Неодолимые

1

Оборона противника в полосе наступления корпуса проходила между новым и старым руслом Днепра. С крутого берега противник хорошо просматривал реку, всю низину и луг по левую сторону Днепра.

— Днепр есть Днепр, — говорили в штабе, — это не Ворскла и не Псел, его на подручных средствах не так-то просто преодолеть.

Однако штатных переправочных средств армия не имела, а приказ о форсировании одной из крупнейших рек Европы на подручных средствах поступил.

«Сутки на подготовку», — пришло распоряжение из штаба армии.

В полках начали собирать рыбачьи лодки, мастерили плоты, усиливали их грузоподъемность бочками, автомобильными шинами, колодами.

Форсирование и прорыв обороны противника Родимцев решил произвести по двум направлениям: из деревеньки Букачевка и села Власовка, куда под прикрытием передовых отрядов ночью подтянулись главные силы корпуса. Экипировка личного состава была облегчена: люди имели только личное оружие, необходимое количество боеприпасов и суточный паек. Задача стояла одна: создать условия для стремительных наступательных действий на кручах правого берега. Рассчитывая на внезапность, форсирование должно было проходить без обычной в таких случаях артподготовки. Лишь в случае неудачи повторная попытка форсирования должна была начаться после часового артиллерийского обстрела.

Для разведки минных полей противника и прокладки в них проходов были выделены специальные команды из саперов. И все же, несмотря на принятые меры, генералы и офицеры корпуса хорошо понимали, какие трудности ожидают войска при форсировании. Ответственность предстоящей боевой операции заставляла еще и еще раз взвешивать все «за» и «против». Гвардейцы знали, что если корпус запоздает форсировать Днепр там, где ему предназначено — севернее Кременчуга, то соседняя армия может потерять небольшой плацдарм, который ей с величайшим трудом удалось захватить южнее этого города.

К вечеру 2 октября командиры дивизий доложили о готовности к форсированию.

Родимцев с группой офицеров направился на свой НП, расположенный на окраине села Власовка. Здесь на высотке стоял небольшой домик бакенщика, из окон которого хорошо просматривался Днепр и можно было видеть все приготовления и сам ход форсирования реки.

Но не успел генерал и сопровождающие его офицеры как следует осмотреться и обжиться, как домик бакенщика вздрогнул, и сильный взрыв раздался где-то неподалеку. За ним послышался другой и уже подальше третий. На пороге появился Шевченко.

— Товарищ генерал, надо укрыться в убежище.

— Где? — рассеянно спросил Родимцев.

— Здесь, в подвале бакенщика.

— Прими мою благодарность за заботу, но обстрел кончился.

Стрелка приближалась к двум часам ночи. Еще раз сверив часы, Родимцев связался с начальником штаба. «Можно начинать», — подал условные сигналы комкор. Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая всплеском весел или негромкой командой, доносившейся из темноты. Со стороны казалось, будто здесь несколько рыболовецких бригад ведут ночной лов рыбы, будто не целый корпус идет на штурм водной преграды, а запоздалая молчаливая компания совершает увеселительную прогулку. Так все было замаскировано, скрыто, приглушено. Но Родимцев-то понимал, что тысячи его бойцов и командиров шагнули в ночь, чтобы начать большую битву за освобождение правобережной Украины. И вот где-то уже раздались первые очереди, прогромыхали взрывы.

2

На НП было тихо, спокойно.

Телефонный звонок, которого все с нетерпением ожидали, наконец раздался. Родимцева вызывал командир Полтавской дивизии.

— Товарищ генерал, подразделения дивизии форсировали основное русло Днепра и ведут бой на островах.

— Хорошо. Вы первые. Поздравляю. А как обстоит дело с артиллерией?

— Плоты с «сорокапятками» отчаливают, на каждом по четыре орудия, плацдарм усиливаем противотанковыми средствами…

Связь прервалась. И тут же зазвонил другой телефон. Командир 13-й гвардейской докладывал, что один из полков полностью переправился на восточный берег.

До рассвета не умолкали звуки боя. И хотя с частями, форсировавшими Днепр, поддерживалась связь по радио, ни штабы дивизий и тем более штаб корпуса точного расположения подразделений не знали. А сверху, из штаба армии все время запрашивали, торопили, подстегивали. Ну и, естественно, в ответ на «разношерстную» информацию следовали «ценные» указания. И лишь во второй половине дня обстановка начала более-менее проясняться. Противник, почувствовав, что на его тылы выходит крупная группировка советских войск, стал стягивать свежие силы. Утром следующего дня корпус Родимцева уже почувствовал силу удара врага. В небе появились армады фашистских самолетов, усилился минометно-артиллерийский обстрел.

С трудом Родимцеву удалось связаться по радио с 97-й дивизией, на боевые порядки которой враг нацелил свои главные силы.

— Отбили шесть контратак пехоты и танков противника, беспокоят налеты гитлеровской авиации, — докладывали из штаба. — Особенно большие потери в полку Полухина.

— Где командир полка?

— Тяжело ранен и переправлен на восточный берег.

— Так что же вы молчите об этом?

— Боеприпасы, товарищ генерал, кончаются и противотанковых средств не хватает, — послышалось в ответ.

Генерал понял, какая тяжелая обстановка в дивизии, и отчитывать их за то, что поздно сообщили о ранении комполка, не стал. Он знал, что обязан помочь дивизии. Но чем? Он исчерпал все свои резервы. Все, что были в его распоряжении. Но если им сейчас не помочь, судьба плацдарма может быть решена не в нашу пользу. Перебрав все варианты, он твердо приказал соединить его с командующим армией. Родимцев не ожидал большой поддержки, в таком же тяжелом положении, на пределе человеческих сил были все части армии.

Доложив подробно командующему обстановку и попросив подкрепления, Родимцев собрался выслушивать, как командарм начнет «прибедняться», но тот, выслушав, коротко передал:

— Встречай два саперных батальона, щедро отоваренных противотанковыми минами, и противотанковый гарнизон.

— Спасибо.

— Ты не спасибо говори, а держись там по-гвардейски.

— Есть держаться.

Перед рассветом подошло подкрепление, и тут же свежие силы были направлены в 97-ю дивизию. Отправляя вместе с саперами офицера штаба корпуса, Родимцев приказал передать командованию дивизии, что главная для них задача — удержать плацдарм. Он хорошо понимал, что о расширении плацдарма даже мыслить сейчас нечего. Оно могло привести только к разобщению и без того незначительных сил, которым с трудом удавалось удерживать свои позиции.

Несмотря на крайне тяжелые условия, бойцы и командиры, превозмогая бессонницу и усталость, продолжали стойко сражаться с численно превосходящим противником.

Непосредственно в боевых операциях участвовали и солдаты, и строевые офицеры, и политработники.

Подмога подоспела вовремя. На позиции дивизии, удерживающей плацдарм, пошли гитлеровские танки. На батареях, у орудий взамен павших артиллеристов появились работники штаба, политотдела. У одного из орудий, где почти полностью вышел из строя расчет, за панораму встал заместитель начальника политотдела дивизии Шаповалов. Раненый заряжающий подал снаряд. Выстрел… Танк продолжал двигаться на умолкнувшую, захлебывающуюся в крови батарею, поливая свинцовым дождем все живое перед собой. Что-то горячее обожгло, отбросило Шаповалова на бруствер, небо накренилось как-то набок и почернело.

— Товарищ подполковник, вы живы? — увидел он над собой лицо заряжающего.

— К орудию, — приказал Шаповалов и, превозмогая чудовищную боль в груди, поднялся к панораме.

Он видел, как в черное перекрестие вползла грязная, обшарпанная махина, перепахивая разлапистыми гусеницами посыревшую от прошедшего дождя землю.

Шаповалов нажал на спуск. Огромной силы взрыв сорвал с бронированного чудища башню, танк вспыхнул, внутри начали рваться снаряды.

— Слева танк, — услышал Шаповалов голос заряжающего.

Повернув орудие, замполит прицелился и удивился, что плохо видит в панораму приближающуюся машину. Перекрестие казалось каким-то грязным пятном. Он выстрелил и потерял сознание. Шаповалов уже не увидел, что и этот «тигр» остановился, не дойдя до батареи.

3

В ходе кровопролитных боев дивизия несла большие потери и в рядовом и командном составе. На небольшой плацдарм фашисты обрушили град бомб и снарядов. Казалось, артиллерия и авиация сделали свое страшное дело. Но когда на позиции гвардейцев пошла очередная свора вражеских танков, гвардейцы встретили их хотя и разрозненным, но метким огнем. И все же превосходство противника начинало ощущаться все заметнее.

Весь день прошел в непрерывных атаках. А к вечеру, когда пошел затяжной дождь, немцы, так и не выбив гвардейцев с плацдарма, утихомирились. На усталых бойцов тяжело навалилась осенняя ночь с непрекращающимся дождем.

