Мерв ехать не хотелось. Она это все без околичностей послу высказала и спровадила его.

Однако Мубад не отступил. Он понял, что Виру и Вис так и не вступили в брачный покой, — сначала свадебные торжества продолжались, потом война началась, — очень обрадовался и решил во что бы то ни стало заполучить себе деву-красавицу. Он посоветовался со своими братьями: рассудительным и мудрым Зардом и молодым красавцем Рамином. Рамин вдруг вспомнил девочку Вис, с которой играл на лужайках Хузана, сердце у него дрогнуло, и он сказал:

— Остановись, о шах, ты уже немолод, зачем тебе искать любви юной и взбалмошной красотки? Ничего хорошего из твоей затеи не выйдет.

Но Мубад загорелся поздней любовной страстью, а в таких случаях словами делу не помочь, не в силах они очистить сердце от губительного чувства. Более того, упреки и порицания еще пуще разжигают любовный огонь, словно резкий ветер — пламя. Речи Рамина пришлись Мубаду не по душе, и он потихоньку обратился к старшему брату, а тот заговорил совсем по-другому:

— Тебе надобно уговорить Шахру, мать девушки. Поверь мне, золото и подарки могут сотворить чудо! Сначала порази ее несметными дарами, а потом пригрози Божьей карой, мол, она данную тебе клятву нарушила. Знай, соблазны золота и угроза наказания — самые главные орудия царей.

Этот совет Мубаду понравился больше. Он составил послание Шaxpy и вместе с ним отправил ей столько драгоценностей в дивных даров, сколько она за всю жизнь не видала. Чего там только не было — и шелковые шатры, и изукрашенные каменьями паланкины, и породистые кони в богатой сбруе, и разубранные в шелка и жемчуг рабыни… Шахру от неожиданности в восхищения чуть разум не потеряла, а про дочь и сына и думать забыла.

Когда же наступила ночь, Шахру приняла решение: она велела отомкнуть ворота дворца, а дочь приказала позвать к себе. Мубад, конечно, тотчас проник в дворцовые покои, стал разыскивать Вис. Узнал он ее по свету, который исходил от царственного чела красавицы, тотчас схватил светлоликую, которая шла на зов матери, и передал ее своим дружинникам, а те в один миг умчали ее в царскую ставку.

В тот же час затрубила труба, снялись с места шахские отряды в повернули назад, в сторону Мерва. В самой середине войска, в закрытом паланкине везли Вис, а Мубад скакал рядом на резвом коне, ни на миг не отводя взора от прекрасной пленницы.

Виру узнал, что его молодая жена похищена, и страшно разгневался — и на царя-хитреца, не пожалевшего казны, чтобы добиться своего, и на мать, и на сестру, а главное, на злодейку-судьбу. От досады и горя он пожелтел весь, непрестанно проклинал свой удел, неудачу свою, но ведь так уж устроен мир — одному улыбнулось счастье, а от другого отвернулось, ввергло его во прах.

Рамин влюбляется в Вис

Пока Виру локти себе кусал, Мубад с дружиной и с добычей драгоценной быстро двигался в сторону Мерва, столицы своей. Они ехали по землям Хорасана, пора стояла весенняя, порывистый ветерок дунул — и откинул занавеску паланкина Вис, так что она явилась приближенным, тесным кольцом окружавшим царскую невесту, во всей красе. И так было угодно судьбе, чтобы посмотрел на несравненную Рамин: вмиг в душе его зажглась любовь и испепелила разум! Вис была хороша как солнце, словно волшебница, она одним взглядом похищала души людей, взор ее был подобен копью или стреле, напоенной любовным зельем. Эта стрела попала прямо в Рамина, свалила его с коня, так что он в беспамятстве покатился по земле. Спутники испугались, обступили молодого витязя, видят — он побелел весь, губы синими стали, а отчего — непонятно. Заплакали все вокруг, тут Рамин пришел в себя, открыл глаза, и из них полились жемчужины слез. Стыдно ему стало, он скорее слезы осушил, но не сказал ни слова, и друзья решили, что он заболел падучей, оттого и сознание потерял.

Рамин снова сел в седло, но теперь уж он не просто ехал за паланкином как верный страж, он то и дело бросал на него жадные взоры, словно вор на ларец с драгоценностями, мечтал о том, чтобы ветер еще разок отпахнул занавеску, дал ему взглянуть на Вис. «Ах, если бы она услышала крик моей души и открыла лицо! — думал он. — Быть может, мои побледневшие щеки пробудили бы в ней участие, она сжалилась бы надо мной… Если бы я скакал ближе к ее паланкину или если бы нашел друга, который передал бы ей привет от меня… А вдруг она бы увидела меня во сне — печального, бледного, пожалела бы меня и полюбила, всем назло…» Такие бессвязные мысли теснились в голове у Рамина, пока он угрюмо следовал вместе с прочими за царской невестой. Иногда он пытался вернуться на стезю разума, убеждал сам себя: «О сердце, оставь пустые надежды, не обольщайся мечтой! Ведь она и не знает о твоей любви, что же ты томишься напрасными ожиданиями? Среди пустыни не найдешь живительной влаги, не жди ответа на свою любовь! Лучше проси у Господа, чтобы помог тебе разорвать ее губительные тенета».

В самом деле, на что мог надеяться Рамин? Ему оставалось только терпеть и страдать, ведь на земле нет никого несчастнее влюбленного, нет ничего горестнее неразделенной любви. Тому, кто подхватил лихорадку, люди сочувствуют, окружают его заботой и вниманием, а кто станет соболезновать влюбленному, сгорающему в огне любви? Кому охота ухаживать за ним, кого печалят его терзания? Влюбленный всегда один со своей болью, он скрывает ее, таит, хотя жизнь его уже висит на волоске, и ни в ком нет ему помощника и друга. Так и Рамин, этот горделивый кипарис, вдруг превратился в собственную тень, замкнулся в своей тоске, ибо любовь оказалась для него клеткой заколдованной.

Тем временем дружина с царем Мубадом и прекрасной Вис приблизилась к Мерву, и вот они уже вступили в городские ворота. Все жители высыпали наружу — как не поглазеть на владычицу красавиц, чудо красоты? Кто на улицах толпился, кто с крыш смотрел, — в Мерве большинство кровель плоские, на них очень даже удобно расположиться можно; красивых женщин там собралось видимо-невидимо. Все ликовали, радовались возвращению шаха с победой и с молодой женой, осыпали прибывших нисаром* — и цветами, и монетами, и плодами да орехами. И Мубад, в свою очередь, жаловал подданным золото и серебро, большое празднество устроил. Дворец шахский так раскрасили — загляденье! Все двери настежь, повсюду огни горят, высокие башни со звездами перекликаются, музыканты играют, соловьи в царском саду поют-разливаются. А уж убранство парадное так и слепит взоры золотом и драгоценными каменьями, парчой и шелками заморскими.

Мубад был так доволен своими успехами и встречей, которую ему в столице устроили, что помягчел сердцем, подобрел, излил на приближенных дождь милостей и даров щедрых, они от этого тоже возвеселились, словом, все пребывали в полном благорасположении и благоденствии, одна Вис в своих покоях сидела грустная и мрачная. Она то проливала обильные слезы, то дрожала, как ива на ветру, — тосковала по Виру, скучала по матушке своей, — ни с кем говорить не хотела, никого видеть не желала, побледнела, исхудала. Как ни старались знатные жены Мерва помочь ей, развлечь и утешить, она на их заботы не отзывалась, Мубада близко к себе не подпускала: чуть взглянет на него — и в слезы, а то еще начнет одежду на себе рвать, нежное тело и лицо ногтями царапать… Покрывало пред новым супругом снять отказывалась, головой о стенку билась, в общем, хоть и добыл себе Мубад прекрасный цветник, да ворота его отворить не удавалось.

Ведомо ли матери и брату было о том, как горюет красавица вдали от родных мест, не знаю, а вот до старой кормилицы Вис дошли эти невеселые вести: мол, сидит молодая царица взаперти, в неволе, плачет днем и ночью, счастья и радости не видит. А ведь кормилица любила Вис как родную дочь, она ее вырастила, на ее глазах краса девичья расцветала. Немудрено, что почтенная женщина принялась сетовать:

— О прекрасная луна, я ли тебя не берегла, я ли не лелеяла? Неужто для того пеклась я о тебе, чтобы стала ты добычей злой судьбы, чтобы с одной долей рассталась, а другой не обрела? Разлучили тебя с твоей мамкой старой, да знать, не к добру — томишься ты в Мерве, словно пленница, а я здесь по тебе скучаю, ведь ты — душа моя, как же без души прожить?..

Так она причитала, а потом поспешно собрала караван, навьючила верблюдов всякими нарядами и уборами, достойными царских дочерей, отправилась в путь и за семь дней достигла Мерва. Вис она нашла в полном горе и отчаянии, та была подобна поникшему тюльпану, сломанному ветром гиацинту. На прелестных ланитах — кровавые полосы от ногтей, роскошные кудри потеряли блеск от пыли и праха, которыми она их посыпала, сияние очей померкло от потока горьких слез. Кормилица при виде ее сама чуть не зарыдала, но тотчас принялась утешать и уговаривать свою былую питомицу:

— Дитя мое милое, перестань себя мучить, не терзайся понапрасну! Надобно о благом думать, что проку сражаться с судьбой? Не дано тебе ни горя побороть, ни счастьем овладеть — только и добьешься, что лик твой поблекнет, а плоть увянет. Коли мать отдала тебя в руки Мубада, значит, таков твой удел, отныне ты — супруга шаха, смирись с этим. Да и много ли ты потеряла? Разве не вознаградил тебя за это Господь сторицею? Ведь Бог одну дверь закрывает, а другую распахивает! Не будь же неблагодарной, покайся в грехе гордыни, пока не поздно. Послушай моего совета, останови этот плач, отбрось печаль, облачись в новый царственный наряд, золотым венцом, подвесками укрась светлое чело, взойди на престол как блистательная луна, чтобы все вокруг опьянели от твоей красоты словно от хмельного вина. Очаруй этих львов и барсов, обрати их в робких ланей, с надеждою взирающих на тебя. Ведь ты красива, молода и величава, как истая царица, чего еще желать?

И много подобных речей говорила кормилица, но Вис едва слушала ее, погруженная в свою обиду и горе. Она твердила в ответ:

— Не нужны мне царский венец и украшения! Зачем мне этот престол? И парча драгоценная для меня хуже дерюги, коли нет здесь моего любимого Виру. Окаянного Мубада я видеть не желаю, раз не вышло по-моему, не хочу вообще быть мужней женой, никого мне не надо!

Козни и ворожба кормилицы

Но всякой печали приходит конец, особенно печали молодой девицы в полном расцвете красоты. После долгих уговоров кормилицы Вис все-таки уступила, начала примерять привезенные ею наряды, позволила разубрать себя, украсить золотом и каменьями драгоценными и засияла так, что почти затмила само солнце. Но на душе у нее все еще лежала печать горя и она тихонько молвила кормилице:

— В сердце моем — живая рана, а на шаха я просто смотреть не могу, он мне противен. Он пока еще проявляет терпение и не настаивает на своих правах супружеских, но, верно, близок день, когда он захочет взойти на мое ложе. Клянусь, лучше мне смерть принять! К тому же, ты ведь помнишь, что мой отец погиб, надлежит мне год блюсти траур по нему, воздерживаться от близости с мужчиной, навряд ли Мубад захочет столько ждать. Помоги мне хоть в этом! Я знаю, тебе ведомы всякие заклинания, заколдуй же Мубада так, чтобы он лишился своей силы мужской на этот год. Тогда я и свой дочерний долг исполню и жизнь сохраню, а иначе прибегну к острому мечу, дабы он разрешил мои тяготы.

Кормилица от этих слов перепугалась, в глазах у нее потемнело и она воскликнула:

— Свет очей моих, даже думать не смей о такой страсти! Это мерзкий див толкает тебя на черное дело, смущает твою душу. Не поддавайся ему! Заклятья и ворожба — большой грех, но ради твоего спасения придется мне на него пойти.

Старуха взяла немного меди и бронзы, расплавила, отлила фигурки шаха и Вис, спаяла их воедино, а потом принялась нашептывать заклинания, чтобы пресечь для супругов возможность любовной близости. Наложила она железные оковы на мужскую силу Мубада, отныне, чтобы расколдовать его, должно будет эти оковы снять. Потом кормилица-ворожея вышла из ворот дворца и в укромном месте на речном берегу зарыла этот талисман глубоко в землю. Никто ее не видел, она возвратилась к Вис и обо всем ей доложила. Сказала так:

— Я твой приказ исполнила, но дело это нехорошее. Ты должна обещать мне, что станешь вести себя с мужем добрей, мягче, а через тридцать дней поглядим: может быть, злоба уйдет из твоего сердца. Ведь целый год так поститься — противно естеству, ни к чему это. Как только душа твоя обратится к супругу, я тотчас извлеку талисман из тайника, раскую цепи, и свеча мужества возгорится вновь, а я направлю вас обоих на путь любви и согласия.

Но колдовство — дело черное, грешное, небеса его не одобряют. И вскоре после того надвинулись на Мерв темные тучи, пролился дождь, да такой сильный, что река вышла из берегов, полгорода затопила, а тот бережок, где нянька талисман закопала, потоком размыло, унесло фигурки заговоренные неведомо куда. Так и получилось, что царь Мубад вокруг молодой жены ходит, на нее глядит, а сделать ничего не способен, потому как сила его мужская навсегда скована, заколдована.

А тем временем дела Рамина, влюбившегося в Вис, тоже шли все хуже и хуже, казалось, счастье его покинуло. Он стал сторониться людей, прятался по углам укромным, чтобы поплакать в одиночестве. Ночи он проводил не в мягкой постели, а под накрытым небом — всю ночь напролет звезды считал, а днем и вовсе не знал покоя, убегал от любого встречного словно пугливый онагр или архар. Так глубоко в сердце его запечатлелся стан возлюбленной, что он молитвенно опускался на колени пред каждым кипарисом, затем спешил к пышным садовым розам и орошал их слезами, вспоминая о розовых ланитах Вис. Каждое утро собирал он душистые темные фиалки и прижимал их к сердцу, мечтая о ее черных кудрях. Он отказался от вина, ибо боялся, что во хмелю совсем потеряет власть над собой. Неизменным другом и спутником его стала лютня, а постоянным собеседником — флейта, он то и дело заводил печальные песни и разражался горестными жалобами на жестокую разлуку с любимой. Из его груди исторгались столь тяжкие вздохи, что казалось, будто в разгар весны подул ледяной зимний ветер. Такие пронзительные стенания рвались с его уст, что соловьи в беспамятстве падали с веток — прямо в поток его кровавых слез, разлившийся озером по земле.

Белый свет стал бедняге немил, златотканая парча и редкие меха привлекали его не более простой дерюги, позабыл он об утехах рыцарских и развлечениях, кое-как влачил существование тягостное, полное мучений, никому не открывая, однако, в чем его беда. С каждым днем он все сильней горел и таял как свеча, поглощенный любовью к прекрасной, жизнь потеряла цену в его глазах, сердце распрощалось с радостью. От любовных скорбей душа Рамина готова была расстаться с телом, унося надежду, и только образ любимой неизменно стоял перед его очами, прогоняя сон.

Однажды Рамин бродил по шахскому саду, проливая, как обычно, слезы, как вдруг навстречу ему попалась кормилица Вис. Рамин сразу узнал ее — ведь он тоже вырос в Хузистане, встречал там воспитательницу Вис и решил, что это его единственная возможность снискать благосклонность красавицы. От радости кровь бросилась ему в лицо, он расцвел как тюльпан, оживился, словно выпил вина, и чудо как похорошел! Стал он стократ прекраснее розы, царицы садов: ведь на его серебристо-белое чело кольцами падали темные гиацинтовые кудри, сладостные уста открывали в улыбке жемчуг зубов, а уж об орлином взоре из-под черных бровей, о стройном стане, схваченном ладным кафтаном, горделивой походке и говорить нечего — недаром был он братом и наследником царя царей!

Он очень обрадовался неожиданной встрече с кормилицей, показалось ему, что это подарок судьбы, стал он ей кланяться, повел любезные речи, похвалами льстивыми осыпал, так что старая женщина чуть не растаяла от удовольствия. Рамин взял ее за руку, увлек в глухую часть сада и, отбросив смущение и скромность, прямо повел разговор о своей любви к Вис, о том, как он страдает, а красавица и не ведает о его мучениях. Долго он расписывал ей свои чувства — влюбленным всегда хочется о себе рассказать, но Рамин никому еще не решался открыться, — а потом стал склонять кормилицу передать весточку Вис, поведать ей о несчастном влюбленном. Но кормилица наотрез отказалась. Она сказала, что Вис своих огорчений хватает, она-де тоскует о родной стороне, о матери и брате Виру, а до Рамина ей и дела нет, нечего зря красавицу тревожить.

Долго Рамин ее упрашивал, взывал к ее доброте и хитроумию, сулил подарки, награду щедрую, но кормилица была непреклонна, хотя красивый юноша ей очень нравился. Однако же и Рамин не отступал, он говорил ей:

— Неужели ты хочешь моей скорой смерти? Не жалко тебе юности моей? Да и много ли я прошу: шепни луноликой словечко-другое… Ты ведь такая искусница, тебе все средства ведомы, пред тобою все двери открыты: ты кого угодно вокруг пальца обведешь, птицу в небесах остановишь, льва из логова выманишь, рыбу достанешь из пучины морской! Видно, настал мой счастливый день, коли я нынче тебя повстречал, — это сам Бог послал мне тебя.

С этими словами он притянул старую женщину к себе, поцеловал ее в лоб, а потом давай миловать ее, крепко в губы целовать, — верно, див черный в него вселился. Короче говоря, овладел он кормилицей, и она вмиг стала до того покорная, словно на нее узду надели. Едва он выпустил ее из объятий, как она заговорила совсем по-другому:

— Ну до чего же ты, дружок, сладкоречивый! Кого хочешь заговоришь! Я к тебе и прежде благоволила, а уж с нынешнего дня полюбила всей душой: все, что ни пожелаешь, исполню для тебя. Непременно устрою так, что Вис ответит на твою любовь.

Так они друг с другом поладили, обо всем договорились, расцеловались и рукопожатием обменялись, чтобы союз свой закрепить.

Кормилица склоняет Вис ответить на любовь Рамина

И вот кормилица собралась, приготовила все свои хитрости и уловки, насторожила все силки и ловушки и отправилась к Вис. Луноликая и на этот раз встретила ее невесело, она все еще лежала в постели, омочив подушку слезами. Кормилица только головой покачала:

— Виданное ли это дело, чтобы молодая красавица целыми днями с постели не поднималась? Или ты нездорова? Может, это див вселился в тебя, закрыл пред тобою двери радости, порчу на тебя напустил? Что о прошлом горевать? От тоски лучшее лекарство — веселье, поверь мне.

Молодая царица, слушая няньку, немного приободрилась, но возразила:

— Как мне веселиться, коли я в этом проклятом Мерве пропадаю, гибну от одиночества, сгораю словно рыба на огне?.. Да я за все это время только тогда и порадовалась, когда мне приснился Виру! Виделось мне, что он лежит со мной на ложе, меня ласкает, целует в уста… А проснулась — и нет его, нет никого, подобного ему, в этом городе ужасном!

— Не огорчайся ты так, душа моя! — отвечала ей кормилица. — Жизнь наша коротка, надобно ее в радости провести, ведь мир земной — лишь краткая стоянка на пути нашем. Так не томи себе душу, укрась свои дни наслаждениями. Что толку скучать по Виру? Ведь и здесь немало прекрасных витязей, которые не уступят ему ни на пиру, ни на поле брани. Взять хотя бы Рамина, младшего брата царя, — да он среди других рыцарей как солнце среди звезд! Он немного похож на Виру лицом, а уж достоинствами ничуть ему не уступает: и смел, и величав, и знатен. После Мубада он на престол взойдет. И что я тебе скажу: он ведь в тебя влюбился! Совсем голову потерял, едва тебя единственный раз увидел…

От этих слов Вис смутилась, помолчала, подумала, а потом ответила так:

— Ты, видно, забыла, что стыд — украшение человека! А если бы вспомнила про стыд и совесть, то не плела бы с утра околесицу всякую. Но я-то совесть еще не потеряла: что мне за дело до Рамина? Он, верно, подкупил тебя, вот ты и стараешься. Только я на кривую дорожку не встану, честью своей не поступлюсь!

