Неодолимые

1

Родимцев вернулся в Верхнюю Ахтубу, когда здесь заканчивалось формирование вновь созданного стрелкового корпуса, полным ходом шла подготовка личного состава. Несмотря на то что Сталинградская победа гулким эхом пронеслась по планете, вселяя надежду и радость в сердца миллионов порабощенных людей, все понимали, что фашизм еще жив, что гитлеровцы попытаются взять реванш за фиаско на Волге. Понимали это и бойцы, прошедшие выучку в сталинградских развалинах, понимали и новички, впервые попавшие на фронт. Понимали все — и рядовые, и командиры. Скоро стали поступать и подтверждения. Разведчики докладывали, что враг готовится к широкому наступлению. В крупных штабах стало известно и кодовое название, которое дали гитлеровские генералы предстоящей операции, — «Цитадель».

Планируя операцию «Цитадель», немецкие стратеги готовились нанести на Курском выступе встречные удары: один из района Орла, а другой из района Белгорода. Командующими этими группировками Гитлер назначил своих самых опытных фельдмаршалов — фон Манштейна и фон Клюге. Перед ними была поставлена цель окружить советские войска в районе Курска и уничтожить их.

Гитлер скрупулезно готовился к этой операции. Конечно, ни комкор Родимцев, ни даже командарм Жадов не могли тогда знать, какими силами будет играть ва-банк завоеватель Европы. Но там, в Москве, на столе Верховного уже лежали разведсводки, свидетельствовавшие о том, что фашисты собираются пустить в дело козырные карты. Судя по докладам Генерального штаба, Гитлер значительно увеличил численность своих армий, оснастил их новейшей техникой.

Для проведения задуманной операции фюрер поставил под штандарты своих фельдмаршалов 50 лучших дивизий вермахта, в том числе 16 танковых и моторизованных, в общей сложности около 2700 танков и самоходных орудий, более 2000 самолетов. В окопах ждали приказа о наступлении около 900 тысяч солдат и офицеров. Среди них головорезы из танковых эсэсовских дивизий «Викинг», «Мертвая голова», «Великая Германия», «Рейх», «Адольф Гитлер».

Конечно, советское командование, узнав о намерении противника, тоже не теряло даром времени. Ставка разработала четкий план и планомерно стала его осуществлять. В короткий срок скрытно была организована жесткая, глубоко эшелонированная, насыщенная проволочными и противотанковыми заграждениями оборона с несколькими рубежами, глубина которых достигала десятков километров.

Советское командование планировало измотать противника на нашей обороне, уничтожить его танки, а затем, введя свежие резервы, перейти в общее наступление и уничтожить основную группировку противника.

Корпус генерала Родимцева попал в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. Вернувшись из Москвы, комкор застал своих однополчан на новом месте, в лесу неподалеку от деревеньки Кутье. Утопающая в зелени, благоухающая ароматами садов деревушка казалась настоящим раем, напоминала об уже далеких мирных днях. После Сталинграда, где гвардейцам почти полгода приходилось жить в канализационных трубах, в сырых полузатопленных блиндажах, в насквозь простреливаемых зданиях, Кутье показалось роскошным курортом. Адъютант Шевченко, соскучившийся по генералу, не знал, куда усадить комкора, и, что совсем уж для него не было характерно, рассказывая о последних новостях в дивизии, хитрил, пытаясь узнать, кто из ветеранов-штабистов останется в дивизии, а кто пойдет в штаб корпуса. Но так ничего и не выведав, повел Родимцева в дом, где разместился штаб корпуса. Это был небольшой сруб под аккуратно выкрашенной крышей. Две небольшие светлые комнатки. Старый круглый стол, этажерка с книгами и кованый, с большим замком сундук располагали к благодушному настроению. Молодая хозяйка, встретившая генерала на крыльце хлебом и солью, своим певучим курским говорком радостно приветствовала воинов:

— Рады встретить вас, дорогие наши защитники. Отдыхайте, набирайтесь сил, только бы дорога дальше на восток супостатам была закрыта.

Много встреч с мирными жителями было за войну у генерала. Запомнились и те, первые, на Украине, когда крестьяне молча и обиженно смотрели им вслед при отступлении, и те, неистовые, когда держали оборону под Тимом, у поселка Красный Кут. И те, суровые, когда один взгляд говорил больше, чем многие фразы, — в Сталинграде, в доме Павлова. И в Москве, в метро, когда усталые глаза полуголодных женщин в потертых рабочих ватниках светились верой в победу. Генерал не знал, как объяснить, но он точно знал, что все они, эти встречи, вселяли в него, в сердца его подчиненных какой-то дух неодолимости, неистовую ненависть к фашистам. Даже сейчас, когда они находились в резерве и занимались боевой учебой, неудержимость, наступательный дух чувствовались во всем. Даже темы боевых занятий теперь резко отличались от тех, которые приходилось проводить в первый год войны. Гвардейцы с особым настроением отрабатывали такие темы боевых занятий, как «Прорыв обороны противника», «Форсирование водных преград», «Ввод вторых эшелонов». И хотя корпус находился в резерве, в обороне, каждый, от солдата до генерала, понимал, что войска готовятся к наступательным действиям.

2

По плану операции «Цитадель» главный удар наносился по левому крылу Воронежского фронта силами четвертой танковой армии под командованием генерал-полковника Гота. Армия Гота состояла из двух танковых и одного армейского корпусов.

Вспомогательный удар должна была осуществить мощная группа «Кампф» в составе двух танковых и одного армейского корпусов. Этот удар по замыслу гитлеровского командования имел целью борьбу с подходящими с востока нашими резервами.

Общее руководство наступлением на Курский выступ с юга осуществлял командующий войсками группы армий «Юг» фельдмаршал Манштейн.

У левого фланга наших войск противник создал мощный белгородско-харьковский плацдарм, с которого гитлеровское командование планировало нанести удар на север, в тыл Курского выступа, намереваясь окружить и разгромить войска Воронежского фронта. По данным нашей разведки, в районе Харькова и юго-западнее концентрировалась основная ударная сила немецко-фашистской армии: отборные танковые дивизии СС «Викинг», «Мертвая голова», «Великая Германия», «Рейх», «Адольф Гитлер» и другие, на вооружении которых находилась новая, еще не применявшаяся в боях техника, по своим боевым качествам представлявшая действительно грозную силу: тяжелый танк «тигр», средний танк «пантера», мощная самоходно-артиллерийская установка «фердинанд».

5-я гвардейская армия, в состав которой входил 32-й гвардейский стрелковый корпус Родимцева, находилась в стратегическом резерве Ставки Верховного Главнокомандующего. Корпус, согласно приказу, передислоцировался из Верхней Ахтубы в район западнее Старого Оскола.

Относительно спокойная жизнь длилась недолго. Поздно вечером в начале июня резкий телефонный звонок нарушил тишину штабного домика.

Родимцев взял телефонную трубку. Говорил командующий армией Жадов.

— Занятия прекратить. Дивизиям немедленно занять оборонительные полосы, быть готовым к ведению боя.

Командарм добавил, что немецко-фашистские войска на Белгородском направлении прорвали оборону наших войск. Некоторое время Родимцев недоверчиво смотрел на телефонную трубку, потом не спеша положил ее на аппарат.

Через час пришло боевое распоряжение штаба армии. Оно требовало от корпуса с наступлением темноты занять подготовительные оборонительные полосы каждой дивизией и организовать систему огня, осуществить в течение ночи маскировку оборонительных сооружений, сменить основные командные пункты на запасные и организовать надежное управление…

Родимцев за годы войны привык уже к таким неожиданным приказам, научился быстро перестраиваться, принимать молниеносные решения. Но сейчас поймал себя на мысли, что звонок командующего армией Жадова застал врасплох. То ли не рассчитывал на такую прыть гитлеровских вояк, то ли усталость давала о себе знать: шутка ли, третий год тяжелейшей войны. Намытарились за это время немало. И отступали, и в окружение попадали, и друзей по всем фронтовым дорогам хоронили. После Сталинграда чуть-чуть полегче вздохнули, душу отогрели — погнали фрица. Теперь все чаще и чаще в Штабах наших войск разрабатывались наступательные операции, решались задачи на уничтожение врага. Теперь и сил в войсках было побольше, и опыта бойцы и командиры поднабрались, да и гитлеровец пошел не тот, что в сорок первом году: и харч у него не тот, и техники поубавилось, и пыл воинственный сбили. Хотя солдатам объясняли, что война еще не закончилась, впереди много трудных, тяжелых боев, но люди в душе считали, что беду, нависшую над страной, уже отвели и капитуляция бесноватого фюрера — дело времени. И вдруг сообщение — враг прорвал нашу оборону, перешел в решительное наступление. Что это? Последняя агония смертельно раненного зверя?

3

Трое суток соединения корпуса находились на оборонительных участках. Сколько было дум, гаданий, каждый задавал себе вопрос — неужели опять фашистские войска так сильны? Почему сумели прорвать крепкую, глубоко эшелонированную фронтовую оборону? Невольно вспомнилось отступление в сорок первом.

Неужели опять станут издеваться, терзать, пытать, сжигать города и деревни?

Генерал вспомнил сейчас то время, и пальцы рук невольно сжались в кулаки: «Нет, больше этому не бывать!»

И тем не менее гитлеровцы в первые дни наступления имели значительный успех. Они в ряде мест прорвали хорошо налаженную оборону наших войск. На один из таких участков, где фашисты глубоко вклинились в боевые порядки советских войск, срочно бросили корпус Родимцева. Ему приказали сосредоточиться в районе Обоянь — Ольховатка. Командование не исключало возможности встречного сражения с противником.

Каждому бойцу было выдано на руки по сто двадцать винтовочных патронов, четыре ручных гранаты, двухдневный запас сухого пайка.

С рассветом 11 июля все оперативные группы во главе с командирами дивизий, проделав стокилометровый марш, заняли оборону вдоль дороги Обоянь — Курск.

Не успел штаб корпуса освоиться на новом месте, как посыпались телефонные звонки из дивизий. Начальник штаба 13-й гвардейской стрелковой дивизии докладывал, что полк Шура, действующий в передовом отряде, ведет бои с танками противника. Начальник штаба 66-й стрелковой дивизии полковник Куликов также сообщал, что его войска вступили в бой. Сомнений не оставалось — гитлеровцы возобновили наступление.

С рассветом авиация противника усиленно прокладывала путь своим танкам на Обоянь. Вскоре началось танковое сражение под Прохоровкой.

В этой резко обострившейся обстановке Родимцев принял решение немедленно выдвинуть вперед вдоль дороги Заринские Дворы — Обоянь два истребительных противотанковых полка, которым приказал остановить прорыв фашистских танков на Обоянь. Задача ответственная и трудная, но этого требовала обстановка.

В крайне невыгодном положении оказалась 13-я гвардейская дивизия. Особенно тяжело пришлось воинам полка Шура, который действовал в передовом отряде. Не выдержав сильного танкового удара врага, полк стал отходить на Обоянь.

В этот критический момент выручили артиллеристы. Подбадриваемый командующим артиллерией полковником Барбиным истребительный противотанковый полк с ходу развернулся на выгодном рубеже и открыл огонь. От первых выстрелов противотанковой артиллерии загорелось сразу десять фашистских танков.