Родимцев знал, что на участке 13-й гвардейской дивизии готовится к форсированию реки для закрепления плацдарма на правом берегу Днепра полк Харитонова. И дождь, помешавший гитлеровцам, был совсем некстати и для нас. Противник с господствующих высот в течение всего дня предпринимал все более сильные контратаки, пытаясь сбросить подразделение 13-й гвардейской с занятого плацдарма вниз, в Днепр. Через каждые пятнадцать минут над боевыми порядками дивизии появлялось по двадцать самолетов противника. Из-за них не удалось переправить полк Харитонова днем. Гитлеровцы засекли район предполагаемой переправы и периодически «обрабатывали» его. И вот теперь Родимцев приказал переправить полк ночью, на другом участке. Переправить надо было сегодня, завтра могло быть поздно. Хорошо говорить: переправить полк, но как это сделать, когда под рукой двенадцать рыбачьих лодок и восемь плотов и когда после проливного дождя не на шутку разгулялся Днепр-батюшка?

Командир полка Харитонов хорошо понимал, какая ответственность выпала на его бойцов и командиров. От их успешных действий, умелых и быстрых, зависела судьба плацдарма, а значит, успех всей операции.

В полку был произведен соответствующий расчет. Он сводился к тому, что одним рейсом можно было перевезти не более стрелковой роты.

Также предусмотрели правильное распределение по подразделениям наиболее опытных бойцов и командиров.

«В этом отношении у нас порядок, — размышлял Харитонов. — В полку двадцать процентов старой гвардии — воздушно-десантников, обстрелянных еще в сорок первом под Киевом. Семьдесят процентов бывалых фронтовиков, прошедших хорошую школу войны. Остальные — молодежь. Но и это боевые ребята. Не должны сплоховать».

Переговорив с командиром дивизии и выяснив все детали переправы, Родимцев все же не утерпел и приказал связать его с командиром полка Харитоновым. Через несколько минут в трубке послышался спокойный, неторопливый голос командира полка.

— Ну, так как у тебя? — спросил Родимцев.

— Собираемся, товарищ генерал. Скоро поедем.

— А чья рота переправляется первой?

— Рота автоматчиков гвардии капитана Подкопай.

— Это не тот ли, что захватил комендатуру в Кременчуге?

— Так точно, Александр Ильич, он самый.

— Ну, такой не подведет, готовьтесь, к началу переправы подскачу.

Однако добраться до харитоновского НП оказалось не просто. Хоть и стреляный воробей был шофер Нестеренко, но непроглядная темнота и непролазная грязь надолго взяли «в оборот» «виллис» командира корпуса. Николай с большим усилием вел машину, старался поспеть к началу переправы.

— Ну и дорожка, товарищ генерал, будь она проклята. Впервые еду по такой.

«Газик» подъехал к переправе, когда уже при полной тишине и светомаскировке гвардейцы Подкопая начали посадку на плоты и в лодки. Тут же был и командир полка. Генерал осмотрел выбранное место переправы и остался доволен. Действительно, участок для переправы был хорошо прикрыт от вражеских наблюдателей. Подъездные пути были твердыми, что позволяло успешно грузить технику.

Спокойно без спешки и суеты размещались автоматчики в лодках. В каждой до десяти бойцов. На плотах устанавливали станковые пулеметы с расчетами и гребцами, по два противотанковых орудия. На одном из плотов укладывали боеприпасы и продовольствие.

Противник изредка вешал «фонари», пускал ракеты, пытаясь осветить русло Днепра. В такие моменты переправа замирала, а прибрежный кустарник надежно укрывал бойцов и переправочные средства. Здесь даже дождь сыграл на пользу гвардейцам. Чуть притопленный берег как бы отодвинул кусты дальше в реку, и за ними на плаву были замаскированы и плоты и лодки.

И вот «деревянная флотилия» отчаливает. Родимцев с напряжением всматривается в темноту. Ждет. Примерно через час раздался чуть слышный всплеск — и «флотилия» прибыла на место.

— Рота в полном составе высадилась на правый берег, — передал по рации Подкопай.

— Добро, Ваня, начинай, — по-отцовски напутствовал Родимцев. — Если что, я у себя на НП буду.

4

К рассвету все бойцы полка вместе с подполковником Харитоновым были на другой стороне. И как только последнее подразделение полка высадилось на правом берегу, рота Подкопая, развернутая на широком фронте и усиленная орудием и двумя станковыми пулеметами, начала бесшумно продвигаться вперед. Бойцы, маскируясь в складках местности и в кустарнике, кто ползком, кто короткими перебежками медленно, но верно приближались к вражеской траншее. Оттуда — ни звука. Уже метров тридцать остается. Один бросок — и траншея будет нашей. А немцы спят. Вот один из них, стоя спиной к нашим, разводит руками, потягиваясь спросонья. Медленно оборачивается. Перед ним… советский офицер. Руки взметнулись вверх, белесые ресницы часто-часто заморгали.

Послышался громкий и повелительный голос Подкопая:

— Гвардейцы, в атаку!

Штык, граната, автомат пошли в дело. Послышались крики, визг, шумный неразборчивый разговор. Все это происходило темной ночью в траншеях гитлеровцев, куда неожиданно ворвались гвардейцы. Остатки оборонявшегося на этом участке 308-го пехотного полка гитлеровцев откатывались к селу Табурище, где, по данным советской разведки, сосредоточивался для контратаки 326-й пехотный полк противника с десятками танков.

Переправа нашего полка и дерзкая атака на рассвете оказались для немцев полной неожиданностью. По-разному делились своими впечатлениями пленные гитлеровцы. Одни молчали, другие трусливо заискивали, вымаливая пощады. Рыжий верзила со знаками различия обер-лейтенанта, которого пленил сам Подкопай, вообще ничего вразумительного сказать не мог. Оказалось, что фриц оказал сильное сопротивление и Ивану с трудом удалось «переубедить фрица», треснув прикладом автомата по лбу. Операция эта закончилась для фашиста не безболезненно. От неожиданности он откусил кончик языка и теперь лишь мычал да таращил глаза.

Другой пленный, рядовой Шульц, молол языком не уставая.

— Мы слишком были беспечны, — заикаясь, лопотал он. — Офицеры нам говорили, что на этом участке русские никогда не осмелятся на переправу. А что получилось… — Он беспомощно пожал плечами. — От нашей роты осталось три солдата и один офицер. И те в плену у вас оказались.

— Это хорошо, война для вас кончилась.

— Нет, господин офицер, не хорошо…

— Что не хорошо?

— Плен, господин офицер. Это хуже, чем быть убитым в бою. Вы нас все равно расстреляете.

И только когда ему объяснили, что советское командование не расстреливает пленных, он притих и начал сопливо всхлипывать.

Четыре раза гитлеровцы пытались сбросить гвардейцев Подкопая в Днепр. Перед последней, пятой атакой Подкопай пошел на хитрость. Оставив в старой траншее небольшую группу прикрытия с задачей инсценировать инженерное оборудование окопов, он перевел основной состав роты ночью на более выгодную позицию. Однако утренней атаки противника, как ожидалось, не последовало.

Подкопай доложил командиру полка Харитонову, что гитлеровцы ведут себя спокойно, и заключил:

— Наверно, решили отсиживаться в своих окопах.

— Не радуйся, принюхиваются они к тебе, ведь не дурачки же воюют с нами.

Так оно и получилось. Буквально через час по оставленной ротой позиции ударили вражеские минометы и артиллерия. Почти два часа не смолкала канонада. Казалось, что и камня на камне не останется на этом участке фронта. Родимцев со своего НП наблюдал за этой свистопляской: «Удалась ли хитрость Подкопая, удачно ли выбрал он новое место?»

— Пусть себе потешатся, — не удержался адъютант Шевченко. — По пустому месту лупят, гады.

Не успел он закончить фразу, как над НП Родимцева появились фашистские самолеты.

— Три! — прокричал адъютант.

Сильный взрыв бросил его на землю. Послышались крики, стоны. Начальник штаба вызвал санитаров, а Родимцеву предложил временно спуститься в блиндаж. Но тот отказался.

— Уж лучше побудем в траншее, по крайней мере увидим, когда оторвется от самолета и куда полетит бомба, — решил комкор.

Когда самолеты улетели, он снова прильнул к стереотрубе, впившись взглядом в «свой» плацдарм. На подступах к нему показались силуэты танков. Надеясь на то, что живая сила и огневые точки в наших окопах подавлены, гитлеровское начальство посадило десант автоматчиков на танки. Вероятно, стремились быстрее занять утерянные вчера позиции. Вот невдалеке от умышленно оставленных Подкопаем траншей, которые в течение двух часов «молотила» вражеская артиллерия, фашистские автоматчики начали спрыгивать с танков. Развернувшись в цепь, они, бросая ручные гранаты, с криками устремились на пустующие позиции. Не увидев в траншее не то что живых советских солдат, но даже ни одного мертвого, фрицы вначале удивились, затем замешкались в нерешительности.

И в это время грянули, заговорили пулеметы и автоматы роты Подкопая. Ударили прямой наводкой орудия, и четыре передних немецких танка вспыхнули. Остальные, стреляя кто куда, попятились задом, оставив на произвол судьбы свой десант.