Кормилица видит, что Вис не поддается ее уговорам да соблазнам бесовским, душой уповает на Творца. Но не хочет старая отступить, ищет, с какой бы стороны половчее зайти. Говорит красавице:

— Мы все — невольники судьбы, управляет нами вращение небосвода. Благородными да смелыми словами свирепого льва не остановишь! Как ты ни бейся, а судьба все за тебя решит.

Заспорили они о судьбе и о предопределении, Вис от своей печали отвлеклась немного, а кормилица нет-нет да и ввернет словечко в похвалу Рамина, так что Вис потихоньку-полегоньку стала привыкать к этим разговорам, а там и любопытство в ней проснулось — что этот Рамин за человек?

Вскоре после того разговора меж ними шаханшах созвал гостей во дворец на пир по случаю дня Рам*. Собрались шахские воины, красавцы знатные, засверкали словно звезды на небе: в руках у каждого — серебряная чаша с вином, а где вино, там и веселье, там щедрость и благородство. Среди всего этого величия и блеска Рамин сиял по праву — как лучезарное солнце! Глаза-нарциссы над бледными розами ланит, уста — словно ягода гладкая, иссиня-черные кудри, благоухающие мускусом, стройный стан, — все в нем было прекрасно. Да только любовная тоска сжимала его сердце, и он крепко сжимал губы, не до веселья ему было: на шумном пиру сидел он как в воду опущенный. С кубком вина и рудом* в руках он был пьян не от вина, а от любви своей безответной, из-за того был он бледен и печален.

А Вис потихоньку прошла на галерею, что над розарием: кормилица заманила ее туда под каким-то предлогом, а на самом деле — чтобы показать ей Рамина. Усадила луноликую у окна, занавеску чуть отодвинула и говорит:

— Погляди, радость моя, видывала ли ты кого-нибудь лучше Рамина? До чего же он хорош, до чего красив! И на Виру твоего очень походит. Клянусь, он весь праздник собой украшает. Такой красавец как раз тебе подошел бы для игр любовных.

Едва Вис взглянула на Рамина — и словно жизнь к ней вернулась. Еще раз посмотрела на него — и забыла думать про любовь к Виру да про верность ему. Совсем другие мысли ей в голову явились: вот бы стал он моим возлюбленным! Бросили меня на произвол судьбы мать и брат, зачем мне о них терзаться? Зачем страдать, тосковать в одиночестве, когда можно обратиться к такому вот утешителю?

Но кормилице Вис никаких своих дум не открыла, не призналась, что безумно влюбилась в Рамина, только и молвила:

— Да, Рамин именно такой, как ты говорила, даже еще лучше, но того, чего добивается, он от меня не получит. Мне любовный недуг ни к чему, да и ему тоже. Я не хочу позора и бесчестия, ему не нужны невзгоды и затруднения. Пошли ему Бог достойную красавицу, а меня пусть в покое оставит!

С этими словами Вис удалилась в свою опочивальню, но белый день померк у нее в глазах: ведь ужасный демон любви уже вонзил ей в сердце свои отравленные когти. Он похитил, унес прочь ее разум, терпение и твердость духа, и она осталась во власти малодушия и слабости, совсем потеряла покой.

Хотя Вис ничего не сказала кормилице, та наутро поспешила к Рамину и обнадежила его: мол, я красавице все рассказала, она тебя видела, и ты ей понравился. Рамин обрадовался безмерно. Он старой няньке в землю поклонился, расхвалил ее за ловкость и усердие, преподнес три мешка золотых динаров, ларец с драгоценными украшениями, а в нем чего только не было! Но кормилица не приняла даров. Она сказала:

— О душа моя, я ведь не ради корысти это делала, золота у меня самой достаточно, ты лучше погляди на меня ласково!

И из всех сокровищ взяла только простой серебряный перстенек на память.

Ну, а дальше все пошло как водится: Вис колебалась и боролась с искушением, кормилица ее улещала и уговаривала, красавица не поддавалась на уговоры, но тут, видно, судьба вмешалась. Шаханшах Мубад покинул Хорасан и отправился охотиться в Горган, а оттуда — в Кухистан и Рей. Рамин с ним не поехал, сказался больным, и шах поручил ему присматривать в Мерве за дворцом и троном, за делами государственными. Вис и Рамин остались вдвоем.

Теперь у Рамина было законное право посетить покои Вис: хотя в Иране исстари вход на женскую половину посторонним мужчинам запрещен, но ведь Рамин был родным братом царя, и тот его оставил управлять Мервом вместо себя. Явился Рамин во дворец, а там Вис во всей красе восседает, затмевая собою солнце и луну. Еще жарче разгорелась любовь Рамина, да и Вис тоже вся пылала… Вышли они в сад весенний, где все цвело и благоухало, и тут Рамин заговорил с прекрасной о своих чувствах: превознес ее неотразимую красоту, описал, как подпал под власть ее чар. Сердце Вис снедала мучительная страсть, но она, превозмогая себя, отвечала ему спокойно и с достоинством. Она говорила:

— Я ведь замужем, супруг мой — шаханшах, хоть он и не мил мне, я должна хранить ему верность. А твои речи о неистовой любви — да можно ли им верить? Сегодня любовь твоя так и горит, а завтра угаснет, увянет как цветок-однодневка. Ты полюбишь другую, как любил других до меня, знать, такой уж ты ветрогон…

Рамин, конечно, принялся уверять ее в преданности, Вис долго слушала его, а потом сказала:

— Коли так, поклянись мне клятвой святой, что будешь мне верен, а я дам такую же клятву тебе. И станем мы перед Богом супругами, будем хранить свою любовь и ни с кем другим ее не разделим.

Рамин с жаром согласился, они призвали Бога в свидетели и поклялись, что будут любить друг друга вечно, никогда не изменят, никогда не охладеют один к другому.

А после того Рамин протянул руку к Вис, и она бросилась к нему на грудь, упали они на шелковую траву, изнемогая под бременем страсти. Они ласкали и целовали друг друга, не разжимали пылких объятий, пока не достигли утоления, а тогда принялись рассказывать один другому про то, как мучились и страдали, как томились и вздыхали. Так и перемежали они задушевные беседы любовными наслаждениями, пока ночь не сменилась утром.

Шах Мубад вызывает к себе Рамина и узнает об измене Вис

Два месяца предавались Вис и Рамин радостям любви, и Вис привязалась к возлюбленному всей душой: ведь хоть и было у нее два мужа, ни один из них ее не познал, и Рамин оказался первым, кто снял печать с этой прекрасной и чистой жемчужины. Так они миловались, позабыв обо всем на свете, когда пришла весть от шаха Мубада. Тот писал, что скучает в Махабаде, вдали от любимого брата: без Рамина, мол, и пир нехорош, и вино пресно, и охота не ладится. Шах велел Рамину собираться поскорей да прихватить с собою Вис — пусть повидается с братом и матерью.

Рамин тотчас отправился в путь вместе с пленительной возлюбленной. Когда они вступили в земли Мах, сам шах выехал им навстречу с дружиной, облобызал Рамина и повез его развлекаться и веселиться, а Вис приехала в материнский дворец, полная смущения и стыда: ей казалось, что она виновата перед Виру. Брат и мать, ничего не подозревая о ее терзаниях, очень порадовались встрече, но Рамин больше не мог к ней приближаться, лишь изредка бросал на нее красноречивые взгляды, но этого Вис было недостаточно, ведь она теперь жить без него не могла! Детская любовь к Виру улетучилась, страсть к Рамину подчинила себе все ее помыслы.

Целый месяц провели шах и Рамин в охотничьих угодьях Махабада: то они дичь стреляли, то благородной игрой в мяч душу веселили, а потом шах решил наведаться в Муган*, там отдохнуть. Наступила ночь, шах отошел ко сну. Вис возлежала рядом с ним, но ведь он был заколдован, плоть не подчинялась его желаниям, так что он лишь казнился своим бессилием, а от досады заснуть не мог. Тут-то и прокралась в опочивальню кормилица, зашептала:

— Что ты спишь, царица? Ведь Рамин-то в поход идти надумал, едет в Армению поохотиться да с врагами сразиться. Уж и сборы к концу подходят, трубы медные громко поют, барабаны в дальний путь зовут. Поспеши, выйди на крышу, погляди ему вослед: ведь это желанный твой уезжает, любовь твою и покой забирает!

А шах-то не спал, все эти речи слышал! Вскочил он с ложа, точно разъяренный слон, обрушился на кормилицу с бранью:

— Ах ты, подлая тварь, бесчестная и лживая! Я с тобой расправлюсь, собачья дочь, паршивое хузистанское отродье! Ясное дело, из Хузана ничего, кроме греха и блуда, выйти не может, это ведь приют разврата…

Потом он на Вис свой гнев обратил:

— Красота твоя — от дива, и душа у тебя тоже от него — такая же черная! Нет в тебе ни чести, ни совести, срам один, ты меня перед всем миром опозорила. Но весь этот позор на твою голову ляжет, и никто тебя не простит, даже родня твоя! Как ты посмела грязью царский дом замарать?!

Он тотчас послал за Виру, велел ему, чтобы тот сам рассчитался с виновными, пока Мубад их на месте не прикончил: пригрозил ослепить Вис, повесить няньку-сводню, а от Рамина отрекся, приказал изгнать его прочь из страны.

Вис от страха похолодела вся, но виду не показала, села на ложе и, сверкая очами, громко молвила:

— Могучий шах, нет нужды пугать меня карами жестокими, я признаю, что ты прав, а я виновата. Хочешь казнить меня — казни, хочешь ослепить — зови палача, можешь в темницу меня бросить, можешь на улицу раздетую выгнать: я тебе подчинюсь, но не откажусь от любви к Рамину. Мы с ним — одна душа, в нем вся жизнь моя, и пока я живу, буду его любить, ибо он один мне дороже Мерва и Махабада, матери и брата! Убей меня, коли пожелаешь, но знай, что я от своей любви не отступлюсь. Смерти я не боюсь, мучений не страшусь, разлучить нас никто на свете не может, кроме Творца небесного, а ты ведь не Он.

Виру, который слышал эти ее слова, ошеломлен был такою дерзостью. Он скорее схватил сестру за руку и потащил прочь, приговаривая:

— Ах, бесстыдница, ты весь наш род позором покрыла! Да как ты посмела пред очами царя, передо мной столь нагло в любви к Рамину признаваться?! Кто он такой, твой Рамин? Беспутный гуляка, повеса, у которого за душой ничего нет, кроме лютни разбитой и распутных стишков! Он только и знает, что пьянствует да со всяким сбродом якшается, он весь в долгах, готов последний кафтан за вино заложить! Не поддавайся наваждению бесовскому, не пятнай честь свою и мою! И пусть судьей тебе будет Господь и супруг твой.

А Вис в ответ только плакала и повторяла:

— Ты прав, брат мой, но я повержена в такое пламя, из которого нет спасения. Твои слова не помогут горю, не разомкнут оков страсти: даже если мне придется выбирать между раем и Рамином, я все равно выберу Рамина!

Послушал ее Виру и решил, что нечего зря перед нею бисер метать! Повернулся и пошел прочь, полный досады и гнева, возложив решение дел на Творца.

А шаханшах и вовсе от всяких решений устранился, с утра пораньше выехал на ристалище и как ни в чем не бывало начал игру в мяч: поделил всех витязей на две части, с одной стороны, вместе с ним, оказались Рамин, Рафод и другие, с другой — Виру, Шарвин и прочие. Полетел мяч, закружился, заскакали кони резвые, игроки свое искусство показать спешат… А Вис с дворцовой крыши на них смотрела и, хоть игра была славная, стало ей больно и тяжко, побледнели ланиты, задрожали слезы на ресницах. Кормилица принялась ее успокаивать:

— Чем ты недовольна, госпожа моя? Не ты ли владычица Ирана, государыня Турана? Не ты ли покорила красавца Рамина, не ты ли красотой на весь мир прославилась? Зачем же роптать на Бога, чего тебе еще желать? Благослови свою участь и наслаждайся жизнью, а мужа и брата не обижай.

— Перестань болтать попусту, — отвечала ей Вис. — Здоровому больного не понять, ты моих печалей не ведаешь. Пусть мой супруг — владыка над царями, но у него тяжелый и злобный нрав, он стар и суров без меры. От брата, как бы он ни был хорош, тоже мало проку, а мой прекрасный Рамин лишь на словах верен и предан, речи его медовые горьким колоквинтом* оборачиваются. Вот и получается, что ни в чем нет мне удачи: муж — злой тиран, возлюбленный — беспечный пустозвон, а счастья нет и в помине…

Возвращение Мубада в Хорасан

Как прекрасен Хорасан, край, самой судьбою предназначенный для счастья и благоденствия! В Хорасане поднимается поутру солнце и оттуда начинает свое шествие над землей, в Хорасане цветут пышные сады и зеленеют тучные нивы, плавно текут полноводные реки, гордо стоят богатые города. А среди них особенно хорош город Мерв, утвердился он на берегах чистой речки, подобной райскому ручью Каусару*, так она освежает и услаждает воздух в городе и во всей округе. Царь Мубад очень любил свою столицу. Как только вернулся он домой, тотчас вышел на крышу дворца, воссел там вместе с Вис, словно Солейман* с Билкис* (вы ведь помните, что крыши восточных жилых домов плоские, в теплое время года на них проводят много времени: отдыхают, спят, занимаются своими делами). Оглядел он окрестности — цветет земля! А рядом с ним сидит царственная супруга красоты несказанной, от реки влажный ветерок веет — преисполнилось сердце шаха довольства и гордости, он повернулся к жене и ласково сказал:

— Посмотри вокруг: весь мир в цветении, словно твои ланиты! До чего же прекрасен Мерв, он как чистое золото, как вечный цветник, краше которого не найти! Скажи, разве не лучше он Махабада? По мне, так в тысячу раз лучше и красивей, ведь Мерв подобен раю, Махабад пред ним никнет и вянет, как твой Виру никнет предо мной. Согласись, что я прав!

Но Вис, одержимая своей страстью, отбросила учтивость и осторожность, а с ними и скромность, она дерзко сказала в ответ царю:

— Нравится мне Мерв или нет, да пребудет он навеки под твоей властью! Я здесь не по своей воле оказалась, я попала в капкан, словно онагр степной: кабы не красавец Рамин, ты бы обо мне больше и не слыхивал. Какая мне разница — Мерв или Махабад, коли для меня без Рамина самый лучший цветник — пустыня? Да без него я бы с жизнью тотчас рассталась! Только ради него я тебя, старика, терплю, как терпят шипы ради наслаждения розой.

Услышав такие слова, шах чуть не лопнул от гнева, глаза у него кровью налились, он весь затрясся, но разум в нем победил ярость, он не убил красавицу на месте, по милости Господа, пальцем ее не тронул, лишь закричал страшным голосом:

— Сучья дочь, выкормыш бесов вавилонских, будь проклята та, что тебя родила, и вся родня ваша! Змея плодит змеиное племя, оттого ты такая вредоносная, что весь ваш род таков. А теперь знай, что открыты тебе три дороги: в сторону Горгана, на Демавенд* и в Хамадан*. Выбирай любую из них и убирайся прочь, чтоб тебе удачи не видать, чтоб земля под тобой разверзлась!

Но Вис ничуть не огорчили эти злые слова, она поспешила к кормилице и радостно сказала ей:

— Скорее поезжай к моей матери, извести ее, что я возвращаюсь домой! Скажи, мол, злосчастье отступило, ненастье кончилось, Господь избавил меня от Мубада, считай, что я из ада освободилась.

А шаху она на прощанье молвила:

— Будь счастлив, о повелитель, живи подальше от злобы, поближе к любви! Я буду молиться, чтобы дни твои были радостны, а люди тебя любили. Желаю тебе взять в жены славную и красивую женщину, луноликую, пред которой я — ничто. Без меня ты станешь добрым и великодушным, а я без тебя обрету счастье.

Она возвратила Мубаду все подаренные ей к свадьбе сокровища (издавна такой обычай был), говоря:

— Подари это все новой жене, и пусть Бог пошлет тебе удачи с ней в опочивальне, не то, что со мной!

С этими словами она поклонилась Мубаду и покинула царский дворец, а в нем, казалось, стены зашатались от громкого плача и стенаний челяди, слуг и служанок, которые не хотели расставаться с прекрасной госпожой. Но громче рабов и невольниц рыдал и горевал Рамин. Проку от слез его, конечно, никакого не было, но он все равно не мог остановиться, все повторял про себя: «О сердце, чего ты от меня хочешь?.. Ты приносишь мне одни мучения! Ты ввергло меня в невзгоды любви, ты превратило юношу в согбенного горем старика, ты изведало боль и горечь разлуки, но не насытилось радостями любви. Как же ныне ты будешь влачить дни свои в одиночестве? Как мне теперь вырвать из сердца страсть? Плачьте, глаза мои, хоть до слепоты, — я не желаю более смотреть на мир, видеть солнце и луну, коли моя луноликая ушла и я больше не увижу ее!.. О судьба, возьми жизнь мою, погаси звезды и светила, обрушь на землю небосклон, прекрати мои страдания!»

Отчаяние овладело Рамином, но он все же искал пути к собственному спасению и наконец надумал одну хитрость, написал письмо шаханшаху: «Я уже полгода болен, прикован недугом к постели, а теперь мне немного полегчало. Хорошо бы, если царь разрешит, поехать мне для поправки здоровья на охоту, например, в Горган. Там стану я готовить соколов для ловитвы, травить гончими вепрей, ставить силки на пернатых — потешу душу после долгой болезни».

Но шах ему ничуть не поверил, распознал его уловку — ведь Рамин на самом деле хотел быть поближе к возлюбленной — и ответил сурово и грубо:

— Да сгинь ты совсем! Отправляйся, куда хочешь, и не возвращайся назад, чтоб ты пропал! Знаю, ты к Вис торопишься, чтоб она сдохла у тебя на глазах, а тебя чтоб демоны в ад забрали! А коли вздумаешь со своими пороками распрощаться, послушай моего совета: найди себе в Кухистане хорошую жену, остепенись. О Вис же забудь: если ты от нее не отступишься, я не посмотрю, что ты мой брат родной, вас обоих казню. А теперь ступай прочь.

Стерпел, Рамин выслушал угрозы и брань спокойно, поклялся жизнью, что и близко к Вис не подойдет, произнес много льстивых и сладких речей, на которые он был мастер, и пустился в путь, затаив в душе свои истинные намерения.

Рамин скакал по степи, по бездорожью и ему казалось, что ветер, веющий из Кухистана, несет с собой аромат райских роз, весточку от Вис. Трудности путешествия его не пугали — влюбленному препятствия дорожные, овраги да взгорья не преграда, он к своей милой как на крыльях летит.

А Вис между тем терзалась тоской в родном дворце. Все ей было не по душе, лик ее побледнел словно лист осенний, дорогие наряды надоели, ожерелья бесценные тяготили точно цепи, точно камень на шее, сняла она все уборы, золотые кольца и серьги побросала, да только страсть из души не выбросишь. Она забыла про сон и покой, разучилась улыбаться, все на свете ей опостылело, на мать и на брата и глядеть не хотелось — об одном Рамине она грезила. Целыми днями сидела луноликая на эйване* и смотрела в сторону Хорасана. Она грустно говорила Вис: «Хоть бы ветерок прилетел из тех краев! Утром бы подал миг весть, а вечером, глядишь, и Рамин бы подоспел… Конь норовистый под ним так и пляшет, а он сидит себе гордо в седле, спиной к Мерву, ясным ликом — ко мне». Все свое время Вис в таких мечтаниях проводила.

И вот однажды, когда она томилась на крыше дворца, показались со стороны Хорасана сразу два солнца: одно в небесах, а другое на земле. Затрепетало сердце Вис — ведь это был Рамин! Он устремился к подруге, словно больной к целительному снадобью, и прослезились оба от радости. Влюбленные облобызали друг друга, взялись за руки и сразу пошли в опочивальню, а Вис молвила:

— Коли ты достиг цели и отыскал рудник с самоцветами, забудь отныне тревогу и печаль, восседай в этом царственном чертоге, наслаждайся вином и моими ласками, а то и охотой на степном раздолье, но помни, что главную свою дичь ты уже нашел, накрепко сковал своей любовью. Позабудем же все заботы, предадимся радости и блаженству, будем пировать и ликовать, как и подобает счастливой юности.

