Глава 35

Между тем, вечер быстро вступал в свои права, торопясь, сыграв свою роль, уступить место ночи.

Небо, низкое и серое, опустилось ещё ниже — так казалось! Подул резкий, холодный ветер, и вот как раз ветры ненавидел Каратель!

Не будучи большой неженкой, спокойно переносивший любую погоду, даже самую слякотную либо, наоборот, жаркую, нейер ветров не переносил совсем.

Поэтому, как только первый порыв, короткий и как будто "пробный" сорвав с головы Палача капюшон и пошел трепать в разные стороны черные пряди волос, ответом ему было:

— Ах ты, карацитово семя! В жопу себе подуй, падла! Вперед, Нэверин, вперед!

Конь отозвался тут же. Громко всхрапнув, ускорил бег. Щуря мазутовые глаза и раздувая ноздри, "наддал", как велел ему Хозяин, горячо любимый и почитаемый словно Бог!

Стремясь побыстрее укрыть Повелителя от противного ветра, подступающего дождя и холодной ночи, жеребец мчался теперь так, будто (как выражалась иногда неотесанная нейра Дангорт) "В зад ему соломы напхали, да подожгли!"

Дикая гонка принесла пользу, вот уже и кончилась дорога, земляная и немного вязкая от меленького, нудного дождя, и начались самые первые плиты — каменный путь, ведущий к Первым Воротам, ведущим в Поместье Дангорта.

Когда Нэверин, редко фыркая и мелодично цокая копытами по камню, ступил на знакомую землю, у седока в полном смысле этой фразы, "отвалилась челюсть".

Конь теперь шел ровно, мерно покачивая сытыми боками, а Каратель вовсю вертел головой, созерцая на родившееся в его отсутствие и расцветающее прямо на глазах, чудо!

Снаружи бушевала непогода, здесь же было тихо. Просто невероятно тихо.

Многолетняя корка снега и льда почти сошла с каменных плит и травы. Дорога, ведущая от Первых Ворот до Вторых и далее, к особняку, уже почти просохла, а кое где даже покрылась мягкой, веселой зеленью.

Воздух Поместья был тёпел и свеж, нежный ветерок колыхал слегка отросшие ветви изгороди, расцветающей настолько стремительно, что это не могло не броситься в глаза.

Из глубины парка доносились смешанные ароматы травы, тающего снега и каких — то цветов. Может, это Амеллины мариллы пробудились и подали "голос"?

— Вот же девчонка! Любимая моя девочка, — восхищенно прошептал Дангорт, отвечая кивками на радостные возгласы привратников и стражей — Весна в Поместье… Наша весна, Мелли. МОЯ Мелли!

Называть её "Амели", как тот это делал тот самый, юродивый братец в Обители, нейеру не хотелось. Это самое "Амели" казалось ему каким — то убогим. Ровно если бы желающему произнести "Амелла" резко обрубили б язык топором.

То ли дело "Мелли"! Уютно, ласково и нежно. Будто гладишь муркающего кота по пушистой, гладкой шерстке…

Немного просто? Не изысканно? Простолюдно? Пусть. Пусть!

В конце концов нет таких правил, указывающих как приличествует называть нейеру Дангорту свою супругу.

— Мелли! — выкрикнул он, заметив ещё далеко, на крыльце тоненькую, почти призрачную фигурку, замотанную в длинную шаль — Куда вышла раздетая? Зад надеру!

Спрыгнув с коня, поручил усталого друга заботливым рукам одного из слуг и тщетно стараясь унять оглушительно бухающее в висках и животе сердце, быстро зашагал по совсем уже сухим плитам к дому, тускло светящему окнами и улыбаясь открытыми дверями.