Родимцев облегченно вздохнул. Теперь он был уверен, что не только этот плацдарм находится в его руках, но что через день-второй на правом берегу можно начинать большое наступление, которое отбросит гитлеровцев от Днепра. «Отбросит, — усмехнулся своим мыслям Родимцев. — Для этого надо много и сильно потрудиться, продумать до мелочей всю операцию, подсчитать свои силы, трезво оценить мощь врага, пополниться боеприпасами, подготовить к предстоящим боям людей». Достав из планшетки карандаш, карту, блокнот, Родимцев углубился в расчеты.

5

8 октября Родимцева поздравлял командующий армией Жадов:

— Александр Ильич, — раздался в трубке торжественный басок, — твои гвардейцы долг перед Родиной выполнили с честью.

— Гвардейцы-сталинградцы готовы к новым схваткам с врагом, — таким же торжественным тоном ответил командир корпуса.

— Знаю, знаю. Да, еще звонил командующий фронтом Конев, просил передать благодарность от Военного совета фронта. Так что вдвойне поздравляю.

Закончив торжественную часть разговора, командарм передал приказ фронта, по которому части корпуса, не успевшие форсировать Днепр, должны были сдать плацдарм четвертой армии.

Измотанный, понесший значительные потери корпус отходил для короткого отдыха, для восстановления сил, пополнения. В соответствии с приказом фронта в точно назначенное время Родимцев передал плацдарм четвертой армии, а свои части собрал на левом берегу Днепра. Совершив марш, гвардейцы расположились в районе Резники, Крамаренки, Малики. Им предстояло выйти в новый район, принять пополнение, а затем всем корпусом форсировать Днепр южнее Кременчуга.

Отдых, который им обещали, оказался коротким — неполных два дня. Уже в ночь на 12 октября первый эшелон корпуса после ожесточенных боевых действий севернее Кременчуга удачно переправился по наведенным фронтовыми саперами мостам через Днепр в пяти километрах восточнее села Дериевки, где сразу же гвардейцы завязали кровопролитные бои с отборными силами гитлеровцев.

Бои носили упорный характер, противник переходил в яростные контратаки, пытаясь вернуть утраченные позиции. Рассчитывая зимовать за так называемым «восточным валом», гитлеровцы каждое село превратили в узел сопротивления, а главенствующие высоты в опорные пункты обороны, создав разветвленную систему траншей и дотов, плотно насытив их огневыми средствами. Противник не хотел сдавать захваченные и обжитые за два года населенные пункты и господствующие высоты.

Наступление было трудным. Проливные осенние дожди превратили дороги в сплошное месиво. По ним невозможно было передвигаться не только на машинах и тягачах, но даже на лошадях и коровах, которых войска тоже использовали.

Фашисты не ожидали, что в условиях непогоды советские войска осмелятся вести наступательные операции.

Чтобы быть ближе к войскам и лучше руководить их боевой деятельностью, Родимцев с оперативной группой выехал на штабном автобусе к переднему краю. На песчаной косе, вблизи переправы машина забуксовала в песке и застряла. Чертыхаясь, командир корпуса вылез из автобуса и неожиданно увидел невдалеке группу генералов. «Кто бы это мог быть?» — поспешил им навстречу Родимцев. Подойдя ближе, он узнал в одном из генералов командующего фронтом Конева, а в другом командующего пятой гвардейской армией Жадова.

Выслушав доклад командира корпуса, Конев предложил всем перейти в штабной автобус Родимцева, который к этому времени уже выполз из кювета. Сюда же вызвали командиров дивизий. Когда все оказались в сборе, Родимцев развернул карту и стал докладывать Коневу, что дивизии корпуса, с ходу вступив в бой, расширили плацдарм, освободили от гитлеровских захватчиков Дериевский выступ.

— За двое суток освобождены населенные пункты: Дериевка, Куцеволовка, совхоз «Партизан», Ясиноватка, — докладывал генерал.

— Подождите, подождите, — остановил его командующий. — Целый корпус освободил только несколько деревень, а он радуется. А не кажется ли вам, товарищ Родимцев, что темп наступления низок?

Командующий, конечно, знал, что стрелковый корпус Родимцева уже более месяца находится в непрерывных наступательных боях, что в течение последних пяти суток он вел ожесточенные бои на плацдарме северо-западнее Кременчуга. Знал он и то, что из-за осенней непогоды танки и значительная часть артиллерии отстали. Снарядов не хватало. В таких условиях рассчитывать на высокие темпы наступления не приходилось. И все же стал убедительно доказывать, что использованы далеко не все возможности для усиления натиска на противника. Командующий тут же уточнил задачу корпуса, по которой его полоса наступления расширялась до сорока километров.

6

Гвардейцы готовились к новым боям. Когда Родимцев прибыл на КП дивизии, которой предстояло наступать, здесь уже все было готово к атаке, о чем четко доложил командиру генерал Олейников. Несмотря на раскисшие от дождей дороги, вся артиллерия дивизии была подтянута на огневые позиции. Местные жители вместе с солдатами по колено в грязи таскали орудия к переднему краю. На руках переносили снаряды. Люди трудились не жалея сил, пока не сделали всего, что требовалось обстановкой. По распоряжению командующего фронтом наступление стрелковых частей корпуса должна была поддерживать штурмовая авиация. Летчикам предстояло восполнить недостаток тяжелой артиллерии, отставшей из-за непогоды. Командующий сдержал свое слово. Незадолго до наступления в распоряжение командира корпуса прибыли авиаторы, офицеры наведения. В их обязанность входило вызывать штурмовую авиацию на поле боя, указывать самолетам цели. Авиаторы быстро нашли общий язык с офицерами штаба, уточнили задачи, направление главного удара.

— Ну что, пехота, дадим прикурить фрицам? — шутили летчики.

— Это от вас зависит. Как огоньку дадите.

— Не подведем.

Такую непосредственную поддержку со стороны авиации на поле боя Родимцев имел впервые и поэтому немного волновался, чтобы взаимодействие оказалось как можно эффективнее.

Населенный пункт Зыбкое гвардейцы отбили с первой же атаки, а высоту, что юго-западнее села, взять не смогли, оборона гитлеровцев была здесь основательной. Под сильным огнем противника стрелковые подразделения, неся большие потери, залегли, удачно начатое наступление приостановилось.

— Давай, авиация, действуй, — обратился за помощью к летчикам Родимцев. — Только поточнее, рядом с высотой наша пехота.

— Сейчас организуем, товарищ генерал, вызываю штурмовиков, — откликнулся капитан Мороз и включил рацию.

Минут через тридцать в небе появились краснозвездные штурмовики. Офицер наведения как-то буднично, открытым текстом передал:

— Вася, ты слышишь меня? Прямо по курсу высота. Там вражеские огневые точки. Подави их!

— Сделаем, — по-деловому отозвался Вася.

И наши штурмовики, а их было шесть, накренив носы, вошли в пикирование. В мгновение высота окуталась дымом, потонула в облаках пыли, поднявшейся от взрыва бомб. В течение нескольких минут штурмовики обрабатывали высоту. Казалось, враг не мог там уцелеть. Но когда наши стрелки бросились в очередную атаку и стали подниматься по склонам высоты, многие огневые точки врага ожили. Да так хлестко ударили по наступавшим, что они снова залегли.

— Вася, сделай еще один заход, а то халтура получилась, — вызвал по рации штурмовиков капитан Мороз.

— Боеприпасы кончились, — раздалось в ответ.

И тогда к рации подошел Родимцев, попросил микрофон. Мороз только успел передать: «С вами говорит Родимцев».

Генерал хрипловато откашлялся.

— Слушай, Вася, а кому это известно, что у тебя боеприпасов нет — пикируй на огневые точки, шуму побольше, прижимай фрицев к земле, а мои гвардейцы тем временем до них доберутся да штыком козырнут.

— Есть шуму побольше, — как-то виновато ответил сверху баском Вася.

Через несколько минут самолеты развернулись и с воем стали пикировать на высоту. Под этот рев грозных машин, когда испуганные гитлеровцы попрятались в укрытия, наша пехота стремительно ворвалась в траншеи и вскоре очистила высоту от фашистов. Летчики хорошо помогли гвардейцам в этом бою, и Родимцев распорядился представить боевую шестерку летчиков к правительственным наградам.

7

Весь ноябрь гвардейцы провели в тяжелых, изнурительных боях. Но никто не помнил усталости, ее заменила радость побед, названия освобожденных сел. На устах теперь было одно слово — наступление. Приближался новый, 1944 год. Что принесет он? Вот уже два с половиной года бушевала на огромной территории России опустошительная война.

Почти три долгих года потребовалось, чтобы настал коренной перелом в войне. Но ведь враг еще здесь, на нашей земле. Родимцев, кадровый военный, часто задавал себе вопрос: «Как могло получиться, что фашист так далеко залез в нашу территорию?» Он воевал в Испании и помнит, какими классными специалистами прослыли русские общевойсковые командиры, как грамотно воевали танкисты, как наводили страх наши асы-летчики. Одно имя Серова приводило в трепет врага. Правда, как-то глухо летчики поговаривали, что у немцев, воевавших в Испании в составе легиона «Кондор», самолеты поманевренней и побыстрее, чем наши «Чайки». И бомбардировщики «юнкерс», и появившиеся «мессершмитты» были новым словом в авиации. Но говорили глухо, без тревоги.