Так они и поступили — семь месяцев провели в Кухистане, не размыкая объятий. Уже и морозы пришли, снег выпал, но любовь их не остывала, они непрестанно вкушали радости обладания и исполнения желаний.

Негодование Мубада и возвращение Вис в Мерв

Слухами земля полнится, и до Мубада через некоторое время дошла молва, что Рамин вновь обрел свою утраченную возлюбленную, что они не разлюбили друг друга, а, наоборот, наслаждаются греховной близостью. Вне себя от ревности и от досады шаханшах кинулся к своей старой матушке, стал браниться, жаловаться на Рамина:

— На что это похоже?! Рамин творит непотребство с моей женой, навлекает на нас позор! Одна жена на двух братьев — что может быть отвратительнее?.. Я от тебя это все скрывал, не хотел говорить, твою душу бередить, да больше нет моего терпения, знай, убью я Рамина!

Мать, конечно, стала его отговаривать, успокаивать: дескать, Рамин твой брат и наследник, детей у тебя нет — нельзя его убивать, надобно трон и власть за царским родом сохранить. Да и не в нем дело — во всем Вис виновата (матери ведь всегда за своих сыновей заступаются). Принялась она Вис корить и чернить, наказывать Мубаду, чтобы другую жену взял, а еще сказала, что до нее совсем другие слухи дошли, будто Вис предается любви вовсе не с братом Мубада, а с Виру.

Мубад ей поверил, злость его на брата малость ослабела, но зато взыграла в нем ревность и гнев на Виру. Он тотчас отправил брату Вис суровое послание: обвинял в измене, грозил войной и страшными карами. Вслед за тем он созвал своих вельмож и полководцев и велел им спешно собираться в поход на Мах.

Войско шаханшаха во всеоружии выступило из Мерва, двинулось в сторону Махабада, а к Виру тем временем прибыл гонец Мубада. Прочел Виру письмо, и застыл на месте точно его громом поразило: никак понять не мог, чего от него Мубад хочет, чего добивается? Сестру шах у него отобрал, в Мерв увез, а потом сам же ее с позором прогнал, от нее отказался. Куда же ей идти было, как не в дом родной? Виру на нее вовсе не покушался, за что его упрекать, зачем ему угрожать?.. Написал он Мубаду ответ, много оправданий привел, свою невиновность доказал, а Мубаду только этого и надо было. Он все уверения Виру принял, Вис в объятия заключил с такою радостью, будто и не он ее всячески поносил и срамил. Начали их все поздравлять, чуть ли не свадьбу новую сыграли, праздник и пир устроили. А потом Мубад забрал прекрасную царицу и воротился домой, в Мерв.

В Мерве Мубад окружил супругу лаской и заботой, только что не молился на нее: восхищался ее пленительной красотой, перебирал благоуханные кудри, подарки драгоценные подносил. Но и про ревность свою не забывал. Однажды сидели они вдвоем в царских покоях, и Мубад опять завел прежние речи:

— Ты так долго оставалась в Махабаде потому, что там Рамин был! А не то давно бы уж вернулась…

Но в этот раз Вис была не расположена ссориться, она отвечала мужу:

— Напрасно ты так плохо думаешь обо мне. Да и путаешь ты что-то: то обвиняешь, что я с Виру спозналась, то попрекаешь Рамином… Что понапрасну придумывать? Виру еще в самом расцвете лет, его молодецкие забавы влекут — охота да пиры, богатырские игры да кубок с вином. И Рамин такой же, вот и сошлись они как два дружка неразлучных, вместе время коротали, лютней и вином тешились. Что в том дурного? Ведь молодость — лучшее время жизни. А любви все мы подвластны, но не у всех греховное и дурное на уме, не все погрязли в пороках и лжи. Вот и не следует всех подряд подозревать, свое злонравие выказывать.

Такой ответ Мубаду понравился, но он оставался верен себе: стал добиваться, чтобы Вис поклялась: не было у нее близости с Рамином.

Взглянула на него Вис смело и молвила:

— Нет на мне вины, бояться мне нечего! Кто не грешил, того кара не постигнет, кто не ел чеснок, от того не пахнет. Могу и клятву дать.

— Тогда поклянись! — воскликнул шаханшах. — Подтверди свою невиновность клятвой и пройди испытание огнем, и никаких больше наговоров и сплетен не будет. Вот я сейчас прикажу разложить костер, как велит обычай, а ты ради оправдания своего на него взойдешь. Обещаю, больше я тебя никогда ничем не попрекну и не обижу.

— Что ж, я согласна, — ответила ему Вис, — пусть нас рассудит Божий суд.

Мубад тотчас созвал жрецов-мобедов*, они вынесли из храма священный огонь и стали складывать на площади огромный костер: принесли сандал и мускус, алоэ и амбру, черное дерево и красное. Разожгли это все, и взметнулось пламя до самой луны, запылало, засверкало ярче солнца, но никто не ведал, ради чего Мубад это затеял.

Вис и Рамин смотрели с крыши летнего дворца, как бушует пламя, и красавица сказала возлюбленному:

— Видишь, что за человек твой брат? Когда огонь еще жарче разгорится, он нас туда бросит, сожжет вмиг! Давай лучше убежим поскорей отсюда — пусть сам сгорит от злобы. Он меня вчера улещал клятву принести, испытание огнем пройти — уж такие сладкие слова говорил, невесть что обещал! Но ведь я не глупее его, в его ловушку голову не сунула: я ему сто раз поклялась, мол, между мною и Рамином ничего нет и не было. Вот теперь он и хочет перед всем городом меня огнем испытать, загнать меня в этот костер ужасный. Да только не дождется!

Потом она кликнула кормилицу, молвила ей:

— Ну-ка, покажи себя, придумай, как мне избавиться от этой напасти, да не болтай попусту, надобно торопиться! Пусти в ход все свои уловки и хитрости.

Поразмыслила кормилица, а потом сказала:

— Непростое это дело, уж не знаю, получится или нет, но будем уповать на Бога! А вы оба делайте все, что я вам велю, может, и сумеем спастись.

Собрала она в опочивальне Вис побольше золота, каменьев драгоценных, в узелок связала, а потом отправились все трое в дворцовую баню. Там из топки дорожка прямо в сад вела, вот беглецы потихоньку туда и выбрались. А уж в саду добежали до ограды, Рамин-удалец на садовую стену вспрыгнул, свой кушак вниз спустил — и женщины тоже на ту сторону перебрались. Спрятались они от добрых людей под покрывалами женскими (и Рамин тоже) и поспешили прочь от дворца.

Они укрылись в саду одного знакомца Рамина, послал Рамин к себе домой за слугой верным, за лошадьми и припасом дорожным, и к вечеру влюбленные уже покинули Мерв, поскакали прямо через пустыню в сторону Рея. Десять дней ехали они по диким и пустынным местам, никого не встречали, кроме зверей диких. Но это их не тревожило: солончаки и пески знойные, колючки и чертополох казались им роскошным садом, коль скоро они были там вдвоем, дикий вой ветра звучал для них дивной музыкой, а марево пустынное представлялось драгоценным занавесом, который отделял их от всего мира.

Когда же прибыли они в Рей, тотчас отыскали там верного друга Рамина по имени Бехруз и попросили их приютить. Великодушный Бехруз оказал им сердечное гостеприимство, принял их по-царски. И вот сто дней Рамин и Вис пировали, пили и пели в доме этого благородного мужа, наслаждались близостью друг друга. Много новых песен сложил Рамин во славу любви, красоты Вис, дабы увековечить для потомков блаженство и счастье, которое выпало на их долю. Он пел о том, что раненое сердце наконец нашло исцеление в любви, что любовь — это свет, что она — как роза, ради прелести которой можно претерпеть боль от шипов, он звал отказаться от всего на свете, от жизни самой и от мира во имя страсти нежной, ведь человек живет лишь любовью и ради любви!

Так распевал беспечный Рамин, целовал то рубиновые уста Вис, то чашу с рубиновым вином и не вспоминал о шаханшахе, которого в это время грызла тоска и злоба: ведь он днем и ночью разыскивал Вис, но все старания его оставались безуспешными, прекрасная супруга исчезла без следа.

Тщетные поиски Мубада и добровольное возвращение Вис и Рамина в Мерв

А Мубаду без Вис белый день темной ночью показался. Препоручил он царство брату Зарду, который был его главным советником, один отправился странствовать по свету, расспрашивая, не видал ли кто Вис, не слыхал ли вестей о беглянке. Он бродил то тут, то там, по горам и долам, по Ирану и Турану, терпел холод и зной, спал на голой земле. Так скитался он месяцев пять, лишь дорогу избрав своим сотоварищем, а спутницей — печаль, он проливал потоки слез над своей несчастной судьбой, сетовал, что Вис покинула его, а любовь к ней — осталась и растет с каждым днем. Зачем он был суров с луноликой супругой, зачем напугал ее так, что она вынуждена была бежать?.. Ах, если бы раскаяние и горькие слезы могли вернуть ее!

Через полгода шаханшах совсем ослабел от тягот одинокого странствия, он боялся, что от изнеможения умрет на чужбине — что тогда с царством будет? Поневоле решил он возвратиться назад, а поиски Вис на время отложить — может, она сама захочет вернуться к нему. Двинулся шах в сторону Мерва, снова воссел на трон, осчастливил мир своим правлением, жителей державы безмерно обрадовал.

А Рамин тем временем матушке своей письмо прислал, жаловался на то, как Мубад его притесняет, со свету сжить хочет. Только ничего у него не получится: Вис и Рамину прекрасно живется, а Мубад рано или поздно помрет, все равно царский трон Рамину достанется. Можно его смерти и не дожидаться — свергнуть его с престола, а то засиделся там больно. И когда Мубад вернулся в столицу, мать принялась его уговаривать простить беглецов, не обижать их — тогда они тоже пойдут на мировую. Мубад клятвенно пообещал, что не тронет ни жены, ни брата, тотчас мать послала гонцов за сыном и невесткой, и те воротились наконец в Мерв.

Зажили все в согласии и дружбе, простили друг другу былые грехи и обиды, очистили сердца от мести. Однажды старый шах воссел на свой престол, луноликая Вис блистала красотой рядом с ним. Взял Мубад в руки чашу чистого вина, сделал глоток — и на душе у него стало теплее, злоба уснула. Он позвал Рамина, чтобы тот разделил с ним и царицей застолье, ведь Рамин был любимый брат Мубада, прежде, пока не смутила им душу рознь, они и не расставались надолго. А уж какой мастер Рамин был на чанге* и на руде играть, дивные песни петь! Так и в этот раз — коснулся он струн рукой и повел сладкозвучную мелодию, о себе самом запел:

Разрумянилась от удовольствия красавица Вис, расцвела нежной розой, а Мубаду вино в голову ударило, он потребовал от брата новой любовной песни, чтобы еще краше была. И снова лились из уст певца пленительные слова:

От этой песни в душе шаха ожила любовь к луноликой, он попросил, чтобы она своей белой ручкой налила ему новую чашу, выпил и совсем захмелел. А Вис ему сказала:

— О царь, многая лета! Живи и властвуй над целым миром, на благо всем нам! Как хорошо, что мы можем пить вино за твое здоровье. Да сопутствуют тебе слава и удача во всех делах! А сейчас давай позовем кормилицу — пусть посмотрит, как счастливы мы все вместе, побудет с нами часок, ведь она верная наша служанка.

Послал шах за нянькой, честь ей оказал, велел сесть подле царицы на золотом табурете, а брату молвил:

— А теперь ты, братец, будь виночерпием, из рук друга вино еще слаще!

Ясноликий Рамин не заставил себя просить, налил вина шаху и себя не обидел. От вина разгорелось у него в крови желание, он приблизился к Вис и тихонько шепнул ей:

— Испей и ты хмельной влаги, ороси ниву любви, чтобы она не засохла!

Жасминогрудой красавице эти слова пришлись по душе, она тайком улыбнулась ему и ответила тоже шепотом:

— Пусть эта твоя нива всегда процветает, в сердцах наших пускай всегда живет любовь! Будь неразлучен со мной, а я буду любить только тебя, станем хранить верность друг другу на зависть шаху, гори он огнем!

А Мубад, хоть и пьян был, их разговоры услыхал, всколыхнулось его сердце гневом, но он с собой совладал, велел кормилице вновь наполнить чаши, а Рамину — петь и играть. Нянька взялась за вино, молодой красавец наложил персты на лебединую шею лютни, и зазвучала чарующая песня, в которой Рамин прославлял вино:

Конечно, гимны вину, «винные песни», как их тогда называли, полагалось петь на пиру, таков был обычай, но Рамин, выводя мелодию своим прекрасным голосом, ни на миг не отрывал взора от Вис, выдавая тем страсть, которая сжигала его. Да и возможно ли скрыть любовь? Она нахлынет как весеннее половодье и вмиг опрокинет запруду благих намерений и запретов.

Пока Рамин вкладывал всю душу в песню, шах, словно выполняя его совет, пил вино кубок за кубком, так что совсем захмелел, а затем отправился вместе с женой в опочивальню, вознамерившись разделить с нею ложе. Однако он и в этот раз не сумел удержаться от упреков:

— К чему мне твоя красота и прелесть, коли нет в тебе любви к мужу? — вопрошал он. — Ты и твой любовник совсем стыд потеряли, свое вожделение средоточием вселенной вообразили… Смотри, я опять осерчаю! И за что мне такое наказание? А ведь кабы ты была со мной подобрее, поласковей, ни в чем бы отказа не видела! Все царство я бы тебе отдал, себе одну рубаху оставил бы да кусок хлеба…

От таких речей красавица смутилась, стало ей жалко старого царя, и она молвила:

— О повелитель, давай не будем больше разлучаться! Знай, что твоя любовь мне лестна, а близость с тобой желанна, я слагаю свою жизнь к твоим стопам! Ведь ты для меня — солнце, мне нет нужды смотреть на бледную луну, твои серебряные кудри милее мне смоляных локонов и черных очей Рамина, что было, то прошло, отныне я готова любить тебя.

Мубад был так потрясен неожиданными словами Вис, впал в такое блаженство, что незаметно для себя погрузился в сладкий сон, заснул рядом с молодой женой! Но Вис не спала, обидно ей было и досада сердце точила: ну, как у нее язык повернулся сравнить немощного брюзгливого старца с огневым, прекрасным Рамином?.. Лежит она без сна, клянет себя, вдруг слышит на крыше шум какой-то, — а это Рамин, которому пришлось коротать ночь в одиночестве, не выдержал, затосковал по возлюбленной и прокрался под покровом темноты на крышу царской опочивальни. Ночь выдалась ненастная, дождь холодный лил, тучи низкие луну скрыли, как скрылось от Рамина лицо возлюбленной.

Дерзкое любовное свидание

Итак, темной ночью, под пеленой дождя, смешанного со снегом, Рамин пробрался на крышу шахской опочивальни. Он был влюблен, а влюбленному все нипочем: холодный снег, устлавший кровлю, казался ему атласным покрывалом, его согревал неугасимый огонь страсти, который не затушить никаким дождем, ведь даже слезы, потоком изливавшиеся из глаз Рамина, хоть и были горячи, не могли исцелить его недуга. Сидя на краю высокой крыши, Рамин говорил про себя: «Ах, любимая, как ты жестока! Ты с сейчас и не вспоминаешь обо мне, нежишься на подушках пуховых, на мехах шелковистых — тут тебе и покрывало горностаевое и одеяло беличье, — а я совсем один, застыл я на этой снеговой подстилке! Ты погрузилась в сладкий сон, а мне слезы не дают глаз сомкнуть, боюсь я лишний раз вздохнуть: постель моя заиндевелая от жара дыхания тотчас растает! О ветер холодный, пожалей хоть ты меня: повей на мою возлюбленную, пробуди ее, донеси мои мольбы и стоны отчаянные! Неужели не найдется у жестокосердой подруги сострадания ко мне?»

Так он взывал, но в душе, без слов, лишь стенания глухие вырывались из его груди. Да только Вис все же услыхала его голос — ведь ее сердце тоже страдало и томилось, расставшись с возлюбленным. В конце концов любовь возобладала над прочими чувствами. Вис позвала кормилицу и послала ее к Рамину. Та поспешила к юноше и вскоре вернулась к госпоже с посланием, которое Рамин передал через нее: «Верно, я надоел тебе, жестокая красавица, ты пресытилась моей любовью? Но я по-прежнему тебя люблю, хоть ты и поступаешь со мной несправедливо: себе ты оставила веселье и негу, а меня ввергла в страдания и тоску! За что ты меня так мучаешь? Ты лишила меня покоя и сна, во тьме ночной я одинок и несчастен, не отнимай же у меня последней надежды, подари мне миг свидания, согрей озябшее сердце!»

От этих слов любовь в груди Вис так и закипела. Она говорит кормилице:

— Мне непременно надо уйти отсюда, встретиться с Рамином! Старик сейчас спит, но что будет, если он вдруг проснется? Мне несдобровать! Однако, кажется, я нашла выход: ложись-ка ты в постель вместо меня. Да повернись к нему спиной! Даже если он пробудится, спьяну и в темноте не разберет, кто рядом с ним на ложе: у тебя тело пышное, мягкое…

Поскорей погасила она светильник, толкнула кормилицу на свое место, а сама побежала к Рамину, кинулась ему на шею с лобзаниями, потом сбросила прямо на мокрую крышу дорогую накидку из лис черных, сверху нежный беличий мех расстелила и притянула к себе любовника, обнялись они как нарцисс и роза и предались любви с такою страстью, что небеса замерли, перестали изливать на землю жемчужины дождя, а звезды толпой выбежали из-за туч, любуясь прелестью молодых влюбленных.

Когда сраженный вином шах пробудился на своем ложе, в спальне было темно, он протянул руку к молодой супруге, но вместо свежего серебристого тополя под рукой оказался высохший тростник! Да разве можно было принять кормилицу за Вис? Легче согбенный лук выдать за стрелу! Как ни стар был Мубад, как ни пьян, но молодое от старого сумел отличить. В ярости подскочил он на постели, схватил старуху за руку словно клещами и завопил:

— Ах ты, злой дух, что ты делаешь в моей опочивальне? На ведьме я, что ли, женился?..

Он кликнул слуг, велел принести свечу, а сам продолжал допытываться у старухи, кто она такая, — в темноте разглядеть лица он не мог. Но слуги крепко спали и не отозвались на его крики, пойманная кормилица тоже молчала как рыба. Зато Рамин на крыше чертога отлично все слышал. К тому времени усталая и счастливая Вис заснула в его объятиях, но сам он не спал, с трепетом и страхом ждал наступления утра, которое разлучит его с возлюбленной, и складывал печальные стихи о том, что лишь во тьме ночной ему блеснуло счастье, словом, вел себя так, как это в обычае у влюбленных. Когда он услыхал гневные вопли шаха, сердце у него так и помертвело. Рамин стал скорее будить Вис:

— Проснись, любимая, беда! Пока ты спала, муж твой пробудился, крик поднял. Так и знал я, что этим дело кончится — теперь придется мне его убить. Ну, да этого я не боюсь, мне его пришибить проще, чем котенка…

Но Вис его удержала, молвила:

— Не горячись, милый, и не спеши, я устрою наши дела по-другому, зачем тебе руку на брата поднимать?

И она легкой походкой, словно серна, сбежала с крыши в опочивальню, учинила такую хитрость, на которую только женщины способны! Шаханшах все еще не пришел в себя с похмелья, Вис неслышно опустилась на ложе рядом с ним и сказала:

— Ты так крепко схватил меня за руку, сдавил с такою силой — она вся уж онемела, отсохла прямо. Отпусти, возьмись вот за другую!

Услышал шах ее нежный голос да так и обомлел: вмиг поверил, что он обознался спьяну, выпустил нянькину руку, а ей только того и надобно было! Старая карга тотчас выскочила из опочивальни, из дворца прочь убралась, а Вис-притворщица горестно воскликнула:

— Увы, я живу как в заточении, как пленница или рабыня негодная! Правду скажу — меня во лжи обвиняют, прямо пойду — меня на кривой дорожке подстерегают… Хуже нет доли, чем ревнивый муж! Всю ноченьку я рядом с ним провела, а он меня невесть в чем винит!

Мубаду пришлось еще и оправдываться:

— Не сердись, душа моя, если я лишнее сказал, это я спьяну… Но и ты тоже виновата: слишком много вина мне наливала! Прости меня, старого, какой с пьяного спрос? Но ведь раскаяние залог прощения!

