Неодолимые

1

За окном вагона мелькали весенние проталины, робко пробивавшаяся ранняя зелень, одинокие аккуратно покрашенные будочки стрелочников. Монотонно постукивали на стыках колеса вагонов, таяли седые облака паровозного дыма. Пассажиры поезда Москва — Одесса занимались привычным для путешественников делом. Кто звенел подстаканником, допивая утренний чай с ванильными сухарями, кто уже раскладывал шахматную доску, незлобиво подтрунивая над соперником, которому собирался поставить мат на шестнадцатом ходу, кто читал свежую газету, добытую на последней короткой остановке, кто деловито обсуждал сложную международную обстановку, покачивая головой при слове «мюнхенский сговор».

В коридоре, у приспущенного наполовину окна стоял коренастый русоволосый полковник в ладно пригнанной шерстяной гимнастерке. Задумчиво глядя на проносившиеся перелески, просыпавшиеся после зимней спячки, молодой военный время от времени поправлял буйную непослушную шевелюру, не спеша дымил «Казбеком». На груди у военного поблескивала Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина и два ордена Красного Знамени. Каждый, кто проходил мимо по узкому коридорчику, непроизвольно замедлял шаг, стремясь поближе рассмотреть попутчика.

Полный сил и энергии ехал в мае сорок первого года полковник Родимцев на Украину, куда был назначен командиром воздушно-десантной бригады, дислоцировавшейся в Первомайске, маленьком степном городке на берегу Южного Буга.

Украинская весна поразила обилием красок, буйной растительностью и каким-то необычно синим весенним небом. Над цветущими садами, над раздольной степью и быстрой рекой чуть не до рассвета звенели песни, стоял крикливый птичий гомон. На полях деловито гудели трактора, покачивали солнечными шапками подрастающие подсолнухи, в воздухе стоял тугой пчелиный гул.

Знакомство с бригадой было коротким и деловым. Первая встреча со штабом оставила у командира хорошее впечатление. Расположил к себе малоразговорчивый, неторопливый, деловитый начальник оперативного отделения Иван Самчук, аккуратный, во всем пунктуальный. Понравились немного застенчивый заместитель по тылу — капитан Юрий Андриец и степенный начальник политотдела — старший политрук Григорий Марченко.

Офицерам штаба новый командир тоже пришелся по душе. Энергичный, волевой, справедливый и, несмотря на свою громкую славу Героя, до удивления прост. Они еще и не подозревали, что через месяц война даст им всем фронтовую прописку, с которой пройдут горящими дорогами по Украине, что всех их, рядовых, старших политруков, капитанов, полковников, война навечно запишет в дружное фронтовое братство, братство, которое давало однополчанам лишь одну привилегию — сражаться за Родину, умереть за Отчизну.

А пока все они осваивали новую военную профессию десантника. Прыгали с парашютами с неуклюжего ТБ-3, учились владеть холодным оружием, метко стрелять на ходу, умело использовать окружающую местность.

Прыгать с ТБ-3 десантники вообще-то не любили. Многие считали ее громоздкой и неуклюжей машиной и даже побаивались. Остряки ее окрестили даже «братской могилой». И поэтому, когда комбриг вместе с другими командирами поднялся в воздух, чтобы совершить свой тринадцатый прыжок, кто-то пошутил: «Несчастливое число, товарищ комбриг». — «Наоборот, — ответил полковник, — мне тринадцатое число счастье приносит».

Война в Первомайск пришла неожиданно. Нельзя сказать, чтобы десантники Родимцева не чувствовали ее приближения, и все же явилась она нежданно-негаданно.

2

Рано утром 22 июня, когда комбриг появился в штабе бригады, оперативный дежурный по-уставному доложил: «За время моего дежурства в бригаде никаких происшествий не произошло. — И немного приглушенно добавил: — Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистские войска нарушили границу СССР. Из штаба округа никаких приказов не поступало».

Комбриг молча, изучающе посмотрел в глаза молодому дежурному, словно хотел в них прочесть ответ на волновавший его, опытного командира, видевшего фашизм не в кино, а глаза в глаза, вопрос: как могло случиться, что за какие-то десять лет фашизм набрал такую силу?..

Значит, война. Что она сулит ему, молодому комбригу, совсем недавно вступившему в командование крупной частью? И самое главное — что несет она его стране, соотечественникам?

По сравнению с другими командирами у Родимцева было некоторое преимущество. Он уже успел понюхать пороху, увидеть смерть, познал горечь поражений и радость побед. Он уже встречался с врагом не за учебным ящиком с песком, а на поле боя, узнал его коварство, его силу, приемы, его мощь и слабость. Но ведь это было в Испании, четыре года назад. А теперь враг здесь, в центре России. И тогда в его подчинении были десятки людей, а теперь он комбриг.

Справится ли? Не только за себя теперь держать ответ, а за сотни людей. Тяжелая ноша, да пасовать не время — враг на пороге родного дома.

3

Гитлеровская армия наступала нахрапом. Враг огнем расписывался в русских селах, сжигал белорусские деревни, угонял украинских парубков и девчат в неметчину, рвался к жизненно важным центрам страны. А бригада Родимцева стояла на месте, в своем гарнизоне в Первомайске. Приказ оставался один — готовиться к предстоящим боям, совершенствовать воинское мастерство. Это были томительные, терзающие сердца дни как для бойцов, так и для командиров. Десантникам казалось преступлением сидеть в такое время сложа руки, заниматься мирной учебой. Уже совсем рядом движутся танковые армады гитлеровцев, льется кровь боевых товарищей, а они прохлаждаются на учебных полигонах.

Зачастили к комбригу офицеры, прося, умоляя отправить на фронт, перевести в действующую часть. И ни на одного полковник не прикрикнул. Только желваки начинали двигаться на скуластом лице да все чаще вырывалась привычная для командира присказка: «Шайтан побери!»

— Да погоди, навоюемся еще, — охлаждал он пришедшего нетерпеливца.

— Мочи нет ждать, — смягчаясь, продолжал десантник.

— Вот это плохо, что сил нет. Копи их, — лукаво улыбался полковник. — Пойди попрыгай с парашютной вышки, вот и успокоишься.

Только дома, оставаясь один на один, он вспоминал о любимой жене Катерине, оставшейся в Москве с двумя дочурками Ирой и Наташей, и так же, как все, мучился оттого, что уже больше двух недель бригада сидит без дела. «Что они там, забыли, что ли, о нас?» Только воинская дисциплина, натренированная выдержка давали силы оставаться спокойным, держать себя в руках, молчать, хоть и хотелось кричать.

И когда в начале июля бригаде приказали в составе 3-го воздушно-десантного корпуса занять боевые позиции под Киевом, десантники ходили счастливые, деятельные, словно и не под пули им идти, а на военный смотр. Фронт дал о себе знать еще в пути. Эшелон, в котором переправлялась бригада, должен был прибыть в Киев через десять часов. А фашисты опрокинули эти расчеты. Немецкие юнкерсы, охотившиеся за каждым поездом, не давали покоя ни днем ни ночью. Трое суток под непрерывной бомбежкой бригада добиралась до Киева. Ей поручили прикрывать подступы к столице Украины со стороны Иванкова и Остера. С горечью думали десантники, что напрасно они тренировались прыгать с парашютом для того, чтобы в нужный момент оказаться в тылу врага. Теперь туда можно попасть и без парашюта. По-военному, строго выглядел Киев. На мостовых дыбились грозные баррикады, на перекрестках чернели стальные «ежи», мостовые безжалостно располосовали противотанковые рвы. Но несмотря на стойкость воинов, на мощные оборонительные рубежи, армейский корпус гитлеровцев прорвал киевский укрепленный район. Его моторизованные части овладели поселками Мышеловка, Жуляны и вышли на окраины Киева. Положение стало критическим.

Воздушно-десантную бригаду полковника Родимцева подняли по тревоге. Приказ один — контратаковать противника и выбросить его передовые части из Голосеевского леса, пригорода Киева.

Тяжелая ноша легла на плечи комбрига. Ведь это был экзамен для его подчиненных, подавляющее большинство которых впервые в жизни с оружием в руках шли в атаку. И какую атаку! Ночную! В лесу, в незнакомом районе. Смогут ли молодые, еще не обстрелянные воины выдержать все это?

Впрочем, испытание держал и Родимцев, за пять лет прошедший долгий путь от командира взвода до комбрига, от лейтенанта до полковника. Да, он уже понюхал пороха, но самому ему впервые в жизни приходилось вести в атаку бригаду.

Взглянув на сосредоточенные лица своих подчиненных, начальника штаба Борисова и комиссара Чернышева, деловито изучавших карту предстоящих действий, полковник успокоился: «Не подведут!»

Даже совсем еще молодой начальник школы младших командиров старший лейтенант Михайлов, сидевший здесь же, в штабе, был невозмутим и спокоен. Так, словно через несколько часов ему не в ночную атаку идти, а в учебный класс на очередное занятие. Он и сейчас, как всегда, был подтянут и несколько даже щеголеват. Неслучайно друзья подшучивали над ним, что для Михайлова самое важное — перед атакой знать, подшиты ли у бойцов белоснежные воротнички и начищены ли до блеска пуговицы. Сам показывая пример подтянутости, собранности, Михайлов требовал того же от своих курсантов. Его бодрость, веселое настроение даже в самых тяжелых боевых условиях передавались подчиненным, вселяли в них уверенность. Но как поведут они себя в бою, не растеряются ли?

4

Последние часы перед наступлением прошли в напряженной подготовке. Теплый таинственный летний вечер растаял в городе, повис над Голосеевкой. Гитлеровцы поутихли. Лениво, все реже вспарывали ночное небо пулеметные и автоматные очереди, угомонились артиллерийские батареи. Судя по всему, уверенные в своем успехе, оккупанты готовились к ночному отдыху, рассчитывая утром возобновить наступление, ворваться в город.

Ночной штурм десантников Родимцева ошеломил гитлеровцев, привел их в панику. Громогласное «ура» тысячным эхом покатилось по лесу. Батальоны первого эшелона в едином порыве бросились в атаку. Ошарашенные гитлеровцы открыли беспорядочную стрельбу, в панике принимая свои подразделения за атакующих десантников. К утру фашисты оказались отброшенными километра на три.

Гитлеровское командование вынуждено было временно отказаться от попыток нанести удар по Киеву на этом участке фронта. Пленные рассказывали, что внезапная ночная атака русских солдат с голубыми петличками на гимнастерках вызвала у них панику. Десантники дрались не только ожесточенно, но и искусно. Ночью в лесу они стреляли так метко, словно в тире. Если кончались патроны, брались за холодное оружие. Однако не все бойцы и командиры встретили рассвет. Многие пали, свято выполняя долг перед Родиной. Хоронили их здесь же, на окраине Голосеевского леса. Командир бригады, твердый, решительный, слушал у кромки могилы короткую речь комиссара. Но вот вырос свежий холм и прозвучала твердая команда Родимцева:

— Всем по местам!

Бой продолжался. Придя в себя, противник предпринял несколько контратак. Десантники стойко оборонялись. А когда их поддержали артиллерийским огнем корабли Днепровской флотилии и минометчики соседней бригады, снова бросились в атаку. И здесь произошло непредвиденное, произошло то, над чем потом долго мучительно размышлял командир бригады, переживая гибель многих бойцов. Когда бригада перешла в очередную атаку, противник стал демонстративно отступать перед вторым батальоном. Разгоряченный боем, командир одной из рот по своей инициативе, без приказа, поднял бойцов в атаку и сам бросился впереди цепи. Никто не обратил внимания на хитрость врага, оставившего в окопах хорошо замаскированные тяжелые пулеметы, автоматчиков. Фашисты подпустили наших бойцов почти вплотную и в упор расстреляли за несколько минут более половины роты. Этот случай напомнил всем, к чему может привести недооценка сил врага.

На следующий день десантники не остались в долгу перед фрицами. Молодые разведчики Подкопай и Попов-Печер доставили важного «языка». Да и как лихо взяли! При отступлении наших бойцов среди погибших остался один из разведчиков — притворился раненым. Несколько его товарищей укрылись в ближайшей воронке. Едва стало светлеть, как «раненому стало хуже», и он начал стонать. Не так уж громко, но достаточно для того, чтобы в передних немецких окопах было слышно. И враг клюнул. Трое фашистов поползли к «раненому». Оглянувшись, осмелели и даже встали в рост. Высокий фельдфебель ткнул «раненого» сапогом в бок:

— Рус, вставайт!

— Пособите, братишки, — словно в забытьи послышалось в ответ.

И не успели немцы охнуть, как двое десантников, словно стальные пружины, вылетели из соседней воронки и натренированным приемом сбили фашистов с ног. Не растерялся оживший «раненый», ударив сапогом в пах фельдфебеля. При сопротивлении двое гитлеровцев были уничтожены, а фельдфебель, который быстро понял, чего от него хотят, пополз вместе с десантниками. На допросе немец рассказал, что утром гитлеровцы нанесут мощный артиллерийский удар по переднему краю бригады, а затем перейдут в наступление. Полковник Родимцев приказал командиру батальона капитану Никифорову вывести за час до артналета бойцов из окопов и надежно укрыть. Одновременно с окончанием артналета десантники должны были снова занять боевые позиции. На этот раз точный расчет комбрига, четкость и самообладание десантников были противопоставлены фашистским планам.

Когда немецкие артиллеристы открыли утром огонь, в передних окопах уже никого не было. Сотни гитлеровских снарядов перепахивали окопы десантников, подымали в воздух огромные бревна; с наблюдательного пункта можно было видеть только столбы дыма, огня, земли и песка. Но едва артналет закончился, еще не успели опуститься на землю клубы пыли и дыма, как батальон Никифорова занял развороченные позиции.

Гитлеровцы были уверены, что теперь пройдут по вычищенной земле без потерь. Но едва горланящие цепи фашистов приблизились к окопам, их неожиданно встретил прицельный огонь автоматов, пулеметов, минометов. Так десантники отомстили врагу за погибших накануне товарищей. И многие из них в это утро поняли, что война предстоит долгая, что перед ними хитрый, хорошо обученный враг. С кондачка его не возьмешь. В этой войне победит тот, кто кого передумает, кто кого перехитрит. Победит тот, у кого окажется больше не только танков, самолетов, снарядов, но и моральных, и духовных сил.

Даже здесь, на небольшом участке под Киевом, советским бойцам приходилось активно маневрировать, путать врага, выигрывать драгоценное время, чтобы громить фашистов.

Все чаще и чаще задумывался Родимцев, изучая карту боев. За последнее время он похудел, осунулся, почти не переставая, курил одну папиросу за другой. Как рачительный хозяин, приберегал свои силы, высчитывал запас прочности противника. Внимательно выслушивал молодых и безусых, но уже понюхавших пороху комбатов. Ценил мнение своего боевого друга комиссара Чернышева, умел и любил слушать людей. Молча, не перебивая. Другой раз кое-кто подумывал, что выдержанный, молчаливый комбриг расспрашивал подолгу подчиненных из-за приличия. И приятно удивлялись, когда их планы, предложения отражались в очередных боевых действиях бригады. Так было и вчера, когда десантники перехитрили врага, выиграли бой не числом, а умением. «Теперь не дать им опомниться, не позволить перестроить свои силы, — размышлял Родимцев. — Надо им постоянно навязывать свою волю».

Но комбриг понимал, что люди держатся на пределе человеческих сил. Изнурительные, кровопролитные бои измотали и рядовых, и командиров. Велики оказались потери. Учитывая сложившуюся обстановку, Родимцев приказал выдвинуть на главное направление курсантскую школу. Первому батальону предоставлялась короткая передышка.

Отдав приказ, комбриг вместе с начальником штаба стали выкраивать из своих резервов последние «запасы», которые поддержали бы курсантов. Но что они могли дать? Последний резерв — взвод 45-миллиметровых противотанковых пушек.

— Продержись, сынок, денек, — связавшись с командиром курсантов, старшим лейтенантом Михайловым, по-отечески попросил полковник. Немного помолчав, как-то виновато добавил: — Да, вас будут поддерживать артиллеристы соседней дивизии и моряки Днепровской речной флотилии.

— Постараемся, товарищ полковник, сейчас норок себе нароем и встретим фрица.

И действительно, за короткий срок курсанты откопали для себя столько «норок», поставили столько противотанковых мин, так замаскировали свои «пушечки», что даже видавшие виды воины диву давались, где эти желторотики опыта нахватались.

«Ну, если они так грамотно воевать будут, — подумал довольный комбриг, — то всыпят фрицу по первое число».

Враг времени на раскачку не давал, он торопился рассчитаться с насолившими ему десантниками. Прежние неудачи вражеское командование считало нелепым недоразумением и спешило взять реванш.

Курящийся туман, нехотя отлипавший от продрогшей утренней сырости, внезапно разорвал рычащий гул фашистских танков. Из хищных жерл орудий вырывались огненные всплески. Родимцев, находившийся на наблюдательном пункте, видел, как вражеские танки приближались к окопам курсантов. «На шахматную доску походит», — почему-то подумалось комбригу. Действительно, издали боевой порядок бронированной армады был похож на причудливые шахматные фигурки, хитро расставленные на гигантской доске. Только передвигались они не по очереди, а шли все одновременно, как бы нарушая устоявшиеся правила древней игры.

«Ну, ничего, — прошептал про себя полковник, — у нас в окопах хоть не гроссмейстеры, но по зубам дать могут».

— Многовато гадюк ползет, — перебил его мысли подошедший начальник штаба. — Лишь бы не сдрейфили от этих поганок с крестами.

— Не должны, — стараясь быть спокойным, ответил полковник.

И каждый из них стал про себя считать минуты: раз, два, три… Танки уже подошли почти вплотную к нашим окопам, а курсанты молчали.

— Михайлова на провод, — сердито бросил телефонисту Родимцев. — Повымерли, что ли, они?

Телефонист, надрываясь до хрипоты, стал кричать в телефонную трубку, условным паролем вызывая пропавшего командира курсантов.

— Ну что там? — нетерпеливо подгонял телефониста Родимцев.

— Молчат, — виновато отвечал тот.

— Ты пароль-то не забыл, правильно вызываешь?

— А как же — «Волна».

И в этот момент все увидели, что лезшие нахрапом фашистские танки словно неожиданно наскочили на непреодолимое препятствие. Огнедышащий вал покатился из окопов курсантов в сторону противника. Упрятанные в землю «сорокапятки» в упор расстреливали танки, бронетранспортеры. Их резкие, звонкие выстрелы-хлопки хорошо были слышны даже на наблюдательном пункте комбрига. Говорливое эхо разносило по округе устойчивые пулеметные и автоматные выстрелы. И было видно, как с брони танков замертво скатывались, словно горох, фигурки фрицевского десанта. Немцы не успели опомниться, как на поле дымным смрадом зачадило больше десятка танков и бронетранспортеров. «Так их, ребятушки, — довольно потирал руки Родимцев. — Здесь вам не в шахматы играть, шайтан побери».

Уцелевшие танки, пятясь, поползли восвояси, бросив на поле боя незадачливый десант.

Все находившиеся на наблюдательном пункте с облегчением вздохнули, словно вместе с курсантами только что вышли из огня.

Как теперь поведут себя фрицы? Полезут снова на рожон или перейдут к обороне? Большие ли потери у нас? Успел ли пополниться личным составом первый батальон? Ведь больше суток отдыху им дать невозможно. Эти и многие другие вопросы волновали Родимцева, вместе со всеми радовавшегося успеху молодых воинов. Наряду со множеством проблем его словно червь точил и еще один вопрос: «Почему замешкались вначале курсанты, что там произошло?»