— Дейрил! — громко пискнув, Амелла уже летела навстречу, точками — шажками выстукивая радостный, наивный ритм — Теплынь какая, да? Скажи же? Вот, а ты говорил, сдохнут цветы — то! Нет, раз тепло та…

Оставшееся"…кое", замерев на пухлых, вскипающих слюной губах, пахло вареньем, медом и свежим, жаренным тестом. Тут же растворившись в искреннем, жадном поцелуе, исчезло совсем, изгнанное прерывистым дыханием и объятиями, торопливыми и какими — то отчаянными.

— Я очень люблю тебя, Мелли, — выдохнул нейер, давясь хрипом и странным першением в горле — Очень люблю.

Супруга же, коротко вскрикнув и повиснув на шее мужа, вдохнула смешанные ароматы дороги, дождя, кожи, табака и конского пота.

— Иди мойся, — велела, уютно устраиваясь на руках, оторвавших её от земли — От тебя лошадью несёт, фу, ровно как от пахаря… Что смешного — то?

…Развеселясь от этих претензий, назидательного тона, возбужденный дорогой, хранимой теперь глубоко в сердце тайной и весной, Каратель так и ступил на крыльцо, прижимая к себе невесомую ношу, сердито фыркающую и сводящую брови.

— Я вымоюсь, карацитова ты злючка, — рыкнул он прямо в ухо супруге, входя в открытую прислугой дверь и быстро шагая к лестнице — Но только вместе с тобой, Амелла Дангорт.

— Нет! — попробовала протестовать хихикающая жена — Ты же мыться и не станешь… Не за тем зовёшь! Ой!

— Что такое? — грубые пальцы несильно щипнули хохочущий бок — Покорность… где?

И… ей пришлось согласиться. Ничего другого не оставалось.

Он муж. Имеет право. А как же!

Пока супруги Дангорт, беззлобно препираясь друг с другом, готовились к купальне, ту самую купальню старательно для них готовили слуги.

Небольшое, аккуратное помещение, забранное камнем было на совесть прогрето. От стен чуть ли не отскакивали искры, воздух, пропитанный ароматами фруктовых масел и свежезаваренных трав едва не стекал крупными, тягучими каплями на пол.

— Жарко как в печи! — вынесла заключение нейра Дангорт, раскрыв рот словно рыба, брошенная на берег — Вот, прогревайся! А то шлялся по холоду, отморозил всё что можно. Беречь себя надо, нейер Дангорт, так — то! Мне в доме мужик нужен, а не зимняя отморозь*… что смешного — то опять?

С наслаждением погрузив ноющее от дороги и бешеной скачки тело в горячую воду, Каратель дико расхохотался!

Уж очень уморительно выглядела теперь благоверная — покрасневшая от жары, сердито нахмурившая брови, прижимающая к груди мочалку грубой вязки и кусок домашнего мыла. К тому же, девчонка презабавно надула щёки, чем окончательно довершила образ заботливой то ли мамашки, то ли воспитательницы. Интересно… вот этому всему её также те городские тетки обучили, или же оно идет из сурового, деревенского бытия?

— Матерью ты будешь отвратительной, Амелла, — прохохотавшись, наконец, и отерев выступившие слезы с лица, хрипло вымолвил Дангорт — Ты же ребенку шага не дашь ступить без твоей опеки, наседка! Ну, а бабка из тебя выйдет и вовсе мерзкая… С утра до вечера станешь ныть, жалуясь на свои больные колени, и поливать отборной бранью молодежь!

— Вот же дурак, — покачала головой нейра Дангорт, изо всех сил пытаясь не развеселиться вслед за мужем. Вдруг так явственно представила она себя в образе капризной старухи, и это видение вызвало острое желание прыснуть со смеху — Мойся… Потом надо поесть и отдыхать. Вот и чего смеёшься? Я же как лучше хоте…

— Если хочешь как лучше, иди сюда, — прошипел супруг, сузив глаза — Амелла, пойми… Меня привлекает в тебе не вот это курицыно кудахтанье! Если бы мне нужна была нянька, я б и нанял няньку. Ну? Понимаешь, о чём я? Бегом, ко мне. Или кликнуть стражников, чтоб влепили тебе плетей и привели насильно, за косу?