Долго он ее упрашивал, наконец смилостивилась Вис, якобы снизошла к мольбам этого престарелого льва, трепещущего от страсти перед нежной ланью: поистине, любовь порой лишает человека разума!

Мубад заточает Вис в крепость Эшкафт

Пока выясняли супруги царственные, кто прав, кто виноват, пришло Мубаду известие, что кайсар* — властитель Рума пошел на него войной. Пришлось шаханшаху в поход выступать, державу свою защищать. А как Вис оставить? По совету брата Зарда, Мубад решил отослать ее вместе с кормилицей в отдаленную горную крепость Эшкафт. Запер он там супругу за пятью воротами, ключи с собой забрал, а снаружи Зарда с дружиной поставил на стражу. Сам же вместе с войском и Рамином отправился навстречу неприятелю.

Да только Рамину это совсем не понравилось. Он больным притворился, и столь ловко, что его, по приказу шаха, на носилках домой понесли, а сами дальше пошли. Но как только шахская рать удалилась, Рамин тотчас выздоровел и поспешил к своей возлюбленной Вис, а о том, что она была уже далеко, заточенная в неприступной крепости, Рамин и не знал. Прискакал он в Мерв, взглянул на сад опустевший, на дворец молчаливый и сразу понял: милой там нет! У Рамина потемнело в глазах, заплакал он, зарыдал, обращая к небесам свои жалобы:

— К чему теперь роскошь сада и великолепие дворца, коли улетела прочь нежная горлинка? Не сияет солнце с высоты, луна не светит, померкли звезды… Вернутся ли счастливые дни, увижу ли я вновь мою любимую? О жестокий мир, зачем ты нанес мне этот удар?..

Долго он стенал так, а потом вытер слезы и отправился к крепости Эшкафт, — видно, сердце ему путь указало. Долго добирался Рамин в те глухие места (а Вис тем временем все глаза выплакала, истомилась в разлуке) и наконец темной ночной порой приблизился к мрачному замку. Видит, стены высокие, вороты кованые на запоре, снаружи воины дозором ходят. Но не таков был Рамин, чтобы отступиться! Прежде всего он решил подать Вис знак о себе: взял свой боевой лук, — а Рамин был стрелок отменный! — наложил на тетиву стрелу, оснащенную четырьмя перьями, прицелился и выстрелил. Блеснула стрела точно молния, пронзающая ночную мглу, понеслась прямо к замку и влетела в окно опочивальни, прямо возле ложа Вис упала.

Кормилица сразу догадалась, в чем дело, вскочила, подняла стрелу, подала ее Вис, — а на древке имя Рамина написано! Кормилица говорит:

— Смотри, вот тебе добрый знак, привет от Рамина! Отважный витязь прискакал к нам.

Вис так обрадовалась, что и рассказать невозможно! Она поцеловала стрелу, прижала ее к груди и воскликнула:

— О весточка от Рамина, ты мне всего на свете дороже! Ты мне жизнь и радость вернула! Я стану носить тебя на груди как самое лучшее украшение. Обычные стрелы ранят, доставляют боль, а ты ее исцеляешь, волшебная стрела!

А Рамин тем временем, стоя у стены размышлял: «Как узнать, куда попала моя стрела? Как проникнуть в крепость к луноликой подруге? Готов я сразиться с соперниками, поразить разлучников — только бы соединиться с любимой».

Пока сердца влюбленных горели в огне страсти, кормилица придумала, как подать ответный знак Рамину, она сказала:

— Ты, красавица, родилась под счастливой звездой! Смотри, Рамин прибыл в такой час, когда темно, все стражи твои попрятались от холода ночного. Теперь надо только указать ему путь и положиться на Бога. Поставь-ка свечу на окно — Рамин сразу поймет, где ты есть.

Хитрость няньки оказалась очень кстати: Рамин увидел, что в окне блеснул огонек, и тотчас догадался, что его луноликая возлюбленная — там. Подошел он ближе к крепости, преодолел обрывы и скалы, по которым и серне горной не пройти, но ведь влюбленный преисполнен такой силы и отваги, что ему и смерть не страшна! Любовь будто укрепляет его дух и тело, он летит как на крыльях, уже не разбирая в безумном любовном ослеплении, где свет, а где мрак…

Вис из своего оконца разглядела Рамина, приблизившегося вплотную к стене, и заметалась по комнате словно тигрица. Собрала сорок дорогих китайских шелков, которыми был украшен покой, связала, скрутила, веревку из них свила и спустила ее из окна, Рамин белым соколом взлетел наверх, кинулись они друг к другу, обнялись, озарили покои крепостные словно звезда с луной. Казалось, в одной чаше слились молоко и вино, расцвели в одно время роза и лилия, соединились вместе любовь и красота… Расцеловались влюбленные, и все невзгоды будто отступили, горести разлуки позабылись. Они вошли в трапезную, взяли в белые руки золотые кубки с вином, и потекла любовная беседа: рассказывали один другому, как дни ползли в разлуке, как тщился Мубад помешать их любви, как они тосковали, как на встречу уповали. За окнами бушевал зимний ветер холодный, тьма непроглядная округу окутала, а им и невдомек — ведь их согревали три огня, три светоча озаряли. Первый огонь пылал в очаге, ярким цветком расцветал, второй прятался в пурпурной влаге, что наполняла кубки, а третьим огнем была любовь, которую источали сердца Вис и Рамина, так что пребывали они в блаженстве и счастье, не помышляя о том, что утехам их может придти конец и радость свидания сменит тоскливая ночь разлуки. Рамин, глядя на Вис, преисполнился таким ликованием, что запел, подыгрывая себе на арфе:

Вис нежно взглянула на прекрасного друга, налила вина ему и себе, поднялась с золотой чашей в руке — ну прямо белоснежный нарцисс с кипарисовым станом! — и молвила:

— Пью за тебя, мой Рамин, за верность твою и преданность! Я в жизни искала большего, чем величие царское, мне надобно было больше, чем великолепие и красота, и в тебе обрело мое сердце солнце, которое озарило для меня весь мир. До самой смерти буду я любить тебя, никогда от тебя не отступлюсь. Да будь в этой чаше не вино, а яд смертельный, я бы и тогда выпила его с радостью во имя нашей любви.

Она осушила чашу и множество раз поцеловала Рамина, а он отвечал ей ласками и лобзаниями. Так провели они ночь до рассвета, а потом и следующую ночь, и ту, что за ней, — девять месяцев пролетели в любовных утехах, за кубком с рубиновым вином. Ложем любовникам служили благоуханные цветы, пищей — хмельной сок винограда (хотя и других припасов в крепости было предостаточно, надолго хватило бы), беседы их сопровождали музыкой чанг и руд, Рамин слагал песни в честь вина и любви, воспевал свою возлюбленную. И пока они предавались наслаждению в той запертой крепости Эшкафт, никто не знал о них ничего — никто, кроме Зарингис, прекрасной колдуньи из Мерва.

Победоносное возвращение шаха Мубада

Влюбленные в замке Эшкафт миловались и предавались радостям жизни, а шаханшах тем временем в пух и прах разбил войска кайсара, отобрал у него Армению и Арран*, утвердил свою власть над многими странами, до небес вознес величие свое и славу. Военная добыча росла словно горный хребет, несметные богатства стекались к Мубаду в виде дани от покоренных правителей и народов, над всем миром простер он длань своего владычества и в полном блеске вернулся в Мерв. Но только в Мерве его никто не ждал, и радости он там никакой не нашел: жена в заточении, Зард ее стережет, а Рамин неизвестно где обретается… А тут еще явилась к нему Зарингис, чародейка известная, повела речи недобрые, вселила в ревнивую душу царя ужасные подозрения и жгучую злобу.

Эта Зарингис была красавицей из знатного, княжеского рода, но родилась она зловредной и мстительной, как змея, гордыня ей сердце изъела, а зависть уста ядом напоила. Она как-то на пиру увидела Рамина и влюбилась в него, но он на нее и не посмотрел. А когда сбежал Рамин из Горгана и вернулся в Мерв, думая найти там Вис, Зарингис его выследила. Тайными заговорами своими думала она его приворожить, но не смогла, только и удалось ей дознаться, куда направил Рамин стопы свои, где бродил в поисках Вис. Когда же Рамин проник в крепость Эшкафт, колдунья тоже об этом проведала, вся извелась от злобы бессильной. Вот и прибежала она к Мубаду, чтобы глаза ему открыть, про измену жены с братом донести.

Ясное дело, Мубад взъярился так, что и описать невозможно! Вскочил он, потрясая кулаками, велел гонцам скакать ко всем полководцам, снова рать скликать, чтобы немедля двинуться к дальним горам, к крепости Эшкафт. Воины таким решением недовольны были: ведь они только что из похода воротились, а тут опять выступать велят! Но полковые трубы уже завели свою песню, забили барабаны и двинулась громада войск, конные и пешие, обвешанные оружием, не понимая толком, против какого врага они идут, с кем сражаться предстоит. Разговоры недовольные меж бойцами поползли, то шепот, то ропот: «От кого мы Вис защищать должны? От Рамина? Слыханое ли это дело? Или шах собственной супруги боится?»

Но Мубад торопил свое войско, быстрее ветра примчался он к крепости, напустился на Зарда:

— Наказал меня Господь такими братьями! Оба — знатного рода, да не такова их природа! Один — хуже дива злокозненного, а другой — болван вислоухий… Позор мне, что осла стражем при воре подлом поставил! Ты тут снаружи сидишь, сладкие сны глядишь, а Рамин внутри развратничает, кто из вас мне больший враг, не знаю. Ты меня посмешищем для всего света сделал!

Зард так и остолбенел, слова вымолвить не может. А когда вновь обрел дар речи, сказал:

— О государь, ты победителем вернулся с войны, ты, конечно, всегда прав, но я-то в чем виноват? Ты отослал от себя Рамина — откуда мне знать, где он и чем занимается? А в крепость он никак пробраться не мог — разве что птицей оборотился. Ты погляди, ведь повсюду у нас стража стоит, ворота прочные, печати на них ты своей рукой наложил, и они в целости и сохранности, за год запылились только. Разве Рамин волшебник, чтобы проникнуть через запоры эти, через стены высокие? Не верь бессмысленным наветам!

Заспорили братья, в конце концов Мубад вытащил из-за голенища ключи от ворот и крикнул Зарду, чтоб открывал замки, проверят сейчас, на чьей стороне правда. Вот тут-то и услыхала кормилица их голоса и скрежет ключа в замочной скважине. Быстрее ветра понеслась она к Вис, оповестила ее, что прибыл царь царей, взошла звезда погибели. В спешке они ничего другого не успели, кроме как спустить Рамина вниз тем же путем, каким он прибыл в замок, и он в страхе помчался по горам, прыгая с камня на камень словно горный козел. Он рыдал, роптал на злую судьбу, проклинал жестокую разлуку и свой суровый жребий. Слезы кровавым потоком изливались из его глаз, ноги были избиты, изранены острыми камнями, он изнемогал от усталости, но как истинный влюбленный не забывал причитать и жаловаться на расставание с любимой.

А его возлюбленная Вис оказалась в еще худшем положении, попала прямо в пасть дракона! Когда Рамин выскочил из окна, она пришла в такое отчаяние, что совсем разума лишилась: стала царапать ногтями лицо, рвать волосы, громко рыдать, а тряпки с окна убрать позабыла. И когда шах вместе с Зардом ворвался в ее опочивальню, он нашел жену плачущей, с потухшим взором, а вокруг нее — разбросанные одежды и свитую из покрывал веревку. Кормилица спряталась в дальнем уголке, но Вис будто и не замечала мужа — безучастно сидела на полу, вся в пыли и в тоске. Тут-то он на нее и обрушился:

— Отродье дивов! — воскликнул Мубад. — Будь ты трижды проклята! Греха ты не боишься, наказания — тоже, остается мне только убить тебя! Ведь для тебя ничего святого на свете нет, тебя, волчица мерзкая, ни уговоры, ни обеты не остановят. Снаружи ты чиста и совершенна как жемчуг, а нутро у тебя черное, ты погрязла в грехе. Нет больше моего терпения, пусть ты красотой звезды затмеваешь, но коварством змею превосходишь! Не могу я дольше сносить твою измену, ласкового обращения ты не понимаешь, отныне я с тобой по-другому поступать буду: таким мучениям подвергну, что ты позабудешь любовника своего. Не будет тебе прощения и пощады!

И шах схватил жену за длинные косы, поволок по полу, руки ей, бедной, связал за спиной и принялся хлестать плетью по нежному телу, по лицу прекрасному — истерзал в кровь грудь и плечи, побежали из ран потоки кровавые, покрылась белая кожа пятнами багровыми да лиловыми. И старуху няньку тоже не пожалел, жестоко избил за то, что помогла она Рамину. Когда оставил безжалостный шах женщин, они уж полумертвыми были от суровых побоев. Но ему и этого показалось мало: велел бросить несчастных в подземелье холодное, дверь накрепко замкнул и печать свою приложил. Зарда с его караулом от службы отстранил, другого стража назначил, а затем повернул назад, в Мерв.

В столице шаханшах снова воссел на престол, за дела взялся, но душа у него болела: злоба постепенно уходила, ее сменяло раскаяние. Думалось царю: «Зачем я позволил палящему гневу возобладать над собой? Сокрушил я жену, пред всем миром свой позор признал, — кому от этого легче? Да и обошелся я с Вис слишком строго, а ведь я ее люблю… Коли хочешь счастья в любви, надобно быть мягким и терпеливым, ведь наши кумиры-красавицы такие нежные и хрупкие, с ними следует обращаться осторожно!»

Заступничество Шахру и возвращение Вис в Мерв

То, что Мубад возвратился в Мерв один, оставив жену в темнице, конечно стало известно всем при дворе и во всем государстве. Шахру, мать Вис, прослышав о том, бросилась к шаху вся в слезах, задыхаясь от волнения.

— Доченька моя, что с тобой опять приключилось, что с тобой жестокий муж сделал?! — восклицала она. Обратившись к царю, Шахру сурово продолжала: — Зачем ты отнял весну у мира, луну у неба?.. Без нее твой дворец — пустыня темная и мрачная. Верни мне дочь, живую верни, а не то я затоплю тебя потоком слез кровавых, от стенаний моих стены дворцовые рухнут, а ты останешься ничтожным и жалким, никому не нужным, проклинать свой удел!

Внимая плачу седой Шахру, Мубад и сам прослезился, молвил ей:

— Теперь хоть плачь, хоть не плачь — ничего не изменишь. Положил я конец своей любви и надежде, вырвал с корнем прекрасный кипарис, лежит теперь Вис в крови и во прахе…

Ноги Шахру подкосились, она упала наземь, изнемогая от тоски и скорби, сетуя на жестокость судьбы. Но жалуясь на несправедливость небесного свода, Шахру, женщина умная и сильная духом, не переставала упрекать Мубада и грозить ему отмщением за смерть Вис. Она предрекала, что из-за этого убийства начнется смертоносная война: на Хорасан со всех сторон пойдут благородные рыцари, нагрянут всадники лихие, и придется Мубаду своею кровью заплатить за смерть луноликой супруги. А уж как оплакивала она любимую дочь! Камень и тот не выдержал бы, треснул, слезами изошел.

От ее стенаний и стонов в душу царя Мубада закрался страх, он вспомнил, какой доблестный витязь Виру, брат Вис, и испугался еще больше. Стал говорить Шахру:

— Да, признаю, я поступил жестоко, не сдержался… А ты мне — как сестра, Виру же — брат мой, я вас обидеть не хотел! Да и Вис — моя супруга любимая. Она меня, конечно, не любит, но я всё терплю, сношу неверность, так велика моя любовь к ней. Уж как она меня позорила, я тебе и сказать не могу! Скрывал я от вас правду. Да если на то пошло, я и сейчас тебе полной правды не сказал: как бы я мог убить жену, которая мне жизни милей? Ну, поучил немножко… Да я сейчас за ней слугу пошлю в крепость! Видно, такова моя судьба: страдать, гореть и томиться… Не принесла мне счастья Вис, не быть мне отцом наследника, мне и жизнь сама в тягость!

И он тотчас дал наказ Зарду, чтобы тот с отрядом всадников скакал в крепость Эшкафт и привез Вис в столицу.

Через месяц Зард воротился вместе с прекрасной узницей: связана Вис, спутана, словно лань трепетная, вся в ранах от мужниных побоев, но жива!

А Рамин все это время скрывался, прятался от шаха в доме Зарда. И когда Вис доставили в Мерв, Зард принялся умолять шаха, чтобы тот помиловал Рамина, — на радостях Мубад простил молодца, так что демон злобы убрал свой черный лик и расцвела при шахском дворе благосклонность. К Вис вернулась ее красота, жизнь Мубада в сиянии этой светлой луны опять стала сладостной и приятной, он любовался женой как сокол куропаткой, открыв двери щедрых даров и богатых пожалований. Снова начались во дворце пиры и празднества, потекло рекой вино, зазвучали песни и оды — жизнь пошла своим чередом.

Но вот понадобилось однажды Мубаду поехать в Заболь* — и сразу вернулись к нему былые сомнения и подозрения. Приказал он все входы-выходы во дворец закрыть, на все окна решетки навесить, двери железом оковать, замки медные да стальные на них укрепить, а ключи от тех замков он вручил кормилице, сказал ей:

— Известно мне, какая ты обманщица ловкая, ты любого дива перехитришь, я сам не раз от твоего плутовства страдал. Но хоть один раз ты можешь честно государю своему послужить? Вот тебе ключи, храни дворец, поклянись, что никому, кроме меня, их не выдашь, пока я не вернусь, ты никого не впустишь и не выпустишь!

С тем он и уехал, покинул столицу, двинулся к Заболю, но тут вечер наступил, остановился шах на ночлег, велел шатры ставить. А Рамин вместе с шахом отправился. Когда привал ночной устроили, Мубад кликнул брата к себе, да только Рамина и след простыл, он помчался назад, в Мерв. Шах, конечно, разгневался, понял, что братец поспешил к возлюбленной.

Рамин же, прискакав на взмыленном коне к воротам дворца, что называется, замок поцеловал: заперты накрепко все двери. Рамин проник в сад дворцовый — нет никого. Затосковал юноша, душа его взволновалась, и он воскликнул:

— Опять нас разлучили! Любовь моя, выйди хотя бы на крышу, покажись мне, а то я в тисках сердечной муки с жизнью распрощаюсь! Хоть я и брожу в цветнике, но во тьме ночной тону как в море, а ты и не слышишь моих стонов и криков о помощи… Коли не желаешь облегчить мою участь, убей меня стрелой взора, ведь без тебя мне жизнь не мила!

И так стенал и сетовал он, роняя слезы из очей, пока не в изнемог, охватил его вдруг тяжелый сон, словно опоенный дурманом, он повалился на траву, на цветы весенние, и душа его унеслась в мечтах к любимой.

А Вис тем временем металась как пантера по своим покоям, сжигаемая огнем страсти. Сердце говорило ей, что возлюбленный близко, рыдая, она кинулась к кормилице:

— Помоги мне, нянюшка, сделай милость! Освободи мою душу, ворота отомкни, излечи меня от муки адской!

Но кормилица заупрямилась:

— Нет, больше я не пойду на обман! Меня сам шах просил, доверие мне оказал, — не стану больше лукавить и хитрить. Я клятву государю дала, а клятвопреступление — страшный грех. Придется тебе этой ночью потерпеть.