Загудел зуммер полевого телефона.

— «Волна» вызывает, — возбужденно доложил связист.

— Ваше приказание выполнено, — с трудом сдерживая волнение, еще горячий от прошедшего боя, докладывал Михайлов.

— Что выполнил приказание, молодец, но ты мне скажи, Михайлов, почему поздно открыли огонь по танкам, душа, что ли, в пятки ушла?

— Никак нет, товарищ полковник, выдержку проявляли.

— Какую еще выдержку, у вас что, учебное занятие было?

— Чтобы наверняка получилось, ведь боеприпасов в обрез. — Михайлов почувствовал по тону комбрига, что тот доволен курсантами.

— Ну, как, у всех нервы оказались крепкими?

— Трусов не объявилось.

Полковник действительно был доволен курсантами. Мысленно подумал, что и он на месте старшего лейтенанта поступил бы точно так же. Справился о потерях. И хотя по масштабам войны, развернувшейся на полях нашей страны, они оказались сравнительно небольшие, но каждое слово доклада Михайлова болью отдавалось в сердце посуровевшего комбрига. Приказав отличившихся представить к наградам, выяснил наличие боеприпасов и надолго задумался.

Теперь многое зависело от него, от его решения. Он понимал, что силы бригады на исходе, люди измучены. А что за душой фрицев, на что решится немецкое командование?

Словно в ответ на его размышления, со стороны противника послышалась беспорядочная артиллерийская стрельба по позициям курсантов, в небе появились небольшие группы «юнкерсов».

«Это агония, — улыбнулся про себя комбриг, — злобу вымещают, но проверить их планы надо». Он вызвал к себе начальника разведки капитана Питерских и поручил ему «прощупать фрица, узнать, чем он дышит».

Артиллерийская пальба и налеты бомбардировщиков продолжались недолго. Вскоре в полосе действия бригады воцарилось зловещее затишье. А уже ночью разведчики доложили, что гитлеровцы производят спешные инженерные работы, подводят к переднему краю колючую проволоку, большое количество противотанковых и противопехотных мин.

Сомневаться не приходилось — враг переходит к обороне. А это значит, бригада Родимцева выполнила свою задачу, остановила гитлеровцев у самого Киева.

Дорогой ценой досталась победа. Бойцы были измучены беспрерывными боями, бессонницей, батальон понес большие потери. Десантники заслужили передышку. Но по-иному решил комбриг Родимцев, когда узнал, что немцы спешно закапываются в землю, готовясь к обороне. «Атака, только атака, ее внезапность должна ошеломить гитлеровцев», — приказав разработать план операции, объяснял он начальнику штаба и комиссару. И они поняли командира. Необходимо было помешать врагу возвести оборонительные редуты, не дать ему отдышаться. Ведь фашисты сейчас и подумать не могут, что после таких тяжелых, изматывающих оборонительных боев десантники решатся наступать.

И они пошли в атаку. Пошли уже на следующий день. Комбриг в трудной ситуации принял единственно правильное решение. Стремительный удар десантников обескуражил врага, обратил его в паническое бегство. Десантники Родимцева наступали в августе сорок первого!

По пятьсот, шестьсот метров в день, но шли, шли вперед! Июнь, июль, август сорок первого!

5

Напористость и непреклонность десантников заставили гитлеровцев умерить свой наступательный пыл. На участке бригады установилось короткое затишье. Противоборствующие стороны готовились к новым схваткам: оборудовали дополнительные огневые позиции, пополняли боеприпасы, принимали пополнение, ремонтировали технику. После непрерывных разрывов бомб и воя артиллерийских снарядов, треска пулеметных очередей и уханья минометов небольшое украинское село, где разместился штаб бригады, показалось шикарным санаторием. Раскидистая зелень буйных садов, в которых, словно хохлатки на гнездах, белели аккуратные хатки-мазанки, источала дурманящие настои спелых яблок, свежескошенного потравья, сушеного тютюнника и других запахов рачительного села.

Совсем рядом гремела коваными сапогами фашистских солдат страшная война, на полях горели подбитые танки, орудия, пулеметы, на жниве чернели трупы, а сюда, казалось, кровавая бойня и не собиралась заглядывать. По вечерам в подойнике звенело парное молоко возвращавшихся с пастбища коров, беспечно блея и толкаясь, торопились в сараи овцы, переваливаясь с бока на бок и сердито шипя, шеренгами двигались тяжелые гусыни. Да и крестьяне вели себя спокойно, радушно. Говорливые хозяйки наперебой зазывали к себе в гости, потчевали горячим борщом с чесноком, похвалялись домашним сальцем, малосольными огурчиками, сметанкой, правда не забывая за разговорами справиться о том, когда погонят супостата. А что могли бойцы ответить на этот вопрос? Они и сами ничего не знали. Говорили уклончиво, давая понять бабкам, что, мол, тайна здесь военная и обязаны молчать. А вот что касалось деревенской работы, то тут уж солдаты отводили душу. Их не надо было упрашивать покосить траву, приглянуть за скотиной, поправить крышу, слазить в погреб, наладить плетень. Работа кипела. И только черные ракушки громкоговорителей напоминали, что враг рядом, что фашистская свора прет по украинской земле.

Ее силу десантники уже испытали на себе. И в короткое затишье Родимцев ни на минуту не забывал об этом. Возвращаясь из подразделений к себе в штаб, он не замечал ни душистых садов, ни белизны мазанок, ни сельских колодцев, ни прогибающихся под тяжестью сочных яблок веток. А они манили к себе яркими красками осени.

— Ох и яблочки, прямо напоказ, — отвлек от тяжелых дум комбрига шофер Миша Косолапов.

На просьбу шофера притормозить — попросить на дорогу яблок — полковник вначале отнекивался, ссылаясь на занятость, а затем сдался. Приказал остановить у ближайшей хаты машину, дал денег, попросил купить яблок и вишен. Миша не заставил себя долго ждать. Проворно выпрыгнул из «эмки», захватил лежавший на заднем сиденье вещмешок и, посвистывая, вошел в сад. Родимцев достал пачку «Казбека», вытащил папиросу, постучал обратным концом по коробке, прижал двумя пальцами конец бумажного мундштука, с наслаждением затянулся, ожидая возвращения Миши. Но, к его удивлению, тот, не успев еще зайти в хату, уже возвращался к машине. Был он чем-то рассержен. Тяжело плюхнулся на сиденье, молча возвратил деньги, рывком, что с ним никогда не бывало, тронул «эмку».

— Ты чего, белены, что ли, в саду объелся? — стараясь понять поведение Миши, спросил полковник.

— У этого старого хрена, хозяина, снега зимой не выпросишь, не только белены, — буркнул шофер.

— Это что же, дед за деньги не хочет яблок дать?

— Смотря какие деньги. Для нас рубли деньги, а для него вроде как бумажки для сортира.

— Какую-то ты околесицу несешь, — начал сердиться Родимцев. — А какие же деньги ему нужны?

— Марки, немецкие марки.

От неожиданности полковник вначале замолк, потом, нервно прикусив папироску, выбросил ее на дорогу.

— Ты не завираешь? — помолчав, переспросил Родимцев шофера.

— Сами можете убедиться, товарищ полковник, чего этой гадине сподручнее брать.

— А что, и проверю, давай назад.

Миша нехотя развернул на узкой улочке машину, не торопясь подкатил к злополучной хате. Еще издали Родимцев увидел опершегося на калитку кряжистого деда в красной косоворотке и широкополой шляпе, деловито пускавшего перед собой из крючковатой трубки седые облака тяжелого самосада.

Стараясь быть спокойным, Родимцев одернул гимнастерку, поправил ремень, не торопясь подошел к старику.

— Бог в помощь, — почему-то пришло на ум почти забытое крестьянское приветствие.

— Бог-то он бог, да не будь сам плох, — недружелюбно отвечал колючий дед.

Поняв, что дипломатничать сейчас — лишний труд, да и не привык он к этому делу, Родимцев напрямик спросил:

— Ты что же, отец, рублями брезгуешь?

— Так тож вы, славные защитники, нам такой ориентир даете, — съехидничал старик.

— Это какой же такой ориентир? — опешил полковник.

— А такой, родименький, что немчуру, словно гостя красного, до нас допускаете. Ну, а немец не рубли, марки, сказывают, больше пользует.

— Ну, хрыч ты старый, — не выдержал Родимцев, — фрицы еще не пришли, а ты уже марки для них готовишь?

— Ишь, раскипятился, как самовар, — ничуть не испугавшись, остановил его дед. — Раз балакаю с тобой так, — значит, право такое имею.

И он выложил накипевшую на душе боль. Оказывается, в Красной Армии воюют два его сына, а зять, муж дочери Оксаны, — комиссар. Сам дед в первую мировую изрядно, по его словам, «поколошматил немчуру».

— И теперь, на старости лет, — злился старик, — стыдобу такую терпеть должны: сынки наши вражью силу сдержать не могут, драпают без оглядки, еле портки поддерживают.

— Да погоди, — остановил не на шутку разошедшегося деда Родимцев.

— Чего погоди, пока погодь будем делать, фашист вместо тебя эти яблоки есть станет да салом нашим обжираться.

— Ну ладно, шайтан с тобой, — вконец расстроенный, чертыхнулся Родимцев. — Только ты зря рублями брезгуешь. Они тебе еще пригодятся, помяни мое слово, — и он тяжело зашагал к машине.

— Хлопцы, погодите, — неожиданно заставил полковника остановиться звонкий девичий голос.

Из боковой калитки с ведром, наполненным ядреными яблоками, бежала красавица Оксана.

— Не поглядайте сердито на деда. Лютует на фрица, вот и серчает на всех, за ружье сам собирается браться. Вот, возьмите на дорожку, будьте ласковы.

— Спасибо, дочка, — отводя взгляд в сторону, хрипло проговорил полковник.

6

Через несколько дней бригада Родимцева в соответствии с новым приказом сосредоточилась в нескольких километрах севернее Конотопа. Комбриг выбрал для штаба село Поповку. Он рассчитывал, что здесь десантники отдохнут, восстановят силы, примут пополнение, займутся боевой подготовкой. Но все планы были сорваны. Не успели десантники обосноваться на новом месте, как в небе показалась армада фашистских самолетов. Удар был такой мощный, что даже понюхавшие пороху десантники удивленно разводили руками. Было ясно одно: у фрицев был хороший наводчик на штабы.

Едва воздушные пираты улетели, в Поповке появился командир корпуса Затевахин. Хотя он пытался выглядеть спокойным, все почувствовали его волнение и большую озабоченность.

— Родимцев, карту на стол.

Бегло взглянув на расстеленную штабную карту, которую уже знал назубок, и, разбуди его ночью, мог бы сразу объяснить позиции своих войск, комкор ткнул в нее пальцем:

— Теперь наша оборона будет здесь, на южном берегу реки Сейм. Несомненно, немцы попытаются оседлать дорогу Кролевец — Конотоп. Не дать им этого сделать — твоя задача, комбриг. Понял? — Немного помолчав, добавил: — Разведчики докладывают, что гитлеровцы форсировали Десну в районе Каропа. А это значит, что не сегодня-завтра их танки будут здесь и могут появиться на Сейме.

Трудно понять, как за такой короткий срок бригада снова оказалась в полосе обороны. Десантники, наученные горьким опытом, без промедления начали рыть окопы, по всей науке конструировали системы противотанкового и противовоздушного огня.

Бойцы устали от постоянных переходов, внезапных вражеских налетов, кровопролитных боев, но каждый понимал, что от того, как они приготовятся к встрече врага, зависит успех боя, да и их жизнь. Рыли вначале молча, неторопливо. Потом, чтобы как-то снять напряженность, стали в шутку подтрунивать друг над другом.

— Доброе село было под Киевом, — мечтательно произнес вслух рыжеватый солдат, — жаль только борща наваристого не доел — пришлось по тревоге собираться.

— Да, сальца с картошечкой отварной неплохо бы надернуть, — поддержал его напарник, волоча толстенное бревно.

— Не до жиру, быть бы живу, — угрюмо бросил коренастый сержант.

— Ты, Иван, не сумлевайся, жиру у тебя не будет, — продолжая рыть окопчик, степенно заметил ему пожилой боец, которого уважительно величали Федот Евграфиевич, самый старший, прошедший Халхин-Гол, имевший на своем счету около пятидесяти прыжков с парашютом.

— Нет, ребята, жрать-то все же хочется, — не сдавался сержант.

— И пожрешь, и жив будешь, — напутствовал его Федот. — Ты только не торопись, поспешность, она только при ловле блох нужна. А здесь не блохи — саранча…

До седьмого пота трудились десантники. К утру командиры доложили о выполнении приказа. Задерганный многочисленными заботами, немыслимыми физическими испытаниями, комбриг, получив последнее донесение о готовности бригады к бою, прилег отдохнуть. Но не прошло и пяти минут, как дежурный телефонист разбудил его. Докладывал командир батальона капитан Пастушенко. Он сообщал, что к нему пришли местные крестьяне и утверждают, что немцы захватили соседнее село Алтыновку.

— Ты документы проверил? — устало спросил комбриг.

— У кого?

— Ну, не у немцев, которые в Алтыновке.

— Проверил, товарищ полковник. У обоих партийные билеты при себе.

— Добро! Только не паникуй!

Не успел полковник положить трубку, как на пороге, тяжело отдуваясь, появился его адъютант.

— Пленных разведчики приволокли, — не по-уставному доложил он.

— Где? — в тяжелом предчувствии спросил комбриг.

— В Озаринке.

— Шайтан побери.

— Не понял, товарищ полковник, — растерялся молодой адъютант.

— Доставить пленных.

Отдав команду, комбриг задумался над создавшимся положением. Если адъютант говорит верно, то это значит, что немцы уже на северном берегу Сейма.

Перепуганные, в разорванных комбинезонах гитлеровцы боязливо вошли в хату, подталкиваемые сзади рослым разведчиком в маскхалате. И только длинный, как жердь, офицер напыщенно хлопал белесыми ресницами.

— Переводчику остаться, остальные свободны.

Когда все удалились и комбриг с молодым переводчиком остались вдвоем с тремя завоевателями, те даже растерялись. Они ждали худшего.

— Спроси имя, фамилию, номер части, задание, — обратился полковник к переводчику.

И не успел молодой офицер перевести вопрос пленным, как фашистский офицер, выпучив грудь вперед, затараторил:

— Это первое настоящее сопротивление, которое оказали нам русские. Мы прошли Европу, пол-России и только здесь произошла непредвиденная осечка.

— Придурок стоеросовый, да ты еще не знаешь, как защищает родину русский солдат. Скоро покажем… Тогда увидишь, и не только на Сейме, на всех наших реках, больших и малых, в каждом селе, в каждом городе, на каждой пяди земли…

Комбриг обернулся к переводчику:

— Переведи дословно и повтори вопрос: фамилия, номер части, цель…

Пожалуй, переводчику и не надо было переводить слова комбрига. По испуганным глазам пленного офицера было ясно, что он хорошо понял, что перед ним сидит человек, с которым шутки плохи, что он и допрашивать, видно, умеет, но еще лучше, судя по всему, драться. Когда переводчик повторил вопрос, пленный офицер перестал ломаться. Он сообщил, что его дивизия находится в составе моторизованного корпуса, которому приказано выступать на Конотоп. Конечная задача корпуса — замкнуть окружение советских войск под Киевом. И, словно забывшись, фашист снова запел свою песню:

— О, мы прошли тысячи километров. Мы имели много успеха. Вы понимаете, что на войне действуют свои законы. Но нас в Озаричах встретили не по законам войны, — и он указал на одного из солдат с опухшим, посиневшим носом.

— Кто брал? — спросил полковник переводчика.

— Красноармеец Козлов, — четко ответил тот.

— Вызвать!

Двухметрового роста, русоволосый, виновато моргая голубыми глазами, Козлов предстал перед полковником.

— Ты что же это волю рукам даешь? — без злобы спросил комбриг.

— Да я ни при чем, товарищ полковник. Бычка молоденького на ферме словить этот обормот хотел. Гонялся, гонялся, а тому надоело, он его и боднул сгоряча, — начал хитрить разведчик.

— Корриду, говоришь, немец устроил на ферме, — лукаво улыбнулся Родимцев. — Видывал я ее в Мадриде, как быки матадоров на рога подымали. А что же этот обормот от тебя шарахается, как от того бычка?

Разведчик развел руками:

— Душа не вынесла, товарищ полковник.

— Хватит, иди к ляду, — приказал Родимцев и непонятно, то ли осуждая, то ли подбадривая разведчика, добавил: — Ты особенно не балуй, ишь, лапищи отрастил.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — лихо козырнул Козлов.

Пленные, у которых оказалась карта боевых действий, дали сведения, нужные не только для десантников, но и для всей армии.

Родимцев был доволен. Отпустив переводчика и пленных, он вызвал шифровальщика, приказал ему быстро оформить разведданные и передать в вышестоящий штаб.

В последнее время фашисты по пятам преследовали десантников, загоняя их в ловушку. С тяжелыми боями отходили, петляя на небольшом участке, десантные бригады, дивизии, полки. Каждый день писаря отправляли в тыл множество похоронок. Полученные сейчас разведданные могли помочь советским войскам лучше разобраться в запутанной ситуации, сбросить с себя наседавшего врага, разомкнуть его стальные щупальца, перейти к активным действиям.

Широкими, тяжелыми шагами мерил штабную комнату Родимцев, не спеша диктуя шифровальщику донесение чрезвычайной важности. Время от времени он останавливался у стола, заглядывал через плечо шифровальщика в бумагу, пытаясь разобраться в замысловатых хитросплетениях цифр, но, так и не поняв их, хмыкал что-то себе под нос и продолжал диктовать.

Наконец работа была закончена.

— Когда передадите в штаб армии? — пытливо глядя в глаза шифровальщика, спросил Родимцев.

— Через тридцать минут шифровка будет на месте.

7

Разведданные передали в армию. Родимцев ждал нового приказа, а его не поступало. Передовые окопы десантников проходили в двухстах метрах от Сейма вдоль железной дороги Кроловец — Конотоп. Отдыха, даже короткого, после боев в Голосеевском лесу, под Киевом, у десантников не получилось. Спозаранку над передовой линией бригады на большой высоте показалась «рама». Воздушный разведчик безнаказанно трижды прошелся над расположением десантников и удалился восвояси. По опыту все знали, что после появления «рамы» обязательно следовал налет бомбардировщиков. Так оно получилось и на этот раз. Не прошло и часа, как над головами десантников появились зловещие юнкерсы. Фашисты построили круг и начали свою карусель, обрушив на позиции бригады тонны бомб. Надсадно залились крупнокалиберные пулеметы, пытаясь защитить позиции десантников. Но подошедшая вторая шестерка юнкерсов тоже обрушилась всей своей мощью на десантников. Гитлеровские самолеты были словно заколдованные. Они бомбили и вновь бомбили. Когда, казалось, налет закончился, из общего строя отвалил самолет и с воем стал пикировать на штабной домик. «Там же комиссар», — тревожно обожгла мысль Родимцева. Он увидел, как из брюха юнкерса вывалилась бомба. От мощного взрыва заложило уши. Когда дым рассеялся, все увидели изуродованный домик. Комбриг вместе с адъютантом бросились к тому месту, где только что взорвалась бомба. Возле дома, из которого валил сизый, удушающий дым, зияла огромная дымящаяся воронка. Вбежав в полуразрушенный штаб, они увидели разбросанные вещи, разрушенную мебель, шелестящие листки бумаги. Под грудой досок развалившегося старого шкафа что-то зашуршало, закряхтело, и наконец показалась фигура перепачканного в саже и известке комиссара. На почерневшем лице весело сверкали глаза.