Добрые вести поступили и от генерала Якшина, который доложил, что на его участке атака противника отбита, сожжено и подбито пятнадцать вражеских танков. От таких докладов у генерала Родимцева на душе стало веселее. Он понял, что в тяжелом сражении наступает перелом. Он был в прекрасном настроении, задирал веселыми шуточками штабистов, тщательно учитывавших вражеские потери, особенно танки.

— Ну, как, сходится дебет с кредитом, — шутил генерал, — или ваши кассиры прогорели?

— Да уж так прогорели, что смрадный чад стоит в округе, — намекая на огромное число подбитых танков, отвечали штабисты.

Шутка шуткой, но генерал, радуясь удачам, продолжал внимательно изучать действия противника, пытаясь выяснить его дальнейшие планы и намерения.

4

Гитлеровцы явно стали осторожничать. Часть танков покатила назад. Во второй половине дня, оставив на поле боя около трети своих танков, противник на Обоянском направлении полностью отказался от наступления. Но хотя враг и отходил, потеряв много техники, боеспособность он не утратил. Надо было ждать нового напора фашистов. Чтобы уяснить создавшееся положение, Родимцев вместе с адъютантом, капитаном Шевченко, коноводом Иваном Толстых и командующим артиллерией полковником Барбиным отправился верхом на лошадях в любимую 13-ю дивизию. Для сокращения маршрута поехали не через Обоянь, а по прямой.

В селе Знобиловка путь конникам преградила река. Решили переправиться вброд. Родимцев первый вошел в воду, за ним и остальные конники. Мальчик, так звали коня генерала, от берега метра четыре шел по дну, а потом неожиданно оступился и, вытянув шею, фыркнул и поплыл. Генерал освободил поводья левой рукой, правой взялся за гриву коня и вскоре благополучно добрался до противоположного берега. Спрыгнув с коня, снял сапоги, чертыхаясь, принялся выливать воду. Вот уж действительно справедливо говорят: «Не зная брода, не лезь в воду». Но как оказалось, главные неприятности были еще впереди.

Вторым за Родимцевым вышел на берег капитан Шевченко. За ним плыл Иван Толстых. Лошадь полковника Барбина упрямилась, не хотела идти в воду.

— Отдай поводья, прижми шенкеля, — крикнул Родимцев.

Барбин наконец кое-как затянул коня в воду. Лошаденка была маленькая, щупленькая и раньше времени пошла вплавь. Родимцев, наблюдавший за этой картиной, неожиданно притих, когда на середине реки лошадь Барбина начала крутиться. Полковник был высокого роста и своим грузным телом топил маломощную лошаденку. Выбившись из сил, она беспомощно плыла по течению. Наконец каким-то чудом и лошадь, и всадника выбросило на мель. Почувствовав землю, животное радостно отряхнуло воду и кинулось на берег, потащив за собой по песку беспомощного Барбина.

Когда Родимцев с адъютантом подбежали, полковник, тяжело дыша, лежал на спине, одна нога его торчала в стремени, спина и бок кровоточили. Пришлось отправить его с Иваном Толстых в село, а в дивизию добираться вдвоем с адъютантом.

Путь конников лежал через огромное поле, где совсем недавно гремел кровопролитный бой. То там, то здесь дымились подбитые и сожженные фашистские танки. Повсюду валялась искореженная и сожженная техника, тела убитых. Земля была изрезана артиллерийскими снарядами, минами и авиационными бомбами.

— Товарищ генерал! — крикнул адъютант. — Смотрите, сколько подбито фашистских танков. Это им не сорок первый, узнали, какая у нас техника.

Но генерал не откликнулся, он видел в том хаосе металла и искалеченных человеческих тел не только фашистские танки. Опытный глаз выхватил и раздавленные орудия нашего истребительного противотанкового полка. Какой год уже воюет он, кадровый военный, командир корпуса, но привыкнуть к этим жертвам не может и не хочет. И не только не хочет, а словно чувствует вину за потери. Задумавшись, генерал даже не заметил, как они въехали на позиции 13-й дивизии.

— Что с вами, Александр Ильич? — почувствовав что-то неладное с командиром, встретил его вопросом комдив Бакланов.

— Все бывает в жизни, — уклончиво ответил генерал.

После коротких приветствий, расспросив о друзьях, перешли к делу. Родимцев выяснял придирчиво, что сделано по укреплению и инженерному оборудованию обороны.

— Крайне мало времени, — сетовал комдив, — но тем не менее успели закрепиться основательно, организовали четкую систему артиллерийского и стрелкового огня, особенно противотанковой артиллерии…

— Ты мне лекцию не читай, как надо налаживать оборону, — перебил комкор, — а конкретно говори, что сделано? С цифрами. Как артиллерию используешь? Что саперы и инженеры сделали? Сколько окопов вырыто?

И комдив, крякнув, начал заново докладывать о проделанной работе, теперь уже с фактами, с цифрами, то и дело обращаясь к карте, расшифровывал на ней кружочки, ромбики и другие обозначения. Он доложил, что, по сообщениям дивизионной разведки, немцы половину танков отводят в тыл, оставляя незначительную часть в обороне.

— Судя по всему, — высказал предположение Бакланов, — это была последняя попытка прорваться танковыми частями на Обоянь.

— Поживем — увидим, — спокойно ответил Родимцев, — но я сомневаюсь, чтобы немцы отказались от своего намерения. Поэтому приказываю не медля ни минуты организовать по всей полосе обороны дивизии тщательную разведку, все противотанковые средства и пушки дивизионной артиллерии установить на прямую наводку.

Подошли начальник штаба дивизии Бельский и начальник политотдела Вавилов. Как всегда веселые, жизнерадостные, они хотели поделиться с Родимцевым своими впечатлениями о прошедшем бое. Со дня окончания Сталинградского сражения Родимцев не видел боевых друзей и сейчас был безмерно рад этой короткой встрече.

— После Сталинграда не те стали фрицы, — улыбался Бельский, — да и тактика у них изменилась. Сейчас поменялись ролями: они обороняются, а мы наступаем.

— Видел сам, — поддержал его Михаил Михайлович, — как наша САУ из засады за две минуты подбила два добротных фашистских танка.

— Как же ты определил, что это САУ-сто пятьдесят два? — улыбаясь, спросил Родимцев.

— Очень просто. Когда она стреляла, бойцы хлопали в ладошки и приговаривали: «Так им, подлым душонкам, пусть горят. Ай да савушка! Молодец!» Когда я спросил у них, что такое савушка, один из танкистов эдак ехидно меня пригвоздил: «Вот пехота, не знает, что такое савушка. Это мы так прозвали самоходно-артиллерийскую установку».

Родимцев не мог удержать улыбки, и все дружно расхохотались. Смеялись от души, задорно, забыв на мгновенье о тяжких, еще не остывших боях, о рычащих перед окопами «тиграх», «фердинандах», «пантерах». А ведь несколько часов назад всем, от рядового до генерала, было не до смеха, тогда еще не знали, «чья возьмет».

Родимцев подробно расспрашивал о прошедшем бое, справлялся о каждом батальоне, о людях, которых он лично знал с первых дней войны. И комдив, и начальник штаба, и комиссар подробно ему рассказывали. Особенно детально они описывали действия гвардейцев батальона капитана Мощенко, на позиции которого одновременно пошло двадцать пять бронированных танков.

— Не сдрейфили ребята?

— Да нет, молодцы, все только уставы и нормы нарушали.

— Это почему же?

— Фрицы заставляли.

Оказывается, когда танковая армада двинулась на позиции, бронебойщик Максимов, в нарушение всех норм, подпустил врага на несколько десятков метров. До боли сжимал тяжелый приклад ружья бронебойки, выбирая подходящий момент, и когда почувствовал смрадное дыхание ползущей машины, аккуратно нажал на курок. Выстрела Максимов не расслышал, а только увидел, как, словно наткнувшись на непредвиденную преграду, танк остановился. Увидел он и то, что второй «тигр» отвернул в сторону и стал обходить его с фланга. Деловито, словно перетаскивая бревно, Максимов развернулся с ружьем и стал поджидать, когда тот подставит бок. И дождался: метким выстрелом остановил вторую машину. Остальные развернулись и пошли на соседний участок, туда, где оборону держали гвардейцы лейтенанта Самохина.

«Теперь можно и передохнуть, — решил бронебойщик. — А тех Самохин наверняка хлопнет». Максимов представил себе, как не по возрасту серьезный лейтенант привычно поправит каску, расстегнет воротничок гимнастерки, хитровато прищурит голубые глаза и… Вскоре со стороны лейтенанта послышались приглушенные хлопки. «Раз, два, три… — сосчитал Максимов хлопки бронебойки и количество «тигров», что так и не смогли дойти до лейтенанта.

— Так кто же больше отличился? — спросил Родимцев.

— Да все отличились, — вместо комиссара ответил комдив Бакланов. — Это мы для примера двоих назвали. А вообще-то все долбили немца прилично.

По докладам командиров, дивизия за один день вывела из строя шестнадцать танков, около тысячи фашистских бандитов.

— Ну, молодцы, порадовали, — подытожил короткую встречу Родимцев. — Но не зазнавайтесь, дел впереди еще с три короба.

В штаб корпуса Родимцев вернулся поздно вечером. Пока он отсутствовал, дел накопилось предостаточно: телефонограммы, боевые распоряжения, донесения разведки. Звонили из дивизий, из штаба армии. Пересиливая наваливающийся сон, слушал генерал последние сообщения и уже прикидывал в голове, как воевать завтра. Он был уверен, что немцы не смирятся с поражением и снова полезут напролом. Ведь у фашистских генералов отборные танковые части, и хотя за последние трое суток корпус с боями продвинулся на два с лишним километра, обстановка была крайне неясная и запутанная. Из одной дивизии докладывали, что захватили господствующую высоту, а из другой сообщали, что вражеские танки вышли на наши тылы. Генерал чувствовал, что боевые действия велись неорганизованно и носили очаговый характер. Беспокоило генерала и то, что его дивизии неточно выполняют приказы. Всем им необходимо было держать железную оборону, а они то и дело переходили в контрнаступления.

И когда рано утром в штабе появился командующий армией Жадов, Родимцев понял, что это неспроста.

— Наступление, значит? — строго посматривая из-под кустистых бровей спросил командарм.

— Да, где немец слабинку дает, там мы его и поджимаем, — генерал почувствовал, что командарм недоволен такой самодеятельностью гвардейцев. Но почему? Ведь наступающих всегда хвалили. Очевидно, что в вышестоящих штабах задумано что-то особенное, а он не знает. Конечно, не мог он, командир корпуса, знать стратегического плана советского Верховного командования. И уж, естественно, незнаком был с секретной радиограммой, в которой Константинов докладывал Васильеву, что «переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, перейдем по всему фронту в наступление и окончательно добьем основную группировку противника». Тем более не знал Родимцев, что псевдоним Константинов принадлежит маршалу Жукову, а Васильев — Верховному Главнокомандующему Сталину.

— Потом будете дожимать, — не приняв шутку Родимцева, строго ответил командарм. — Никакой самодеятельности. Приказываю перейти к упорной обороне на всех занимаемых рубежах. Ваша задача — не допустить прорыва танков и пехоты. Если хоть один танк прорвется на Обоянь, будете отвечать лично. Повторяю — лично.

