ГЛАВА ШЕСТАЯ. Самые умные люди тоже иногда попадают впросак, но их нельзя винить в этом. На сцене появляется командир отдельного соединения со знаменем в руках

Весной тысяча девятьсот шестьдесят шестого года Чжуан Чжун, уже неоднократно избегавший разных переделок, все-таки влип. Он крутился и так и сяк, беседовал со всеми понимающими людьми, с какими только мог, но на сей раз события были слишком масштабными, и даже он, поклонник «Левого марша», немного сплоховал. До сих пор он считал, что аб­солютная левизна гарантирует безопасность, однако в последнее время самые уважаемые работники и самые заслуженные люди утром не знали, что их ждет ве­чером. На сей раз мощь урагана была так велика, что все, кроме судей, попали в подсудимые. Чжуан Чжун очень волновался, ибо знал, что череп у него отнюдь не железный, что его прошлое не безгрешно, и если его захотят в чем-нибудь обвинить, это будет сделать легче, чем шевельнуть рукой. Как же быть? Как быть?

Пока он терзался своими опасениями и сомнени­ями, его вызвали к исполняющему обязанности пер­вого секретаря провинциального комитета. Это было сделано по инициативе того самого секретаря, кото­рый похвалил его сценарий «Всегда вперед», но Чжуана все равно прошиб холодный пот. Он обмяк от страха, в сердце у него точно били барабаны. Когда он предстал перед исполняющим обязанности первого секретаря, он, как ни силился, не увидел на его лице решительно никакого выражения: ни холодности, ни теплоты, ни радушия, ни равнодушия, ни гнева, ни радости. Уже по этому признаку Чжуан понял, что положение очень серьезно. И хотя исполняющий обязанности указал ему на стул, писатель не решался сесть даже на краешек стула.

Исполняющий обязанности коротко, не вдаваясь в подробности, обрисовал обстановку, из которой яв­ствовало, что от Чжуан Чжуна ждут помощи в ре­шении вопроса с Вэй Цзюе. Писатель тихо поддаки­вал, а в его мозгу вихрем проносились мысли о том, что решение, видимо, фактически уже принято, что Вэя хотят превратить в Дэн То[12] их провинции. «Это прекрасный случай! Если я помогу им, то миную сию заставу, а если нет, то меня сварят с Вэем в одном котле... Тут шутить нельзя, это вопрос жизни и смерти!» Он сразу согласился и дрожащим голосом акцентировал лишь два момента: то, что он был ко­гда-то учеником Вэй Цзюе, но давно отошел от него из-за политических разногласий, и то, что он клянет­ся перед партией раскрыть без малейшей утайки все, что ему известно о Вэе.

Поклявшись перед партией, он получил разрешение идти домой, а там разыскал фотографию, на которой он был изображен вместе с Вэй Цзюе, и немедленно сжег ее. Когда огонь охватил фотографию, Чжуан подумал, что стоило бы сохранить для истории хотя бы центр ее, но тут же отбросил от себя эту мысль: «Сейчас глав­ное — выжить, а о будущем заботиться не время!» Успешно выдержав борьбу с собственной мягкотелостью, он продолжал жечь фотографию вместе с рамкой, и скоро дым повалил даже на лестницу. В дверь квартиры застучали, он поспешно бросил обгорелые остатки в уборную, но унитаз, как назло, засорился.

В дверь продолжали стучать, затем послышался крик, и тут только Чжуан обессиленно и в то же время облегченно сел: он узнал голос своей жены.

— Ты что делаешь? — воскликнула она, входя.— Превратил комнату в какую-то кочегарку!

Писатель сообразил, что его прямодушная жена может стать главным препятствием для сохранения его секретов, что с ней нужно что-то делать. Он даже придумал некоторые методы, но сейчас мы о них говорить не будем.

Больше всего Чжуана волновало, как вывести на чистую воду Вэй Цзюе. Целую ночь он ворочался на кровати, словно блин на горячей сковороде, а едва рассвело, накинул одежду и помчался в ясеневую рощу парка Освобождения. Он знал, что каждое утро, невзирая на ветер или снег, Вэй делает там зарядку. Сейчас он тоже был на месте и молча, сосредоточенно совершал плавные движения традиционной гимнастики.