Слишком уж легковерная нейра округлила глаза, представив стражника, резвой прытью прибежавшего на зов Хозяина и себя, отхлестанную кожаными плетьми, с разъезжающимися на влажном полу босыми ногами.

— Ой, нет! — взвыла, поспешно разуваясь и направляясь к купели так быстро, как только могла — Ой, не надо… стыд — то какой, мамочки! Я щас, нейер… Дейрил, да! Щас…

— Отлично, — шепот стал еле слышен — Залезай сюда, Мелли. Вода не горячая, не бойся. Жарко тебе?

Амелла помотала головой. Интересно, но той, "первой" жары, которая обожгла щёки и горло, когда она и Дангорт вошли сюда, уже не было. Теперь лицо и обнаженные по локоть руки девушки ласкал приятно — легкий, теплый воздух.

— Камень леденеет быстро, — пояснил Каратель, смешливым взглядом следя за тем, как раздевается жена — Как нагревается, так и остывает…

Едва только Амелла, присев на широкий край низкой купели опустила ноги в дрогнувшую мыльными пятнами воду, то сразу оказалась прижатой к широкой, горячей груди мужа.

— Дейрил, — выдохнула девушка, обвивая руками шею Палача и чувствуя, насколько соскучилась — Зачем ты, куда уезжал… Не надо больше! Не надо…

Тут же покрыв мелкими, осторожными ровно крылья мотыльков поцелуями его грудь, тихо застонала, почувствовав желание — ответное и сильное.

Мгновенно напрягшийся член уперся в бедро Амеллы, и это настойчивое прикосновение плоти к плоти вызвало у обоих супругов горячую, быструю дрожь.

— Разведи ножки, Мелли, — выдохнул Дангорт, жадно целуя груди жены — Ложись на него. Нет, не садись, тебе теперь так нельзя! Не спорь. Послушай…

Амелла, недовольно всхлипнув, приняла в себя горячо бунтующую, но сейчас осторожно входящую в её тело, жаркую и невыносимо желанную плоть мужа.

— Слушай меня, — явно сдерживаясь изо всех сил, шипел Дангорт, начиная плавные движения бедрами — Нам надо быть осторожнее. Ты думаешь, мне нравятся эти детские игры? Ты считаешь… Мне также мало, всё время мало, как и тебе! О, как бы хотелось разорвать тебя пополам! Отыметь так, чтоб искры летели… Отыметь грязно, как шлюху! Да и ещё потом добавить в рот, как ты любишь… любишь, не спорь! Твой карацитов целитель сказал, что всё безопасно, это да. У тебя невероятно крепкое тело, и внутри его — невероятно крепкий плод. И это да… Боги мои, какая же нежная там, внизу… Я всё таки буду осторожен, Мелли. Обережник из меня никакой, но уж что могу… Пока — так.

— Хорошо, — прошептала она в кривящиеся недовольством, исковерканные рубцами губы — Так и будет… Так, как ты хочешь.

Положив руки на раскаленные плечи, слегка разведя ноги, Амелла двигалась осторожно, именно так, как он просил. Покачиваясь, ощущая внутри себя твердую, ласковую горячечность, чуть пристанывала, когда острые зубы и раздвоенный язык касались сосков, отвердевших и ноющих от невыносимо сильного наслаждения.

И ведь даже не эти движения, прикосновения и ласки рождали в ней наслаждение такой силы! Осознание… осознание того, что желанна и драгоценна она теперь для существа гораздо выше её даже происхождением, могущественнее, темнее душой, если та душа, конечно же есть у Зверя Дангорта — вот, что теперь правило здесь!

От одного этого можно было спятить, расплавиться, взорваться, разлететься серебристыми брызгами, чтобы исчезнуть совсем…

— Муж мой! — выкрикнула она, выгнувшись и запрокинув назад голову — АААА! Даааа! Не… надо беречь меня… Да!