— Здорово, комбриг!

— Командира слушаться надо, хотя ты и комиссар, — еще не веря в счастливый исход, ответил комбриг. — Я же приказывал, при налетах находиться всем в укрытиях. А что остался жив, спасибо.

— Что же ты своего шайтана не поминаешь? — улыбнулся Чернышев.

— Шайтан шайтаном, а фашистов знать надо. Попомни меня, сейчас опять пожалуют. Ну, я пошел.

Не успел комбриг вернуться на КП, как услышал осатанело надрывающийся зуммер полевого телефона. Из батальонов докладывали, что в полосе обороны бригады немцы готовятся форсировать Сейм.

Только комбриг положил телефонную трубку, как немцы начали артиллерийский обстрел позиций бригады. Он продолжался двадцать минут. А едва успела ухнуть последняя пушка, как гитлеровцы принялись спускать на воду плоты и отобранные у местного населения рыбацкие лодки. Артиллеристы бригады открыли огонь по переправлявшимся через реку фашистам. Сейм кипел. Сероватогрязные фонтаны с шумом взметались вверх, вой снарядов заглушал стоны раненых. По реке плыли искореженные доски, весла, щепки, раненые. Экономя патроны, десантники прицельно стреляли по врагу, стараясь попасть в брюхо надувных лодок. Но силы были неравны. Фашисты, невзирая на потери, настойчиво продолжали переправу. Вот уже первые гитлеровцы выпрыгнули на берег и с ходу пошли в атаку. И когда показалось, что вот-вот последний десантник навечно ляжет в родную землю, неожиданно справа с надрывающимся криком «ура» бросилась в смертельную контратаку труппа храбрецов. Забросав высадившихся с надувных лодок фашистов гранатами, они вступили в рукопашный бой. В ход пошли приклады, десантные ножи, увесистые кулаки. С высокого берега эту дерзкую вылазку неожиданно поддержал пулемет. Стрелял он экономно, аккуратно, видно было, что сидел пулеметчик на голодном пайке по части боеприпасов. Но хитрил. Меткими очередями не подпускал высадившихся к берегу. Бил по тем, кто был на плаву. И вскоре все переплывшие через Сейм гитлеровцы были уничтожены.

Воцарилась тишина. Надолго ли? Вряд ли. Так думали все — от солдата до командира. И действительно, через несколько часов в воздухе появились вражеские самолеты. Тяжелые бомбардировщики под прикрытием истребителей, словно стая хищников, набросились на передний край десантников. Сбросив часть груза, самолеты резко развернулись и устремились на командный пункт. «Хорошо, что я успел перенести свой КП», — подумал в эту минуту Родимцев. Он наблюдал за самолетами, остервенело бомбившими его прежний командный пункт, а сам мучительно пытался понять, как удается немцам уже не в первый раз выходить так точно на его командный и наблюдательный пункты. Где здесь разгадка? Между тем, понимая, что у обороняющихся не хватает зенитной артиллерии, крупнокалиберных пулеметов, фашисты продолжали бомбежку. Действовали они не спеша, расчетливо, методично, словно по расписанию.

Комбриг ждал, что после такой мощной авиационной обработки фашисты снова попытаются форсировать Сейм, но гитлеровцы, отбомбившись, улетели восвояси, а противоположный берег молчал. Прошел час, второй, третий. Ползучий туман липкой промозглой сыростью подталкивал на позиции оробевший вечер. Комбриг приказал немедленно выслать разведгруппу, потребовав от нее выяснить намерения врага. Разведчики ушли, а комиссар и комбриг снова, в который раз, склонились над картой. Но сколько бы ни бросали они свои тревожные взгляды на разрисованные позиции, замысловатые топографические обозначения, красные и синие ломаные линии, перед ними снова и снова выплывала специфическая черная полоса, обозначавшая железную дорогу.

— И чего она им далась, — в сердцах ударил ребром ладони по столу комиссар, — липнут, как мухи на мед, ну обошли бы стороной — и дело с концом.

— Ты бы тоже ее, милую, эту железку захотел бы, оказавшись на их месте, — горестно улыбнулся комбриг. — Конотоп им нужен, вот и прут, обалдевши.

— Да ведь ребят всех положим.

— Допустим, не положим, не такие мы дураки стоеросовые, как немцы о нас, наверное, думают, а пощипать их здесь пощипаем.

На самой заре вернулись разведчики. Они доложили, что немцы производят перегруппировку, подтягивают новые части, потрепанные убирают в тыл, заметно большое скопление танков и бронетранспортеров. Закончив доклад, из которого комбриг сделал вывод, что фашисты не отказались от своей цели форсировать Сейм именно на его участке, командир разведгруппы доложил о своих встречах с местными жителями.

— Ну-ну, — заинтересовался комбриг.

— Да, житуха под немцем, знаете сами, товарищ полковник, не сахар, но крепятся, чем могут, стараются нам помочь.

И он рассказал, что один колхозник дал ценные сведения, сообщив, что к фашистам перебежал какой-то офицер с картой и, как выразился крестьянин, «усе супостату-антихристу про большевиков поведал». «Так вот почему немец с такой точностью выходит на наши позиции, КП, огневые точки», — понял теперь поразительную осведомленность противника Родимцев. Но времени на эмоции не было. Надо было готовиться к очередной встрече непрошеных гостей.

— Да, теплые объятия двух сторон предстоят, — словно разгадав мысли комбрига, произнес вслух комиссар. — Дело, конечно, твое командирское первое, — продолжил он, — но сдается мне, попрут они чуть правее, на михайловский батальон, может быть, предупредить его лишний раз? — спросил комиссар.

Комбриг возражать не стал, он и сам понимал, что фашист сейчас в лоб не полезет, а попытается обойти его с фланга, рассечь на куски. И он уже было собрался вызвать по телефону командира первого батальона старшего лейтенанта Михайлова, как раздался звонок. Телефонист передал трубку комбригу. Тот слушал молча, а комиссар видел, как побелели, сжались его губы.

— Работайте, как полагается десантникам, что-нибудь придумаем!

— Ну что, прав я был? — едва полковник положил трубку, нетерпеливо спросил комиссар.

— Объегорил нас фашист, как цуциков объегорил, — расстроенно опустился на топчан Родимцев. — На участке четвертого батальона форсировали Сейм.

Почувствовав превосходство в технике, противник стремительно активизировал свои действия. Гитлеровцы рвались вдоль железной дороги на Конотоп, со стороны четвертого батальона, с левого фланга бригады. Не успел Родимцев отдать необходимые распоряжения, как к нему в блиндаж адъютант ввел санитарку Елизавету Мухину. Девушка с трудом переводила дыхание. Щеки ее подергивались, пальцы нервно перебирали перепачканный ремень, на одной ноге сапога не было.

— Товарищ полковник, там батальон погибает.

— Без паники, — строго, но как можно спокойнее привел ее в чувство комбриг, — и конкретнее.

Только после этих слов девушка, словно вспомнив, зачем она оказалась в командирском блиндаже, торопливо протянула грязный клочок синей бумаги. Командир четвертого батальона доносил: «Немецкая пехота и танки форсировали Сейм. Батальон несет большие потери. Прошу подкрепления. Кроме Мухиной послать некого».

Чем мог помочь батальону комбриг? Все, что оставалось у него в резерве, в том числе и танковую роту, он уже бросил в бой. Понимал, что силы неравны. На участке прорыва гитлеровцы имели десятикратное преимущество.

— Товарищ полковник, у комбата тяжелое ранение в живот, — услышал Родимцев всплакнувшую санитарку.

— Вы свободны, — сурово ответил полковник. И обратился к адъютанту: — Накормите, успокойте.

Целый день держался батальон. Свой последний резерв — взвод охраны полковник отдал обороняющимся, сам оставшись со штабом «гол как сокол». Но сдержать фашистов десантники не смогли. Слишком неравны были силы.

С наступлением сумерек наша оборона на этом участке была окончательно смята и враг беспрепятственно, расширяя прорыв, двинулся на Конотоп. Теперь они наступали и с фронта, и с тыла.

— Через несколько минут они будут здесь, — высказал предположение комиссар. И не успел он закончить фразу, как раздался пронзительный голос часового:

— Танки!

Устрашающе лязгая перепачканными в глине гусеницами, фашистские танки, беспрестанно стреляя, надвигались на КП бригады. Штаб, застигнутый врасплох, оказался в западне. Комбриг вместе с комиссаром и дежурным телефонистом плотнее прижались ко дну пахнувшего сырой землей узкого окопчика. В ближайшем укрытии затаились другие командиры. Передний танк отделился от группы и медленно вполз на покинутый несколько минут назад блиндаж связистов. Бронированная громадина, въехав на перекрытие, стала медленно кружиться на месте. Наконец, закончив пляску и решив, что все живое под ним сгинуло, танк двинулся дальше, лениво постреливая на ходу из орудия. Как только бронированные машины скрылись за перелеском, комбриг, комиссар и адъютант стали осторожно отходить к берегу Сейма, намереваясь вдоль берега пробиться в батальон Наумова.

По пути им попадались отходящие группы четвертого батальона, другие подразделения. Отстреливаясь, обливаясь кровью, отходили бойцы, уступая натиску врага, имевшего десятикратное превосходство. Стонали раненые, санитары не в силах были всем помочь. Надо было выиграть время, перегруппироваться, наладить четкое управление бригады — только эта мысль сейчас владела комбригом. Попытаться осуществить ее можно только с КП батальона Наумова. До батальона оставалось совсем немного, когда неожиданно наскочили на стремительно вынырнувший из-за пригорка фашистский танк. Комбриг, комиссар и еще несколько десантников залегли прямо на краю болота. Тяжелая махина, самоуверенно двигавшаяся по заболоченному перелеску, вдруг плюхнулась в трясину. Грязная башня незадачливого завоевателя воровато стала вращаться, как будто гитлеровцы этим собирались напугать притаившихся десантников.

— Без команды не стрелять, — приказал Родимцев.

Наконец башня остановилась, лязгнул затвор открываемого люка и из чрева попавшейся в ловушку бронированной машины показалась голова в шлеме. Раздался короткий выстрел, и голова медленно поползла обратно. И не успели гитлеровцы захлопнуть люк, как кто-то метко метнул внутрь танка гранату. На болоте вспыхнул огромный чадящий костер. Лишь когда из-за рваных бегущих туч осторожно выглянула золотолобая луна, Родимцев и его попутчики добрались до командного пункта капитана Наумова.

8

Часы показывали полночь. Комбриг сидел с комиссаром в промозглой землянке и они искали ответа на вопрос, как спасти бригаду. В дальнем уголке, примостившись на коротких полатях, похрапывал комбат, получивший от комбрига разрешение на три часа отдыха. Воцарившаяся тишина действовала гнетуще. Даже немцы, обычно для острастки постреливающие по ночам из пулеметов да развешивающие ракетные фонари, угомонились. В узкий просвет входа в землянку заглядывала любопытная луна. Положение бригады было критическим. Связь оборвалась. Обстановка не ясна. Оставаться на месте — окончательно погубить бригаду. Уйти на новые, выгодные рубежи — значит нарушить приказ. А откуда его можно получить? Надо принимать решение на свой страх и риск. Катастрофически быстро таяла ночь, ночь, которая могла бы спасти десантников, если командир примет правильное решение.

— Думай, командир, — прервал молчание комиссар, — в тылу врага бригада. Это — к чему мы готовились в мирное время, это наша, так сказать, профессия.

«Как же поступить?» Комбриг продолжал молчать. Оборона рубежей в таких условиях уже не имела первоначального значения. В блиндаж вошел начальник штаба Борисов. Присел рядом.

— Надо воспользоваться ночью, вывести бригаду из ловушки, — не унимался комиссар. — Завтрашнее утро может нам в противном случае подписать смертный приговор.

— Без приказа уйти — самим себе подписать смертный приговор, нас расстреляют, — возразил начальник штаба.

«Оба правы, — рассуждал Родимцев. — Но если действовать по плану комиссара, рискуем только мы трое, если все соблюдать, как говорит начальник штаба, — значит погубить всю бригаду».

Не привык Родимцев отступать, да еще без приказа, но сейчас чувствовал, что сделать это надо.

— Так что решил, комбриг? — торопил Чернышев.

— Все верно, комиссар, приказываю отходить, пусть лучше расстреляют нас троих, чем дать немцам уничтожить всю бригаду.

Он все взвесил, выбирая направление отхода. Единственно правильным было прорваться в Лизогубовский лес и соединиться там с 6-й воздушно-десантной бригадой. Прорваться ночью, через болота, другого пути нет.

Возражавший было вначале начальник штаба тоже согласился, понимая, что это единственно правильный выход.

Ночной марш оказался для бригады тяжелым испытанием на выносливость, мужество, отвагу. Колонна двигалась в гнетущей тьме, раскисшая после дождей дорога хватала за ноги, конные повозки то и дело застревали в колее, люди от усталости валились с ног. Да и подвод не хватало. Ящики с патронами и снарядами, артиллерийские орудия тащили на плечах. Дороге, казалось, не будет конца, но десантники понимали, что надо идти не останавливаясь, идти ради жизни, ради будущей победы.

И вот он — спасительный Лизогубовский лес. Вместе с утренним туманом главные силы бригады уже втянулись в него, когда в небе появились первые фашистские бомбардировщики. Они принялись усердно перепахивать прежние позиции десантников. Исполинскими столбами дыбилась земля, взрывные волны швыряли к небу огромные бревна, словно спички. Горела земля. Немцы и не подозревали, что там, где еще вчера им преградила путь бригада Родимцева, где они оставили подбитыми не один десяток танков и бронетранспортеров, огромное число убитых, уже никого нет. Десантники исчезли у них из-под носа как тени.

— Ишь, как стараются, ханурики, — довольный, потирал руки комиссар.

— Пускай порезвятся, — в тон ему ответил усталый и измученный комбриг.

И от сознания, что они сумели перехитрить, переиграть врага, на душе у каждого стало светлее.

— А вообще-то рано радуемся, как бы плакать не пришлось, приедет начальство, оно разъяснит, кто кого перехитрил, — сумрачно пробасил начальник штаба.

И как бы в подтверждение его слов на проселочную дорогу выскочила легковая машина.

— Ну вот, дождались гостей, комиссар корпуса с начальником особого отдела пожаловали, — продолжил свои нерадостные мысли начальник штаба.

Поздоровавшись со всеми, комиссар корпуса увлек Чернышева в сторону, а начальник особого отдела, сурово поправив фуражку, подступил к Родимцеву:

— Отход без приказа по законам военного времени…

— Законы военного времени знаю и за свои действия готов нести личную ответственность.

— Я вас арестую…

В это время из-за поворота на ту же проселочную дорогу выскочила еще одна «эмка». Это был комкор Затевахин.

— Докладывайте, — едва выйдя из машины, потребовал он.

Родимцев четко изложил положение десантников.

9

Бригада вышла из боев обескровленная, с большими потерями. Но времени на переформирование, на отдых не было. Гитлеровцы продолжали рваться вперед. Десантники Родимцева торопливо занимали новые оборонительные позиции. Свой штаб комбриг приказал оборудовать в селе Казацкое, которое находилось на пересечении проселочных дорог, надежно связывавших бригаду с другими частями корпуса. Да и штаб корпуса находился рядом, о ним была налажена связь.

Как-то под вечер, после совещания, комбриг вместе с командиром разведки Аракеляном возвращались из штаба корпуса. За рулем все той же видавшей виды «эмки» сидел Миша Косолапов. Старенькая машина, натужно урча мотором, нехотя катила по выбитой щербатой дороге. Кругом стояла блаженная, затаенная осенняя тишина, готовая вот-вот разразиться эхом артиллерийских снарядов, разрывами бомб, треском пулеметных очередей. Где-то там, за лесом, притаились фашистские танки, спрятались в земле минометные батареи, пехотные дивизии, готовые по первому приказу рвануться вперед, обрушиться всей мощью и на этот притихший осенний лес, и на приютившиеся возле него украинские деревушки. Родимцев на минуту-другую отрешился от дел, думая о чем-то своем, личном. Он не заметил, как они проскочили небольшую деревушку Сосенки, не придал значения странному беспорядочному движению автомобильного и гужевого транспорта. Сейчас он мысленно был далеко отсюда, там у себя в Москве на Кропоткинской улице, в кругу семьи.

По резким толчкам и усилившейся болтанке понял, что шофер прибавил скорость, когда они выскочили на околицу. «Правильно, — подумал полковник, — этот лысый участок надо проскочить попроворнее, а то, не ровен час, фашистские минометчики обстреляют». И как ни старался Миша аккуратнее вести машину, объезжая рытвины, колдобины, ничего из этого не получалось. Машина стонала, хрипела, потрескивала всеми своими суставами и, казалось, вот-вот развалится на этой разбитой распроклятущей дороге. Комбриг видел старания парня, понимал, что нелегко ему, но тем не менее непроизвольно чертыхался при каждом резком ударе.

— Ну вот, фрицы нас не шлепнули, так ты нас угробишь на этом драндулете, — ворчал он.

— Старуха, а не машина, отжила свой срок, — оправдывался водитель.

Проскочив опасный участок, все вздохнули с облегчением. Вот и околица села Казацкое. И вдруг у всех троих неожиданно побелели лица. Их старенькая «эмка» беззаботно катила навстречу немецким танкам и бронетранспортерам, прямо в толпу гитлеровцев. Миша нервно заерзал на сиденье; «Вот это встреча». Он вопросительно посмотрел на Родимцева, и комбриг, не мешкая, приказал:

— Прямо на площадь, попытаемся под носом у немцев развернуться, иного выхода у нас нет.

— Есть, — хрипло ответил Миша, — я постараюсь.

И, пригнувшись к баранке, он пустил машину на полной скорости, выжимая из старенького двигателя все, на что он способен. А тот рычал натужно, надрывно, готовый вот-вот захлебнуться. Стрелка спидометра продолжала ползти вверх. Гогочущая толпа фрицев в предчувствии легкой добычи медленно наплывала на ветровое стекло. Уже можно было различить вражеские лица. Немцы не стреляли. Они понимали, что русская «эмка» находится в капкане. Родимцев и Аракелян достали пистолеты. Но что они сейчас могли сделать против вооруженных до зубов гитлеровцев?! Ну пристрелят одного, второго, и все. Комок подскочил к горлу Родимцева. У него остались счеты с фашистами еще по испанской эпопее, а он не мог сейчас ничего сделать.

Скрипучий визг тормозов бросил «эмку» набок под самым носом у немцев. На двух колесах, едва удержав машину, Миша с трудом развернул ее, и она, шлепнувшись в проторенную колею, понеслась в обратном направлении. Произошло это так быстро и неожиданно, что на мгновение гитлеровцы опешили, растерялись. Когда, опомнившись, они открыли огонь, машина была уже в конце улицы.

— Видно, в рубашке мы родились, — нервно заулыбался Миша.

— Ты просто ас, Миша, — похвалил комбриг. — Если бы не ты, каюк нам пришел бы.

— Ну вот еще, каюк, — расхрабрился парень, — у нас еще долгов невпроворот.