Кормилица ушла, а Вис осталась в слезах и смятении. Но вдруг ее молнией осенила догадка: ведь ее высокий эйван отделен от сада тяжелым занавесом, а занавес поддерживает толстая кокосовая веревка! Тотчас Вис скинула с ног туфли, ухватилась за ту веревку и словно птица перенеслась с ее помощью на соседнюю кровлю, а там подняло ее буйным ветром, завертело, закружило — сорвал с нее вихрь венец и запястья драгоценные, жемчужное ожерелье рассыпалось дождем, золотые серьги длинные выпали из ушей, а ей все нипочем! Покрывало за край крыши привязала, опустилась, насколько смогла, и прыгнула вниз. Ушиблась, конечно, платье разорвала, пояс золотой потеряла, но не остановилась, бросилась бежать по саду в поисках возлюбленного. Ночь темная, кусты, деревья ветки протянули, задержать, поймать ее хотят, а она от них вырывается, только одежда клочками на сучках да на колючках висит. Пока бегала босая, простоволосая по ночному саду, не только без украшений, а и без рубахи и без шаровар осталась: тело хрустальное ничем не прикрытое в темноте светится, кровь горячая из ступней израненных ручьем льется…

Подняла Вис голову к небесам темным, безлунным и воззвала к силам вышним:

— Как найти в этом саду мой пленительный цветок? Брожу я напрасно, ищу во мгле ночной солнце, — что проку от моих стараний? О ветер, друг влюбленных, пожалей хоть ты меня: ведь твои ноги не устают, они не кровоточат как мои! Найди моего ветреного друга! Знаю, не меня одну он соблазнил, не одну меня лишил покоя, но все равно я без него жить не могу. Отыщи его, скажи, что я пришла! О злая судьба, как мне умилостивить тебя? Где ты, светлая луна? Освети путь моей заблудшей душе, приведи меня к возлюбленному, который так похож на тебя!

И тут на западе появилась серебристая луна, тьма ночи отступила, растаяла, и Вис увидела Рамина, который сладко спал на ложе из цветов. Поскольку луна и Вис явились вместе, засияли ярким светом, Рамин проснулся, вскочил и сжал любимую в объятиях. Он стал гладить ее душистые кудри, целовать уста, и они соединились, слились как душа с душой.

Так они, наверное, миловались бы до утра, да вот незадача: ревнивому мужу подозрения покоя не давали. Обнаружив, что Рамина нет в лагере, он тотчас повернул назад, приехал во дворец. Кормилица увидала, что он во гневе (а она ведь не знала, что Вис всё-таки выбралась из своего чертога), и давай его успокаивать:

— Напрасно ты, государь, тревожишься, приди в себя, ведь никто к нам не входил и не выходил, погляди: твои печати не тронуты, ключи твои я с пояса не снимала!

Но шах ее и слушать не стал. Ворвался в покои Вис, — а пташка улетела! Нет красавицы царицы, опустела клетка золотая. Все покои обшарили и догадались, наконец, что беглянка по веревке в сад выбралась. Шах велел зажечь светильники, факелы и спуститься в сад.

Что сталось бы, если бы он захватил любовников, одному Богу известно. Но Вис издалека заметила свет факелов, растолкала Рамина, велела ему бежать немедленно. Тот послушался, перепрыгнул стену — и был таков. А Вис обратно на траву улеглась, притворилась, что спит. Но Мубад как волк свирепый на нее набросился, осыпал ее упреками и проклятиями.

— Ах ты развратница! — кричал он. — Не успел я из дому отлучиться, как ты кинулась распутничать! А ведь я тебе запретил из дворца выходить, все двери-окна позапирал, — нет, ты все равно щель отыскала, змеей наружу проползла! Невозможно тебя, порожденье дива, удержать, усовестить ничем нельзя! Одно только и остается — жизни тебя лишить, это мне дозволено, смертоубийство за грех не зачтется, ибо ты не человек, а мерзкий гуль*-оборотень. Прямо сейчас и порешу тебя, коли нет другого способа твои мерзкие проделки прекратить. Мой кинжал давно уж крови твоей просит!

И он одной рукой схватил Вис за волосы, а другой стал вытаскивать из ножен смертоносный клинок. Но благородный витязь Зард перехватил его руку, воскликнул:

— Нет, великий государь, остановись, не убивай царицу! Ведь отсеченная голова снова не отрастет, а такой красоты больше во всем мире не найдешь! Потом будешь вспоминать и каяться.

И он принялся уговаривать Мубада повременить, подумать — в чем, собственно, провинилась Вис? Ведь она была в саду одна. Надо расспросить ее, как она там оказалась, а потом уж решать, заслуживает ли она наказания.

Шах уже немного успокоился, он выпустил косы Вис, даже погладил ее по голове, потом взял за руку и повел в опочивальню, стал расспрашивать:

— Объясни ты мне, ради Господа, как ты в саду очутилась? Ведь ты не птица, не зверь, не ветер вольный, каким образом ты перебралась сюда из спальни?

Бесстрашная Вис отвечала мужу:

— Господь мне помог! Божья милость всегда со мной, а особенно, когда ты меня неволишь и тиранишь, когда смертью мне грозишь, руку на меня подымаешь. Это ты Бога забыл, а я помню, что ты — ненавистник мой, а Он — покровитель и защитник, ты — Царь, а Он — владыка и властелин. Вот и нынче жаловалась я Господу на твои притеснения жестокие, плакала и рыдала, пока не забылась сном. И явился ко мне во сне ангел светлый, прекрасный и юный, поднял он меня с ложа слез, вынес в цветник благоуханный и в объятия заключил. А когда я очнулась от дивного сна, то словно в ад попала, — накинулся ты на меня как лев рыкающий, стал мечом да кинжалом грозить. Хочешь верь, хочешь не верь, но только во сне посетил меня посланец Божий!

И опять шах Мубад поверил Вис. Он щедро одарил ее и кормилицу, дорогих нарядов и каменьев самоцветных без счета им дал, словом, сменил гнев на милость. И пошел во дворце пир на весь мир — так уж устроено сердце человеческое, не желает оно извлекать уроки ни из дурного, ни из хорошего, не хочет прошлого ворошить, норовит сегодняшним днем прожить.

Ссора братьев на пиру и попытки Рамина найти выход

А тем временем весна вступила в свои права и стал Хорасан подобен райским садам. Степь сплошь покрылась ковром из цветов, цветники украсились прелестными девушками, вышедшими на прогулку, деревья заблистали свежей листвой, ветерок наполнился чудными ароматами, на лужайках запели соловьи, фиалки скромно опустили очи долу, тюльпаны подняли свои чаши с рубиновым вином, словом, весь мир преисполнился радости и ликования.

Шаханшах со своей луноликой супругой тоже вышли из дворца, воссели на престол в саду: по правую руку от них — благородный Виру, по левую — сиятельная Шахру, а напротив — Рамин и рядом с ним придворный певец, знаменитый Гусан. Он услаждал слух пирующих своими пленительными песнями, завораживал душу дивными мелодиями, пел про любовь, про радость и печаль. Но вот ударил Гусан по струнам и завел новую песню. А он был большой мастер, славился тем, что умел не только стих певучий сложить, но и тайный смысл в него вложить, так, чтобы не напрямик, а искусно и неприметно вплести между строк свою нить золотую, что к разгадке приведет. На этот раз намекал он на Вис и Рамина, а звучала песня так:

Разумеется, все, кто был на пиру, сразу поняли, про что Гусан пел, а царь Мубад разозлился, с трона вскочил, кинулся на младшего брата, меч свой выхватил и кричит:

— Ах ты негодяй бесчестный! Доколе я твои подлости терпеть буду?! Сей же час клянись, что никогда более не покусишься на Вис, супругу мою, не то я тебя жизни лишу!

Поднялся Рамин, выпрямился во весь рост и молвил:

— Клянусь Господом всевышним, солнцем и луной, что пока жива душа, в этом ли мире или в мире ином, не отвернусь от любимой, всегда буду обращать к ней взоры, словно к небу высокому! Ведь она — вся жизнь моя, а кто же откажется от жизни добровольно?

Шаханшах разъярился еще больше, осыпал Рамина проклятиями и бранью, грозил, что голову Рамину тотчас отрубит, орудие любви отсечет. Тут уж Рамин не выдержал, прыгнул на брата словно ярый лев на лисицу, сбросил его с покрытого ковром возвышения наземь и меч отнял. А шах сильно пьян был, он уж не соображал ничего, обессилел и сопротивления Рамину совсем не оказал, — вот что с человеком хмель и невоздержанность делают!..

На следующее утро, едва взошло солнце в своем золотом венце и озарило светом весь Божий мир, Рамин поднялся и отправился к своему наставнику, мудрому старцу по имени Бехгуй.

Тот был человеком проницательным и красноречивым, искушенным в делах мирских и в науках, он всегда делился с Рамином своими познаниями и давал ему благие советы, предрекал ему в будущем царский венец. К нему-то и явился молодой витязь, огорченный и встревоженный, со смятенной душой. Бехгуй спросил его:

— Чем ты недоволен, что невесел? Ты молод и силен, в грядущем тебя царский трон ожидает — чего еще тебе надобно? Не теряй головы из-за вожделения, не ввергай себя в беду, не гневи Бога! И печалиться тебе не из-за чего — Господь пустой печали не любит, утри свои слезы!

— Хорошо тебе рассуждать! — возразил Рамин. — А меня злосчастье одолело, судьба совсем от меня отвернулась. Сердце-то ведь не камень, как тут не печалиться? И не могу я эту печаль стряхнуть, с плеч сбросить — не кафтан. Жесткий рок потому и берет над людьми верх, что душа наша изнемогает от страданий, от обид ежедневных. Ты посмотри: один счастливый день подарит судьба, а за ним уж капкан дожидается, только сорву я розу, как острый шип вонзается и ранит меня, только выпью чашу вина, а в ней уж отрава открывается! Где уж тут радоваться и веселиться? Вчера вот царь так меня унизил перед всем миром, — нет мне теперь другого выхода, лекарства другого, кроме смерти…

И он поведал мудрецу обо всем, что произошло, сетуя на грубость царственного брата и на то, как тот осрамил его перед прекрасноликой Вис, мол, чем такой позор терпеть, лучше с жизнью расстаться!

А ученый и проницательный муж ему в назидание сказал:

— Оставь эти жалобы и стенания, ты ведь лев, а не шакал! Слезами делу не поможешь, сетованиями судьбу не победить. Чересчур ты страсти предался, а она, как магнит, все беды к себе притягивает. Ну, посеял ты в душе любовь — это еще не значит что там райский сад вырастет: на этой ниве плевелов и шипов предостаточно, а ты об этом и думать забыл, только и знаешь, что прибыли воображаемые подсчитывать. Терпением надобно запастись, невзгоды сносить безропотно, трудиться неустанно и лишь потом урожая ожидать! Терпение следует ценить выше храбрости, особенно в черные дни, только терпение и успокоит твое сердце. А что до Вис, — надобно тебе расстаться с нею, хотя бы ненадолго, хотя бы на год. При такой безумной любви разлука — лучшее лекарство. Не зря ведь говорят: с глаз долой — из сердца вон!

И он сказал еще много подобных тому слов, убеждая молодого витязя, что тот стал притчей во языцех, что все кругом осуждают его за прелюбодейство да за распутство. Пора, дескать, взяться за ум и показать миру, на что способен наследник престола, явить свою доблесть, совершить подвиги ратные. А Вис на белом свете не единственная: найдутся красавицы и получше! И вообще вся эта страсть — наважденье бесовское.

Так говорил красноречивый Бехгуй, а Рамин слушал его и то бледнел, то краснел от стыда и от горя. Наконец он вымолвил:

— Ты прав, а речи твои — целебны, хоть это горькое лекарство!.. Больше я не поддамся неразумной страсти, оторву сердце от беды, сойду со стези влюбленных. Завтра же я устремлю стопы свои и взоры к Махабаду, а любовь эту отрину, — зря я так старался ради нее, ведь она навлекла на мою голову лишь позор!

Отъезд Рамина в Гураб*

Когда погода намерена перемениться, об этом можно узнать, взглянув с утра на небо: облака и тучи предвещают дождь или снег, завывания ветра вселяют в душу тревогу. Так и судьба, прежде чем совершить резкий поворот, посылает человеку предзнаменования, вести о том: жар, лихорадку, ломоту в костях. Рамин-бедняга устал от невзгод, он был измучен постоянной тягой к возлюбленной, бесконечными трудностями, ловушками, попреками и обманами, в которые ввергла его любовь. И вот написал он прошение шаханшаху: «Дозволь мне уехать в Махабад! Здешний климат вреден для моего здоровья, я хвораю, недомогаю постоянно. Прошу шаханшаха, чтобы он назначил меня военачальником Маха, быть может, там я поправлюсь, окрепну. В тех краях есть много угодий для охоты — и в горах, и в степях, я займусь там ловлей зверей и птиц. А как только придет царский приказ воевать, тотчас вернусь к войску во всеоружии».

Мубад очень обрадовался такой просьбе, назначил Рамина управлять Кухистаном, Горганом и Реем, выдал ему на то грамоту царскую, и вот уже Рамин покинул Мерв, разбил шатры на первом переходе по направлению к Махабаду. Но пока его свита готовилась к застолью на той стоянке, он тайно оседлал коня и поскакал назад в столицу: последний раз взглянуть на Вис.

Луноликая восседала на царском престоле, озаряя покой своей блистательной красой, когда Рамин вошел, хотел приблизиться к ней. Но она взглянула на него сурово:

— Не подходи, не посягай на место царя царей! Больно многого ты желаешь, заслужи сначала. Да не поддавайся наущению дивов.

А надо сказать, что перед тем Мубад долго беседовал с Вис, клялся, что станет во всем ей подчиняться, если она будет ему верной супругой. И Вис обещала, что отныне выкинет из сердца Рамина, сделается самой преданной и покорной женой, позабудет былое. Получилось так, что оба влюбленных решили покончить с мучительной любовью, но один не знал о решении другого. И услышав холодные слова Вис, Рамин был поражен. Проклиная свою судьбу, он говорил себе: «Ох, глупое мое сердце, ты само себя завело невесть куда! Сколько претерпело ты из-за этой любви, а теперь слышишь, что говорит твой кумир?.. Нет, ждать от женщины ответной любви — все равно что искать розу на солончаке! Женская любовь, что ослиный хвост: сколько ни тяни, больше не станет… И зачем только я мешкал так долго, дива тешил в его берлоге! Слава Богу, хоть теперь прозрел наконец».

И много еще таких же мыслей проносилось у него в голове, пока он стоял перед Вис с потерянным видом, а сердце его так и сжималось от невыносимой боли. И Вис, глядя, как Рамин изменился в лице, каким горем наполнился его взор, пожалела беднягу, раскаялась в своих немилостивых словах. Приказала она слугам принести множество тюков с прекрасными, дорогими одеждами, изготовленными из заморских тканей, украшенными золотым шитьем, выбрала из них наилучший наряд и велела облачить в него Рамина, а остальные отослала в его шатер на стоянке. Они взялись за руки и вдвоем вышли в сад, стали лобзать и ласкать друг друга, заливаясь слезами. Вис говорила любимому:

— О мой неверный возлюбленный, зачем ты превращаешь для меня день в ночь? Не так ты вел себя поначалу, ты обещал мне любовь и верность, а нынче бежишь от меня!.. Видно, ты пресытился моей любовью, а ведь я осталась прежней, красота моя не изменилась и не поблекла! Ты от меня видел только ласку, что же теперь отворачиваешься от меня? Или ты полюбил другую? О Рамин, душа моя, не подвергай меня страданиям разлуки, не бросай на радость врагам! Знай, ты еще раскаешься, вернешься ко мне, да поздно будет! Я с тобой поступлю так, как ты теперь поступаешь со мной.

А Рамин отвечал ей:

— Господь знает, что у меня на душе, узнай и ты: не от тебя я бегу, а от недругов злых! Из-за этой любви весь мир ополчился на меня, собственная рубаха и та коробится на мне от отвращения. Я шарахаюсь от любой овцы, несчастная рыбка в ручье кажется мне крокодилом, я друзей своих стал опасаться словно неприятелей, мне повсюду мерещатся опасности, во сне являются всякие ужасы… А больше всего боюсь я, что шаханшах при помощи обмана и коварства убьет меня: ведь если я лишусь жизни, то и тебя потеряю вместе с ней! Разве не лучше сохранить жизнь, а вместе с ней и любовь в душе? Проведем в разлуке всего лишь год, потом снова будем вместе! Я верю, что нас еще ждут впереди радости, весна и солнце.

— Быть может, ты и прав, — отвечала ему Вис, — но я-то знаю и чувствую, что мне выпал злой жребий. Судьба ко мне неблагосклонна, боюсь я, поедешь ты через Гураб, встретишь там какую-нибудь красотку и забудешь меня, отдашь ей свое сердце. Ведь Гураб своими красавицами славится!

— Успокойся, жизнь моя! — говорит ей Рамин. — Да пусть хоть луна с небес сойдет, солнечным венцом украсится и начнет вокруг меня выплясывать, речами сладостными привлекать, прелестями своими соблазнять, привораживать, — клянусь, что буду любить только тебя, что ты одна мне любезна и желанна, а все иные красавицы на земле для меня как ведьмы страшные!

И они обнялись в последний раз, осыпая друг друга жгучими поцелуями, обливая горькими слезами, и расстались, пролегла меж ними разлука, словно море необъятное, словно ад пылающий. Наутро Рамин поднялся в седло, а Вис опустилась в пучину отчаяния, горе согнуло ее, она рыдала и причитала:

— Ох, тяжко мне! А ведь это только начало и до часа свидания еще далеко… Я во дворце своем и на престоле — как в темнице, горю я, как в адском пламени, из глаз моих потоки слез льются, никак их не выплачу… Пусть враги мои такую участь испытают!

Да, такова уж доля разлученных сердец: стократно мучаются они и не знают ни на миг покоя, ибо покой и любовь две вещи несовместные.

Рамин влюбляется в Голь и женится на ней

Рамин теперь стал правителем целого края, много у него нашлось важных дел и занятий, но тоска по Вис снедала его, он чувствовал себя рыбой, вытащенной из воды, трепыхающейся на песке. Однако же следил за справедливостью и честным ведением дел в своих землях, благоустраивал села и города, объезжал ближние и дальние области, наблюдая за порядком и творя добро. В одном краю он задавал пиры, в другом щедро раздавал дары, в третьем примирял между собой львов и ланей, а там, где надобно было, становился во главе грозной рати. И повсюду распространилось довольство и благоденствие, люди позабыли взаимные обиды, споры и распри, зажили мирно и радостно.

И вот однажды сиятельный Рамин с пышной свитой вступил в Гураб — изобильный и гостеприимный край, который славился отменными охотничьими угодьями. Вся местная знать вышла ему навстречу, почет шахскому наместнику оказали, великолепный пир устроили. До глубокой ночи веселились вельможи на том пиру, а рано утром выехали в степь — разогреть кровь охотой, погулять на приволье, насладиться вином средь лугов и кущ древесных. И на другой день продолжалась охота, и на третий, да только Рамину все равно было невесело, тоска его сердце терзала. К концу дня возвращались они с ловли диких зверей, Рамин ехал впереди, и вдруг показалось ему, будто солнце на западе взошло, все вокруг осветило! Это появилась пред ним изумительной красоты девушка, подобная весеннему дню.

Юная красавица была наделена такой прелестью, которая способна исцелить сердца страждущих, унести прочь все печали. Она была просто царицей державы красоты! Судите сами: ланиты ее были подобны цветущему саду, такие же белые и розовые, такие же сладостные, как цветочный нектар. Их окружали изящные завитки густых темных локонов, казалось, таивших в себе опасную магию и волшебство… Но алые уста обещали исцелить того, кто пострадает от этих чар, живой водой поцелуя, они чуть приоткрывали в нежной улыбке жемчужный ряд зубов. Нет, не то я говорю! Надо бы сказать, что нежные губы ее сулили сладость меда и пьяную крепость вина, что стрелы ресниц над звездами очей разили без промаха, что стан был стройнее тополя, прямее самшита, что косы змеями бежали по серебряной груди и спадали до самой земли, что вся она была как розовый рассвет и как полная луна, как сияющее сокровище и как пресветлое солнце, но словами все равно не выразить, сколь пригожа и пленительна была дева, явившаяся взорам Рамина.

Молодой богатырь, увидев ее, глазам своим не поверил: уж не кипарис ли это ожил, уж не заря ли утренняя нежданно на землю сошла? Быть может, это одушевленный кумир из сонма индийских божеств или это светило небесное? Охватил его трепет, ноги его ослабели, губы задрожали, а про себя он говорил: «Неужели я вдруг очутился в райских кущах, а это — гурия, вышедшая мне навстречу? А может, это идол из храма весны? Или то луна с небес низошла? Нет, за луною шествовали бы звезды, а за этой высокородной девой следуют служанки…»

Пока Рамин так размышлял, красавица приблизилась к нему и дружески обняла, словно они были давно знакомы. Она молвила:

— О сиятельный повелитель, день угасает, спустись со своих высот и озари светом наш кров, ты будешь желанным гостем! Я налью тебе душистого вина, зажигающего огонь в крови, принесу благоуханные цветы, поставлю на стол изысканные яства: радушие и гостеприимство — закон в наших краях, мы тебя примем с дорогой душой!