Немного смягчившись, Жадов попросил карту-«сотку» и стал отмечать тонко заточенным карандашом танкоопасные направления. Начертил одну, вторую, третью линии. Последняя подходила вплотную к Обояни. Нанося рубежи предстоящей обороны, командарм одновременно обращал внимание на необходимость тщательной организации системы огня и, в первую очередь, противотанковой. Потребовал он от Родимцева создать обширные минные поля перед нашими окопами. Вглядываясь в карту, молча слушал приказ командира Родимцев, а сам уже прикидывал, что для выполнения поставленных ему задач потребуется не менее месяца.

— Приказ ясен? — закончил Жадов.

— Так точно.

— Если ясно, выполняйте. В организации противотанкового и вообще артиллерийского огня вам поможет командующий артиллерии армии генерал Полуэктов. Оставлю его у вас.

Как только командующий уехал, штаб и политотдел приступили к работе по организации обороны. Начальник штаба Григорий Сергеевич Дудник сел за стол готовить приказ дивизиям. Оставленный в корпусе командующий артиллерии Полуэктов отправился на боевые позиции к артиллеристам. Родимцев подсел к телефону, стал названивать по дивизиям. Пока он говорил с комдивами, Дудник подал ему на подпись подготовленный приказ. Родимцев пробежал глазами по листку бумаги.

«Командирам дивизий 32 гв. с. к.: 1. Соединениями корпуса наступление прекратить и перейти к прочной обороне на захваченных рубежах в своих границах. 2. Организовать хорошо продуманную систему огня, в первую очередь, противотанковую. Подтянуть орудия ПТО и ПА к переднему краю в боевые порядки пехоты. 3. Все оружие, боевые порядки и тылы закопать в землю и тщательно замаскировать. 4. Танкоопасные направления замаскировать, особенно на стыках и флангах.

Командир корпуса

гв. генерал-майор А. Родимцев».

Вздохнув, — «опять оборона», — Родимцев подписал приказ. Офицеры связи повезли приказ в дивизии, а оттуда начали поступать странные донесения. В них сообщалось, что противник отходит в южном направлении, оставляя на старых позициях мелкие группы прикрытия. Командиры дивизий по своей инициативе начали преследовать отходящего врага. Офицеры связи не успели доставить приказ о жесткой обороне. Конечно, Родимцев мог по телефону приостановить начатые наступательные действия. Но не поднял трубку. «Что это? — мучительно думал он. — Противник наконец выдохся и отходит, или это очередная хитрость, заманивает, чтобы потом на наших же плечах ворваться на Обоянь?» Родимцев помнил недавний разговор с командармом и его строгий приказ на прочную оборону. Но сведения поступали и поступали — враг отводил свои главные силы. Как быть? Приказ есть приказ. Но ведь ситуация резко изменилась. Враг действительно отводит свои главные силы, и не воспользоваться этим грешно. Родимцев медленно ходил из угла в угол, мучительно решая, как быть. Наконец, убедив себя в правоте, дал «добро» своим гвардейцам на наступление. По-своему рассудил он о своем поступке. «Без риска на фронте нельзя. Разве не рискует боец, подымаясь на бруствер окопа, идя в атаку? Рискует. Разве не рискует бронебойщик, подпуская огнедышащую танковую махину на двадцать метров? Рискует. А что же, командир дивизии, корпуса может на войне без всякого риска жить? Нет, не может. Только у него риск особый. Это риск чести, риск совести, риск остаться самим собой». И он твердо поднял телефонную трубку, связался с командующим армией, сообщил о действиях противника, об отданном приказе наступать.

— Добро, — неожиданно для себя услышал он. — Рискнем, Родимцев, семь бед — один ответ.

Родимцев был доволен, что командарм понял его. По всей видимости, армия тоже еще не получила приказ о наступлении, но все данные говорили, что этот час настал.

После Сталинградской битвы, когда Родимцев со своим корпусом перешел из шестьдесят второй армии в подчинение командарма Жадова, он не сразу смог перестроиться. Резкий, жесткий, неуступчивый Чуйков. Интеллигентный, мягкий, но тоже не менее требовательный Жадов. Разные по характеру, они вместе с тем были одними из самых опытных, грамотных, умелых командармов в войсках. Первое время не все планы, предложения Родимцева принимал новый командарм, частенько поправлял, даже отменял принятые им решения. Человек, не склонный к долгим обидам, Родимцев объяснял для себя такое поведение командарма чрезвычайной, порой чрезмерной осторожностью. Но надо быть справедливым, время показывало, что осторожность командарма обычно оправдывалась на деле и приносила только пользу. И когда сегодня Жадов, не раздумывая, согласился со смелым решением Родимцева, тот понял, что это неспроста, значит, что-то готовится.

5

Именно в это горячее время в штабе корпуса появился представитель Ставки маршал Жуков. Представляясь, Родимцев обратил внимание, что рядом с маршалом, кроме порученца, никого нет. А ведь кто в войсках не знал Жукова! Все, от рядового до командующего. Поговаривали о нем, что крут, требователен, строг, на выражения не скупится, Ходили слухи, что маршала постоянно сопровождают несколько генералов для немедленной замены провинившихся командиров с последующим докладом в Ставку. Участник громких событий на Дальнем Востоке, начальник Генерального штаба — Жукова побаивались, но уважали в войсках за ум, справедливость, неукротимость в достижении цели. И естественно, появление его в любом штабе представляло целое событие. «Так, значит, менять пока не собирается, — пронеслось в голове у командира корпуса, — порученец для такой должности не подойдет». Но хвалить маршал тоже Родимцева не собирался.

— Вслепую действуете, без разведки, плохо организовано взаимодействие родов войск. И вообще какая-то нерешительность.

«Вот тебе на, — молча слушал Родимцев, — еще три дня назад ругали за решительность, самостоятельность, а теперь разворот на сто восемьдесят градусов».

Жуков подошел к оперативной карте боевых действий корпуса и углубился в ее изучение. Пока он внимательно вглядывался в красные и синие стрелы, условные кружочки и кольца, в штаб прибыли вызванные им командарм пятой армии Жадов и командующий танковой армией Ротмистров.

— Ну вот, все доблестное воинство в сборе, — поднял голову Жуков. И он твердо, немного резковато стал отдавать генералам указания о боевых действиях войск, подробно останавливаясь на упущениях. От его соленых словечек Ротмистров еле-еле успевал вытирать пот со лба. Командарм Жадов, взволнованно переступая с ноги на ногу и поскрипывая до блеска начищенными сапогами, попытался что-то возражать. Но Жуков так пристально и внимательно посмотрел на него, ухватившись левой рукой за свой массивный подбородок, что командарм перестал топтаться на месте и теперь уже слушал представителя Ставки без возражений.

Разговор зашел о развертывании широкого наступления, о тщательной подготовке к этому всех войск. Родимцев понял, что речь идет не только о его корпусе и не только об их пятой армии, а о фронте, и даже о нескольких фронтах. Все почувствовали, что наступает самый ответственный период в Курско-Орловской операции советских войск. Да и трудно было не догадаться, если сам маршал Жуков приехал в штаб корпуса.

Почти две недели гвардейцы готовились к предстоящим боям. Офицеры штаба проводили рекогносцировку на местности, уточняли вопросы взаимодействия родов войск, заботились о пополнении боеприпасов и приведении в порядок материальной части. Казалось, сам воздух был напоен атмосферой предстоящих боев. Какие они будут? Конечно, бывалые фронтовики знали, что легких побед не бывает. Будь то небольшой, скоротечный бой, будь то огромное сражение. По опыту все знали, что при наступлении потерь в несколько раз больше, чем при обороне. И тем не менее все ждали одной команды: «В атаку!»

Корпусу Родимцева было приказано наступать в полосе девяти километров. Гвардейцам предстояло прорвать тактическую зону обороны противника на глубину до пятнадцати километров. При этом войскам ставилась задача, которую за время войны еще никому не приходилось решать. На своем узком участке гвардейцы должны были обеспечить ввод в сражение целой танковой армии генерала Катукова. Это была новинка и, значит, риск.

В полосе наступления почти всюду — холмистая местность, перерезанная глубокими оврагами, балками, небольшими рощами. В глубине обороны протекала река Ворскла, крутые берега которой вздымались над водой на несколько метров. И повсюду — села с бревенчатыми избами, сараями, скотными дворами. Все это позволяло противнику создать прочную оборону.

Сил еще у гитлеровцев оставалось предостаточно. Разведчики установили, что в полосе наступления корпуса оборонялись три пехотные и одна танковая дивизия.

Родимцева волновал психологический настрой войск. Он видел, что все рвутся в бой. Эта порывистость, нетерпение и радовали, и настораживали. Ведь до Курской битвы его гвардейцы имели богатый опыт в оборонительных боях, грамотно его использовали. В совершенстве освоили ведение уличных боев. Но генерал понимал, что солдаты не имеют практики в подготовке и проведении такой широкомасштабной наступательной операции, как нынешняя. Да еще с привлечением огромного количества артиллерии, танков, авиации. И хотя подготовка к наступлению была закончена, Родимцев не находил себе места. В штабе он не сидел. Его видели то в одной, то в другой дивизии, он появлялся в полках, медсанбатах, проверял, как саперы снимали минные поля.

6

Наступало утро 3 августа, к встрече которого готовились все гвардейцы. В четыре часа тридцать минут были сверены часы командиров дивизий, полков с часами командиров артиллерийских частей…

В пять часов утренний рассвет вспороли огненные всполохи. Началась артиллерийская и авиационная подготовка. Тяжелая артиллерия вела огонь по целям, расположенным в глубине обороны. Орудия прямой наводкой подавляли огневые точки противника на переднем крае. Наносила штурмовые и бомбовые удары врагу авиация.

Оставалось несколько минут до конца артиллерийской подготовки. Отовсюду раздавались телефонные звонки. Из штаба армии настоятельно требовали начать атаку переднего края противника танками и пехотой одновременно. Снизу, из дивизий, докладывали: подан сигнал начать движение танков. Наконец артиллеристы перенесли огонь по целям, расположенным в глубине обороны противника. И вот долгожданная команда: «В атаку!»

Пехота стрелковых дивизий совместно с танками и самоходными артиллерийскими установками, следовавшими в ее боевых порядках, с ходу овладела первой, а затем и второй траншеей.

В первый день наступления войска корпуса в тесном взаимодействии с частями первой танковой армии прорвали сильно укрепленную оборону врага, разгромили противостоящие силы, а передовые отряды дивизий вышли к селу Томаровка, перерезав основную дорогу, связывающую Белгородскую и Томаровскую группировки немцев.

Родимцев был доволен. Это видели его боевые друзья. И не только потому, что косой прищур глаз как-то расправился, что традиционное «шайтан побери» звучало не так уж грозно, что он попросил сварить излюбленную сливную кашу с картошкой. Все узнавали, когда у генерала хорошее настроение по верной примете, на которую указал назначенный недавно начальником штаба корпуса Самчук. Иван Аникеевич давно подметил, как генерал пьет чай. Если из кружки, второпях, — значит, настроение дрянь, и уж здесь под горячую руку не попадайся. А когда бережно достает свою излюбленную, уже щербатую пиалу, — значит, душа поет. Вот и сейчас генерал сидел за столом и не спеша, со вкусом причмокивая, пил зеленый чай. Пил, приговаривая после каждого глотка: «Ох и горяч, как пить его, не знаю». Допьет пиалу, поставит на стол, в нерешительности посмотрит на нее: «Может, хватит на сегодня?» Но все-то знали, что командир еще попросит. И точно. Вкрадчиво, вроде боясь, что ему откажут, зовет ординарца: «Ну-ка, сынок, подлей еще одну, только погорячей».