Чжуан Чжун пришел к нему с тайным заданием, но это была «революционная тайна», которую в выс­ших интересах, из тактических соображений выдавать было нельзя, поэтому он обратился к Вэй Цзюе очень приветливо:

— Почтеннейший! (Он помнил, что вокруг никого нет.) В последние дни обстановка очень напряженная, многое даже не понять...— Без таких слов ему было трудно заставить учителя разговориться.

Вэй Цзюе никогда не прерывал своей гимнастики, но на этот раз, против обыкновения, остановился и сказал с гневом:

— Да, непонятного действительно много! Например, осуждают У Ханя, известного историка, труды кото­рого хвалил сам председатель Мао. Порочат Дэн То, нашего крупнейшего партийного журналиста, талантли­вого и образованнейшего человека!

Этот старик действительно был очень глуп, раз в такое время лез на рожон. Но для выведывания порочащей информации лучшего объекта не сыскать.

— Почтенный Вэй! Вы читали недавние «Тезисы»? В них последние семнадцать лет объявлены периодом господства черной линии...

— Это более чем странно!

— А помните, мы с вами обсуждали проблему изобра­жаемого материала? Сейчас ее тоже критикуют, назы­вают надуманной...

— По этому поводу я всегда буду защищать мне­ние Лу Синя, который говорил, что из кровеносных сосудов может бить только кровь...

Вэй Цзюе снова начал развивать взгляды на ли­тературу, совершенно не соответствующие нынешней обстановке. Казалось, он был готов отрезать собствен­ную голову и сам преподнести ее своим врагам. Чжуан подумал, что сказанного уже вполне достаточно, чтобы выполнить поручение провинциального комитета. Если слушать дальше, то даже воды в Хуанхэ не хватит, чтобы отмыться.

Донос пришелся как нельзя кстати. Если бы Чжуан Чжун опоздал, его и самого бы замели. А теперь провинциальное начальство имело возможность устро­ить шумный митинг с осуждением врагов и притащить на него Вэй Цзюе. Предположение Чжуана полностью оправдывалось: из Вэя решили сделать местного Дэн То, главного проводника черной линии в литературе.

Когда двое верзил вытащили на сцену Вэй Цзюе, весь зал замер в испуге, слышались только вздохи и шумное дыхание. Чжуан Чжун давно подготовился к вивисекции, но и он не мог сдержать сердцебиения: не ожидал, что все будет так страшно. Хорошо еще, что он сжег эту проклятую фотографию! А вдруг люди все-таки дознаются, как униженно он просил Вэй Цзюе быть его учителем, решат, что он и сейчас его приспешник? Еще он раскаивался, что сегодня утром, вызывая Вэя на откровенность, наговорил ему немало лишних слов: что «обстановка очень напряжен­ная», что «многое даже не понять» и так далее. Ну и глупец ты, Чжуан Чжун! А еще называешься извест­ным писателем! Надо же было так разболтаться... Теперь тебя спасет только голова Вэй Цзюе!

Читатель уже знает, что неоспоримым достоинст­вом нашего героя была быстрота. Волнение, страх, раскаяние — все это промелькнуло в его мозгу за одно мгновение, а в следующий миг он уже выступил вперед и громко крикнул:

— Дайте мне слово!

Зал снова замер; даже упавшую иголку, наверное, было бы слышно. Чжуан Чжун одним прыжком взле­тел на сцену и сжал кулаки. Его лицо было иска­жено гримасой гнева. Он еще не сказал ни слова, но все видели, как трудно ему сдержать волнение. Указывая пальцем на учителя, он резко спросил:

— Черный бандит Вэй Цзюе, ты помнишь, какой яд ты изливал сегодня в ясеневой роще? Говори!

Вэй Цзюе недоуменно заморгал. А Чжуан продол­жал, не опуская своего указующего перста:

Если веником не поработать, пыль сама не выметется! Раз ты не хочешь признаваться, я разо­блачу тебя.— Он повернулся к тысячной толпе.— Вы знаете, как давно критикуют у нас вредную пьесу У Ханя «Отставка Хай Жуя» и не менее вредный сборник Дэн То «Вечерние беседы в Яньшани». Так вот, сегодня утром Вэй Цзюе расхваливал этих боль­ших ядовитых змей, воспевал их, называл их талан­тами, крупными специалистами. Особенно возмутитель­но, что он объявлял непонятной и даже ненужной великую пролетарскую культурную революцию, которая определяет судьбу и перспективы нашей партии и государства. Что это значит, товарищи?! Это значит, что он не понял своих прошлых ошибок и, видимо, никогда не поймет...