Участвовал Родимцев и в финской войне, и в освобождении Западной Белоруссии. Эти короткие быстротечные боевые действия тоже говорили о том, что Красная Армия и подготовлена, и оснащена неплохо. И вот на тебе… Конечно, если бы открыли второй фронт, тут бы Гитлеру совсем стало невмоготу. Но его что-то нет да и нет. Еще в Сталинграде, в разгар боев Родимцев получал приветствия от бывших интернационалистов, проживающих в Англии, во Франции, получал поздравительные послания и от государственных деятелей этих стран, которые восхищались стойкостью русского солдата, желали его Родине скорейшей победы над врагом. Читая телеграммы, Родимцев радовался этой солидарности, верил, что скоро союзники тоже «поддадут жару» фрицам. Но гвардейцы отмеряли огненные версты, теряли друзей боевых, а мифический второй фронт пока давал о себе знать лишь американской тушенкой да «студебеккерами».

Приближался новый год. Какой он будет? Родимцев мечтал о том, как со своими гвардейцами дойдет до границы, поставит государственный пограничный столб, посидит на самом краешке России, помянет павших, пойдет дальше туда, откуда пришел на нашу землю кровавый зверь, пойдет, чтобы навсегда отучить его от коварной повадки посягать на чужие земли и чужое добро.

С наступлением первых морозов стали проезжими дороги. Подтянулась артиллерия, появились танки в боевых порядках пехоты. Наступательный порыв гвардейцев стал более эффективным. К концу ноября войска корпуса освободили Павлыш, Бутовский, Занфировск, Доброполь, Березовку, Алексеевку. А после частичной перегруппировки сил, введя в бой гвардейскую Полтавскую дивизию, корпус освободил от фашистских захватчиков крупный населенный пункт Ново-Александровку.

Фашисты не хотели примириться с поражениями. Из разведданных стало известно, что противник подтянул резервы, готовится взять реванш. И вскоре действительно гвардейцы почувствовали, что враг усилил сопротивление. Корпус вынужден был заново скрытно перегруппировать свои силы.

Такие частые маневры живой силы и техники вызвали у некоторых молодых офицеров недовольство. Узнал генерал, что идут «нелестные» разговоры о «никчемном дергании людей», и велел при первом случае собрать молодых офицеров, поговорить с ними по душам о роли и месте командира. Только на первый взгляд кажется, что ратный труд командира и его штаба далек от стремительной атаки, дерзкого контрудара, танкового рейда, рукопашной схватки. Конечно, командир дивизии или полка, как правило, не врывается с автоматом в руках в траншею противника, не подрывает гранатами вражеских танков. Но его ум, воля, энергия всегда предшествуют ратному труду солдата. Ведь подвиг войск становится только тогда успешным и эффективным, когда наступление хорошо организовано, обеспечено, спланировано.

И как бывает обидно солдату, когда он поднялся в атаку после артподготовки, а огонь противника вновь прижимает его к земле, не дает шагу ступить. Это значит, что огневые средства противника не подавлены, что плохо поработали командиры. Из-за плохой организации наступления приходится все начинать сначала.

Но если командир сделал все не на авось, а с умом, расчетливо, тогда бой развертывается по его плану, и наступающая сторона диктует свою волю противнику. Таких организаторов боя по праву можно назвать конструкторами подвига. И если солдат умом и сердцем воспринимает командирские требования, усердно готовится к предстоящей операции, то в бою он чувствует себя уверенно.

Как раз таким вот напряженным трудом всех воинов, от солдат до генералов, были насыщены фронтовые дни и ночи корпуса Родимцева, когда гвардейцы вышли на рубеж Малая Березовка — Диковка — Ясиноватка. Мороз крепчал с каждым днем, надежно сковывая дороги. Погода стала союзником. К переднему краю подтянулась вся артиллерия, грузовые машины подвезли в достаточном количестве боеприпасы.

Корпус готовился к новому наступлению и непрерывно вел разведку. Данные как наземной, так и авиационной разведки тщательно изучались. Родимцева интересовало не только, кто сейчас стоит перед его фронтом, но и какие резервы противник может ввести в бой в ближайшее время.

На рассвете, в назначенное время, загремели пушки. Ломая тонкий лед на реке Ингулец, советские бойцы переправились на другой берег. Гитлеровцы, понимая опасность выхода наших войск на их тылы, нанесли фланговые удары по подошедшим к железной дороге частям и вновь отбили разъезд Диковка. Два полка 95-й дивизии оказались под угрозой окружения. Фашистам оставалось сомкнуть кольцо. Но наступила ночь, а противник почему-то не сделал этого. Может быть, ждал, когда наши полки начнут отход, чтобы в узком месте накрыть их плотным огнем артиллерии. А может быть…

Разведданные помогли разобраться. Дело в том, что с одной стороны, из Знаменки, наступала резервная танковая дивизия немцев, с другой стороны, из Александрии, — моторизованная дивизия. Но одновременного удара у фашистов не получилось, и они не смогли замкнуть кольцо окружения. Родимцеву представился случай поочередно разгромить передовые части контратакующих гитлеровцев. Все зависело от оперативности руководства.

В течение нескольких ночных часов штаб корпуса подготовил мощный удар. В то время, как полки 95-й стрелковой дивизии атаковали гитлеровцев изнутри, 214-я ударила по Диковке с фронта. Решительной атакой полностью были разгромлены и танковая дивизия, и мотополк противника.

Эта операция позволила войскам продвинуться на несколько километров вперед, освободить Знаменку. Приподнятое настроение царило в дивизиях, полках, батальонах. И дело не только в том, что штабные офицеры и командиры частей смогли на своих оперативных картах нанести новые рубежи корпуса, продвинувшиеся на несколько десятков километров. Главная причина такого приподнятого настроения объяснялась тем, что в дивизиях оказалось немало уроженцев местных деревень и самой Знаменки. Люди, ушедшие отсюда в первые дни войны, вернулись в родные хаты через несколько лет. Разными оказались у людей встречи: у кого праздник, у кого горе.

8

Родимцев приехал в Знаменку сразу после боя. Командир дивизии полковник Огородов, степенный неторопливый человек, подробно рассказал Родимцеву, как его солдаты дрались за Знаменку, как остервенело сопротивлялись фрицы, не считаясь с потерями. Особенно сильной была последняя контратака с танками.

Доложив обстановку, полковник Огородов предложил вместе позавтракать, но Родимцев отказался. Он еще собирался побывать у командира 97-й гвардейской стрелковой дивизии генерала Анциферова. Коротко попрощавшись с гостеприимным хозяином, командир корпуса вышел из штаба. Мотор «виллиса» уже работал. Но, едва проскочив несколько улиц и выбравшись на окраину, задремавший Родимцев был разбужен тревожным криком адъютанта.

— Товарищ генерал, танки противника!

Шофер резко развернул машину. Родимцев приказал возвращаться к Огородову в штаб.

Разгоряченные, буквально влетели они в штаб. Шевченко бросился за телефон, а Родимцев к командиру дивизии. Огородов спокойно сидел за широким столом и неторопливо, со вкусом пил душистый чай, временами отдуваясь и протирая вспотевший лоб расшитым рушником.

— Садитесь, товарищ генерал, — радушно, как ни в чем не бывало предложил комдив и пододвинул табуретку. — Хороший чай сил прибавляет.

— Какой, к черту, чай! У тебя танки противника в городе, а ты чаи гоняешь?! — как можно строже рубанул Родимцев. — Где карта?

— Я уже принял меры, — спокойно ответил комдив. — Наши артиллеристы сейчас угомонят непрошеных гостей.

Комдив представил стоявшего в стороне высокого, худощавого офицера — майора Койчуренко, командира артиллерийского полка. Именно Койчуренко комдив приказал выбить фашистские танки из города.

— Как будете решать задачу? — деловито спросил Родимцев.

Командир артиллерийского полка доложил, что первая батарея старшего лейтенанта Величко уже ведет бой с вражескими танками, вся артиллерия первого дивизиона поставлена на прямую наводку.

— Можно верить майору? — спросил Родимцев у комдива.

— Не подведет, товарищ генерал, — твердо ответил Огородов. — Кроме того, в районе железнодорожной станции закрепился гвардейский полк. В его боевых порядках на прямой наводке стоит артиллерийский дивизион капитана Губийдуллина. Так что город останется в наших руках, это факт.

— Хорошо, полковник, что ты уверен в своих артиллеристах, но, как говорится, доверяй, но проверяй. Так что уеду я только тогда, когда ни одного фашистского танка не останется в Знаменке. Кроме того, учти, завтра утром здесь расположится штаб корпуса. А штаб твоей дивизии переведете в совхоз Кохоновка.

— Но ведь там противник, — недоуменно посмотрел на Родимцева комдив.

— Ну что ж, что немцы. Освободите полностью Знаменку, а потом отбросите фрицев за совхоз Кохоновка.

— Есть отбросить фрицев, — улыбнулся комдив.

А Родимцев, словно что-то передумав, тут же связался по телефону с начальником штаба корпуса Самчуком, приказал ему готовиться к переезду в Знаменку.