В разгар чаепития вошел адъютант, доложил, что в штаб доставлен первый пленный — штабной офицер, по документам обер-лейтенант Мольке Иоганн-Мария.

— Передать в разведотдел? — спросил Шевченко.

— Нет, нет, давай вначале сами побеседуем, узнаем, что они о нас думают.

Генерал быстро застегнул ворот гимнастерки, приказал привести пленного.

Когда его ввели, Родимцев даже огорчился: «Какой же это вояка?» Перед ним стоял пожилой гитлеровец с утомленными глазами, больше похожий на бюргера, чем на кадрового офицера. Уговаривать его дать показания не пришлось. Устало опустившись на предложенную табуретку, он охотно рассказал о событиях, которые проходили у них в штабе накануне наступления советских войск. Оказывается, за три дня до наступления из оперативного отдела штаба группы армий в полк, где служит Мольке, приехал полковник Хольмингер. На совещании он приказал командованию срочно готовиться к передислокации. На позиции полка должна была прийти другая часть. Какая — не сказал. Ни одним словом вышестоящий чин не обмолвился о предстоящем наступлении советских войск. Когда его спросили об этом, Хольмингер твердо заявил, что в ближайшие полтора-два месяца войска коммунистов наступать не способны. Всем им рисовалась передышка и отдых в нормальных условиях.

Опустив голову и поджав губы, Мольке в тяжком раздумье покачал головой:

— Это была наша роковая ошибка, о последствиях которой, увы, приходится только сожалеть.

Слова обер-лейтенанта Мольке свидетельствовали, как организованно и скрытно готовилась наша наступательная операция. И если гитлеровским воякам приходилось «увы, сожалеть», то у нас было достаточно поводов радоваться успеху. Бдительность наших бойцов и командиров, их мужество и отвага, проявленные при прорыве первой полосы обороны противника, умелая маскировка и продуманная организационная работа штабов обеспечили победу в первый день наступления.

Но времени на передышку не было.

4 августа, рано утром, после короткого артиллерийского огневого налета корпус Родимцева вместе с танкистами генерала Катукова возобновили наступление. Теперь у них была задача помочь танкистам как можно быстрее оторваться от частей корпуса и выйти на оперативный простор.

В течение двух дней танковые соединения генерала Катукова с боями прошли, оторвавшись от корпуса, почти сорок километров. Естественно, часть опорных пунктов, а местами и целые узлы сопротивления противника, остались невредимы, и гвардейцам приходилось с трудом выкуривать фрицев из укрытий. Особенно ожесточенные бои проходили под Томаровкой и Белгородом. Гитлеровское командование принимало все меры к тому, чтобы удержать их, а потом использовать как исходные рубежи для ударов по флангам советской группировки.

Взять Томаровку получили приказ две дивизии — одна из пятой армии, другая из шестой. Ответственность за операцию возложили на Родимцева. Генерал хорошо понимал, что развязать такой узел двумя дивизиями почти невозможно. Первые же бои и огромные потери подтвердили его мнение. Но штаб армии беспрерывно подгонял:

— Когда выполните приказ? Когда войдете в Томаровку?

— Несу большие потери, — отвечал Родимцев. — Да не только я. В полосе наступления танки Ротмистрова горят, как свечи. Помогите артиллерией и авиацией.

— Хорошо, поможем, — отвечал Жадов.

Командарм выполнил свое обещание. По его приказу были проведены мощные артиллерийские обстрелы и авиационные налеты. И все же взять Томаровку не удалось. Обе дивизии, неся большие потери, были остановлены врагом на северной окраине села. Слушая сводку Совинформбюро, вконец измотанный Родимцев в этот вечер запомнил несколько слов: «…в районе Белгорода идут жестокие, кровопролитные бои». Так и не дослушав сообщения, он задремал у стола.

Разбудил дежурный телефонист:

— Товарищ генерал, какой-то Юрьев требует, голос как иерихонская труба.

Родимцев взял трубку:

— Рощин слушает.

— Почему топчетесь на месте? Зазнались? По матушке-Волге тоскуете? — неизвестный Юрьев намекал на успехи 13-й дивизии в Сталинграде. — Оторвались от соединений, потеряли управление. Наведите порядок!

Родимцеву голос показался знакомым.

— А кто со мной говорит?

— Как кто? Разве у тебя нет позывных?

— Такого нет, — отвечал Родимцев.

— Юрьев говорит, Юрьев… А, черт побери, Жуков, — вдруг открытым текстом сказал маршал.

— Понятно, товарищ Юрьев, — Родимцев неожиданно для себя поднялся из-за стола.

— Надеюсь, что справишься с задачей. Жду успеха. — И в трубке послышались прерывистые гудки.

Родимцев хорошо понимал, что Томаровский узел равносилен петле на шее, и чем быстрее освободится от нее, тем легче будет всем. Но как скинуть эту петлю?

На следующий день по Томаровке мощный удар нанесла вся реактивная артиллерия, имевшаяся в распоряжении Родимцева.

Пока работали «катюши», над позициями гитлеровцев метался огненный смерч. И едва, словно утомившись после непосильной работы, притихли реактивные установки, в небе появились тяжело груженные бомбардировщики, сопровождаемые юркими истребителями. И то, что не успели доделать артиллеристы, докончили наши летчики. Артиллерийские и авиационные удары были настолько точны и удачны, что оборона гитлеровцев лопнула. В стане врага началась паника, которую, подобно горной лавине, уже ничем нельзя было остановить. Потеряв связь с войсками и не имея времени и возможности ее восстановить, гитлеровское командование пустило все на самотек.

Две дивизии корпуса Родимцева, используя мощный огневой удар, стремительно перешли в наступление и вскоре ворвались в Томаровку. Бегство противника оказалось беспорядочным. Гитлеровские войска бросали исправное оружие, боеприпасы, машины, интендантское имущество. Оставляли на произвол судьбы раненых, а их оказалось в госпиталях около тысячи. Страх и отчаяние охватили многих из них. Они ожидали увидеть рассвирепевшего, кровожадного русского медведя, жаждущего мести. Некоторые пытались покончить с собой. Но не зря любил при встрече с молодыми бойцами повторять генерал Родимцев: «Сила не в мести, сила в справедливости». Видно, хорошо помнили эти слова в гвардейских дивизиях. И на этот раз, оказавшись с глазу на глаз с таким большим числом пленных, советские бойцы остались на высоте.

Когда был взят в плен тяжело раненный командир танкового батальона майор Шульц, его с трудом сдерживали санитары. Боясь, что ему ампутируют раненую ногу, майор оказывал сопротивление: кусался, визжал, пытался спрыгнуть с кровати. Затем успокоился и стал лебезить: целовать руки врача, строить глупые улыбки. Советские медики спасли ногу пленному, извлекли пулю из брюшной полости. Когда пленного везли из операционной, он бредил, что-то вскрикивал, так и не узнав, что у хирурга, делавшего операцию, в первый день войны погибла вся семья.

В освобожденной Томаровке налаживалась новая жизнь, а наши войска рвались вперед. Особенно успешно наступали танкисты генерала Катукова. Обойдя сильные опорные пункты гитлеровцев, они ворвались в Богодухов. Танкисты генерала Ротмистрова к исходу дня овладели городом Золочев.

7

Взятие Томаровки означало не только освобождение еще одного населенного пункта. Успешные бои позволили окружить огромную группировку врага, отсечь ей пути отхода. Более того, наши войска изолировали другую не менее грозную фашистскую группировку, окопавшуюся в Борисовке. Советское командование понимало, что единственное спасение окруженных — объединение. Не дать им этого сделать, расколотить по частям — вот к чему стремились бойцы Родимцева. Гитлеровские генералы, потерпевшие поражение под Томаровкой, тоже хорошо понимали, какая трагедия грозит им. Чтобы избежать новых неудач, недобитые фашистские части, бросив раненых, технику и вооружение, с боями начали отходить на Борисовку.

Уничтожить эту группировку советское командование поручило двум гвардейским стрелковым корпусам, которыми командовали генералы Родимцев и Чистяков.

Чтобы быть ближе к дивизиям и иметь с ними более тесную связь, Родимцев переместил свой штаб в небольшой населенный пункт Поддубный, а наблюдательный пункт оборудовал в трехстах метрах от передовой линии.

Борисовку, этот большой населенный пункт, и урочище Заповедник, где была сосредоточена основная группировка противника, гвардейцы разбили на квадраты, по которым артиллеристы приготовились нанести мощный удар.

Родимцев по опыту предыдущих боев предполагал, как всегда, начать атаку на рассвете. Но на этот раз его план не утвердили. Беспокоившийся за операцию командарм Жадов опасался, что гитлеровцы уже привыкли к «родимцевскому расписанию» и сумеют приготовиться к отражению. Родимцев начал было доказывать преимущества его плана, но командарм в дискуссию не вступил. Он твердо приказал начать боевые действия в два часа ночи и к утру очистить Борисовку. Задача была трудная, ответственная, но вполне посильная для гвардейцев корпуса.

Было тут только одно «но».

Плана Борисовки — где какая улица, переулок, площадь — у Родимцева не было. Не оказалось в дивизиях и людей, знающих населенный пункт. А ведь действовать предстояло ночью, можно сказать, на ощупь. Поди разберись, где здесь свои, где чужие.

Чтобы избежать лишних жертв, командир корпуса приказал подобрать для каждой дивизии по нескольку проводников из местных жителей, хорошо знающих Борисовку. С каждым из них он пожелал встретиться лично.

На следующий день вечером на командный пункт корпуса привели десять крестьян.

Родимцев подошел к двум бородатым старикам, каждому из которых явно перевалило за семьдесят. Деды держались прямо, щупленький мужичок с рыжей бородкой попытался даже встать по стойке «смирно».

— Дедок, как ты здесь очутился? — Родимцев все еще никак не мог смириться с мыслью, что ему придется посылать престарелых людей в самое пекло.

— Всякая сосна своему лесу весть подает, — мудрствовал в ответ старик. — Ты не гляди, что жизнь нас подсушила да согнула в спинушке, вообще-то мы дюжие.

А боец-балагур в тон старику пошутил:

— Бой вести, дед, — не бородой трясти.

И смех, на минуту растревоживший тишину, заставил улыбнуться и Родимцева, и старцев.

— А ты, желторотик, бороду вначале такую отрасти, а затем поучай, — незлобно огрызнулся старик.

— Может быть, отцы, — обратился к проводникам Родимцев, — останетесь все же здесь? Тяжело будет. А освободим Борисовку, тогда милости просим.

— Нет, сынок, — в один голос заговорили деды, — для нас такое твое слово — большое оскорбление. Мы с немчурой еще в девятьсот четырнадцатом воевали. Да где? У черта на куличках, далеко от дома. А за что и за кого кровушку проливали — сам бог не ведал. И выдюжили. А теперь вместе с сынами и внучатами против супостата идти за родное село нам раз плюнуть.

