Неофициальная история крупного писателя

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. Художественный вымысел, вымышленное художество и трогательные заботы о будущих исследователях

В тот же день Чжуан Чжун настоял на выписке из больницы и, вернувшись домой, снял со сливного бачка в уборной фотографию, на которой он изображен вместе с Цзян Цин. Хотя фотография была под стек­лом, он стер с нее пыль не влажной, а сухой тряпкой, чтобы, не дай бог, не повторилась история с портретом председателя Мао. Затем он снова повесил фотографию на стену, отступил на несколько шагов и стал почти­тельно рассматривать. Цзян Цин по-прежнему выгляде­ла величественной, а он — очень скромным, наглядно демонстрируя свою преданность верховной руководи­тельнице. Созерцание этой исторической фотографии вселяло в душу удивительное спокойствие и вместе с тем гордость. Писатель чувствовал, что обладает по­истине незаурядным даром предвидения: в нужную ми­нуту убрал фотографию, но народу к нему ходит мало, так что никто ее не обнаружил. Самое же мудрое, что он не порвал ее и не спустил обрывки в унитаз, как сделал с фотографией Вэй Цзюе. Иначе что бы он ответил верховной руководительнице, если бы она спро­сила об их совместном портрете? Подумать и то страш­но! К Вэй Цзюе он, конечно, зря снова ходил, это едва не погубило его, но недаром говорится, что счастье несет с собой беду, а в беде таится счастье. Именно последнее с ним и произошло, исключительно благодаря его активности. Он нанес умелый контрудар, донес на Вэя и добился полного успеха! Все это наполняло его сердце законной гордостью.

Тем временем Вэй Тао, получив указания от верхов­ной руководительницы, созвал экстренное совещание, чтобы организовать массовое производство сочинений, изображающих борьбу с каппутистами. Он заявил при­сутствующим, что само их творчество будет неприми­римой борьбой, великой революцией, а всякая револю­ция, естественно, сталкивается с серьезными препят­ствиями, поэтому творцы должны стоять неколебимо, как могучие сосны на горных вершинах. После его слов воцарилось тягостное молчание: никто не решался пред­ложить свои услуги и уподобить себя могучим соснам. Взгляд Вэй Тао скользнул по Чжуан Чжуну, и тот понял, что момент испытания пришел: если он не станет могучей сосной, то кто же станет? Выступив, он предло­жил свою кандидатуру и добавил, что центральное ру­ководство уже поручало ему изобразить современного Сун Цзяна, но из-за болезни он не смог выполнить это славное поручение. А сейчас, когда идет смертель­ная схватка между пролетариатом и буржуазией, ни один человек не имеет права оставаться в стороне. Праздный наблюдатель не может считаться пролетар­ским литератором... Он говорил так красиво и логично, что никто ему, естественно, не возразил. В заключе­ние он даже огласил название своей новой пьесы — «Решительный бой». Вэй Тао при всех похвалил его и уподобил могучей сосне.

Похвала начальника еще больше окрылила Чжуан Чжуна. Он так сиял, так радовался, что не мог скрыть свою радость, она читалась на его лице. Единственное, что омрачало его существование,— холодность со сто­роны известных драматургов. Некоторые смотрели на него очень сурово и не здоровались с ним. Писатель злился на них и считал, что такое отношение к важней­шей политической задаче — не просто пассивность, а своего рода пассивный протест! Он снова забеспокоился, решив, что если эти люди смеют так обходиться с при­казами центрального руководства, то у них, видимо, есть для этого какие-то основания. Но какие?

В его душе словно повисло пятнадцать бадей: семь на одной стороне, а восемь на другой. Когда он уходил с совещания, Вэй Тао дружески похлопал его по плечу и сказал:

— Старина, нашему коллективу по созданию образ­цовых пьес тоже нужен образец. Ты вполне способен быть им!

— Благодарю вас,— ответил Чжуан, подавляя свое беспокойство,— я готов бороться, даже если мне это будет дорого стоить.