Вскоре комбриг был у себя в штабе. Комиссар Чернышев долго ходил вокруг полковника, словно не веря своим глазам, что видит живым и невредимым командира. «Ну и ну, — только и повторял комиссар, — за какой-то час и в плен попались, и из плена удрали. Вот уж действительно везенье».

— А ты что думал? — лукаво улыбался Родимцев. — У немцев мозги, а у нас вместо них балалайка? Нет, нас голыми руками, шайтан побери, не возьмешь.

10

Осень в здешних местах выдалась промозглая, с непрекращающимися дождями, липкими туманами. Почти весь сентябрь сорок первого года тяжелые тучи держали на замке уснувшее небо. С одной стороны, это было на руку. Вражеские танки вязли в грязи, их маневры были сильно ограничены. Но и десантникам дождливое сито не доставляло большой радости. И в этот день, когда все с нетерпением ждали возвращения разведчиков, занудливая сырость только портила настроение, мешала сосредоточиться.

В наскоро оборудованной штабной землянке, вход в которую был завешен плащ-палаткой, резко заверещал зуммер полевого телефона. Бритоголовый, усыпанный рыжими веснушками молодой телефонист, походивший скорее на подростка-практиканта, чем на кадрового связиста, расторопно подхватил трубку, хрипловато закричал: «Первый слушает!» Капитан Наумов докладывал, что немцы, прикрываясь утренним туманом, начали наступление. Но донесение оказалось запоздалым. Не успел комбриг принять решение, как над ними появились, «фоккевульфы». На бреющем полете они открыли огонь из пулеметов и пушек. Вспыхнула соседняя изба, тяжело упал на телефон веснушчатый паренек-связист. По боковой дороге, изрыгая едкие клубы дыма, ползли немецкие танки. Наступление гитлеровцев застало десантников врасплох. Теперь вся надежда на проворство артиллеристов, позиции которых были совсем рядом.

— К бою! — раздался твердый голос командира артиллерийского дивизиона капитана Кужеля. Медленно потекли секунды. Наконец раздался первый выстрел. Родимцев видел, как у головного танка, проскочившего небольшой бревенчатый мосток, отбросило назад башню. Запылавшая стальная громадина еще на несколько метров продвинулась вперед и застыла на месте, загородив дорогу следовавшей за ней колонне. Метким выстрелом был подбит второй танк. Теперь, словно в капкане, оказались несколько гитлеровских бронетранспортеров и автомашин. Над дорогой искрились пунктиры трассирующих пуль, задыхались длинными очередями пулеметы, надсадно ухали пушки. Неожиданный для десантников бой затянулся до поздней ночи. Силы были явно неравны. С рассветом танки противника и мотопехота заняли соседние населенные пункты Кузьки и Бондарки. Подтянув свежие силы, гитлеровцы попытались окружить бригаду. Сутки отбивались изнуренные и малочисленные десантники от озверевшего врага, но, не имея приказа отступать, оставались на месте. Только на исходе вторых суток, едва темнота опустилась на землю, бригаде удалось отбросить фрицев и организовать более жесткую оборону. Когда от командиров поступили донесения о положении на местах, бойцам разрешили отдохнуть. Значительная часть десантников расположилась на ночлег в теплых хатах. Комбриг тоже позволил себе короткий отдых. Усталость валила с ног, слипались от бессонницы глаза. И он приказал себе два часа поспать. Но сразу уснуть не мог. Разноликие мысли лезли в голову. И красивая, с каштановыми косами санитарка, шептавшая перед смертью последние слова: «Хлопцы, отомстите, отомстите…» Потом грязная раскисшая дорога, словно в калейдоскопе, уступила место мосту возле университетского городка в Мадриде, а серые каски фрицев высоким колпакам марокканцев, потом Шарлык, холодный Салмыш, ночное, и стук копыт стреноженных лошадей в ночи: бум, бум, бум… Сон внезапно оборвался. Родимцев лежал с открытыми глазами и сразу не мог сообразить, что это за звуки: то ли во сне он слышит, то ли это наяву? Окончательно проснувшись, напряг слух. Опять те же звуки: бум, бум, бум. Резко сбросив сон, понял, что где-то рядом стреляла пушка. Он быстро вскочил с кровати, схватил телефонную трубку. На улице вслед за пушкой затрещали пулеметы, затарахтели автоматные очереди. Ответивший по телефону начальник штаба доложил, что в селе какое-то подразделение ведет бой. И вдруг артиллерийская канонада, сопровождаемая пулеметной и автоматной стрельбой, так же неожиданно затихла, как и началась. Появившийся начальник штаба привел с собой рослого горбоносого сержанта, от смущения то и дело запускавшего огромную ручищу в русые волосы.

— Вот, виновник, — кивнул на сержанта начальник штаба.

— Докладывайте, — сердито приказал сержанту полковник.

— Да мы все по приказу делали, товарищ командир. Как было велено, выкатили свою пушку на прямую наводку, здесь, за углом вдоль дороги. А тьма кругом, сами видите какая. Хоть так смотри, хоть зажмурься — лишь чёрту и баловать. Только заприметил я, что у одной хаты торчит что-то высокое. То ли стог сена, то ли поленница сложена…

— Говор у вас уральский, — остановил его комбриг.

— Вообще-то предки наши донские казаки. Но еще при царе Горохе бежали наши дедки да бабки на вольные земли, на Урал, значит. С тех пор и обретает наш род под Кыштымом. Говорят, прабабка была наша говорлива. Вот и зовемся мы теперь Сорокины.

— Ну что же ты, земляк, увидел в кромешной тьме у хаты?

— Увидел и глазам своим не поверил — танки. Для верности подполз, пригляделся: точно, кресты на башнях. Ну, я опять ползком назад, к своим пушкарям, шепотом объяснил, что к чему, приказал заряжать, ну а потом прямой наводкой и ахнули. Соседские батарейцы поддержали. А когда фрицы в подштанниках из хаты повыскакивали, автоматчики подсобили. Ну, а остальное вы слышали, извините, если что не так.

— Да, негостеприимно ты обошелся с фрицами.

Полковник приказал представить сержанта к награде, а сам, быстро шагнув к столу, стал внимательно изучать карту: «Как здесь могли оказаться гитлеровские танки?» Для выяснения обстановки в штаб корпуса, который находился под хутором Волчик, был послан капитан Аракелян.

За окном нехотя забрезжил рассвет.

— Перекусить бы, Александр Ильич, — предложил начальник штаба Борисов.

— Успеем, ты лучше думай, что делать будем, а то немцы такой завтрак устроят, что переварить не сумеешь.

— А черт их знает, проклятущих. Одно чувствую, от нас они не отстанут. Да и Казацкое им во как нужно, — и он провел ребром ладони по горлу.

Неожиданно резко, со стуком отворилась дверь. На пороге стоял взволнованный капитан Аракелян:

— Немцы. Несколько десятков танков. Двигаются на Казацкое со стороны Нечаево-Гвинтовое. Из близлежащего леса цепью на село наступает пехота.

— Сколько?

— До полка.

Одновременно с последними словами капитана на село обрушился шквал артиллерийского огня. Казацкое вспыхнуло одновременно.

— Вот и позавтракали, — иронически улыбнулся комбриг, беря в руки автомат.

Быстро оценив ситуацию, он выбрал единственно правильный путь — прорваться в Лизогубовский лес, собрать там в единый кулак разобщенную бригаду. Отдав приказ, прильнул к окну хаты. Комбриг увидел, что три тяжелых немецких танка прорвались к площади, пролязгали мимо штабной хаты. Оставаться здесь было бесполезно.

Комбриг в сопровождении начальника штаба, капитана Аракеляна и бойцов взвода охраны бросились на западную границу села. Стремясь быстрее выйти из опасной зоны, перемещались то короткими перебежками, то по-пластунски. До леса осталось несколько десятков метров. Кое-кто из офицеров уже поднялся в полный рост. Но спереди хлестнули автоматные очереди. Наступала гитлеровская пехота. Патронов фашисты не жалели. Офицеры штаба оказались в западне. Бойцы взвода охраны, установив пулемет, открыли огонь, прикрывая отход штаба бригады. Единственным спасением была неубранная высокая конопля на огородах. Но едва десантники бросились туда, как, отсекая им отход к огородам, вышло три фашистских танка. Оставался один путь — придорожная канава. Наполненная наполовину хлюпающей водой, мерзкой грязью, она вызывала отвращение. Но другого пути отхода сейчас не было. Выбиваясь из сил, отплевываясь от раздражающей, липкой грязи, ползли десантники. Передышки быть не могло. Каждый понимал, что остановишься ты, остановятся все. А это гибель.

Издалека десантники видели, как танки старательно проутюживают огородную коноплю; затем остановились, словно передыхая после тяжелой работы, а потом, потом… Что это? Гитлеровские танки вернулись на дорогу и пошли назад, вдоль канавы, где ползли десантники.

Надо было мгновенно принимать решение.

— Прекратить движение, — приказал Родимцев.

Уткнувшись в грязную, прокисшую канаву, комбриг поймал себя на мысли, что вспомнил сейчас Мадрид, тяжелые бои в университетском городке, потом под Гвадалахарой. Тогда они тоже попали в такое же положение. Но танки там были не немецкие, а итальянские, какой-то дивизии «Черные перья». Да и канава там была сухая, каменистая. Тяжело было тогда ползти по сухой, взлохмаченной взрывами земле. От пота намокли волосы и прилипла к спине майка. Острые камни больно резали колени. Злющие коричневые колючки цеплялись за френч, за брюки. Как и сейчас, ныли ноги, хотелось подняться, размять суставы. Но пулеметные очереди вражеских танкистов прижимали к земле. А она была какая-то красная, сухая, потрескавшаяся от жары. Родимцеву показалось, что он тогда даже почувствовал ее запах. Нет, она пахла не так, как его родная оренбургская степь. Свою шарлыкскую землю он всегда учует по запаху душистой полыни. Он запомнил ее духовитость еще с малолетства, когда гонял в ночное лошадей, бегал по борозде за плугом. Давно это было. А сейчас… Сейчас все ждут его решения, верят, что он выйдет из этого, почти безвыходного, нелепого положения.

— Затаиться, притвориться убитыми, — прошла по цепочке команда полковника.

Растянувшись, разбросав в сторону руки, приняв неестественные позы, десантники притворились убитыми. «Ну и нелепость, — злился на себя комбриг. — Словно болотная тварь лежишь и ждешь: придавят тебя или не придавят». К счастью, танки прогрохотали рядом, не обратив внимания на валявшихся в грязной канаве людей.

Усталые, в липкой грязи, голодные десантники только к вечеру пробрались в Лизогубовский лес. Выучка, готовность воевать в любых условиях, умение ориентироваться на местности в любую погоду, в любое время суток дала себя знать. Все, кто мог двигаться, точно выполнили приказ, соединились с другими частями корпуса.

Бригада к этому времени насчитывала около семисот человек и снова оказалась в тылу противника. Оторванные длительное время от основных сил, они не имели точных данных об обстановке на фронте. Не мог и сам Родимцев знать, что к середине сентября, когда они оказались в окружении, в районе Лохвиц соединились две танковые группы немецких войск — Клейста и Гудериана. Более того, в оперативном окружении восточнее Киева оказалась киевская группировка войск Юго-Западного фронта. В Лизогубовском лесу фашисты заперли многие наши части. Фашистское командование хорошо понимало, что вырваться из этой ловушки почти невозможно.

11

Задумчивым, неторопливым выглядел на коротком совещании командир воздушно-десантного корпуса полковник Затевахин. Он пристально всматривался в лица подчиненных. Давно командиры бригад не собирались все вместе. И вот они перед ним. Подтянутый майор Шафаренко — командир 6-й бригады, энергичный, с затаенным прищуром карих глаз крепыш Родимцев — командир 5-й бригады, основательный, несколько медлительный полковник Жолудев — командир 212-й.

Командиру корпуса не в чем было упрекнуть своих подчиненных. Даже в том, что они были вынуждены отступить, попали в окружение. Опытный десантник, сам совершивший свыше трехсот прыжков, побывавший в разных сложных переделках, Затевахин знал цену выдержки, мужества, воинской смекалки. Он мог положиться на своих комбригов. И жесткий, непреклонный «испанец» Родимцев, и смекалистый Жолудев, участник боев на озере Хасан и финской кампании, и еще совсем молодой командир майор Шафаренко выполнят свой долг до конца.

Затевахин понимал, что должен был бы сейчас предоставить бойцам отдых, накормить их, подсушить, оказать посильную помощь раненым в нормальных условиях, но сделать этого комкор не мог. Вздохнув, он отдал приказ о выходе корпуса из окружения. По замыслу командира, возглавить колонну должны были менее потрепанные в боях десантники Шафаренко, за ними следовала 212-я бригада и замыкала 5-я.

Невеселые возвращались с совещания комиссар Чернышев и комбриг Родимцев. Шли молча, каждый по-своему думая об одном и том же — о завтрашнем марше. Вот уже несколько дней бригада практически без отдыха кружит на одном месте, петляя по хорошо изученной дороге, дороге, где, кажется, близкими, знакомыми стали каждое деревце, каждое болотце, каждый овраг, каждая балка, каждая деревушка с сиротливыми избенками. Десантники движутся без паники, без стонов, без малодушничества и отчаяния, отражая яростные атаки врага и отступая. Отбивая населенные пункты и снова оставляя их. По нескольку раз села переходят из рук в руки. В последнее время стало трудно определять, кто в данный момент владеет тем или иным населенным пунктом. Старший по возрасту комиссар Чернышев заметно осунулся за последние дни, глаза впали, резче обозначились скулы. Вот и сейчас шагает он тяжело, хрипло дышит. Но не только физическая усталость угнетает комиссара. Он устал видеть страдания мирного населения и отводить взор, когда старики, осуждающе глядя ему в глаза, повторяют один и тот же вопрос: «Сколько же будем отступать?» Десантники, молодые бойцы — народ выдержанный, дисциплинированный, — опаленные первыми боями, тоже нуждались в добром слове. Правда, никаких панических разговоров, заунывных дискуссий в бригаде не отмечалось. Но все чаще и чаще бойцы размышляли о сроках перехода в наступление.

— Да, тяжеловата будет наша прогулка, — прервал свои думы комиссар. — С почетным караулом провожать будут. В Казацком — немцы. В Нечаевке — немцы. На всем пути следования фашисты.

— Будем надеяться на фрицевскую пунктуальность и аккуратность, — невесело откликнулся комбриг. — Они по расписанию ночью спят. А нам негоже быть невоспитанными. Спят и хорошо, будить не надо.

Около десяти вечера были уже у себя. Короткое совещание с комбатами, с командирами других служб. Приказ командира бригады звучит четко, ясно, требовательно — в три часа ночи выступаем. Бригаде выделены дополнительные грузовики. На них необходимо проскочить ночью между Казацким и Нечаевкой.

— Командирам, всему личному составу на вопросы немецких патрулей не отвечать, — чеканил слова комбриг. — Если будут препятствовать движению, убрать бесшумно, холодным оружием. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не оказалось, и командиры молча разошлись по своим подразделениям готовить бойцов к походу.

12

В расчетное время корпусная колонна двинулась в путь. Вслед за головным отрядом 6-й бригады шли тылы, штаб, а затем и другие подразделения. Машины двигались с потушенными фарами. Десантники сидели притихшие, настороженные, в любую минуту готовые вступить в смертельную схватку. Первый населенный пункт прошли спокойно. Настороженное село спало. Возле хат темными громадами возвышались бронетранспортеры, грузовики, мотоциклы. Продрогшие, одинокие патрули жались под навесом. При въезде в деревню стоял, весь съежившись, немецкий постовой, его лицо было едва видно под капюшоном прорезиненной накидки. Судя по всему, ему было одиноко и страшно. И когда постовой, не подозревавший такой дерзости от десантников, услышал рычание моторов, увидел силуэты походных кухонь, орудий, он даже приободрился. Гитлеровец принял колонну советских войск за свою. В приливе радостных чувств он даже помахал рукой, одобрительно что-то прокричал. Когда село миновали, у всех на душе стало веселее, появилась уверенность в успехе.

На востоке небо из черного постепенно превращалось в темно-серое. Наплывал рассвет. Зловеще, словно волшебное гигантское покрывало, дрожал утренний туман. Когда колонна десантников втянулась на узкую улочку села Духановка, один из прытких немецких патрульных бодро вскочил на подножку головной машины. И не успел он еще погасить дурашливую улыбку, как стальные руки десантника, сидевшего рядом с водителем, цепко схватили его за отворот, прижали к дверце кабины. Черное дуло пистолета подсказало гитлеровцу, что в этой ситуации лучше помолчать. Впрочем, если бы он и захотел крикнуть, то не смог бы. Крепкие руки так сдавили ворот, что бравый вояка, выкатив глаза, стал задыхаться. Его напарник, ничего не понимая, смотрел на удалявшуюся машину и прилипшего к ее подножке ефрейтора. Со стороны можно было подумать, что ефрейтор на фронтовой дороге встретил знакомого и, разговорившись с ним, не замечал, что машина все дальше увозит его из Духановки. Наконец, когда колонна прошла, второй патрульный, почувствовав что-то неладное, дал несколько выстрелов в воздух. По тревоге был поднят гитлеровский гарнизон. Но он оказался малочисленным, десантники быстро уничтожили его. И, словно в награду за этот скоротечный победный бой, получили добрые трофеи — немецкие грузовики с полными баками бензина.

— Вот видишь, бог-бог, а сам не будь плох, — шутили бойцы.

— Потрудились — премия.

По приказу комкора немецкие грузовики теперь шли впереди колонны, вводя в заблуждение немецкие патрули. Только в конце пути, когда передовой отряд майора Шафаренко, уверившись в полном успехе, с зажженными фарами проехал по центральной улице села Грузское, фашисты поняли, что их водят за нос. Едва хвост колонны стал медленно выползать из деревни, ночную тишину расколол треск пулеметов, ударили противотанковые пушки. Противник бросил в бой танки, бронетранспортеры. Но десантники не растерялись. Колонна продолжала движение, а ударные силы 212-й и 5-й бригад завязали бой. Они стойко удерживали натиск фашистов. Основная нагрузка выпала на артиллеристов комбата Ивана Быкова, которые заняли позиции прямо на дороге. Били они метко. Вот вспыхнула одна машина, медленным волчком закрутилась вторая.

Рослый, плечистый Иван Быков с трудом умещался за щитом орудия у панорамы.

— Заряжай, — разгоряченный боем, кричит комбат. — Сейчас мы тебя встретим. — И он наводит перекрестие на прыгающую на ухабах стальную машину. Выстрел — бронетранспортер перевернулся в кювет.

Справа раздался еще выстрел. Второй бронетранспортер опрокинулся.

— Тут только не зевай, — весело крикнул Иван Быков. — Смотри, как соседи лупят. Так и нам ничего не останется.

— Слева танк, — расколол воздух тревожный голос.

Приземистый, густо размалеванный танк мчался с фланга на десантников. Из жерла его орудия периодически выплескивалось смертоносное пламя. Крупнокалиберный пулемет, словно заводной, поливал свинцом позиции. Уходившая по шоссе машина неожиданно остановилась, расчет быстро отцепил орудие, развернул его в сторону мчавшегося танка. И не успел Иван Быков отдать команду, как грянул выстрел. Тяжелая гусеница змеей поползла по дороге. Второй выстрел — машина загорелась.