— Здоровье-то как у вас, отцы? — поинтересовался комкор.

— Хоть сейчас в женихи, — захихикали старики. — А вот Маришку не следует брать.

— Это почему же? — в один голос переспросили Родимцев и комиссар.

— Э, милки, да вы на войне совсем от житейских дел отвыкли. Гляньте на нее внимательно, брюхата она, на сносях, значит.

Высокого роста блондинка, покраснев, стыдливо нагнула голову.

— Брешет, старый хрыч, — справившись с волнением, обидчиво проговорила Марина, — я и ходить сколько надо могу, и даже бегать.

Генерал вздохнул и, махнув рукой, отдал приказ отправить мужчин в дивизию, которой предстояло штурмовать Борисовку, а женщин определить в медсанбат.

Ровно в два часа ночи, после пятнадцатиминутного артиллерийского огневого налета, гвардейцы пошли в атаку на Борисовку. Внезапный ночной штурм для немцев оказался неожиданным. Они, как переполошенные куры, метались, стремясь укрыться в окружающих лесах и кустарнике. Но там их встретили бойцы Чистякова. Гитлеровцы, шарахаясь то в одну, то в другую сторону, повернули обратно и, как саранча, хлынули на юг, пробиваясь вдоль железной дороги на Грайворон. Все, буквально все, докладывали, что немцы бегут, покидая Борисовку.

Начатая одновременно со всех сторон ночная атака была выполнена блестяще. К рассвету Борисовка была в наших руках.

Дело осложнялось, однако, тем, что большой группе противника, численностью до тысячи человек, и пятидесяти танкам удалось вырваться из окружения и сосредоточиться в районе Зозули, Никольский, Головченко. Теперь вся тяжесть боя с этой группой отчаявшихся фашистов пришлась на полки 13-й гвардейской дивизии.

Контратаки гитлеровцев, начатые еще в предрассветных сумерках, не прекращались ни на час. Прорвавшиеся вражеские колонны спешили уйти подальше из района боевых действий. Но Родимцев заранее предусмотрел эту ситуацию, поставив на возможных направлениях отхода гитлеровцев противотанковые батареи.

Одну такую фашистскую группу в сопровождении «тигров» и «фердинандов» разведчики обнаружили в урочище Заповедник. Немецкий отряд, составленный из разрозненных, разбитых частей и спецподразделений танковой дивизии обходными путями пытался вырваться из ловушки.

Немцы хитрили. Они умело обходили наши засады, избегали подвижных отрядов, делали все, чтобы без боя выйти к своим. Чувствовалось, что руководит группой опытный вояка. Немцам удалось оторваться от наседавших наших войск, уйти на несколько километров вперед. Но когда они уже считали, что вырвались из капкана, произошло невероятное. Вся фашистская свора, оснащенная бронированными машинами, наткнулась здесь на артиллерийский дивизион Ивана Быкова.

8

Иван пришел в 13-ю дивизию ранней весной сорок второго года, в то суровое время тяжелых неудач, когда войска, ведомые Родимцевым, отходили на Восток. Он помнил и тот день и первую встречу с прославленным генералом. Родимцев показался ему тогда чересчур мягким, добрым, по-домашнему приветливым. И только Золотая Звезда да ордена напоминали, что перед тобой человек мужественный, волевой, твердый. Иван на всю жизнь запомнил эту встречу. Он поймал себя на мысли, что и сейчас, здесь, в незнакомом селе Заповедник, поджидая в засаде со своими артиллеристами фашистскую группу, он вспомнил свое первое появление в дивизии Родимцева.

В тот день со стороны Северского Донца дул мягкий весенний ветер. Снег уже сошел, и на пригорках, пригретых южным солнцем, лепились зеленые островки пробивающейся травы. После перегруппировки дивизия прибыла в район Старого Салтова. Войска выгружались с железнодорожного эшелона и с ходу, едва построившись, уходили на передовую. Люди шли по колено в грязи, буксовали машины, фыркали и ржали лошади. Времени было мало, очень мало, оно не укладывалось ни в какие тактические нормативы, но обстановка требовала от гвардейцев в немыслимо короткое время занять боевые позиции.

Со стороны противника постоянно взлетали ракеты, то тут, то там постоянно слышалась бессистемная перебранка пулеметов, сопровождающаяся россыпью трассирующих всполохов, бесшумно таявших в темноте неба. Гвардейцам не удалось даже передохнуть после изнурительного марша, как на рассвете дивизия пошла в атаку. Ключом к немецкой обороне была деревня Кут. Взяв ее, гвардейцы получали широкий маневр.

Обычно первой идет на штурм пехота. Но в этот раз произошло исключение. В Кут первой ворвалась батарея лейтенанта Быкова. Поддерживая огнем пехоту непосредственно в ее боевых порядках, артиллеристы на плечах противника ворвались в деревню.

Дерзкий маневр артиллеристов едва не стоил жизни смельчаку командиру. Фашистский офицер, выскочив из окопа, вскинул пистолет. Смерть стояла в десяти шагах. Но прежде чем гитлеровец успел нажать на спусковой крючок, по нему полоснула автоматная очередь. Вздрогнула, запрокинулась голова фашиста; покатилась с бруствера в лужу, блеснув кокардой, фуражка.

— Отбрыкался, — услыхал Иван знакомый голос за спиной.

Обернувшись, увидел круглую, вечно улыбающуюся физиономию своего ординарца. Минутная растерянность сменилась теплой радостью.

— Дружище, — глубоко вздохнув, только и вымолвил он, — выручил.

— В счастливой рубашке вы родились, товарищ лейтенант.

— Ты эту рубашку успел на меня надеть раньше, чем выстрелил фриц.

— Теперь вы уж ее, пожалуйста, не снимайте.

— Есть не снимать, — пошутил Быков, — и тебе тоже приказываю надеть…

Вой мины заставил обоих плюхнуться на землю, прямо под ноги лежавшего навзничь обера. И вовремя. Раздался взрыв, обдавший их брызгами грязи, следом второй, третий.

— Вот паразиты, товарищ лейтенант. По своим мертвецам лупят.

— Как бы нас не вспомнили. Давай-ка лучше, пока осколки не продырявили твою рубашку, махнем вон к той хатенке.

И вот сегодня еще одна проверка — родился Быков в счастливой рубашке или нет. Ворвавшись в деревеньку, Быков приказал артиллеристам закопаться в землю, надежно замаскироваться. Он знал, что немцы попытаются вернуть потерянные позиции.

И действительно, долго ждать их не пришлось. Через час на огневые позиции батареи, замаскировавшейся в молодом кустарнике, двинулось до тридцати танков в сопровождении автоматчиков на бронемашинах.

— Все готовы? — обратился Быков к батарейцам.

— Готовы! — донеслось со всех сторон.

— Сегодня Гитлер, как видите, на танки не скупится. Как, устоим?

— Не впервой.

В бинокль Быков отчетливо видел, как из клубов пыли вырисовываются очертания немецких машин. Белые кресты с немецкой аккуратностью обведены черной краской. Но не это приковывало внимание офицера.

— Белоусов, — обратился он к наводчику. — Видишь танк с тремя антеннами? Возьми бинокль, рассмотри получше.

— Вижу, товарищ капитан, — шестой справа. Вон он выстрелил сейчас.

— Точно, Белоусов. Это командирская машина. Она наша с тобой. Понял?

— Так точно.

— Я установлю прицел, и по моей команде ты откроешь огонь.

— Будет сделано, товарищ капитан, по всей науке. Если бы я мог связаться с ними по радио, я бы предупредил их, чтобы фрицы начали читать молитву. Они ведь верующие, а ведь верующие отходят в мир иной со словами Священного писания.

Сумел Иван Быков воспитать в своих бойцах твердость духа, презрение к смерти. Какой бы другой солдат, кроме русского, мог бы так вот спокойно подтрунивать над врагом, который, одетый в броню, бешено мчится на него, ощетинившись копьями современного боя — пушками и пулеметами.

До головной машины оставалось семьсот метров.

— Внимание! Приготовиться!.. Первому — по головному, второму — по стреляющему, Белоусов — по командирскому… Огонь! — И снова вздрогнула земля, и вновь полетели снаряды, и закипел бой. И казалось Быкову, что схлестнулись в сече две древние рати, две силы неисчислимые, и скрежет битвы далеко разносится по бесконечной равнине России.

На огневых позициях, вздымая комья земли и низвергая осколки, рвались вражеские снаряды. Но среди сплошного грохота и ада раздавался спокойный голос командира батареи. Он подсказывал, советовал, воодушевлял.

Наводчики Кутаев и Белоусов, лейтенант Крындич, командиры орудий Кулинец и Смирнов подбили уже около десяти танков. Но противник упорно рвался вперед. Гитлеровцы хотели вернуть недавно утерянные опорные пункты и отбросить наши части назад.

Бой длился уже свыше двух часов. Из строя вышло два орудия, погибло шесть бойцов. Ранен в плечо Быков, комиссар Лемешко, каждый второй солдат батареи. И все же все остались на огневых позициях, один за другим посылая снаряды во вражеские машины.

Накалились стволы орудий. Вражеские снаряды рвутся и рвутся вокруг. Но артиллеристы выстояли. Батарея Быкова подбила и сожгла двадцать шесть танков и бронемашину.

Вечером Родимцеву позвонил командир полка майор Клягин. Доложив о проведенном бое, особо отметил стойкость и мужество гвардейцев капитана Быкова.

— Ходатайствую, товарищ генерал, о представлении капитана Быкова к ордену Ленина.

— А мы с комиссаром не согласны.

— Да он достоин, — заволновался Клягин.

— Вот и мы так считаем. Пишите реляцию о представлении Ивана Михайловича к званию Героя Советского Союза.

— Есть, товарищ генерал, — радостно зазвучал в трубке голос майора. — Большое спасибо от всех артиллеристов.

— И от меня большое спасибо, — подошел улыбающийся командующий артиллерии 13-й дивизии Барбин, — молодец Ванька, едят его мухи. Дал он фрицам со своими орлами сегодня жару. Да вообще-то все поработали добротно. За три дня гитлеровские подлецы потеряли свыше ста танков. Если так дальше дело пойдет, Гитлер не будет успевать штамповать свои стальные гробы.

9

Фронтовая разведка донесла о движении крупных сил пехоты и танков противника вдоль Северского Донца. Создавалась угроза обхода войск всей армии. По приказу командующего фронтом Родимцеву предстояло отходить на восток. Конечно, это удручало гвардейцев. Немцы часто вклинивались танковыми колоннами, отрезали гвардейские полки и батальоны, навязывали изматывающие бои.

В районе села Белый Колодезь Родимцева, который находился в голове колонны, догнал на сером коне разведчик майор Бакай.

— Товарищ генерал, боковая походная застава доносит, что слева в сторону артполка развертывается до двадцати танков противника.

— Барбин, слыхали? Действуйте. Задержи танки — правее нас идут незащищенные тылы, — не теряя самообладания, отдал команду генерал.

И снова артиллеристам Быкова пришлось вступать в бой. Они выбрали выгодную позицию вдоль балки, кишкой уходящей на северо-запад, выставили на прямую наводку орудия.