Вэй Тао удовлетворенно усмехнулся.

Домой Чжуан Чжун ехал в автобусе и заметил, что пассажиры почему-то смотрят на площадь Небесного спокойствия, все окошки собой закрыли. Что случилось? С трудом найдя щель, писатель увидел, что перед па­мятником народным героям лежат венки, а вокруг собра­лось множество народа. Он вспомнил, что сегодня день поминовения усопших, но недавно всех известили, что в связи с борьбой против старых обычаев в этот день запрещается класть венки. Почему же их снова кладут? Как бы в ответ на свой вопрос он услышал голоса двух невидимых ему пассажиров:

— Интересно, раньше позволяли, а запретили как раз в годовщину смерти премьера!

— Наверное, потому, что в этот день особенно ясно видно, что китайский народ сделан не из глины, а из плоти и крови!

Еще конфуцианцы говорили, что беседы на улицах и в переулках достойны того, чтобы их записывать. Но этот диалог потряс нашего героя совсем по другой причине. Он лихорадочно думал: «Что все это значит? Уж не устраивается ли какой-нибудь бунт?» Слова го­воривших удивительно совпадали с поведением драма­тургов на совещании, это наверняка одна шайка! Не мудрено, что драматурги сидели тихо, как на рыбалке, у них были свои замыслы! Он впервые понял, почему коллеги относятся к нему так холодно, не здоровают­ся и не разговаривают с ним. Ладно, у него найдется на них управа!

Дома ему пришло в голову, что если ветер действи­тельно задул в другую сторону, то писать пьесу о борьбе с каппутистами очень опасно. «Могучая сосна» может превратиться в позорную кличку, до смерти не от­моешься!

И тут по свежим следам позвонил Вэй Тао; вероят­но, его тоже что-то беспокоило:

— Имей в виду, что перед тобой поставлена очень важная задача, скорее бросайся в бой! Как только замы­сел пьесы возникнет, сразу позвони мне...

— Не тревожьтесь, я немедленно сажусь за работу и буду ценить каждую секунду. Я понимаю, что человек должен уметь бороться! — ответил Чжуан.

Положив телефонную трубку, писатель вытащил пачку бумаги, торжественно написал на первом листе «Решительный бой» и предался творческим размышле­ниям. Он думал о том, что служение пролетариату — дело хорошее, но его обязательно нужно согреть чувством, и к тому же поэтическим чувством, придать прозведению лирическую окраску, иначе не получится настоящей пьесы. Он решил начать с пейзажа. Но с какого именно? Долгие размышления ни к чему не привели. Писатель полистал первую попавшуюся книжку и вычитал такую фразу:

«Небо, словно рыбьей чешуей, покрылось белыми облачками, а под тяжелым покровом темнела густая зелень».

Это оказался рассказ Лу Синя «Гора Бучжоу». Ав­тор сначала включил его в сборник «Клич», но при переиздании сборника почему-то изъял этот рассказ, так что из него вполне можно было кое-что позаимство­вать[17]. Правильно, вот этими фразами и откроем пьесу!

Они звучат обобщенно и в то же время достаточно жи­во. Особенно ценны слова «густая зелень», потому что центральное руководство призывает взращивать моло­дую поросль, а я уже не столько молодая поросль, сколько густая. Хотя нет, не годится, ни в коем случае не годится! Ведь здесь густая зелень темнеет, да еще тяжелым покровом, а темнота сейчас известно что зна­чит. К тому же облака белые, это опять-таки не пой­дет. В стране, где царит диктатура пролетариата, облака должны быть только красными!

Писатель застыл в тяжких раздумьях. У него уже голова трещала, а он так и не мог сочинить другого варианта. Перед глазами стояли только венки на площа­ди Небесного спокойствия; бесчисленные венки слива­лись в огромное пестрое море, а он как будто плыл на лодке по этому морю... Чжуан Чжун протер глаза: на бумаге по-прежнему были лишь два иероглифа: «Ре­шительный бой». Так он промаялся до самого рас­света.