Едва он договорил последнюю фразу о переезде штаба в Знаменку, как все время поддакивающий Самчук неожиданно замолчал.

— Связь, связь… — шумел Родимцев, — шайтан вас побери!

— Связь работает, товарищ генерал, — послышался голос дежурного телефониста, — полковник у аппарата.

— Самчук, ты что, оглох или язык проглотил? — поняв, в чем дело, добродушно заворчал Родимцев.

Он вспомнил, что его боевой товарищ, с которым они начали войну в Первомайске, обороняли Киев, сражались в Сталинграде, на Курской дуге, Иван Самчук здесь родился, здесь работал и жил. Здесь остались его родственники.

— Что ж, Иван Аникеевич, в гости не приглашаешь? — бросил в трубку генерал.

— Я всегда готов, — наконец откликнулся Самчук, — вот штаб переведем и, если согласитесь, сходим.

Дел, конечно, было много, но Родимцев тем не менее решил доставить радость начальнику штаба. Шутка ли — человек почти четыре года не был дома, не видел близких, не знает, живы ли они. И на следующий день, как только штаб перебрался в Знаменку, они вместе с Самчуком поехали в Маторино.

Село, как и многие украинские деревеньки, было сильно разрушено, многие дома сожжены, фруктовые деревья вырублены. Гостей встретила тетка, Мария Платоновна Самчук. Не стесняясь слез, она кинулась на шею к Самчуку, все время приговаривая: «Дорогие наши освободители, как мы вас долго ждали, спасибо за все».

От нее узнали, что муж ее, дядя Самчука, находился в армии, известий от него давно не приходило. Мария Платоновна рассказала, как тяжело жилось мирным жителям в фашистской неволе, о зверствах, насилиях, убийствах, которые чинили оккупанты.

И в Знаменке, и здесь в селе Маторино жители с большой радостью приветствовали своих освободителей. Встречали воинов хлебом и солью, приглашали в хаты, старались угостить, не жалея своих скудных припасов.

В Знаменке гвардейцы Родимцева еще раз убедились, какой страшный зверь поганил их родную землю, жег города и села. Несмотря на то что всем уже было ясно, что война Германией проиграна, фашизм продолжал расправы с мирным населением сел и городов. Десятки трупов лежали на разбитых улицах Знаменки. Старики, женщины, дети — никого не щадили фашисты. На площади вблизи железнодорожной станции чернела большая виселица. На ней — десять трупов. Среди них подростки.

Местные жители задавали много вопросов, и среди них был всегда главный: «Когда прогоните отовсюду этого антихриста, зверя о двух ногах?» И Родимцев, который любил встречаться с крестьянами, неизменно твердо и уверенно отвечал:

— Точной даты назвать не могу, но только мучиться и страдать недолго осталось. Очистим скоро всю нашу землю от поганой нечисти.

— Да так дайте, чтобы впредь неповадно было лазить, — степенно поддерживали его старики.

Люди верили этому хоть и молодому, но уже начинающему седеть генералу с Золотой Звездой на груди.

Родимцев понимал, что час Победы близок, но еще предстоит много поработать. Генерал не любил слов «сражаться, биться» и предпочитал им слово «работать». Войну он видел как тяжелый ратный труд, тяжелую работу и для рядовых, и для офицеров, и для генералов.

9

После тяжелых боев корпус по распоряжению штаба армии получил небольшую передышку. Командование хотело использовать короткий отдых для перегруппировки войск, подготовки к Кировоградской операции. В минуты затишья корпус начинал получать пополнение, вооружение, боеприпасы.

Все понимали, что хотя противник в последних боях понес большие потери в технике, в людях, в живой силе, сопротивляться он будет отчаянно.

Во всяком случае, Кировоград немцы не собирались сдавать без боя, и поэтому готовиться к боевым действиям предстояло основательно. Ключом оборонительных действий фашистов были выгодные в тактическом отношении командные высоты и приспособленные к круговой обороне населенные пункты. Потеряв Знаменку, противник перешел к активной обороне, интенсивно используя бомбардировочную и штурмовую авиацию. Почти на всем фронте корпуса фашисты по нескольку раз в день переходили в контратаки. Огромным напряжением сил, воли гвардейцы сдерживали этот отчаянный натиск врага. Одновременно полным ходом шла подготовка к кировоградской наступательной операции. Провели тщательную разведку. Она показала, что перед фронтом корпуса оборонялись отошедшие в западном направлении старые знакомые бойцов Родимцева: части 14-й танковой, 10-й механизированной и 376-й пехотной дивизий. Кроме того, на правом фланге оборонялся отдельный стрелковый батальон. На участках предполагаемого прорыва наших дивизий враг отрыл окопы полного профиля, подготовил открытые пулеметные площадки с развитой системой ходов сообщения.

Согласно разработанному штабом плану, прорыв должен был осуществляться силами трех гвардейских стрелковых дивизий. Главный удар корпус наносил центром, на участке 97-й гвардейской стрелковой дивизии. Родимцев не случайно поставил на главном направлении именно эту часть. Дивизия успешно воевала на кировоградской земле, ее воины совершили немало подвигов при освобождении населенных пунктов. Командование верило, что в предстоящей операции гвардейцы окажутся на высоте. Острие удара наступающих войск в первом эшелоне направлялось между населенными пунктами Вершинополье — Субботцы. Такое решение было принято сознательно. Изучив материалы разведки, Родимцев убедился, что у противника наиболее слабая огневая система в обороне находится на стыке этих двух населенных пунктов. Кроме того, комкор планировал нанести удар в стыке населенных пунктов Вершинополье — Субботцы с таким расчетом, чтобы выйти частью сил на их окраины, а затем охватывающим маневром сломить сопротивление противника и обеспечить ввод в прорыв 7-го механизированного корпуса генерала Каткова.

К началу операции в каждой дивизии были созданы передовые отряды. В их задачу входило неотступно продвигаться за боевыми порядками полков первой линии, решительным броском захватить переправу через реку Ингул.

Утром, накануне наступления Родимцев приехал в дивизию Анциферова проверить готовность войск к наступлению. Хотелось самому убедиться, как вооружены бойцы, каков их моральный дух, как отдыхают.

Легкий снежок запорошил остовы сожженных хат, прикрыл белоснежным одеялом танки, орудия, полевые кухни. Отступая, гитлеровцы полностью сожгли многие деревушки. Многие бойцы спали прямо на земле у едва тлевших костров. Спали богатырским сном. Артиллерийские расчеты, прикрывшись чехлами, пристроились у своих орудий. Родимцев вместе с Анциферовым шли по разрушенной деревне и удивлялись выносливости, самопожертвованию советского солдата. У одного из костров остановились покурить. Около двух месяцев, от самого Днепра, шли сюда с непрерывными боями гвардейцы. И сейчас, получив короткую передышку, отдыхали. Кто курил, ведя неторопливую беседу с товарищем, кто спал, набираясь сил, чтобы завтра снова идти в бой. Теперь на Кировоград. Родимцев подозвал дежурного, предупредил, чтобы внимательно смотрел за костром: «Не ровен час, можно и обморозиться, если огонь затухнет». И, глядя на этих ребят, спящих у костра, на снегу, невольно вспомнился родной Шарлык с короткими, утопающими в снегу улочками, добротными избами, надворными постройками и лесная дорога в Оторванку, куда бегал на лыжах в школу.

Кажется, это было давным-давно. Сколько же лет прошло? Он стал высчитывать. Получалось, больше десяти лет не был дома, не видел родных улиц Шарлыка. Вроде бы десять лет — огромный срок, забыть можно и дома, и сельские улицы, а нет, зажмуришь глаза — и наяву все видишь. Вот и сейчас Родимцев представил свой дом, и мать, хлопочущую у печки, и сестренку Настю, перебирающую пшено. Тепло сейчас в доме, натоплено, лепешки, видно, печь собираются.

— О чем размечтались, товарищ генерал? — прервал его думы командир дивизии.

— Фу-ты, шайтан побери, воспоминания одолели, — засмеялся Родимцев.

— Завтра Новый год, — напомнил Анциферов, — встретить бы надо.

— Встретить-то встретим, но самая главная наша встреча будет там, — и Родимцев махнул рукой в сторону Кировограда. — А то, видишь, не для всех пока крыша есть, — показывая глазами на спящих на снегу солдат, подытожил генерал.

Так гвардейцы встречали новый, 1944 год. Но ни морозная ночь, ни отсутствие крова не испортили им настроения. Наоборот, они были счастливы, что видят радостные лица крестьян, избавившихся от гитлеровцев; счастливы, что движутся на запад, освобождая село за селом.

Приподнятое настроение омрачалось лишь тогда, когда гвардейцы видели на месте сел остовы сгоревших изб, чернеющие трубы запорошенных снегом печей да поросшие бурьяном плодородные черноземы Кировоградщины. В корпусе было много солдат, офицеров — уроженцев этих мест. Все они с гордостью рассказывали о том, какие богатые урожаи дарила их земля в мирное время, какими революционными традициями богата Кировоградщина.

Соскучившиеся по дому, по мирным делам бойцы наперебой предлагали жителям деревень подсобить в их нелегком крестьянском деле. А те старались получше встретить своих помощников, накормить, дать возможность немного перевести дух, набраться новых сил.