Венценосный Рамин ответил ей так:

— О луноликая, открой мне свое имя и звание, из какого ты рода, из какой семьи? Девица ты или мужняя жена? Коли девица, то какой выкуп просит за тебя матушка твоя? Да сколько бы ни запросила — всё будет мало, за тебя не жаль и жизнь отдать!..

Но подобная солнцу красавица ничуть не смутилась от таких похвал, смело сказала:

— Мне свое имя таить незачем, ибо я принадлежу к славному роду, нас весь Гураб знает, солнце в рукаве не спрячешь. Мать моя, Гоухар, — из Хамадана, а отец — правитель Гураба Рафид. Я родилась под сенью роз, в цветнике, потому и назвали меня Голь, то есть «Роза». Такова моя сущность: обликом и душой я роза, и всякий, кто попадает в Гураб, поклоняется мне как царице. Быть того не может, чтобы ты обо мне не слыхал! Вот я так отлично знаю, что ты — брат шаха Рамин, влюбленный в Вис, тоскующий по ней. Вис тебе необходима, как птице — сад, как реке Тигр — Багдад, любовь к ней поселилась в твоем сердце, а виной всему кормилица, которая приворожила тебя к ней. И теперь ты не смеешь взглянуть ни на кого, не смеешь полюбить другую, а шах на тебя гневается и Господь тоже.

Каково было Рамину слушать такие речи от незнакомой красотки? В душе он проклинал свою несчастную долю, обида и стыд обуревали его. Но он сдержал себя и мягко сказал:

— О прекрасная луна, не упрекай понапрасну того, кто обижен судьбой, лучше попроси для него милости у Господа! Ведь пути Господни неисповедимы, а прошлого не вернуть. Если ты, повелительница, пожелаешь, оно навсегда позабудется: только помоги мне вырваться из плена, подай надежду, приди ко мне! И я стану твоим рабом, а ты — моей царицей на вечные времена, я подарю тебе всё, чем владею, царство тебе отдам, а коли захочешь, так и жизнь! Не будет у меня другой возлюбленной, а коварную Вис я позабуду, выброшу из сердца.

— Не расточай обещаний, не говори таких речей, — ответила ему красавица Голь. — Я не из тех, кого прельщает царский престол, меня влечет к тебе не тщеславие и не жажда богатств и власти. Я хочу лишь одного: склониться пред твоими повелениями, чтобы ты стал моим царем и господином! И если ты будешь верно любить меня, то и во мне найдешь самого преданного друга, самую верную супругу. А в Хоросан, к колдунье Вис позабудь дорогу: она жена брата, а не твоя. Обещай мне, что покончишь с этой любовью, не будешь слать ей любовных писем и гонцов! И тогда мы заживем с тобой душа в душу.

Рамин выслушал ее и не стал тратить слов на ответ: просто взял красавицу за руку и повел в отцовский дом. Там их встретил благородный Рафид, сразу все понял — и пошел во дворце пир на весь мир!

Ради свадьбы Рамина и Голь разубрали и разукрасили княжеский дворец в Гурабе: стены затянули дорогими шелками, повесили на двери новые занавеси, расстелили ковры наилучшие, разбросали повсюду благовония, драгоценную утварь расставили. Со всех концов страны собрались знатные и почтенные гости, и Рамин перед всем миром произнес торжественную клятву верности Голь — юной и прекрасной невесте, которая стала отныне его женой.

Целый месяц продолжались пиры и праздничные увеселения в честь бракосочетания Голь и Рамина: знатные господа то наслаждались чистым вином, то развлекались игрой в чоуган*, то слушали музыку и любовались цветением садов. Но вот торжество подошло к концу, — всему ведь есть свой предел! — гости уехали восвояси, а в крепости Гураба, во дворце остались Рамин и его молодая супруга. Эта царственная роза озарила собой весь чертог, так она была хороша собой и столь богато и блистательно украшена: венец, подвески, серьги сияли дивным светом, ожерелья, браслеты и кольца звенели и сверкали, рубиновые уста спорили цветом с шахскими рубинами в серьгах, черные очи горели огнем под насурмленными бровями, жемчуга отливали серебром на лилейной груди. Рамин был зачарован этой красотой, не отрывая взора от прелестной Голь, он сказал ей:

— Клянусь Богом, луна в небесах нынче поблекла, ее совсем не видно из-за твоего сияния! Ты — бальзам для моей души, ты так же прекрасна, как луноликая Вис, уста твои столь же сладостны, как у нее, и грудь тоже — прямо как две половинки яблока!

Голь так и взвилась:

— Ах ты, невежа злокозненный! Да разве пристало благородному мужу вести такие речи? Разве так говорят царственные особы?! Как ты смеешь сравнивать меня с Вис — этой порочной негодяйкой, этой злополучной распутницей? От нее и кормилицы ее проклятой ты только нечестию научился, снискал себе вечный позор. Из-за них ты навлек немилость судьбы на свою голову и на головы близких своих. Да пропади они пропадом!

Отвернулась она от мужа и ушла в свою опочивальню, а Рамин остался стоять в полном недоумении: ведь он сказал, что думал.

Письмо Рамина Вис и последствия этого

Поразмыслил Рамин и понял, что оскорбил и обидел молодую жену и, чтобы загладить свой промах и вину искупить, решил написать письмо Вис. Он хотел подкрепить свою верность новой любви отречением от любви прежней, хотел показать, что полностью порвал с Вис, навсегда от нее отказался. Потому и писал он:

Вручил он письмо гонцу, и тот поскакал в Мерв.

А царь Мубад прослышал о том, выехал навстречу посланному, забрал у него письмо и первым делом сам прочитал. Уж так он обрадовался жестоким словам Рамина, что даже засмеялся! Вернулся во дворец, отдал грамотку Вис и сказал ей:

— Гляди-ка, какие вести приятные! Рамин-то, оказывается, на прекрасной Голь женился, милуется сейчас с ней. Вот видишь, Рамин уехал и тотчас нашел себе невесту, а тебя оставил, как говорится, на бобах.

Протянула Вис руку за письмом, а сама чувствует, что ей в грудь словно молния ударила: разбила ей сердце весть об измене Рамина. Такая тоска, такие горькие сожаления ее охватили, что она похолодела вся, но ничем себя не выдала, губы ее по-прежнему улыбались, лицо сохраняло райскую красоту и безмятежность, хотя в душе бушевало адское пламя. Превозмогая нестерпимую муку, она усмехнулась мужу и вымолвила:

— Я давно у Бога просила, чтобы положил Он конец злым нападкам и наветам на меня! Быть может, теперь мой государь перестанет награждать меня бранью да попреками, не будет больше ко мне придираться. Да я от такой радости милостыню бедным раздам и в храм богатые пожертвования сделаю! Ведь и он, и я теперь освободились от забот и тревог, от происков вражеских. Мне теперь ничего в мире не страшно, буду я жить спокойно и вольготно, ни о чем не печалиться: пускай месяц светлый нас покинул, но ведь ты, сияющее солнце, со мной! При тебе, пресветлый шах, я и не вспомню о Рамине!

Она произносила эти речи без запинки, чтобы прикрыть свои истинные мысли и душевное смятение, так быстрой и легкой поступью стараются скрыть хромоту. Но едва шах вышел за дверь, Вис бросило в жар, потом затрясло как в лихорадке, душа готова была выпрыгнуть из тела. На лице ее выступил холодный пот, словно роса на желтую розу пала, стройный стан согнулся как ива под ветром, из глаз-нарциссов полились на жасминовую грудь кровавые слезы. Она бросилась наземь, подметая пыль мускусными локонами, в отчаянии взмолилась к кормилице:

— Откуда прилетела та стрела, что вонзилась мне в глаз?! Зачем судьба обратила дни мои в темные ночи? Отчего рухнула вся моя жизнь?..

Много чего она говорила, стеная и плача, взывая то к Богу, то к судьбе, а кормилица пыталась ее успокоить и утешить, но тщетно. Вис ей отвечала:

— Не утешай меня, не уговаривай потерпеть, — какое терпение?! У других женщин есть мужья, любовники, а у меня что? Муж на меня зубы точит, возлюбленный мне голову морочит, и остаюсь я одна, несчастливая и неприкаянная… И не зови меня предаваться покою да тихим радостям: в огне бушующем, где я пребываю, не до радостей, ведь подушка моя — угли пылающие, а одеяло — пламя жгучее, злобный демон любви теперь мой друг и наперсник!.. Ах, нянька, ты меня без ножа зарезала, ведь это ты заронила семя любви в мою душу, ты повела меня по этой дорожке, да только слепой ты проводник, завела меня невесть куда, в яму глубокую столкнула… Раз ты в моих мучениях виновата, тебе и лекарство от недуга этого искать! Живо вставай, собирайся в путь: поедешь к Рамину, передашь ему от меня весточку.

Нацарапала она письмецо коварному возлюбленному, припомнила ему все его былые уверения и клятвы любовные, в измене упрекнула, но слишком бранить и проклинать не стала: мол, ты еще обо мне вспомнишь, пригожусь я тебе, не стоит, увидев золото, старым серебром пренебрегать (так она на их былую любовь намекала). Велела Вис кормилице изо всех сил стараться, дабы смягчить сердце Рамина, вернуть его любовь, и старая сводня, обливаясь слезами от жалости к своей воспитаннице, пустилась в путь.

Как стрела летела она, направляясь из Мерва в Гураб, и едва достигла пределов того княжества, повстречала в степи Рамина. Как яростный лев, он скакал, догоняя газелей и ланей, поражая онагров и вепрей. Степь превратил он в поле сражения, его верные соколы вились в воздухе, его быстрые псы стелились по земле в погоне за дичью, и добыча была отменная! Никакого внимания и радушия кормилице Рамин не выказал: ни тебе привета, ни расспросов, приличиями положенных. Вместо этого закричал:

— Эй, мерзавка, отродье дивов! Ты опять притащилась меня с пути сбивать? Ничего у тебя не выйдет! Больше я твоим козням не поддамся, напрасно стараешься. Убирайся-ка подобру-поздорову, а Вис скажи: хватит! Уймись, не позорь себя и меня.

Никак кормилица не ожидала такого приема, оторопела она, а Рамин дальше продолжает:

— А еще скажи ей так: «Чего тебе от меня надобно? Все никак не утолишь вожделения? Ради страстей своих ты немало грехов совершила и позора вкусила предостаточно. Теперь пришло время раскаяться, от зла к добру обратиться. Мы оба сгубили свою юность, предались страстям греховным, потому и постигло нас бесславие. Быть может, ты желаешь и дальше идти по этой дорожке — дело твое, а только я тебе в том не товарищ! Я стал другим, дал Богу обет, что не будет меж нами ничего до тех пор, пока я не вступлю на царский престол. Так ведь того дня еще долго ждать, состариться можно! Молодость уже прошла, растратил я ее понапрасну, не вернешь теперь… А у тебя, Вис, есть хороший муж, забудь о других мужчинах, отринь порок, вспомни о добродетели — и судьба тебя возвеличит».

С этими словами он повернул коня и поскакал прочь от няньки, а она осталась во мраке безнадежности, поскольку ничего хорошего ее поездка не принесла. Свет белый ей стал немил от этой неудачи, а еще она думала о том, каково будет Вис услышать бессердечные речи Рамина.

Болезнь Вис и ее письма к Рамину

Знаете ли вы, как ужасны были страдания луноликой Вис, когда ее милый вдруг превратился в злейшего врага, его преданность и покорность сменились пренебрежением и жестокостью? Послала она ему весточку слаще сахара, а в ответ получила горький колоквинт* — словно черная туча надвинулась и излила на нее яд вместо дождя, словно черный ветер налетел и иссушил цветок ее души, а безжалостный меч пронзил ее сердце. И тогда она слегла, силы покинули ее нежное тело, не могла она головы поднять с подушки, неведомый недуг поразил прекрасную царицу.

Знатные жены собрались вокруг ее постели, стали хлопотать, гадать, как лечить венценосную больную. Одни говорили, что это бесовское наваждение, другие во всем винили дурной глаз, все снадобья, все лекарства перепробовали, а помочь страдалице не смогли. Наказов-то разных много давали: кто отдохнуть советовал, кто развлечениями нездоровье прогнать, да проку от этих поучений и предложений никакого не было.

Шах встревожился, призвал мудрецов и звездочетов, лекарей ученых со всего Хорасана, те принялись судить да рядить, причины болезни искать, чего только не нагородили! Один твердит, что у царицы черная желчь разлилась и меланхолию вызвала, другой доказывает, что Луна вошла в созвездие Скорпиона, оттого и всё зло, третий ссылается на Сатурн да на созвездие Рака… Словом, всё перебрали, а не поняли, не догадались: это Вис по Рамину тоскует, нет у нее мочи разлуку с ним вынести, это о нем она втайне льет слезы. А когда шаханшах отходил от ложа больной, ее слезы и стоны нескончаемым потоком вырывались наружу, звучали так жалобно, что ухаживавшие за Вис служанки сами начинали плакать. Она шептала:

«Ох, влюбленные, послушайте, не берите с меня пример! Никому не отдавайте сердца, не то постигнет вас злая судьба! Бойтесь даже приближаться ко мне — перекинется на вас тот огонь, что меня сжигает. А возник этот огонь оттого, что сердце у моего любимого из камня да из стали… Понятно, что кремень да огниво искру высекают, пламя зажигают, вот и сгораю я в том пламени, словно трут… А ведь я чего только не делала ради любви к нему! Все свои надежды, всю душу ему отдала, верность хранила — и что получила в ответ?.. Нет мне теперь иного прибежища, кроме смерти, — может быть, и злосчастье мое скончается вместе со мной. Да, коли милый мой полюбил другую, пусть другом мне станет смертный ангел!»

Потом она позвала к себе Мошкина (а это был ее доверенный помощник, старинный советчик во всех делах, искусный письмоводитель) и молвила ему:

— О Мошкин, найдется ли во всем мире другой такой обманщик, коварный изменник, как Рамин? Да мне легче было поверить, что из ногтя волос вырастет, чем ожидать от него подобного! Ты ведь помнишь, какой я была, когда взошла на царство, — благочестивой, чистой, праведной, а что теперь со мной стало?.. Ныне я опозорена и в глазах друзей, и в глазах врагов, мне ли сейчас искать царского величия и думать о достоинстве? Ведь я всем пожертвовала ради Рамина, будь у меня тысячу жизней, все бы их отдала ему! А он и прежде нередко меня огорчал, теперь же под корень срубил кипарис моей души, обезглавил меня мечом разлуки. Мало того, что он оставил меня, ушел, женился на другой, так он еще и письмо прислал, дескать, землю я возделал и розу-Голь взрастил! Каков наглец! Вот и лежу я на смертном одре, душа с телом расстается. Мошкин, прошу я тебя, приложи все свое умение, напиши ему такое письмо, чтобы разбудило былую любовь! Ты ведь такой красноречивец, слова умеешь сплетать словно сеть золотую. Напиши, верни его ко мне, а я твоей услуги век не забуду, верной твоей рабой стану!

И Мошкин, верный друг и слуга, принялся за дело. Взял он кусок лучшего китайского шелка (ведь особо важные письма тогда на шелку писали), взял калам* египетский, для чернил смешал мускус с амброй, дабы благоухание от написанного исходило, и стал нанизывать жемчужины слов на нить изложения, уснащая их сахаром и медом. Такому искусству позавидовали бы вавилонские чародеи, которым всякие чудеса доступны были!

Десять писем составил Мошкин от имени Вис, и все они были написаны с несравненным изяществом, по всем правилам, которым следовали знатоки прекрасного в те времена, были печальными и нежными, красноречивыми и страстными. В них говорилось о природе желания и горестях разлуки, о том, как бережно хранит неслабеющая память образ друга, и о том, можно ли найти замену неверному возлюбленному, о том, как надежда на свидание преодолевает боль разлуки, о жестокости друга-изменника и о нежной любви оставленной подруги, ее слезах и стонах, ее молитвах и мечтах… Эти послания были воплощенным совершенством, однако рассказывать о них подробнее нет смысла: в наши дни люди утратили привычку излагать на бумаге свои чувства, вверять их гонцу или посланцу, который доставит их тем, кто ждет желанной весточки, а раз пропала необходимость, исчезла и плавная красота слога, строгая соразмерность мысли и ее выражения, которые так ценились в давно прошедшие времена. Поэтому скажем только, что Мошкин выполнил желание Вис и принес ей письма к Рамину, а Вис, прочитав их, осталась довольна. Она немедленно кликнула Азина, своего раба, и молвила ему:

— До сего дня ты был моим слугой, но отныне станешь свободным, братом моим будешь, — я обращаюсь к тебе как к равному, доверяю тебе тайну сердца. Хочу я послать тебя к Рамину, господину моей души. Не мешкай же, поезжай быстрее, лети как ветер, как стрела! Ведь я буду вслед тебе глядеть, ответа ожидая, дни и часы считать буду. Да помни, тебя никто не должен видеть, ни друг, ни враг, никто о письме моем знать не должен. А Рамину скажи…

И тут она опять стала говорить о любви и верности, упрекать изменника и жаловаться на свою участь. Может быть, слова ее не были так изысканны, как в письмах, составленных мастером Мошкином, зато искренности и страсти в них было намного с больше.

Азин выслушал госпожу, взял из рук у нее письма и тотчас отправился седлать коня. Помчался он на резвом скакуне через горы и степи, не разбирая, где равнина, а где круча, не глядя, река перед ним или море. Всю дорогу не покидал он седла, не пил и не ел, пересекал пустыни непроходимые, скакал тропами нехожеными, летел как птица в поднебесье и наконец за две недели добрался от Мерва до Гураба.

Рамин охладевает к Голь

А между тем Рамин, прожив с Голь некоторое время, заскучал: весна наслаждений увяла, любовный вихрь утих, улеглись волнения, лук страсти ослабел, а стрелы сломались, словом, наступило пресыщение. Он столь долго пил вино радостей и удовольствий, что пришло похмелье, теперь ему, как пьянице после попойки, больше не хотелось ни смотреть, ни думать о том вине и о кубке. Зато все чаще возникал перед его мысленным взором образ Вис…

Однажды он выехал со своей свитой в степь. Начиналась весна, и весь мир в этот ранний утренний час сверкал словно китайская картина на шелку: тут и там над травой поднимали головки яркие тюльпаны, среди кустов заливались трелями соловьи, а лужайки так и переливались разными цветами, будто парча перламутровая. Красивый мальчик, прислужник Рамина, преподнес ему букет фиалок, и тут Рамину вспомнился день, когда он поклялся Вис в вечной любви. Вис сидела на шахском троне, вся сияя светом нежности, она протянула возлюбленному букетик фиалок и сказала: «Никогда не забывай!» И теперь, глядя на ароматные цветы, он проклял свою измену, содрогнулся от отвращения к самому себе, и день перед его глазами словно во тьму погрузился. На самом деле с небес по-прежнему светило солнце, но из глаз Рамина хлынули горькие слезы, пеленой от него Божий мир закрыли — это вернулась прежняя любовь к Вис.

Вдруг понял Рамин, что он один на чужбине, что нет у него здесь родной души, близких и друзей. И он заговорил, обращаясь к собственному сердцу, сетуя и укоряя его:

— О жалкое глупое сердце, как ты легкомысленно! Ты словно пьяный, не можешь отличить дурное от хорошего, лето от зимы, красоту от безобразия! Тебе все равно, цветник или солончак, шелковый ковер или жесткая земля под ногами… Вот и привело твое безрассудство к измене, жажда наслаждений обернулась попранием верности. А теперь ты в тоске! Не ты ли отреклось от Вис, толкнуло меня к забвению клятвы? Ты сулило возвести меня на неведомые высоты, а оказался я сброшенным в бездну безумия. Напрасно я повиновался только твоим приказам, ублажал тебя и потакал твоим прихотям, — ты завело меня в капкан, ты обмануло меня, ты мой недруг! Да, я получил по заслугам, ибо своей рукою сломал ветвь счастья, но как мне быть теперь, как жить на чужбине, одинокому и несчастному?