И как раз вовремя. На горбатом гребне дальнего косогора показалась первая десятка вражеских танков. Они двигались боевой линией, уверенно и зловеще, и когда порыв ветра отогнал пыль, поднятую ими, за ними показалось еще большее количество машин.

— Ох и валят, едят их мухи, — раздался голос Барбина.

Грянул первый артиллерийский залп. Когда дым и пыль осели, все увидели, как танковая лавина противника устремилась прямо на артиллеристов. Быков насчитал сорок танков. Такой армады ему еще не приходилось отражать. Устоим ли? Мысль, как всегда в решающие минуты боя, работала спокойно и ясно. Он видел, как рядом четко действовали артиллеристы других батарей полка.

Раздался второй залп — и запылало восемь машин. Артиллеристы стреляли в упор. На глазах однополчан фашисты раздавили гусеницами орудия второй батареи вместе с расчетами. Попытка же смять левофланговую батарею Быкова была отбита.

Замысел противника был понятен. Пронюхав, что в боевых порядках корпуса находилось несколько установок «катюши», фашисты стремились уничтожить реактивную батарею.

В отношении «катюш» у немцев было свое, особое мнение. Еще с боев под Киевом фашисты настойчиво искали образец нового оружия, суля за него самые высокие награды. Не случайно в гитлеровских приказах сообщалось: «Русские имеют автоматическую многоствольную огнеметную пушку… Во время выстрела у нее образуется дым. При обнаружении и захвате таких пушек сообщать немедленно…»

Командование гитлеровской танковой колонны было уверено в преимуществе своих сил и, не считаясь с потерями, упрямо рвалось вперед, надеясь на богатую наживу.

Бой разгорался, словно два стальных потока схлестнулись на крутых откосах клочка донской степи. Били пушки, строчили пулеметы, лязгал, скрежетал металл, и облака пыли и дыма висели над полем боя. Более десятка вражеских машин ворвалось в расположение батареи. Большую часть из них гвардейцы расстреляли в упор, но и многие наши орудия были передавлены.

Убедившись, что сломить сопротивление гвардейцев лобовой атакой невозможно, немцы повернули на северо-запад, пытаясь обойти артполк слева. И снова на батарею Быкова обрушилась ярость и мощь фашистской атаки.

«Умрем, но не отступим», — написал в последнем донесении командир батареи.

Враг наседал ошалело. У батарейцев осталось три орудия, четыре противотанковых ружья и полтора десятка гранат.

Родимцев со своего наблюдательного пункта видел, как головная машина, осуществляя маневр, подставила на какое-то мгновение борт — и вот она уже вспыхнула. Не было в то мгновение зрелища более радостного и красивого, чем огонь и копоть навсегда замолкнувшего чудовища.

Но праздновать победу было еще рано. Еще десять машин с приспущенными для стрельбы стволами мчались на остатки быковской батареи. Вражеский снаряд разорвался у одного из орудий, и у станины пушки остался живым только заряжающий. Быков, окровавленный и забинтованный, бросился к прицелу. Выстрел, другой — в двадцати метрах от орудия загорелся танк. Выстрел — еще один завертелся на месте, его добили бронебойщики. И в тот же момент фашистский снаряд разорвался около орудия комбата. Взрывная волна отбросила Быкова в сторону, через станину. Но вновь, качаясь, встает командир. Нет, этот человек действительно родился в счастливой рубашке.

— Ваня! Танк! — раздался вдруг неистовый крик заряжающего.

Обернувшись, Быков увидел совсем рядом от себя надвигающуюся стальную глыбу. Он даже почувствовал, как дыхнуло от нее жаром, и ясно представил прищуренный взгляд механика-водителя.

Он ничего еще не успел предпринять, как кто-то из бронебойщиков, израсходовав боеприпасы, бросился с гранатой к танку. С кошачьей ловкостью побежал он, петляя, навстречу лязгавшей стальными челюстями бронированной махине, замахнулся, бросил гранату. Раздался взрыв и, словно удивившись такой неслыханной дерзости, чудовище, качнув башней и клюнув стволом, остановилось. В следующее мгновение, поперхнувшись дымом, оно издало звук, напомнивший шумный выдох, и замерло. Из-под его днища выползал вздрагивающий язык пламени.

Более часа шел бой. Кончились боеприпасы, выпущен последний снаряд по врагу… Батарея замолкла. Залегшая было гитлеровская пехота, словно волчья стая, горланя и беспорядочно стреляя, бросилась на батарейцев.

Артиллеристы встретили их автоматным огнем. Быков почувствовал, как что-то горячее ударило в плечо, и он с трудом удержал в руке пистолет. Силы были неравными, и гитлеровцам удалось окружить горстку храбрецов. Гвардейцам угрожал плен.

— Ребята, не бойтесь смерти, если хотите жить, — крикнул Быков. — В атаку! За Родину!

Он упал на высоте, где зеленела трава и безмятежно цвинькала пичуга, перекликаясь со звонким кузнечиком.

Не успел узнать Быков, что гвардейцы его корпуса, вместе с другими соединениями собрав все силы и перегруппировавшись, разгромили части танковой и трех пехотных дивизий гитлеровцев.

Не узнал Быков и того, что на место его последнего боя придет Родимцев, что вся земля здесь от металла и тротила изъедена, будто десятка два бульдозеров танцевало свою неуклюжую пляску, что от пуль и осколков взлохматились соседние колхозные постройки, что даже березы иссечены черными ранами, не узнал, что пришли сюда вместе со своим генералом гвардейцы и отдали последние боевые почести майору Быкову. Троекратный салют над могилой отважного артиллериста словно расколол это августовское утро сорок третьего года.

Операция по окружению и уничтожению Томаровско-Борисовской группировки противника, проведенная корпусом Родимцева вместе с воинами генерала Чистякова, была успешно завершена.

Своими результатами, размахом, сложностью обстановки и большой протяженностью во времени и пространстве это сражение выделялось на фоне других операций, проведенных корпусом в течение месяца, потребовало от бойцов, офицеров и генералов полного напряжения сил, широкого применения инициативы, умения тактически грамотно использовать все рода войск и искусно применять маневр.

Гвардейцы покидали эти священные для каждого из них места, чтобы снова вступить в бой. Их ждал Харьков.

10

Август сорок третьего года на просторах левобережной Украины был сухим и знойным. Тучи пыли и дыма висели над полями и долинами, над дорогами и холмами, по которым нескончаемыми вереницами дни и ночи двигались бесконечные колонны войск.

Войска пятой гвардейской армии генерала Жадова, преследуя противника, вели напряженные бои. Гитлеровцы упорно сопротивлялись. Их танковые части, поддерживаемые авиацией, шли в контратаки, и некоторые населенные пункты переходили из рук в руки по нескольку раз. Трудность заключалась в том, что танковая армия генерала Катукова, действуя впереди корпуса Родимцева на узком фронте, стремилась как можно быстрее выйти на главную магистраль и перерезать дорогу, идущую из Харькова на Полтаву, и поэтому стрелковые части вынуждены были своими силами отбивать танковые атаки противника.

Родимцев получил приказ выйти к Богодухову, захватить рубеж Александровка — Ольшаны, прочно закрепиться, подтянуть артиллерию и организовать сильную противотанковую оборону. Командир корпуса догадывался, что назрел сильный контрудар противника.

Естественно, после действий за Томаровку, Борисовку и Головчино войска корпуса были разбросаны. Отдельные части дрались с противником самостоятельно и на большом удалении от штабов соединений. Зачастую многим полкам приходилось приспосабливаться к местности, принимать бои в соответствии с обстановкой, а не по плану.

Управлять в такой обстановке войсками Родимцеву было нелегко. Свои-то части порой не сразу разыщешь, а тут вдруг корпусу оперативно подчинили 42-ю дивизию генерала Боброва. Двое суток где-то марширует, дерется эта дивизия, а связаться Родимцев с ней не может. Решил ехать сам ее разыскивать. На двух машинах, прихватив с собой начальника разведки майора Василенко, офицера из оперативного отдела и адъютанта, выехали они на розыски дивизии. По дороге на Белгород около одного из курганов случайно наткнулись на командира полка майора Сикачика.

Командир доложил, что его полк входит в состав 42-й дивизии и подразделения ведут бои по очистке от немцев населенных пунктов Красный Октябрь, Широкино и Араповка.

— Связь с командиром дивизии имеете? — спросил Родимцев.

— Только по радио.

— Можете связаться с генералом Бобровым?

— Так точно, могу.

Тут же майор приказал радисту связаться с комдивом.

Но не прошло и двух минут, как начальник разведки Василенко доложил:

— Рация вторые сутки без питания, ни о какой связи речи быть не может.

Майор Сикачик стал оправдываться, настойчиво объяснять, что все было в порядке и батареи сели только сегодня утром. Доказывал, что поддерживает надежную связь с батальонами, постоянно выезжая на передовую.

Не понравилось Родимцеву это затянувшееся объяснение.

— Садитесь, поедем в батальоны, — предложил генерал командиру полка.

Самым близким населенным пунктом, где, по докладу майора, его бойцы «занимались очисткой от немцев», была деревня Араповка. Вот туда-то они и отправились. Впереди на «виллисе» командир полка с разведчиком корпуса, за ними Родимцев с адъютантом. Выехали из леса, свернули на полевую дорожку и кратчайшим путем попали в Бессоновку, что на пути в Араповку. Тишина поразила всех. В Бессоновке ни единой души: ни немцев, ни наших. Прислушались. В близлежащей Араповке тоже не слышно никакой стрельбы. Быстро проехали Араповку, хутор Широкий и помчались на Красный Октябрь. Здесь их встретили местные жители, рассказали, что накануне в селе были наши танкисты. И хотя эти села не входили в полосу действий корпуса Родимцева, он не на шутку разозлился на халатность, неосведомленность командира о своих частях, считал это преступлением.

Майора Сикачика он видел впервые и судить о его боевых качествах ему было трудно. Но одно то, что тот растерял подразделения полка, говорило о многом. Не ожидая здесь ничего хорошего и понимая, что генерала Боброва ему не найти, Родимцев решил возвращаться в штаб. Из Красного Октября повернули обратно по грейдерной дороге до Орловки, надеясь проселочными дорогами проскочить в Поддубное, где располагался штаб корпуса. Но не доезжая с полкилометра до села Коминтерн, Родимцев и его офицеры услышали редкие орудийные выстрелы. Неожиданно сзади, метрах в ста за машиной генерала, разорвался снаряд. Через секунду перед первой машиной просвистела пулеметная очередь. «Виллис» резко свернул влево и заглох. Начальник разведки, офицер из оперативного отдела и радист выскочили из машины в обочину, ползком двинулись в сторону остановившейся машины генерала. Шофер Родимцева, забрав офицеров, быстро сдал назад и через двести метров остановился в ближайшем укрытии. Начальник разведки доложил, что разглядел впереди справа бронетранспортер и легкий танк гитлеровцев, которые их обстреляли. Несдобровать бы комкору и его спутникам, неожиданно наскочившим на отступающую группу фрицев, если бы не подоспевшие наши подразделения. Гитлеровцы сделали еще один орудийный выстрел, дали пулеметную очередь и убрались восвояси.