То там, то здесь можно было услышать неприхотливый разговор:

— Отец, дай, что ли, я косу тебе наточу.

— На, возьми, милок, наточи. — И дед, пряча улыбку в седые усы, тащил из сарая косу, умолчав, что вчера ее уже точил какой-то другой гвардеец. А ничего не подозревающий боец, кряхтя, брался за дело.

10

Трое суток, отведенных корпусу для подготовки к наступлению, промелькнули, как один день. К рассвету 4 января войска заняли исходное положение для наступления. Еще день ушел на силовую разведку: надо было уточнить передний край противника, расположение его огневых точек.

И вот 5 января, рано утром началась артиллерийская обработка переднего края и глубины обороны противника. Это был мощный десятиминутный огневой налет. Артиллеристы умело подавляли огневые точки врага. Затем зимнее утреннее небо распороли огненные всполохи прославленных «катюш». И наконец, после их залпа по переднему краю врага, войска корпуса в тесном взаимодействии с танкистами генерала Катукова пошли в атаку. Уже в самом начале наступления гвардейцы прорвали передний край противника. Развивая стремительное наступление на главном направлении Казарино — Ново-Водонос — Леленовка, дивизия генерала Огородова первой к исходу дня выполнила поставленную задачу. Действия бойцов дивизии отличались массовым героизмом, неудержимым порывом, самопожертвованием. Геройски сражалась рота лейтенанта Николая Авдеева. Стремительным рывком бойцы достигли вражеской траншеи, вступили с врагом врукопашную. В трудное положение попал сам лейтенант, Авдеев. Он оказался лицом к лицу с шестью гитлеровцами. Выстрелами из пистолета лейтенант уничтожил двоих. Третий фриц замахнулся на Авдеева тяжелым карабином, но лейтенант успел выхватить у него оружие и прикладом уложил фашиста на землю. В этот момент лейтенант почувствовал, как обожгло правую руку и двое фашистов навалились на него. В глазах потемнело, он стал терять сознание. Неожиданно один из фашистов неестественно обмяк и скатился с лейтенанта. Последним усилием воли Авдеев сбросил второго гитлеровца, и, как ему показалось, сделал это легко. Когда он с трудом поднялся, то увидел пред собой всеобщего любимца и балагура, двухметрового здоровяка Бориса Кашина. Тот, улыбаясь и тяжело дыша, деловито вытирал о перепачканный снег кинжал.

Быстро прорвав оборону врага, дивизия генерала Анциферова освободила от гитлеровцев десятки населенных пунктов. Во второй половине дня гвардейцы, продолжая развивать наступление, перерезали линию железной дороги на участке Андросово. И все же полностью задачу выполнить не смогли. Дальнейшее продвижение было остановлено организованным огнем противника.

Другая дивизия, которой командовал полковник Олейников, также успешно прорвала фронт обороны противника, открыв возможность для широкого маневра нашим танкистам. Но едва те рванулись вперед, как напоролись на большое минное поле. Узнав об этом, Самчук стал отчитывать по телефону разведчиков, проморгавших злополучное поле.

— Ладно, после отругаешь их, — остановил Родимцев. — Немедленно саперов вперед — даю час времени.

Послали несколько человек. Одним из первых ушел на задание со своим напарником рядовой Сергиенко. Доползли незамеченными, стали прокладывать проходы в минном поле, и тут их обнаружили гитлеровцы, начали обстреливать. Два фашиста даже выбрались из окопа и нагло подползли поближе, видно намереваясь взять бойцов в плен.

— Ишь, гады, будто на охоту вышли. Ты, Петро, снимай их мины, а я покараулю, — распорядился Сергиенко.

Подпустив зарвавшихся фашистов, он короткими очередями уничтожил их.

— Ну, долго ты там возиться будешь? — услышал Сергиенко недовольный голос Петра. — Смотри, здесь сколько этой гадости понатыкано, одному не управиться.

— А то я прохлаждаюсь, — ухмыльнулся Сергиенко. — Иду, иду…

Одна, две, три… Около ста противотанковых мин извлек Сергиенко и аккуратно обозначил вешками проходы. Именно по этому маршруту и пошли через час в прорыв танкисты. Когда Родимцеву доложили об умелых и решительных действиях рядового Сергиенко, генерал приказал представить его к ордену Красной Звезды.

— Герой, настоящий герой, — подытожил генерал.

Среди гвардейцев Родимцева были пожилые люди, у которых уже серебрились виски, и совсем юные. Но любой из них, кто побывал в атаке, видел кровь и смерть своего товарища, не знал страха в бою. Они уже не «кланялись всякому свистящему над головой снаряду, не теряли бодрости духа в самой сложной обстановке. Однажды после тяжелого боя Родимцев приехал в батальон, который потерял почти половину личного состава. Он думал, что застанет мрачных, озлобленных людей, увидит понурые, отрешенные лица, и не поверил своим глазам. У костра, возле небольшой сгоревшей хаты, сидели кружком бойцы. В середине круга небольшого роста рыжеусый солдат упражнялся на трофейном аккордеоне. Товарищи подгоняли его:

— Ну что ж ты, Гришка, фашистскую хреновину никак не освоишь. Давай, поторапливайся — петь хочется.

Слушая неприхотливый разговор бойцов, Родимцев ловил, себя на мысли, что он не в первый раз встречается с тем, как усталые гвардейцы не лежат вповалку, изнеможденные боем, а вот так, как эти, спокойно балагурят.

Казалось, люди отдали последние силы, еле держатся на ногах, а закончился бой — и они вспоминают про мирные годы, рассказывают про завод, где работали, про колхоз, где пахали землю, читают вслух письма, пришедшие из дома. Читают так, словно вокруг костра сидит одна семья и всех волнует, заботит, начал ли говорить малыш, как учится школьник.

Родимцев не случайно накануне, в разгар операции наведывался в полки, батальоны. Перед началом операции в корпус прибыло большое пополнение новобранцев, и его волновало, как поведут себя в бою новички. Все они с нетерпением рвались в бой, жадно тянулись к оружию, каждый из них хотел принять участие в освобождении родных сел, отомстить фашистам за немыслимые злодеяния. Сохранить боевой дух и вместе с тем научить молодых воевать Родимцев считал своей первой заботой. И огорчался, когда докладывали сводку об убитых, раненых. Сильно переживал, встречая новобранцев в медсанбате.

Однажды он заглянул в полевой медсанбат сразу после боя. Опираясь на палку, подошел черноволосый, худощавый юноша. Он участвовал в первом бою, уничтожил двух фашистов. У парня была одна просьба:

— Товарищ генерал, прикажите не отправлять в тыл, рана у меня легкая, заживет быстро.

— Здесь врачи командуют, — отговорился генерал.

— Да я слово дал: довести счет убитых до десяти.

— Это почему десять?

— Тут арифметика простая, — доверительно сообщил парень. — Если каждый солдат по одному бандиту уничтожит — полная победа обеспечена. Но ведь не каждый успеет это сделать. Иной только к передовой подойти успеет — и нет его. Значит, за них, погибших, нам, живым, следует подумать. Чтобы наверняка победа была обеспечена. Вот если каждый по десяти гадов уничтожит, то считай, что Гитлеру каюк.

Генерал улыбнулся математическим выкладкам юного гвардейца и пообещал похлопотать за него перед врачами. Но не успел он отойти от койки молодого бойца, как к нему чуть не строевым шагом приблизился еще один раненый.

— Рядовой Галак, товарищ генерал. Ну чего они меня в тыл выпроваживают, и здесь поправлюсь, тут мой дом, воздух мой.

Рядовой Галак родом был из Дыковки. По прибытии с пополнением был зачислен вторым номером в подразделение противотанковых ружей. В бою у разъезда Новаковка, когда погиб первый номер расчета, Галак не растерялся и продолжал вести огонь из противотанкового ружья. Он подбил машину с боеприпасами, вывел из строя станковый пулемет. Фашисты предприняли контратаку, стремясь вернуть утраченные рубежи, но рядовой Галак не позволил им это сделать. Он и в мыслях не допускал, что можно уступить врагу хотя бы метр родной земли. Даже когда осколком перебило руку, он продолжал вести бой.

Подошел военврач Комелев.

— Что же вы таких героев в тыл отправляете? — хитровато подмигнул ему генерал.

— Этому руку сохранить надо — молод еще, ему работать и работать придется. А тому, хромому, без ноги оставаться негоже — что за жених из хромого получится.

— А может, в виде исключения…

— Но, товарищ генерал, они так все запросятся.

— Да уж так и все?

Генерал был доволен гвардейцами. Никто из них не рвался в тыл, не спешил в госпитали. Наоборот, как вот и сейчас, приходилось врачам уговаривать их ехать на излечение!

— Так ты уж посмотри, Комелев, я, конечно, в вашем деле приказать не могу, да больно ребята хорошие.

Молодые бойцы, напрягая слух, прислушивались к короткому разговору Родимцева с врачом.

«Ломается медик, — отметил про себя Галак, — ну, ничего, Родимцеву не откажет».