Когда Быков подбежал к стрелявшему орудию, из-за него, счищая с колеса грязь, поднялся под стать ему, Быкову, широкоплечий рослый полковник.

— Здорово я его хватил? — улыбнулся полковник. — Значит, есть еще порох в пороховницах. Я ведь тоже когда-то был артиллеристом.

Быков узнал ветерана корпуса, командира 212-й бригады Жолудева.

— Лихо вы его, — восхищенно откликнулся он. — Но мы не в обиде. Нам еще такие экземпляры достанутся.

— Достанется, парень. Ну ладно, поехали, — улыбнулся комбриг.

Вскоре корпус, без значительных потерь, разгромив противника в районе Грузское, вышел к своим. В районе Бурыни он соединился с войсками сороковой армии.

Бригаде Родимцева было приказано занять оборону в районе города Ворожба. Километрах в двадцати в сторону, в районе города Глухова, действовала группа генерала Ермакова. На поиск соседей ушло несколько разведгрупп, но ни одна не вернулась. Посылал Родимцев ударную боевую группу, но и ей не удалось войти в контакт с бойцами, оборонявшими Глухов. Действовавший здесь 46-й механизированный полк гитлеровцев крепко замкнул кольцо окружения. А через несколько дней десантники получили удручающее сообщение, что город Глухов пал. Теперь мотоколоннам фашистов была открыта дорога на Курск.

13

Длительное отступление, бешеный натиск врага, быстро меняющаяся обстановка, расправы фашистов над мирным населением угнетающе действовали на бойцов, особенно молодых, сеяли порой панику.

Возвратившиеся как-то с задания разведчики рассказывали, что в деревнях поговаривают о каких-то специальных отрядах белоэмигрантов, которые идут вместе с фашистами. Бывшие «графы», «князья» якобы захватывают отобранные у них после революции земли, воцаряются в своих бывших поместьях. Вместе с ними орудуют бывшие уголовники под видом служителей культа. Спекулируя религией, гитлеровские идеологи запугивают людей, расправляются с теми, кто не верит в бога. Обычно спокойный комиссар, выслушав это донесение разведчиков, расстроился больше всех.

— Ах, что делают негодяи, изнутри червоточину пускают.

Комбриг пытался успокоить:

— Да не сокрушайся ты, не это самое страшное, танки их да самолеты пострашнее будут, на своей шкуре небось испытал.

— Не скажи, — возражал Чернышев, — замаскированная ползучая гадина иногда и похлеще будет.

— Ну, нам-то такие гадины еще не попадались, может быть, как говорится, у страха глаза велики.

Но комиссар не успокаивался:

— Вот ты, Александр Ильич, говорил мне, что отец твой батрак, сапожничать был мастер. Стало быть, ты это ремесло тоже должен знать. А у нас в роду все столяры, с деревом большие мастера обращаться были. Да еще с каким — с красным деревом. Так вот, ты знаешь, красное дерево крепкое, изделия из него стоят годами. Но заведется в нем такой маленький-маленький жучок, козявка, еле глазами усмотришь. Так он в короткий срок дерево изъест в труху.

Прошло несколько дней после этого разговора. Комбриг даже забыл о нем, как однажды Чернышев, зайдя к Родимцеву, тяжело опустился на лавку.

— Ну вот, ты говорил, что у стража глаза велики, а разведчики тебя опровергли.

— Ты о чем это, Федор?

— Рядовой Климов, волоки сюда этого священнослужителя! — вместо ответа крикнул комиссар.

Подталкиваемый в спину разведчиком, с мешком в руке, в штаб ввалился толстомордый детина в поповской рясе. Озираясь по сторонам, будто ища икону, но не найдя ее, тяжело, наигранно вздохнул и на всякий случай перекрестился.

— Хватит ваньку валять, — осек его комиссар.

— Все мы под богом ходим, и грех бога гневить.

— И давно вы? — Родимцев лукаво показал рукой вверх.

— Чего? — посмотрев тоже в потолок, переспросил задержанный.

— Божий наместник?

— Я закончил духовную семинарию…

— Врет он, — сердито перебил Климов, — вышибалой, видать, работал, ишь ряшку какую отожрал.

Родимцев сердито посмотрел на горячего разведчика, попросил его держать себя в руках.

— Ну а что там, в мешке? Чего вы в него так вцепились, что аж пальцы побелели? — спросил он «святого отца».

— Мирские вещи. — Глазки священнослужителя воровски забегали.

— А ну, покажи, что миряне в мешках носят? — приказал комбриг.

В нем оказались коверкотовый отрез, две старинные серебряные чаши, видавший виды бронзовый подсвечник, несколько золотых крестов, женская бархатная жакетка, лакированные полуботинки, соломенная шляпа, несколько галстуков, женская ночная рубашка, набор серебряных ложек.

— Откуда столько? — спросил полковник.

— Приношение христиан.

— Ах, приношение, — иронически повторил Родимцев. — Добровольно, значит, подносили? Это что же, вроде гонорара за вранье, предательство? По перечислению или наличными поступало вознаграждение? Мародер ты ползучий.

Пленный не стал запираться. Он рассказал, что незадолго перед началом войны их, белоэмигрантов, собрали в одном из маленьких городков, провели с ними трехмесячную подготовку и распределили по воинским частям, с которыми им предстояло следовать. За определенную мзду «божий десант» обязан был вести антисоветскую пропаганду, выявлять советских активистов, вербовать предателей. Видно было, что этот божий наместник не только выполнял возложенные на него фашистами обязанности, но еще и по собственной инициативе занимался примитивным грабежом.

Родимцев приказал увести пленного. Оставшись один, он долго сидел задумчивый, озадаченный. Допрос пленного «священнослужителя» всколыхнул в его памяти недавние бои. Оборону Киева и Мадрида, окружение и отступление. Все перемешалось, и фронт, и тыл. Где сейчас проходит между ними граница? На огромных территориях рычат гитлеровские танковые полчища, по тылам рыскают фашистские прихвостни, вроде этого попа. Сотни километров прошла с тяжелыми боями бригада за полмесяца. Сражалась и отступала. Сколько же у людей должно быть веры в победу, думал комбриг, если они, несмотря на отступление наших войск, на увещевание гитлеровских приспешников, умом и сердцем с нами, верят, надеятся на нас. Комбриг тяжело вздохнул. Он устал уже отдавать приказы об очередном отступлении. Но сегодня опять предстояло это сделать. Теперь десантникам предстояло быстро отойти к городу Тим. Комбриг вызвал начальника штаба, приказал подготовить приказ. И уже утром бригада снова находилась на марше и вновь с кровопролитными боями прорывалась через фашистские кордоны. В Тим пришли с большими потерями. Во всех трех воздушно-десантных батальонах, в артиллерийском дивизионе, саперном взводе осталось меньше половины людей. Но уставшие, обескровленные батальоны снова готовились к тяжелым боям.

14

Выбитая из Тима пехота противника окопалась на его ближайших подступах, а танки пока активных действий не предпринимали. Разведчики доносили, что фашисты подтягивают свежие пополнения. Десантники тоже не дремали. Они укрепляли свой оборонительный рубеж, минировали отдельные участки дорог. Короткое затишье, установившееся после оглушительных сражений, по-своему было дорого и для офицеров, и для рядовых. На передовой все замерло: ни выстрела, ни рева разорвавшейся бомбы, ни вспышки ракеты.

Незаметно надвинулся вечер, ночь, судя по всему, обещала быть спокойной.

Только поздним вечером, побывав почти во всех подразделениях бригады, Родимцев и комиссар Чернышев подумали о ночлеге. Расторопный комендант штаба лейтенант Бирюков доложил, что для них приготовлено хорошее место, и повел к небольшому чистенькому домику, от которого еще пахло свежим тесом. Гостей встречала стеснительная молодая хозяйка.

— Милости просим, — будто пропела она.

Высокое крыльцо вело в просторные сени. На полу аккуратно выстроились подойник, горшки, грабли, какие-то совки, небольшое корыто и прочая крестьянская утварь. Знакомый запах деревенской хаты напомнил комбригу его домик в Шарлыке. За стеной сонно захрюкал боров.

— Прямо как у себя дома, — улыбнулся полковник.

— Вот и хорошо, покойно вам тут будет, родные, — проворковала хозяйка.

— Говор у вас не местный, — радуясь домашнему уюту, поддержал разговор Родимцев.

— А я и взаправду не тутошняя, из Каргополя муж вывез. «Срочную» у нас на Севере служил, вот там и повстречались. Уговорил к нему сюда ехать. Мои-то старики просили остаться, рыбалкой его сманивали. Да никак моего Николая не переупрямили. Увез сюда, вот дом построили, Володя, сынок, растет, а бати нашего нет, как ушел на фронт, так ни весточки, — и щебетавшая хозяйка как-то сразу пригорюнилась.

— Объявится твой Николай, обязательно объявится, — успокоил ее комбриг, по-домашнему устраиваясь за столом, где уже дымилась горка душистых блинов и посапывал надраенный до блеска старинный самовар.

В горнице было чисто, уютно. На тумбочке, прикрытый кружевной накидкой, по-хозяйски расположился патефон, рядом с ним, на небольшом табурете, степенно томился солидный баян. Чуть поодаль, на хрупкой этажерке, теснились книги и тетради. Видно, в этом доме уважали и ценили музыку, любили почитать.

— Это кто же у вас музыкальничает? — наслаждаясь горячим чаем, спросил хозяйку Родимцев.

— Да Николай мой, он и Володеньку нашего к музыке приучил, тоже, коли надо, не оплошает.

Комбриг посмотрел на сидевшего в стороне притихшего подростка. Голубые глаза мальчугана, словно зачарованные, остановились на автоматах и пистолетах, лежавших у входа на лавке. Парнишка уже мысленно шел с этим оружием в атаку.

— Что, в десантники хочешь? — спросил полковник.

— Ага, можно потрогать?

— Но-но, будет баловать, — любовно заворчала на него мать. — Ишь невидаль — автомат. Принеси лучше огурцов из кадки.

Парнишка стремглав бросился в чулан.

Тоскливо проводив взглядом сына, мать стала сокрушаться:

— Беда прямо с ним. Каждый день талдычит: отпусти да отпусти к бате на фронт. А какой из него вояка, мал еще. Возьмите моего Вовку с собой, а то ведь, чует мое сердце, убежит на фронт, а то и того хуже — придут немцы, он и выбросит что-нибудь такое, за что с головой расстаться придется.

— Да маловат он еще воевать, — возразил Родимцев.

— А вы не смотрите, что он ростом маловат, зато смышленый, работящий, обузой не будет.

Она с такой мольбой уговаривала комбрига и комиссара, что те не смогли отказать матери.

— Ну ладно, добро.

Вызванный в избу политрук Савелий Ржечук получил задание пристроить мальчишку к делу, подобрать ему обмундирование, поставить на довольствие. Отдав распоряжение, комбриг собирался поспать хотя бы часика два, но сделать этого ему не удалось. Где-то совсем рядом заухали разрывы артиллерийских снарядов, по дороге мимо дома потянулись подводы, забегали люди.

Родимцев и комиссар выскочили на улицу и чуть не попали под конную упряжку артиллеристов. Молодой лейтенант едва остановил лошадей, торопливо спрыгнул с седла.

— Ты что, обалдел? — отряхнувшись, сердито выругал его Родимцев.

— Никак нет, дислокацию меняю, — еле переводя дух, затараторил молодой лейтенант.

— Какую еще дислокацию, кто приказал?

— Проявляю инициативу, товарищ полковник, в город ворвались немецкие танки, прут напропалую, а у нас снарядов мало.

— И много их? — переспросил Родимцев.

— Наверное, дивизия, не меньше.

— А ты что, считал?

Переминавшийся от нетерпения с ноги на ногу лейтенант еще сильнее заморгал белесыми глазами, зачем-то стал дергать рукой козырек заляпанной фуражки. Комиссар взял его под руку чуть повыше локтя и спокойным, отеческим тоном произнес:

— Возьми себя в руки, сынок. Ты ведь командир, паниковать тебе негоже…

— Приготовиться к бою, оборудовать позиции, — резко отдал команду Родимцев.

— Есть, приготовиться к бою, — приходя в себя, ответил молодой лейтенант.

— И ни шагу назад, — добавил Родимцев, — стоять насмерть.

Не успели артиллеристы развернуть орудия, как впереди послышался натужный гул моторов.

— Не стрелять, подпустить ближе, — приказал комбриг, — на узких улочках они не разгуляются.

Закусив губу, напряженно всматривался вперед комиссар. Все сильнее и отчетливее рычали моторы приближающихся гитлеровских танков. Ведя огонь на ходу, они уже подошли совсем близко. Снаряды стали перелетать через головы обороняющихся.

— По фашистам огонь! — раздалась команда.

Огненный снаряд метнулся навстречу бронированным машинам. Затем последовал второй залп. Третий… А когда дым рассеялся, все увидели пять подбитых танков. Первая атака гитлеровцев была отбита.

— Ну что, лейтенант? — улыбнулся комиссар. — Значит, можно их бить.

Воспользовавшись затишьем, Родимцев стал пробираться задворками в штаб.

— Совсем как в детстве, — пошутил он, перелезая через забор сада.

— А моего сада нет, — помогая подняться комиссару, сквозь зубы проговорил автоматчик из взвода охраны. — Сожгли, сволочи.

Наконец добрались до штаба. Начальник штаба доложил обстановку, сообщил, что принял меры к жестокой обороне. Судя по всему, фрицы собрали на этом участке немалые силы и любыми средствами решили выбить десантников из Тима. Начальник штаба высказал свои соображения, что прорвавшиеся танки — это разведка боем. Он считал, что с часу на час последует наступление гитлеровцев, которые попытаются запереть десантников на городских улицах.

— Что предлагаешь? — спросил Родимцев.

Начальник штаба с болью посмотрел в глаза комбрига, не решаясь сказать того, что конечно же уже понимал сам полковник. Он только добавил:

— У немцев десятикратное превосходство. У них танки, авиация.

— Что ты меня как невесту к алтарю подводишь, — тяжело вздохнул Родимцев. — Конечно же бригаду надо выводить из города. Командуй. Соберем силы — вернем город.

Во второй половине дня немецкая авиация совершила два массированных налета на Тим. Фашисты сбросили сотни тонн смертоносного груза на головы мирных жителей и после короткого боя с прикрывавшими отход основных сил частями вошли в город.

15

Основательно готовилось наше командование к контрнаступлению. Подтягивались свежие силы, доукомплектовывались потрепанные в боях части. Зима сорок второго наступила быстро и неожиданно. Сразу, без раскачки, она вступила в свои права: сковала сырую землю крепкими морозами, засвистела колючими метелями. Одиннадцать суток лежали в глубоком снегу десантники Родимцева, сдерживая натиск 9-й танковой и 16-й моторизованной дивизий фашистов. Ни холод, ни лишения не могли остановить наших бойцов от стремления вернуть внезапно захваченный немцами город.

К этому времени из сороковой армии пришел приказ, в котором говорилось, что 3-й воздушно-десантный корпус преобразуется в 87-ю стрелковую дивизию. Ее командиром назначался комбриг Родимцев. Новому командиру дивизии предстояло ближайшей ночью взять город Тим. И именно ночной атакой! Надолго склонился над картой молодой комдив. Как выполнить приказ? Сменилось название, но корпус от этого не стал еще стрелковой дивизией. Не хватает боеприпасов, вооружения. Комдив понимал, что неподготовленная атака принесет только ненужные жертвы. Просить отложить атаку? Поймут ли в армии? Только назначен командиром и трусит, не может выполнить приказа.

Неожиданно в штабе появился член Военного совета армии генерал Грушецкий. Он поздравил Родимцева с назначением на пост комдива, пожелал успеха и деловито спросил:

— Как думаете брать Тим?

— Да вот, посоветовались с начальником штаба Борисовым и думаем… Впрочем, он сейчас доложит.

Борисов, небольшого роста, спокойный, невозмутимый человек, неторопливо стал докладывать члену Военного совета. Он объяснил, что вновь созданная дивизия не успела даже собрать воедино все свои части. После тяжелых кровопролитных боев только налаживается связь, управление войсками. С армейских складов еще не полностью получено оружие, боеприпасы. Обещанное пополнение не подошло. Говорил Борисов не спеша, уверенно, словно чувствовал, что доводы, которые он приводит, трудно опровергнуть.

— Словом, считаем, что ночную атаку по взятию Тима дивизия ближайшей ночью осуществить не может. Потери будут велики, а успеха — ноль.

— Вы не можете выполнить приказа? — растерянно спросил Грушецкий.

— Я высказал свою точку зрения.

— Но я не могу отменить приказа командира. Если с вашим мнением согласен Родимцев, то пусть сам говорит с командармом.

— Начальника штаба поддерживаю. — И Родимцев приказал связать его с командармом.

На другом конце провода отозвался знакомый голос командующего сороковой армией генерала Подласа. Они познакомились еще в первые дни войны, при обороне Киева. Генерал часто бывал в бригаде, чем мог, помогал десантникам, высоко ценил полковника Родимцева. И сейчас, когда услышал знакомый неторопливый голос комдива, не перебивал его. Генерал не удивился, что Родимцев просит отложить ночную атаку. Он не кричал, не увещевал. Молча выслушав, коротко ответил:

— Добре. Учтем ваше мнение.

Положив трубку, комдив так и не понял, как ему поступать: то ли отменять атаку, то ли наоборот, форсировать. На всякий случай, он не стал отменять ранее отданный приказ о подготовке к наступлению. Только через час из штаба армии сообщили, что через несколько часов в дивизию прибудет пополнение — свыше пятисот бойцов. Все в штабе с облегчением вздохнули: за сутки, да с пополнением, можно хорошо приготовиться к ночной атаке. В полночь, когда фрицы по точно заведенному графику стали располагаться на отдых, в небо ушли цветные хвосты сигнальных ракет. Почти одновременно свой басовитый голос подала артиллерия. Дивизия Родимцева пошла в ночную атаку и вскоре стремительно ворвалась в Тим. Победа досталась нелегко. Немало воинов полегло на подступах к городу. Тяжело переживали однополчане гибель боевых друзей, с которыми шли фронтовыми дорогами с первого дня войны.

Суровый, похудевший сидел в штабе Родимцев. Вошел адъютант, доложил, что его хочет видеть какая-то местная женщина.

— Говорит, что знакома с вами, товарищ полковник.

— Пропусти.

В вошедшей женщине Родимцев с трудом узнал хозяйку уютного домика, где несколько дней назад они с комиссаром квартировали.

— Не узнаете, Александр Ильич, — голос женщины дрожал. — Что, постарела?

Комдив с растерянным удивлением смотрел на гостью. За несколько дней молодая, симпатичная женщина превратилась в старуху, из-под черного платка выползла седая прядь волос. Какое-то тяжелое предчувствие удерживало комдива от расспросов.

— Нет больше моего сыночка. — Слезы потекли по впалым щекам рано постаревшей женщины.

Родимцев долго сидел молча. Потом привстал и с силой ударил кулаком по столу.

— Они заплатят за все сполна. А вы знаете что, идите к нам санитаркой. Вместе за Володю мстить будем.

— А справлюсь? — растерянно подняла заплаканные глаза убитая горем женщина.

— Душа у вас русская, а значит, добрая — это как раз то, что больше всего надо раненому.

— Согласная я, сейчас могу и приступать.