Пока Рамин так разговаривал сам с собой, тесть его Рафид незаметно подъехал к нему сзади и услышал все его сокрушенные речи. Он спросил:

— О светоч благородных, почему у тебя столь горестный вид? Чего тебе не хватает? Чем ты недоволен? Ведь ты молод, обладаешь высоким саном, а впереди у тебя — трон шахский. Не упрекай понапрасну судьбу, иначе пошлет она тебе то, на что ты притворно сетовал.

Но Рамин возразил ему:

— Тебе меня не понять! Ты живешь на родине, а я на чужбине, тебе в Гурабе каждый родич, а я средь вас чужак. Потому я и тоскую, что не надо мне богатства и роскоши на чужой стороне, для меня ключевая вода в краю родном — бальзам. И друг мой заветный там остался, а я тут томлюсь от одиночества — нет здесь у меня ни друга, ни возлюбленной, ни потомков. А ведь когда-то обладал я всем — и подруга у меня была, и отчий кров. Пускай мы ссорились, обижались друг на друга, тем слаще бывало потом примирение. Ведь в раскаянии и просьбах о прощении тоже заключено блаженство… Такова жизнь истинно влюбленных, к которым и я принадлежал в былые времена.

Конечно, Рафид, вернувшись с охоты во дворец, всё это выложил дочери. Он говорил ей:

— Я заглянул в душу Рамину: он вероломен по природе своей! Как ты ни старайся, будь хоть самой образцовой женой, он все равно останется ядовитой змеей, которую не приручишь. Он как дикое дерево — сколько не поливай розовой водой, оно принесет горькие плоды. Был бы он честным и верным, не предал бы Вис и Мубада, так что лучше тебе с ним не водиться, хоть ты и сочеталась с ним браком.

По обычаю, вечером все встретились на пиру. Рамин воссел на трон, светлоликая Голь — рядом с ним. Хороша она была, всех краше на том пиру: на лилейных ланитах румянец цвел словно тюльпаны, стрелы темных ресниц сердца поклонников поражали, один лишь Рамин не замечал ее пленительной красы, даже и не глядел на нее. Он был поглощен мыслями о Вис, сидел на престоле словно идол каменный, тогда как сердце его улетало в далекие дали, трепетало и стенало. При этом он полагал, что состояние его никому не приметно (а может быть, ему и дела не было до того, что люди подумают, что на челе его прочитают, таков уж уродился Рамин, он о других мало беспокоился). Так он сидел, размышляя про себя, вернуться ли ему в Мерв, кинуться в ноги Вис, или оставаться в Гурабе, пока вдруг не вскочил с места, не сказав присутствующим ни слова. Быстрым шагом направился он к дверям, вышел вон, вскочил на своего верного коня и опрометью понесся к городским воротам, а миновав их, пустился в сторону Мерва.

Ах, как упоителен восточный ветер! Он несет с собой благоухание цветников, терпкий запах благовоний, волнующий воображение, если же к нему примешалось еще и дыхание возлюбленной, то он становится слаще и живительней всех ароматов на свете. И Рамин, овеваемый дивными струями эфира, ехал по степи, предаваясь мечтам о Вис и уповая на свидание с нею. Тут и повстречался он с Азином, который спешил в Гураб с письмами Вис. Увидел Рамин знакомое лицо, и вся степь словно засияла перед ним.

Азин, достойный и преданный слуга, сошел с коня, поцеловал землю перед Рамином, принялся расспрашивать его о житье-бытье, и все это доброжелательно, с приветливой улыбкой, с выражениями почтения. Затем он вручил ему письма Вис и еще ее платок и покрывало, которые она велела передать былому возлюбленному.

Затрепетал Рамин при виде присланного, протянул руку к письму, но так задрожал, что не мог устоять на ногах, упал и лишился чувств. Когда же пришел в себя, жадно стал читать послание, орошая его слезами, прижимая к сердцу и к губам платок и покрывало любимой. Долго он не мог совладать с собой, но в конце концов, написал Вис ответное письмо, в котором умолял его простить и клялся в жаркой любви. Поехал Азин назад с этим посланием, а Рамин вскорости последовал за ним, смиренный и полный надежд.

Прибытие Рамина в Мерв

Прекрасен град Мерв, столица земных владык! В нем одном — сад радостей земных, так хорош он весной ли летом ли, осенью или зимой, словом, во всякое время года. И тот, кто бывал в Мерве, кому дарила столица свой приют, не променяет его ни на какой другой город. Если же там живет его подруга, то считайте, что выпал сему человеку счастливый жребий! Теперь понятно вам, как тосковал Рамин, разлучившись с родными местами и с возлюбленной. И хоть покинул он их по собственной воле, выбросить из сердца не смог, а когда вернулся, всё вокруг предстало пред ним еще более прекрасным, чем прежде, словно не Мерв открылся его взорам, а рай небесный.

Когда он приблизился к крепостной башне, дозорный сверху заметил его, узнал коня и удалого всадника на нем. Тотчас стражи известили кормилицу, а та побежала к своей госпоже, радостно восклицая:

— Вот и прибыло лекарство от твоей боли сердечной! Явился воин царственный, достойный венца, пришел провозвестник весны, — как видно, судьба смягчилась, а рудник свидания снова наполнился драгоценными каменьями. Видишь, твои упования сбылись, испей же сладостное вино встречи! Поднимись, о луна, погляди на лик земной: как он блистает и цветет, как ликует и радуется приходу Рамина. Воистину, он прибыл под счастливой звездой, теперь воссоединятся солнце и луна! Посмотри, как он хорош, как жаждет твоей любви, изнемогает от тоски по тебе — открой же двери милому!

Но черноокая красавица отвечала ей:

— Шаханшах почивает, вместе с ним уснули наши горести. Но если вдруг проснется он — беда! Всем нам конец. Ты уж постарайся, чтобы он не пробудился раньше времени.

Кормилица тотчас принялась ворожить над шахом, и тот погрузился в такой крепкий сон, как будто был пьян мертвецки, ничего не видя и не слыша. А Вис тем временем прошла к высокому оконцу и уселась подле него, озарив сиянием всю округу. Сверху ей отлично был виден Рамин, стоящий перед башней, сердце у Вис так и расцвело любовью, но она подавила радость и выказала обиду: как бы не замечая Рамина, укоризненно обратилась к его коню:

— Я к тебе как к родному относилась, добрый конь, что же ты презрел нашу дружбу? Разве не дарила я тебе уздечку золотую, подковы серебряные? Разве не ходил ты под попонами шелковыми, под седлом бархатным? Ясли тебе отвели беломраморные, кормили круглый год зерном отборным, поили ключевой водой… Зачем же ты оставил все это, зачем польстился на чужие хлеба, зачем душе моей оскорбление нанес?.. Напрасно ты прибился к другой конюшне, конь удалой: кто добра не ценит, зло вкусит, кому арка храма не по душе, под перекладиной виселицы окажется.

Рамин увидел, как сердита его возлюбленная, услышал ее горькие речи и не мог не признать, что она права, а он виноват. Со слезами он заговорил:

— О солнцеликая владычица красавиц, ты подобна сияющему рассвету после тьмы ночной, ты — дивный цветок, благородная лилия! Зачем ты гневаешься на меня и терзаешь мое сердце, зачем отвращаешь от меня пленительный взор? Ведь ты душа моя, Вис, ты мне жизни дороже, я вечный твой пленник, раб любви к тебе, — тем и известен я в мире. Вот он я пред тобой такой же, как и был, а ты изменилась, ты сурова со мной… Где твои клятвы, где твоя любовь? Ты, видно, вознамерилась лишить меня жизни, ты теперь заодно с врагами моими!

Вот как повернул разговор красноречивый Рамин! Стал он рассуждать о завистниках и ненавистниках, которые срубили под корень деревья в саду любви, иссушили цветник надежды, потом и свою вину признал: мол, я благороден, но слаб душой, подчинился жестокой судьбе, поддался наваждению бесовскому, потому и утратил покой и разум. А закончил мольбами о прощении, заклиная Вис вернуть ему любовь. Он говорил:

— Прости меня, и я стану твоим безропотным слугой, во всем покорным твоей воле! Если ты меня не простишь, к кому же мне обращать мои мольбы? Ведь я всего лишь раз оступился, не наказывай же несчастного столь жестоко! Я на все согласен, но только позволь мне видеть тебя, не прогоняй, ведь без тебя вся жизнь моя — ничто! Ты видишь, как потемнел мир? Это от немилости твоей, от горя моего. Ты слышишь, как стонут и плачут леса и рощи, как рыдают поля? Это слезы моего сердца, это дым от моих горестных вздохов. Горит мое сердце, а снег от холода твоего никак не тает… Сквозь снег и буран я пробивался к тебе и вот теперь стыну на морозе — пускай умру, коли ты того хочешь!

Но слова луноликой Вис прозвенели в ночной тиши как кинжал, и был тот кинжал напоен ядом:

— Ступай прочь, Рамин, в Мерве тебе не на что надеяться, так что уходи, оставь меня. Я больше не верю твоим лживым словам, и о печали твоей слушать не хочу. Ты уже обманул меня однажды, второй раз я не попадусь в твой силок. Иди распинайся перед своей Голь, предлагай ей свою любовь и верность. Ума тебе не занимать, словом ты тоже искусно владеешь, но ведь и я не простушка деревенская! Твои уловки и хитрости я давно знаю, все твое притворство для меня — книга открытая. Говорю тебе прямо: я не хочу избавиться от Мубада, я буду ему верной женой. Ведь он-то ни разу мне не изменил, не отрекался от меня, как бы дурно я с ним ни поступала. Он всегда меня любил: теперь пришел его черед подносить к губам хрустальную чашу, а твое место там, где ты его выбрал. Я же поспешу в опочивальню к супругу, не желаю я огорчать его долгим отсутствием. И тебе советую возвратиться к Голь: пусть цветет в твоем саду, пусть тебе пятьдесят детишек нарожает!

Вис говорила все это, чтобы выместить обиду за долгую разлуку, закончив свои речи, она отвернулась от оконца и ушла вместе с кормилицей, бросив друга дрогнуть на ветру под холодным мокрым снегом. Напрасно он оглашал жалобами округу, напрасно взывал в ночи к непреклонной возлюбленной, — ответом ему было молчание. А тяжелые тучи опускались всё ниже, а свирепый ветер завывал всё громче, злой снег вперемешку с дождем хлестал ему прямо в лицо, покрывал ледяной коркой его одежду и тело, так что Рамин уже почти не мог шевельнуться, скованный льдом, словно броней железной.

Вис же в своих покоях терзалась, места себе не находила: хоть ей и жалко было замерзающего Рамина, но раненное его вероломством сердце не давало произнести слова прощения. Наконец она не выдержала, опять выглянула в окно, но и в этот раз не стала говорить с Рамином, произнесла много горьких слов, упреков и порицаний, обращаясь к ни в чем не повинному скакуну, и вновь скрылась, пылая гневом.

Разлад и пререкания между Вис и Рамином и их примирение

Но этим дело не кончилось — разве можно остановить коня на скаку, разве можно заставить замолчать растревоженное сердце, преградить дорогу горному потоку, низвергающемуся с высоты? Долго еще спорили и препирались влюбленные, каждый отстаивал свою правоту, пытался доказать, что ни в чем не виноват, что любит больше и любовь его верней… А потом как-то незаметно на другое перешли, стали обидами считаться, страдания себе в заслугу ставить. У Вис язык острый был, она больно ужалить умела, неудивительно, что терпение Рамина истощилось и он молвил:

— Красавица, ты лишнего-то не болтай — у тебя, видно, ум с сердцем не в ладу. Сердечко у тебя слаще сахара, а из уст такие колкие слова сыплются!.. Ты, наверное, не слыхала, что неприветливый и невнимательный друг хуже недруга? Я здесь под снегом замерзаю, а ты в своих покоях нежишься среди мехов и бархата, да еще мне слова всякие говоришь — самое подходящее время нашла! Я того и гляди помру тут у тебя под окном! А разве подобает такая смерть мне, воину и рыцарю? И вообще, о чем ты толкуешь? У тебя все это время муж был, а я жену себе взял — тебе не понравилось… Ну ладно, я тебя не неволю, каждому свое, живи себе с Мубадом и радуйся!

Прекрасная и гордая Вис ему отвечала:

— Будь по-твоему, спасибо тебе на добром слове, честь тебе и хвала! Я ведь осталась прежней, красота моя не увяла, а расцвела: лицо у меня такое же светлое, уста такие же нежные, локоны такие же темные и душистые и все прочее тоже на месте. Твоя роза-Голь передо мною словно шип, колючка сухая! Хотя вообще-то она, быть может, и недурна, но я — владычица красавиц, нет мне равных. Как же ты посмел ее рядом со мной поставить? Ты меня невежей бесчувственной выставляешь, а сам-то ты кто? Ну что же, благодари Бога, что он Мубаду, а не тебе послал такую неумную и невоспитанную жену.

И пока Вис говорила Рамину эти резкие слова, сердце ее словно окаменело: перечисляя свои обиды, она вновь переживала их и теперь никак не могла смягчиться, простить своего заблудшего друга. Отойдя от окошка, она кликнула привратников и приказала:

— Покрепче заприте ворота и двери, разве вы не слышите, что буря надвигается? То скрип доносится до слуха, то визг и скрежет, сотрясается земля, ветер рвет ставни и засовы. Будьте настороже, не допустите беды!

Рамин сквозь шум непогоды расслышал ее слова и понял, что лишился последней надежды. Пришлось ему и в самом деле повернуть коня и удалиться. Весь засыпанный снегом, озябший, несчастный, он ехал и говорил сам себе:

— О сердце, перестань терзаться из-за того, что облила тебя любимая презрением, — в любви такое частенько бывает, влюбленные постоянно испытывают унижения. Если ты сумеешь пережить это, то в будущем откажись совсем от поклонения прекрасным кумирам! Ведь ты — сердце свободного человека, а свободный не станет сносить гнет и несправедливость. Ты просто не влюбляйся, не заводи себе подруги, и огорчения минуют тебя. Ах, ведь знал я, что в красавице этой нет ничего, кроме высокомерия и притворства, ведь я наказывал тебе, сердце мое, не откровенничать с ней, не признаваться ей в любви несчастной… Ведь недаром говорят: «Даже птице лучше молчать!»

Удивительное дело, как не надоест обманчивому року дурачить нас! Порой он нас обрадует, порою огорчит, то приголубит, то злобой поразит, — этот мошенник играет нами, точно жонглер своими шариками… Да, если бы человека не одолевало своекорыстие, если бы не выбалтывал он, одержимый тщеславием, своих тайн, никто бы в этом мире не страдал от принуждения, ничья душа не томилась бы от гнета греха, люди освободились бы от пут и цепей, не гнались бы за ложной важностью и мнимым величием, не строили бы из себя невесть что, тогда и коварство судьбы было бы не страшно.

Когда удрученный Рамин покинул Вис, сам демон любви усомнился в силе своих любовных чар. А Вис, оставшись одна, раскаялась в том, что сделала, пожалела, что сама себе накликала муки. Набежали на глаза ее слезы, ливнем пролились на прекрасные ланиты, все лицо оросили. Рыдая, она приговаривала:

— Ох, сама я прогнала прочь свое счастье, своими руками сломала ветвь радости!.. Мой злейший враг — я сама, как же мне справиться с этим злоумышленником?..

Призвала на помощь кормилицу, стала ее теребить:

— Скорей, няня, поторопись, отведи от меня беду, уладь дела мои! И зачем только я такая непутевая на свет родилась?! Счастье мне прямо в руки шло, а я его во прах кинула! Загасила я свечу блаженства… Спаси меня, догони Рамина, подхвати коня его под уздцы, умоли всадника простить меня, верни его ко мне, или я умру!

Нянька полетела как на крыльях, не обращая внимания на непогоду, и привела отвергнутого возлюбленного назад к Вис. Луноликая предстала ему во всей красе: лик белее снега, кудри темнее ночи, а слезы из очей словно жемчуг отборный. Она нежно улыбнулась Рамину и сказала:

— О светоч избранных, ведь каждый бережет и отстаивает свою любовь, потому и не сдержалась я, невзначай тебя обидела. Но ведь и ты прежде обижал меня!

И она принялась уговаривать его, изящными речами стараясь смягчить его сердце и загладить свою жестокость. Но теперь заупрямился Рамин. Словом, они еще долго обменивались взаимными обвинениями и извинениями, долго препирались, пока не исчерпали все нападки, не опровергли все доводы. Но тут ночь подошла к концу, положив предел затянувшимся спорам, и в свете наступающего утра они вдруг увидели путь к прекращению раздоров: протянули друг другу руки и укрылись от недоброжелателей под сенью летнего дворца в саду. Там обнялись они крепко, очистили сердца от ржавчины разлуки и вновь предались блаженству свидания.

Ах, любовь, лучше бы человеку вовсе не знать тебя, но уж коли суждено тебе явиться, приходи в молодости! Какой прекрасной кажется тогда влюбленному его подруга, а вместе с нею и весь мир — с любовью всякое дело становится легким, нет ничего невозможного, и собственный жребий предстает человеку светлым и радостным. Но не каждому дано это испытать.

Рамин является пред очи Мубада

В любовных утехах месяц промелькнул для Вис и Рамина незаметно. (Не спрашивайте, как могли они предаваться радостям любви под самым носом у шаха Мубада, тот же оставался в неведении, — легенды не дают ответа на этот вопрос, а досужих домыслов наше повествование избегает. Не знал, не видел — и весь сказ!) Но вот появились признаки окончания зимы, и Рамин со вздохом сказал:

— Пора мне все же предстать перед шахом, дольше скрываться нельзя, не то владыка опять разгневается.

И Рамин прибег к хитрости: под покровом ночи он покинул дворец, ускакал далеко в степь, не замеченный стражами и привратниками, а на рассвете повернул назад. И когда утро было в разгаре, он подъехал к городским воротам весь в пыли, на усталом коне, выказывая утомление после долгой дороги. Слуги поспешили доложить шаханшаху:

— В столицу прибыл твой солнцеликий наследник и брат, он преодолел трудности пути, не зная отдыха, торопясь на встречу с тобой.

Рамин вошел как был, в дорожной одежде, низко поклонился Мубаду, а тот очень ему обрадовался, принял ласково, стал привечать, о житье-бытье милостиво расспрашивать. Рамин отвечал со всей почтительностью и учтивостью:

— О великий государь, да пребудет с тобой навеки победоносное счастье, назло врагам твоим, на радость друзьям! Да не оставит тебя благодать Божья, да ниспошлет Он тебе и далее полное благополучие! Всем на свете я обязан тебе — ты дал мне власть, богатство и славу. Как же мне не скучать по тебе? Как снести разлуку с тобой? Я старался управлять страной по твоему наказу: в Горгане вместе с тамошними смельчаками избавил народ от волков, в Кухистане прекратил разбой и раздоры, в Сирии и в Ираке сокрушил я твоих недругов. Все блага послал мне Господь, кроме одного: счастье лицезреть славного шаханшаха. И вот почувствовал я, что оказался в когтях дракона грозного, а имя тому дракону — удаленность от шаха. И чтобы избавиться от этого страшного зверя поскакал я сюда, на встречу с тобой. Не вели меня казнить за своеволие!

Разумеется, Мубад просиял от таких льстивых речей, величаво улыбнулся брату и молвил:

— Ты поступил правильно и достойно, как подобает мужу благородному. Я тоже очень рад тебя видеть, погости у нас подольше. Сейчас, правда, зима стоит, за стенами дворца неприглядно и заняться там нечем, придется под крышей время коротать, но скоро скучная пора окончится, тогда уж мы с тобой повеселимся, поедем вместе на охоту, потешим молодецкую душу. А сейчас ступай в баню, смой пыль дорожную, одежду перемени.

Рамин с поклоном удалился, а шах в знак своего благорасположения послал ему богатые одеяния и подарки.

И вот снова потекла веселая жизнь: что ни день во дворце пиры, праздники, которые были столь любезны сердцу Рамина, а он при всем при том еще ухитрялся тайком встречаться с Вис, да так ловко, что никто при дворе их ни в чем не заподозрил.

Так прошли зимние месяцы, и вот снова весна раскинула свои шатры по долинам и холмам. Земля от радости расцвела словно сад, красотою с небесами сравнялась. Старый-престарый мир снова превратился в юношу с темными кудрями-фиалками, с румяными, словно тюльпаны, ланитами. А вся страна распахнула пред ним царскую сокровищницу, бросила к его ногам парчу и шелка, золото и драгоценности, мускус и амбру. Тысячеголосый хор пел гимны розе, которая выглядывала из-под полога листвы, зефир нежно перебирал кудри гиацинтов, нарцисс серебристой рукой поднимал вверх золотой кубок, приветствуя первые капли весеннего дождя, и животворные потоки омывали славный Мерв, неся обновление всей природе. В эту благодатную пору царь Мубад, которому душно стало в городе и томно, решил отправиться на охоту.