Да, напрасно беспокоился командир корпуса о новом пополнении. Они не подвели, дрались стойко, решительно. Отличным бойцом показал себя и пулеметчик младший сержант Николай Беляков, родом из Чистякова Донецкой области. Когда уцелевшие после артподготовки гитлеровцы стали удирать из села Субботцы, Николай Беляков смело выдвинулся с пулеметом наперехват и не дал фашистам уйти. А позже, когда противник начал контратаку при поддержке танков, младший сержант меткими очередями из пулемета отсек вражескую пехоту от бронированных машин. Он вел огонь до тех пор, пока вражеский танк не появился над его окопом. Отважный пулеметчик погиб, но не оставил своей позиции.

Люди говорят, что к войне привыкают, что перестают часто удивляться подвигам, считая это обыденным делом. Родимцев понимал, что это не так. Его не переставало поражать и восхищать мужество, стойкость солдат.

— Вот вы говорите: солдат совершил подвиг, — пристал как-то к нему адъютант Шевченко, — а ведь сами проповедовали, что это работа, что война — тяжелый труд.

— Верно, от своих слов не откажусь. Только почему ты, парень, считаешь, что тяжелый труд нельзя назвать подвигом?

— Я так не считаю, — сопротивлялся молодой офицер, — но только работа работе рознь, труд труду разница.

— Вот здесь ты, Шевченко, промашку дал. Труд есть труд, его, как радугу, на цветные полоски спектра не разложишь.

Словом, каждый считал, что он чуточку более прав.

11

Возвращаясь вечером в штаб после поездки в войска, Родимцев всегда садился подписывать наградные листы. Он всегда читал их несколько раз, просил переделать, если считал, что написано чересчур скупо, «без души». С болью ставил свою подпись, когда в наградном листе встречал слово «посмертно». Радовался, когда представлял к награде живого героя. Вот и сейчас, вернувшись из медсанбата, попросил наградные листы. В стопке нашел и фамилии раненых парней, которых встретил только что в медсанбате. Несколько раз с удовольствием перечитал их. Каждая из таких бумаг представлялась короткой историей подвига. Одна, которая привлекла его внимание, гласила:

«Разведчик, рядовой Борис Каракозов подорвал мост в тылу противника». Генерал заинтересовался. Он вспомнил, что не в первый раз подписывает наградную бойцу с такой фамилией. Что это: однофамильцы? Стал читать дальше и понял, что это один и тот же человек. В дивизии по праву гордились удачливым разведчиком, рядовым Борисом Каракозовым. Он много раз бывал в тылу врага, приводил «языков», добывал важные сведения. В эти январские дни 1944 года, когда развернулось мощное наступление наших войск, фашистское командование стало спешно эвакуировать тылы, увозить награбленное. На станции Андросовка наши разведчики обнаружили два эшелона, подготовленные захватчиками к отправке в «великую Германию». Вагоны первого эшелона были загружены тушами коров, телят, свиней и овец. В других вагонах были ковры, самовары и другие награбленные ценности. В двух вагонах второго эшелона гитлеровцы держали подростков, собираясь отправить их на чужбину.

Рядовому Каракозову было приказано в тылу врага взорвать мост, предотвратить угон эшелонов. Пробравшись под покровом ночи к мосту, разведчик увидел, что его опоры заминированы. Естественно, взрывать мост гитлеровцы намеревались только в случае своего отхода. Борис Каракозов принял свое решение. Он привязал толовые шашки к фугаскам, поджег бикфордов шнур… Когда раздался взрыв, смельчак был уже на окраине села Андросово. Гитлеровцы заметили его. Около пятнадцати фашистов стали окружать смельчака, собираясь взять его живым. Борис уничтожил шестерых, но у него кончились патроны. Гитлеровцы отрезали путь к селу, кольцо сжималось. Положение казалось безвыходным. Когда фашисты приблизились вплотную, гвардеец с криком «ложись, гады» бросил себе под ноги гранату без взрывателя. Гитлеровцы в панике попадали на землю, ожидая взрыва гранаты, а разведчик, воспользовавшись замешательством, растворился в ночи. Он вернулся в часть целым и невредимым.

— Ну и орел, — восхищался генерал, в который раз перечитывая бумагу. — Нет, ты только посмотри, Иван Аникеевич, — восхищенно теребил он изучавшего карту начальника штаба. Тот нехотя оторвался от стола, снисходительно улыбнулся:

— Товарищ генерал, вы как будто первый раз в жизни про награды читаете. Тысячи, наверное, прошли через ваши руки, а вы все не привыкнете.

— Нет, Самчук, ну как тут не восхищаться, герой же. Нет, я не согласен с представлением, мало ему Красной Звезды. — И он аккуратно зачеркнул последнюю строчку, собственноручно исправил: «Представить к ордену Отечественной войны».

На следующий день корпус возобновил наступление. Но продвинуться далеко на этот раз не удалось. Невысокий темп наступления объяснялся тем, что противник сам перешел к активным действиям. Во второй половине дня гитлеровцы несколько раз бросали в контратаки по пятьдесят — шестьдесят танков, которые поддерживала пехота, артиллерия и авиация.

С раннего утра из дивизий стали раздаваться тревожные телефонные звонки. Комдив Огородов докладывал, что его гвардейцы с трудом отбивают многочисленные контратаки противника. Ценой огромных потерь удается удержать в своих руках освобожденные села.

Еще хуже обстояли дела у генерала Анциферова. Встревоженный положением дел и захлебнувшимся наступлением, Родимцев с группой офицеров выехал в 97-ю дивизию. Он считал, что здесь можно было уяснить всю обстановку на левом фланге корпуса. Когда добрались до штаба дивизии, который располагался в селе Кишкино, командира и начальника штаба застали на месте. Оба сидели за столом, в руках держали телефонные трубки и возбужденно отдавали приказания. Анциферов срывающимся голосом говорил с одним из полков, а начальник штаба — со штабом корпуса. «Хорошо, связь не потеряна», — промелькнула мысль у Родимцева. Комдив положил телефонную трубку, быстро встал, взволнованно стал докладывать.

Командир корпуса не перебивал комдива. Анциферов был явно взволнован, таким его генерал давно не видел:

— Один из полков ночью взял Большую Мамайку, а уже сегодня утром фашисты контратаковали тридцатью танками, бросили в бой полк пехоты и вытеснили нас. В некоторых подразделениях чувствуется растерянность, надо бы помочь им артиллерией, но у меня ее нет.

— А ты поспокойнее докладывай, Иван Иванович, — незлобно попросил Родимцев. — Что нам, впервые, что ли, такие переделки? Выберемся и из этой, нужна артиллерия — найдем. Давай дальше поспокойнее.

Из доклада комдива выяснилось, что другой полк тоже потерпел неудачу. Под натиском врага он вынужден был оставить захваченный утром важный опорный пункт Красный Кут. Сдал свои позиции и третий полк дивизии. Слушая нерадостный доклад, Родимцев прикидывал, чем он мог помочь дивизии.

— Можно не продолжать, — остановил наконец Родимцев комдива. — Мы знаем, с каким противником имеем дело. Знаю, что дивизию потеснили. Но мы верим в гвардейцев, у нас нет к ним претензий. Они дерутся превосходно. Дивизия приняла на себя главный удар, стойко ведет тяжелый бой с превосходящими силами. Хотя вас и потеснили немного, но ничего не поделаешь — на то и война. Будем вместе думать, как выйти из положения.

— Помогите авиацией и артиллерией.

Родимцев тут же по телефону приказал начальнику штаба корпуса Самчуку связаться со штабом армии, доложить обстановку и попросить от его имени оказать помощь артиллерией и авиацией.

Оставив Анциферова в штабе управлять дивизией, Родимцев вместе с начальником штаба дивизии собрался в полк, который несколько часов назад оставил Большую Мамайку. Его пробовали отговорить, но он так взглянул, что все поняли: никакие доводы повременить с поездкой на передний край не помогут. Не успели подъехать к командному пункту полка, как пришло сообщение, что армия удовлетворила просьбу и немедленно поможет авиацией и артиллерией. «Ай да Самчук, — крякнул Родимцев, — оперативно сработал». Корпусу срочно подчинили находящуюся на марше армейскую противотанковую артиллерийскую бригаду подполковника Кузьмина. Получив доброе известие, Родимцев разослал по всем направлениям разведчиков с приказом «из-под земли достать бригаду». Нашли ее быстро. Командира бригады Родимцев встретил сам. Тут же поставил ему задачу, указал рубеж, где артиллеристам предстояло принять бой. Рубеж для них оказался очень выгодным. И когда фашисты вскоре снова бросили в контратаку танки, их встретил меткий огонь наших орудий. Пятнадцать бронированных гитлеровских махин, искалеченных и сожженных, остались на зимнем поле.

Помогла и штурмовая авиация, от души отделав передовые части наступавшего врага. Фашисты, хотя заметно снизили свой пыл, но отступать не собирались. Обстановка продолжала оставаться сложной и опасной. В штабе корпуса хорошо понимали, что если противник прорвет оборону генерала Анциферова, то большая группировка гитлеровцев выйдет в тылы корпуса. Вот почему Родимцев почти постоянно находился здесь, помогая сбить оголтелый натиск отчаявшегося врага.