Отдав необходимые распоряжения и проводив женщину, Родимцев опустился на лавку, задумался. Сколько же хороших, добрых людей полегло в землю за этот безжалостный год? Молодые веселые парни и девчата, которые и жизни-то еще не видели, ушли из нее навек. Были среди тех, на кого отправили похоронки, и пожилые рабочие с заводов и фабрик, и степенные крестьяне, не перестававшие тосковать по пахотному делу. Полковник вспомнил, что вчера похоронили его земляка-уральца Ивана Ивановича Известного. И перед глазами сразу встал пожилой, усталый, но никогда не унывавший человек. В памяти уральца держалось множество нескончаемых веселых историй, присказок, солдатских прибауток. Родимцев припомнил, как встретился с земляком за два дня до его гибели. Это было накануне тяжелого боя. В тесной, холодной землянке, покуривая солдатскую махру, комбриг слушал немудреные разговоры бойцов. Каждый занимался своим делом. Кто писал письмо домой, кто перебирал нехитрые солдатские пожитки в вещмешке, кто, прикрывшись шинелью, пытался уснуть. А неунывающий солдат Известный, как всегда, был в центре внимания, вел разудалые разговоры с однополчанами.

— Ты вот посоветуй, Иван Иванович, — просил Известного рыжеволосый здоровяк, весь в отметинах-веснушках.

— Ума хватит, посоветую. А какая беда с тобой стряслась?

— Да беда не беда, а вроде как умом моя баба тронулась. Как-то, еще до войны, спрашивает меня ехидно: «Что же ты, Петюнчик, такой умный, способный, даже на ветеринара учишься, а известность тебя стороной обходит? Талант, по всему, есть, а сколько времени ждать, когда известным станешь?» Я и ответить моей дуре тогда толком не смог, смолчал. Может быть, письмо написать? Подскажи, Иваныч.

— Да я даже не знаю, что сказать, — хитро заулыбался тот. — Мне легче, у меня фамилия сразу обо всем говорит.

— Да ведь надо же что-то бабе отписать, война идет, надеждой она должна проживать сейчас.

— Ты вот что скажи, — начал издалека Известный. — Приходилось ли тебе ходить за грибами?

— За какими грибами? — растерянно заморгал рыжими ресницами молодой боец.

— Разными: лисичками, белыми, свинушками, гаркушками, опятами.

— А, это было, — заулыбался кандидат в «известные».

— Ну и находил?

— Находил.

— А белых много?

— Когда как. Поменьше будет, чем других.

— То-то и оно. Я тоже не всегда боровики брал. А видел, как они растут… День ходишь — нет их. Второй — нет. И все по одному месту промышляешь. Наконец, когда совсем уж уморился, — вдруг видишь: стоит крепыш темноголовый. А как в рост поднялся! Трава его сначала сдерживала густая. Вот он под ней, родимый, и сил набирался, тепла ждал, а когда сподобился, то предстал перед народом во всей своей силе и красе. Дождался, когда созрел. Так и человек, как созреет, так и талант его заговорит, людям объявится его известность. Ты так своей жене и напиши.

— Да что же я ей про грибы, что ли, царапать буду?

— Так это уж как знаешь. Ты же не какое-нибудь лесное растение, а человек, соображать должен.

Полковник вспомнил этот недавний разговор десантников в солдатской землянке и посуровел. Тяжелые потери понесла бригада за последние дни. С воинскими почестями похоронили уральского хлебороба Ивана Ивановича Известного. Не успел написать домой жене и рыжий боец, собеседник уральца. Он сложил голову через день. Но полковник знал, что не зря стояли под Тимом десантники. Советские воины остановили здесь большую танковую группировку фрицев, которую Гитлер специально готовил для взятия Москвы. Своим подвигом десантники ослабили удар фашистов, помогли войскам, оборонявшим столицу. Стойкость, мужество бойцов Родимцева стали известны во всей сороковой армии. Получая газеты, где публиковались указы о присвоении воинским частям звания гвардейских, они с тайной надеждой искали себя.

— Как думаешь, комдив, — обратился однажды к Родимцеву комиссар, — будем принимать гвардейское знамя?

— Да кто его знает. Может быть, и рановато нам в гвардию подаваться — маловато фашистских гадов укокошили, шайтан их побери.

— Ой, лукавишь, комдив. С такими орлами, как наши, только в гвардии и ходить. Ты только вспомни — Питерских, Симкин, Ржечук, Кокушкин, Цыбулев, Болотов, Сурначев, Быков…

— Не перечисляй, не хуже тебя всех знаю. Эти-то истинные гвардейцы. Потерпи, комиссар, придет время — и мы с тобой в гвардейский строй встанем. А пока бить надо нечисть фашистскую, бить, чтобы перевелась эта лихоманка.

16

Вечером комдив, выполняя боевое распоряжение командующего армией генерала Подласа, выехал к своему соседу — комдиву 1-й гвардейской генералу Руссиянову. Иван Никитич встретил Родимцева как радушный хозяин. В просторной рубленой хате было тепло, уютно, на столе, где лежала карта боевых действий, примостился чугунок с картошкой и крынка парного молока.

— Здорово, здорово, сосед, — протянул левую руку Руссиянов. — Давно хотел познакомиться, да вот не сподобился раньше…

— Зацепило? — показал глазами на забинтованную правую руку Руссиянова комдив.

— Заживет.

Плотный, широколобый Руссиянов широкими шагами мерил просторную хату.

— Боевое распоряжение командарма знаешь?

— Наступать в направлении Крюково — Русаново.

— Разнести в пух и прах противника, ворваться в город Щигры, — улыбаясь, закончил Руссиянов. — Это я тоже помню. Ну, а как выполнять будем, ведь доложить об исполнении приказано в ближайшее время?

— У нас две дивизии, — и Родимцев как-то по-юношески выбросил перед собой два пальца правой руки.

— Две-то оно две, да вот немцев побольше. Притом одна дивизия у них танковая. Голыми руками не возьмешь.

Оба комдива задумчиво склонились над картой. Год тяжелой, кровавой войны многому научил их. И особенно ценить каждого солдата. Потрясенные зверствами фашистов, они рвались в бой, бесстрашно, не щадя жизней. Да и чего греха таить, другой раз гибли безрассудно. Большие потери понесли обе дивизии. А сколько еще впереди? Кто ответит? Может быть, они, генерал Руссиянов и полковник Родимцев — дети батраков, пришедшие в армию, как говорится, от сохи? Поймут ли их потом те, кто вырастет после войны без отцов? Да, огромные потери понесли дивизии, но война есть война. И пусть не думают, что у закаленных в тяжелых боях генералов очерствело сердце, что они не помнят оставленные братские могилы. Нет, у них, как и у всех, разрываются сердца, когда над свежезасыпанными могильными холмами гремят прощальные выстрелы однополчан. Может быть, генералы просто научились сдерживать свои чувства. Сдерживать до поры до времени. Вот и сейчас, разрабатывая операцию по взятию Щигров, они непроизвольно думали о том, как обойтись малой кровью, сделать все, чтобы уберечь личный состав от тяжелых потерь. Впрочем, разве пуля выбирает, кто перед ней, генерал или рядовой? И кого завтра боевые друзья будут опускать на плащпалатке в братскую могилу: взводного или командира дивизии?

— Ну, так что делать будем? — торопил Руссиянов.

— Да был у меня один случай, Иван Никитич, — улыбнулся Родимцев.

— Ты меня случаями не корми, сыт я ими по горло.

— Да, может, такого не было. Приказали нашей дивизии высоту одну взять, шайтан ее побери. Несколько дней бились, сам начальник штаба в атаку водил. Почти целый полк полег. Обойти бы ее, а начальство настаивает.

— Было и у меня такое, — мрачно покосился на карту Руссиянов.

— И вдруг нежданно-негаданно, — спокойно продолжал Родимцев, — звонят мне из штаба армии и поздравляют со взятием высоты, ставят новую задачу.

— Как же ты высоту эту взял? — заинтересовался Руссиянов.

— В том-то и дело, что у немцев она была. Ретивый командир поторопился перед начальством выслужиться. А мне каково? Сообщаю, что ошибка произошла, высота не наша, а меня обвиняют в незнании обстановки.

— Вывернулся? — заинтересовался Иван Никитич.

— Кое-как выехал на место, вызвал к себе ретивого командира. Тот на вороном жеребце примчался, на затылке кубанка заломлена, вороной чуб.

И Родимцев стал рассказывать, как проучил не в меру ретивого командира.

— Бери бинокль, — говорю ему.

Тот взял, подвел к глазам.

— Что видишь?

— Высоту.

— Ну и как она поживает?

— Тихо…

— Говоришь, тихо. Наша, значит, высота. Так вот, давай в седло и галопом туда. А я посмотрю, как ты проскачешь.

Побледнел завравшийся кавалерист от такого приказа, но все же пошел к своему жеребцу. Поправил удила, достал пистолет из кобуры.

— Отставить, — остудил я его пыл. — Но запомни на всю жизнь: каждое лживое слово на войне, торопливость — человеческие жизни.

Рассказал свою историю комдив и предложил Руссиянову план взятия Щигров. Комдивы сошлись на том, что соединят вместе оставшиеся у них расчеты «катюш» и врежут по скоплению частей гитлеровской танковой дивизии.

— Снарядов ухлопаем, правда, немало, — задумчиво подытожил беседу Иван Никитич.

— И влететь может по первое число за «узкое» использование «катюш».

Они посмотрели друг на друга молча, словно подбадривая друг друга известной присказкой: «Семь бед — один ответ».

— Чего это ты сейчас свою историю приплел?

— Да так, вспомнилось почему-то, когда вы сказали, что «приказано доложить об исполнении в ближайшее время».

— Приказы на то и даются, чтобы об исполнении их докладывать.

— Ну так вот, выполним, Иван Никитич, тогда и доложим, ни часом раньше, ни часом позже.

— Ладно, я не твой кавалерист-выскочка, давай лучше думать, что делать станем.

Еще долго сидели, колдуя над картой, комдивы, прикидывая свои силы, взвешивая возможности врага. Они сошлись.

17

Утром, в точно назначенное время, загудели «катюши» — с подвыванием срывались с рельсов реактивные снаряды и, оставляя огненные хвосты, уходили за горизонт, поднимая у гитлеровцев грязно-серые грибы дыма, швыряя в небеса бревна, искореженную технику, растерзанные тела.

Расчет комдивов был точен. Обнаглевшие фрицы, сбрасывавшие накануне с самолетов тысячи листовок с угрозой уничтожить дивизии Руссиянова и Родимцева, были застигнуты врасплох. Бросившиеся в атаку наши войска освободили села Удерево, Крюково, стремительно рванулись к Щиграм. Именно в эти первые зимние месяцы сурового сорок второго года и родилась 13-я гвардейская дивизия. В перерыве между тяжелыми боями десантники провели в поле митинг. Целуя алое знамя, комдив за всех однополчан дал клятву до последнего дыхания бить заклятого врага.

И кто бы мог подумать в эти минуты, что через несколько месяцев гвардейцам Родимцева придется пережить один из самых тяжелых для себя дней, более того, встанет вопрос: быть дивизии или нет. Даже неслыханно тяжкие первые месяцы войны покажутся им легкими по сравнению с тем, что придется претерпеть. Пережить страшное отступление, когда ударная группировка противника ворвется в тыл советским войскам.

Произошло это летом сорок второго, когда захлебнулось наступление советских войск на Харьковском направлении. Итог оказался удручающим. Целые армии попали в окружение. И причина этой неудачи крылась в недооценке серьезной опасности, которую таило в себе Юго-Западное направление, где не было почти никаких крупных резервов.

Лето в этот тяжелый сорок второй год выдалось суховейное, без дождей. Когда доводилось рыть окопы, многие солдаты, истосковавшиеся по пахотной работе, тяжело вздыхали, то и дело поглядывая на безоблачное ласковое небо: «Суховата земля, недороду бы не быть». Они неодобрительно смотрели на погоревшую траву, поглядывали на высокое голубое небо, щурились от припекающих солнечных лучей.

Дивизия после тяжелых боев прибыла эшелоном на станцию Великий Бурлук. Ей предстояло переправиться через Северский Донец и сменить в районе Старого Салтаво стрелковую дивизию. Не успели гвардейцы занять боевые позиции, как над их головами в первое же утро закружил фашистский самолет.

— Воздух, — разнеслась по траншеям предупреждающая команда.

Бойцы плотнее прижались к земле. Но вместо ожидаемых бомб гитлеровский стервятник выпустил белое облако.

— Листовки, — зашумели вокруг.

Осведомленности противника можно было только удивляться. Дивизия Родимцева едва заняла боевые позиции, а гитлеровское командование уже знало, с кем ему придется воевать. В разбросанных листовках фашисты хвастливо сообщали, что на этом месте они уже разгромили несколько дивизий и теперь такая же участь ожидает и гвардейцев.

Свои угрозы немцы подкрепили «делом». Через несколько часов они начали наступление в полосе обороны дивизии. Превосходство у врага было многократное. Недалеко от наблюдательного пункта комдива, на опушке леса, закрепилась группа бойцов под командованием молодого солдата Николая Деревянкина. Спокойный, рассудительный не по возрасту, он четко определил задачу каждому бойцу, проверил оружие. Особенно тщательно приготовил огневую позицию для своего пулемета, подтащил поближе дополнительные ленты, выверил сектор обстрела и, закончив «инспекторскую проверку» своему гарнизону, по-хозяйски обтер руки о чистую тряпочку, достал кисет, свернул «козью ножку». Удовлетворенный проделанной работой, закурил. Но не успел он выпустить и первое кольцо дыма, как услышал полушепот своего второго номера Сашки-цыгана.

— Смотри, Коля, фрицев тьма-тьмущая, — он ткнул пальцем чуть правее.

— Мать честная, — только выдохнул Деревянкин, взглянув на наступающего врага.

Прибежал боец с левого фланга. Доложил, что гитлеровцы пошли в атаку батальоном. Поступили сведения от других наблюдателей. Деревянкин со своими помощниками прикинул, что против их группы немцы бросили целый полк. Через посыльных отдал команду огня не открывать, подпустить фашистов на сто метров. Затаились в томительном ожидании гвардейцы. А немцы идут в рост, уверенные в себе, горланят пьяные песни. Видать, солидная доза шнапса придала им смелости. Патронов не жалели. Прямо на ходу, словно бравируя своей безнаказанностью, поливали из автоматов свинцовым дождем лесную опушку. Гвардейцы молчали. Сигнал подал сам Деревянкин. Когда до ближайших цепей осталось метров сто, он, сдвинув на затылок полинявшую пилотку, поплевал, словно перед колкой дров, на руки, взялся за ручки пулемета и двумя пальцами плавно нажал на гашетку. «Нате, получайте, ядрена-вошь». Вслед за ним «заговорил» весь небольшой гарнизон. Николай стрелял не торопясь, расчетливо, он видел, что пули летят в цель. «Ну ты даешь, — громко кричал ему Сашка-цыган, — словно траву косишь». Но тот не слышал. Он только видел перед собой падающие фигуры гитлеровцев и бегущие чуть ли не по трупам все новые и новые цепи.

Комдив со своего наблюдательного пункта наблюдал этот бой, и хоть и понимал, что силы неравны, но помочь ничем не мог. По всей линии обороны гитлеровцы бросили в несколько раз превосходящие силы. «Надо продержаться, надо продержаться», — говорил комдив то ли себе, то ли своим гвардейцам, словно они могли услышать его заклинания. Раздался зуммер полевого телефона.

— Вас «Резеда» вызывает, — протянул трубку пожилой телефонист.

— Товарищ комдив, немцы на участке шестой роты бросили в наступление танки.

— Много?

— Около двадцати. Жаль, нет артиллерии.

Родимцев понял, что командир полка Иван Самчук «дипломатничает». Ведь он знает, что артиллерии сейчас нет не только у него в полку, но и у комдива.

— Танки уничтожить, — коротко бросил в трубку Родимцев. — Разве твои бронебойщики разучились стрелять из противотанковых ружей?

— Есть, — твердо ответил молодой командир полка.

Генерал положил трубку, тяжело вздохнул: «Нелегко тебе будет, Иван». И он представил молодого крепыша из Кировограда. Небольшого роста, плотный, подвижный. Под кустистыми бровями прищур пристальных, умных, с украинской лукавинкой глаз. Самчук умел терпеливо, не перебивая, слушать собеседника. И только если ему покажется, что тот начинает «привирать», в карих глазах вспыхивали хитроватые, с ехидцей огоньки — дескать, давай, мели языком, меня-то ты все равно не проведешь. Уже многие после преобразования воздушно-десантной бригады в стрелковую дивизию носили знаки отличия, соответствующие этому роду войск. А Самчук по-прежнему щеголял в летной форме с голубыми петличками — как-никак сто пятьдесят прыжков с парашютом. Человек волевой, с характером, командир полка из разговора с Родимцевым понял, что дела на всех участках обороны дивизии идут тяжелейшие, а ждать подмоги неоткуда. Он хорошо научился различать по интонации голоса настроение комдива. Вот и сейчас тот говорил спокойно, без надрыва, словно объяснял, как у них, в Шарлыке, кашу сливную варят. Самчук знал, что чем труднее становилось положение, тем тверже и спокойнее бывал комдив, расчетливее его действия, лаконичнее команды. Эта спокойная, по-хозяйски разумная расстановка сил, уверенность в себе немедленно передавались от комдива к солдатам и офицерам. Они любили, верили и доверяли ему как старшему брату, как отцу, хотя многим в дивизии по возрасту он сам годился в сыновья. Разве можно такого подвести? Самчук по телефону вызвал командира 6-й роты Петра Мощенко.

— Как у тебя там, земляк?

— Лезут, гады.

— Бронебойщики не дрейфят?

— Дрейфить не дрейфить, но мало их.

— Добро, сейчас подброшу огня.

Командир полка действовал четко, быстро, каждая секунда была на счету: танки ждать не станут. Он связался с лейтенантом Мошковым, командовавшим взводом противотанковых ружей, и приказал все силы бросить на поддержку 6-й роты.

Лейтенант хотел что-то сказать, но Самчук остановил его:

— Все, дорогой, сейчас судьба полка решается на участке шестой роты, действуй!

Имея большое число танков, немцы тем не менее не лезли в лоб, прибегали к различным маневрам, пытались перехитрить гвардейцев. Когда из-за леса показались шесть танков, за броней которых маячили фигурки в грязно-серых френчах, гвардейцы приготовились подпустить их поближе и бить наверняка. А немцы вдруг остановились и начали вести огонь. Бронебойщики понимали, что стрелять из противотанковых ружей на таком расстоянии было бессмысленно, а подойти ближе мешали вражеские автоматчики, укрывшиеся за броней танков. Комроты Петр Мощенко быстро оценил создавшуюся обстановку. С находившимся здесь же командиром бронебойщиков они решили перехитрить фрицев. «Я беру на себя гитлеровских автоматчиков, сейчас мы им заткнем пасть, — втолковывал он бронебойщику, — а ты в это время, пока они землю будут нюхать, мигом к танкам со своими орлами». Так и порешили. Лейтенант ушел, а Мощенко по телефону, через связных, отдал приказ открыть огонь по немецкой пехоте, спрятавшейся за броней, из всех видов оружия. Через несколько минут стрелки 6-й роты открыли уничтожающий огонь. Немцы вынуждены были нырнуть за гребень высоты. Мощенко видел, как бронебойщики, воспользовавшись замешательством немцев, короткими перебежками бросились к танкам.