Убедившись, что немцы ушли, Родимцев приказал шоферу «что есть мочи» лететь в штаб. Но в Поддубном его уже не оказалось. Генерала встретил только начальник оперативного отдела. Он доложил, что штаб срочно перебрался на новый КП, и ткнул пальцем на карте в село Цаповка.

На новом командном пункте в Цаповке начальник штаба Самчук доложил рассерженному Родимцеву, что получено боевое распоряжение штаба армии, в котором сообщалось, что противник, подтянув две танковые дивизии, остановил наши части на рубеже Кадница. Корпусу Родимцева было приказано срочно наступать на хутора Зеленый Клин, Ольшаны.

Прочитав боевое распоряжение, Родимцев пришел в недоумение. Еще совсем недавно он говорил по телефону с командующим, который определил и сроки действия корпуса, и расположение штаба, и начало перегруппировки. И вдруг неожиданный приказ переместиться на южную окраину Заброды, начать наступление на день раньше. Но как наступать, если войска не перегруппированы, не подготовлены как следует к боевым действиям? Что же стряслось, если командующий вынужден срочно менять свое решение? Пока Родимцев размышлял, Самчук доложил, что его ждет майор из штаба армии, просит, чтобы ему срочно нанесли на карту новое построение боевого порядка корпуса и расположение дивизионных и полковых командных пунктов.

Генерал знал, что у штабистов было принято как можно быстрее получить решение командира, оформить его на карте и доложить в вышестоящий штаб. Но карта картой, а жизнь часто вносила свои коррективы, и порой не из приятных, ставя и штабы, и войска в тяжелое положение.

— Торопливость нужна при ловле блох, — буркнул Самчуку генерал, но тем не менее нанес на карту майора новый боевой порядок корпуса. Тот, получив карту, стремглав помчался в армию.

11

В полдень штаб корпуса Родимцева перебрался в Заброды. Расположились в уцелевшем от побоища двухэтажном здании с проломленной над фасадом крышей и сбитой снарядом трубой. Вблизи здания стоял в объятиях кудрявого сада небольшой деревянный домик. Его-то и предоставили командиру корпуса.

— Надо, товарищ генерал, хоть одну ночку по-человечески отдохнуть, — сокрушался адъютант Шевченко, — ведь с середины июля как кочевники спим.

— Молодой, а ворчишь как старик, шайтан тебя побери, — добродушно пожурил его генерал, но все же согласился с предложением.

И условия для отдыха были действительно отменные. Хозяйка встретила гвардейцев тепло и радушно. А прохлада сада, тихо шелестевшего листвой, возвращала в довоенную обстановку, навевала мысли о родном доме, семье, уюте. Родимцев вместе с адъютантом прошли в комнату. Здесь было чисто и опрятно. От вымытого добела пола пахло душистой смолой соснового леса. Застенчиво подошли дочки хозяйки, легкая, словно бабочка, белокурая Даша и совсем маленькая, лет четырех, чернявая, смуглая, глазастая Варя.

— Шевченко, тащи мою посылку, — крикнул Родимцев адъютанту, хлопотавшему вместе с хозяйкой на кухне. Адъютант, с полуслова понимавший генерала, мигом сбегал за посылкой, присланной из Москвы.

— Третью неделю вожу, товарищ генерал, как бы что не испортилось, — и Шевченко поставил на стол небольшой фанерный ящик.

— Ну что ж, девчата, посмотрим: в ней, может, и гостинцы есть. Как ты думаешь, Варя?

Малышка кивнула головой. Генерал не торопясь взял топорик и, хитровато поглядев на детишек, медленно стал поднимать крышку. Девочки стояли в стороне.

— Ох и тяжела ноша, — приговаривал Родимцев, вытаскивая гвозди. — Ну, кто мне поможет?

Варя робко подошла:

— А чего тут помогать, щипцами гвозди вытаскивай, и делов не будет.

— Дядя Саша, а я знаю — вы немцев приехали бить, — вступила в разговор Даша. — Наш папа тоже фрицев бьет.

— Откуда ты знаешь, что он их бьет?

— Мама так говорит.

— Ну, раз мама говорит, значит, так оно и есть.

— Мама еще говорит, что скоро всех немцев прогонят и тогда папа приедет домой.

— Это верно, прогоним их. — Наконец вскрыв фанеру, Родимцев извлек из посылки леденцы.

— Ну вот, не напрасно мне помогали, берите конфеты.

Осмелев, девочки сгребли с широкой, шершавой ладони Родимцева пригоршню конфет и тут же отправили их за щеки.

Генерал присел на табурет, косым прищуром наблюдая за детьми — ведь и его дочки ждут.

— Даша, ты пионерка?

Девочка вздрогнула от этого вопроса, перестала сосать леденцы.

— Да, пионерка, но красный галстук мама не разрешает носить. Она говорит, что и маму, и нас с Варей полицай повесит на виселице, что стоит на площади.

— Это кто же такие полицаи? — нарочито недоуменна спросил Родимцев.

— Это дядька в нашем селе, всегда с красным носом ходил и виновных искал. А когда партизан вешал, собирал на площадь много-премного народу. Поэтому красный галстук я не надевала. Но он у меня есть.

Она быстро отодвинула скамейку, на которой сидела, и побежала в комнату к матери. Слышно было, как о чем-то они шепчутся. Через несколько минут взволнованная Даша вбежала в комнату, держа в руках красный галстук.

— Вот он, мой красный галстук. Мама его сохранила, он еще новенький.

Она быстро набросила его на шею. Завязала узелок, поправила и повернулась кругом, чтобы Родимцев ее лучше рассмотрел.

— Дядя Саша, — пропищала, расправляясь с леденцами, маленькая, — дядя Леша обещал нас покатать на лошадке.

— Это можно, я скажу, чтобы покатал.

— Спасибо, — степенно села на лавку старшая. — Мы с Варей утром рано-прерано встанем кататься.

— Почему же рано утром? Ведь утром всегда хочется спать, лучше днем покататься.

— Нет! Днем кататься нельзя. Увидят фрицы — бомбу бросят, лошадь могут убить, а я их очень люблю.

— Это когда же ты их полюбила? — спросил Родимцев.

— Когда папа служил пограничником. Он всегда от заставы до заставы ездил на лошади.

Соскучившись за долгие месяцы войны по детям, Родимцев с упоением, по-отцовски беседовал с девчатами, словно с родными дочурками.

Хозяйка пригласила позавтракать в сад. До чего же вкусной показалась генералу вареная картошка, свежие с солью огурчики. На сколоченный под яблоней деревянный стол адъютант поставил невесть откуда добытую бутылку вина. Подошли Самчук, офицеры штаба. Пока суть да дело, вспомнили родных, отведали по чарке и, подбрасывая с ладони на ладонь горячую картошку, с аппетитом принялись за трапезу. Девочки, устроившись рядом, похихикивали над тем, как ловко военные дяди уплетают картошку.

— Ага, дядя Саша, — послышался хвастливый голосок Вари, — а мы с Дашей уже катались на Буяне. Я сидела верхом, а дядя солдат Леша водил Буяна за веревочку.

— Ну и как, не упала?

— Нет, я могу даже, чтобы меня не держали.

— Молодец! Будешь хорошей наездницей, — потрепал генерал ее за пухлую щечку.

Повар Виктор принес разогретую тушенку, от которой шел ароматный пар. Генерал потянулся к котелку и вдруг услышал нарастающий шум в небе.

— В воздухе «мессеры»! — крикнул Самчук.

— Целая туча, — всплеснула руками хозяйка.

— Шайтан с ними, пусть летают, — не веря еще в опасность, махнул рукой Родимцев.

— «Воздух»! — крикнул подбежавший адъютант. — Ведущий пикирует на хату.

Он был хладнокровен, адъютант Шевченко, но опыт подсказывал: надо спасать генерала, хозяйку с девочками, всех, кто в саду. По его приказу коновод Леня Федорченко подхватил девочек и вместе с матерью мгновенно укрыл их в одной из ближайших траншей.

Родимцев поднял голову, собираясь сказать что-то соленое в адрес фашистских летчиков, и увидел, как от черного чрева бомбардировщика отделились бомбы. Вначале показались черными горошинами, через секунду какими-то сплющенными арбузами, издающими визг, леденящий душу. Адъютант подхватил генерала и буквально втолкнул в свежевырытый окоп. Туда же плюхнулся Самчук. И вовремя. Раздался один, второй, потом третий оглушительные взрывы. Дрогнула земля. Шум, звон, треск. В шатающейся полутьме закачались яблони. Еще взрыв, и снова ненадежное убежище заплясало, заходило ходуном.

И вдруг стало так тихо, как только бывает после бомбежки. Лишь гул удаляющихся самолетов на низкой ноте висел в зловещей тишине. Все уже пришли в себя, а генерал озабоченно молчал, пытаясь осмыслить случившееся. Его мучил вопрос: откуда противник узнал расположение только что развернутого командного пункта? А то, что узнал, сомневаться не приходилось. Здесь что-то не так…

— Вот подлецы, на второй заход идут, — послышался голос адъютанта.

— Будем надеяться, на последний, — пробасил в ответ Самчук.

На этот раз фашистские стервятники были встречены огнем наших зенитчиков. Ударили счетверенные пулеметы, захлопали зенитные орудия. Лоскут голубого неба, висевший над входом в блиндаж, прочертила черная полоса: один гитлеровский «ас» отвоевался.

Но вот опять земля под ногами качнулась, взрывная волна бросила укрывшихся в траншее на стенку, рухнула крыша дома. Пыль, дым, гарь наполнили траншею. Стало трудно дышать, резало глаза.

Наконец немцы улетели. Все выскочили из убежища. Генерала продолжал мучить вопрос, что произошло со штабом, с офицерами штаба, связистами, с хозяйкой и ее девочками? Все ли живы? Скорее к ним. Пробежав метров двадцать, Родимцев увидел коня Буяна, на котором недавно катались дочки хозяйки. Конь, бедолага, лежа на боку, судорожно бил ногами, а из головы хлестала кровь. Рядом с ним распластался обгорелый коновод Леня Федорченко. В руках его запуталась уздечка: видимо, хотел освободить лошадь от привязи.

Адъютант взял руку коновода:

— Пульса нет. — Он снял дрожащей рукой фуражку. Та не удержалась, выпала из рук, покатилась по земле.

— Ты чего, возьми себя в руки, — одернул Родимцев.

Шевченко молча показывал взглядом за спину генерала. Родимцев обернулся. От дома шла хозяйка дома, бережно неся на руках всю в крови свою Варюху. Голос матери, хриплый и безумный, еще долго стоял в ушах генерала.

А вокруг все было изрыто бомбами. Казалось, на хуторе не осталось камня на камне. Из-за угла избы, отряхиваясь от пыли, вышел Самчук. Увидев Родимцева, поспешил навстречу. Вид у него был такой, будто он лично виноват в случившемся. Стараясь быть спокойным, доложил:

— Личный состав штаба, товарищ генерал, укрылся в щелях, точных данных о потерях нет. В здание штаба ни одной бомбы не попало.

— Отправьте мать в медсанбат, распорядитесь похоронить погибших. К вечеру оборудуйте командный пункт в селе Сенное. — Генерал обвел красным карандашом лес на карте.