— Товарищ Чжуан Чжун, надо отвечать за свои слова! — заговорил Вэй Цзюе, еще надеясь, что это просто недоразумение, и готовясь все терпеливо объ­яснить.

— Заткнись, я тебе не товарищ! — с удвоенной яростью оборвал его Чжуан.— Если уж ты такого события не понял, значит, до смерти ничего не поймешь!

Кто-то из начальников крикнул: «Долой бандита!» Воспользовавшись этим, Чжуан рассказал, как преступ­но Вэй Цзюе относится к материалу, который долж­но отражать искусство:

— Он до сих пор считает, что художник свобо­ден в выборе объекта для изображения! Но факти­чески это либерализация литературы и искусства, фак­тически это взращивание ядовитых трав и всевозмож­ных демонов, фактически это превращение литературы и искусства в орудие реставрации капитализма...

Его бесконечные «фактически» все ближе подтал­кивали Вэй Цзюе к самому краю пропасти, но зато демонстрировали незаурядный полемический и охотни­чий талант Чжуан Чжуна.

Ниспровержение учителя было важной победой. Оно помогло Чжуану миновать первую заставу, одна­ко не давало оснований для успокоения, потому что культурная революция становилась все более свирепой и выходила за обычные рамки. Кое-что из богатого опыта, приобретенного Чжуаном за предыдущие годы, оставалось эффективным, а кое-что уже не действовало. Например, предпочтение левого уклона правому и при­вычка первым бросаться в бой по-прежнему помогали, а двух-трех усилий, которых прежде было достаточно, чтобы пройти очередную заставу, теперь явно не хва­тало. Все определялось центральным руководством и группой по проведению культурной революции: они захватывали в свои сети и карали даже самых за­служенных людей. Озверевшие главари хунвэйбинов и цзаофаней при помощи одной дацзыбао или даже одного окрика могли расправиться с любым партийным или административным работником. А о литераторах и говорить нечего — их растоптать было так же легко, как соевый творог.

Чжуан Чжун чувствовал, что хунвэйбины и цзаофани внимательно следят за ним. Даже на улицах он слышал перешептывания за своей спиной и пони­мал, что его судьба очень непрочна, что вечером она может оказаться совсем другой, нежели утром. Но влачить столь жалкое существование, сидеть со свя­занными руками и ждать смерти было отнюдь не в его характере. «Только в бушующем море проявля­ются способности героя», и мы увидим, как ловко он использовал всевозможные противоречия, чтобы выявить свою героическую сущность.

В разгар бунта, который многим казался абсолютно ненужным и ошибочным, мудрый Чжуан Чжун сде­лал для себя открытие: бунт — дело правое, он бла­готворен и упоителен, он сметает все наносное, и ничто не может ему противостоять. Раньше даже выступление против секретаря партячейки квалифици­ровалось как антипартийная деятельность, а теперь острие копья направлялось на самые большие верхи! Ни крупный чиновник, ни командующий, ни извест­ный специалист, ни герой труда, ни министр ничего не могут со мной сделать, если я не буду выходить из опре­деленных рамок. А если даже и выйду, тоже не беда: покаюсь в своих ошибках и отмоюсь, да еще контрудар нанесу. Ваша песенка спета, а моя только начинается. Смелый генерал может и императором стать!

Итак, Чжуан Чжун поднялся на бунт. В то время говорили, что заместитель главнокомандующего Линь Бяо является первым среди четырех ближайших спо­движников Мао Цзэдуна, а Чжуан скромно числил себя пятым. У него было для этого все: и красный флаг, и личная печатка, так что он представлял собой как бы командира отдельного соединения, состоящего из одного человека. Тот, кто видел его тогда, мог считать себя счастливым. Одетый в зеленую военную форму, с красной повязкой на рукаве, с личной печат­кой у пояса и красным флагом в руках, он важно шество­вал по улицам среди моря людей. Он был подлинным символом борьбы против разложения и зла, командую­щим и бойцом одновременно, своего рода новым небес­ным генералом. Никто, кроме Чжуан Чжуна, не мог бы играть эту роль так смело и величественно.



Загрузка...