Лишь через день, прикрываясь танками и мотопехотой, враг начал отвод главных сил, продолжая сдерживать наши войска.

Два батальона с танками держали оборону в районе высоты 219,8, в районе рощи и деревни Андросово. В районе Красный Кут, сосредоточив большую группировку, противник отбивал все атаки гвардейцев. Авиация врага наносила бомбовые удары по боевым порядкам наступавших войск, не подпуская их к переправе через реку Ингул. Гвардейцы держались из последних сил. Но предел есть во всем. И Родимцев не удивился, когда его по телефону разыскал заместитель командира корпуса по политчасти Платонов:

— Если мы не окажем помощь дивизии, противник разрежет корпус на части. Надо просить резервную дивизию.

— Попросить я попрошу, но дадут ли, ведь у нас уже пять дивизий.

Но когда он позвонил в штаб армии, его просьбу удовлетворили, направив дополнительно дивизию полковника Шайрана.

12

Штаб корпуса сделал все, чтобы с ходу ввести свежую дивизию в бой. Все начальники служб, офицеры оперативного и других отделов были посланы для оказания помощи в дивизию Шайрана. И на следующий день новобранцы вступили в бой. В результате стремительного дневного боя бойцы Шайрана к исходу дня соединились со стрелковой дивизией Огородова и вместе овладели господствующими высотами, надежно прикрыли правый фланг корпуса. Почувствовав локоть боевых друзей, активизировала свои действия и дивизия Анциферова.

А еще через день наступательная операция закончилась полным окружением Кировоградской группировки противника. Над Москвой в тот вечер заполыхали огни салютов в честь войск генерала Родимцева. А его дивизии шли дальше, дивизии Родимцева, которые одиннадцать раз были отмечены приказами Сталина.

Гвардейцы Родимцева шли на Запад. Они не знали, когда кончится война. Но все, от солдат до генералов, чувствовали, что конец этой кровопролитной, нечеловечески тяжелой войне скоро придет. Они уже очистили родную землю от фашистских захватчиков, восстановили на государственной границе пограничные столбы и, выполняя свой интернациональный долг, двинулись на помощь порабощенным народам Европы.

Заканчивался сорок четвертый год. Части гвардейского корпуса, которым командовал Родимцев, натолкнулись на яростное сопротивление гитлеровцев в районе Сандомира. Это было уже в Польше. Бои за Висленский плацдарм оказались продолжительными и носили исключительно ожесточенный характер. Гитлеровское командование предприняло отчаянную попытку отсечь на левом берегу реки переправившиеся войска первого Украинского фронта и восстановить свою оборону. Особую опасность представляла группировка врага, наносившая удар из района Мелец. Советское командование знало: фашисты расценивали Вислу как важнейший оборонительный рубеж и потому бросили сюда большое количество танков, бронетранспортеров, артиллерии, штурмовой и бомбардировочной авиации.

То и дело вражеские танки предпринимали контратаки, но их попытки вбить стальные клинья рушились о стойкость и непоколебимость гвардейцев. Массированный огонь нашей артиллерии, словно хороший душ, остужал безрассудство, напористость врага.

Словно затравленный зверь, исступленно билось и металось «воинство фюрера» на этом рубеже, снова и снова пыталось наносить удары в разных направлениях, бросая в контрнаступление на узком участке фронта десятки танков. Фашистское командование не щадило десант, который неизбежно погибал в бесплодных и бессмысленных атаках.

В ходе битвы за Вислу не только генералы фюрера, но и его рядовые солдаты могли убедиться в неизбежности своего позорного конца.

Начиная с середины января сорок пятого года корпус Родимцева вел непрерывные наступательные бои на пространстве от Висленского плацдарма до реки Одер. Не давая противнику возможности закрепиться на промежуточных рубежах, вынуждая его к поспешному отходу, наши части к исходу месяца вышли к Одеру, где завязали упорные бои за предмостные укрепления на восточном берегу.

Особенно яростное сопротивление гвардейцам в районе Тиргартена оказали отборные войска «СС» однако решительными действиями нашей пехоты и артиллерии они были выбиты из укреплений Тиргартена и отошли на западный берег Одера, взорвав мост в районе Олау.

Не замедляя наступления, корпус развернул бои за города Крейцбург и Констандт, крупные узлы железных и шоссейных дорог. Противник, по-видимому, долго укреплял Крейцбург: город был окружен глубоким противотанковым рвом, подступы к нему прикрывались долговременными сооружениями.

Но гвардейцам теперь не были страшны ни доты противника, ни минные поля, ни противотанковые рвы, ни хитроумные заграждения. За четыре года войны они познали науку воевать, обходить коварные ловушки, врываться на плечах противника в города, сокрушать самые неприступные его позиции.

В районе Клетвиц подразделения корпуса захватили в лесах группы фашистских солдат и офицеров дивизии «СС» и охраны фюрера, зенитного полка «Герман Геринг», различных частей «фольксштурма». Все эти отпетые головорезы готовились к диверсиям в тылу наших войск.

Последние конвульсии врага, сопровождаемые волчьим воем Геббельса по радио, не могли, конечно, предотвратить или замедлить неизбежное: Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков близилась к победоносному завершению. Штурмуя последние узлы сопротивления противника, освобождая от фашистов все новые населенные пункты, воины корпуса Родимцева с каждым часом приближались к последнему рубежу.

13

Как всегда, перед переправой войск Родимцев приехал в передовой отряд, которому предстояло первому форсировать Одер. Проверив готовность подразделений к броску, генерал вместе с адъютантом спустился к урезу реки, устало опустился в небольшом кустарнике. Невдалеке, достав пачку «Казбека», присел Шевченко. Снял взмокшую фуражку, провел тыльной стороной ладони по лбу.

— Трудно поверить, товарищ генерал, что мы сидим с вами не у нашей Волги, а в Германии, у их Одера. Сколько же потребовалось, чтобы дойти сюда…

Генерал не ответил. Он вообще не любил много говорить. Тем более сейчас хотелось помолчать, подумать. Неожиданно Родимцев поймал себя на мысли, что высчитывает, какой из четырех лет войны был самый тяжелый и какой полегче. Первый, когда отступали? Он отогнал эту мысль. В Сталинграде? Да, было тяжело, очень тяжело, но… В этом, сорок пятом? Может быть, кто-нибудь подумает, что это последний год войны, год победоносных шествий наших войск был лишь триумфальным шествием по Европе. Нет и нет. Это был тяжелейший, изнурительный год. И боевых друзей в эту весну сорок пятого теряли не меньше, чем в первые годы войны.

Весна сорок пятого — это девять тысяч километров военных дорог, пройденных с тяжелыми, кровопролитными сражениями: десятки освобожденных от фашистской нечисти городов Родины и Польши, Германии, Чехословакии. Это годы смертоносного металла, разбитых фашистских танков, бронетранспортеров, пулеметов, минометов, пушек, отправленных в мартеновские цехи, чтобы из орудий смерти они превратились в орудия труда.

Это — горькие утраты, прощание с верными друзьями, до конца исполнившими свой воинский долг, и священная, неискоренимая ненависть к фашизму — во имя радости на земле. Оглядываясь на пройденный путь, как пахарь оглядывается на трудную, политую потом пашню, Родимцев помнил, какой ценой далась эта радость перепахать бурьян и пробудить плодоносные нивы.

За взгорьями, там, за рекой, еще громыхали орудия. Ветер доносил знакомую дробь пулемета. На белокрылом облаке, что задержалось над высоткой, поблескивали отсветы пожара. Это гвардейцы добивали банду эсэсовцев, пытавшуюся укрыться в лесах. Родимцев смотрел вперед на всполохи пожара, и они казались ему заревом плавки, а вспышки трассирующих пуль — сердитыми всплесками автогена.

— О чем задумались, товарищ генерал, опять о переправе?

— Да нет. Тут мы поднаторели. Ты вот лучше скажи мне, Шевченко, чем ты будешь заниматься после войны?

Адъютант растерялся от неожиданного вопроса, заморгал глазами:

— Я и не знаю, за четыре года отвык от мирной жизни, с какого края кусать ее, не знаю. А вы сами-то небось тоже не ответите?

— Ну, мне-то легче, у меня профессия определена, сам выбирал — защитник я Отечества, ратник, как наши предки называли. Вот и служить мне всю жизнь, как медному котелку.

— А если обороняться не от кого будет?

— Я бы рад, Шевченко, да чувствует мое сердце, что наша победа не всем по нутру придется, так что порох надо всегда сухим держать.

Шевченко внимательно посмотрел на генерала, на его осунувшееся, посеревшее от постоянной бессонницы лицо, на тяжелые, припухшие, сильные пальцы рук, задумчиво мявшие пожухлую папироску, на играющую на солнце Золотую Звезду Героя и торопливо поднялся:

— Пора нам, товарищ генерал, в штабе ждут.

Адъютант хитрил. Только сейчас он с тревогой обратил внимание, что генерал сидел почти на открытом месте, у уреза реки, едва прикрытого тщедушным кустарником. А ведь там, за Одером, еще таился коварный, издыхающий враг.