Непокорённый

Глава I

Несколько дней тому назад в одной из своих бизнес-усадеб жил новый русский барин Кирила Петрович Троекуров-Самодур. Являясь практически отцом Маши, он выказывал все пороки человека необразованного. Всегдашним его занятием были наезды на ближнего, кои он осуществлял с грацией асфальтоукладочного механизма. Противустоять ему никто не мог, за исключением одного Андрея Гавриловича Дубровского, обладавшего сопутствующим характером. Сей Дубровский по состоянию своему был инженер, однако Троекуров уважал его за темперамент. Они вместе служили в армии и не было во взводе дембелей круче, чем эти двое. Бывало, построят ночью молодых бойцов, грозно так брови нахмурят, и говорит Троекуров:

— Как меня @бали! Вас так уже не @бут!* Слушают бойцы, дыхание затаили: переживают.

— А меня как @бали! — говорит тогда Дубровский. — Даже Троекурова не @бали так же!**

После демобилизации судьба развела их надолго. Троекуров стал служителем Мамоны, Дубровский нигде не служил. Как-то раз на балу они свиделись и обрадовались друг другу. С тех пор они каждый день бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не удостаивавший никого своим посещением, заезжал запросто в однокомнатную квартиру своего старого товарища прямо на «бентли». Личные судьбы их отчасти складывались похоже: оба женились по любви, оба овдовели: жена Дубровского вместо мужа поехала в Чернобыль, жена Троекурова — на стрелку, у обоих осталось по ребенку.

Сын Дубровского, Владимир, воспитывался в школе милиции, дочь Кирилы Петровича, Маша росла на глазах у родителя, потому что отец уже купил ей диплом.

Маша росла не по дням, а по часам, пугая угрожающими своими размерами. Когда на лице у ней появились вторичные половые признаки — прыщи, Кирила Петрович не выдержал.

— Слушай, брат! — сказал он Андрею Гавриловичу, — Коли Володька смогет, отдам за него Машу даром! Андрей Гаврилович покачал головой (она всегда в у него качалась) и ответил:

— Нет, Кирила Петрович, Володька мой и даром такое не смогет!

Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и скудным товарищем его, но один нечаянный случай все переменил.

Кирила Петрович купил бультерьера. И хотя собака, выросши, опередила своего хозяина умственно и физически, она с удовольствием подчинялась незамысловатым его командам типа «чужой!», «шо он хочет!», «убей его!».

Когда Дубровский, пришед в гости к Троекурову, увидел в каких условиях содержится животное (оно спало в хозяйской постели), то немало удивился и расстроился, ибо считал, что собака должна жить на улицех, и из вредности отметил внешнее сходство оной породы со свиньей. На что Троекуров ответил просто:

— Давно ли сам в зеркало смотрелся?

Собака проснулась и засмеялась. Красный от негодования Дубровский выбежал, не прощаясь.

Троекуров велел псу тотчас его догнать и воротить, но Андрей Гаврилович не послушался, залез на дерево и воротиться не захотел. Вскоре бультерьер от злости заснул. Тогда Дубровский слез на землю и устремился домой. Там он написал Троекурову сообщение следующего содержания:

— … …. … …

… … … … … … …

… … … … … … …

… ….. … … … . …

… при собаке!!!

По нынешним понятиям об этикете послание сие было бы весьма неприличным, но оно рассердило Кирилу Петровича не столько странным слогом и расположением, сколько сущностию своею.

— Враг моей собаки — мой враг! — грозно сказал Троекуров притихшим гостям. Гости встали, собака завыла.

Вечером Гаврила Петрович отправился надменно выгуливать заносчивого пса под окнами Дубровского. Дубровский в тот день из дому не выходил.

Отогнув уголок занавески, он смотрел на петляющего Троекурова и молча кидал из форточки твердые предметы скромного своего обихода, стараясь попасть по кобелю.

Прошло несколько дней. Вражда между товарищами не унималась. Андрей Гаврилович не шел на перемирие. Кирила Петрович без него скучал и сожаления его по поводу нелепой ссоры изливались в самых оскорбительных выражениях, которые, благодаря усердию тамошней интеллигенции, доходили до Дубровского исправленные и дополненные.

Новое обстоятельство уничтожило последнюю надежду на примирение.

Однажды ввечеру, когда Троекуров, по обыкновению, выгуливал у вражеского подъезда конфликтную собаку свою, та обнаружила последнего уцелевшего кота и бросилась исправлять ошибку. Продираясь сквозь камыши прямо под окном Дубровского, она оставила там именной ошейник. Троекуров, досадуя, долго искал оный, но в потемках так и не сумел этого достичь. Утром Дубровский, вышед из подъезду, прямиком отправился к тому месту, где намедни происходила баталия и нашед вещь, взял ее. Воротясь, он сделал из позолоченного с шипами ошейника наручный браслет для своих часов «Слава» (21 камень) и стал, как ни в чем не бывало, носить его на левой руке. Правда на украшении было выгравировано собачье имя, но это Андрея Гавриловича не смущало, ибо браслет слегка был прикрыт рукавом кителя зеленого офицерского сукна, а эту часть туалета Дубровский не снимал даже летом.