Через день Вэй Тао пришел в группу образцовых пьес и объявил, что на площади Небесного спокойствия вредители пытались спровоцировать крупные беспоряд­ки, поэтому мобилизованы все оперативные отряды и резервы. Членам группы запрещается выходить на улицу, входная дверь запирается. Чжуан Чжуну он добавил:

— Ты тоже в это дело не лезь, а знай пиши свою пьесу. Чем скорее напишешь, тем лучше.

— Беспорядки, учиненные вредителями, только вдохновляют меня на еще более активное творчество во имя революции! — мгновенно отреагировал пи­сатель.— Вы не беспокойтесь, я сейчас вырабатываю план пьесы, уже есть сдвиги...

В действительности на бумаге красовались все те же два иероглифа — «Решительный бой», а перед глазами по-прежнему стояли только бесчисленные венки. Чжу­ан негодовал, что в таких условиях его даже не пускают за дверь и тем самым мешают творить.

Еще через день события на площади Небесного спокойствия были прямо объявлены контрреволюцион­ными. Чжуан испугался, как бы не дознались, что в этот день он ехал через площадь и глазел на венки, но после здравого размышления камень свалился с его плеч. Писатель вспомнил, что в автобусе он знакомых не встретил и, стало быть, вышел из этого сурового испы­тания чистым, как нефрит без изъяна. Его снова охва­тило чувство гордости. Он понял, что его отчужден­ность от коллег — это одиночество подлинного героя, а тоска, которая его иногда обуревает, свидетельствует лишь о чуткости к козням каппутистов. Без ложной скромности можно сказать, что в сегодняшнем Китае не наберется и нескольких людей, способ­ных сравниться с Чжуан Чжуном. Они редки, точно утренние звезды, словно перо феникса или рог едино­рога.

При слове «редки» Чжуан вспомнил о Би Юнгэ, который прозвал его редким писателем, и усмехнулся: «Этот человек хоть и груб, но все-таки недаром цзаофань. Неглупый малый и слова употребляет метко!» Он с удвоенной энергией взялся за работу и продемонстри­ровал талант, который позволяет писать, «даже пока запрягают коня»[18].

Не подумайте, что я зря расхваливаю Чжуан Чжу­на,— он действительно расцвел в эти дни. Его творче­ская мысль забурлила. Социальный фон? Пожалуйста: небывалая в истории великая пролетарская культурная революция, смертельная борьба пролетариата с буржуа­зией, особенно с теми капиталистами, которые пробра­лись в партию. Главная тема пьесы? Милости просим: война с каппутистами. Горький говорил, что тема вырастает из жизненного опыта автора; сама жизнь подсказывает писателю те или иные мысли. Но все это давно устарело. Наши темы определяются центральным руководством, от них не отмахнешься, как от вшей на лысой голове. Главный герой? Безусловно, молодой цзаофань, который под звуки фанфар прошел через все бури и невзгоды. Это новая сила, за ней стоит большое будущее. Ее представитель Ван Хунвэнь уже замещает самого председателя Мао! Кто выступает про­тив него, выступает против великой культурной рево­люции.

Герой пьесы не уступит в силе тигру или медведю: высокий, громкоголосый, с большими и ясными глазами, прямыми, как меч, бровями. Противник у него тоже бу­дет достойным, хотя мы не дадим ему особой воз­можности высказываться: старый негодяй, участвовав­ший в демократическом этапе революции, а сейчас каппутист не ниже провинциального уровня, иначе он не сможет стать достаточным объектом для борьбы. При­думав это, Чжуан Чжун вспомнил, как в свое время с пеной у рта доказывал, будто примкнул к революции еще до образования народной республики. До чего он был тогда смешон! Разве мог он предполагать, что впоследствии станет полноправным писателем социали­стической эпохи, единственно достойным певцом нового строя?