Шах созвал свою свиту, кликнул и военачальников, предводителей дружины царской, и объявил:

— Желаю ехать охотиться в Гураб! Постреляем там дичь, погоняем волков и вепрей, пустим собак и гепардов за ланями и онаграми, а то и хищников крупных живьем отловим для зверинца дворцового — то-то будет потеха!

Вис, услышав о намерении шаха, так и ахнула. Она сказали кормилице:

— Что ни день — новая беда на мою голову! Шах придумал в Гураб ехать, Рамина, конечно, с собой заберет, а я-то как же?.. Моя душа тотчас с телом расстанется, птицей за Рамином полетит. Ох, сразила меня весть эта, словно конь копытом по лбу ударил! Как же мне спастись от муки мученической, как постылой разлуки избежать? Нянька, скорей беги к Рамину, расскажи ему все да выспроси: что он собирается делать, как грядущую беду отвратить? Ведь его отъезд — смерть моя!..

Кормилица тотчас отправилась к Рамину, но для него это известие оказалось столь же неожиданным, прямо в сердце ранила его эта весть, а рассказ кормилицы о том, как огорчилась Вис, эту рану солью присыпал. Заплакал Рамин — ну, что ты скажешь, одни горести на его долю достаются! — а потом так молвил:

— Мне Мубад ничего об этом не говорил, может быть, еще обойдется? Если же прямо приказано мне будет, придется притвориться больным. Скажу царю, что ноги у меня заболели, что дорога мне тяжела… Какой из недужного охотник? Царь оставит меня здесь, а нам только этого и надо.

Кормилица передала эти слова Вис, и у той отлегло от сердца, печаль на ее лице сменилась радостью. Да только рано было радоваться, не все так получается, как задумано, судьба по-своему распоряжается, небесный свод не по желанию людскому вращается.

Выезд Мубада на охоту и новые трудности Вис и Рамина

Утром, едва солнечный луч позолотил вершины гор и набросил на землю ковер из самоцветов, раздались голоса дудок и труб, загрохотали барабаны, поднялась суета и толкотня среди всадников знатных и простых, и дружина и свита вместе двинулись из Мерва в степь, словно волны морские, набегающие на прибрежный песок. Благородный Рамин подъехал было к шаху с заготовленными отговорками, но тот его и слушать не захотел, при всем честном народе крикнул ему:

— Опять ты за свои уловки взялся? Брось притворяться и ступай на свое место! Без тебя мне охота не по душе.

Ничего не получилось у Рамина, хитрости его потерпели неудачу, более того, он запутался в собственных силках: ведь он же сам уверял Мубада, что скучает без него, прямо жить не может. Поневоле двинулся он вместе со всеми в сторону Гураба, угрюмый и снедаемый досадой. И чем дальше он ехал, тем больше копилась в душе его злоба, тем сильнее разливалась желчь и грызло сердце неудовлетворенное желание.

А Вис, узнав об отъезде Рамина вместе с шахом, совсем покоя лишилась: сердце ее за последнее время уже привыкло к радостям и неге, и теперь она ощущала себя куропаткой, попавшей в когти сокола. Вновь и вновь повторяла она горестные жалобы влюбленных, разлученных друг с другом. А когда с крыши дворца увидела Рамина, ехавшего подле Мубада прочь из города, — лицо у него было печальное, но прекрасное и гордое, он сидел на коне с таким царственным видом, сурово глядел прямо перед собой, — сердце у нее кровью облилось, она заплакала и зарыдала.

А Рамин тоже был подавлен горем, он тоже рыдал, но в душе, про себя, сохраняя видимость непреклонного и отважного витязя, отчего ему становилось еще хуже. Он так терзался и мучился из-за разлуки с любимой, что к первому привалу и правда почувствовал себя больным. И когда шаханшах велел остановиться и разбить шатры, на лице у Рамина уже проступили явные признаки нездоровья. Он не стал ужинать с шахом, отказался от вина и, сославшись на боль в ногах, удалился. Душа у него так болела, что, казалось, затопила болью все тело, и каждая косточка, каждая жилка ныла, горела и страдала.

Так же, а может быть, и хуже, мучилась Вис в своем роскошном чертоге. Она говорила няньке:

— Кормилица, придумай что-нибудь! Опять мой любимый уехал прочь от меня — научи меня, что делать, ведь я изнемогаю от любви! Нет у меня сил сносить разлуку. Я отдала сердце бессердечному, а теперь горе лишает меня разума. Не брани меня за мою тоску, я и так наказана расставанием с другом…

Долго она так жаловалась и просила кормилицу измыслить какое-нибудь средство, чтобы утолить ее душевную боль, пока та ей не сказала:

— Ничего удивительного в твоих страданиях нет: ты ведь лишилась своего друга сердечного, разлучилась с ним, и он теперь так же горюет. Но твои мучения и исцеление твое зависят от тебя: все в твоих руках. Йездан* ниспослал тебе царскую долю со всем ее величием и властью: царям разрешено то, что простым смертным недозволено. Родня твоя ближайшая — знаменитая Шахру, славный Виру, ты избрала себе другом Рамина, наследника царского рода, облеченного многими достоинствами. А от Мубада тебе ждать нечего: злобный нрав его не изменится, груз гнева в душе его меньше не станет, он останется таким же, как прежде, да и ты не переменишься. Значит, надобно тебе такое средство искать, чтобы оно было и могучее, и скрытое, и быстрое. Только так сумеешь ты прогнать печаль и обрести покой. Слушай: сейчас, пока в Мерве ни шаха нет, ни войска, тебе нужно поскорей завладеть царской казной. Сделай первый шаг, а для этого тотчас пошли письмо Рамину, напиши ему, чтобы поскорее отделался от Мубада, вернулся сюда, а уж тут мы все в ход пустим, чтобы покончить с шаханшахом.

Вис от этих речей приободрилась, перестала слезы лить и написала Рамину письмо, в котором пересказала все, что говорила ей нянька. Отослала она письмо с гонцом и стала с нетерпением ожидать, что-то будет.

Когда посланный Вис прискакал к Рамину, тот так обрадовался, что поцеловал письмо возлюбленной, прижал его к глазам и ко лбу, а затем быстро вскрыл печать, прочел написанное и почувствовал, что судьба его готова измениться, что звезды благоприятны и небеса милостивы к нему. Он говорил себе: «Наконец-то пришел мой час! Теперь мне надо отринуть все страхи и колебания, забыть о покое и тишине — ведь влюбленный не страшится ни меча, ни слона разъяренного, ни льва рыкающего! Пришло время прекратить стенания и жалобы, порвать свои цепи — либо голову сложить. Братом моим отныне станет моя десница, другом верным — богатырский клинок. Радость легко в руки не дается, без труда нельзя достичь исполнения желаний. И нечего мне сидеть в нерешительности и препираться с собственной судьбой, надобно вырваться из этой западни! Я разнесу на куски эту ловушку, вырву с корнем древо позора! Да, мне пришлось изведать несчастье, но это время миновало, настала другая пора».

И Рамин стал дожидаться наступления ночи, чтобы под прикрытием темноты покинуть лагерь Мубада. Едва костер дня догорел, а солнце умчалось прочь на своем скакуне, чтобы дать дорогу восходящему месяцу, Рамин пустился в путь, а его бегство видели только луна и созвездие Плеяд. С ним были посланец Вис и сорок витязей его собственной дружины, сорок лихих удальцов. То ровной рысью, то волчьим наметом летели они и всего лишь за неделю достигли стен славного Мерва.

Рамин послал вперед гонца Вис и строго наказал ему хранить тайну: пусть никто, кроме Вис, не знает об их прибытии! Еще можно сказать о том кормилице: эта хитрая старуха сумеет во многом помочь. Вис же он передал, чтобы она была настороже.

А Вис в это время пребывала в старом шахском дворце, охранял же ее и сокровища царские Зард, старший брат Мубада и его доверенный советник. Гонец незаметно проник на царский двор, там закутался в женское покрывало и отправился к главному сокровищу шаханшаха, сребротелой Вис. Он слово в слово пересказал ей все, что велел Рамин, и царица безмерно порадовалась. Она отправила к Зарду одного из слуг, чтобы тот передал: «Мне нынче ночью сон привиделся, будто занемог брат мой Виру, а потом поправился. Хочу я пойти в храм Огня: принесу жертву, возожгу огонь во здравие братца».

Зард ответил:

— Правильно, это дело благое, так и следует поступить.

И вот царица вышла из дворцовых ворот, окруженная своими служанками и знатными женщинами, и направилась к храму. Они привели жертвенных баранов, Вис стала раздавать щедрую милостыню беднякам — вот тут-то и приблизился к ней переодетый Рамин. Они удалились в беседку, свита Вис разбрелась, остались только самые верные служанки. Тогда вышли из укрытия сорок витязей, спутники Рамина, все укутанные в женские покрывала, выступают плавно, словно невольницы, обученные прислуживать царице. Все вместе двинулись они назад в замок: впереди рабы с факелами, за ними слуги и евнухи, а в середине царица со служанками приближенными. Под видом женщин и проникли во дворец воины Рамина во главе с ним самим, и никто их не заметил, никто не остановил.

Тут наступила ночь, опустилась на землю тьма, словно дым густой, словно смола черная, только воинство небесное — звезды на небосклоне — обозначилось. Тогда и выскочили из засады храбрецы Рамина, подобные смертоносному урагану, кинулись с обнаженными мечами на стражу, всех до единого поубивали. А Рамин, будто ночной разбойник-леопард, прыгнул к постели брата своего Зарда, склонился над ним. Мгновенно проснулся старший брат, схватился за меч, рванулся к Рамину, как яростный лев, Рамин крикнул ему:

— Брось меч, я не желаю твоей смерти! Я Рамин, твой младший брат, я против тебя зла не питаю. Брось меч, дай мне связать тебя — и я сохраню тебе жизнь.

Но не таков был богатырь Зард, чтобы сдаться. Осыпая брата бранью и проклятиями, он обрушил на него свой меч, яростно ударил по голове. Однако Рамин успел заслониться щитом, половина щита отлетела под напором могучего клинка, но в этот миг Рамин ответным ударом снес Зарду полголовы… А вокруг них битва уже заканчивалась: трупы стражников и слуг, пытавшихся защитить Вис, валялись в лужах крови, кто-то пытался бежать, спрыгнуть вниз со стены, но и им не удалось спастись. Все это происходило в полной темноте, поскольку месяц не решился выставить из-за туч свой светильник, побоялся, видно, кровью замараться. Ночь стала пособницей Рамина и помогла ему добиться того, чего он хотел, однако же и горечи подлила в его победную чашу: Рамину жаль было погибшего брата, он даже заплакал, но что проку в слезах?

Итак, судьба отвернулась от Зарда, он расстался с жизнью, а стадо, которое поручил ему Мубад, осталось без пастуха. Острый меч произнес свой приговор, булат возвел Рамина на царство, а небеса провозгласили: «Аминь!» И наступила для Вис и Рамина ночь счастья безоблачного, ночь блаженства и радостей земных, которым никто не мешал. А когда пришло утро, Рамин восстал от сна, обретя царское величие, он впервые безбоязненно воссел на трон вместе с возлюбленной Вис как законный владыка, полный достоинства и славы.

Рамин вместе с Вис, захватив казну, отбывает в Дейлем, а Мубада постигает бесславная гибель

Но Рамин недолго задержался в Мерве, он счел за лучшее удалиться оттуда, покуда не нагрянул разгневанный Мубад: ведь у Мубада войска побольше было. Рамин велел пригнать всех вьючных животных, какие найдутся, нагрузил их царской казной — гроша медного не оставил! — и через два дни отбыл из Мерва вместе с прекрасной Вис, которая сидела в золотом паланкине словно луна в окружении Плеяд. Они поспешно двинулись через пустыню, не останавливаясь ни днем, ни ночью, оставляя позади обширные степи. Словом, пока Мубад узнал о том, что случилось, Рамин был уже в Казвине*, а оттуда двинулся в сторону Дейлема*, вздымая к небесам победные знамена.

Дейлем — знаменитая твердыня, которую защищают богатыри — дейлемиты и гилянцы, они издалека разят врагов своими острыми стрелами, а еще страшнее их воинственные клики. Сражаются они, в основном, дротиками и копьями, бросают их с дьявольской силою, и в бою подобны дивам, готовы всех до одного людей перебить. А уж если обороняться приходится, стеной стоят! Ради воинской славы и доброго имени они всю жизнь проводят в битвах и сражениях, и никому из царей земных еще не удавалось их покорить или принудить к выплате дани. Так и осталась эта земля девственно нетронутой, никто ею не владел.

Прибыв в Дейлем, Рамин решил начать с раздачи даров. На другое утро он велел расстелить подле своего трона бычьи шкуры, горой насыпать на них золото и серебро, — казна-то царская при нем была! — сам оделся пышно и богато и стал гостей встречать-привечать: каждому отмерял полную чашу золота или серебра. Его радушие и щедрость, благожелательность и приветливость, подкрепленные золотым дождем милостей, привлекли к нему сердца, так увеличили число его сторонников, что и не сосчитать. Весь мир, можно сказать, обратился лицом к Рамину (или к его дирхемам* и динарам*). Самые знатные и прославленные рыцари съехались под его знамена, привели с собой свои дружины. Так и получилось, что всего за месяц войско Рамина настолько увеличилось, что тесно ему в Дейлеме стало! Рамин поставил предводителем рати Виру, а в помощники ему назначил Гилу, тоже знаменитого богатыря.

Когда молва принесла известие о том в ставку шаха Мубада, его приближенные так перепугались, что не решились сразу же доложить повелителю, как обстоят дела: ведь царский гнев ужасен! Три дня скрывали они от шаханшаха дурные вести, а Рамин тем временем увеличивал свою рать. Но Мубаду все-таки стало ведомо о действиях брата: и тут он так разъярился, что просто светопреставление началось!

А как же иначе? Вдруг узнал он, что брат казну царскую и царицу похитил и скрылся, мятеж против шаханшаха учинил — тут с ума сойти можно! И точно: шах почти разума лишился: никак сообразить не мог, что делать, где выход искать? То говорил себе: «Я ему, подлому, все пути отрежу!», то решал, проклиная Рамина и Вис, немедленно возвращаться в Мерв, то твердил: «Если я ворочусь, люди подумают, что я этого негодяя испугался!». А вообще-то пребывал он в страхе, казалось ему, что судьба от него отвернулась, что все войско тоже настроено против него и предпочтет нового, молодого государя старому, всех он подозревал в измене, всех винил в случившемся — даже мать свою, которая когда-то помирила его с Рамином. Целую неделю провел шах в этих раздумьях и колебаниях, своим воинам не показывался. Но в конце концов принял все же решение, достойное мужа: «Надо попытаться победить Рамина!»

И верно: отступить без борьбы было бы для него позором.

И вот Мубад двинулся из Гураба в Амоль*, разбил в степи лагерь, словно цветник из шатров ярких, словно горы и холмы, выросшие посреди равнины.

Как бы ни были люди многоопытны и предусмотрительны, сколько бы ни углублялись они в тайны природы, главной тайны мироздания им не открыть никогда, ибо тайна сия велика и сокровенна. Не дано человеку предугадать решения судьбы, ибо мир земной непостоянен и призрачен, он являет очам смертного лишь вереницу обманов, он как ветхая старуха, которая выдает себя за юную красотку и ввергает в греховный соблазн множество женихов. Из последних сил тщатся люди обрести мирские сокровища, но приходит час, и не остается ни человека, ни богатства его. Только что ты видел блистательного шаха и его войско — и вот уж нет ни войска, ни властелина, окруженного свитой, всё миновало… Так случилось и с Мубадом.

Под вечер, когда шаханшах подошел к Амолю и стал лагерем в степи, он повелел устроить пир, уселся со своими витязями пить вино, милостиво жалуя их одеждой со своего плеча, златом-серебром. Всю ночь они пьянствовали и веселились, как вдруг под утро из тростниковых зарослей на речном берегу выскочил прямо к царскому шатру огромный и свирепый вепрь, ярясь и топая, будто слон. Воины и слуги бросились ему наперерез, но он их раскидал, многих ранил, и от запаха крови и воплей людских совсем ошалел. Шаханшах откинул полотнище шатра, тотчас вскочил на своего иноходца, метнул в бешеного зверя острый дротик с черным пером — да промахнулся, а вепрь подбежал к нему вплотную и проткнул своими ужасными клыками брюхо шахскому коню. Конь рухнул наземь, придавив всадника, тут зверь и шаха пронзил клыком своим, пропорол его тело от шеи до причинного места. Вот так и окончил дни свои шах Мубад, подстерегла его судьба и погубила.

Воцарение Рамина

Узнал Рамин, что пал Мубад жертвой злосчастья своего, и целую неделю вместе со всем своим войском поминал и оплакивал его. Но в глубине души он благодарил Творца, что Тот послал Мубаду такой конец: не на войне погиб шах, не от руки брата своего, значит, новый государь ни в чем не виноват. Он вознес Господу тысячекратные молитвы и говорил так:

— Милостивый Боже, Тебе ведомы дела праведников и грешников, от Тебя зависит возвышение человека или падение его! Покуда жив буду, приму всякое веление Твое, буду творить добро и справедливость, к Тебе обращать все упования и надежды. А Ты меня не оставляй, Господи, и стану я править волею Твоею!

Помолившись, Рамин приказал сворачивать лагерь и выступать в поход. Загудели трубы, засвистали дудки военные, бойцы оседлали коней, и рать нескончаемым потоком, подобным Джейхуну*, двинулась в путь, быстро удаляясь от гор Дейлема и сторону Амоля. Сиятельный Рамин весело скакал впереди поиска и дорога стелилась пред ним бархатом.

В счастливый день и час прибыли они в стан Мубада, и военачальники и вельможи тотчас вышли им навстречу, приветствуя нового повелителя, осыпая его нисаром*. Провозгласили Рамина государем и уверовали, что его осеняет благодать Господня, божественный фарр*. А Рамин в ответ излил на них дождь милостей. Потом все уселись пировать и провели за пиром и вином целую неделю, ликуя под звон тяжелых кубков и музыку арфы и лютни.

А после того раздал Рамин земли и области в управление родичам своим и другим достойным мужам, в каждый город назначил правителя, в каждую общину — пастыря, а сам вместе со своей ратью отправился в Мерв, ибо любил он этот город больше всего. И пока он ехал через Хорасан, красавицы со всех сторон выходили ему навстречу, окружали его словно сад цветущий, осыпали милостями и драгоценностями. Когда же прибыл он в стольный град Мерв, тот встретил его наилучшим весенним убранством, уподобился Божьему раю: расцвели розы, запели соловьи, заструились в воздухе дивные ароматы, засверкало золото и серебро. Жители Мерва, как и вся страна, ликовали и радовались вступлению Рамина на царство, так как Мубад правил очень уж самовластно и был суров, а Рамин в ознаменование своего прихода к власти три месяца устраивал праздники и торжества.

Так и повелось: Рамин шел путем добра, а народ любил его за это, держава благоденствовала и процветала. Рамин заботился о городах и селениях, он положил конец произволу, прекратил разбой на дорогах, построил новые постоялые дворы, харчевни и рынки, бани; страже велел за порядком наблюдать, богатым — беднякам помогать. Словом, даже волки перестали на овец нападать в те времена!

Так правил Рамин восемьдесят три года, а прекрасная Вис делила с ним трон и счастливую жизнь. Она родила Рамину двух сыновей, Хоршида и Джамшида, славных и добрых царевичей. Рамин отдал Хоршиду земли Востока, а Джамшиду пожаловал земли Запада, прекрасная же царица Вис получила в управление Азербайджан, армянские земли и много иных областей. Но жили они и правили вместе, в любви и согласии, пока не достигли глубокой старости. Когда же пробил час Вис и она умерла, потрясенный горем Рамин воздвиг для нее гробницу, рядом построил храм Огня и удалился от дел, передав царскую власть в руки Хоршида. Наказал сыну править справедливо и блюсти законы добра, а сам удалился в тот храм, дабы посвятить остаток дней своих служению Богу.