Вместе со своими подчиненными пошел вперед и командир взвода лейтенант Мошков. Пробежав метров триста со своим вторым номером, красноармейцем Вилковым, они укрылись в большой воронке из-под снаряда. Левее, метрах в ста и немного впереди командир взвода успел заметить еще один свой расчет.

— Кто это? — спросил он Вилкова.

— Рыбкин. Мужик дельный, говорят, охотник-таежник.

— Оно и видно, что охотник, подполз так близко, будто собрался ружьем броню сбивать.

Не успел лейтенант договорить, как прозвучал короткий выстрел-хлопок. Рыбкин поджег ближайший танк. Второй, который находился рядом, стал разворачиваться к роще. «Да бей же его», — закричал Мошков. А Рыбкин, словно выжидая зверя на таежной тропе, прикидывал, как его взять наверняка. И выстрел противотанкового ружья, и огненный всполох на бронированной машине, и радостный крик гвардейцев слились воедино. Но ликовать было преждевременно. Опомнившись, немцы пошли в атаку. С фланга, вынырнув из-за холма, прямо на командира взвода двинулось три танка. «Ну держись, Вилков», — только и успел хрипло проговорить лейтенант. Тот стрелял быстро, расчетливо, хладнокровно. Пожалуй, ни немцы, ни лейтенант Мошков и его помощник Вилков не могли понять, как это произошло. За короткое время на поле полыхало три факела, три подбитых машины горели как скирды высохшего сена. Командир полка был доволен исходом боя. За день на его участке гвардейцы подбили двенадцать танков.

— Дали мы по мордасам фашистам, — радостно сообщил Самчук в штаб дивизии.

— Ты не очень петушись, — охладил его пыл Родимцев. — Готовься лучше, подумай, взвесь все. Сейчас нам бы инициативу перехватить. Не ждать, когда они снова пойдут в атаку, а самим. К вечеру доложишь свои соображения.

— Будет сделано, — весело отозвался Самчук.

Он был доволен исходом сегодняшнего дня и еще жил впечатлениями и переживаниями последнего боя. Ординарец принес котелок с борщом. Самчук взял ложку, покрутил котелок, потом поднял голову и пристально, выжидающе посмотрел на ординарца.

— Чого вы, товарищ командир, чи ни бачили меня?

— Бачил, только какой-то ты недогадливый, Иван, стал.

— А що?

— Що, що, с победы-то такой да перед борщом причитается для аппетита?..

— Нема, — отвел в сторону глаза ординарец. — Горилка вышла. А спирт, где его взять? Медицина еще не подошла.

— Ты мне медицину не хай, скажи — скупердяем стал.

Ординарец, молодой краснощекий парень, под два метра роста, кряхтя и охая, полез куда-то под лавку, вытащил помятую флягу, налил в алюминиевую кружку спирта и, сделав обиженное лицо, сел в сторонке.

— Ну чего надулся, — с аппетитом черпая ложкой горячий борщ, улыбнулся Самчук.

— Да ни сколечки, — и сам заулыбался. — Я так, вас подзадорить решил.

— Нашелся задорщик, — хмыкнул Самчук. — Да я тебя как облупленного знаю. Чем дышишь, что под лавкой прячешь. И с этой флягой меня не проведешь, ведь у тебя в машине, под брезентом, целая канистра про запас спрятана.

— А откуда вы бачили?

— Ну ладно, ладно, хватит о пустяках, пошутили, и ладно. Что там у нас?

— Пополнение прибыло.

Неожиданно со стороны немцев что-то громко хрюкнуло, кашлянуло, прохрипело.

— Опять свою шарманку налаживают, — улыбнулся ординарец. — Уговаривать сейчас будут, потом музыку сыграют.

Немцы наконец отладили свою аппаратуру и, вопреки предсказаниям Ивана, сразу включили музыку. С фашистской стороны полилась мелодия любимой всеми песни. «Выходила на берег Катюша», — выводила грудным голосом певица. «Выходила на берег крутой», — поддержал ее Самчук. На полуслове трансляция музыки оборвалась. И из репродуктора, коверкая русский язык, послышался хриплый голос:

— Русский зольдат, твой песня спета. Переходи немецкая армия. Твой командир, Иван Самчук, уже сидит у нас. Ест белый хлеб, курит кароший сигарет, рассказывает анекдот.

— Ах, подлецы, — бледный от ярости, поднялся командир полка. — Я тебе, гаду, покажу анекдот, такой анекдот, что все хохотать будут, а ты — рыдать в сопливый платок.

18

Родимцев, изучив сообщения командиров частей, принял решение на следующий день атаковать гитлеровцев силами одного из полков. В случае успеха дивизия заняла бы более выгодное тактическое положение, укрепила бы оборону.

В целях сохранения тайны приказ комдива до рядового состава решили довести за час до наступления, то есть завтра с утра. Самчук отдал необходимые распоряжения командирам батальонов, начальнику штаба, вызвал к себе командира разведвзвода младшего лейтенанта Подкопая. По выработанной тактике разведчикам было приказано в период артподготовки ворваться в первые траншеи гитлеровцев и, как объяснил Самчук, «хорошенько пошуметь, пощипать связь, добыть «языка». Подкопаю, прирожденному разведчику, два раза повторять такие вещи надобности не было. Он четко козырнул командиру и отправился готовить свою разведгруппу.

Все шло по плану. С утра приказ был доведен до личного состава. А уже через час артиллерия, неизвестно откуда добытая комдивом, начала артподготовку, нанося мощный удар на участке перед линией обороны противника.

Подкопай и его разведчики словно только и ждали «такого подходящего случая». Не обращая внимания на шквал огня, на столбы земли, бревен, выбрасываемых взрывной волной, они бросились к окопам врага. В разведвзводе все считали, что артподготовка, загонявшая в земляные норы фрицев, для разведчиков добрая помощница, «свой» снаряд только для фашистов приготовлен. Вооруженные автоматами, противотанковыми гранатами и ножами, разведчики ворвались в первую траншею, двинулись по ходам сообщения. На одной из площадок, укрытых лесистым холмом, разведчики неожиданно стали свидетелями страшной сцены.

Пятеро гитлеровцев железными прутьями избивали трех красноармейцев. Двое на глазах разведчиков без сознания рухнули на землю, и фрицы топтали их ногами. Третьему немцы что-то кричали в лицо, зло жестикулируя, показывали в нашу сторону. Потом рыжий ефрейтор схватил саперную лопату, отчеркнул ею на земле прямоугольник, сунул лопатку в руки пленного. «Могилу заставляют рыть самому себе, сволочи», — процедил сквозь зубы Подкопай.

Быстро созрело решение. Брать «языка» здесь, вот того горбоносого фельдфебеля. Пленных отбить. Разведчики понимали командира с полуслова. Они стремительно бросились из-за укрытия. Троих Подкопай скосил автоматной очередью, четвертого уничтожил рядовой Пяткин. Уральцу Сорокину, парню недюжей силы, предстояло самое трудное — взять рыжего горбоносого детину в форме фельдфебеля. Не успел фашист выхватить пистолет, как получил удар по голове противотанковой гранатой. Да такой удар, что немец долго не мог прийти в себя. «Перестарался ты, Костя, — ворчал Подкопай, — вот теперь и тащи его на себе». Медлить было нельзя. Впереди пошел Подкопай, следом три освобожденных военнопленных, за ними Пяткин со своим другом Фокеевым, затем Сорокин, волочивший бесчувственного немца, и замыкал, как всегда, группу юркий, смышленый рязанец Алексей Туркин.

После боя, завершившегося успехом, стали разбираться с освобожденными военнопленными. Оказалось, что это солдаты из прибывшего несколько дней назад пополнения. Молодые ребята, ни разу не нюхавшие пороху. Рассказы в разношерстной маршевой роте, немецкие листовки и радиопередачи на переднем крае толкнули их на измену. Как признались они сами, последней каплей в их душевной сумятице была гитлеровская брехня о мнимой сдаче в плен командира полка и о якобы хорошем с ним обращении в плену.

Самчук, присутствовавший при этом разговоре, только поднял усталые глаза: «А вы поверили брехне, глупцы», И обратился к своему комиссару:

— Говорил же я, что эту брехню надо немедленно пресекать. В следующий раз фашистский радиоматюгальник приказываю уничтожить немедленно, как огневую точку.

19

Десять дней оборонялась дивизия в районе Комиссарово — Рубленное — Озерное. Натиск врага неожиданно ослаб. Атаки прекратились. После длительного, изнурительного напряжения можно было немного передохнуть, почистить оружие, привести в нормальный вид обмундирование. Солдаты радовались короткой передышке, а командиры ходили мрачные, задумчивые. «Не иначе фриц что-то задумал». В конце июля разведчики принесли неожиданные сведения. Противник отводил в тыл основные силы, оставляя перед фронтом обороны дивизии небольшое прикрытие. Тревожно было на душе у комдива. По опыту он знал, что неспроста враг, имея и численное превосходство, и неплохую позицию, вдруг отходит. «Задумал какую-то каверзу фашист», — изучая карту, размышлял Родимцев. Он знал ее наизусть, помнил каждый населенный пункт, каждую высоту, каждую ложбинку, каждый лесок. Карта снилась ему по ночам. И сейчас, глядя на потертый, испещренный цветным карандашом лист, генерал хотел понять замысел врага, разгадать его будущий шаг. А может быть, дело не только в его дивизии, и даже не в армии, в подчинении которой они находились? Быть может, здесь масштабы покрупнее? Но что он мог понять по своей карте? Как ни разглядывал ее Родимцев, дальше позиции своей дивизии ничего определить не мог.

Он, боевой офицер, имевший опыт боев в Испании, труднейших первых месяцев войны, вынужден был полагаться только на свою интуицию. По его расчету выходило, что фрицы замышляют какую-то далеко идущую игру. Иначе зачем им отводить войска. Ведь они знали, что у дивизии Родимцева фланги оголены, ни справа, ни слева у гвардейцев соседей нет.

Неожиданно на пороге штаба появился командующий тридцать восьмой армией генерал-лейтенант Рябышев, в подчинение которого была передана дивизия Родимцева. Комдив поднялся из-за стола:

— Здравия желаю, товарищ…

— Ладно, ладно, садись, — остановил его командарм. — Расскажи лучше, что ты в этой карте вычитал.

— Непонятно ведут себя фрицы.

— Это нам с тобой непонятно. А они все рассчитали. По всему видно — в котел нас заманивают. А размеры этого котла я и сам не знаю, но чувствую, что не картошку они в нем варить собираются.

Командарм рассказал, что получен приказ об отходе их армии и соседней.

— Что же это, обеим армиям отступать?

— Война, дорогой комдив, идет такая, что одна, две армии в такой бойне — песчинка.

— Смотря какая песчинка, иная глаза выест.

— Не рыпайся, сейчас не до философии, готовь дивизию к отходу. Завтра получишь распоряжение штаба.

Распоряжение пришло раньше, чем обещал командующий. Уже к исходу дня Родимцев собрал штабных офицеров, ознакомил с приказом, распорядился разработать план отхода. Дело было не из легких. Пойдут тысячи людей, машины, артиллерия, танки, конный обоз. Все это немедленно засекут фашисты, и уж бомб они, конечно, не пожалеют, а чем отвечать стервятникам? Счетверенные станковые пулеметы — вот и весь набор зенитных средств. Да и танки встречать, по существу, нечем. Противотанковые ружья можно по пальцам пересчитать. Горючего и боеприпасов в обрез.

После короткого совещания был принят план отвода дивизии с занимаемого рубежа. С большим трудом в каждом полку создали по усиленному батальону, доукомплектовали их наиболее подготовленными бойцами, снабдили боеприпасами, придали по три танка КВ, по нескольку орудий. Чтобы обеспечить бойцов боеприпасами, у тяжелораненых отобрали патроны, а легкораненым оставили по пяти — десяти.

Рано утром дивизия снялась с занимаемых рубежей. Созданный боевой порядок дивизии не подходил ни под какие уставы и наставления. Впереди шла небольшая разведгруппа, которую возглавлял начальник дивизионной разведки Бакай. За ней — полковые тылы и повозки с ранеными. Далее шли сильно поредевшие остатки боевых частей. Штаб со знаменем дивизии двигался с 42-м гвардейским стрелковым полком. В арьергарде, прикрывая колонну, находился полк Самчука. Два усиленных батальона следовали параллельно колонне слева и справа.

На позициях осталось лишь небольшое прикрытие, которое должно было обеспечить отход основных сил. Комдив ехал в своей потрепанной, видавшей виды «эмке» и в который раз пытался более четко осмыслить боевое распоряжение штаба армии. Для обычного отвода войск слова этого распоряжения звучали более чем странно: «Ударом по тылам противника разгромить его наступающие части». Как ни пытался успокоить себя Родимцев, но тревога за судьбы людей не покидала его: уж он-то, кадровый военный, понимал, что означал и этот отход, и этот «удар по тылам противника». Пока они обороняли свои позиции, немец зашел в тыл, взял в клещи. За спиной их армии, а не исключено, что и других, оказались вражеские танки. Гитлеровцы спешили захлопнуть образовавшийся котел. Первый день отхода прошел более-менее спокойно, если не считать облета колонны воздушным разведчиком да короткой бомбардировки арьергарда. Только поздней ночью походная застава передового батальона достигла большого села Ульяновка. Едва задремавший комдив был разбужен адъютантом, который бережно и с сожалением тряс его за плечо.

— Товарищ полковник, хлопцы тут объявились.

— Накорми ребят, — ответил машинально спросонья комдив.

— Дело у них, — продолжал настаивать адъютант.

Полковник стряхнул сон, поправил съехавшую набекрень фуражку, вышел из машины. Метрах в двух увидел едва различимые силуэты людей. Кто-то огромный, в наброшенной плащ-палатке, украдкой потягивал цигарку. Малиновый огонек коротко вспыхивал при затяжке курильщика, подсвечивая крупные, широкие скулы, и так же кротко угасал. Он походил на крохотный маяк, подававший в безбрежном ночном океане короткие сигналы. «Отставить курить», — услышал Родимцев хриплый полушепот, когда подошел с адъютантом к стоящей невдалеке группе. Приблизившись, он узнал командира разведвзвода дивизии Подкопая. Тот, словно курица-несушка, бережно прикрывал плащ-палаткой щупленьких мальчуганов, продрогших на ночной измороси. Узнав комдива, он вскинул руку к пилотке.

— Товарищ полковник…

— Ребят в машину — пусть согреются, — мягко остановил его полковник. — А ты, Подкопай, попросту расскажи, что случилось?

Из рассказа Подкопая комдив узнал, что в Ульяновке, перед которой остановилась походная колонна дивизии, находятся фашисты. Сведения, которые дали два мальчугана, разведчики уже перепроверили. Ребята оказались наблюдательными: немцы приехали в Ульяновку на двенадцати грузовиках, солдаты сидят в машинах, офицеры в школе. По прикидке разведчиков получалось, что в селе ночует около трехсот фрицев.

— Машины новенькие, товарищ полковник, — закончил доклад Подкопай, — хорошо бы нам их того…

— Чего того?

— Приспособить для нашего передвижения.

— Вы свободны, — уже приняв решение, коротко бросил Родимцев. — Комбата Харитонова ко мне.

— Есть, — весело отозвался Подкопай.

По тону комдива он понял, что этим фашистам уже не уйти из деревушки.

Провести операцию по уничтожению обнаруженного немецкого отряда Родимцев поручил батальону Харитонова. В помощь ему придавался разведвзвод.

— Шуму поменьше, — напутствовал гвардейцев комдив, — дела побольше. Машины зря не жгите, они и нам сгодятся.

Харитонов, комбат опытный и смекалистый, разбил своих людей на небольшие штурмовые группы, в каждую из которых входили и разведчики Подкопая. По условленному сигналу Харитонова, без шума, гвардейцы окружили машины, школу. И точно в назначенное время началась короткая стремительная атака. Главный объект — школа, где ночевали фашистские офицеры. Окружив здание, бойцы почти одновременно бросили гранаты в окно и, не ожидая, пока гитлеровцы очухаются, открыли огонь по входным дверям, по проемам окон. Неожиданно где-то сбоку вспыхнул огромный чадящий костер. Огнем была подожжена цистерна с бензином. «Неаккуратно работают, — с досадой чертыхнулся комбат Харитонов. — Машины и бензин нам нужны до зарезу». И, словно в ответ на недовольство командира, гвардейцы на сельской улочке завели мотор тяжелого грузовика с бензином. Потом на этот шум откликнулся двигатель второй машины.

— Взяли, товарищ комбат, — радостно закричал адъютант. — Наша берет.

— Не ори, немцев расстроишь.

А бой возле школы разгорался не на шутку. Видно, у фрицев было организовано надежное охранение. Да и наступающие не все предусмотрели. Через задний ход в школьный двор вырвалась группа гитлеровцев и, отстреливаясь, бросилась к ближайшим машинам. Даже в этом паническом бегстве враг сумел оставить небольшое прикрытие.

— Уходят, гады, — стиснув зубы, шептал комбат.

Небольшой группе гитлеровцев удалось завести несколько машин и вырваться из села. Гвардейцам достались три исправных грузовика с горючим.

— Могли бы и побольше прихватить при нашем бедственном положении, — подытожил Родимцев, когда ему доложили о результатах боя.

— На безрыбье и рак рыба, — пошутил комбат Харитонов. Он был доволен, что в скоротечном ночном бою гвардейцы не имели потерь, а фрицы не досчитались несколько десятков.

Трофейным бензином дозаправили машины артиллерийского полка и противотанкового артиллерийского дивизиона.

Это была последняя атака воинов дивизии в Харьковской операции. Мощное давление гитлеровских войск, стремительно окруживших значительные части советских армий, поставило батальоны, полки, дивизии в критическое положение. Потерял направление и всю ночь проплутал 34-й гвардейский полк. Связь с ним на некоторое время была потеряна.

20

Утром 1 июля на разрозненные группы выходящих из окружения солдат и офицеров неожиданно обрушилась танковая колонна гитлеровцев. Неподготовленные к бою, уставшие бойцы не смогли отразить бешеного натиска. Беспомощно стояли с опущенными стволами орудий и с пустыми баками наши танки. В бой вступили лишь бойцы-истребители. Они прикрыли отход разрозненных групп полка Самчука. В тяжелейших условиях выходил из окружения полк, прикрывавший тылы дивизий. В одном из боев был ранен командир полка Иван Самчук.

В населенном пункте Средний собрались остатки дивизии. Здесь штаб догнал начальник тыла Юрий Андриец. К радости командования, с ним оказалось более тридцати исправных автомобилей, около сорока бойцов, а также дивизионный ансамбль. В машинах были продукты, скромный запас снарядов и патронов.

1, 2, 3 июля дивизия продолжала отступать. И отходила не одна. Рядом двигались соединения двадцать восьмой и тридцать восьмой армий Юго-Западного фронта, встречались отдельные подразделения других фронтов. Это были мрачные дни. Отступление порой носило беспорядочный характер. В одних колоннах шли подразделения различных полков, дивизий. Многие потеряли связь со своими штабами. Не все выдерживали напряжение трагических дней. На переправах возникали словесные перебранки, иной раз переходившие в потасовки. Командиры, политработники и просто более сильные духом солдаты пытались успокоить слабых, одернуть паникеров. Каждый, кто попал в поток общего отступления, искал свою дивизию, свой полк.

— Куда путь держите, защитники? — ехидно подтрунивал возле одной из переправ чернявый здоровяк в вылинявшей, разорванной гимнастерке.