Самчук отправился выполнять приказание, а Родимцев позвонил на коммутатор, обходным путем связался с комдивом Никитченко, голос которою был слышен еле-еле. С трудом Родимцев разобрал, что дивизия ведет ожесточенные бои с танковой дивизией СС «Викинг».

— Есть пленные, среди них офицер штаба дивизии, — сообщал Никитченко. — Магистраль им нужна Харьков — Полтава.

— Ты вот что, Никитченко, продержись чуток, а мы поможем.

Положив трубку, генерал приказал вызвать шофера. Подъехал «виллис». Шофер Нестеренко был не в духе: немцы основательно продырявили его машину.

— И надо же им было, товарищ генерал, в заднее сиденье угодить, — сокрушался он.

— Ничего, Андрей, — подбодрил его Родимцев, — главное, машина на ходу. А развалится — «попросим» у немцев другую, давай, жми на всю катушку.

Не проехали они и двухсот метров по Забродам, как на развилке широкой улицы заметили две легковые машины.

— Узнай чьи, — приказал адъютанту Родимцев.

Адъютант пошел к машинам, а Родимцев задумчиво оперся на крыло, закурил.

Вокруг открывалась печальная картина: стелющийся дым над пепелищем, изрытые металлом огороды, опаленные деревья. Сердце сжималось от боли, глядя на раны земли. И как бы дополняя суровый фронтовой пейзаж, шли последние подразделения гвардейской дивизии. Запыленные, забинтованные и утомленные боями солдаты были готовы к новым сражениям, чтобы отстоять эти полуразрушенные дома.

Неожиданно из-за груды кирпича появилась группа офицеров. Родимцев вышел из машины и глазам своим не поверил: перед ним стоял командующий соседним фронтом генерал-полковник Конев в сопровождении нескольких генералов. Родимцев терялся в догадках: каким путем и зачем прибыл сюда командующий Степным фронтом? Ведь его корпус входил в состав Воронежского фронта генерала Ватутина.

— Ротмистров и Жадов у вас? — спокойно спросил Конев.

— Да, они были, но несколько часов назад уехали.

— Тогда веди к себе в штаб.

Командующий сообщил, что танковая армия Катукова и гвардейская армия Жадова переходят в состав Степного фронта.

— Наша задача — приостановить наступление противника в Северном направлении, — как-то буднично и удивительно спокойно подытожил Конев. — Немецкое командование делает последнюю попытку удержать магистраль Харьков — Полтава, отвести свои войска из-под Харькова. Обстановка очень сложная, но уверен — скоро она изменится в нашу пользу. А как быстро это случится — зависит целиком от нас. Так что давай, Родимцев, вместе поднатужимся.

Проводив Конева, Родимцев решил оставить штаб на прежнем месте. И не зря. Из дивизий стали поступать донесения. 42-й полк 13-й гвардейской с ходу вступил в бой с противником. По докладам, картина там вырисовывалась не отрадная. На холмистой равнине, поросшей выгоревшим кустарником и бурой полынью, смешалось все: и немцы, и наши. Танки и артиллерия, изрыгающие огонь и дым, лезли друг на друга, жуткий грохот и вой катились по горбатой панораме долины.

Генерал слушал доклады комдивов, а сам мысленно находился там, на холмистых равнинах, поросших кустарником и бурой полынью.

С наблюдательного пункта разведчик майор Василенко докладывал, что 13-я дивизия ведет ожесточенный бой с сорока танками врага. Особенно в тяжелом положении оказался первый батальон. Вражеские танки прорвались на его фланги и открыли пушечный огонь в упор. Снаряды сыпались в расположение батальона не только со стороны фронта, но и с тыла.

Бойцы батальона держались стойко, хоть и несли большие потери.

Вечером, когда на фронте немного стихло, командующий армией Жадов вызвал к телефону Родимцева и сообщил, что по данным фронтовой и армейской разведок гитлеровское командование на Богодуховском направлении помимо танковых дивизий СС «Викинг», «Рейх», «Мертвая голова», о которых уже было известно, сосредоточило несколько пехотных полков и отдельных танковых батальонов «Тигр».

— Смотри внимательно, утром они снова попрут на Богодухов, — предостерегал Жадов. — Группировка у них сильная, а посему нужно серьезно подготовиться к «встрече». Выдвинь истребительно-противотанковые полки на танкоопасные направления. Пушечной бригадой и минометным полком прикройте Богодухов. Завтра к тебе прибудет фронтовой батальон фугасных огнеметов. В общем, Богодухов должен быть удержан.

— Есть, — коротко ответил Родимцев. — Богодухов не отдадим.

Фашистское командование расценивало этот участок как важнейший и поэтому бросило сюда большое количество танков, бронетранспортеров, артиллерии, штурмовой и бомбардировочной авиации.

То и дело вражеские танки предпринимали контратаки, но их попытки вклиниться в боевые порядки советских войск разбивались о стойкую оборону. Массированный огонь нашей артиллерии отсекал вражескую пехоту от танков, и гитлеровцы каждый раз вынуждены были убираться восвояси.

Словно затравленный зверь, исступленно билось и металось воинство фюрера на этом участке, снова и снова пытаясь нанести удары в разных направлениях, бросая в атаки огромные полчища самых современных танков. Вот и сегодня командующий предостерег о возможном контрнаступлении фашистов.

— Скоро ли он выдохнется, товарищ командующий? — заканчивая разговор, спросил Родимцев.

— Думаю, недолго протянет, так что наберись терпения.

На этом разговор закончился. Приказ командующего во что бы то ни стало удержать Богодухов был немедленно доведен до командиров дивизий и приданных частей. Командующий артиллерией корпуса полковник Барбин, как всегда, пустил в ход излюбленную присказку «едят тя мухи» и уже собрался на свои батареи. Но не успел, на свое счастье, выйти из помещения, как оглушительный взрыв вблизи штаба прервал все разговоры. Телефонные аппараты, которые стояли на самодельном столике, оказались в другом углу. Связь прервалась. Офицер, стоявший позади Родимцева, рухнул наземь. Вскрикнул и как-то тяжело повалился на бок телефонист.

А кругом нарастала стрельба из автоматов и пулеметов. Противник перешел в наступление. Оставаться дольше здесь было опасно, командный пункт превращался в мышеловку. Следовало скорее уходить, но сделать это оказалось не просто: вся местность простреливалась ружейно-пулеметным огнем противника. Некоторые подразделения под напором превосходящих сил гитлеровцев небольшими группами стали отходить. Все смотрели на Родимцева и ждали его команды. Поскольку наблюдательный пункт находился в непосредственной близости к наступающему противнику, генерал приказал покинуть его всем, кроме пулеметного взвода охраны. Командовавшему им лейтенанту Сидоренко предстояло прикрыть отход штаба. До оврага, где стояла машина, было всего триста метров, но они показались Родимцеву гораздо длиннее. Вместе с Самчуком и адъютантом Шевченко они ползли, делали короткие перебежки, потом ждали, когда прекратится пулеметная стрельба, во время паузы вставали и бежали к следующему укрытию. Родимцев чертыхался; «Шайтан побери, всю гимнастерку перепачкал». Но за этим «шайтаном» сейчас скрывалось большее. Непривычное положение отступающего терзало генерала. Не думал он, что в сорок третьем, когда, казалось, враг выдохся, он снова полезет на рожон. Неужели у Гитлера сохранились резервы? Сколько же их у него? Под Москвой расколошматили — чувствительный удар по вермахту. А через пять месяцев он опять полез в драку, теперь здесь, на Курской дуге. Да как прет, паршивец!

Родимцев приказал шоферу «пулей нестись» к новому месту штаба. Не зря торопил генерал. Противник перешел к активным боевым действиям, за три часа его авиация сделала несколько десятков налетов на боевые позиции гвардейцев. Особенно сильной бомбардировке подвергся участок подполковника Шура. Досталось ему и от наземного противника. Шесть атак отбили гвардейцы, а седьмой не выдержали, под натиском превосходящих сил, неся большие потери, стали отходить. Под угрозой оказался штаб полка. В этот критический момент командир полка приказал знаменосцу Кузнецову развернуть полковое гвардейское знамя, и все, кто находился вблизи командного пункта, поднялись в атаку. Бойцы отходящих подразделений полка, увидев полковое знамя, остановились и заняли оборону. Гитлеровцы из всех видов стрелкового, артиллерийского и минометного оружия открыли ураганный огонь. Словно споткнувшись о преграду, ничком упал с развернутым знаменем Кузнецов, прижав его к своей груди. Пехота противника и танки ринулись к тому месту, где упал знаменосец. Но офицеры штаба: Киешенко, Мороз, Афанасьев, солдаты из охраны штаба опередили противника. Под свист пуль и грохот разрывов изрешеченное гвардейское знамя, на котором зияло около ста пробоин, было вынесено с поля боя. Только к вечеру Родимцеву удалось стабилизировать положение. На запасном командном пункте была хорошо налажена телефонная связь с дивизиями, развернута радиостанция. Сдержав бешеный натиск врага на своем участке, гвардейцы Родимцева сделали большое дело. Они не допустили немцев к стратегическому шоссе, сковали их силы, позволили нашим войскам вырвать инициативу у врага.

К середине августа противник выдохся, таких яростных атак, как в предыдущие дни, он уже не предпринимал. Наши войска, подтянув резервы, перешли в наступление. Это были счастливые для Родимцева дни. Он был весел, энергичен, даже привычный его «шайтан побери» звучал как-то особенно лихо, бодро.

Обычно строгий, сердитый на допросах пленных, на этот раз, когда к генералу привели фашистского офицера, Родимцев был весел, остроумен, даже пошучивал. Расстроился, помрачнел лишь тогда, когда из рассказа пленного узнал причину неожиданного, но точного налета фашистской авиации на его штаб в Забродах. Оказывается, тот самый майор Новиков, который, бравируя личной храбростью, отказался от охраны при доставке оперативной карты в штаб армии, попал к немцам. Оперативная карта, на которой было нанесено новое расположение частей корпуса, оказалась в руках фашистов. Это и позволило гитлеровцам нанести удар по штабу, временно нарушить управление войсками, потеснить гвардейцев.

— Вот она, безрассудная храбрость, к чему приводит, — отпустив пленного, выговаривал штабистам комкор. — Сколько из-за таких горе-героев людей гибнет. — И тут же приказал, чтобы офицеров, будь они свои, будь из штаба сверху, с оперативными документами без охраны не отпускать. И вообще, — подытожил он разговор, — рано кое-кто у нас победу праздновать начинает, враг еще силен, и расслабляться нам негоже.

Конечно, война без потерь не бывает, но напрасные жертвы не прощаются ни в обороне, ни в наступлении. И сейчас, когда враг выдохся, когда отступает, надо было думать об этом каждому. А наступление советских войск разворачивалось стремительно.

Весь август гвардейцы Родимцева продвигались вперед к Полтаве. И уже не было на свете такой силы, которая могла бы остановить победную поступь советских воинов.

К концу лета войска Степного фронта после упорных боев освободили Харьков.

Стратегическая инициатива полностью перешла в руки советских войск. Курская битва закончилась. И еще дымились подожженные под Богодуховом танки, еще не убрали с харьковских дорог исковерканные машины и тягачи, а войска гвардейского корпуса Родимцева вступили в новую битву — битву за освобождение Украины.

Гвардейцы Родимцева рвались к Днепру.