Слух о сем происшествии дошел до Кирилы Петровича. Он вышел из себя и хотел было войти в Дубровского (таковые подвиги были ему не в диковинку), но мысли его ума вскоре приняли другое направление.

Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у ворот остановившийся «мерседес»; маленький человек в драповом картузе и таком же пальто вышел из тачки и пошел во офис; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел секьюрити его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед шефом, отвешивая с помощью двух охранников поклон за поклоном в ожидании приказаний.

— Здорово, как тебя там? Зачем пожаловал?

— Я еду в… ваше… высокопре… — начал Шабашкин, но Троекуров его не слышал:

— Как раз ты мне и нужен. Выпей водки и слушай.

Ласковый прием приятно изумлял заседателя.

— У меня кореш есть,- сказал Кирила Петрович, — мелкопархатый грубиян, я хочу у него хату отобрать.

Как ты на это думаешь?

— Нет человека — нет проблемы.

— Об этом рано.

— Тогда, коли есть какие документы или компромат, как говорится, — начал новую идею Шабашкин.

— Врешь, братэла, какие тебе документы, все, блин, сгорело у него в девяносто первом при пожаре, — вздохнул Троекуров.

— Тогда чего ж вам лучше? В таком случае, извольте действовать по законам, и без всякого сомнения получите ваше совершенное удовольствие, — просиял Шабашкин.

— Твой труд будет оплачен. — Кирила Петрович протянул царственную длань. Шабашкин хотел было поцаловать, но, боясь быть неправильно понятым, аккуратно рукопожал ея.

Ровно через две недели Дубровский получил повестку из суда с требованием немедленно предъявить ксерокопии документов, дающих право на владение жилплощадью и квитанции об уплате коммунальных услуг. Этого отродясь у Андрея Петровича не было и из общечеловеческого страха перед неизвестностью, он не придумал ничего лучшего, как послать судебного секретаря прямым текстом по телефону. «Назвался груздем — полезай в кузов», — гласит древняя милицейская мудрость. Были, были, затем, конечно, и неприятности с правоохранительными органами, и с представителями горкомунхоза, поскольку непреклонный Андрей Гаврилович всех посылал прямым текстом. Надо ли говорить, что кончилось все тем, что… февраля… года Дубровский ощутил себя бомжом. Его квартиру забрал себе Кирила Петрович Троекуров. На суде Андрей Гаврилович так симулировал сумасшествие, что не смог выйти из образа. Он кидался чернильницами и орал:

— Как! Не почитать церковь Божию! … При собаке!!!

Связанного ремнями, его привезли в квартиру ему не принадлежащую.

Шло время, а Дубровский не улучшался. Громкие призывы его на борьбу с лучшим другом человека повторялись все реже и реже, а затем и вовсе забылись. Андрей Гаврилович и сам начал забываться. Из дому не выходил, только подолгу задумывался и по-быстрому забывался.

Стараниями доброй соседки Егоровны в нем еле теплилась жизнь. Она была глуха и не слышала, что квартира теперь принадлежит Троекурову. Егоровна надеялась оформить уход за больным с правом наследования в дальнейшем квартиры. Правда, ей мешал прямой наследник Владимир, но она решила вызвать его к отцу, чтобы поухаживать и за ним.

Пора познакомить читателя с героем нашей повести. Владимир Дубровский воспитывался в школе милиции и выпущен был в чине сержанта. Отцу нечего было щадить для его приличного образования. Будучи расточителен и честолюбив, Владимир позволял себе роскошные прихоти на средства, изъятые у нарушителей порядка. Играл в карты и входил в долги, не заботясь и здесь о будущем подследственных и осужденных, которые будут эти долги возвращать, предвидя себе рано или поздно богатую невесту — мечту честной молодости.

Однажды вечером, когда несколько сержантов сидели у него в дежурке, развалившись на нарах и куря трофейную коноплю, шестерка Гриша подал ему донесение, коего надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его распечатал и прочел следующее:

«Как чесная гражданка решилася золожить о здоровьи папеньки Дубровского. Ён очень плох, иногда заговаривается и увесь день спид как детя глупое, а в жывоте и смерти Бог волен. Егоровна».

«СПИД!»- ужаснулся Владимир, и в чем был побежал домой.

В прихожей его встретил старик высокого роста, бледный, худой, в кителе, в трусах и с диким браслетом на руке. «Отец!» — мелькнуло в голове.

— Здравствуй, Володька! — сказал старик слабым голосом, и Владимир с жаром обнял папу.

Колени старика подкосились и он бы упал, если бы сын не схватил его за китель.

— На хрена ты в колидор выперся? — сказала Андрею Гавриловичу Егоровна, — Еле живой, а туда же, куда и люди!

— Собака? — вздрогнул старик и впал в усыпление.

______________________________________________________________________

* - нелегкая солдатская служба, но нужная! (арм.)

** - тяжело в учении, легко в бою! (Сув.)