Сочинить сюжет еще проще. Согласно творческому принципу «трех выпячиваний», главный герой не всегда обязан находиться на сцене, но, если уж появился, должен озарять всех своим блеском. Нужно нарисовать и близкое и далекое его окружение. Когда он впервые покажется, вместе с ним, конечно, будут цзаофани, которые схватят каппутиста. Каппутист, разумеется, не захочет по собственной воле уйти с авансцены истории; если его не ударить, он не упадет. Так подни­мется первая политическая волна, выражающаяся в захвате власти цзаофанями. Но каппутист еще существует, его черные замыслы не умерли; с помощью другого каппутиста, пробравшегося в главное партийное руководство, он снова взметает пыль и переходит в контрнаступление. Он хочет возродить все старое, реставрировать капитализм, однако цзаофани свергают его. В момент наивысшего напряжения на холме появ­ляется главный герой и замирает, словно скала среди бурного потока. Он овладевает всем действием пьесы. За одной политической волной следует другая, третья, в этих волнах плывут второстепенные герои, которые оттеняют мужество и мудрость главного, символизируя непримиримую ненависть к каппутистам и глубокую классовую любовь к своим боевым друзьям — цзаофаням. Герои в последний раз вырывают власть из рук каппутистов, под бравурные звуки музыки провозгла­шается победа, и на этом пьеса заканчивается. Впрочем, нет, не совсем. Под занавес говорится, что борьба еще не закончена, что она обязательно повторится через семь или восемь лет.

Главный герой будет называться Ли Хунгуаном, то есть Красным светом, каппутист — Сю Сяном, то есть Радостью ревизионистов. Каких же второстепен­ных персонажей выбрать? Ага! Цзаофаней станет поддерживать старый честный рабочий по фамилии Гэн (Искренний), а каппутистов — старый гоминьдановец по фамилии Дяо (Коварный)...

Наш крупный писатель так погрузился в творческий процесс, что ему показалось, будто в глубинах его души вспыхнула алая заря и будто он летит среди нее в персональном самолете, пронизывая облака, обо­зревая горы и моря, и, наконец, прибывает за границу. Там его встречают тысячные толпы народа со свежи­ми цветами в руках, он идет по мягкому красному ковру, входит в огромный зал, где стоит трибуна, и выступает перед писателями всего мира. Тема его речи: «От «Интернационала» к образцовым пьесам». Он одет в великолепный черный костюм, поражает слушателей своим благородным обликом и ораторским мастерст­вом, зал взрывается бурей аплодисментов, вокруг су­етятся репортеры кино, телевидения, фотокорреспон­денты, стремясь запечатлеть драгоценные мгновения. Слушатели окружают его плотной толпой, просят автографы, в нос ему бьет запах роскошных духов. Одной особенно красивой женщине он хочет написать на память стихотворение, но не может ничего приду­мать. Рядом с ним растет гора подарков: холодиль­ники, пылесосы, цветные телевизоры, фотоаппараты, радиокомбайны, стиральные машины, электропроигры­ватели... У него рябит в глазах, но он старается не пока­зывать этого. Наконец к нему подкатывает изящная легковая машина новейшей модели. Он мучительно ду­мает, как ему увезти всю гору подарков, растерянно моргает — и все исчезает. Перед ним лежит только стопка бумаги. Он снова растерянно моргает и взды­хает.

Говорят, писатели обладают богатыми ассоциатив­ными способностями. Во всяком случае, наш писатель обладал ими в высшей мере. Немного подумав, он вдруг хлопнул ладонью по столу и вскричал, чрезвы­чайно довольный:

— Правильно, отсюда и начнется развертывание конфликта пьесы! Каппутисты стремятся провести четыре модернизации, чтобы разложить цзаофаней счастливой жизнью, но цзаофани гневно отвергают все соблазны...

Он снова взялся за перо и подумал, что писать надо как можно лучше. Ведь его прошлую пьесу — «Логово тигров и пучина драконов» — потребовала сама верховная руководительница, а это произведение, чего доброго, поместят в музей революции. На вся­кий случай нужно писать не только пьесу, но и днев­ник, отражающий процесс творчества, чтобы не созда­вать лишних хлопот будущим исследователям.