Зверь, вот только что возжеланный Женщиной, своей Парой, проснулся.

Пробудившись, ответил на дикий, первобытный призыв кровавым золотом глаз и глухим рычанием. Несколькими ударами поторопил её и себя, зашипел, изливаясь в мраморное тело, ярко пахнущее травами, ягодами и страстью.

Потолок купальни исчез, разорвавшись надвое, ровно худая тряпица, обнажив низкое небо, чистое и звездное, какое бывает только в летнюю, теплую ночь.

Вода купели стала горной рекой, быстрой и мелкой, несущей в водах своих лепестки цветов и стебли трав, переворачивающей по дну мелкие, острые камешки — обломки давным давно умерших скал.

— Люблю тебя, — прошептала Амелла, вовсе обессилев — Дейрил, я очень…

— Я тоже, — шепнул он, прижимая к себе почти умершее тело супруги — Только не оставляй меня. Хорошо, Мелли?

"Ну и на сторону не гляди, — едкой кислотой ожгла мысль горячий висок Карателя — А то вот ведь… братец, который вовсе и не братец, странно жаждет тебя видеть, пакостная киска Мелли… ОХ ТЫ Ж! Ох, вот же! Не родные ведь они по крови — то!"

Дангорта сие озарение так озадачило, что он даже объятия ослабил и рот раскрыл.

Вот же глупец! Идиот. Не за племянниками судей, магами — садовниками и прочими мазочками надо ему, как будущему рогоносцу, следить. Вот он, настоящий корень зла! Вот тот, кто запачкает и постель Карателя, и его Имя. И вот тот, кто уютно пристроившись между ног карателевой половины, обретет там тот самый покой, коего не застал в Обители.

А что? Сам по себе этот Николас — Никс, карацитов подсосник, конечно — барахло. Но… он молод. И на рожу так ничего себе. Ну, по крайней мере, полморды у него шрамами не разъедено. Плюс — теплые чувства, которые шлюшка Амелла к нему испытывает. Всё это вкупе её и сподвигнет на то, чтоб задрать перед послушником юбку.

Вот кого надо опасаться!

Оглоушенный этими мыслями, Палач захрипел ровно волк, удушаемый крепкой охотничьей петлей.

Резко сбросив недоумевающую супругу с себя, велел ей быстро привести себя в порядок и идти вниз.

— Скажи там этим кукушкам, чтоб на стол собирали! — рявкнул так, что верно, и шахридские змеи проснулись в Параллели — Распустились тут все, пользуетесь мной, как тряпкой! Видеть вас никого не могу, хоть бы карациты глаза выжгли…

Удивившаяся резкому перепаду настроения супруга Амелла, раскрыла было рот, но тут же благоразумно закрыла его. Покорно и тихо выполнив то, что ей было велено, вышла из купальни, плотно прикрыв за собой тяжелую дверь.

Покрутив пальцем у виска и присвистнув, подумала:

"Дурак, самый истинный дурак! То ли примерещилось что, то ли… Вот чего он?"

…В то же время, как нейра Дангорт спускалась по лестнице, трепля пальцами просыхающие, сверкающие серебром волосы, а нейер Дангорт, яростно растираясь полотенцем, злобно прикидывал, как бы это прирезать послушника Никса… без свидетелей. Доделать то, с чем не справились идиоты Трейд. А что? Мелли всё одно считает этого паскуду мертвым. Вот так пусть и будет.

…внизу, в холле Старший Поверенный озадаченно крутил в руках узкий конверт, запечатанный едко пахнущей "ляпкой" густой, черной восковой краски.

Письмо это только что доставили ему прямо от Первых Ворот Поместья Дангорта…

_____________________________________

*"Зимняя отморозь" — трупы людей, умерших от обморожений и переохлаждения

Загрузка...