— Тебя ищем, соскучились, — огрызались те.

— Сосунки, танки побросали — пешим легче драпать, что ли?

— Прикуси язык, а то по салазкам съезжу, — нервно закричал один из танкистов.

— А ты меня на горло не бери. Я ведь не посмотрю, что вас трое против одного.

— Отставить разговоры, — резко оборвал их подошедший офицер. — Из какой части?

Быстро проверив документы у присмиревших забияк, указал возможное направление, по которому должны отходить их части.

Разрозненными подразделениями отходила и дивизия Родимцева. Немцы часто вклинивались танковыми колоннами в ее боевые порядки, отрезали полки, батальоны, навязывали изматывающие кровопролитные бои. Штабу дивизии с большими трудностями удавалось поддерживать связь с подразделениями, иногда она совсем терялась.

В этот отчаянный период дивизию выручал кавалерийский эскадрон, в котором насчитывалось до ста активных сабель. Штаб дивизии рассылал конников по различным направлениям, чтобы найти затерявшиеся подразделения, установить связь с командирами полков, батальонов. Штаб дивизии отходил самостоятельной колонной. Здесь были начальники служб, родов войск, политотдел, разведрота, взвод охраны. Боевую силу колонны составляли четыре счетверенных станковых пулемета и крупнокалиберный зенитный пулемет, смонтированные на автомашинах. Мрачный, чернее тучи, сидел в штабной машине Родимцев. Не было твердой связи с полками. Он не имел точных данных о численном составе своих войск, о их месторасположении. «Выйдут или не выйдут?» — в который раз переспрашивал себя комдив. И, успокаивая, подбадривал себя: «Десантники ведь они, должны точно пройти по тылам, выйти к месту сбора. Ведь если они не выйдут, то — позор». Он, Герой Советского Союза, прошедший Испанию, отличившийся под Киевом, получивший звание гвардейца в самые тяжелые дни войны, растерял дивизию. Это уже не как отступление расценят, а как бегство. Но виноват ли он в этом? Комдив сделал все, что от него требовали. Его гвардейцы были чисты сердцем, долг свой они выполнили до конца. Видно, где-то в высших планах что-то не сработало, если такие значительные воинские формирования попали в окружение под Харьковом и теперь вынуждены с огромными потерями отходить за Дон.

За окном мелькали выжженные поля, перепаханная гусеницами седая земля. Показалась маленькая деревушка с покосившимися домами. «Неплохо бы хоть часок передохнуть», — подумал комдив. Но он даже не успел еще отмахнуться от не ко времени пришедшей мысли, как его размышления прервал тревожный голос начальника штаба Борисова.

— Немцы, товарищ командир.

С противоположной стороны в село входила колонна крытых немецких машин. Есть ли в них пехота, определить было невозможно.

— Развернуть машины с пулеметными установками, ударить вдоль улиц, — отдал команду комдив, — разведроте прикрыть отход штаба. Все!

Гвардейцам снова пришлось вступать в бой. А потом отходить. Мелкими группами. В первой — автомашины. Во второй — пешие и повозочные. В третьей — конные. Надо было любыми средствами сохранить людей, знамя дивизии, боеприпасы, продукты. Впереди еще предстояли трудные годы войны. Сколько их будет? Разве мог на этот вопрос сейчас ответить кто-либо из гвардейцев. Даже комдив, на долю которого выпало возглавить группу конников и пробиваться с нею на Дон.

21

Оторвавшись от наседавшего противника, конная группа Родимцева упорно шла к ближайшей излучине Дона, не встречая на пути ни гитлеровцев, ни наших войск. И вдруг при подходе к деревне Венделевки гвардейцы почти лоб в лоб столкнулись с гитлеровскими танками. Их было три. Три запыленные бронированные громадины. По выхлопам все поняли, что танки на ходу. И немцы не растерялись. Они молниеносно двинулись на конную колонну. «Вот подлецы, как уверены в себе, даже не стреляют», — сплюнул комдив. А всадники, получив команду, рассыпались на мелкие группы и стали уходить от танков по рвам и оврагам. Наконец поняв, что «легкая» добыча уходит из-под носа, фашисты открыли огонь из бортовых пулеметов. Комдив видел, как, словно споткнувшись о невидимый барьер, упали несколько коней вместе со всадниками. До ближайшего оврага оставалось рукой подать. Вечерело. Метрах в тридцати справа, неуклюже подпрыгивая в седле, скакал комиссар дивизии Зубков, который сменил Чернышева, отозванного в Москву. «Отступаем, бежим, — горько скрипел зубами комдив. — Гонят нас, как табун сайгаков». Но он понимал, что нельзя распускать нервы. Главное — собрать дивизию, наладить управление. «Ничего, я вам еще, гадам, покажу, шайтан побери». И вдруг он увидел, как завалился на скаку конь под комиссаром. «Молодец, успел соскочить», — подумал комдив и резко повернул к боевому другу.

— Жив, комиссар?

— Даже не ранен.

— Вставай на стремя, берись за луку, и побыстрей.

Так они и дотянули последние двести метров до оврага. И то ли наступившая неожиданно тишина отпугнула немцев, то ли они поняли, что ловить одиночных конников по оврагам бесполезная затея, но они наконец отказались от преследования и повернули назад. Собравшись в овраге, конники отдали последние воинские почести боевым товарищам. Как положено, встали, дали залп погибшим, а расходиться было стыдно.

— Товарищ комдив, — каким-то простуженным в этот летний день голосом прохрипел командир разведчиков Подкопай, — что же мы их так, ни имени, ни фамилии? Хоть бы дощечку поставить.

— А ты не стони, найди в этой лысой степи дощечку, я подожду, сам надпишу, хоть химическим карандашом, а надпишу.

— Да где я…

— Ищи, десять минут тебе.

Группа слышала этот разговор, и все как стояли вокруг могил, так и остались стоять. Они знали друг друга давно. И Подкопая, этого лихого разведчика с лихим чубом, с веселыми, хитрыми и добрыми глазами, бесстрашного, не знающего слово «страх», и мудрого, которого вокруг пальца не проведешь, быстрого на дело и на выдумку. На выдумку он был мастак. Это ребята еще под Киевом, в Голосеевском лесу поняли, когда Подкопай «языка» брал. Но где сейчас в этой задонской степи найти ему хоть какое-то деревцо. Под ноги Подкопаю попалась поломанная оглобля. Он ее поднял, посмотрел и отбросил в сторону. Постоял минуту, подумал, подумал, поднял оглоблю и бегом побежал назад.

— Вот, товарищ полковник, больше нет.

— Коли давай. Отруби и зачисть.

Когда все было сделано, комдив достал карандаш и на вырезанном квадрате написал фамилии погибших, посмотрел вокруг, протянул руку с карандашом к гвардейцам, словно предлагал подписаться под его словами. Подошел комиссар, взял карандаш и твердо вывел: «Не зря мы воюем, воюем, чтобы победить». И снова гвардейцы выстроились возле могилы своих однополчан.

Постояли склонив головы, помолчали. Им, живым, еще предстояло сделать многое. Отомстить за своих ребят. Освободить тысячи деревень. Выстоять и победить. И они верили, что сделают все, что все выдержат. И еще верили в своего комдива. А тот, худой, с косым прищуром глаз, был спокоен, словно и нервов у него не было, словно он — железо, а не человек. Уже второй год многие воевали с ним бок о бок и удивлялись: вроде душевный, добрее человека не найдешь. И вместе с тем кремень, слезой не возьмешь, до слез не растрогаешь. «Ну и человек, — удивлялись многие, — из какого только сплава он сделан?»

— Комиссар, — прервал затянувшуюся паузу Родимцев, — командуй. Как договорились — завтра мы должны быть на Дону.

Коновод подвел лошадь. Родимцев привычно поднялся в седло, мягко тронул поводья…

22

К утру вся колонна собралась в условленном месте: и пешие, и повозочные, и автомобилисты. Разведчики доложили, что впереди Дон. Когда гвардейцы вышли к берегу, то поняли, что переправиться на другую сторону будет нелегко. Все переправы гитлеровцы уничтожили. Большое количество скопившихся войск, раздробленных, порой никем не управляемых, создавало и без того напряженную, а порой и паническую обстановку. Многие переправлялись в одиночку на подручных средствах: кто на автомобильных камерах, кто на плотиках, сбитых из нескольких бревен, кто на бочках из-под бензина, а кто и просто вплавь. Солдаты спускали в воду бревно, привязывали к нему обмундирование, оружие и плыли вместе с ним по течению. Только к концу второго дня саперы дивизии Родимцева смастерили хотя и небольшой, всего на одну машину, но собственный паром. С первым рейсом отправили раненых, их было человек шестьдесят. Затем пошла машина с боеприпасами. Когда в восьмой раз паром отчалил от берега, на крутом берегу показался немецкий танк. Первым же снарядом он в щепки разнес плот. Находившаяся на нем машина с продуктами пошла на дно. Второй выстрел гитлеровцы сделать не успели.

Черная машина с крестом неожиданно вспыхнула, зачадила. Какой-то смельчак бросил в моторную часть связку гранат. Комдив видел, как открылся люк и из него показалась голова фашистского танкиста. Раздалась короткая очередь, и гитлеровец медленно пополз в горящую утробу танка. Вслед за ним в открытый люк полетела граната. Раздался оглушительный взрыв, — видно, взорвались боеприпасы.

Надо было возобновлять переправу. Но как? Сколачивать плот? Так и за несколько дней не переправиться, а немцы вот-вот должны выйти к Дону. Решение оставалось одно — выйти к Вешенской. Там, по донесениям разведчиков, сохранился мост.

На мосту у Вешенской комдив лицом к лицу столкнулся с командующим еще одной отступающей армии генералом Крюченкиным.

— Ну что, на тот берег? — не то со злобой, не то с сожалением и болью спросил Родимцева командующий.

— Как прикажете, товарищ генерал, дивизия в составе…

— Не надо, знаю я весь твой состав. Держать мост любым составом — вот наша задача. И рядовым и генералам — чем дольше, тем лучше. Силы собрать на том берегу. Так что, комдив, всех гвардейцев на время переводи в саперы. И нервы, нервы, выдержка должна быть у всех.

— Есть иметь выдержку, товарищ командующий.

Мост то и дело разрушали. Когда его восстанавливали, переправой распоряжался командующий. А задача у него была нелегкая. На мост торопились войска не только его армии. И каждый доказывал, что первым переправиться должен именно он. Другой раз такие споры затягивались до очередного налета фашистских стервятников. А они бомбили словно по расписанию. Сбросят бомбы — и на аэродром. Разбомбят не разбомбят — через определенное время снова кружатся над головой, словно комарье. А уж если разрушат переправу, то восстанавливают ее все, не считаясь, кто из какого полка, из какой дивизии, из какой армии. Все брались за топоры: и саперы, и летчики, и артиллеристы, рядовые и сержанты, офицеры и генералы. Генерал Крюченкин для каждой части определил точный срок переправы и выдерживал его скрупулезно.

23

Группа Родимцева должна была переправляться через день. Отдавая очередное распоряжение команде, выделенной для ремонта моста, комдив все время думал о других своих полках. Как они переправились через Дон, прибыли в условное место? Вечером вездесущие разведчики Подкопая донесли, что в пяти километрах от Вешенской своим ходом переправилась авторота дивизиона.

Подкопай человек общительный, заметный. Всех привлекала его преданная мужская дружба. Особенно с Самчуком и с начальником штаба Борисовым. И характеры у всех троих разные, а водой не разольешь. Один вроде застенчивый, а обидишь — морду набьет. Второй мудрец, еще мать говорила: «Иван, ты не хитри, а то выпорю». А третий вообще с виду тихоня, характером мягковат, но мужик башковитый, когда надо, планы начнет такие сочинять — берегись. Штабист, другого поищи! Мягковат. Это да! Но силен мужик. Когда надо — не струсит. Постоит и за себя и за честь дивизии.

— Молодцы ребята, — радостно выдохнул комдив. И, хитро взглянув на Подкопая, поманил его к себе: — Как это своим ходом, через Дон, у нас что, амфибии объявились?

— Да нет, товарищ полковник. То боец Калугин сварганил.

— Чего сварганил?

— Да лодку моторную.

И Подкопай рассказал, что авторота дивизиона, вышедшая к Дону, обнаружила испорченную моторную лодку. Вот ее-то Миша Калугин, охочий до техники, быстро и отремонтировал. Подлили бензина, застучал мотор — и тут уж посыпались рационализаторские предложения. Какое было принято — этого Подкопай не знал, но только точно мог доложить комдиву, что «наши ребята» какой-то настил хитрый сварганили и перевезли машины на тот берег.

— А лодка цела, здесь она, рядом, — переходя на шепот, закончил Подкопай. — Через пять минут будем там, — и он махнул в сторону противоположного берега.

— Ты вот что, разведчик, — спокойно ответил комдив. — Возьмешь раненых, документы, за них головой отвечаешь, и на тот берег. Я с этой группой завтра с рассветом прибуду. Твоя задача — до нашего подхода собрать всех переправившихся через Дон. Каждого, кто объявится, каждого… Понял?

И Подкопай понял, что сейчас решается судьба его гвардейской дивизии.

— Да вы не волнуйтесь, товарищ полковник, — совсем не по уставу обратился он к Родимцеву, — соберутся десантники. Все, кто жив, придут, не сомневайтесь.

И они расстались.

Подошла очередь переправляться дивизии Родимцева. По мосту пошли машины, потом конники. Комдив стоял довольный.

Когда колонна дивизии втянулась на понтоны, к берегу лихо подкатила видавшая виды, седая от пыли полуторка. Солдат, преграждавший ей дорогу, устало выставил вперед автомат, всем видом показывая, что без приказа полковника не пропустит без очереди самого черта. Из кабины выпрыгнул двухметрового роста офицер с темно-карими, удивительно живыми глазами, на петличках гимнастерки которого поблескивали знаки различия, свидетельствовавшие о принадлежности этого гиганта к летному составу.

— Ну чего ты козягу свою выставил? Видишь, раненого командира везу.

— Не положено, генерал очередью распоряжается на переправе, — беззлобно ответил солдат.

— Да ты погляди, кого везу, дурень.

— Во-первых, товарищ лейтенант, я не беркут, чтобы за версту через головы других в вашей машине человека разглядеть, а во-вторых, на посту я, отойди. А уж дурень не дурень, жизнь нас рассудит.

— Не видишь за версту, говоришь, так я тебе покажу здесь, под носом у тебя.

Лейтенант стремглав бросился к машине, посадил к себе на шею сопротивлявшегося раненого офицера, с такими же голубыми петлицами на гимнастерке, что-то шепнул шоферу и почти бегом побежал к мосту, к часовому.

— На, смотри, вот кого везу на тот берег. Фашисты только что сбили нашего сокола, едва на парашюте спасся, а ты волынку тянешь.

Самчук, сидя на шее у своего силача-адъютанта, то терял сознание, то приходил в себя. Ему хотелось одернуть адъютанта, крикнуть: чего ты мелешь, какой сокол, но многочисленные раны вконец отняли у него силы. Уже неделю раненный, без медицинской помощи пробивался Самчук к своим. Он выполнил задачу комдива, надежно прикрыв своим полком отход основных частей дивизии. Сделал все, а за собой недоглядел. Погорячился. Молодой солдат-шофер побоялся вести машину по заброшенной полевой дороге, сердце ему чего-то нехорошее подсказывало. Но Самчук и погорячился, выскочил из машины, зашагал впереди колонны. Да и шагнуть толком не успел, как глухой взрыв, огненный шар отбросил командира полка в сторону. Да видно, в рубашке родился. «Бывает же такое», — удивлялся адъютант, насчитав десять ранений у командира. Да, Самчуку повезло в этот раз. Наступил ногой на противотанковую мину и остался жив. Он не слышал, как адъютант уломал часового и как пешком, на себе понес Самчука по мосту. Уже где-то на середине их догнал шофер, неизвестно как прорвавшийся на понтоны. Усадил их обоих в машину и покатил вперед к месту сбора дивизии.

Ко второй половине дня небольшая колонна, все, что осталось от дивизии, сосредоточилась в селе Ермаковке. В основном, это были люди из тыловых подразделений полков, дивизии. Подсчитали личный состав, оружие. Итог оказался неутешительный. Около семисот бойцов, сто шестьдесят винтовок, двадцать пять автоматов, три орудия, двадцать противотанковых орудий, пятьдесят автомашин.

— И с гулькин нос боеприпасов, — подытожил короткий доклад начальник штаба.

24

Усталые, изнеможденные, они лежали на полу небольшой хаты. Лежали не потому, что не на что было сесть, а от усталости и от изнуряющей жары. Их было четверо.

Комдив, комиссар, начальник штаба дивизии и командир полка. Посреди комнаты стоял щербатый чайник. Они, не торопясь, по очереди, подносили его ко рту.

Самчук, с помощью адъютанта добравшийся до хаты, радостный и довольный, что нашел своих, что снова в родной дивизии, жадно глотнул из чайника и поперхнулся.

— Ну что, утолил жажду? — невесело пошутил командир.

— Утолил, но спирт лучше зимой идет, а не в такую жару.

Молча лежал в углу комдив. Он смотрел на крепыша Самчука, у которого какой-то бечевой была подвязана туго забинтованная нога, на почерневшего от пыли и бессонницы начальника штаба, на копавшегося с планшеткой комиссара и в который раз переспрашивал себя: «Придут или не придут?» Штаб дивизии, разрабатывая план вынужденного отхода, определил ориентировочную точку сбора дивизии. Но слишком уж лихая доля выпала десантникам. Отдельными группами, с боями прорывались они за Дон.

— Тебе хорошо, Самчук, — прервал тягостное молчание комдив, — ты ранен, а потому и прав. А что я отвечу. Жив, здоров, а дивизии нет. Хоть бы пуля какая шальная задела. Откомандовался герой Испании. Хорошо еще, что знамя дивизии вынесли.

— Обойдется, товарищ командир. Живые соберутся, десантники же мы.

На коротком собрании решили разослать офицеров связи в предполагаемые районы переправы частей дивизии с задачей собрать всех вместе. Томительно тянулись часы ожидания. Переживая о случившемся, Родимцев в душе верил в своих десантников, ждал, когда они снова построятся и он, командир гвардейской дивизии, снова поведет в бой своих неустрашимых ратников.

И вдруг приказ. В оперативном отделе армии посчитали, что дивизия не боеспособна, и передали штаб, политотдел вместе с начальниками служб и родов войск в распоряжение Сталинградского фронта.

Штаб отделяли от боевых частей дивизии.

— Поторопились они, — показывая оттопыренным пальцем руки куда-то вверх, сердито проворчал комиссар Зубков. — Дивизия-то собирается.

И действительно, за три дня в Ермаковку стянулись все вышедшие из окружения гвардейцы Родимцева. И пришло их немало. Не видавшие друг друга почти полмесяца, друзья обнимались, расспрашивали об однополчанах, горевали по погибшим. Это были закаленные, возмужавшие в боях воины. За год войны им довелось не только отступать, но и основательно потрепать врага. И сквозь огонь они прошли, и сквозь воду. Куда теперь?

— Командир, надо сохранить дивизию, — решительно заговорил с Родимцевым комиссар. — Война, судя по всему, ни сегодня, ни завтра не закончится. И бросаться такими людьми грешно. Едем в Сталинград, в штаб фронта. Вместе с дивизией воевали, теперь нам выпала доля постоять за дивизию.